Страница:
Сначала все шло по плану На Банном пруду был устроен лес из отслуживших свое новогодних елок. И Обукакк, который хорошо подражает всяким голосам, ржал за елками, дескать, крестьянин едет. А я в роли лисицы поехал на коньках посмотреть. И вернулся с рыбой, которую играла нототения холодного копчения.
Но затем, когда волк-Кийлике подъехал с вопросом, где я взял рыбу, и я сказал, что в проруби, и волк-Кийлике отправился тоже ловить, случилось так, что левый конек Кийлике зацепился за правый и, вопреки нашему намерению, он не смог сунуть в прорубь один только хвост, а плюхнулся в воду весь целиком, Правду, правду, только правду, — сказал один знаменитый человек, хотя не помню кто, и честное пионерское, никто из нас не мог ожидать от корреспондентки такой прыти, что она вскочит и бросится Кийлике на помощь.
Ведь с Кийлике-то ничего плохого не случилось, поскольку он стоял ногами на дне и в соответствии с правилами драматургии все равно через несколько минут прыгнул бы в прорубь, для чего заблаговременно надел под костюм волка шерстяное белье и резиновый костюм брата Обукакка.
Если мы в чем и виноваты, то только в том, что прорубь сделали слишком большой, дав этим возможность товарищу корреспондентке, бросившейся на помощь, в ходе спасательных работ тоже свалиться в воду, Теперь я исчерпывающе объяснил, как все было, и рассказал, что мы хотели только хорошего. В настоящем театре то и дело закалывают и отравляют главных действующих лиц, и что было бы, если бы мы все из зала начали бросаться им на помощь. Если бы корреспондентка из газеты не упустила это из виду, она бы не промокла, что повлекло за собой заболевание гриппом.
«Если в спектакле есть ружье, оно должно выстрелить», — сказала учительница эстонского языка, из чего мы сделали вывод, что если есть прорубь, туда должен кто-то упасть. Двух падений в прорубь искусство не требует, да у нас так и не было задумано.
Председатель совета отряда Куллеркупп сказала:
«Устройте представление!», и вот что получилось.
И нас не сфотографировали у знамени дружины.
КАК Я СОРВАЛ ЮБИЛЕЙНЫЙ КОНЦЕРТ
Чтобы честно рассказать все, как было, я должен начать совсем издалека, а именно с того урока эстонского языка в шестом классе, когда учительница товарищ Корп объявила:
— К послезавтрашнему дню все должны написать домашнее сочинение. Чтобы обрадовать вас, позволяю писать на вольную тему.
Как известно, домашние сочинения пишут в каждом классе. Но обычно на какую-нибудь определенную тему, например «Как я провел летние каникулы» или «Как я помогаю маме по хозяйству». На вольную тему мы еще никогда не писали, поэтому слова учительницы вызвали замешательство.
— Не умею я выбирать вольную тему, — сказал Кийлике.
— Откуда мне знать, какая вольная тема самая лучшая? — заворчал Топп, А Каур спросил, может, эта тема настолько вольная, что можно вообще ничего не писать? Слова Каура рассердили учительницу.
— Что же получается? Хочешь сделать добро, и вот тебе благодарность. Ладно, сочинение на вольную тему я отменяю. К послезавтрашнему дню напишете сочинение на тему «Моя дорога в школу». — А когда в классе возник шумок, добавила: — Если кому-нибудь хочется еще что-то сказать, прошу к доске.
Заодно спрошу и склонения.
Тут уж никто ничего не захотел больше говорить, потому что склонения, как уже видно из названия, нечто неопределенное — ведь в эстонском языке четырнадцать падежей, и никто не знает, до чего можно досклоняться. Лишь после того как прозвенел звонок и учительница вышла из класса, все принялись обвинять Каура.
— Вольная тема все же лучше, — сказала председатель совета отряда Сильви Куллеркупп. — Меня обычно в школу привозит отец на машине. Что об этом напишешь?
— Мне до школы только сто метров, — сказала соседка Куллеркупп по парте, которая живет рядом со школой. — Об этом ничего не напишешь.
А новый ученик Обукакк захныкал:
— Если бы осталась вольная тема, я смог бы переписать любое прошлогоднее сочинение. А что мне теперь делать? О дороге в школу мы в прошлом году не писали.
Когда уроки кончились и мы с Кийлике пошли домой, потому что интернат из-за аварии печной трубы был закрыт на две недели, мы принялись обсуждать между собой вопрос об этом сочинении. Кийлике сказал:
— Я придумал, что написать: «В семь часов утра я начинаю шагать». И затем дальше три тысячи девятьсот раз, что шагаю, шагаю, шагаю, шагаю. Поскольку это слово я пишу без ошибок, учительница может порадоваться, что на Кийлике не придется расходовать красные чернила.
Я сказал:
— Я тоже думаю, что это ее приятно обрадует. Но поскольку два одинаковых сочинения писать не рекомендуется, мне придется придумать что-нибудь другое. Я лучше напишу про тех, кого встречаю утром по пути в школу. — И сообщил, что сегодня утром мне попался навстречу поселковый портной Ойнас.
