Радзинский Эдвард Станиславович. Последняя из дома Романовых

   – Я сейчас, господа. – Григорий бросил карты, подошел к Алексею, сопровождаемый внимательным взглядом Перфильева.
   Будто рассказывая о веселом и все хохоча, Алексей сказал брату:
   – Капитан преображенцев Пассек утром арестован императором. За говор раскрыт...
   – Кто сообщил?
   – Никто не ведает... Но откуда-то слух, что арестовали его и раскрыт заговор. Теперь эта сумасшедшая девчонка, Дашкова, носится по Петербургу с этим слухом... Она всех нас под топор подведет. Времени нет, надо действовать. Фортуна за нас император пьянствует в Ораниенбауме... на скрипице играет... Екатерина одна в Петергофе. Осталось одно: привезти ее в Петербург и объявить императрицей.
   – Слушает, – кивнул Григорий на Перфильева.
   – Вижу... вернешься к столу... продолжишь игру... И напои хорошенько, чтоб бела света не видел... Я отправляюсь сей час в Петергоф – за Екатериной. На рассвете жди меня на пятой версте у Петербурга со свежими лошадь ми. Ну?
   – С Богом, брат, – и до встречи: во дворце иль на плахе.
   – Ух, как я пну тогда, Григорьюшко, дурацкую твою голову! Григорий возвращается к столу. Перфильев вопросительно глядит
   на него.
   – Презабавное амурное дельце предложил мне брат. Но я, как всегда, предпочел игру, – улыбнулся Григорий.
   – А я, как всегда, даму, – захохотал в дверях Алексей. – Пожелайте мне удачи... с дамой. – И он весело подмигнул Перфильеву.
   Старик шептал, глядя на Екатерину, парящую на потолке
   – Ах, эта ночь... Тогда была белая теплая ночь... 27 июня... и двадцать во семь верст надо было проскакать до Петергофа – я отметил это странное сочетание цифр...
   Карета, запряженная шестеркой, мчалась по дороге в Петергоф. На козлах – кучер, в карете за занавесками – Алексей Орлов. Рядом с каретой верхом скакал молодой офицер – капитан-поручик Василий Бибиков.
   – Послушай, не торопись, береги лошадей, – сказал из кареты Алексей.
   – Я люблю Петергоф, Алеша, – мечтательно отвечал с лошади Бибиков... Там все статуи, фонтаны, рощи – служат увеселению чувств.
   – Береги, береги лошадей, Бибиков
   – А коли ударят тревогу, когда подъедем? – вдруг спросил Бибиков.
   – Тогда – руби, Васька! – засмеялся в карете Орлов. – Мы должны захватить императрицу.
   Подъехали к ограде Петергофского дворца. У ограды ни души – ни караульных, ни сторожей.
   – Дворец неохраняем... странно, Алеша, – зашептал Бибиков.
   – Останься с лошадьми.
   И Орлов выпрыгнул из кареты.
   Осторожно открыл решетку главного входа. И ступил в парк.
   В парке – ни души. Он крался мимо цветника к дворцу «Монплезир». И здесь ни души.
   И тогда Орлов начал хохотать. Он шел по пустому парку и хохотал во все горло:
   – Какой же ты болван, батенька... Не охраняется. Это она сторожей сняла... она слух пустила, что Пассек арестован за заговор, чтоб всех нас на дело поднять. А сама ни при чем. Сама будто безмятежно спит. Если за говор сорвется – объявит, что мы увезли ее силой. Аи да Катерина! Ох, врагиня!
   Он подошел к «Монплезиру» – маленькому дворцу, построенному еще Петром Великим. Обошел дворец, остановился у потайной двери.
   Коли я прав, потаенная дверь в ее покои будет открыта...
   Толкнул – и дверь легко распахнулась...
   Усмехнувшись, он вошел во дворец.
   Торопливо взбежал по лестнице. Рядом со спальней Екатерины – ее уборная. И, проходя, он увидел золотое нарядное платье, разложенное на креслах
   – Ну как же... Сегодня из Ораниенбаума император ее навещает... платье приготовили... Вряд ли кого найдете здесь, батюшка император Петр Федорович.
