Страница:
Его злило молчание Ивана Сергеевича, и он нарочно ничего не спрашивал у тренера.
— Давай! — крикнул Галузин, повернувшись назад.
Под потолком застрекотал аппарат. На экране появился пловец. Он то мчался, рассекая воду, как глиссер, то полз нарочито медленно, и каждое движение его Рук продолжалось неестественно долго,
Вот он вытягивает вперед кисти рук... Вот руки, обращенные ладонями вниз, уже выпрямлены перед головой. Пловец поворачивает их ладонями наружу и начинает разводить в стороны, пока они не достигнут одной линии с плечами.
Видно даже, как мелкие брызги отрываются от поверхности воды, медленно поднимаются вверх, достигают высшей точки, на секунду замирают там и так же медленно опускаются в воду.
Это была так называемая «лупа времени» — особый хитроумный способ скоростной съемки. Кинооператор, снимая пловца, вращал ручку киноаппарата во много раз быстрее обычного. И поэтому на экране получался эффект замедленного движения. Каждый гребок пловца четко распадался на отдельные составные элементы.
С того дня Кочетов и Галузин замучили киномеханика, заставляя его снова и снова крутить одни и те же ленты. Им хотелось понять, в чем секрет скорости. Они то копировали движения лучших советских пловцов-чемпионов, то видоизменяли их, приспосабливая к Кочетову, то пытались найти еще лучшие, еще более совершенные приемы.
Через три недели Галузин позволил Леониду первый раз пройти дистанцию в полную силу. 2 минуты 41,6 секунды показали стрелки секундомера, Ля-Бриель был побит, но прославленный француз уже не интересовал Кочетова: до всесоюзного рекорда не хватало еще целой секунды.
Теперь Леонид каждый день на утренней тренировке по многу раз неторопливо проплывал двухсотметровку, отшлифовывая свою технику. По вечерам два раза в неделю он делал «прикидку»: плыл в полную силу, «на время». 2 минуты 41,7 секунды, 2 минуты 41,6 секунды, 2 минуты 41,8 секунды — из этого заколдованного круга он не мог выйти. Казалось, 2 минуты 41,6 секунды стали пределом. Последнюю секунду, отделявшую его от рекорда, сбросить не удавалось.
Наступил очень напряженный, ответственный период, и Галузин это отлично знал. Сколько спортсменов вплотную подходили к рекорду, но срывались, когда победа была уже рядом! Последние сантиметры, последние секунды всегда самые трудные. И «сбросить» их может лишь сильный волей, упорный и вдумчивый спортсмен.
Жена теперь не узнавала Ивана Сергеевича. Раньше, по вечерам, придя домой, он сразу сбрасывал с себя брюки и пиджак, сковывавшие его, надевал старенькую просторную пижаму и садился за письменный стол.
До поздней ночи, в тишине огромного засыпающего дома, занимался Иван Сергеевич тайным делом, которое держал в секрете даже от ближайших друзей.
Уже давно задумал он написать воспоминания о первых годах советского спорта.
И вот уже несколько лет он отдавал своим мемуарам все вечера.
...В последние дни Ивана Сергеевича было не узнать. Приходя домой, он разоблачался, но не садился за стол, а, стоя у окна, задумчиво ковырял ногтем замазку и подолгу глядел на шумную улицу.
Жена чувствовала: тяжелые думы тревожат его. И она не ошибалась.
«Леонид еще совсем «зеленый». Ты, старый черт, за все в ответе. Ты должен обеспечить рекорд», — внушал себе Галузин.
А как? Как «обеспечить», когда Леонид зашел в тупик и эту последнюю проклятую секунду ни за что не сбросить?
Галузин резко изменил методы тренировки.
Прежде всего он перестроил графики заплыва. Кочетов обычно плыл первые пять двадцатипятиметровок немного резвее, чем три последних отрезка пути. Галузин попробовал сделать наоборот. Он заставил Кочетова вначале плыть медленнее и нажимать на финише. Финиш был удлинен. Обычно пловец плывет с наивысшим напряжением лишь последнюю двадцатипятиметровку. Галузин предложил Леониду испробовать «длинный финиш» — плыть без всякой экономии сил последние пятьдесят метров. Могучий организм Кочетова быстро втянулся в эту работу, преодолел дополнительную нагрузку. Так удалось сбросить еще 0,3 секунды.
Но этого было мало, и Галузин не успокаивался.
Он принес в бассейн книгу московского врача. Врач писал, что в обычном, спокойном состоянии сердце человека работает с десятипроцентной нагрузкой.
«Всего десять процентов?!» — возмутился Кочетов. Он не знал, что наше сердце такой лодырь. Нет, надо заставить его в момент рекордного заплыва трудиться на полную мощность.
Однажды Галузин приказал Леониду на время забыть, что они собираются ставить рекорд на двести метров. Перешли на 300- и 400-метровку. В конце концов тренер добился своего: Кочетов стал проплывать и эти дистанции с отличным временем. Это приучило организм пловца к большим напряжениям, выработало в нем запас выносливости.
Тогда Иван Сергеевич опять составил новые графики заплыва. В 200-метровке Леонид должен был теперь идти всю дистанцию с одинаковой скоростью, причем каждую двадцатипятиметровку проходить с такой быстротой, которую он раньше развивал лишь на отдельных участках. И, наконец, наступил день, когда Кочетов на тренировке прошел всю дистанцию за 2 минуты 40,2 секунды, — на четыре десятых секунды быстрее рекорда.
Это было неожиданно и сначала показалось случайностью. Ведь еще вчера Леонид показывал худшее время. И вдруг — такой скачок! И хотя они оба понимали, что скачок этот произошел вовсе не случайно, а заслуженно добыт упорной, трудной и кропотливой работой, — все-таки они боялись верить этому результату.
Кочетов наотрез отказался покинуть бассейн. Он отдохнул и в тот же вечер проплыл дистанцию еще раз. И снова Галузин торжествующе засек результат. Правда, он был на одну десятую хуже первого, но это не беда! Только тогда они по-настоящему обрадовались. Сомнений быть не могло, — рекорд будет бит!
И все-таки они решили продолжать тренировки. Кочетов находился в отличной форме; им хотелось выжать все возможное: постараться улучшить время не на четыре десятых, а на целую секунду.
Леонид тренировался без устали. Он был в таком чудесном, бодром настроении, так окрылен первыми успехами, что казалось, для него нет сейчас ничего недосягаемого.
Ровно через четыре месяца после первого памятного разговора с Гаевым Кочетов снова пришел в партком и пригласил Николая Александровича в бассейн. Леонида ничего не говорил о своей победе. Однако торжествующее лицо выдавало его. Николай Александрович, чтобы доставить удовольствие Леониду, не расспрашивал его и делал вид, будто ни о чем не догадывается.