Кийлике не одобрил мой план.
— Об Ойнасе нельзя писать в сочинении. Тогда придется написать, что он шьет такие узкие пальто, которые удается натянуть, лишь насыпав в рукава тальк.
А это может рассердить учительницу — ведь портной Ойнас ее родственник.
Кийлике посоветовал мне написать лучше о том, какие мысли бродят у меня в голове, когда я иду в школу.
Дома я начал думать, какие же мысли бродят у меня в голове, когда я иду в школу. И нет ли среди них такой мысли, что если ее записать, то получится целое сочинение. Но ни одной длинной мысли я не смог вспомнить, и даже ни одной короткой — эти мысли вообще такая вещь, что, когда не надо, их много разных приходит в голову, но когда надо — ни одной.
Поскольку сочинение все-таки было необходимо написать, я отбросил мысли в сторону и написал о том, что расположено вдоль дороги в школу. Но как потом выяснилось, это была ошибка, потому что когда я получил сочинение обратно, там не было никакой оценки. И у Кийлике тоже. А это означало, что нам придется написать сочинение заново.
— Я не просила отчета о стогах сена, — сказала учительница мне, а что она сказала Кийлике, я не знаю, потому что это происходило в учительской, и Кийлике отказался рассказать, о чем они говорили.
— Когда идешь в школу и из школы, держи глаза пошире раскрытыми и не сдерживай полета фантазии, — велела мне учительница, а что она велела Кийлике — неизвестно, потому что подсматривать в замочную скважину нехорошо, и к тому же хоть глаз и видит кое-что, все равно ничего не слышно.
Когда уроки кончились, мы с Кийлике продолжили обсуждение проблемы сочинения. Я сказал:
— Я целиком согласен с тем, что по дороге следует держать глаза раскрытыми.
С закрытыми глазами никто и до места не дойдет, если, конечно, нет поводыря. Но как должна летать моя фантазия, этого я не понял. Насколько мне известно, летают только птицы и летательные аппараты.
Но Кийлике засмеялся:
— Тут же нет никакого искусства. — И привел пример: если мне попадется навстречу собака с одним хвостом, а я напишу, что она была с двумя хвостами, это и значит, что у меня имеется полет фантазии.
От слов Кийлике мое настроение не улучшилось, Я сказал:
— Как же, жди, попадется какая-нибудь собака навстречу, когда она нужна.
Держу пари, что сегодня по дороге домой мы не увидим ни одного животного. — Но тут я ошибся, потому что, спускаясь с холма, мы увидели лошадь, которая тащила сани и трусила как раз в ту сторону, куда направлялись и мы.
Для ясности я должен отметить, что, поскольку Кийлике недавно начал переоборудовать свои финские санки в буер, мы ехали вдвоем на моих финских санках: один стоял на одном, другой на другом полозе, а сидение санок было занято трубой баса «бе», которую в симфоническом оркестре называют «тубой».
Увидев лошадь, я тут же подумал, нельзя ли использовать ее вместо паровоза, потому что полозья санок скользили плохо, а Кийлике ленился получше отталкиваться. И поскольку учитель химии говорит, что эксперимент — самая лучшая форма получения знаний, мы со всех ног помчались вперед, догнали лошадь и зацепили конец веревки, которой была привязана труба, за спинку саней.
Лошадь не обратила на это ни малейшего внимания, и возница тоже, что было вполне естественно, ибо по всем признакам он пребывал в состоянии сна.
Как всем известно, от подножья холма до моего и Кийлике дома еще больше двух километров, поэтому я был рад возможности проехаться на буксире и сказал:
— Уж теперь, Кийлике, ты обязан сказать мне спасибо. Так легко ты никогда раньше домой не добирался. Но Кийлике не сказал мне спасибо.
— Уж если кататься, то с ветерком, — ответил Кийлике. Он считал, что впряженная в сани лошадь могла бы развить большую скорость.
Тут-то мы и стали думать, как бы прибавить газу или, как говорили в старину, — приделать лошади ноги. Я сказал:
— Самый простой способ — огреть ее кнутом. Если ты выдернешь кнут из-под возницы, я могу взять это на себя.
Кийлике не захотел рисковать.
— Есть и другие способы увеличить скорость, — сказал Кийлике. — Как я читал, в старину, чтобы погнать лошадь быстрее, почтальоны трубили в рожок.
Если бы твоя фантазия хоть чуть-чуть летала, как советует учительница эстонского языка, ты бы уже давно взял с них пример. Мне упрек Кийлике не понравился:
— Почтальоны в старину трубили в рожок, а у нас труба. Если бы они таскали с собой трубу, то куда бы они сажали пассажиров?
Но Кийлике, как известно, совсем лишен музыкальных способностей и потому не понял разницы между рожком и трубой.
— Рожок или труба — все одно, — сказал Кийлике. — Тебе что, не интересно узнать, как подействует труба на скорость лошади?