   Распахнул дверь в ее покои. Екатерина спала. От стука проснулась, открыла глаза.
   – Пора вставать, – жестко сказал Орлов. – Все готово для вашего провозглашения.
   – Как?.. Что?! – играя пробуждение, удивилась Екатерина.
   – Пассек арестован. Остальное расскажу по дороге, не время медлить.
   – Который час? – спросила она деловито.
   – Шесть утра. – И добавил: – Ваше императорское величество государыня Екатерина Вторая.
   Она сидела на постели – простоволосая, в сорочке™ Он посмотрел на нее. Она усмехнулась. И тогда-
   Старик глядел на акварель над кроватью. Под акварелью стояла подпись: «Отъезд из Петергофа 27 июня 1762 года».
   – Англичанин Кестнер акварель эту изготовил. И только для нас с то бой... чтобы помнили мы тот день...
   Вот я веду тебя к карете... а этот вблизи кареты стоит – камердинер твой. В воротах твоя камер-фрау... а этот, верхом на лошади, – Васька Бибиков... А это – зеваки, рабочий люд... Не узнали они тебя, оттого шапки у них на головах-
   Орлов вскочил на козлы рядом с кучером:
   – С Богом!
   Карета понеслась в Санкт-Петербург.
   Тысячи людей – у храма Казанской Божьей Матери.
   Гвардейцы теснили толпу. Екатерина в черном платье поднималась по ступеням собора, окруженная братьями Орловыми. За ними – Кирилла Разумовский, Никита Панин, гвардейские офицеры.
   Алексей Орлов громовым голосом провозгласил со ступеней:
   – Матушка наша самодержица – императрица Екатерина Алексеевна! Вопли восторга, крики толпы, «ура!» гвардейцев.
   И под перезвон колоколов навстречу Екатерине вышло духовенство. Императрица на потолке улыбалась.
   – Как я тебя знаю. Никто так тебя не знал, матушка государыня, – шептал старик.
   Карета с закрытыми занавесями, окруженная гвардейцами, подъехала к Ропшинскому дворцу. Впереди на лошади – огромный, тяжелый Алексей Орлов. Из кареты вывели низложенного императора...
   – Он дал себя свергнуть легко, как ребенок, которого отсылают спать, – шептал старик.
   Петр Федорович входит во дворец. Худенький, жалкий, похожий на мальчика, он совсем потерялся рядом с исполином Орловым. Полуобняв за плечи, Алексей Орлов вводит его в спальню – место заточения.
   – Она поручила мне охранять свергнутого императора – Поручила» зная, что Гришка хочет стать ее мужем, – шептал старик – Но пока был жив этот несчастный выродок, ее законный свергнутый муж, Гришка мужем-то стать не мог. И она все-таки поручила его нам. Яснее своей воли не выскажешь!
   – Позаботься о нем, Алексей Григорьевич, – говорит Екатерина, – муж он мне все-таки. И не должен он терпеть ограничений ни в чем, кроме свободы. Следи, чтоб не обижали.
   – Не изволь беспокоиться, волю твою исполню. Екатерина, не выдержав его взгляда, отворачивается.
   Ропшинский дворец окружен гвардейцами. У входа в спальню бывшего императора – гвардейцы со штыками.
   – Я запер его в спальне, и этот недавний самодур и деспот сразу превратился в жалкого забитого мальчика. Злодеи не умеют достойно переносить несчастия и слабы духом.
   – Я прошу вас привезти мою собаку, мою обезьянку и скрипицу, – подобострастно заглядывая в глаза Орлову, просит Петр.
   – Чего ж не привезти? Я привез... Я быстро стал лучшим другом этого дурачка. Иногда я над ним... шутил.
   В спальне Орлов играл в карты со свергнутым императором.
   – Алексей Григорьевич, дозвольте немного погулять в саду. Душно мне в спальне, какой день без прогулки...
   – А чего ж, погуляй, Ваше императорское величество.
