— Ну вот, пришли. Что, темно? Не волнуйся, я захватила с собой карманный фонарь. Ты никак боишься чего-то?
— Нет, не боюсь, но… неприятно здесь…
«Мерзкое место. Зато рядом самая прелестная женщина».
— Сейчас спустимся, и я включу фонарь. А то нас издалека могут заметить.
Они взялись за руки и очень осторожно стали спускаться по скользким от глины, заросшим травой ступенькам. На последней Такэхико все же поскользнулся. Юмико не смогла удержать его и тоже упала.
Так и не поднимаясь, они обнялись. Нежные руки Юмико с неистовством обнимали юношу. Такэхико прижал ее к груди, жадно приник к ее влекущим губам. Благоухание ее волос сводило с ума, он торопливыми поцелуями осыпал плечи, шею…
Блиндаж представлял собой помещение примерно в пять квадратных метров, с бетонным полом, стенами и потолком. Здесь было неожиданно сухо и тепло.
Такэхико мысленно благодарил судьбу за дарованное ею блаженство в этом каменном мешке, куда извне не проникал ни малейший звук, ни лучик света. Реальный мир будто не существовал вовсе. Здесь можно было стать самими собой. Они ощущали себя первобытными людьми, занимающимися любовью в темноте первобытной пещеры…
Прошло только полчаса, но Такэхико в сладком изнеможении грезилось, что он провел здесь вечность, что здесь он появился на свет и умереть должен здесь же.
Глаза постепенно привыкли к темноте, Такэхико любовался красотой обнаженной Юмико. В отяжелевшей голове мелькнуло странное сравнение — белое гибкое тело Юмико вдруг показалось ему большой змеей; она испускала дурманящий аромат, извивалась, обволакивала, сжимала его с такой силой, что останавливалась кровь, немели конечности. Полубессознательно он отметил, что голова как будто налилась свинцом, что вот-вот он потеряет сознание. Чувствовал, что в кожу рук и ног впивается что-то гладкое и тонкое, но сопротивляться не было сил. В ватной голове пронеслось: «Это не веревка, это похоже на проволоку». Он не понимал, что происходит, осознавал только, что освободиться от пут невозможно: при малейшем движении они глубоко врезались в тело.
Прошло какое-то время. Стучало в висках, но сознание постепенно возвращалось. Он обнаружил, что Юмико нет рядом, и подумал: «Неужели она связала меня и оставила тут?» Эта мысль вяло мелькнула и тут же канула, не успев растревожить его. Несколько минут он напряженно вслушивался, ловил каждый шорох. Наконец донеслись вкрадчивые шаги, и он снова ощутил аромат и теплое тело. Мягкие руки сзади обхватили горло. Это было блаженное прикосновение. Только нестерпима была боль в связанных руках и ногах.
— Зачем ты связала меня?
— Так мне захотелось. Ты никогда не выберешься отсюда, если я тебя не развяжу. А я тебя не развяжу. Мне это доставляет наслаждение.
— Почему?
— Потому.
Пауза.
— Я устал. Хочу выйти отсюда.
— Не выйдешь. Никогда.
Такэхико все еще оставался в забытьи, но все же происходящее показалось ему странным.
— Никогда? — тихо переспросил он.
— Да, никогда.
— Почему?
— Чтобы ты всегда был моей собственностью.
— Не понял…
— Вот чего я хочу. — С неожиданной силой Юмико снова схватила его за горло.
Такэхико не мог дышать. В висках стучало, голова снова стала свинцово-тяжелой. Он захрипел, и она немного ослабила руки.
— Развяжи… Хочу выйти… — Такэхико говорил с большим трудом.
— Не выйдешь. Сам себя не развяжешь. Кстати, ты понял, что это за проволока? Медная. Такая же медная проволока.
Способность думать наконец вернулась, и Такэхико понял, о какой проволоке она говорит — о той, с помощью которой убийца выбирался из комнаты Муракоси. Почему она упомянула ту проволоку? Ему впервые стало страшно, хотя смысла сказанного он до конца понять не мог.
— Ты показывал Акэти мой дневник? — прошептала Юмико прямо в ухо. И голос ее звучал зловеще. — Я точно знаю, показывал. Но хочу, чтобы ты сам признался.
Такэхико обомлел. Лица в темноте невозможно было разглядеть, но ему стало понятно: рядом с ним не та прелестная Юмико, которую он знал; ее облик приняла, ее мягкими руками сдавливала его горло злая колдунья, вобравшая в себя все темные силы подземелья.
— Так что, показывал дневник?
Такэхико не мог говорить, только кивнул в знак согласия; ее руки ощутили это подтверждающее движение.
— Ну и ладно. Я знала, что когда-нибудь ты это сделаешь, — порывисто дыша, прошептала она и снова, как тисками, сжала его горло.
Он судорожно дергал головой, но то было инстинктивное движение. Воля к сопротивлению отсутствовала, он был готов умереть, даже хотел этого.
Почти касаясь его щеки, Юмико прошептала:
— Согласен умереть?
Такэхико опять кивнул.
— Ты мне нравишься, мальчик. И поэтому мне хочется съесть тебя. Только так я могу сполна почувствовать, что ты мой.
Чарующей музыкой звучали для Такэхико эти слова.
— У обрыва на мысе Уоми я не смогла почувствовать полного удовлетворения. В квартире Муракоси тоже. А сегодня… О да! У меня достаточно времени, чтоб наслаждение длилось долго. Ну как, тебе хорошо? — И она с новой силой сжала ему горло.
Волны с шумом накатывали одна за другой. Разлетались снопы света, россыпи искр; как в калейдоскопе, мелькали яркие цветы…
Игры оборотней
Оборотень
— Нет, не боюсь, но… неприятно здесь…
«Мерзкое место. Зато рядом самая прелестная женщина».
— Сейчас спустимся, и я включу фонарь. А то нас издалека могут заметить.
Они взялись за руки и очень осторожно стали спускаться по скользким от глины, заросшим травой ступенькам. На последней Такэхико все же поскользнулся. Юмико не смогла удержать его и тоже упала.
Так и не поднимаясь, они обнялись. Нежные руки Юмико с неистовством обнимали юношу. Такэхико прижал ее к груди, жадно приник к ее влекущим губам. Благоухание ее волос сводило с ума, он торопливыми поцелуями осыпал плечи, шею…
Блиндаж представлял собой помещение примерно в пять квадратных метров, с бетонным полом, стенами и потолком. Здесь было неожиданно сухо и тепло.