В бассейне Галузин, тоже не говоря ни слова, зажал в ладони свой секундомер, а второй вручил Гаеву. По команде стартера Леонид прыгнул в воду. Одновременно с пловцом помчались стрелки на двух секундомерах. Финиш. Пловец остановился. Застыли стрелки обоих секундомеров. 2 минуты 39,6 секунды. Ровно на секунду лучше рекорда Захарьяна.
— Вот тоби и Ля-Бриель! — сделав сердитое лицо, сказал Гаев, но не выдержал и засмеялся.
«Да здравствует рекорд!»
Подписи не было.
«Кто это уже успел все разузнать?» — изумился Леонид.
Он обвел глазами столы, за которыми сидели двадцать шесть юношей и девушек — вся седьмая группа второго курса. Студенты внимательно слушали преподавательницу, и не обращали на него внимания.
Так и не узнав, кто автор записки, Леонид достал тетрадь и стал конспектировать лекцию.
Вскоре он получил вторую записку:
«Привет будущему рекордсмену!»
Подписи опять не было.
Леонид стал внимательно оглядывать товарищей Встретился взглядом с Аней Ласточкиной. Она смотрела на него невозмутимо спокойно, но краешки губ ее улыбались.
«Она!» — решил Кочетов.
Когда после окончания школы Аня сказала Леониду что пойдет в институт физкультуры, — он лишь усмехнулся: «Бросишь гранату и улетишь вместе с нею».
Аня вместо ответа стиснула своей маленькой рукой его широкую ладонь. «Ого!» — он сразу почувствовал, какая сила скрыта в этой тоненькой узкоплечей девушке.
«Но почему она все-таки пошла в институт физкультуры? — не раз задумывался Леонид. — Ведь вовсе не собиралась сюда... Видимо, просто растерялась. Не знала, куда податься...»
Спрашивать об этом у Ани не хотелось. Впрочем, Аня и сама толком не смогла бы объяснить. Да, раньше она не очень-то интересовалась спортом. Во всяком случае, меньше, чем музыкой. И меньше, чем литературой. Но недаром школьная учительница истории называла ее «богато одаренной натурой». У нее были способности ко всему, и к спорту тоже.
А возможно, имелись и другие причины, почему Аня выбрала именно институт физкультуры. Но в эти причины Аня даже наедине с собой старалась никогда не углубляться. Если бы кто-нибудь сказал ей, что она просто стремилась быть там же, где Леонид, Аня чистосердечно и с негодованием отвергла бы эти догадки.
В отличие от большинства студенток-физкультурниц, обычно коротко, почти по-мужски остриженных, Аня носила длинную, до пояса, косу.
Ее толстая коса не раз вызывала шутки студентов.
— Килограмм лишнего веса! — сокрушенно вздыхали шутники, когда Аня в трусиках и майке — легкая и стремительная — появлялась на беговой дорожке. — С такой косой выходить на старт, — все равно что повесить на шею гирю и с ней бежать!
Действительно, длинные волосы иногда мешали Ане. Однажды в бассейне тщательно уложенная под шапочку золотистая коса каким-то образом вдруг вырвалась на свободу. У Ани не было времени поправить ее, и длинная, мокрая, сразу потемневшая коса помчалась вслед за нею, извиваясь, как змея, и шлепая девушку по спине и плечам.
И все-таки Ласточкина упорно отказывалась обрезать волосы.
...Когда прозвенел звонок, Ласточкина подняла руку.
— Внимание! — крикнула она. — Кто хочет посмотреть, как Кочетов будет ставить рекорд, — записывайтесь на контрамарки!
Это, конечно, была шутка. Студенты института могли и так, без всяких контрамарок, пройти в бассейн. Но однокурсники дружно набросились на Кочетова, требуя билетов.
Никто из них не удивился словам Ласточкиной. Казалось, они уже слышали о планах Леонида и не расспрашивали его лишь потому, что он сам молчал.
— Завидую я тебе, Леонид! — искренне сказала Аня.
— Нет, не будущему рекорду твоему завидую! — испуганно поправилась она. — Завидую твоей целеустремленности. Нашел свою дорогу и прямо, без колебаний, идешь по ней! А вот я...
Всем были хорошо известны мучения Ласточкиной. Она играла в теннис, бегала на коньках, плавала, занималась художественной гимнастикой, метала копье и играла в волейбол. И все получалось у нее одинаково успешно. Когда Аня под музыку легко, изящно и ритмично выполняла вольные движения, ей советовали серьезно заняться гимнастикой. Когда она красиво и далеко бросала копье, ей настойчиво рекомендовали стать копьеметательницей.
Ласточкина училась, как и Леонид, на втором курсе. Первые два года студенты занимались всеми видами спорта, чтобы быть всесторонними физкультурниками. Но у большинства однокурсников, как у Кочетова, уже был свой любимый вид спорта, которым они особенно увлекались. В седьмой группе учился Федя Маслов — отличный штангист; Галя Зубова имела первый разряд по гимнастике; хоккеист Виктор Малинин играл в сборной команде города; пловец Холмин уже был мастером спорта.
И только Ласточкина все еще не могла решить, кто же она: конькобежец или теннисистка, пловец или гимнастка.
— А может быть, тебе стать велосипедисткой? — посоветовал ей Леонид.
— Почему именно велосипедисткой? — изумилась Аня.
— Да потому, что ты, кажется, только велосипедом еще не увлекалась! А вдруг именно велосипед заинтересует тебя по-настоящему?
— Пробовала! — безнадежно махнула рукой Ласточкина.
— Ну и как?
— Все так же! Нормально. Не то, чтобы плохо, но и не очень уж хорошо! Прямо хоть реви.
Студенты дружно засмеялись. Вот положение, в самом деле!
Прозвенел звонок.
— А ты зубы-то не заговаривай! Давай контрамарки! — снова пристали к Кочетову друзья.
— Ладно, ребята, — смеясь объявил Леонид. — Приглашаю всех!
— Не торопится ли этот самонадеянный юнец?! — перешептывались они в фойе и в буфете. — Правда, Кочетов занял первое место по Ленинграду в двухсотметровке. Но до рекорда еще далеко!
Судьи, хронометристы, стартер — все в белых костюмах — заняли свои места. Леонид огляделся — возле самых стартовых тумбочек, у воды, сидит Гаев. Он совершенно спокоен и даже улыбается. Рядом с ним — массивная седая голова Галузина. Милый Иван Сергеевич! Он хочет тоже казаться спокойным, но это ему не удается: все время, даже беседуя с кем-либо, он переводит взгляд на Кочетова. Тут же сидят студенты. Вся седьмая группа — двадцать шесть человек, как один, явились сегодня в бассейн. Кочетов замечает, — кое-кто из друзей неловко прячет за спиной букеты цветов.