   И Орлов подмигнул часовым. Петр резво вскочил со стула, по-мальчишески подбежал к дверям. И тотчас часовые скрестили штыки перед его грудью.
   – Не пускают, – почти плача, закричал Петр.
   – Пропустить императора! – повелительно приказал Орлов. И опять подмигнул часовым.
   И снова Петр опрометью бросился к дверям. И снова солдаты молча скрестили штыки...
   – Не слушают! – кричит император.
   – Не слушают, – сокрушается Орлов. – Видать, матушка, жена твоя, не слушать тебя им приказала. Вот ведь какое дело, Ваше императорское величество.
   – И очень скоро – шестого июля... случилось... – шептал старик. Упал канделябр... темнота в спальне... яростная возня... и жалкий, слабый крик»
   – Горло, горло, – хрипит в темноте Орлов.
   – Кончай ублюдка, – пьяно ярится чей-то голос
   И тонкий, задыхающийся вопль. И тишина,– только тяжелое дыхание людей в темноте.
   Старик плакал – он видел лицо императора, освещенное дрожащим светом свечи, нелепо задранную жалкую ногу в сапоге-
   – Прости, Христа ради... Но не расстались мы с тобой, убиенным. По встречаться пришлось... Это когда государыня умерла. И Павел – сын ее – на престол взошел. Не твой, ее... Потому что сам ты не верил, что он твой сын. И Павел не верил. И оттого сразу, как сел на трон, обществу стал доказывать, что сын он тебе законный, – любовь к отцу стал выказывать...
   1796 год.
   В Зимнем дворце старик Орлов, в аншефском мундире с шитьем и Андреевской лентой, стоял перед Павлом. Павел глядел на него с яростной улыбкой.
   – Решили мы священные останки отца нашего, государя Петра Федоровича, перенести из Александро-Невской лавры туда, где им покоиться надлежит, – в нашу царскую усыпальницу. И захоронить прах отца нашего рядом с супругой его, светлой памяти государыней Екатериной Второй... Торжественная церемония перенесения праха на завтра назначена. И реши ли мы оказать тебе великую честь – пойдешь за гробом отца нашего. – Павел пронзительно глядел на Орлова. – Впереди гроба должны нести корону императорскую. Ту самую, которую у него отняли... И я все думал, кому сие поручить?.. Да, да, граф, – ты понесешь!
   – Великая честь, Ваше величество... Но на длительной службе государыне и отечеству здоровье потерял. Нога не ходят, а путь длинный...
   – Неси! – бешено закричал Павел. И протянул корону на золотой парчовой подушечке.
   И я понес...
   Движется торжественная процессия. С трудом передвигая ревматические ноги, несет корону на золотой подушечке старый граф Алексей Григорьевич.
   – Он думал, – шептал старик, – что я со страху... Потому что холоп... А я... как покаяние...
   Он задумался и прошептал:
   – А может, потому, что холоп?
   И старик вновь вернулся в те счастливые времена после переворота.
   – Мы все... все тогда могли. И Гришке путь к августейшему браку был открыт.
   Императрица на потолке улыбалась.
   Избранный кружок императрицы в Зимнем дворце Никита Панин, Алексей Орлов и Кирилла Разумовский за ломберным столиком играли в карты.
   – Мы всем, всем тогда владели! – шептал умирающий старик Григорий Орлов, развалясь, сидит на диване. У него сломана нога. Екатерина заботливо подает ему бокал с вином на серебряном подносе.
   Григорий выпил, поставил бокал на поднос, с усмешкой оглядел играющих. И вдруг нежно обратился к императрице:
   – Как думаешь, матушка, достаточно мне месяца, чтоб с престола тебя сбросить, коли захочу?
   Наступила тишина. Екатерина побледнела, молчала.
   И тогда Кирилла Разумовский, продолжая игру, сказал, как ни в чем не бывало:
   – Что ж, наверное, оно и так, Григорий Григорьевич... Только и трех дней не прошло бы, как мы бы тебя вздернули!
   Панин засмеялся, улыбнулась и Екатерина – светски, будто ничего не произошло.
