Радзинский Эдвард Станиславович. Нерон и Сенека

Эдвард Радзинский
Нерон и Сенека

НЕРОН И СЕНЕКА

   Над цирком заходило жаркое солнце. Сквозь розовый шелк, натянутый над гигантским амфитеатром, тяжелые лучи падали на арену. Плавилась арена, усыпанная медными опилками, в розовом свете плыли статуи богов…
   Посреди арены высился золотой крест. Под крестом горела золотом громадная бочка.
   И в этом пылающем розово-золотом свете возник на арене прекрасный юноша. В золотом венце, в золотой тоге — совершеннейший Аполлон. Только вместо сладкозвучной кифары в руках Аполлона был бич…
   И, бурно приветствуя этого странного Аполлона с бичом, понеслись крики толпы:
   — Да здравствует цезарь Нерон!
   — Ты наш отец, друг и брат, ты хороший сенатор, ты истинный цезарь!
   Это были загадочные крики, ибо гигантский цирк был совершенно пуст…
   Пустые мраморные скамьи амфитеатра сверкали в догорающем солнце.
   Заходило солнце. В тени мраморного портика сидел старик. С тихой улыбкой старик смотрел вдаль — как тонул в сияющем озере солнечный диск. Безжизненная, морщинистая, похожая на срез дерева рука старика машинально мяла свиток.
   Отряд преторианских гвардейцев спешился у виллы.
   Сверкая доспехами, трибун Флавий Сильван ступил на мраморный пол.
   Была ночь, когда носилки со стариком, окруженные эскортом гвардейцев, приблизились к Риму. Рим не спал в эту ночь. Толпы людей с факелами заполнили ночные улицы, грохотали колымаги, запряженные волами.
   В колымагах над головами толпы раскачивались в огромных клетках львы, слоны, тигры, носороги… Грохот повозок, крики животных, улюлюканье людей…
   Толпа преградила дорогу носилкам. Не открывая занавесей, старик слышал близкие голоса толпы:
   — Тигр-то какой… у, тигрюга! Ишь, закрутился, как мышь в ночном горшке!..
   — Льва приручил сам Эпиан. Говорят, он подарил такого льва Поппее Сабине и лев разглаживал ей морщинки языком… Чего хохочешь? Лев даже обедал вместе с нею за одним столом!
   — Указальщик мест сгоняет меня и орет: «Эти места для сенаторов… для сенаторов!.. Так тебя разэтак!..» Тогда я сажусь на крайнее место — три четверти зада у меня висит, то есть я как бы стою… Но четвертью задницы сижу — сижу на сенаторских местах!..
   Старик слушал все эти крики и хохот толпы. Отвращение и грусть были на его лице.
   — С дороги! Прочь! — гремел где-то рядом голос трибуна. Потом глухо ударили палки по человеческой плоти. Вопли избиваемых людей… И уже побежали рабы, и понеслись в римской ночи носилки. Туда, туда — где нависла над вечным городом громада нового цирка.
   Сквозь орущую, гогочущую вокруг цирка толпу, сквозь когорты гвардейцев носилки со стариком проследовали внутрь цирка. Трибун помог старику сойти с носилок. Прямой, величественный и гордый, старик неторопливо вышел на арену…
   В свете факелов, горящих на пустой арене, ждал его Аполлон с бичом.
   Увидев старика, Аполлон бросился ему на грудь, обнял его. Это были какие-то яростные объятия. Он будто душил старика — и лихорадочно приговаривал, почти кричал:
   — Сенека! Учитель! Сенека!..
   — Нерон… Великий цезарь… — пытаясь вырваться из этих жестоких объятий, бормотал старик.
   Но Нерон сжимал его еще яростнее:
   — Ну что ты… это для других я цезарь. А для тебя всего лишь твой послушный ученик Нерон.
   Наконец Нерон выпустил Сенеку из объятий, будто оттолкнул. Потом с удивлением посмотрел на него. И, бесцеремонно приподняв край тоги, обнаружил тунику и шерстяной нагрудник.
   — Такая теплая ночь. А ты так укутался, учитель?