Такэхико мысленно благодарил судьбу за дарованное ею блаженство в этом каменном мешке, куда извне не проникал ни малейший звук, ни лучик света. Реальный мир будто не существовал вовсе. Здесь можно было стать самими собой. Они ощущали себя первобытными людьми, занимающимися любовью в темноте первобытной пещеры…
Прошло только полчаса, но Такэхико в сладком изнеможении грезилось, что он провел здесь вечность, что здесь он появился на свет и умереть должен здесь же.
Глаза постепенно привыкли к темноте, Такэхико любовался красотой обнаженной Юмико. В отяжелевшей голове мелькнуло странное сравнение — белое гибкое тело Юмико вдруг показалось ему большой змеей; она испускала дурманящий аромат, извивалась, обволакивала, сжимала его с такой силой, что останавливалась кровь, немели конечности. Полубессознательно он отметил, что голова как будто налилась свинцом, что вот-вот он потеряет сознание. Чувствовал, что в кожу рук и ног впивается что-то гладкое и тонкое, но сопротивляться не было сил. В ватной голове пронеслось: «Это не веревка, это похоже на проволоку». Он не понимал, что происходит, осознавал только, что освободиться от пут невозможно: при малейшем движении они глубоко врезались в тело.
Прошло какое-то время. Стучало в висках, но сознание постепенно возвращалось. Он обнаружил, что Юмико нет рядом, и подумал: «Неужели она связала меня и оставила тут?» Эта мысль вяло мелькнула и тут же канула, не успев растревожить его. Несколько минут он напряженно вслушивался, ловил каждый шорох. Наконец донеслись вкрадчивые шаги, и он снова ощутил аромат и теплое тело. Мягкие руки сзади обхватили горло. Это было блаженное прикосновение. Только нестерпима была боль в связанных руках и ногах.
— Зачем ты связала меня?
— Так мне захотелось. Ты никогда не выберешься отсюда, если я тебя не развяжу. А я тебя не развяжу. Мне это доставляет наслаждение.
— Почему?
— Потому.
Пауза.
— Я устал. Хочу выйти отсюда.
— Не выйдешь. Никогда.
Такэхико все еще оставался в забытьи, но все же происходящее показалось ему странным.
— Никогда? — тихо переспросил он.
— Да, никогда.
— Почему?
— Чтобы ты всегда был моей собственностью.
— Не понял…
— Вот чего я хочу. — С неожиданной силой Юмико снова схватила его за горло.
Такэхико не мог дышать. В висках стучало, голова снова стала свинцово-тяжелой. Он захрипел, и она немного ослабила руки.
— Развяжи… Хочу выйти… — Такэхико говорил с большим трудом.
— Не выйдешь. Сам себя не развяжешь. Кстати, ты понял, что это за проволока? Медная. Такая же медная проволока.
Способность думать наконец вернулась, и Такэхико понял, о какой проволоке она говорит — о той, с помощью которой убийца выбирался из комнаты Муракоси. Почему она упомянула ту проволоку? Ему впервые стало страшно, хотя смысла сказанного он до конца понять не мог.
— Ты показывал Акэти мой дневник? — прошептала Юмико прямо в ухо. И голос ее звучал зловеще. — Я точно знаю, показывал. Но хочу, чтобы ты сам признался.
Такэхико обомлел. Лица в темноте невозможно было разглядеть, но ему стало понятно: рядом с ним не та прелестная Юмико, которую он знал; ее облик приняла, ее мягкими руками сдавливала его горло злая колдунья, вобравшая в себя все темные силы подземелья.
— Так что, показывал дневник?
Такэхико не мог говорить, только кивнул в знак согласия; ее руки ощутили это подтверждающее движение.
— Ну и ладно. Я знала, что когда-нибудь ты это сделаешь, — порывисто дыша, прошептала она и снова, как тисками, сжала его горло.
Он судорожно дергал головой, но то было инстинктивное движение. Воля к сопротивлению отсутствовала, он был готов умереть, даже хотел этого.
Почти касаясь его щеки, Юмико прошептала:
— Согласен умереть?
Такэхико опять кивнул.
— Ты мне нравишься, мальчик. И поэтому мне хочется съесть тебя. Только так я могу сполна почувствовать, что ты мой.
Чарующей музыкой звучали для Такэхико эти слова.
— У обрыва на мысе Уоми я не смогла почувствовать полного удовлетворения. В квартире Муракоси тоже. А сегодня… О да! У меня достаточно времени, чтоб наслаждение длилось долго. Ну как, тебе хорошо? — И она с новой силой сжала ему горло.
Волны с шумом накатывали одна за другой. Разлетались снопы света, россыпи искр; как в калейдоскопе, мелькали яркие цветы…
Игры оборотней
Юмико всем телом навалилась на Такэхико, пальцы упирались в переставший двигаться кадык, обхватывали вены, ощущая судорожные толчки крови. В сладостном беспамятстве она не сразу почувствовала чье-то дыхание. Сильная рука обхватила ее шею, другая разжала пальцы на горле Такэхико. Попытка освободиться кончилась тем, что ее отбросили в сторону, словно мячик.
— Кто вы? с глухим отчаянием выдавила из себя Юмико, с ужасом подумав: «Неужели муж?»
— Оденьтесь сначала.
— Кто вы? — еще раз повторила она.
Она поймала брошенную ей одежду. Натягивая ее, силилась вспомнить, кому принадлежит этот такой знакомый голос.
Вместо ответа вспыхнул фонарь. Его луч выхватил из темноты человека в серой одежде, черных перчатках и черном капюшоне с прорезями для рта и глаз.
— Теперь поняли, кто я? Водитель такси, на котором вы сюда приехали. Переоделся в черное, чтобы стать невидимым. Когда вы выходили проверить вход в блиндаж, я забрался внутрь. Моего присутствия вы не почувствовали? Неудивительно, я хорошо владею искусством ниндзя. Я ничего не видел, но слышал все с самого начала, так что мне все-все известно. То, что здесь происходит, просто гнусно. Мне даже стыдно об этом говорить, а вам, наверное, слышать. Но мое присутствие здесь было необходимо, чтобы спасти человека. Чтобы наконец уличить вас. Такова доля детектива…
Юмико уже догадалась, кто этот стройный человек в черном. Она, правда, не ожидала, что привыкший к комфорту «кабинетный» детектив может так блестяще справляться с оперативной работой. Такси, черная одежда, ниндзя… Она явно недооценивала этого человека, его интеллект, отвагу, физическую силу.
— Да, я Акэти. Мне очень хотелось поговорить с вами, и вот наконец желание сбывается. Для обычной беседы здесь, конечно, не лучшее место. Но для той, которая предстоит нам, это темное, похожее на ад подземелье весьма подходит. Только прежде я должен помочь Сёдзи.