— На старт!
Вместе с Леонидом еще три пловца встали на стартовые тумбочки. Они подались вперед и напряженно замерли, ожидая сигнала стартера. Наступил очень ответственный момент. В таком серьезном заплыве, где борьба пойдет за каждую десятую долю секунды, очень важно хорошо взять старт, «не засидеться на тумбочке», как говорят пловцы. Надо прыгнуть в воду сразу же, как только красный флажок поравняется с плечом стартера. Ни раньше, ни позже.
— Марш! — крикнул стартер и резко опустил флажок.
Четверо пловцов стремительно бросились в воду. Но сразу раздался резкий короткий свисток судьи. Пловцы остановились. Только один из них, в пылу борьбы не расслышав свистка, продолжал изо всех сил работать руками и ногами, стремительно несясь вперед.
Зрители засмеялись.
Судья снова резко засвистел, и пловец, наконец, остановился.
Произошел «фальстарт». У одного из пловцов не выдержали нервы, и он на какую-то мельчайшую долю секунды раньше сигнала бросился в воду. Вслед за ним прыгнули и остальные. Все произошло так быстро, что зрители даже не заметили неправильности. Но строгие судьи вернули участников заплыва на старт.
Разгоряченные и взволнованные, вышли пловцы из воды и снова встали около стартовых тумбочек. Напряжение еще более усилилось. Все знали: еще один «фальстарт» — и судьи снимут провинившегося участника с заплыва. Чувствовалось, что пловцы нервничают. Сорвать старт нельзя. Но и задерживаться на тумбочке тоже никто не хотел.
— На старт! — снова скомандовал стартер, держа над головой красный флажок.
Он уже открыл рот, чтобы произнести «марш!», как кто-то из пловцов, не выдержав напряжения, прыгнул в воду. За ним бросились еще двое.
Леонид Кочетов, единственный из всех, остался стоять на тумбочке. Нервы у него оказались крепче, чем у других.
Главный судья снял провинившегося пловца с заплыва, а остальных вновь выстроил на старте.
Снова стартер поднял флажок. И снова «фальстарт»!
Главный судья удалил с состязаний еще одного пловца. На стартовых тумбочках осталось всего два участника — Кочетов и мастер Михаил Абызов.
Оба они из-за трех фальстартов очень издергались.
— На старт! — снова скомандовал стартер.
Но, не успел он крикнуть «марш!», как одновременно оба пловца бросились в воду.
Заплыв не состоялся.
Злой и взволнованный, возвращался Кочетов домой. Галузин утешал пловца, хотя и сам расстроился не меньше его. Гаев не произносил сочувственных слов.
— Рекорд будет бит! — кратко сказал он, когда они втроем очутились на улице. Всю дорогу Николай Александрович молчал и лишь возле дома, где жил Кочетов, снова уверенно повторил:
— Рекорд будет бит!
Через три дня должно было состояться первенство Ленинградского военного округа. Гаев успел поговорить с судьями и добился, чтобы Кочетова включили «вне конкурса» в это соревнование.
Для Леонида эти два дня тянулись мучительно медленно, нестерпимо медленно.
Наступила последняя ночь перед состязанием.
Долго не мог заснуть Леонид. Такова уж участь всех спортсменов: именно тогда, когда предстоит особенно трудная борьба, когда надо быть особенно свежим, собранным и спокойным, — нервы напрягаются до предела и не дают спать, мешают отдохнуть, набраться новых сил.
Много часов ворочался Леонид в кровати и только огромным усилием воли заставил себя заснуть.
Проснулся он вялым. Но сразу же появился в сверкающих сапогах и отлично выутюженном френче, гладко выбритый Галузин с массажистом Федей. Казалось, что они где-то тут, в коридоре, давно ждали пробуждения Леонида.
От ловких и быстрых прикосновений Фединых пальцев теплая волна разлилась по телу. После получасового массажа Кочетов чувствовал себя снова готовым к борьбе. День он провел, как обычно, стараясь не думать о предстоящем заплыве.
Вечером пловцы, тренеры и болельщики снова заполнили трибуны бассейна. Только нынче среди зрителей было много военных. Снова возле стартовых тумбочек уселись Гаев, Галузин и однокурсники Леонида.
Раздалась команда:
— На старт!
Не только глазами — всем своим существом Леонид впился в красный флажок стартера.
Сигнал!
Кочетов сильно послал тело вперед. «Быстрей! Быстрей! Быстрей!» — в такт движениям рук твердил он.
Но, едва вынырнув, услышал свисток.
«Опять фальстарт?? Неужели я?..»
Нет, провинился сосед справа.
Судьи снова выстроили участников. Стремительно метнулся вниз флажок. И одновременно с ним метнулись в воду пловцы.
«Ну, наконец-то! Старт взят!» — с облегчением вздохнул Галузин. Об этом же с радостью подумали и однокурсники Леонида.
Прямо со старта Кочетов вырвался вперед. Один за другим, ритмично и могуче, с великолепной слаженностью следовали его гребки.
Он плыл 2 минуты 39,9 секунды. И все эти 2 минуты 39,9 секунды непрерывно кричали, шумели, гудели трибуны.
Наконец последний поворот. Последние 25 метров! Ладони Кочетова касаются стенки. Разом щелкают кнопки трех судейских секундомеров.
Есть! Есть рекорд!
И зрители, и судьи видят: Кочетов отлично проплыл дистанцию, поставил новый всесоюзный рекорд.
Леонид еще находится в воде. Он не успел подняться на бортик. Грудь его тяжело вздымается. Руки слегка дрожат от только что пережитого огромного напряжения.
Снизу, из воды, смотрит он на судей. Что такое? Почему они так суетятся, шепчутся? Почему у всех взволнованные, тревожные лица? Что случилось?
Вскоре все выясняется. У одного из судей неожиданно отказал секундомер. Именно в момент заплыва эта безукоризненно точная, выверенная машинка вдруг закапризничала. Или, может быть, судья слабо нажал кнопку?
Спортивные правила неумолимы: всесоюзный рекорд регистрируется, только когда результат пловца засечен не меньше чем тремя судейскими секундомерами. А тут один из трех вышел из строя.
Рекорд нельзя засчитать.
— Э-эх! — горько выдохнул кто-то на трибуне.
— Шляпы!
Леонид кусал губы от обиды. Расстроенные однокурсники старались не глядеть на него, чтобы еще больше не огорчать товарища. Аня Ласточкина чуть не плакала. Подумать только: такое невезение!