   — Старость, Цезарь. Охладела кровь. И вечерами я надеваю две туники, обмотки на бедра. И все равно…
   Но Сенека не закончил. Из тьмы на арену вышел могучий немолодой мужчина в тоге римского сенатора. За сенатором с серебряной лоханью в руках следовало некое прекрасное существо: грива спутанных волос, огромные глаза и нежное, тщедушное тело мальчика. Этакий Амур.
   — Рад тебя видеть, сенатор Антоний Флав, — обратился Сенека к гиганту-сенатору.
   Но сенатор смотрел на Сенеку невидящими глазами. Нерон с каким-то любопытством следил за сценой.
   Возникла неловкая тишина, и Сенека неторопливо, величественно продолжал:
   — Позволь мне приветствовать тебя, друг мой Антоний Флав, старинным приветом, которым наши деды начинали свои наивные добрые письма: «Если ты здоров — это хорошо, а я — здоров…»
   И тогда Нерон поднял бич — и сенатор отчетливо заржал.
   Ужас — на лице Сенеки. Но только на мгновение… И вновь лицо его стало бесстрастным и спокойным.
   — Ах, как повеяло нашей величавой римской древностью! — как-то светски заговорил Нерон. — Как они умели ухватить главное: «Если ты здоров — это хорошо». Именно — здоров, — Нерон усмехнулся, — то есть живой. Но одного не пойму, учитель. Почему ты все время обращаешься к сенатору Антонию Флаву? Где ты увидел здесь мудрого сенатора?
   Сенека молчал.
   — Может, ты видишь сенатора? — обратился Нерон к Амуру.
   Амур, молча улыбаясь, удивленно пожал плечами и протянул серебряную лохань сенатору. Сенатор начал торопливо, неумело поедать овес из лохани.
   — Ты ошибся, учитель, — продолжал благодушно болтать Нерон. — Антоний Флав — видный мужчина, его трудно не заметить. Да и что здесь делать твоему другу и солнцу мудрости — сенатору Антонию Флаву? Сейчас ночь, и он преспокойно храпит в своей постели. А здесь только я — твой ученик Нерон…
   — И, улыбаясь, он кивнул на Амура: — Да вот еще — прелестная девушка. И вот,
   — Нерон нежно улыбнулся и указал бичом на сенатора, — старый мерин.
   И Нерон ударил бичом — сенатор торопливо заржал.
   — Какой ужас, Цезарь, — воскликнул Амур, — ему на круп сел овод!
   Нерон поднял бич, и сенатор показал, как он отгоняет хвостом овода.
   — Отогнал, но очень неумело.
   Нерон ударил сенатора бичом, и тот, будто винясь, опять покорно заржал.
   — Как я рад тебя видеть, — продолжал как ни в чем не бывало светски беседовать Нерон. — А как она рада тебя видеть…
   И тотчас перед Сенекой дьяволенком запрыгал Амур.
   — Ты, конечно, узнаешь это прелестное лицо? — добро улыбался Нерон.
   — Конечно, я узнал его, Цезарь, — ответил Сенека. — Это твой раб — мальчик Спор. За время моего отсутствия в Риме он подрос — и оттого пороки на его лице стали откровеннее.
   — Да что ж ты такое несешь, Сенека! — всплеснул руками Нерон. — Где ты увидел мальчика Спора?! Подойди сюда, крошка.
   Амур с ужимками подошел вплотную к Сенеке.
   — Неужто так ослабело твое зрение, — продолжал сокрушаться Нерон. — Да это же прелестная девушка! Вот — крохотная грудь… Вот — юные крепкие бедра… Ну?.. Ты видишь девушку? Я спрашиваю!
   Сенека молчал.
   Нерон поднял бич — и тотчас заржал сенатор.
   Нерон темно усмехнулся:
   — В последний раз, Сенека… Перед тобою старый конь и юная девица… Гляди внимательнее. Ты их видишь?
   Глаза Нерона неподвижно смотрели на Сенеку. Но Сенека молчал по-прежнему. И тут Нерон добродушнейше расхохотался и обнял Сенеку.