   Поняла тогда, что сильна уже не одними нами... И опять он видел торжествующее лицо Григория.
   – Наша взяла, Алеша, дотерзал я ее, пойдет за меня замуж. Все как мечтали мы с тобой. Завтра князя Воронцова посылает к старику графу Алексею Разумовскому. Указ подготовлен – объявить его Императорским высочеством. Чтоб тайный брак его с Елизаветой сделать явным. И тем дорогу к нашему с Катериной браку проложить. Она говорит: прецедент нужен... Но Воронцов против, и Панин против, и Кирилла Разумовский... Езжай с Воронцовым, Алеша. Боюсь одного его пускать. Ведь к царству идем, брат...
   Воронцов и Алексей Орлов поднялись по мраморным ступеням Аничкова дворца Вошли в залу.
   У горящего камина, спиной к ним, сидел старый граф Алексей Разумовский. Он сидел сгорбившись, смотрел в огонь. На коленях у него лежало раскрытое Евангелие.
   – Мы пришли от государыни, – начал Алексей.
   – Не трудитесь, молодые люди, я знаю причину вашего прихода, – сказал старик, не оборачиваясь.
   Князь Воронцов торжественно развернул лист, украшенный гербами.
   – Вот проект указа, объявляющего вас Императорским высочеством... В обмен я должен получить от вас бумаги, удостоверяющие действительность некоего события.
   – Государыне известно, что бумаги о совершении тайного брака у вас есть, – жестко перебил Орлов.
   Разумовский молча взял проект указа из рук Воронцова. Пробежал глазами. И молча вернул Воронцову.
   Все так же, не произнося ни слова, он поднялся с кресел. Подошел к комоду, на котором стоял ларец черного дерева, окованный серебром. Отпер ларец. Из потайного ящичка вынул бумаги, обвитые розовым атласом. Атлас аккуратно уложил обратно в ларец, а бумаги начал читать, не прерывая молчания. Прочитав бумаги, перекрестился. И бросил их в горящий камин.
   – Проклятие, – прошептал Алексей. Разумовский опустился в кресло и наконец произнес
   – Я был верным рабом Ее величества покойной императрицы Елизаветы. Ничем более. И желаю быть покорным слугой императрицы Екатерины. Просите ее, молодые люди, о благосклонности ко мне.
   – Угадал твое тайное желание проклятый царедворец, – шептал старик императрице на потолке, – и ты знала, что он угадает...
   Лицо Екатерины. Улыбаясь, она обращается к Алексею Орлову:
   – Ну что ж, почтенный старец оказался всех нас умнее... Тайного брака не было, и шепот о нем всегда был для меня противен.
   – Вот после того я захворал... да чуть было не помер с обиды за брата... Лицо Екатерины склонилось над Алексеем.
   – Сколько в беспамятстве пролежал. – Она улыбалась благодетельной своей улыбкой. – Доктора вылечить не могут, потому что не знают: богатырь ты – и не можешь жить в праздности... Это брат твой по месяцу кутить может, а тебе без дела нельзя – хвораешь без дела... Войну с турками начинаю. Тебе флот поручаю – весь флот в архипелаге под твое начало...
   Над кораблями взвивается Андреевский флаг.
   – Не ошиблась, – шептал старик, – отменно выбирала людишек... Это я, Алешка Орлов, который моря-то прежде не видел, шлюпкой управлять не умел, загнал турецкий флот в Чесменскую бухту и сжег турецкие корабли...
   Вопль «ура!» из тысячи глоток Грохочут пушки.
   Картина на стене, изображавшая Чесменскую баталию (как много изображений знаменитого боя развешано по комнатам дворца!), надвинулась на умиравшего старика...
   Исполинская фигура Орлова – на адмиральском судне «Три иерарха». Лицо со шрамом, искаженное бешенством, яростью боя...
   А потом на том же корабле он увидел...
   Григорий Орлов в фантастическом камзоле, усыпанном бриллиантами, стоял на палубе.
   – Гришка?! Ну, красавец! Ну, враг!.. Ты тут зачем? Они обнялись.