Освобождая Такэхико от пут, Акэти неотрывно смотрел на Юмико, опасаясь, что она попытается покончить с собой: при ней мог быть яд.
— Как дела, Сёдзи? Жив? Я помогу тебе одеться.
Такэхико лежал совершенно обессиленный. Нервная дрожь не отпускала его.
— Откуда вы узнали, что я собираюсь сюда, что буду ловить такси?
Акэти с изумлением отметил, что Юмико до наглости спокойна. «Да, силы духа ей не занимать».
— Я читал ваш дневник и пришел к выводу, что в самое ближайшее время может произойти четвертое и пятое убийство. Чтобы этого не допустить и уличить убийцу, пора было переходить к активным действиям. Несколько последних дней я провел в вашем саду. Когда в комнате Сёдзи вы договаривались о встрече у станции Ичигая, я был под вашим окном. Кстати, вы очень просчитались, заставив Сёдзи выкрасть дневник и показать его мне. Попади ваш дневник в другие руки, может, и вышло б по-вашему.
— Пожалуй… Но куда мне, женщине, сравниться с вами, мужчинами… — Юмико говорила не просто спокойно, а даже с некоторым кокетством. Разговор, казалось, доставлял ей удовольствие.
— Так что ваши намерения — ближайшие, да и дальние — мне были понятны. Я предполагал, что вы воспользуетесь таксомотором. Быстро переоделся, нашел таксиста, договорился с ним и в его машине поджидал вас на дороге. Конечно, вы могли взять другую машину, но выбрали мою. Это не совсем случайно. Я ведь достаточно хорошо вас знаю, поэтому подобрал машину по цвету и форме, чтобы угодить вам, ждал вас в таком месте, которое вы сами выбрали бы, и так далее. Короче, вы попались на мой крючок.
Неяркий свет фонаря высвечивал три сидящие на полу фигуры. Акэти был уже без капюшона. Копна волос отбрасывала на стену огромную тень. Юмико сидела неподвижно, напоминая прекрасную восковую куклу. Такэхико Сёдзи еще, кажется, не совсем пришел в себя. В глазах светились боль и тревога.
Акэти положил руку на плечи Такэхико и сказал:
— Сёдзи, дорогой, тебя сейчас хотели убить… Но за что ты должен был умереть? Почему? На первый взгляд из-за дневника, из-за того, что эта женщина хотела скрыть от людей преступления своего мужа. Но с содержанием дневника знаком не только ты, я ведь тоже его читал. Так что с твоей смертью не удалось бы ничего скрыть.
Акэти помолчал, а затем обратился к Юмико:
— Госпожа Огавара, благодаря вашему дневнику я убедился в верности своих предположений и понял ваши дальнейшие намерения. Не скрою, я подозревал вас с самого начала. Помните, я приходил к вам в дом, много разного порассказал и ушел, ни о чем вас не спросив? Мне нужна была эта встреча. Во время нее я очень внимательно присматривался и к вам, и к вашему супругу. И очень хорошо уяснил себе, что если действительно кто-то из вас двоих убийца, то это вы. И еще одну цель я преследовал в тот вечер: хотел подстегнуть события. Мне удалось это — вы срочно принялись за дневник. Не могу не отметить, кстати, что в нем проявился ваш незаурядный интеллект. Но самое главное — почти все, вами написанное, не вымысел. В самом деле убиты три человека. В самом деле убийства совершены так, что подозрение ни на кого не падает. Достоверно излагаются изумительно остроумные трюки. Читателю внушают, что проделать все это под силу только мужчине. Должен признаться, что какое-то время, короткое правда, я с подозрением размышлял о маркизе. Но, познакомившись поближе, понял, что он способен на такие трюки исключительно умозрительно, а в реальной жизни ничего этого не сделает. Он прагматик. И все его увлечения — исключительно хобби. Снова вернусь к той беседе. Вы все время молчали, но по вашей улыбке, по движению рук, другим на первый взгляд незначительным деталям я почувствовал необычную реакцию на мои слова. Мне ведь много приходилось работать в преступном мире, и я чувствую эту публику. Маркиз совершенно меня не опасался, а вы — я абсолютно в этом убежден — страх передо мной испытывали.
Такэхико, кажется, пришел наконец в себя. Но шок физический сменился моральным. Глаза выражали ужас, тревогу, боль. Акэти озабоченно взглянул на него, но ничего не сказал. Пошарил по карманам в поисках сигарет, но, видимо, не нашел их. Продолжил рассказ:
— Меня, госпожа Огавара, восхитило в вашем дневнике и то, как достоверно вам удалось изложить мотивы, которые якобы побуждали маркиза совершать убийства. Отсутствие у него алиби вы тоже подчеркнули очень искусно. Недюжинным литературным даром надо обладать, чтобы так мастерски решить все эти задачи. А хотите, я откроюсь, скажу, что стало отправной точкой в моих рассуждениях? Описанная вами ситуация с платочком. Вы пишете, что его обронил маркиз, а я подумал: но ведь это могли сделать вы. И после этого каждый факт анализировал в таком ракурсе. Стало очевидно, что все действия, приписываемые маркизу, вполне могли быть совершены вами. Спектакль с куклой Муракоси разыгрывал по вашей воле. Вот и Сёдзи — яркий пример того, что вы обладаете колоссальной силой воздействия на мужчин; Такэхико чуть ли не с радостью был готов принять от вас смерть. Что, Сёдзи, не так? — Акэти подмигнул Такэхико и похлопал его по плечу. — Не горюй, дружок!
Такэхико вяло улыбнулся.
Когоро Акэти взглянул на Юмико, и ему стало не по себе от того, с каким вожделением она взирала на него.
— Некоторые моменты в цепи происшедшего требуют пояснений, — холодно продолжал он. — В тот день, когда был убит Химэда, маркиз уезжал играть в гольф, а вы, судя по вашим записям, весь день провели дома. Об этом, в частности, должны свидетельствовать доносившиеся из вашей комнаты звуки фортепиано. Но я уверен, в комнате вас не было. Да, фортепиано звучало, но в магнитофонной записи. А остальное происходило точно так, как описано вами, только на место маркиза следует поставить вас. И еще одна поправка. Не было неторопливой беседы маркиза с Химэдой. Вместо этого были ваши ласки, после которых вы сбросили разнежившегося Химэду с обрыва. Вы, наверное, чувствовали огромное наслаждение от всего, что происходило, от собственной неповторимости, смелости?
Юмико улыбнулась в ответ.