   — А все потому, что ты давно не бывал в столице. Заперся, понимаешь, в своих усадьбах. У, брюзгливый провинциал!.. Ну и в результате ты не в курсе последних римских событий. Но я все прощаю своему учителю. Объясняю. Помнишь, ты рассказывал мне в детстве… у горящего камелька… про превращения… про все эти метаморфозы, которые так любили устраивать великие боги. Ну, к примеру, для великого Юпитера превратить какую-нибудь нимфу в козу, в кипарис — что мне плюнуть! И знаешь, я задумался. Все-таки я Великий цезарь, земной бог… А почему бы мне не заняться тем же, следуя богам небесным? К примеру, у меня умерла жена Октавия. А хочется жену. Спрашивается: где взять?
   — В женщинах так легко ошибиться, — вздохнул Амур.
   — Именно, — подтвердил Нерон. — И тогда я… совершаю метаморфозу. Я превращаю хорошо тебе знакомого мальчика Спора в девицу! Грандиозно, да? Как я это сделал? Я собрал наш великий законодательный орган — нашу гордость и славу — римский сенат. И сенат единогласно постановил… — Он вопросительно посмотрел на Амура.
   — Считать меня девушкой, — восторженно закончил Амур.
   — На днях я женюсь на нем, — скромно сказал Нерон, — то есть прости… на ней! Гениально? Да здравствует сенат! Речь! — завопил Нерон.
   И он ударил бичом. И сенатор величаво выступил вперед. Стараясь не встречаться глазами с Сенекой, он патетически начал:
   — Можно сжечь Рим, можно разрушить его дома. И все-таки Рим устоит! Ибо не камнями домов славен наш город! А свободой и законами, олицетворенными в нашем древнем сенате. Жив римский народ — пока жив сенат!
   — Каков жеребец! — восторженно захлопал Нерон.
   Амур подхватил аплодисменты. И вслед откуда-то из-под земли раздались приветственные крики.
   — Это тоже моя метаморфоза: я превратил солнце мудрости — сенатора Антония Флава в коня! Теперь у меня в стойле сразу жеребец и сенатор. Я улучшил породу. И потому я прозвал этого мерина Цицерон, в память о другом твоем любимце.
   Усмехаясь, Нерон неотрывно глядел в глаза Сенеки. Но ничто не дрогнуло в лице старика.
   — Но я продолжил метаморфозы. Заметь, ты не отгадал уже две! А ведь я все считаю, учитель… Так что постарайся угадать мою третью.
   И Нерон ударил бичом. И тотчас в середине арены, там, где находилась пегма — квадрат, покрытый досками, — произошло движение. Доски вдруг поднялись, как лепестки распустившегося цветка. И среди них из-под земли медленно вырастала прекрасная нагая девушка. В золотой раковине в свете факелов она возникла на мерцающей арене — как та богиня из пены вод… И вослед этой явившейся Венере страшно неслись из-под земли озлобленные, угрожающие крики и гогот.
   Нерон воздел руки в немом восторге. Амур схватил невидимый лук и выпустил невидимую стрелу в грудь Нерона. Как бы пораженный стрелой, Нерон схватился за сердце. А Венера, будто обессиленная своим рождением, лениво покачивая бедрами, шла-плыла по арене…
   — Непроворна? — зашептал Нерон Сенеке. — Она побывала в трудном сражении — там… — И Нерон указал вниз, откуда неслись крики.
   Амур захохотал.
   — Ах да, прости, учитель, ты ведь не знаешь, что у нас там.
   И, обняв Сенеку, Нерон поволок его к центру арены…
   В глубине под досками оказалась решетка. Под решеткой открывалась подземная галерея. Она шла вправо и влево. В левой ее части был сад. К деревьям, увешанным фруктами, привязано было множество щебечущих птиц…
   — Под садом — машины, — шептал Нерон. — Завтра они в мгновение поднимут этот сад на арену. И наше быдло… прости, великий римский народ, набросится на даровые плоды, давя друг друга. Но это будет в перерыве… Когда проголодаются… А сначала… Смотри, смотри туда, праведник!..
   С другой стороны галереи открывалась длинная полость — большая подземная цирковая зала, куда обычно крючьями стаскивают трупы с арены. Сейчас большая зала была великолепно убрана. Курились благовония, горели масляные лампы. Бесконечный пиршественный стол, уставленный фантастическими яствами, уходил во тьму. Вокруг стола на ложах, церемонно опершись о левую руку, возлежали молодые мужчины и женщины. Рабы торопливо сновали между ложами, наливая вино в кубки.