   – Матушка послала – мир добыть у турок...
   – И ты... ее оставил?! Оставил Петербург? С ума спрыгнул?
   – Глупец ты, Алеша... Я – все для нее! Я ей руку на спину положу – и уж обмерла... Баба, одно слово! Знаешь, как она величала меня, посылая?.. «Ангел...» «Посылаю ангела мира к этим страшным бородатым туркам».
   И он захохотал.
   – Прост ты, Гриша, ох как прост... Неужто не понял, что случилось? Она нас обоих из Петербурга отослала!
   Но Григорий только смеялся.
   А потом он получил пакет из Петербурга...
   Григорий читает письмо – в бешенстве комкает бумагу, топчет ногами. И крик, вопль:
   – Лошаде-е-ей!!
   И уж карета мчит через всю Россию.
   – Гони, гони, – вопит из кареты обезумевший Григорий.
   – Куда гнать-то, милок? Во дворце уже другой! – усмехнулся старик.
   Улыбающееся благосклонной улыбкой лицо Екатерины.
   – Я многим обязана семье Орловых. И осыпала их за то богатством и почестями. И всегда буду им покровительствовать. Но мое решение неизменно. Я терпела одиннадцать лет! И теперь хочу жить, как мне вздумается. И вполне независимо...
   – Уже появился во дворце другой Гришка – Потемкин. Главный фаворит. Это мы его во дворец ввели когда-то. И за то ненавидел он нас – ох ненавидел! И мы его...
   – Что касается вас, Алексей Григорьевич, расположение мое к вам неизменно. Вы по-прежнему являетесь начальствующим над нашим флотом в Средиземном море. И никто по-прежнему не вправе требовать ни в чем у вас отчета. Надеюсь, что пребывание ваше в Италии и впредь будет столь же приятным, – улыбнулась с портрета Екатерина.
   – Это был приказ: сидеть в Италии, а в Петербург ни ногой. Боялась нас матушка, – засмеялся старик, – Гришку-брата целый год в Петербург не пускала. Потом пустила. А меня – нет. Двое Орловых – слишком много для одного Санкт-Петербурга! Крепко запомнила...
   Лицо Григория:
   – Как думаешь, матушка, достаточно мне месяца, чтобы сбросить тебя с престола, коли захочу?..
   – И вот тогда, в Италии... – прошептал умирающий старик. Екатерина усмехнулась на портрете.
   – Никого... Никого ты не любила... ни Гришку Потемкина, ни Гришку-брата... ни всех бесчисленных твоих любимцев случая... И я тогда никого не любил. И оттого мы так хорошо понимали друг друга... пока тогда в Италии...
   Старик вновь увидел лицо той женщины. Она склонилась над постелью...
   Его сын наклонился над постелью – Александр Чесменский, незаконный сын.
   – Папенька, Александр пришел... – сказала Анна.
   – И румянец у него чахоточный, – беззвучно шептал старик, – ее румянец.
   – Он не узнает, – жалко сказала Анна молодому человеку, – побудьте пока в той комнате, Александр.
   – Впору причащать, – сказал сзади Изотов.
   – За митрополитом Платоном послали, – пролепетала Анна.
   – Тогда в Италии... Тогда в Италии... – шептал старик – Сколько же я не видел тебя? Тридцать три года. Цифра-то особая...
   Женщина шла к нему из темноты...
   – Он что-то просит, – беспомощно обратилась к Изотову Анна.
   – Шандал велят подвинуть, – сказал Изотов, глядя на шевелящиеся губы графа.
   Старый сержант поднял бронзовый шандал с экраном, стоявший на бюро.
   Перенес к постели. И зажег свечу. На экране проступило изображение той женщины. Она сидела у камина и глядела в серебряный таз. В тазу плавали кораблики с зажженными свечами.
   Вошел слуга и тихо сказал Анне
   – Митрополит Платон больны-с... Велели сообщить – викария своего пришлют.
   – Не захотел!.. Не захотел! – в ужасе шептала Анна. Старик глядел на экран.