— Все факты говорят и о том, что Муракоси тоже убили вы. И здесь та же поправка: концерт по радио не только создал алиби, но и послужил фоном для ваших любовных утех. Не сомневаюсь, что и Сануки убит вами. Только сейчас вы пытались погубить этого молодого человека. И это уже не предположение, а реальность, свидетелем которой я был. Но есть еще один человек, которому грозила опасность. Я говорю о вашем супруге Ёсиаки Огаваре. Свалив на него все преступления, вы понимали, что в ближайшее время им займется полиция, и боялись, что его показания могут разоблачить вас. Его надо было убрать, желательно до того, как дневник попадет в чужие руки. Вы все логически просчитали: человек такого круга, как маркиз, виновный в тяжких преступлениях, опасаясь разоблачения, должен покончить с собой. Убрав его, вы не только обрели бы полную безопасность, но и прибрали бы к рукам его немалые богатства. Идеальный план! Но прежде следовало убить Сёдзи, чтобы и это преступление переложить на маркиза. Я безумно рад, что успел сохранить жизни обоих — твою, Сёдзи, и маркиза.
Все это время Юмико, не шелохнувшись, слушала Акэти, с восторгом отмечая про себя, что все, о чем говорит Акэти, абсолютно верно. Просто поразительно! Как глубоко смог он проникнуть в ее душу! Можно ли не восхищаться острым умом этого человека!
— Сегодня опять господин Огавара сам сел за руль. После банкета он должен вернуться довольно поздно, и вы рассчитывали представить все так, будто на обратном пути он заехал сюда и убил Сёдзи. Правда, по вашей версии, это произошло бы позднее, вечером, когда вы уже убили бы Сёдзи. Но через пару дней, когда труп обнаружили бы, эти два-три часа никакого значения иметь не будут. А доказательством тому, что убийство совершил маркиз, мог быть «случайно оброненный им» какой-нибудь предмет. Затем вы намеревались инсценировать самоубийство мужа. Хотите, опишу вам ваш план? В деталях могут быть ошибки, правда. Вы приносите ему чай, добавив туда яд. Затем достаете свой дневник, взламываете замочек, раскрываете его на той странице, где Огавара полностью обличен, и кладете рядом с остывшим уже трупом. Где я ошибся? Все так, госпожа Огавара?
Улыбающаяся Юмико утвердительно кивнула.
Такэхико был в смятении. Что делать? Как жить дальше? Как ему поступить? Убить Акэти и скрыться с Юмико в какой-то другой стране? Или обнять ее и умереть с нею вместе?
Но, читатель, будем снисходительны к человеку, который так любил эту женщину (по отношению к Юмико Огаваре так трудно употреблять это слово!), который так много пережил всего час назад.
Когоро Акэти, как бы подводя итог, сказал:
— Трюки, придуманные вами, поразительны. Кому еще из земных грешников удавалось так распоряжаться временем и пространством! Но я не успокоюсь, пока не раскрою последнюю загадку. Что побуждало вас убивать людей? Хочу разобраться в мотивах, которые двигали вами. Об этом мы с вами еще побеседуем.
— Кто вы? с глухим отчаянием выдавила из себя Юмико, с ужасом подумав: «Неужели муж?»
— Оденьтесь сначала.
— Кто вы? — еще раз повторила она.
Она поймала брошенную ей одежду. Натягивая ее, силилась вспомнить, кому принадлежит этот такой знакомый голос.
Вместо ответа вспыхнул фонарь. Его луч выхватил из темноты человека в серой одежде, черных перчатках и черном капюшоне с прорезями для рта и глаз.
— Теперь поняли, кто я? Водитель такси, на котором вы сюда приехали. Переоделся в черное, чтобы стать невидимым. Когда вы выходили проверить вход в блиндаж, я забрался внутрь. Моего присутствия вы не почувствовали? Неудивительно, я хорошо владею искусством ниндзя. Я ничего не видел, но слышал все с самого начала, так что мне все-все известно. То, что здесь происходит, просто гнусно. Мне даже стыдно об этом говорить, а вам, наверное, слышать. Но мое присутствие здесь было необходимо, чтобы спасти человека. Чтобы наконец уличить вас. Такова доля детектива…
Юмико уже догадалась, кто этот стройный человек в черном. Она, правда, не ожидала, что привыкший к комфорту «кабинетный» детектив может так блестяще справляться с оперативной работой. Такси, черная одежда, ниндзя… Она явно недооценивала этого человека, его интеллект, отвагу, физическую силу.
— Да, я Акэти. Мне очень хотелось поговорить с вами, и вот наконец желание сбывается. Для обычной беседы здесь, конечно, не лучшее место. Но для той, которая предстоит нам, это темное, похожее на ад подземелье весьма подходит. Только прежде я должен помочь Сёдзи.
Освобождая Такэхико от пут, Акэти неотрывно смотрел на Юмико, опасаясь, что она попытается покончить с собой: при ней мог быть яд.
— Как дела, Сёдзи? Жив? Я помогу тебе одеться.
Такэхико лежал совершенно обессиленный. Нервная дрожь не отпускала его.
— Откуда вы узнали, что я собираюсь сюда, что буду ловить такси?
Акэти с изумлением отметил, что Юмико до наглости спокойна. «Да, силы духа ей не занимать».
— Я читал ваш дневник и пришел к выводу, что в самое ближайшее время может произойти четвертое и пятое убийство. Чтобы этого не допустить и уличить убийцу, пора было переходить к активным действиям. Несколько последних дней я провел в вашем саду. Когда в комнате Сёдзи вы договаривались о встрече у станции Ичигая, я был под вашим окном. Кстати, вы очень просчитались, заставив Сёдзи выкрасть дневник и показать его мне. Попади ваш дневник в другие руки, может, и вышло б по-вашему.
— Пожалуй… Но куда мне, женщине, сравниться с вами, мужчинами… — Юмико говорила не просто спокойно, а даже с некоторым кокетством. Разговор, казалось, доставлял ей удовольствие.
— Так что ваши намерения — ближайшие, да и дальние — мне были понятны. Я предполагал, что вы воспользуетесь таксомотором. Быстро переоделся, нашел таксиста, договорился с ним и в его машине поджидал вас на дороге. Конечно, вы могли взять другую машину, но выбрали мою. Это не совсем случайно. Я ведь достаточно хорошо вас знаю, поэтому подобрал машину по цвету и форме, чтобы угодить вам, ждал вас в таком месте, которое вы сами выбрали бы, и так далее. Короче, вы попались на мой крючок.
Неяркий свет фонаря высвечивал три сидящие на полу фигуры. Акэти был уже без капюшона. Копна волос отбрасывала на стену огромную тень. Юмико сидела неподвижно, напоминая прекрасную восковую куклу. Такэхико Сёдзи еще, кажется, не совсем пришел в себя. В глазах светились боль и тревога.