   — Это убойные люди, — зашептал Нерон, прижимая голову Сенеки к решетке. — Ты хоть знаешь, что будет завтра?.. Почему не спит Рим?
   — Я не знаю, Цезарь, что будет завтра, — равнодушно ответил Сенека.
   — Да… да, конечно, ты выше суеты, и все мирское тебе чуждо… Завтра в Риме я открываю этот цирк. Не хочу хвастать, ты и сам видишь — это величайший цирк…
   Нерон уже волок Сенеку по арене к мрачному зданию, находившемуся против императорской ложи. Тринадцать огромных дверей здания были обращены на арену.
   Нерон открыл маленькое окошечко в самой большой двери и, прижав голову Сенеки к решеточке, провозгласил:
   — Бег колесниц!
   Красавцы кони стояли в стойлах. Крайнее — мраморное — стойло оставалось пустым…
   — Ты догадался, для кого этот драгоценный мрамор? — шептал Нерон. И грозно обернулся на сенатора. Сенатор торопливо заржал. — Его дом!
   Рыканье львов, трубные крики слонов раздавались в ночи за другими закрытыми дверями.
   — Слышишь, слышишь, как они голодны?.. Грандиозно? — Нерон уже волок Сенеку обратно в центр арены. — Ну естественно, сенат постановил назвать в мою честь завтрашние игры Нерониями. По-моему, удачное постановление.
   И он опять пригнул голову старика к решетке. И опять Сенека увидел чудовищное подземелье.
   — Эти ребята, — шептал Нерон, — завтра откроют мои Неронии. Эти миляги утром выйдут сюда, на арену, сразиться с теми дикими зверями и будут разорваны в клочья, а уцелевшие убьют друг друга в бою… Но погляди, как они сейчас веселятся!
   Крики восторга, визги женщин неслись сквозь решетку.
   — Я велел им дать, — усмехнулся Нерон, — самые тонкие яства. Они пьют вино вволю и жрут от пуза. Смотри, что они выделывают со шлюхами! Заметь, это самые дорогие римские девки… Ты погляди, какие утонченности! Кстати, эти гладиаторы тоже одна из моих метаморфоз. Я превратил завтрашних убойных людей в царей на одну ночь. И видишь — хохочут. Счастливы. Забыли о завтра. А мы с тобой глядим на них сверху…
   — А в это время на нас, предающихся забавам, тоже глядят сверху…
   — Да, да, и тоже… смеются? — подмигнул Нерон.
   — Что делать, Цезарь, — равнодушно ответил Сенека, — у нас с этими одна участь. Только у этих — утром, а у нас… чуть позже.
   — Как мудро! — Нерон улыбнулся. — Чуть позже. Ах, как ты удачно сказал! Запомни эти свои слова, Сенека. Значит, чуть позже?
   И Нерон добавил, лаская Венеру:
   — Вот откуда ты пришла… Ну расскажи нам, девка, как ты достойно сражалась там, внизу.
   И, раскачивая бедрами, Венера начала показывать свою битву.
   — Прости, — засмеялся Нерон, — она не умеет словами. Она так прекрасна, что ее сразу заставляют действовать. И она попросту разучилась говорить!
   И Венера, смеясь, продолжала свою похотливую пантомиму.
   — Но вот я, земной бог, велю ей… — сумрачно сказал Нерон.
   И Венера остановилась как вкопанная. Застыла в немой величественной позе
   — теперь она вся была гордость и неприступность…
   — Метаморфоза! — вскричал Нерон. — Она превратилась!.. Кто перед тобою сейчас, учитель? Ну? Узнал?
   — Передо мною шлюха, Цезарь, — ответил Сенека.
   — Да у тебя очень плохо со зрением, Сенека. Ну что ж, будем намекать. Кто самые целомудренные женщины в Риме? Ты ответишь: жрицы богини Весты, ибо они дали обет вечного целомудрия. А кто из этих целомудренниц самая целомудренная? Естественно, скажешь ты, Верховная жрица, несравненная дева Рубирия: ей двадцать пять лет, она прекрасна и не познала ни одного мужчины. Значит, перед тобою кто, Сенека? Ну?!
