Рамачарака Йог. Религии и тайные учения Востока

Что за послания беспрерывно перебегают от Его глаз к моим!
Пусть глаза мои возликуют и опьянеют от его послания!
 
 
Тело мое подобно луне, тающей от любви;
Сердце мое как лютня Зуры, – пусть же порвутся его струны!
Не смотри на ущерб луны, ни на горе Зуры:
Думай о прелести его любви; да возрастет она в тысячу раз!
 
 
Какая на уме чудная невеста!
Пусть мир отражением ее лица освежится
и зарумянится как лица новобрачных!!
 
 
Жизнь вечная, мне кажется, есть время Единения
Потому что, по-моему, там нет места времени.
Жизнь есть сосуд; Единение – чистый напиток в нем.
Без тебя какое мне дело до страданий сосуда?
 
 
Покажи мне лик Твой, я жажду сада и цветника из роз.
Открой уста, мне нужен сахар в изобилии.
О, Солнце, покажись из-за облаков.
Я жажду видеть этот лучезарный горячий лик.
 
 
Движимые любовью вращаются души,
Как ручьи, бегущие к великому царю океану.
Ты солнце мыслей всех людей.
Поцелуи твои – весенние цветы.
Заря бледна, тоскуя по любви.
Месяц в слезах скорбит.
Ты роза и для Тебя, глубоко вздыхая, поют соловьи.
 
 
Становясь Всем во Всем, я ясно теперь во Всем вижу Бога;
И сознаю, что от порыва к Единению взлетает крик любви.
 
 
В эту его брачную ночь, в присутствии невесты,
Чистая его душа стремилась поцеловать ее руки.
Любовь и госпожа укрыты и скрыты.
Я не ошибусь, назвав его «невестой».
 
 
Секта любовников отлична от всех других.
Любовники исповедуют свою собственную религию и веру.
Какая в том беда, что на рубине нет клейма?
Любовь бесстрашна посреди моря страхов.
 
 
Любовь души одна на всю жизнь и к одному живому.
 
 
Вечная жизнь достигается крайним забвением
своей собственной жизни.
Когда Бог объявляется его страстному любовнику,
любовник поглощается в Нем.
И от него не остается даже одного волоска.
Истинные любовники подобны теням,
а когда светит солнце в зените,
Тени исчезают.
Тот истинный любовник, кому Бог говорит:
«Я твой, а ты Мой!»
 
 
Кто достиг Единения с Богом, не нуждается в посредниках.
 
 
Земные формы – лишь тени солнца Истины –
колыбель для младенцев, но слишком тесная колыбель
для тех, кто дорос до духовной зрелости.
 
 
Благодаря Твоей милости, я не свожу
влюбленного взора с вечности.
 
   Поэт, из стихов которого мы позаимствовали вышеприведенные выдержки, когда еще был очень молодым человеком, однажды посоветовал петь и плясать на похоронах друга. На упреки пораженных ужасом и негодующих присутствующих, он ответил: «Не уместно ли радоваться, благодарить и плясать, когда дух человеческий после многих лет пленения в клетке и темнице тела освобождается наконец и летит к тому Источнику, откуда прибыл?»
   Ями, другой поэт суфиев, так воспел божественную любовь:
   «Созерцал, смотрел столь пристально, пока сам не стал той, которую созерцал. Нет уже ни ее, ни меня, а лишь одно слитное нераздельное Бытие. Все, что не едино, должно страдать вследствие печали разлуки».
   «Кто входит в град любви, находит в нем помещение только для Одного и только в Единстве, в Единении».
   Омар Хайям, поэма которого «Рубайят» хорошо известна на Западе благодаря переводу Фитцджеральда, много говорил о любви, возлюбленном и любовнике. Но кроме нескольких стихов, приведенных нами в начала этого чтения, Фитцджеральд дает нам мало характерного по этому предмету. Главных мест он не перевел и не использовал, отдавая, по-видимому, предпочтение образным символам «вина». Однако Фитцджеральд все же включил строки, указывающие, что древний Омар понимал доктрину и преподавал философию. Следующие выдержки удостоверяют в этом:

 
Одни мечтают о мирской славе;
Другие вздыхают об обещанном пророками рае.
Ах, бери наличность и не заботься о кредите,
Не обращай также внимания на отдаленный гул барабана.
 