Акэти положил руку на плечи Такэхико и сказал:
— Сёдзи, дорогой, тебя сейчас хотели убить… Но за что ты должен был умереть? Почему? На первый взгляд из-за дневника, из-за того, что эта женщина хотела скрыть от людей преступления своего мужа. Но с содержанием дневника знаком не только ты, я ведь тоже его читал. Так что с твоей смертью не удалось бы ничего скрыть.
Акэти помолчал, а затем обратился к Юмико:
— Госпожа Огавара, благодаря вашему дневнику я убедился в верности своих предположений и понял ваши дальнейшие намерения. Не скрою, я подозревал вас с самого начала. Помните, я приходил к вам в дом, много разного порассказал и ушел, ни о чем вас не спросив? Мне нужна была эта встреча. Во время нее я очень внимательно присматривался и к вам, и к вашему супругу. И очень хорошо уяснил себе, что если действительно кто-то из вас двоих убийца, то это вы. И еще одну цель я преследовал в тот вечер: хотел подстегнуть события. Мне удалось это — вы срочно принялись за дневник. Не могу не отметить, кстати, что в нем проявился ваш незаурядный интеллект. Но самое главное — почти все, вами написанное, не вымысел. В самом деле убиты три человека. В самом деле убийства совершены так, что подозрение ни на кого не падает. Достоверно излагаются изумительно остроумные трюки. Читателю внушают, что проделать все это под силу только мужчине. Должен признаться, что какое-то время, короткое правда, я с подозрением размышлял о маркизе. Но, познакомившись поближе, понял, что он способен на такие трюки исключительно умозрительно, а в реальной жизни ничего этого не сделает. Он прагматик. И все его увлечения — исключительно хобби. Снова вернусь к той беседе. Вы все время молчали, но по вашей улыбке, по движению рук, другим на первый взгляд незначительным деталям я почувствовал необычную реакцию на мои слова. Мне ведь много приходилось работать в преступном мире, и я чувствую эту публику. Маркиз совершенно меня не опасался, а вы — я абсолютно в этом убежден — страх передо мной испытывали.
Такэхико, кажется, пришел наконец в себя. Но шок физический сменился моральным. Глаза выражали ужас, тревогу, боль. Акэти озабоченно взглянул на него, но ничего не сказал. Пошарил по карманам в поисках сигарет, но, видимо, не нашел их. Продолжил рассказ:
— Меня, госпожа Огавара, восхитило в вашем дневнике и то, как достоверно вам удалось изложить мотивы, которые якобы побуждали маркиза совершать убийства. Отсутствие у него алиби вы тоже подчеркнули очень искусно. Недюжинным литературным даром надо обладать, чтобы так мастерски решить все эти задачи. А хотите, я откроюсь, скажу, что стало отправной точкой в моих рассуждениях? Описанная вами ситуация с платочком. Вы пишете, что его обронил маркиз, а я подумал: но ведь это могли сделать вы. И после этого каждый факт анализировал в таком ракурсе. Стало очевидно, что все действия, приписываемые маркизу, вполне могли быть совершены вами. Спектакль с куклой Муракоси разыгрывал по вашей воле. Вот и Сёдзи — яркий пример того, что вы обладаете колоссальной силой воздействия на мужчин; Такэхико чуть ли не с радостью был готов принять от вас смерть. Что, Сёдзи, не так? — Акэти подмигнул Такэхико и похлопал его по плечу. — Не горюй, дружок!
Такэхико вяло улыбнулся.
Когоро Акэти взглянул на Юмико, и ему стало не по себе от того, с каким вожделением она взирала на него.
— Некоторые моменты в цепи происшедшего требуют пояснений, — холодно продолжал он. — В тот день, когда был убит Химэда, маркиз уезжал играть в гольф, а вы, судя по вашим записям, весь день провели дома. Об этом, в частности, должны свидетельствовать доносившиеся из вашей комнаты звуки фортепиано. Но я уверен, в комнате вас не было. Да, фортепиано звучало, но в магнитофонной записи. А остальное происходило точно так, как описано вами, только на место маркиза следует поставить вас. И еще одна поправка. Не было неторопливой беседы маркиза с Химэдой. Вместо этого были ваши ласки, после которых вы сбросили разнежившегося Химэду с обрыва. Вы, наверное, чувствовали огромное наслаждение от всего, что происходило, от собственной неповторимости, смелости?
Юмико улыбнулась в ответ.
— Все факты говорят и о том, что Муракоси тоже убили вы. И здесь та же поправка: концерт по радио не только создал алиби, но и послужил фоном для ваших любовных утех. Не сомневаюсь, что и Сануки убит вами. Только сейчас вы пытались погубить этого молодого человека. И это уже не предположение, а реальность, свидетелем которой я был. Но есть еще один человек, которому грозила опасность. Я говорю о вашем супруге Ёсиаки Огаваре. Свалив на него все преступления, вы понимали, что в ближайшее время им займется полиция, и боялись, что его показания могут разоблачить вас. Его надо было убрать, желательно до того, как дневник попадет в чужие руки. Вы все логически просчитали: человек такого круга, как маркиз, виновный в тяжких преступлениях, опасаясь разоблачения, должен покончить с собой. Убрав его, вы не только обрели бы полную безопасность, но и прибрали бы к рукам его немалые богатства. Идеальный план! Но прежде следовало убить Сёдзи, чтобы и это преступление переложить на маркиза. Я безумно рад, что успел сохранить жизни обоих — твою, Сёдзи, и маркиза.
Все это время Юмико, не шелохнувшись, слушала Акэти, с восторгом отмечая про себя, что все, о чем говорит Акэти, абсолютно верно. Просто поразительно! Как глубоко смог он проникнуть в ее душу! Можно ли не восхищаться острым умом этого человека!
— Сегодня опять господин Огавара сам сел за руль. После банкета он должен вернуться довольно поздно, и вы рассчитывали представить все так, будто на обратном пути он заехал сюда и убил Сёдзи. Правда, по вашей версии, это произошло бы позднее, вечером, когда вы уже убили бы Сёдзи. Но через пару дней, когда труп обнаружили бы, эти два-три часа никакого значения иметь не будут. А доказательством тому, что убийство совершил маркиз, мог быть «случайно оброненный им» какой-нибудь предмет. Затем вы намеревались инсценировать самоубийство мужа. Хотите, опишу вам ваш план? В деталях могут быть ошибки, правда. Вы приносите ему чай, добавив туда яд. Затем достаете свой дневник, взламываете замочек, раскрываете его на той странице, где Огавара полностью обличен, и кладете рядом с остывшим уже трупом. Где я ошибся? Все так, госпожа Огавара?
Улыбающаяся Юмико утвердительно кивнула.