Пионер всегда и везде говорит только правду, и поэтому я должен признаться, что мне действительно было интересно, как подействует труба на лошадь. И поскольку мундштук на уровне моего лица как раз высовывался из-под брезента, в который труба была завернута, я продудел в него контроктаву «ре», которую исполняют, нажав на первый и третий клапаны.
Теперь я и подошел к тому, что хотел объяснить. Ведь сама учительница сказала, чтобы я не сдерживал полета фантазии, вот я и не сдерживал.
Контроктава еще не успела прозвучать, а уж лошадь рванула вперед так, что снег прямо брызнул у нее из-под копыт. Первым полетел в сугроб Кийлике, затем я, и сразу же после нас завалились на бок финские санки с трубой, издававшей громкое бренчание, отчего лошадь мчалась еще шибче.
— Можешь распрощаться со своими санками и школьной трубой, — сказал Кийлике, когда прочистил от снега свой рот и глаза. — Эта лошадь разовьет теперь такую скорость, что скоро будет в Вильянди вместе с трубой.
Но тут он ошибся, потому что метров через четыреста мы нашли ручку от санок, затем трубку, через которую трубачи выливают воду из инструмента, потом полозья и, наконец, сидение санок с оставшимися частями трубы.
Теперь я честно все рассказал и объяснил, что у нас не было намерения срывать юбилейный концерт оркестра, в чем обвинил нас позже руководитель оркестра, ученик восьмого класса Хансон. Я, со своей стороны, хотел сделать все от меня зависящее, чтобы концерт прошел успешно, для чего и взял домой трубу, чтобы поупражняться.
«Хочу все знать!» — гласит лозунг в школе на стене. И я хотел, и вот что из этого вышло. Теперь у нас с Кийлике имеется целых две пары полозьев, из которых можно соорудить буера.
Руководитель оркестра Хансон распорядился, чтобы я отнес остатки трубы к жестянщику Руубелю, где выяснилось, что ни одна беда не столь уж ужасна, как кажется сначала. Если труба не будет давать бас «бе», мастер немного уменьшит ее, и тогда будет тенор или баритон.
КАК Я ОПОЗОРИЛ ДОБРОЕ ИМЯ ШКОЛЫ
Чтобы честно рассказать все, как было, я должен начать с того большого снегопада, который начался во время урока эстонского языка, когда мы изучали аффиксы «ги» и «ки». Общеизвестно, что весной порядочный снегопад бывает редко, поэтому все уставились в окно. А Топп, отвечавший у доски, и подавно, потому что, благодаря его стоячему положению, возможность обзора у него была больше, чем у всех остальных.
Такое поведение класса изумило учительницу товарищ Корп и она спросила:
— Что вы так старательно высматриваете там во дворе? На это Топп ответил:
— Мы смотрим, как снег идет. А Кийлике добавил:
— Мы смотрим, что этот снег, пожалуй, хорошо лепится.
И Каур сказал:
— Нам вспомнился учитель Лаур из книги «Весна», который, если был большой снегопад, всегда ходил с учениками на поляну за школой устраивать снежный бой.
Заслышав про учителя Лаура, учительница Корп встала и тоже посмотрела в окно на двор.
— Действительно, хороший снег. Как тогда, когда я еще была молодой, — сказала учительница Корп, повернувшись затем к классу. — Но что касается учителя Лаура, то ему каждый понедельник не приходилось заседать после уроков, потому что он не был, как я, депутатом сельсовета и членом правления общества книголюбов. И ученикам его не нужно было после последнего урока мчаться на автобус. Кто хочет при нынешнем стремительном темпе жизни еще и в снежки поиграть, тот должен использовать перемены.
Теперь я пропущу, как сразу же после слов учительницы, товарищ Корп, прозвенел звонок, и как мы ринулись во двор, потому что ведь учительница сказала, что перемены надо использовать, и как сперва мы с Кийлике были десантниками и атаковали Каура и Топпа, и как потом были они и атаковали нас, и для экономии места продолжу с того момента, когда после звонка на урок и я, и Топп, и Кийлике и вообще все уже премиленько сидели на своих партах, только Каур еще не сидел, потому что он вошел в класс самым последним — на рукаве его вытянутой левой руки лежали шесть снежков.
Появление Каура в классе в таком вооруженном виде вызвало у нас удивление.
Я сказал:
— Слышь, Каур, кидаться снежками в помещении школы воспрещается. И ведь мы заключили перемирие до следующей перемены.
Кийлике предупредил:
— Учительнице математики товарищ Кинк точно не понравится, если во время урока начнут летать снежки.
Но Каур в ответ только засмеялся и выложил снежки в ряд на парту, сообщив при этом, что он и не думал кидать их во время урока. Он приготовил снежки для следующей перемены, чтобы, выбегая во двор, сразу же взять с собой.
Причем он пообещал отдать два снежка Топпу, который, как я уже сказал, был его союзником, Нам с Кийлике речь Каура не понравилась. Как можно читать в газетах и слышать по радио, всюду в мире борются за то, чтобы в вооружении царило равновесие. И когда одни наращивают вооружение, другие вынуждены делать то же самое, потому что этого требуют интересы мира. Одностороннего вооружения народы мира не допустят. И мы с Кийлике тоже.