Из бассейна они опять шли втроем. Гаев и Галузин, как могли, утешали Леонида.
— Несчастный случай, — сказал Гаев. — Бывает...
— Бывает, конечно, — горько усмехнулся Леонид. — И похуже бывает. Свалится на голову кирпич с крыши: был человек — нет человека. А все-таки от этого мне не легче...
— Нет, легче, — возразил Гаев. — Ты нынче доказал: рекорд будет! Не сегодня, так завтра. Но будет. Обязательно!
По дороге к дому Гаев и Галузин решили: Леониду надо плыть не с тремя, а с одним противником, мастером спорта Абызовым. Правда, это ослабляло борьбу — чем больше сильных противников, чем напряженнее состязание, тем легче поставить рекорд. Но что делать? Нельзя снова трепать нервы пловцу бесконечными фальстартами.
Через несколько дней Кочетов снова вышел на старт. Зрители встретили пловцов веселым оживлением. Но Леониду казалось, что трибуны гудят насмешливо. Он твердо решил: «Ни в коем случае не сорву старт. Лучше чуть-чуть задержусь на тумбочке, в воде наверстаю. Только бы Абызов не подвел».
Леонид тревожно оглядел противника. Нет, Абызов выглядел спокойным. Его серые, навыкате, глаза смотрели решительно, упрямо. Очень хорошо! Кочетов от всей души желал Абызову отлично взять старт. Бывают такие моменты в спортивной борьбе — желаешь удачи своему противнику даже больше, чем себе.
Стартер поднял флажок.
— Марш!
Пловцы в воде. Первую двадцатипятиметровку они проходят голова к голове. Стремительный поворот. Кажется, они опять идут вровень. Но в конце второй двадцатипятиметровки «судья на повороте» — следящий, чтобы пловцы правильно совершили поворот, — видит: руки Кочетова касаются стенки бассейна на мгновенье раньше рук Абызова.
Третий, четвертый поворот.
Зрители вскакивают с мест. Пройдена половина дистанции. Темп отличный. Абызов уже примерно на метр отстал от Кочетова.
— Жми, Леня! — кричат с трибуны.
— Вперед, Леня!
— Ле-е-е-ня-я!
Так уж устроено сердце болельщика. Даже совершенно незнакомые Кочетову люди называли его просто Леней, как будто они были близкими друзьями.
Последний отрезок пути. В руках у многих зрителей, тренеров, пловцов зажаты секундомеры. Все уже видят — рекорд будет бит.
— Давай, давай, Леня! — гремят трибуны.
— Нажми, Ленечка! — громче всех кричит Ласточкина и товарищи-однокурсники. Все они стоят ногами на скамейках, машут руками с зажатыми в них секундомерами и букетами.
Многие студенты и пловцы-болельщики с бешеной быстротой крутят в воздухе полотенцами и купальными костюмами, словно полагая, что этот, создаваемый ими «попутный ветер», поможет Кочетову плыть быстрее.
Три хронометриста уже застыли на финише. Они готовы «принять» пловца. Последние гребки. Разом щелкают три судейских секундомера. Остановлены стрелки на секундомерах в руках у зрителей. Все они показывают примерно одно и то же время. Уже ясно: дистанция пройдена за 2 минуты 39,8 секунды. Почти на целую секунду улучшен всесоюзный рекорд.
Овации гремят в бассейне.
И вдруг зрители чувствуют что-то неладное. К главному судье подходит «судья на повороте» и передает ему записку. Судейская коллегия совещается. В бассейне наступает томительная тишина. Наконец к микрофону подходит главный судья.
— Кочетов (спортивное общество «Большевик») снимается с заплыва! — объявляет он. — Седьмой поворот совершен неправильно. Кочетов коснулся стенки одной рукой!
Буря возмущения поднимается в зале.
— Не может быть! — негодуют пловцы и болельщики.
— Долой! — звонко кричит Ласточкина.
— Долой судью! — орет группа мальчишек.
Никто из болельщиков не заметил ошибки. Может быть, сам «судья на повороте» ошибся?
Главный судья поднимает руку, призывая к тишине. Но трибуны не успокаиваются. Где-то наверху внезапно разлился свист. К его тоненькой, как ручеек, пронзительной струйке присоединяются все новые и новые ручейки. И вот уже заливистые трели наводняют все помещение.
Тогда встает Гаев. Все знают: он больше других болел за Кочетова.
«Сейчас он заступится за пловца!» — радуются зрители.
— С судьей не спорят! — негромко, веско произносит Гаев, и весь бассейн мгновенно затихает. — Если судья говорит «ошибка» — значит, произошла ошибка! — раздельно повторяет Николай Александрович.
Он подходит к Кочетову, кладет на плечо Леониду тяжелую руку и притягивает его к себе, словно обнимает. В напряженном молчании, провожаемые сотнями глаз, они медленно, уходят.
Вот когда он искренне возненавидел тетушкину «технику»: целыми днями в квартире трезвонили сразу и телефон, и «сирена» на кухне. Это многочисленные друзья — пловцы и болельщики — старались поддержать бодрость в своем любимце. Все они были твердо уверены, что Кочетов улучшит рекорд, все возмущались ошибкой «судьи на повороте».
— Вероятно, судья был прав! — изумляя болельщиков, спокойно отвечал Кочетов.
Друзья торопили Леонида, уговаривали завтра же снова встать на старт.
— Ты же побьешь рекорд! Клянусь! Иначе у меня: не голова, а футбольный мяч! — гремел в трубке бас какого-то болельщика.
— Не расстраивайтесь, Леонид Михайлович! Я и мама не сомневаемся в вашей победе! — кричала незнакомая девочка.
Кочетов вежливо отвечал пловцам и болельщикам, благодарил за сочувствие. Но на двадцатый или тридцатый раз, выслушав какого-то «незнакомого друга», Леонид, не говоря ни слова, повесил трубку. С тех пор телефону стал подходить Федя, на время переселившийся, по просьбе Галузина, к Кочетову.
Весельчак-массажист обладал неистощимым тернием. Он мог по полчаса беседовать со встревоженными болельщиками, успокаивая их и ручаясь, что Кочетов учтет их просьбы и, конечно, побьет рекорд.
У Феди обнаружилось много неожиданных талантов. Выяснилось, например, что он отличный повар. С увлечением хозяйничал массажист на кухне: без конца варил и парил, жарил и тушил всякие «травки».
— Давай! — крикнул Галузин, повернувшись назад.