   (В приведенном четверостишии Омар оценивает одинаково и земное и небесное блаженства, так как оба они преходящи. Он приглашает лишь стремиться к осуществлению Единения с Богом, оставляя без внимания будущие плоскости и состояния, которые представляют собой лишь новые виды преходящего, непостоянного).

 
В этот мир, не зная ни «почему», ни «откуда»,
Мы, подобно воде, волей-неволей вливаемся.
И из этого мира, подобно ветру в пустыне,
Не зная «куда», против нашей воли, скрываемся.
 
 
Гонят нас сюда, не спрашивая «откуда»?
И, не осведомляя «куда», торопят вон отсюда!
О, не одну чашу нужно этого запретного вина
Чтобы потопить воспоминание о такой дерзости!
 
 
Тогда то, что от Тебя во мне, нечто действующее
За завесой, стало искать
Света во мраке и я услышал,
Как бы извне, – «Мое в тебе ослепло».
 
 
Тюльпан, для утренней услады
Небесным даром винограда, подымается над землей;
Поступай и ты так же, пока не опрокинешь небо
На землю – как опорожненную чашу.
 
 
Не смущайся впредь ни человеческим, ни божественным,
Предоставь заботы о завтрашнем дне ветрам.
И запусти свои пальцы в локоны
Стройного как кедр, чудного винограда.
 
 
И если вино, которое пьешь, и губы, которые прижимаешь,
Кончают тем, чем все начинается и все замыкается – т. е. «да».
Думай, что ты сегодня то, чем был вчера
И что завтра ты не уменьшишься.
 
 
Когда же ангел более темного напитка,
Наконец встретит тебя на берегу реки
И, предлагая тебе чашу, пригласит твою душу
Опорожнить ее – ты не задрожишь.
 
 
Не бойся, будто жизнь, покончив счеты
С твоим и моим существованием, уже не даст подобных нам.
Вечный Саки из своей трубки пустил миллионы пузырей
Таких, как ты и я, – и будет пускать.
 
 
Его тайное присутствие, пробегая как ртуть
по венам вселенной,
Избегает всех наших страданий.
Принимая различные образы, все изменяется
И погибает. – Он один остается.
 
 
Момент угадан, – затем назад за загородку,
В область мрака по окончании драмы,
Которую для развлечения в Вечности,
Он сам придумывает, ставит и ею любуется.
 
 
Мы не что иное, как подвижный ряд
Волшебных теней, – стройные образы, скользящие
Вокруг солнца – этого фонаря, зажженного
В полночь Хозяином представления.
 
 
Мы лишь беспомощные игрушки, которыми Он играет
На шахматной доске дней и ночей.
Туда и сюда он движет нами и бьет, и убивает;
И кладет по одиночке обратно в свой чулан.
 
 
Мячик вовсе не спрашивает – да или нет;
Туда, сюда он мчится, куда швырнет его игрок.
И Тот, кто кинул тебя в пространство,
Он знает обо всем – Он знает, Он знает!
 
 
А я знаю вот что: загорится ли во мне
Истинный свет любви, или гнев меня снедает,
Одна вспышка огня, захваченная в таверне,
Лучше совершенно потерянной во храме.
 

   Эти стихи дают представление о древнем Омаре, в котором так тесно переплелись и любовь, и печаль. Надежда и вера в рок, как близнецы, поделили его душу. Недоверие к философским умозрениям всегда побуждало его искать вино учения суфиев, которое приводит к опьянению божеством. Жизнь для него была лишь «игрой, которую Он разыгрывает на шахматной доске дней и ночей». Освобождение исходит только от «винограда, винограда!»
   Мы заглянули в пропитанную благоуханием цветов страну персидского суфизма. Мы надеемся, что цветы, сорванные в саду роз, не завянут за время пути к вам, читатель. Мы надеемся, что тернии ствола не помешают вам увидеть красоту цветка. Пусть до вас достигнут и соловьиные трели.
   Мы не будем указывать ни на точки соприкосновения, ни на разногласия между учениями суфиев и внутренними учениями философии йогов. Изучив и то и другое, вы легко сделаете это сравнение сами. Вы укажете место, где суфизм вытекает из общей ветви мыслей, и направление, в котором он отклоняется от нашего собственного ствола истины.
   Вы будете в состоянии анализировать идею суфиев, отделив их замечательное представление о вечно лучезарном Едином и выражение любви к нему от роковых черт пессимизма, фатализма и веры в «мировой балаган», где все лишь театральная сцена и марионетки на веревочках, который дергает «Хозяин балагана». Вместо этого, вы должны понимать вселенную как постоянно развивающееся проявление Единой Жизни, подчиненной Единой Воле, под руководством Единого Разума и оживленной Единым Духом. Вселенная движется ко все большим и большим высотам и все более чистым выражениям божественной воли, согласно божественным предначертаниям. Ни мы, ни Омар не знаем, в чем заключаются эти предначертания. Мы должны удовлетворяться лишь ответом: «Он знает, Он знает!»