Я сказал:
— Знаешь, Каур, по поводу твоих шести снежков я, как бы там ни было, заявляю протест. Это дело может плохо обернуться. Поскольку нам нечем ответить на твои снаряды, ты во время урока можешь не совладать с искушением и запустить одним — двумя снежками. Но что тогда подумает учительница математики товарищ Кинк, и что из этого в конце концов выйдет, можешь и сам сообразить. Поэтому: или из шести снежков отдашь три нам, или выбросишь все за окно, во двор.
Мой протест заставил Каура серьезно задуматься, ибо, как общеизвестно, в нашей школе тем, кто нарушает порядок на уроке математики, задают дополнительные задачки на дом. С одной стороны, Каур не мог с этим не посчитаться, поскольку у него были недоразумения с процентами. Но, с другой стороны, ему было жаль отдавать нам три снежка, не говоря уже о том, чтобы выбросить все шесть во двор.
— Сделаем лучше так: положим снежки временно на нейтральную территорию, — предложил Каур. — Тогда ни у кого не может возникнуть искушения.
Жизненный опыт учит, что самая нейтральная территория в классе — район учительского стола, а лучше всего — сам учительский стол, потому что, по крайней мере во время урока, никто взять оттуда снежки не сможет. Поэтому Каур и Топп положили все шесть снежков в пустой ящик учительского стола. Но когда дело было сделано, а учительница, товарищ Кинк, все не шла, мы принялись обсуждать, долго ли продержатся там, в ящике, эти снежки. И поскольку мнения были разные, разгорелся спор.
Я сказал:
— Если вспомнить, с какой быстротой таял комок снега, который вчера запихнули мне за ворот, можно утверждать, что снежки Каура тоже вскоре превратятся просто в воду.
Кийлике сказал:
— Присоединяюсь к предыдущему оратору. Но теперь, конечно, воды будет больше.
Однако Каур возражал:
— Одно дело — сунуть снег за шиворот, другое — положить в ящик учительского стола. Всем известно, что человеческое тело выделяет тепло, а ящик учительского стола никакого тепла не выделяет. И прошу учесть, что у меня снежки слеплены не крепко.
Смысл последнего заявления Каура мы с Кийлике не поняли.
Я сказал:
— Слышь, Каур, не пудри мозги. В данном случае не имеет никакого значения — рыхлый снежок или крепкий. Это существенно, когда кидаешь снежком в кого-нибудь, да и то лишь в случае, если попадешь.
Но Каур остался верен себе:
— Лучше сам пошевели мозгами. Плотность снежка важна и при таянии. Мягкому снежку теплота не так страшна. — И он велел вспомнить ту страницу учебника естествознания, на которой картинка с дымящей печной трубой и рядом дано пояснение, что мягкие, пушистые материалы, вроде меха, ваты и шерсти, особенно плохо проводят тепло.
Я никак не мог вспомнить эту картинку с дымящей печной трубой и пояснение к ней, а Кийлике, у которого в первой четверти оценка по естествознанию была на балл ниже моей, и подавно.
— Знаешь, Каур, — сказал Кийлике. — Что касается меха, шерсти и ваты, то из-за отсутствия этих материалов вопрос пока останется открытым. Но поскольку нехватки снега сейчас не ощущается, проверим твои слова на практике. — И он внес предложение, слепить один из снежков Каура покрепче, положить рядом с мягким снежком и тогда поглядеть, какой быстрее растает.
Но когда Тимохвкин сжал один из снежков покрепче и Кийлике положил этот снежок вместе с несжатым на край доски, чтобы все могли видеть, как они будут таять, у меня возникла мысль, что это все же не самое лучшее место для эксперимента. Ведь если кого-нибудь вызовут к доске решать задачку, он при этом загородит снежки. А при проведении опыта это нежелательно. К тому же учительница может сразу заметить снежки и потребовать, чтобы их убрали.
И тогда эксперимент вообще сорвется. Вот я и внес предложение: чтобы обзор был обеспечен всем наверняка и для безопасности эксперимента, поместить как крепкий, так и мягкий снежок на абажур висящей под потолком лампы.
Теперь я и рассказал честно, как все было. И что снег валил, и что учительница эстонского языка товарищ Корп посоветовала вести снежный бой во время перемены, и что Каур пришел в класс со снежками, а это-то и вызвало спор, какой снежок растает быстрее, тот, что крепче слеплен, или рыхлый, и что Кийлике предложил проверить на опыте, соответствует ли скорость таяния рыхлого снежка пояснению в учебнике насчет пушистых материалов.
«Никогда не оставляйте ни один вопрос без поисков ответа на него», — говорит преподавательница естествознания товарищ Пюкк. Этим я и руководствовался, когда клал крепкий и мягкий снежки на абажур лампы. А что вместе с учительницей математики к нам на урок придет и товарищ инспектор из Министерства просвещения и что он к тому же среди бела дня включит освещение, этого вообще никто не мог предвидеть.