Такэхико был в смятении. Что делать? Как жить дальше? Как ему поступить? Убить Акэти и скрыться с Юмико в какой-то другой стране? Или обнять ее и умереть с нею вместе?
Но, читатель, будем снисходительны к человеку, который так любил эту женщину (по отношению к Юмико Огаваре так трудно употреблять это слово!), который так много пережил всего час назад.
Когоро Акэти, как бы подводя итог, сказал:
— Трюки, придуманные вами, поразительны. Кому еще из земных грешников удавалось так распоряжаться временем и пространством! Но я не успокоюсь, пока не раскрою последнюю загадку. Что побуждало вас убивать людей? Хочу разобраться в мотивах, которые двигали вами. Об этом мы с вами еще побеседуем.
Оборотень
Долгая тяжелая тишина повисла в блиндаже. Писк комара показался бы ревом мотора. Каждый был погружен в свои думы, которые, собственно, сводились к размышлениям о Юмико; не составляла исключения и она сама, пытаясь сейчас осмыслить всю свою жизнь.
— Нет, не три человека, — сказала она вдруг.
Акэти сразу понял, о чем она говорит.
— По меньшей мере семь человек.
Могло показаться, что она считает, сколько гостей должно собраться за праздничным столом.
Наконец и до Такэхико дошел страшный смысл ее слов, и он обомлел.
— Господин Акэти, я вам все расскажу. — Юмико говорила очень спокойно и с достоинством. — Видите ли, я сама себя не до конца понимаю, куда уж другим… Я, вероятно, отличаюсь от всех людей вокруг. Всю жизнь старалась жить так, чтобы этого никто не узнал, всю жизнь вынуждена была скрываться под маской. Когда мне было шесть лет, я больше всего на свете любила играть с соловьем; эта прекрасная маленькая птичка заменяла мне всех друзей. Я часто открывала дверцу клетки, запускала туда руку и осторожно гладила мягкие перышки. А однажды достала птенчика из клетки, легонько подержала в ладошке, поцеловала клювик, погладила спинку. И тут он вспорхнул и улетел. Я испугалась, позвала на помощь свою кормилицу Томи, мы долго гонялись за ним по комнате, с большим трудом поймали. Я держала птенца в руке. Он был такой маленький, что умещался в кулачке. Так приятно было ощущать, как в этом крохотном теплом комочке бьется сердце! И вдруг, неожиданно для самой себя, я сжала кулачок и задушила соловья! Что было с моей мамой, когда она узнала об этом!… Отца я практически не знала, он почти не бывал дома. А мама у меня была очень мягкая, всем все прощала, всех жалела. И эта моя сердобольная мама с таким гневом обрушилась на меня!… Этого не забыть… Но я не могла понять в то время такой реакции взрослых, не могла сообразить, что плохого я сделала. В моем лексиконе еще не было слова «убить», я не понимала, что такое жестокость. Мне и в голову не приходило тогда, что умерщвление живого существа считается великим злом. Но я стала приходить к пониманию, что раз все так говорят, то и я должна так думать. Но тем я и отличаюсь от других, что в душе не приемлю навязываемые мне условия игры. Позднее я поняла, почему маму так взволновала история с соловьем. Дело в том, что, когда я была еще меньше, я с удовольствием давила жуков, всяких насекомых, и мама знала об этой моей привычке. Вот и решила в тот раз навсегда отучить меня от жестоких забав. Но разве другие в детстве не убивали насекомых? Не только мне, другим тоже маленькие существа кажутся настолько миленькими (посмотрите, даже слова похожи!), что хочется их убить. Другой пример. Перед вами блюдо с красивой аппетитной едой. Разве у вас не возникает желания съесть ее? В моем понимании съесть то, что нравится, есть выражение любви. Тогда же, еще в шесть лет, я пришла к выводу: если взрослые ругают меня за то, что доставляет удовольствие, надо просто делать так, чтобы они ничего не узнали. После соловья у меня были всякие зверюшки, я обожала их, но от неистребимого желания не могла удержаться и, любя, убивала их. Когда мне было десять лет, у нас дома жил котенок Тама. В течение трех месяцев я дни напролет играла с ним. А потом задушила. Зная, как к этому отнесутся домашние, я втайне от них закопала котенка в саду.
Историю своей жизни Юмико излагала так отстраненно, будто пересказывала чужую историю.
— Человека я впервые убила, когда мне было двенадцать. Это был мальчик моего возраста. Он часто приходил к нам, мы нередко убегали в сад и там, в кустах, обнимались. Я знала, что взрослые на любовь тоже смотрят как на зло, и поэтому мы оба прятались от них. Я, наверное, любила этого мальчика. Мне хотелось его трогать, гладить, обнимать, хотелось всего его ощущать. В один прекрасный день я вдруг почувствовала очень острое желание — как когда-то кошку — задушить его. Но понимала, что физически мне с ним не справиться, и придумала другое. У нас во дворе пруд, в одном месте очень глубокий. Туда я и сбросила его. И наблюдала потом, как он барахтается, пытаясь выбраться из воды. А потом вернулась домой. Никому ни слова не сказала об этом. Обычно люди в таких случаях раскаиваются, ведь так? А я — нет. Наоборот, я испытывала буйную радость, наслаждение. Все думали, что мальчик утонул случайно, горевали. Меня, конечно, ни в чем не заподозрили. Это был первый случай. До брака с Огаварой я убила еще четырех молодых людей. С возрастом, естественно, я стала понимать, что закон и мораль не допускают этого, что общество презирает убийц и сурово наказывает их. В какой-то мере это меня останавливало. Но не всегда. Может быть, я психически больна? Хотя я так не думаю. Разве мыслить по-другому, поступать не так, как все, — болезнь? Да и кто знает, что есть добро, а что — зло?
Юмико помолчала. А потом грустно улыбнулась и добавила:
— Своими мыслями, воспоминаниями я ни с кем ни за что не поделилась бы. Только вам, господин Акэти, захотелось открыть душу. И то потому, что вы разоблачили меня… Если признаться, я хотела этого. Давно уже мечтала о встрече с вами, мне хотелось, чтобы вы помогли мне разобраться в себе. Возможно, подсознательно это желание руководило моими поступками.
Акэти и Сёдзи молчали. Да и что скажешь, услышав такие откровения? А Юмико хотелось выговориться. Впервые в жизни.
— В одной приключенческой книге, еще в детстве, я читала о воительницах типа амазонок. Они сражались в утыканных шипами доспехах. В схватке с противником обнимали его, шипы вонзались в тело врага и убивали его. Как я завидовала этим женщинам! Мечтала иметь такие же доспехи и в них обнимать любимых… Да, меня многие любили. Мои самые безумные желания выполнялись безоговорочно. Однажды я велела одному парню прыгнуть в воду с высокого утеса. Знала, что в том месте много подводных скал и живым ему не остаться. С другим человеком, которого тоже горячо любила, отправилась в горы и там столкнула его с кручи.