Под потолком застрекотал аппарат. На экране появился пловец. Он то мчался, рассекая воду, как глиссер, то полз нарочито медленно, и каждое движение его Рук продолжалось неестественно долго,
Вот он вытягивает вперед кисти рук... Вот руки, обращенные ладонями вниз, уже выпрямлены перед головой. Пловец поворачивает их ладонями наружу и начинает разводить в стороны, пока они не достигнут одной линии с плечами.
Видно даже, как мелкие брызги отрываются от поверхности воды, медленно поднимаются вверх, достигают высшей точки, на секунду замирают там и так же медленно опускаются в воду.
Это была так называемая «лупа времени» — особый хитроумный способ скоростной съемки. Кинооператор, снимая пловца, вращал ручку киноаппарата во много раз быстрее обычного. И поэтому на экране получался эффект замедленного движения. Каждый гребок пловца четко распадался на отдельные составные элементы.
С того дня Кочетов и Галузин замучили киномеханика, заставляя его снова и снова крутить одни и те же ленты. Им хотелось понять, в чем секрет скорости. Они то копировали движения лучших советских пловцов-чемпионов, то видоизменяли их, приспосабливая к Кочетову, то пытались найти еще лучшие, еще более совершенные приемы.
Через три недели Галузин позволил Леониду первый раз пройти дистанцию в полную силу. 2 минуты 41,6 секунды показали стрелки секундомера, Ля-Бриель был побит, но прославленный француз уже не интересовал Кочетова: до всесоюзного рекорда не хватало еще целой секунды.
Теперь Леонид каждый день на утренней тренировке по многу раз неторопливо проплывал двухсотметровку, отшлифовывая свою технику. По вечерам два раза в неделю он делал «прикидку»: плыл в полную силу, «на время». 2 минуты 41,7 секунды, 2 минуты 41,6 секунды, 2 минуты 41,8 секунды — из этого заколдованного круга он не мог выйти. Казалось, 2 минуты 41,6 секунды стали пределом. Последнюю секунду, отделявшую его от рекорда, сбросить не удавалось.
Наступил очень напряженный, ответственный период, и Галузин это отлично знал. Сколько спортсменов вплотную подходили к рекорду, но срывались, когда победа была уже рядом! Последние сантиметры, последние секунды всегда самые трудные. И «сбросить» их может лишь сильный волей, упорный и вдумчивый спортсмен.
Жена теперь не узнавала Ивана Сергеевича. Раньше, по вечерам, придя домой, он сразу сбрасывал с себя брюки и пиджак, сковывавшие его, надевал старенькую просторную пижаму и садился за письменный стол.
До поздней ночи, в тишине огромного засыпающего дома, занимался Иван Сергеевич тайным делом, которое держал в секрете даже от ближайших друзей.
Уже давно задумал он написать воспоминания о первых годах советского спорта.
И вот уже несколько лет он отдавал своим мемуарам все вечера.
...В последние дни Ивана Сергеевича было не узнать. Приходя домой, он разоблачался, но не садился за стол, а, стоя у окна, задумчиво ковырял ногтем замазку и подолгу глядел на шумную улицу.
Жена чувствовала: тяжелые думы тревожат его. И она не ошибалась.
«Леонид еще совсем «зеленый». Ты, старый черт, за все в ответе. Ты должен обеспечить рекорд», — внушал себе Галузин.
А как? Как «обеспечить», когда Леонид зашел в тупик и эту последнюю проклятую секунду ни за что не сбросить?
Галузин резко изменил методы тренировки.
Прежде всего он перестроил графики заплыва. Кочетов обычно плыл первые пять двадцатипятиметровок немного резвее, чем три последних отрезка пути. Галузин попробовал сделать наоборот. Он заставил Кочетова вначале плыть медленнее и нажимать на финише. Финиш был удлинен. Обычно пловец плывет с наивысшим напряжением лишь последнюю двадцатипятиметровку. Галузин предложил Леониду испробовать «длинный финиш» — плыть без всякой экономии сил последние пятьдесят метров. Могучий организм Кочетова быстро втянулся в эту работу, преодолел дополнительную нагрузку. Так удалось сбросить еще 0,3 секунды.
Но этого было мало, и Галузин не успокаивался.
Он принес в бассейн книгу московского врача. Врач писал, что в обычном, спокойном состоянии сердце человека работает с десятипроцентной нагрузкой.
«Всего десять процентов?!» — возмутился Кочетов. Он не знал, что наше сердце такой лодырь. Нет, надо заставить его в момент рекордного заплыва трудиться на полную мощность.
Однажды Галузин приказал Леониду на время забыть, что они собираются ставить рекорд на двести метров. Перешли на 300- и 400-метровку. В конце концов тренер добился своего: Кочетов стал проплывать и эти дистанции с отличным временем. Это приучило организм пловца к большим напряжениям, выработало в нем запас выносливости.
Тогда Иван Сергеевич опять составил новые графики заплыва. В 200-метровке Леонид должен был теперь идти всю дистанцию с одинаковой скоростью, причем каждую двадцатипятиметровку проходить с такой быстротой, которую он раньше развивал лишь на отдельных участках. И, наконец, наступил день, когда Кочетов на тренировке прошел всю дистанцию за 2 минуты 40,2 секунды, — на четыре десятых секунды быстрее рекорда.
Это было неожиданно и сначала показалось случайностью. Ведь еще вчера Леонид показывал худшее время. И вдруг — такой скачок! И хотя они оба понимали, что скачок этот произошел вовсе не случайно, а заслуженно добыт упорной, трудной и кропотливой работой, — все-таки они боялись верить этому результату.
Кочетов наотрез отказался покинуть бассейн. Он отдохнул и в тот же вечер проплыл дистанцию еще раз. И снова Галузин торжествующе засек результат. Правда, он был на одну десятую хуже первого, но это не беда! Только тогда они по-настоящему обрадовались. Сомнений быть не могло, — рекорд будет бит!
И все-таки они решили продолжать тренировки. Кочетов находился в отличной форме; им хотелось выжать все возможное: постараться улучшить время не на четыре десятых, а на целую секунду.
Леонид тренировался без устали. Он был в таком чудесном, бодром настроении, так окрылен первыми успехами, что казалось, для него нет сейчас ничего недосягаемого.
Ровно через четыре месяца после первого памятного разговора с Гаевым Кочетов снова пришел в партком и пригласил Николая Александровича в бассейн. Леонида ничего не говорил о своей победе. Однако торжествующее лицо выдавало его. Николай Александрович, чтобы доставить удовольствие Леониду, не расспрашивал его и делал вид, будто ни о чем не догадывается.
В бассейне Галузин, тоже не говоря ни слова, зажал в ладони свой секундомер, а второй вручил Гаеву. По команде стартера Леонид прыгнул в воду. Одновременно с пловцом помчались стрелки на двух секундомерах. Финиш. Пловец остановился. Застыли стрелки обоих секундомеров. 2 минуты 39,6 секунды. Ровно на секунду лучше рекорда Захарьяна.