«Экономьте электроэнергию!» — пишут в газетах и говорят по радио и телевидению. И это правильно. Если бы товарищ инспектор среди бела дня не включил электричество, мягкий снежок не стал бы так быстро таять и не упал бы товарищу инспектору на голову. А крепкий снежок не упал бы на учительницу математики, товарищ Кинк, которая бросилась на помощь гостю.
«Используйте свои перемены», — сказала нам учительница эстонского языка, товарищ Корп, и мы использовали. «Исследуйте тайны природы», — говорит учительница естествознания, товарищ Пюкк, мы и исследовали. У нас и в мыслях не было позорить доброе имя школы.
Не ошибается лишь тот, кто ничего не делает — гласит старинная пословица. И это верно.
ПОЧЕМУ Я ОТСУТСТВОВАЛ НА ПЕРВОМ УРОКЕ
Чтобы честно рассказать все, как было, я должен начать с того утра, когда Обукакк принес в школу привезенный братом из-за границы особый секундомер, который показывал время с точностью до сотых долей секунды, как и требуется теперь в спорте. «В здоровом теле — здоровый дух!» — гласит лозунг на стене спортзала, и поскольку до начала уроков еще оставалось время, у меня возникла мысль использовать точные часы Обукакка для установления какого-нибудь нового рекорда класса. Перво-наперво мы замерили, кто сможет дольше всех задержать дыхание, — это было предложение Топпа. Затем соревновались, кто дольше всех простоит на голове. Наконец провели соревнование «шесть метров на четвереньках», в котором победил Каур, а Кийлике порвал штаны на коленке.
Продранная брючина заметно охладила интерес Кийлике к спорту.
— Странное дело, — сказал Кийлике. — Погоня за рекордами — вот, что вас всех захватило, а никто не подумал о том, что лучше было бы использовать хронометр Обукакка в интересах учебы. — И он напомнил нам задачку по физике, где спрашивалось, за какое время свободно падающее тело пролетит полтора метра.
Поскольку подоконники в нашем классе как раз в полутора метрах от пола, искать другое место для проведения опыта не требовалось. Сперва свободно падающим телом был я, затем Каур и Кийлике. А Обукакк был хронометристом, но секундомер почему-то каждый раз показывал разное время.
Это вызвало у нас недоумение.
— Халтурный хронометр, — сердито сказал Кийлике.
— Может быть, дело в том, что падение было не совсем свободным? — считал Каур. — Меня, во всяком случае, немного подтолкнули.
А Топп полагал, что в учебнике физики допущена ошибка, и внес предложение проверить это за школой в песчаном карьере, где возможности для свободного падения должны быть лучше.
Вот я и рассказал, с чего все началось. И почему мы пошли на край песчаного карьера. «Если в задачке останется что-нибудь непонятное, ваше дело выяснить это», — всегда говорит учительница математики, чем мы и руководствуемся.
В песчаном карьере свободное падение, конечно же, пошло гораздо лучше, потому что само падение длилось гораздо дольше, а удар был гораздо мягче, поскольку ноги погружались в рыхлый песок. Но когда прозвенел звонок на урок и мы хотели было побежать к школе, Кийлике вдруг сказал:
— А пустят ли нас с такими грязными копытами на урок?
— Председатель совета отряда Куллеркупп, учитывая проходящую сейчас неделю порядка и чистоты, может упасть в обморок, — опасался Каур.
А Топп сказал:
— Самое худшее — плохой пример октябрятам! — И он считал, что мы должны пожертвовать первым уроком, но вымыться и почиститься.
Теперь я и подошел к тому, с чего можно было бы начать, и разъяснил, что мы пошли к Банному пруду не время проводить и не для шалостей, а мыть ноги, которые были все в песке и глине в результате изучения свободного падения тела.
Возле плотины Банного пруда мы увидели две лодки из фанеры. У них лишь носы были вытащены на сушу, а большая часть корпуса и корма оставались в воде.
Поскольку раньше здесь никогда лодок не было, дело показалось мне странным.
Я сказал:
— Интересно… Как все знают, в этом пруду не водится ничего, кроме лягушек и водяных жуков. А их можно ловить и с берега. Спрашивается: для чего сюда притащили лодки?
Другие тоже удивились.
— Лодки могли привезти сюда, чтобы обучать школьников гребле, — предположил Каур. И напомнил рассказ учительницы английского языка о школах в Англии, где соревнования по гребле обычное дело.
Но Кауру никто не поверил.
— Да сейчас ни одна школа в Эстонии не проводит соревнований по гребле, — сказал Кийлике. — У нас соревнуются, кто соберет больше макулатуры, а в конце четверти еще в том, у кого меньше двоек.
— Может быть, просто хотели проверить, не пропускают ли лодки воду, — считал Топп. Но Кийлике сказал:
— Как бы там ни было, мы не должны упускать хорошую возможность. — И он опять напомнил про учебник физики, на сей раз ту страницу, где нарисованы лодки и силы, которые их толкают.