В этот момент в луче фонаря обозначилось что-то черное, оно стремительно неслось вниз и, когда достигло колен Юмико, раздался ее исступленный вопль:
— Сёдзи! Сёдзи!! Убей его!!! Скорей!!
Акэти быстро взял с колен Юмико высохшего богомола, вероятно выпавшего из паучьих сетей. Такэхико вспомнилась подобная ситуация во дворе особняка. И Акэти знал о ней — и по рассказам Сёдзи, и из дневника.
— Госпожа Огавара, вы что, так боитесь богомолов? — удивленно спросил он.
Юмико не могла говорить, ее била дрожь.
— Не боитесь пауков, сороконожек, змей, и только богомолы наводят на вас такой ужас? А почему — знаете?
Юмико молчала.
— Видимо, в детстве вы наблюдали это либо читали, в общем, поняли, что чем-то вы схожи с богомолом, а осознав, стали ненавидеть их; ненависть затем переросла в страх. То, что я имею в виду, характерно и для пауков, но вы, вероятно, этого не знаете, поэтому и не боитесь их.
Акэти пристально посмотрел в расширившиеся от страха глаза Юмико.
— А говорю я вот о чем. Во время совокупления самка богомола поворачивает голову назад и загрызает самца. Тот в любовном экстазе не сопротивляется…
Акэти не успел договорить. Юмико в отчаянии зажала уши руками и, словно обезумев, неистово вертела головой.
— Вам тяжело это слышать? Значит, я угадал. Значит, вами движет эта неутолимая страсть. Так просто человека не убьешь — сами говорили: общество осудит, и очень сурово. Вот и приходится долго и тщательно готовить этот ваш заключительный аккорд любви. Вообще-то издавна люди говорят: так люблю тебя, что съесть хочется. Но слишком прямолинейно и гипертрофированно выглядит это у вас… Позвольте рассказать вам одно предание. Высоко в горах живет чудовище, которому постоянно нужна жертва — красивая девушка. Выбрав жертву, на крыше дома, где она живет, чудовище оставляет знак — белое перо. На следующий день безропотные жители деревни торжественно приносят в паланкине девушку к храму в горах и оставляют там. Глубокой ночью появляется чудовище и пожирает жертву. Разве вы сильно отличаетесь от него? Вы то же самое чудовище, только в образе красивой женщины. И ваши жертвы — молодые мужчины. Вы наверняка знаете это предание. Отсюда и белые перья, которыми вы помечали свои жертвы.
Юмико отрешенно смотрела в одну точку. Казалось, она не слышала того, о чем горячо говорил Акэти.
— Я боялся, что вы, госпожа Огавара, попытаетесь покончить с собой, так поступил бы каждый уважающий себя человек. Но эти категории — честь, совесть, достоинство — вам неведомы. Вы поставили себя над обществом, выше религии, выше морали. Но нет, вы не доросли до морали. Вы остались животным. И любовь для вас — лишь плотское наслаждение. А вот интеллект развит чрезвычайно. Поразительное сочетание — душа животного и высочайший интеллект. Такие люди появляются, наверное, раз в тысячу лет… Вы понимаете, вас ждет строгий суд. Но он, кажется, не страшит вас, скорее, наоборот, вы ждете его, для вас и это — удовольствие. Ведь и ко мне, разоблачившему вас, вывернувшему наизнанку вашу душу, и ко мне, как я вижу, вы не испытываете враждебности. В ваших глазах даже в этот момент я вижу неистребимое вожделение. Оно пугает меня. — Акэти вытер платком лоб и шею. Он был взволнован так, что его пот прошиб. Чары этой страшной женщины действовали и на него.
— Нет, не три человека, — сказала она вдруг.
Акэти сразу понял, о чем она говорит.
— По меньшей мере семь человек.
Могло показаться, что она считает, сколько гостей должно собраться за праздничным столом.
Наконец и до Такэхико дошел страшный смысл ее слов, и он обомлел.
— Господин Акэти, я вам все расскажу. — Юмико говорила очень спокойно и с достоинством. — Видите ли, я сама себя не до конца понимаю, куда уж другим… Я, вероятно, отличаюсь от всех людей вокруг. Всю жизнь старалась жить так, чтобы этого никто не узнал, всю жизнь вынуждена была скрываться под маской. Когда мне было шесть лет, я больше всего на свете любила играть с соловьем; эта прекрасная маленькая птичка заменяла мне всех друзей. Я часто открывала дверцу клетки, запускала туда руку и осторожно гладила мягкие перышки. А однажды достала птенчика из клетки, легонько подержала в ладошке, поцеловала клювик, погладила спинку. И тут он вспорхнул и улетел. Я испугалась, позвала на помощь свою кормилицу Томи, мы долго гонялись за ним по комнате, с большим трудом поймали. Я держала птенца в руке. Он был такой маленький, что умещался в кулачке. Так приятно было ощущать, как в этом крохотном теплом комочке бьется сердце! И вдруг, неожиданно для самой себя, я сжала кулачок и задушила соловья! Что было с моей мамой, когда она узнала об этом!… Отца я практически не знала, он почти не бывал дома. А мама у меня была очень мягкая, всем все прощала, всех жалела. И эта моя сердобольная мама с таким гневом обрушилась на меня!… Этого не забыть… Но я не могла понять в то время такой реакции взрослых, не могла сообразить, что плохого я сделала. В моем лексиконе еще не было слова «убить», я не понимала, что такое жестокость. Мне и в голову не приходило тогда, что умерщвление живого существа считается великим злом. Но я стала приходить к пониманию, что раз все так говорят, то и я должна так думать. Но тем я и отличаюсь от других, что в душе не приемлю навязываемые мне условия игры. Позднее я поняла, почему маму так взволновала история с соловьем. Дело в том, что, когда я была еще меньше, я с удовольствием давила жуков, всяких насекомых, и мама знала об этой моей привычке. Вот и решила в тот раз навсегда отучить меня от жестоких забав. Но разве другие в детстве не убивали насекомых? Не только мне, другим тоже маленькие существа кажутся настолько миленькими (посмотрите, даже слова похожи!), что хочется их убить. Другой пример. Перед вами блюдо с красивой аппетитной едой. Разве у вас не возникает желания съесть ее? В моем понимании съесть то, что нравится, есть выражение любви. Тогда же, еще в шесть лет, я пришла к выводу: если взрослые ругают меня за то, что доставляет удовольствие, надо просто делать так, чтобы они ничего не узнали. После соловья у меня были всякие зверюшки, я обожала их, но от неистребимого желания не могла удержаться и, любя, убивала их. Когда мне было десять лет, у нас дома жил котенок Тама. В течение трех месяцев я дни напролет играла с ним. А потом задушила. Зная, как к этому отнесутся домашние, я втайне от них закопала котенка в саду.