— Вот тоби и Ля-Бриель! — сделав сердитое лицо, сказал Гаев, но не выдержал и засмеялся.
* * *
Как только Леонид на следующее утро пришел в институт и сел за стол в кабинете физиологии, — сразу получил записку:«Да здравствует рекорд!»
Подписи не было.
«Кто это уже успел все разузнать?» — изумился Леонид.
Он обвел глазами столы, за которыми сидели двадцать шесть юношей и девушек — вся седьмая группа второго курса. Студенты внимательно слушали преподавательницу, и не обращали на него внимания.
Так и не узнав, кто автор записки, Леонид достал тетрадь и стал конспектировать лекцию.
Вскоре он получил вторую записку:
«Привет будущему рекордсмену!»
Подписи опять не было.
Леонид стал внимательно оглядывать товарищей Встретился взглядом с Аней Ласточкиной. Она смотрела на него невозмутимо спокойно, но краешки губ ее улыбались.
«Она!» — решил Кочетов.
Когда после окончания школы Аня сказала Леониду что пойдет в институт физкультуры, — он лишь усмехнулся: «Бросишь гранату и улетишь вместе с нею».
Аня вместо ответа стиснула своей маленькой рукой его широкую ладонь. «Ого!» — он сразу почувствовал, какая сила скрыта в этой тоненькой узкоплечей девушке.
«Но почему она все-таки пошла в институт физкультуры? — не раз задумывался Леонид. — Ведь вовсе не собиралась сюда... Видимо, просто растерялась. Не знала, куда податься...»
Спрашивать об этом у Ани не хотелось. Впрочем, Аня и сама толком не смогла бы объяснить. Да, раньше она не очень-то интересовалась спортом. Во всяком случае, меньше, чем музыкой. И меньше, чем литературой. Но недаром школьная учительница истории называла ее «богато одаренной натурой». У нее были способности ко всему, и к спорту тоже.
А возможно, имелись и другие причины, почему Аня выбрала именно институт физкультуры. Но в эти причины Аня даже наедине с собой старалась никогда не углубляться. Если бы кто-нибудь сказал ей, что она просто стремилась быть там же, где Леонид, Аня чистосердечно и с негодованием отвергла бы эти догадки.
В отличие от большинства студенток-физкультурниц, обычно коротко, почти по-мужски остриженных, Аня носила длинную, до пояса, косу.
Ее толстая коса не раз вызывала шутки студентов.
— Килограмм лишнего веса! — сокрушенно вздыхали шутники, когда Аня в трусиках и майке — легкая и стремительная — появлялась на беговой дорожке. — С такой косой выходить на старт, — все равно что повесить на шею гирю и с ней бежать!
Действительно, длинные волосы иногда мешали Ане. Однажды в бассейне тщательно уложенная под шапочку золотистая коса каким-то образом вдруг вырвалась на свободу. У Ани не было времени поправить ее, и длинная, мокрая, сразу потемневшая коса помчалась вслед за нею, извиваясь, как змея, и шлепая девушку по спине и плечам.
И все-таки Ласточкина упорно отказывалась обрезать волосы.
...Когда прозвенел звонок, Ласточкина подняла руку.
— Внимание! — крикнула она. — Кто хочет посмотреть, как Кочетов будет ставить рекорд, — записывайтесь на контрамарки!
Это, конечно, была шутка. Студенты института могли и так, без всяких контрамарок, пройти в бассейн. Но однокурсники дружно набросились на Кочетова, требуя билетов.
Никто из них не удивился словам Ласточкиной. Казалось, они уже слышали о планах Леонида и не расспрашивали его лишь потому, что он сам молчал.
— Завидую я тебе, Леонид! — искренне сказала Аня.
— Нет, не будущему рекорду твоему завидую! — испуганно поправилась она. — Завидую твоей целеустремленности. Нашел свою дорогу и прямо, без колебаний, идешь по ней! А вот я...
Всем были хорошо известны мучения Ласточкиной. Она играла в теннис, бегала на коньках, плавала, занималась художественной гимнастикой, метала копье и играла в волейбол. И все получалось у нее одинаково успешно. Когда Аня под музыку легко, изящно и ритмично выполняла вольные движения, ей советовали серьезно заняться гимнастикой. Когда она красиво и далеко бросала копье, ей настойчиво рекомендовали стать копьеметательницей.
Ласточкина училась, как и Леонид, на втором курсе. Первые два года студенты занимались всеми видами спорта, чтобы быть всесторонними физкультурниками. Но у большинства однокурсников, как у Кочетова, уже был свой любимый вид спорта, которым они особенно увлекались. В седьмой группе учился Федя Маслов — отличный штангист; Галя Зубова имела первый разряд по гимнастике; хоккеист Виктор Малинин играл в сборной команде города; пловец Холмин уже был мастером спорта.
И только Ласточкина все еще не могла решить, кто же она: конькобежец или теннисистка, пловец или гимнастка.
— А может быть, тебе стать велосипедисткой? — посоветовал ей Леонид.
— Почему именно велосипедисткой? — изумилась Аня.
— Да потому, что ты, кажется, только велосипедом еще не увлекалась! А вдруг именно велосипед заинтересует тебя по-настоящему?
— Пробовала! — безнадежно махнула рукой Ласточкина.
— Ну и как?
— Все так же! Нормально. Не то, чтобы плохо, но и не очень уж хорошо! Прямо хоть реви.
Студенты дружно засмеялись. Вот положение, в самом деле!
Прозвенел звонок.
— А ты зубы-то не заговаривай! Давай контрамарки! — снова пристали к Кочетову друзья.
— Ладно, ребята, — смеясь объявил Леонид. — Приглашаю всех!
* * *
Через три дня в помещении бассейна собрались студенты института физкультуры, пловцы, тренеры, болельщики. Все знали — на сегодняшних соревнованиях Леонид Кочетов попытается установить новый всесоюзный рекорд. Зрители были настроены напряженно-выжидательно и в большинстве желали успеха молодому пловцу. Но нашлись и недоверчивые.— Не торопится ли этот самонадеянный юнец?! — перешептывались они в фойе и в буфете. — Правда, Кочетов занял первое место по Ленинграду в двухсотметровке. Но до рекорда еще далеко!