Особое послание (8) йога Рамачараки

   На этот месяц мы приглашаем вас прослушать вот эти, привнесенные издалека мелодии, исходящие из арф духовной Истины и наигранные умелыми пальцами индийских мудрецов:
   «Истина охватывает все реальное сознание и, охватывая его, объединяет деятеля, дело и свидетеля дела; актера, действие и зрителя; мыслящего, мысль и мыслимое; живущее, жизнь и свидетелей превратностей жизни. Как люстра в театре освещает своими лучами зрителей, актеров, театр и сцену, всех в равной мере и в один момент, и как та же люстра продолжает проливать свой свет, когда все зрители и актеры уже удалились, – таково отношение и Истины ко вселенной».
   «Ты не увидишь Видящего твое зрение; ты не услышишь Слышащего твой слух; ты не умыслишь Мыслящего твои мысли; ты не узнаешь Познающего твое знание. Нет, этого не будет, пока ты не превзойдешь все смертное и не дойдешь до знания, что ты – То».
   «В тебе – твое реальное Я, Истина, всепроникающая – Все; – остальное все смертно, обманчиво, ничтожно – не истина. Истина есть невидимый Зритель; неслышный Слушатель; немыслимый Мыслитель; непознаваемый Всезнающий. Вне Истины нет никакого другого Зрителя, нет другого Слушателя, нет другого Мыслителя, нет другого Всезнающего. Истина есть То, твое реальное Я, всегда бессмертное, всегда сущее, вездесущее, всесильное, всезнающее; – все остальное смертно и не реально».
   «Познайте вы одно! Познайте все! Все есть Единое; единое есть Все. В начале безначалия было лишь Единое. В конце бесконечности есть лишь Единое. Начало и конец едины и тожественны, и обоих нет. Истина – все то, что есть, что когда-либо было и что когда-либо будет».
   «Брахма, Индра, Праджапати и все второстепенные божества, все пять элементов, все, что дышит, движется, или взлетает, или что стоит прочно и недвижно – все это существует посредством мысли, зависит от мысли, пребывает в мысли, – мысли Единого. Иначе их нет вовсе. – Единое же не зависит ни от чего, ни даже от мысли, потому что все, и сама мысль, исходят от Него».
   Вот наше размышление на следующий месяц:
   «Истина всегда пребывает внутри нас. Кто осознает эту истину, становится господином своей Жизни».

Чтение 9. Религии Индии (Часть 1)