Тогда я тоже вспомнил насчет этих сил. И как учительница говорила, что если с разбега прыгнуть в лодку, она тотчас же отплывет от берега, показывая этим воздействие инерции. Я сказал:
— Как всегда напоминает нам наш директор: повторение — мать учения. Имея это в виду, было бы сейчас глупо не проверить на практике утверждение насчет инерции. — И я тут же прыгнул в первую лодку, которая дернулась кормой вниз и сразу же поплыла на середину пруда. А Топп прыгнул во вторую, которая сделала точно так же. А Кийлике грозил кулаком и бегал вокруг пруда, жутко возмущаясь, что не может принять участия в эксперименте.
Но затем, когда волк-Кийлике подъехал с вопросом, где я взял рыбу, и я сказал, что в проруби, и волк-Кийлике отправился тоже ловить, случилось так, что левый конек Кийлике зацепился за правый и, вопреки нашему намерению, он не смог сунуть в прорубь один только хвост, а плюхнулся в воду весь целиком, Правду, правду, только правду, — сказал один знаменитый человек, хотя не помню кто, и честное пионерское, никто из нас не мог ожидать от корреспондентки такой прыти, что она вскочит и бросится Кийлике на помощь.
Ведь с Кийлике-то ничего плохого не случилось, поскольку он стоял ногами на дне и в соответствии с правилами драматургии все равно через несколько минут прыгнул бы в прорубь, для чего заблаговременно надел под костюм волка шерстяное белье и резиновый костюм брата Обукакка.
Если мы в чем и виноваты, то только в том, что прорубь сделали слишком большой, дав этим возможность товарищу корреспондентке, бросившейся на помощь, в ходе спасательных работ тоже свалиться в воду, Теперь я исчерпывающе объяснил, как все было, и рассказал, что мы хотели только хорошего. В настоящем театре то и дело закалывают и отравляют главных действующих лиц, и что было бы, если бы мы все из зала начали бросаться им на помощь. Если бы корреспондентка из газеты не упустила это из виду, она бы не промокла, что повлекло за собой заболевание гриппом.
«Если в спектакле есть ружье, оно должно выстрелить», — сказала учительница эстонского языка, из чего мы сделали вывод, что если есть прорубь, туда должен кто-то упасть. Двух падений в прорубь искусство не требует, да у нас так и не было задумано.
Председатель совета отряда Куллеркупп сказала:
«Устройте представление!», и вот что получилось.
И нас не сфотографировали у знамени дружины.
КАК Я СОРВАЛ ЮБИЛЕЙНЫЙ КОНЦЕРТ
(Объяснительная записка Агу Сихвки руководителю оркестра)
Чтобы честно рассказать все, как было, я должен начать совсем издалека, а именно с того урока эстонского языка в шестом классе, когда учительница товарищ Корп объявила:
— К послезавтрашнему дню все должны написать домашнее сочинение. Чтобы обрадовать вас, позволяю писать на вольную тему.
Как известно, домашние сочинения пишут в каждом классе. Но обычно на какую-нибудь определенную тему, например «Как я провел летние каникулы» или «Как я помогаю маме по хозяйству». На вольную тему мы еще никогда не писали, поэтому слова учительницы вызвали замешательство.
— Не умею я выбирать вольную тему, — сказал Кийлике.
— Откуда мне знать, какая вольная тема самая лучшая? — заворчал Топп, А Каур спросил, может, эта тема настолько вольная, что можно вообще ничего не писать? Слова Каура рассердили учительницу.
— Что же получается? Хочешь сделать добро, и вот тебе благодарность. Ладно, сочинение на вольную тему я отменяю. К послезавтрашнему дню напишете сочинение на тему «Моя дорога в школу». — А когда в классе возник шумок, добавила: — Если кому-нибудь хочется еще что-то сказать, прошу к доске.
Заодно спрошу и склонения.
Тут уж никто ничего не захотел больше говорить, потому что склонения, как уже видно из названия, нечто неопределенное — ведь в эстонском языке четырнадцать падежей, и никто не знает, до чего можно досклоняться. Лишь после того как прозвенел звонок и учительница вышла из класса, все принялись обвинять Каура.
— Вольная тема все же лучше, — сказала председатель совета отряда Сильви Куллеркупп. — Меня обычно в школу привозит отец на машине. Что об этом напишешь?
— Мне до школы только сто метров, — сказала соседка Куллеркупп по парте, которая живет рядом со школой. — Об этом ничего не напишешь.
А новый ученик Обукакк захныкал:
— Если бы осталась вольная тема, я смог бы переписать любое прошлогоднее сочинение. А что мне теперь делать? О дороге в школу мы в прошлом году не писали.