Судьи, хронометристы, стартер — все в белых костюмах — заняли свои места. Леонид огляделся — возле самых стартовых тумбочек, у воды, сидит Гаев. Он совершенно спокоен и даже улыбается. Рядом с ним — массивная седая голова Галузина. Милый Иван Сергеевич! Он хочет тоже казаться спокойным, но это ему не удается: все время, даже беседуя с кем-либо, он переводит взгляд на Кочетова. Тут же сидят студенты. Вся седьмая группа — двадцать шесть человек, как один, явились сегодня в бассейн. Кочетов замечает, — кое-кто из друзей неловко прячет за спиной букеты цветов.
— На старт!
Вместе с Леонидом еще три пловца встали на стартовые тумбочки. Они подались вперед и напряженно замерли, ожидая сигнала стартера. Наступил очень ответственный момент. В таком серьезном заплыве, где борьба пойдет за каждую десятую долю секунды, очень важно хорошо взять старт, «не засидеться на тумбочке», как говорят пловцы. Надо прыгнуть в воду сразу же, как только красный флажок поравняется с плечом стартера. Ни раньше, ни позже.
— Марш! — крикнул стартер и резко опустил флажок.
Четверо пловцов стремительно бросились в воду. Но сразу раздался резкий короткий свисток судьи. Пловцы остановились. Только один из них, в пылу борьбы не расслышав свистка, продолжал изо всех сил работать руками и ногами, стремительно несясь вперед.
Зрители засмеялись.
Судья снова резко засвистел, и пловец, наконец, остановился.
Произошел «фальстарт». У одного из пловцов не выдержали нервы, и он на какую-то мельчайшую долю секунды раньше сигнала бросился в воду. Вслед за ним прыгнули и остальные. Все произошло так быстро, что зрители даже не заметили неправильности. Но строгие судьи вернули участников заплыва на старт.
Разгоряченные и взволнованные, вышли пловцы из воды и снова встали около стартовых тумбочек. Напряжение еще более усилилось. Все знали: еще один «фальстарт» — и судьи снимут провинившегося участника с заплыва. Чувствовалось, что пловцы нервничают. Сорвать старт нельзя. Но и задерживаться на тумбочке тоже никто не хотел.
— На старт! — снова скомандовал стартер, держа над головой красный флажок.
Он уже открыл рот, чтобы произнести «марш!», как кто-то из пловцов, не выдержав напряжения, прыгнул в воду. За ним бросились еще двое.
Леонид Кочетов, единственный из всех, остался стоять на тумбочке. Нервы у него оказались крепче, чем у других.
Главный судья снял провинившегося пловца с заплыва, а остальных вновь выстроил на старте.
Снова стартер поднял флажок. И снова «фальстарт»!
Главный судья удалил с состязаний еще одного пловца. На стартовых тумбочках осталось всего два участника — Кочетов и мастер Михаил Абызов.
Оба они из-за трех фальстартов очень издергались.
— На старт! — снова скомандовал стартер.
Но, не успел он крикнуть «марш!», как одновременно оба пловца бросились в воду.
Заплыв не состоялся.
Злой и взволнованный, возвращался Кочетов домой. Галузин утешал пловца, хотя и сам расстроился не меньше его. Гаев не произносил сочувственных слов.
— Рекорд будет бит! — кратко сказал он, когда они втроем очутились на улице. Всю дорогу Николай Александрович молчал и лишь возле дома, где жил Кочетов, снова уверенно повторил:
— Рекорд будет бит!
Через три дня должно было состояться первенство Ленинградского военного округа. Гаев успел поговорить с судьями и добился, чтобы Кочетова включили «вне конкурса» в это соревнование.
Для Леонида эти два дня тянулись мучительно медленно, нестерпимо медленно.
Наступила последняя ночь перед состязанием.
Долго не мог заснуть Леонид. Такова уж участь всех спортсменов: именно тогда, когда предстоит особенно трудная борьба, когда надо быть особенно свежим, собранным и спокойным, — нервы напрягаются до предела и не дают спать, мешают отдохнуть, набраться новых сил.
Много часов ворочался Леонид в кровати и только огромным усилием воли заставил себя заснуть.
Проснулся он вялым. Но сразу же появился в сверкающих сапогах и отлично выутюженном френче, гладко выбритый Галузин с массажистом Федей. Казалось, что они где-то тут, в коридоре, давно ждали пробуждения Леонида.
От ловких и быстрых прикосновений Фединых пальцев теплая волна разлилась по телу. После получасового массажа Кочетов чувствовал себя снова готовым к борьбе. День он провел, как обычно, стараясь не думать о предстоящем заплыве.
Вечером пловцы, тренеры и болельщики снова заполнили трибуны бассейна. Только нынче среди зрителей было много военных. Снова возле стартовых тумбочек уселись Гаев, Галузин и однокурсники Леонида.
Раздалась команда:
— На старт!
Не только глазами — всем своим существом Леонид впился в красный флажок стартера.
Сигнал!
Кочетов сильно послал тело вперед. «Быстрей! Быстрей! Быстрей!» — в такт движениям рук твердил он.
Но, едва вынырнув, услышал свисток.
«Опять фальстарт?? Неужели я?..»
Нет, провинился сосед справа.
Судьи снова выстроили участников. Стремительно метнулся вниз флажок. И одновременно с ним метнулись в воду пловцы.
«Ну, наконец-то! Старт взят!» — с облегчением вздохнул Галузин. Об этом же с радостью подумали и однокурсники Леонида.
Прямо со старта Кочетов вырвался вперед. Один за другим, ритмично и могуче, с великолепной слаженностью следовали его гребки.
Он плыл 2 минуты 39,9 секунды. И все эти 2 минуты 39,9 секунды непрерывно кричали, шумели, гудели трибуны.
Наконец последний поворот. Последние 25 метров! Ладони Кочетова касаются стенки. Разом щелкают кнопки трех судейских секундомеров.
Есть! Есть рекорд!
И зрители, и судьи видят: Кочетов отлично проплыл дистанцию, поставил новый всесоюзный рекорд.
Леонид еще находится в воде. Он не успел подняться на бортик. Грудь его тяжело вздымается. Руки слегка дрожат от только что пережитого огромного напряжения.
Снизу, из воды, смотрит он на судей. Что такое? Почему они так суетятся, шепчутся? Почему у всех взволнованные, тревожные лица? Что случилось?
Вскоре все выясняется. У одного из судей неожиданно отказал секундомер. Именно в момент заплыва эта безукоризненно точная, выверенная машинка вдруг закапризничала. Или, может быть, судья слабо нажал кнопку?
Спортивные правила неумолимы: всесоюзный рекорд регистрируется, только когда результат пловца засечен не меньше чем тремя судейскими секундомерами. А тут один из трех вышел из строя.
Рекорд нельзя засчитать.
— Э-эх! — горько выдохнул кто-то на трибуне.
— Шляпы!