   Индия была всегда страною религий. Из ее источников берут начало все те ручьи, которые разлились, затем, по иным отдаленным странам и получили там новые названия. Родина же их так основательно теперь позабыта, что отрицают даже связь этих новых течений со старыми, неведомыми ныне, их истоками. Современное сравнительное изучение религий привело к исследованию и этих великих религиозных учений и показало, что чуть ли не все существующие выдающиеся религиозные идеи родились в сознании индусов много веков тому назад. И даже тогда, когда тот или иной поток религиозной мысли кажется как бы внезапно вырвавшимся из недр земли и потому непохожим на прочие течения, даже тогда тщательное исследование приведет к тому месту, где индийская река скрылась в подземном русле и затем незаметно вышла снова на свет и течет теперь в новом краю под новым названием.
   Различные философские системы, главнейшими из которых являются шесть великих систем Индии, построены на единой основной философской идее, с которой мы познакомились во втором и следующих за ним чтениях. Эти шесть философских систем, с их подразделениями, проникают собою все формы религий в Индии, отдавая предпочтение той или иной из них; причем некоторые из систем носят эклектический характер и черпают родственные им идеи из той или другой религиозной школы; все эти системы надо рассматривать однако лишь как толкование одной основной философской системы. Итак, вы видите здесь удивительное единство между индийскими философией, религией и мышлением, – единство, которое можно объяснить только признавая происхождение их от одного и того же корня, при наличии единого, основного, объединяющего их принципа. Работа индийских учителей разного периода была в высшей степени совершенна. Несмотря на последующие бесчисленные расчленения и подразделения первоначальных доктрин, теории древних учителей просуществовали пятьдесят веков, служа общей базой, общим фундаментом, заключающим в себе основные элементы всякой философии.
   Индийское мышление всегда склонялось к тому, что истина не боится ни изучения, ни споров, ни критики. Поэтому люди, предлагавшие народу философские или религиозные учения, всегда бывали приветствуемы в Индии при том условии, конечно, что такие миссионеры или такие реформаторы умели и сами относиться с должной терпимостью к вероучениям и мнениям других. Индия почти не знала религиозных преследований. Современный средний индус ничего так не ценит, как возможность вести философский или теологический диспут с человеком, оспаривающим выставленные им положения. В крохотных деревушках народ охотно собирается послушать проповедника, но так же охотно перейдет к тому, кто сумеет остроумно и смело критиковать высказанные взгляды. Эта древняя раса обладает той врожденной интуицией, которая говорит, что различные доктрины представляют собой только разные точки зрения, различные изложения единой великой истины, на которой они основаны. Наиболее распространенный в Индии афоризм гласит: «Истина одна – люди же называют ее многими именами».
   Итак, мы находим в Индии бок-о-бок как представителей всех шести великих философских систем с их подразделениями, так и бесчисленные религиозные культы и секты с их сложными и разнообразными доктринами: школы агностиков, т. е. признающих истину непознаваемой; скептиков, чья задача заключается в том, чтобы отрицать все то, что провозглашают другие, не предлагая в то же время своей теории; школу «чарваков», т. е. материалистов, учение которых близко приближается к учению их западных единомышленников; школу представителей буддизма, вымирающего в центральной Индии, но насчитывающего все же около десяти миллионов последователей и Бирме и смежных с ней областях, а также в Гималаях и Тибете. При этом представители всех этих учений не делают попыток ограничивать деятельность своих соперников, относясь с уважением и к тем мнениям, которых они не разделяют. Индия никогда не посылала своих религиозных реформаторов и еретиков, в награду за их энергию, на эшафот, не сажала на кол, не распинала на кресте, не ввергала в темницы. И это в то время, когда магометане проповедовали мечем и копьем, уничтожая неверных, как саранча уничтожает зерно на полях; когда христиане, вопреки заветам Христа, преследовали ересь и схизму, прибегая к самым ужасным способам… Даже в наши дни, когда на Западе существуют настоящие «департаменты», поставившие себе целью «охоту» за ересью, «языческая» Индия утверждает полную свободу религиозной совести и обрядов, и на протяжении многих веков своей истории встречает провозвестников новых истин не мечем, огнем или виселицей, а аргументацией, свободным обсуждением, честной мыслью и дружеским соревнованием.