   И кораблики в тазу превращались в огромные корабли. Она стояла на палубе, как тогда. В том же плаще с капюшоном, надвинутым на лицо.
   Она сбросила капюшон – и страшные, беспощадные, горящие глаза уставились на графа...
   Старик захрипел.
   26 декабря 1807 года.
   Величественный старец сидел за грубой, старинной работы конторкой – митрополит Московский и Коломенский Платон, автор знаменитой «Краткой русской церковной истории». «Этим трудом он достойно завершил XVIII век и благословил век XIX» – так оценил его сочинение великий историк Сергей Михайлович Соловьев.
   Митрополит обмакнул перо и записал: «26 декабря 1807 года. Граф Орлов умер. Меня присылали звать... Но могли я согласиться по слабости моей?..»
 

ДЕЙСТВУЮЩИЕ ЛИЦА: ОНА

 
   Был сентябрь 1774 года. В Ливорно на рейде выстроились корабли русской эскадры. Ветер – ветер в парусах кораблей, и белые трепещущие крылья чаек, и трепещущие флаги.
   И заполнившая набережную вечная итальянская толпа жестикулирует, хохочет. В разноцветной толпе темнеют широкополые шляпы и черные плащи художников. Похожие на карбонариев, они сидят за мольбертами.
   Но вот притихла толпа – все смотрят в море: ждут.
   Главнокомандующий русской эскадрой граф Алексей Григорьевич Орлов устраивает небывалое зрелище – «Повторение Чесменского боя».
   Дымок на борту адмиральского судна «Три иерарха» – ударила пушка. И загорелся фрегат «Гром», изображавший корабль турок. Крик восторга пронесся в толпе. С набережной было видно, как забегали по палубе «Грома» матросы, пытаясь тушить огонь.
   И опять показался дымок на адмиральском корабле, и опять ударила пушка. «Гром» пылал, охваченный пламенем с обоих бортов. Толпа неистовствовала.
   Карета, запряженная парой великолепных белых рысаков, въехала на набережную. Слуга распахнул дверцы, украшенные гербами, и в белом камзоле с золотым шитьем восторженной толпе явился сам Главнокомандующий.
   Граф почтительно помог выйти из кареты белокурой красавице в пурпурной тунике. Это Кора Олимпика, итальянская поэтесса, увенчанная лаврами Петрарки и Тассо в римском Капитолии, очередная страсть графа. Злые языки утверждают, что сегодняшнее зрелище устроено по прихоти романтической дамы.
   Рукоплещущая толпа окружила графа и поэтессу. Простерши руки к морю, белокурая красавица начинает читать стихи Гомера о гибели Трои...
   Кровавая туника на фоне моря, горящего фрегата... Божественные звуки эллинской речи... Капризный чувственный рот поэтессы...
   Орлов с нетерпением слушал чтение.
   Шлюпка уже ждала Главнокомандующего и его подругу, когда рядом с графом возник человек в сером камзоле и широкополой шляпе – сэр Эдуард Монтегю, знаменитый английский путешественник по Арабскому Востоку.
   – Позвольте засвидетельствовать самый искренний восторг, граф. Мы видим перед собой картину великого Чесменского боя. И воочию!
   – Всего лишь маленький эпизод, – Граф улыбнулся. – В том бою, ми лорд, был ад кромешный – стоял такой жар от горящих кораблей, что на лицах лопалась кожа.
   – В себя не могу прийти! Жечь корабли, чтобы несколько живописцев и одна поэтесса смогли увидеть великое прошлое? Поступок истинного ценителя муз и, конечно, русского барина! У нас, европейцев, кишка тонка!
   Желваки заходили на скулах – Орлов нахмурился.
   – Ничего, мои матросики сами подожгут, да сами и потушат. В огне учу новобранцев, милорд. Оттого и флот наш победоносен...
   И Орлов приготовился покинуть докучливого англичанина, но тот с вечной насмешливой своей улыбкой уже протягивал ему пакет:
   – Осмелюсь передать вам это...
   Орлов вопросительно взглянул на англичанина.