Историю своей жизни Юмико излагала так отстраненно, будто пересказывала чужую историю.
— Человека я впервые убила, когда мне было двенадцать. Это был мальчик моего возраста. Он часто приходил к нам, мы нередко убегали в сад и там, в кустах, обнимались. Я знала, что взрослые на любовь тоже смотрят как на зло, и поэтому мы оба прятались от них. Я, наверное, любила этого мальчика. Мне хотелось его трогать, гладить, обнимать, хотелось всего его ощущать. В один прекрасный день я вдруг почувствовала очень острое желание — как когда-то кошку — задушить его. Но понимала, что физически мне с ним не справиться, и придумала другое. У нас во дворе пруд, в одном месте очень глубокий. Туда я и сбросила его. И наблюдала потом, как он барахтается, пытаясь выбраться из воды. А потом вернулась домой. Никому ни слова не сказала об этом. Обычно люди в таких случаях раскаиваются, ведь так? А я — нет. Наоборот, я испытывала буйную радость, наслаждение. Все думали, что мальчик утонул случайно, горевали. Меня, конечно, ни в чем не заподозрили. Это был первый случай. До брака с Огаварой я убила еще четырех молодых людей. С возрастом, естественно, я стала понимать, что закон и мораль не допускают этого, что общество презирает убийц и сурово наказывает их. В какой-то мере это меня останавливало. Но не всегда. Может быть, я психически больна? Хотя я так не думаю. Разве мыслить по-другому, поступать не так, как все, — болезнь? Да и кто знает, что есть добро, а что — зло?
Юмико помолчала. А потом грустно улыбнулась и добавила:
— Своими мыслями, воспоминаниями я ни с кем ни за что не поделилась бы. Только вам, господин Акэти, захотелось открыть душу. И то потому, что вы разоблачили меня… Если признаться, я хотела этого. Давно уже мечтала о встрече с вами, мне хотелось, чтобы вы помогли мне разобраться в себе. Возможно, подсознательно это желание руководило моими поступками.
Акэти и Сёдзи молчали. Да и что скажешь, услышав такие откровения? А Юмико хотелось выговориться. Впервые в жизни.
— В одной приключенческой книге, еще в детстве, я читала о воительницах типа амазонок. Они сражались в утыканных шипами доспехах. В схватке с противником обнимали его, шипы вонзались в тело врага и убивали его. Как я завидовала этим женщинам! Мечтала иметь такие же доспехи и в них обнимать любимых… Да, меня многие любили. Мои самые безумные желания выполнялись безоговорочно. Однажды я велела одному парню прыгнуть в воду с высокого утеса. Знала, что в том месте много подводных скал и живым ему не остаться. С другим человеком, которого тоже горячо любила, отправилась в горы и там столкнула его с кручи.
В этот момент в луче фонаря обозначилось что-то черное, оно стремительно неслось вниз и, когда достигло колен Юмико, раздался ее исступленный вопль:
— Сёдзи! Сёдзи!! Убей его!!! Скорей!!
Акэти быстро взял с колен Юмико высохшего богомола, вероятно выпавшего из паучьих сетей. Такэхико вспомнилась подобная ситуация во дворе особняка. И Акэти знал о ней — и по рассказам Сёдзи, и из дневника.
— Госпожа Огавара, вы что, так боитесь богомолов? — удивленно спросил он.
Юмико не могла говорить, ее била дрожь.
— Не боитесь пауков, сороконожек, змей, и только богомолы наводят на вас такой ужас? А почему — знаете?
Юмико молчала.
— Видимо, в детстве вы наблюдали это либо читали, в общем, поняли, что чем-то вы схожи с богомолом, а осознав, стали ненавидеть их; ненависть затем переросла в страх. То, что я имею в виду, характерно и для пауков, но вы, вероятно, этого не знаете, поэтому и не боитесь их.
Акэти пристально посмотрел в расширившиеся от страха глаза Юмико.
— А говорю я вот о чем. Во время совокупления самка богомола поворачивает голову назад и загрызает самца. Тот в любовном экстазе не сопротивляется…
Акэти не успел договорить. Юмико в отчаянии зажала уши руками и, словно обезумев, неистово вертела головой.
— Вам тяжело это слышать? Значит, я угадал. Значит, вами движет эта неутолимая страсть. Так просто человека не убьешь — сами говорили: общество осудит, и очень сурово. Вот и приходится долго и тщательно готовить этот ваш заключительный аккорд любви. Вообще-то издавна люди говорят: так люблю тебя, что съесть хочется. Но слишком прямолинейно и гипертрофированно выглядит это у вас… Позвольте рассказать вам одно предание. Высоко в горах живет чудовище, которому постоянно нужна жертва — красивая девушка. Выбрав жертву, на крыше дома, где она живет, чудовище оставляет знак — белое перо. На следующий день безропотные жители деревни торжественно приносят в паланкине девушку к храму в горах и оставляют там. Глубокой ночью появляется чудовище и пожирает жертву. Разве вы сильно отличаетесь от него? Вы то же самое чудовище, только в образе красивой женщины. И ваши жертвы — молодые мужчины. Вы наверняка знаете это предание. Отсюда и белые перья, которыми вы помечали свои жертвы.
Юмико отрешенно смотрела в одну точку. Казалось, она не слышала того, о чем горячо говорил Акэти.
— Я боялся, что вы, госпожа Огавара, попытаетесь покончить с собой, так поступил бы каждый уважающий себя человек. Но эти категории — честь, совесть, достоинство — вам неведомы. Вы поставили себя над обществом, выше религии, выше морали. Но нет, вы не доросли до морали. Вы остались животным. И любовь для вас — лишь плотское наслаждение. А вот интеллект развит чрезвычайно. Поразительное сочетание — душа животного и высочайший интеллект. Такие люди появляются, наверное, раз в тысячу лет… Вы понимаете, вас ждет строгий суд. Но он, кажется, не страшит вас, скорее, наоборот, вы ждете его, для вас и это — удовольствие. Ведь и ко мне, разоблачившему вас, вывернувшему наизнанку вашу душу, и ко мне, как я вижу, вы не испытываете враждебности. В ваших глазах даже в этот момент я вижу неистребимое вожделение. Оно пугает меня. — Акэти вытер платком лоб и шею. Он был взволнован так, что его пот прошиб. Чары этой страшной женщины действовали и на него.