Когда уроки кончились и мы с Кийлике пошли домой, потому что интернат из-за аварии печной трубы был закрыт на две недели, мы принялись обсуждать между собой вопрос об этом сочинении. Кийлике сказал:
— Я придумал, что написать: «В семь часов утра я начинаю шагать». И затем дальше три тысячи девятьсот раз, что шагаю, шагаю, шагаю, шагаю. Поскольку это слово я пишу без ошибок, учительница может порадоваться, что на Кийлике не придется расходовать красные чернила.
Я сказал:
— Я тоже думаю, что это ее приятно обрадует. Но поскольку два одинаковых сочинения писать не рекомендуется, мне придется придумать что-нибудь другое. Я лучше напишу про тех, кого встречаю утром по пути в школу. — И сообщил, что сегодня утром мне попался навстречу поселковый портной Ойнас.
Кийлике не одобрил мой план.
— Об Ойнасе нельзя писать в сочинении. Тогда придется написать, что он шьет такие узкие пальто, которые удается натянуть, лишь насыпав в рукава тальк.
А это может рассердить учительницу — ведь портной Ойнас ее родственник.
Кийлике посоветовал мне написать лучше о том, какие мысли бродят у меня в голове, когда я иду в школу.
Дома я начал думать, какие же мысли бродят у меня в голове, когда я иду в школу. И нет ли среди них такой мысли, что если ее записать, то получится целое сочинение. Но ни одной длинной мысли я не смог вспомнить, и даже ни одной короткой — эти мысли вообще такая вещь, что, когда не надо, их много разных приходит в голову, но когда надо — ни одной.
Поскольку сочинение все-таки было необходимо написать, я отбросил мысли в сторону и написал о том, что расположено вдоль дороги в школу. Но как потом выяснилось, это была ошибка, потому что когда я получил сочинение обратно, там не было никакой оценки. И у Кийлике тоже. А это означало, что нам придется написать сочинение заново.
— Я не просила отчета о стогах сена, — сказала учительница мне, а что она сказала Кийлике, я не знаю, потому что это происходило в учительской, и Кийлике отказался рассказать, о чем они говорили.
— Когда идешь в школу и из школы, держи глаза пошире раскрытыми и не сдерживай полета фантазии, — велела мне учительница, а что она велела Кийлике — неизвестно, потому что подсматривать в замочную скважину нехорошо, и к тому же хоть глаз и видит кое-что, все равно ничего не слышно.
Когда уроки кончились, мы с Кийлике продолжили обсуждение проблемы сочинения. Я сказал:
— Я целиком согласен с тем, что по дороге следует держать глаза раскрытыми.
С закрытыми глазами никто и до места не дойдет, если, конечно, нет поводыря. Но как должна летать моя фантазия, этого я не понял. Насколько мне известно, летают только птицы и летательные аппараты.
Но Кийлике засмеялся:
— Тут же нет никакого искусства. — И привел пример: если мне попадется навстречу собака с одним хвостом, а я напишу, что она была с двумя хвостами, это и значит, что у меня имеется полет фантазии.
От слов Кийлике мое настроение не улучшилось, Я сказал:
— Как же, жди, попадется какая-нибудь собака навстречу, когда она нужна.
Держу пари, что сегодня по дороге домой мы не увидим ни одного животного. — Но тут я ошибся, потому что, спускаясь с холма, мы увидели лошадь, которая тащила сани и трусила как раз в ту сторону, куда направлялись и мы.
Для ясности я должен отметить, что, поскольку Кийлике недавно начал переоборудовать свои финские санки в буер, мы ехали вдвоем на моих финских санках: один стоял на одном, другой на другом полозе, а сидение санок было занято трубой баса «бе», которую в симфоническом оркестре называют «тубой».
Увидев лошадь, я тут же подумал, нельзя ли использовать ее вместо паровоза, потому что полозья санок скользили плохо, а Кийлике ленился получше отталкиваться. И поскольку учитель химии говорит, что эксперимент — самая лучшая форма получения знаний, мы со всех ног помчались вперед, догнали лошадь и зацепили конец веревки, которой была привязана труба, за спинку саней.
Лошадь не обратила на это ни малейшего внимания, и возница тоже, что было вполне естественно, ибо по всем признакам он пребывал в состоянии сна.
Как всем известно, от подножья холма до моего и Кийлике дома еще больше двух километров, поэтому я был рад возможности проехаться на буксире и сказал:
— Уж теперь, Кийлике, ты обязан сказать мне спасибо. Так легко ты никогда раньше домой не добирался. Но Кийлике не сказал мне спасибо.
— Уж если кататься, то с ветерком, — ответил Кийлике. Он считал, что впряженная в сани лошадь могла бы развить большую скорость.
Тут-то мы и стали думать, как бы прибавить газу или, как говорили в старину, — приделать лошади ноги. Я сказал:
— Самый простой способ — огреть ее кнутом. Если ты выдернешь кнут из-под возницы, я могу взять это на себя.
Кийлике не захотел рисковать.
— Есть и другие способы увеличить скорость, — сказал Кийлике. — Как я читал, в старину, чтобы погнать лошадь быстрее, почтальоны трубили в рожок.