   Названия «индуизм» и «брахманизм» никогда не употребляются индусами для обозначения их общей религии в ее многочисленных формах. Название «индус» было дано населению Индии персами и греками по имени реки, называющейся «Синду» или «Инд». Уроженцы Индии сами называют себя арийцами или ариями – таково истинное название их расы. Они отклоняют также термин «брахманизм», каким миссионеры окрестили их религию, производя это название от слова «брамины» – местные священники. Индусы считают, что эта их религиозная система существовала ранее каких бы то ни было священников, и, будучи божественного происхождения, не имеет ни основателя, ни особого символа веры, ни центрального духовного авторитета. Всеобщая религия индусов называется ими «Ария-Дхарма» или «система арийцев», или «Санатана-Дхарма», что значит – вечная система. Термин «санатана» и есть общее название для всей системы.
   Санатана отличается большой терпимостью и широтою взглядов. Под ее кровлей обитает несчетное количество противоречащих друг другу сект, совершающих в ее храмах свои богослужения. Действительно, нередко можно видеть, как последователи дюжины и более сект молятся в одном и том же храме или каком-либо ином священном месте. Чувство, общее всем индусам, состоит в том, что все они поклоняются одной и той же «Бесконечной Реальности», проявленной в какой-либо форме или символе, и в силу общности этого чувства среди индусов нет тех жестоких религиозных споров, какие, с сожалением, приходится наблюдать в других странах Востока и Запада. В Индии человек, признающий Веды источником божественной истины и не оспаривающий основные религиозные принципы, принят всюду как собрат по вере. Тем не менее, буддисты и «джайны», если и не преследуются, то все же считаются чуждыми единой вере, магометанин рассматривается как «чуждый вере», а христианин – как благонамеренный (в случае, если он действительно таков) последователь «ненаучной веры», возникшей на основе первоначального чистого учения Иисуса Христа, к личности которого каждый образованный индус питает глубокое уважение, считая Его великим духовным Учителем и «просветленной душой». Признавая также и Будду Аватаром, божеством, индусы смотрят с грустью на самый буддизм, считая его в настоящем состоянии выродившимся в сравнении с подлинным учением Гаутамы. К иудейскому вероучению индусы относятся с уважением, но признают, что религиозные идеи евреев имеют мало общего с их верованием из-за той узости взгляда, согласно которому Иегова есть божество лишь «избранного народа», божество расы, а не мировое, всеобщее божество. Парсы, последователи учения Зороастра, – огнепоклонники, и в религиозном отношении имеют мало общего с индусами.
   Интересно проследить по древнейшим памятникам письменности возникновение и развитие санатаны, или «Вечной Религии». Учение ранних Вед носит на себе особый двойственный характер. Ему родственны и монизм, и политеизм. Первый выражается в вере, что существует лишь Всеединое во всем; второй же является как бы внешней формой пантеистического учения, допускающего обожествление видимого мира в бесчисленных его олицетворениях и многобожии. Одновременно с учением о Едином, осеняющем и оплодотворяющем все, существует еще обширная мифология с ее богами, олицетворяющими силы природы, и другими невидимыми существами, что указывает на определенную ступень в религиозном развитии расы. Внимательный исследователь индийской религии придет к заключению, что внутреннее, монистическое учение, унаследованное арийской расой от предшествующей, создавшей ее цивилизацию, есть достояние немногих и что большинство и до настоящего времени еще не подготовлено к восприятию этого взгляда. Но хотя народные массы и остаются погруженными в поклонение силам природы и богам мифологии, немногие, обладающие истинным знанием, стараются пролить свет этого знания в умы народа посредством методов воспитания, практикуемого при обучении детей, и путем символов. Благодаря этому заметно возрастает в народе стремление к таким учениям, которые говорят о Едином.
   Даже в древних гимнах Ригведы можно найти многочисленные упоминания о Чем-то, стоящем выше богов, – о Боге богов, однако без каких-либо попыток объяснить или толковать эти намеки; это есть только стремление внушить народу идеи, что существует Некто, царящий над богами их мифологии, – какая-то мировая Сущность, от которой произошло все, и даже боги.
   Древние арийцы были радостными, счастливыми, беспечными язычниками, повседневная жизнь которых напоминала жизнь древних греков. Они наслаждались радостями жизни: ели, пили и развлекались, стараясь получить как можно больше радостей от каждого преходящего мгновения не в силу гедонистических рассуждений, но вследствие чисто животной радости бытия. Их боги, подобно богам античной Греции, были очень похожими на них самих и не требовали от своих почитателей ни глубоких размышлений, ни особенных правил поведения или бесплодных споров о морали. Было вполне достаточно одного жертвоприношения, чтобы умилостивить богов и ожидать от них дарования просимых благ. Такое богопочитание, в соединении с подчинением требованиям правителей и исполнением примитивных общественных обязанностей, исчерпывало собой всю внутреннюю жизнь древнего индуса.