   — Я с рождения знаю непорочную деву Рубирию из великого рода Сабинов. А передо мною — все та же шлюха.
   — Этот гадкий провинциал абсолютно не в курсе нашей римской жизни, — вздохнул Нерон, обращаясь к Амуру. И, обняв Сенеку так, что старик опять задохнулся в его объятиях, Нерон благожелательно пояснил: — Эту самую непорочную деву Рубирию, которую ты знал с рождения, я, попросту говоря, изнасиловал, прости за откровенность… Ну изнасиловал — и все дела! Но ты учил меня: цезарь всегда должен радеть о нуждах своего народа! Не могут же эти болваны римляне остаться без символа целомудрия! А слухи ползут, в городе ропот. Как быть?
   Амур сделал сочувственное лицо:
   — Я собираю…
   Сенатор с готовностью заржал.
   — Да, собираю наш великий сенат, — подтвердил Нерон. — И сенат издает постановление — считать изнасилованную Рубирию… девушкой! Все тут же успокоились? Довольны? Ни черта подобного! Беда римлян — они абсолютно лишены чувства юмора. Эта самая Рубирия… которую уже опять все считали целомудренной, удавилась! Что делаю я? Метаморфозу! Я тотчас вспоминаю твое учение о единстве противоположностей в природе. И начинаю думать: кто же в Риме может стать самой целомудренной женщиной?..
   Амур хохочет — и выталкивает вперед Венеру.
   — Да… да, — вздохнул Нерон, — на днях соберется сенат и примет закон: считать эту тварь Верховной жрицей богини Весты! Символом целомудрия! Фантастика, да?
   — Зачем ты позвал меня в Рим, Великий цезарь? — спросил Сенека.
   — Все-таки не выдержал, спросил, — усмехнулся Нерон. Он приник лицом к лицу Сенеки и зашептал: — Когда тебя поволок в Рим мой трибун — била дрожь? Вон сколько на себя напялил — а все равно знобило?.. — И, оттолкнув Сенеку, добавил совсем добродушно: — А ты сам не догадываешься? Я тоскую по тебе… а ты нас не любишь! Не хочешь даже поиграть с нами в метаморфозы… — И тут Нерон остановился, воздел руки к небу и закричал патетически: — Какие метаморфозы?! Как я мог забыть?! О боги, я, хозяин, до сих пор не позаботился накормить дорогого гостя!
   Амур тотчас выхватил у сенатора серебряную лохань с овсом и бросился к Сенеке.
   — Идиот! — закричал Нерон. — Что такое еда для философа? Это умная беседа! — И Нерон величественно приказал Амуру: — Немедленно привести сюда четырех самых мудрых собеседников Сенеки!
   Амур выхватил из темноты свиток и приготовился записывать.
   — Прежде всего, конечно, сенатора Антония Флава… Ой, прости, сенатора Флава нельзя: он превратился в лошадь…
   Раздался нежный смех Венеры.
   — Да, да… Но зато трое других — они остались! — продолжал Нерон. — Немедля послать за тремя неразлучными друзьями мудрейшего Сенеки — сенатором Пизоном… сладкоречивым консулом Латераном… Ну и, естественно, за Луканом, нашим величайшим римским поэтом Луканом. Ах, любимец Рима…
   — Душка Лукан, — в восторге щебетал Амур.
   — Не следует их тревожить, — прервал Сенека. — Эти почтенные и немолодые люди давно спят.
   Нерон залился добрым смехом:
   — Как ты сказал: давно спят? Опять удачная фраза! Что ты, Сенека, какой сегодня сон? Ты же сам видел — толпа… грохот повозок… Где уж тут заснуть! Любимые сограждане с вечера толкутся у цирка. Чтобы первыми с утра занять лучшие даровые места. Они так орут, что я трижды посылал когорту разгонять эту сволочь… прости, великий римский народ. Сколько их завтра здесь соберется! Знаешь, Сенека, говорят, цезарь Кай, когда дикие звери пожрали на арене всех убойных людей и все равно не могли насытиться, приказал бросить на арену наших замечательных сограждан. Их выдергивали прямо из рядов… Прости, тебе неприятно… Но ты не беспокойся, у нас завтра этой проблемы не будет, — он указал на подземелье, — мяса хватит на всех!.. Что ты стоишь? — грозно обратился Нерон к Амуру. — Друзья Сенеки будут просто счастливы обменять эту бессонную ночь на беседу с мудрейшим из римлян. Зови их, и побыстрее, ягодка моя.