Леонид кусал губы от обиды. Расстроенные однокурсники старались не глядеть на него, чтобы еще больше не огорчать товарища. Аня Ласточкина чуть не плакала. Подумать только: такое невезение!
Из бассейна они опять шли втроем. Гаев и Галузин, как могли, утешали Леонида.
— Несчастный случай, — сказал Гаев. — Бывает...
— Бывает, конечно, — горько усмехнулся Леонид. — И похуже бывает. Свалится на голову кирпич с крыши: был человек — нет человека. А все-таки от этого мне не легче...
— Нет, легче, — возразил Гаев. — Ты нынче доказал: рекорд будет! Не сегодня, так завтра. Но будет. Обязательно!
По дороге к дому Гаев и Галузин решили: Леониду надо плыть не с тремя, а с одним противником, мастером спорта Абызовым. Правда, это ослабляло борьбу — чем больше сильных противников, чем напряженнее состязание, тем легче поставить рекорд. Но что делать? Нельзя снова трепать нервы пловцу бесконечными фальстартами.
Через несколько дней Кочетов снова вышел на старт. Зрители встретили пловцов веселым оживлением. Но Леониду казалось, что трибуны гудят насмешливо. Он твердо решил: «Ни в коем случае не сорву старт. Лучше чуть-чуть задержусь на тумбочке, в воде наверстаю. Только бы Абызов не подвел».
Леонид тревожно оглядел противника. Нет, Абызов выглядел спокойным. Его серые, навыкате, глаза смотрели решительно, упрямо. Очень хорошо! Кочетов от всей души желал Абызову отлично взять старт. Бывают такие моменты в спортивной борьбе — желаешь удачи своему противнику даже больше, чем себе.
Стартер поднял флажок.
— Марш!
Пловцы в воде. Первую двадцатипятиметровку они проходят голова к голове. Стремительный поворот. Кажется, они опять идут вровень. Но в конце второй двадцатипятиметровки «судья на повороте» — следящий, чтобы пловцы правильно совершили поворот, — видит: руки Кочетова касаются стенки бассейна на мгновенье раньше рук Абызова.
Третий, четвертый поворот.
Зрители вскакивают с мест. Пройдена половина дистанции. Темп отличный. Абызов уже примерно на метр отстал от Кочетова.
— Жми, Леня! — кричат с трибуны.
— Вперед, Леня!
— Ле-е-е-ня-я!
Так уж устроено сердце болельщика. Даже совершенно незнакомые Кочетову люди называли его просто Леней, как будто они были близкими друзьями.
Последний отрезок пути. В руках у многих зрителей, тренеров, пловцов зажаты секундомеры. Все уже видят — рекорд будет бит.
— Давай, давай, Леня! — гремят трибуны.
— Нажми, Ленечка! — громче всех кричит Ласточкина и товарищи-однокурсники. Все они стоят ногами на скамейках, машут руками с зажатыми в них секундомерами и букетами.
Многие студенты и пловцы-болельщики с бешеной быстротой крутят в воздухе полотенцами и купальными костюмами, словно полагая, что этот, создаваемый ими «попутный ветер», поможет Кочетову плыть быстрее.
Три хронометриста уже застыли на финише. Они готовы «принять» пловца. Последние гребки. Разом щелкают три судейских секундомера. Остановлены стрелки на секундомерах в руках у зрителей. Все они показывают примерно одно и то же время. Уже ясно: дистанция пройдена за 2 минуты 39,8 секунды. Почти на целую секунду улучшен всесоюзный рекорд.
Овации гремят в бассейне.
И вдруг зрители чувствуют что-то неладное. К главному судье подходит «судья на повороте» и передает ему записку. Судейская коллегия совещается. В бассейне наступает томительная тишина. Наконец к микрофону подходит главный судья.
— Кочетов (спортивное общество «Большевик») снимается с заплыва! — объявляет он. — Седьмой поворот совершен неправильно. Кочетов коснулся стенки одной рукой!
Буря возмущения поднимается в зале.
— Не может быть! — негодуют пловцы и болельщики.
— Долой! — звонко кричит Ласточкина.
— Долой судью! — орет группа мальчишек.
Никто из болельщиков не заметил ошибки. Может быть, сам «судья на повороте» ошибся?
Главный судья поднимает руку, призывая к тишине. Но трибуны не успокаиваются. Где-то наверху внезапно разлился свист. К его тоненькой, как ручеек, пронзительной струйке присоединяются все новые и новые ручейки. И вот уже заливистые трели наводняют все помещение.
Тогда встает Гаев. Все знают: он больше других болел за Кочетова.
«Сейчас он заступится за пловца!» — радуются зрители.
— С судьей не спорят! — негромко, веско произносит Гаев, и весь бассейн мгновенно затихает. — Если судья говорит «ошибка» — значит, произошла ошибка! — раздельно повторяет Николай Александрович.
Он подходит к Кочетову, кладет на плечо Леониду тяжелую руку и притягивает его к себе, словно обнимает. В напряженном молчании, провожаемые сотнями глаз, они медленно, уходят.
* * *
Тяжелые дни наступили для Леонида. Ни на минуту не покидали его мысли о трех неудачных попытках.Вот когда он искренне возненавидел тетушкину «технику»: целыми днями в квартире трезвонили сразу и телефон, и «сирена» на кухне. Это многочисленные друзья — пловцы и болельщики — старались поддержать бодрость в своем любимце. Все они были твердо уверены, что Кочетов улучшит рекорд, все возмущались ошибкой «судьи на повороте».
— Вероятно, судья был прав! — изумляя болельщиков, спокойно отвечал Кочетов.
Друзья торопили Леонида, уговаривали завтра же снова встать на старт.
— Ты же побьешь рекорд! Клянусь! Иначе у меня: не голова, а футбольный мяч! — гремел в трубке бас какого-то болельщика.
— Не расстраивайтесь, Леонид Михайлович! Я и мама не сомневаемся в вашей победе! — кричала незнакомая девочка.
Кочетов вежливо отвечал пловцам и болельщикам, благодарил за сочувствие. Но на двадцатый или тридцатый раз, выслушав какого-то «незнакомого друга», Леонид, не говоря ни слова, повесил трубку. С тех пор телефону стал подходить Федя, на время переселившийся, по просьбе Галузина, к Кочетову.
Весельчак-массажист обладал неистощимым тернием. Он мог по полчаса беседовать со встревоженными болельщиками, успокаивая их и ручаясь, что Кочетов учтет их просьбы и, конечно, побьет рекорд.
У Феди обнаружилось много неожиданных талантов. Выяснилось, например, что он отличный повар. С увлечением хозяйничал массажист на кухне: без конца варил и парил, жарил и тушил всякие «травки».