   Но, мало-помалу, в народе стало пробуждаться сознание ответственности за будущее, обусловленное настоящим, и это сознание начало постепенно вытеснять первобытную веру в будущую жизнь – путем метемпсихоза. Идея о неумолимом законе кармы внедрялась в религиозную мысль, без сомнения, учителями, открывавшими истину постепенно, насколько она могла быть воспринята массой. Затем давалось разъяснение самсары, или цикла последовательных существований, ниспосланных не для наслаждений, но как некоторое несчастье, предназначенное людям неисповедимым промыслом, и вследствие этого жизнь начинает рассматриваться как «бесплодная долина, заключенная между вершинами двух вечностей», долина страдания, горя и боли, из которой поэтому следует горячо желать выхода. Отсюда и происходят те грустные ноты пессимизма, которые звучат в философской и религиозной мысли индуса, столь отличной уже теперь от прежнего языческого (сходного с греческим) понимания жизни, смерти и возрождения. Словно какой-то могучий учитель повернул индуса лицом к пессимистической стороне существования, и последняя так очаровала его своим ужасом, что он оказался не в состоянии отвести от нее своих глаз и не заметил обратной стороны истины – истины оптимизма. Некоторые из изучающих индийскую религию подозревали, что этому внезапному изменению взглядов целой расы индусы обязаны какому-либо чужеземному влиянию, но другие приписывают такой перелом тому обстоятельству, что кто-либо из учителей открыл один из заповедных аргументов, содержащих изложение «тайной доктрины», народу, не подготовленному еще к тому, чтобы принять, усвоить и понять новое учение.
   Не идея метемпсихоза так сильно повлияла на природу этого древнего народа, всегда веровавшего в повторные рождения, но это сделал так несоответственно подчеркнутый закон кармы, который подавил индусов собой. Самсара была представлена народу в виде беспощадного космического механизма, приведенного в действие по неведению или ошибочно пущенного в ход изначальными силами. И вот, в колесах этого механизма запутался пойманный ими народ, запутался почти без возможности освобождения. Это-то и привело к идее о «проклятой» дурной карме, неистощимой, не довольствующейся настоящим существованием человека, тяготеющей над сознанием последнего как неоплаченный счет и производящей все новые и новые зародыши новой кармы, и т. д., и т. д., так что душа человека привязана навеки веков к колесу причинностей, или самсаре, и человеку оставлена лишь «тень случая» к освобождению.
   И вот эта доктрина, во всей ее безнадежной суровости, внедрилась в душу первобытного народа, неподготовленного как к философскому ее пониманию, так и к тому, чтобы вырвать плевелы «полуистин», растущих среди ее цветов. Это учение оказалось для индусов столь же суровым законом, как и закон причинности, преподанный много столетий спустя Гаутамой Буддой. От него не было освобождения – «как в стаде из тысячи коров теленок находит свою мать, так содеянное однажды найдет и последует за содеявшим его», говорят писания. Здесь-то мы и находим корень учений о «желании», учений, заново преподанных впоследствии Гаутамой Буддой. Желание есть корень зла и считается происшедшим от авидьи – неведения, которое есть зерно зла. Поэтому самсара, или цикл существований, считается возникшим из авидьи, или неведения, которое вползло во Все и затемнило его мудрость. Это было началом индийской идеи о майе, или иллюзорности феноменального мира. Затем следует другое учение, гласящее, что посредством видьи, мудрости, цепи самсары могут быть уничтожены. Понятно, что народ, воспринимающий подобные учения, должен был относиться серьезно к жизни и стремиться к мудрости, для освобождения себя от самсары.
   Ван-Дейссен дает следующее сжатое изложение идей, заключающихся в учении о самсаре и освобождении от нее: «Жизнь есть искупление дел мыслей и поступков, совершенных в предшествующем существовании, и это искупление (абсолютно соответствующее как своей продолжительностью, так и своим качеством, всему совершенному человеком раньше), выполняется всем тем, что проявляется в новой жизни, что в свою очередь создает новую карму, требующую нового, соответственного себе, искупления в последующем существовании. Таким образом, подобное искупление и согласованность прошедшего, настоящего и будущего напоминает собою работу часового механизма, который заводит себя своим же собственным ходом. И так продолжается до бесконечности, пока не появятся мудрость и знание, возникающие не в силу каких-либо заслуг, но проникающие в сознание в силу своего сродства с последним. Мудрость и знание разлагают самсару, или жизнь, на ее внутренние, сокровенные элементы, и, сжигая семена содеянного, делают таким образом невозможным на будущее время возобновление повторных рождений в самсаре».