   – К сожалению, граф, мне не велено открыть имя таинственного от правителя. – И добавил лукаво: – Но я проделал путь из Венеции в Ливорно, только чтобы выполнить это поручение... Отсюда вы можете заключить, что отправитель... – И Монтепо улыбнулся.
   – Женщина, – засмеялся Орлов.
   – И поверьте, прекрасная! Ваши успехи у дам заставляют меня с трепетом передавать вам ее письмо. Но что делать – желание повелительницы... – Он вздохнул, и опять было непонятно, издевается он или говорит всерьез. – Да, граф, страсти движут миром – они заставляют одного трястись по пыльной дороге из Венеции в Ливорно, другого жечь корабли. За сим разрешите откланяться...
   – Передайте таинственной даме... – начал было граф.
   – Сожалею, но вряд ли ее увижу. Я возвращаюсь в Венецию лишь за тем, чтобы на рассвете отправиться на свой возлюбленный Восток. Пора! Засиделся в Италии. Все против, и особенно мать. Как все немолодые холостяки, я до сих пор ее слушаюсь... (Его мать, леди Мэри, была одной из знаменитейших писательниц века.) Прощайте. Мои лучшие пожелания в Петербурге другу моему графу Никите Панину. Мы с ним дружили, когда он был послом в Стокгольме. Мудрейший человек.
   Хитрый англичанин, конечно, знал, что Панин принадлежал к дворцовой партии, много сделавшей для падения Орловых. Орлов оценил укол.
   – Завидую людям, у которых нежные матери, – сказал граф. – О заботливости матери вашего друга Панина ходили легенды. Каждый вечер она обращалась к Богу с одной молитвой: «Господи, отними все у всех. И отдай моим сыновьям».
   Граф раскланялся и пошел к начинавшей терять терпение поэтессе. Он помог ей спуститься в шлюпку.
   На адмиральском судне «Три иерарха» графа встретил контр-адмирал Грейг.
   Зарядили пушку. Граф скомандовал. И очередной снаряд поразил горящий «Гром».
   – Шлюпку на воду – спасать несчастных «турок» – распорядился граф.
   – Жаль, что фрегат спасти невозможно, – усмехнулся Грейг.
   – Отпишите в Петербург «Сгорел во время учения». Объятый огнем «Гром» погружался в море.
   Оставив поэтессу на корме читать Гомера, Орлов удалился в каюту. В каюте он вскрыл объемистое послание.
   – Проклятие! Здесь по-французски,– пробормотал граф, вынимая многочисленные листы.
   Поразительно! Граф не знал французского. И это притом, что высшее русское общество разговаривало только по-французски. Но граф, выучивший немецкий и итальянский, учить французский отказался. Французский двор был главным врагом России. И в этом нежелании был как бы вызов, патриотизм графа.
   Граф перелистал непонятные бумаги. Посмотрел на подпись под посланием. И лицо его изменилось. Он схватил колокольчик и позвонил. Вошел матрос
   – Христенека ко мне. И немедленно!
   Граф нетерпеливо мерил шагами каюту, когда вошел Христенек.
   Генеральс-адъютант (Главный адъютант) лейтенант Иван Христенек был серб, взятый Орловым на русскую службу. Граф имел право набирать себе людей в Италии и производить их в чины. Особенно много офицеров он набрал среди единоверцев – славян.
   – Переведи. – Граф указал на письмо, лежащее на столе. Христенек взял листы, и на его лице появилось изумление.
   – Но это... – начал он еле слышно, – завещание покойной императрицы Елизаветы?..
   – Завещание потом, сначала письмо, – в страшном нетерпении приказал Орлов.
   – Здесь есть еще «Манифест к русскому флоту Елизаветы Второй Все российской»...
   – Письмо! – прорычал Орлов.
   – «Милостивый государь граф Алексей Григорьевич! – начал переводить письмо Христенек. – Принцесса Елизавета Вторая Всероссийская же лает знать, чью сторону примете вы при настоящих обстоятельствах. Духовное завещание матери моей, блаженной памяти императрицы Елизаветы Петровны, составленное в пользу дочери ее, цело и находится в надежных руках...»