   И Амур, перевернувшись колесом, исчез в темноте главного входа.
   — Да, значит, зачем я позвал тебя в Рим? — добродушно спохватился Нерон.
   — Просить вернуться. Мне так одиноко. Я устал от Тигеллина. От проклятого кровожадного Тигеллина. Ну почему ты не хочешь жить с нами в Риме?
   — Прости, Великий цезарь, но для меня здесь нет покоя. На рассвете меня будит противный крик менял. Чуть сомкнешь глаза — начинает бить кузнечный молот. А воздух? Чем мы тут дышим? Дымом кухонь! А Тибр? Там же плавает невесть что! И теперь, когда я живу на природе среди незамутненных ручьев…
   И тут Сенека столкнулся глазами с сенатором, уныло поедавшим овес из лохани. И красноречие его иссякло.
   — Отвечу! — закричал Нерон. — Да, загрязняем реки, да, портим природу, да, шумим! Но зато, учитель, мы живем с тобой в просвещеннейший из веков. Если бы наши деды увидели, к примеру, стекла наших домов, через которые проходит свет…
   Он поволок Сенеку к центру арены, туда, где решетка покрывала застекленное отверстие. Сквозь решетку был виден страшный пир — яростное непотребное веселье.
   — Грандиозно, — шептал Нерон. — А деды-то прозябали во тьме! Или это последнее наше изобретение — трубы, вделанные в стены, по которым само идет тепло, так что в доме можно зимой жить как летом… А изобретение стенографии? Так что руки теперь поспевают за проворством языка!..
   На арену торжественно вышел Амур.
   — Сенатор Пизон… — начал Амур… и замолчал.
   — Слышу его шаги! — радостно закричал Нерон. — Пизон уже спешит прервать мои докучные речи! Почему ты молчишь, любимая?
   Но Амур только скорбно опустил голову. И сенатор, пряча глаза… заржал.
   — Заржала лошадь — плохое предзнаменование, — запричитал Нерон. — И хотя Сенека учил меня не верить предзнаменованиям, я трепещу.
   — Мы послали за сенатором Пизоном трибуна Флавия Сильвана с гвардейцами… — начал Амур.
   — Ну! Ну! — в ужасе торопил Нерон.
   — Трибун подошел к его дому. Постучал… Но сенатор Пизон, услышав этот стук, немедля позвал своего хирурга — и вскрыл себе вены.
   — Как?! Почему?! — всплеснул руками Нерон.
   — Неизвестно, Цезарь. Сенатор Пизон оставил завещание, где все имущество завещал тебе, Великий цезарь.
   — Какая неожиданная смерть! Пизон! Великий богач! Великий мудрец!.. Осиротели!
   Сенека бесстрастно слушал его вопли.
   — Нет, я разделяю твое горе, учитель: один друг превратился в лошадь, другой зарезался!
   — Но осталось еще двое в этом союзе мудрецов, — робко подал голос Амур.
   — Немедля послать за ними трибуна Флавия Сильвана с гвардейцами! И разбудить Тигеллина! Где Тигеллин?! Где начальник тайной полиции?! В городе режутся сенаторы.
   — За Тигеллином будет послано, Цезарь, — сказал Амур.
   — Тигеллин расследует… — забормотал Нерон. — Вот придет Тигеллин… — И тут Нерон остановился и добавил добродушно: — Да, зачем я позвал тебя в Рим?.. Ну естественно, чтобы узнать: не нуждается ли в чем мой старый учитель?
   — Ты осыпал меня такими милостями, — спокойно отвечал Сенека, — что моему счастью не хватает только одного — меры. С тех пор как я удалился от дел, я живу в пожалованных тобою поместьях.
   — Да, да, — бормотал Нерон.
   — И хотя дух мой, — продолжал Сенека, — всегда удовольствовался немногим, но поместья мои благодаря твоей милости…
   — Да, да, бескрайни… И, говорят, приносят огромные доходы? — продолжал бормотать Нерон.
   — Вот это особенно меня печалит. Я учу воздержанию и умеренности, а сам купаюсь в роскоши. И как, обессилев в походе, я стал бы просить тебя о поддержке, так теперь, до-стигнув старости и не имея сил нести бремя богатства, прошу лишь об одном: возьми назад пожалованное тобою.
   Визги и крики неслись из подземелья. Нерон бросился к решетке, заглянул вниз.
   — Гениально! — И обратился к Сенеке: — Прости… Как сладостна твоя речь! Но тем, что без запинки смогу тебе возразить, я ведь тебе обязан. Ты научил меня всему, в том числе и ораторскому искусству. Неужели воспитание цезаря не заслуживает жалкого десятка вилл? Любой спекулянт у нас имеет больше! Нет, Сенека, я еще не расплатился с тобой как должно! — И, обняв Сенеку и прохаживаясь с ним по арене, Нерон добродушно говорил: — Помнишь, в дни юности, у камелька, ты рассказал мне, как некий философ взялся воспитывать ученика? Когда же пришла пора расплачиваться, ученик не заплатил. Философ повел ученика к судье. И ученик объяснил: «Этот философ обещал научить меня добродетели. Я не заплатил ему. Следовательно, нагло обманул. Следовательно, я бесчестен. Следовательно, он ничему меня не научил! А можно ли платить за ничто?» Грандиозно? Умение правильно оценить труд — черта богов и мудрых властителей. Так учил меня ты. — И Нерон приблизил лицо к лицу Сенеки и зашептал: — Я позвал тебя в Рим, чтобы по справедливости расплатиться с тобой.
   Из тьмы на арену выпрыгнул Амур.
   — Консул Латеран… — торжественно начал Амур и замолчал.
   — Наконец-то! Консул Латеран! Его шаги! Сейчас он усладит тоскующий слух Сенеки!.. — И тут Нерон взглянул на Амура и в ужасе прошептал: — Ты молчишь?
   Сенатор заржал.
   — Нет! Нет! — патетически кричал Нерон.
   — Трибун Флавий Сильван подошел к его дому, — начал Амур, — но Латеран уже позвал хирурга. И когда трибун постучал в дом почтенного консула — Латеран перерезал себе вены.
   — Да что они, взбесились?! Какой ужас! И этот мудрец сбежал от нас!
   — Но все имущество Латеран завещал тебе, Великий цезарь.
   — Немедленно послать… — начал Нерон.
   — Трибуна Флавия Сильвана… — продолжал Амур.
   — За поэтом Луканом! — кричал Нерон. — За послед-ним из мудрецов! Теперь он нам особенно желанен…
   Амур потрепал сенатора по воображаемой холке и подсыпал ему овса в лохань.
   — За то, что хорошо предсказываешь римских мертвецов, — засмеялся Амур и исчез с арены.
   — Где этот чертов Тигеллин?! — неистовствовал Нерон. — Лучшие люди Рима режутся друг за другом!.. Крепись, Сенека! Вот придет Тигеллин…
   Сенека хранил невозмутимое молчание.
   — Ах, Сенека, — продолжал Нерон, — ушли безвременно два мудрейших гражданина… Но, я вижу, ты спокоен, ты никогда не боялся смерти, не так ли?
   — Именно так, Цезарь.
   — Да, да. Сколько раз ты беседовал со мной о бренности жизни… Ах, старые, добрые времена детства! Я так порой жажду твоих поучений. Так страшно умирать! Так прекрасны краски мира. В мире столько миленьких вещиц.
   Они стояли в свете факелов посреди арены и неторопливо беседовали.
   — Да, краски мира прекрасны, но и они не наши. И сколько ни есть вещей в этом мире, все они чужие. Природа обыскивает нас и при входе, и при выходе. Голыми пришли, голыми уходим. И нельзя вынести отсюда больше, чем принес, — мерно звучал в темноте голос Сенеки.