Если бы твоя фантазия хоть чуть-чуть летала, как советует учительница эстонского языка, ты бы уже давно взял с них пример. Мне упрек Кийлике не понравился:
— Почтальоны в старину трубили в рожок, а у нас труба. Если бы они таскали с собой трубу, то куда бы они сажали пассажиров?
Но Кийлике, как известно, совсем лишен музыкальных способностей и потому не понял разницы между рожком и трубой.
— Рожок или труба — все одно, — сказал Кийлике. — Тебе что, не интересно узнать, как подействует труба на скорость лошади?
Пионер всегда и везде говорит только правду, и поэтому я должен признаться, что мне действительно было интересно, как подействует труба на лошадь. И поскольку мундштук на уровне моего лица как раз высовывался из-под брезента, в который труба была завернута, я продудел в него контроктаву «ре», которую исполняют, нажав на первый и третий клапаны.
Теперь я и подошел к тому, что хотел объяснить. Ведь сама учительница сказала, чтобы я не сдерживал полета фантазии, вот я и не сдерживал.
Контроктава еще не успела прозвучать, а уж лошадь рванула вперед так, что снег прямо брызнул у нее из-под копыт. Первым полетел в сугроб Кийлике, затем я, и сразу же после нас завалились на бок финские санки с трубой, издававшей громкое бренчание, отчего лошадь мчалась еще шибче.
— Можешь распрощаться со своими санками и школьной трубой, — сказал Кийлике, когда прочистил от снега свой рот и глаза. — Эта лошадь разовьет теперь такую скорость, что скоро будет в Вильянди вместе с трубой.
Но тут он ошибся, потому что метров через четыреста мы нашли ручку от санок, затем трубку, через которую трубачи выливают воду из инструмента, потом полозья и, наконец, сидение санок с оставшимися частями трубы.
Теперь я честно все рассказал и объяснил, что у нас не было намерения срывать юбилейный концерт оркестра, в чем обвинил нас позже руководитель оркестра, ученик восьмого класса Хансон. Я, со своей стороны, хотел сделать все от меня зависящее, чтобы концерт прошел успешно, для чего и взял домой трубу, чтобы поупражняться.
«Хочу все знать!» — гласит лозунг в школе на стене. И я хотел, и вот что из этого вышло. Теперь у нас с Кийлике имеется целых две пары полозьев, из которых можно соорудить буера.
Руководитель оркестра Хансон распорядился, чтобы я отнес остатки трубы к жестянщику Руубелю, где выяснилось, что ни одна беда не столь уж ужасна, как кажется сначала. Если труба не будет давать бас «бе», мастер немного уменьшит ее, и тогда будет тенор или баритон.
КАК Я ОПОЗОРИЛ ДОБРОЕ ИМЯ ШКОЛЫ
(Объяснительная записка Агу Сихвки директору школы)
Чтобы честно рассказать все, как было, я должен начать с того большого снегопада, который начался во время урока эстонского языка, когда мы изучали аффиксы «ги» и «ки». Общеизвестно, что весной порядочный снегопад бывает редко, поэтому все уставились в окно. А Топп, отвечавший у доски, и подавно, потому что, благодаря его стоячему положению, возможность обзора у него была больше, чем у всех остальных.
Такое поведение класса изумило учительницу товарищ Корп и она спросила:
— Что вы так старательно высматриваете там во дворе? На это Топп ответил:
— Мы смотрим, как снег идет. А Кийлике добавил:
— Мы смотрим, что этот снег, пожалуй, хорошо лепится.
И Каур сказал:
— Нам вспомнился учитель Лаур из книги «Весна», который, если был большой снегопад, всегда ходил с учениками на поляну за школой устраивать снежный бой.
Заслышав про учителя Лаура, учительница Корп встала и тоже посмотрела в окно на двор.
— Действительно, хороший снег. Как тогда, когда я еще была молодой, — сказала учительница Корп, повернувшись затем к классу. — Но что касается учителя Лаура, то ему каждый понедельник не приходилось заседать после уроков, потому что он не был, как я, депутатом сельсовета и членом правления общества книголюбов. И ученикам его не нужно было после последнего урока мчаться на автобус. Кто хочет при нынешнем стремительном темпе жизни еще и в снежки поиграть, тот должен использовать перемены.
Теперь я пропущу, как сразу же после слов учительницы, товарищ Корп, прозвенел звонок, и как мы ринулись во двор, потому что ведь учительница сказала, что перемены надо использовать, и как сперва мы с Кийлике были десантниками и атаковали Каура и Топпа, и как потом были они и атаковали нас, и для экономии места продолжу с того момента, когда после звонка на урок и я, и Топп, и Кийлике и вообще все уже премиленько сидели на своих партах, только Каур еще не сидел, потому что он вошел в класс самым последним — на рукаве его вытянутой левой руки лежали шесть снежков.
Появление Каура в классе в таком вооруженном виде вызвало у нас удивление.
Я сказал:
— Слышь, Каур, кидаться снежками в помещении школы воспрещается. И ведь мы заключили перемирие до следующей перемены.
Кийлике предупредил:
— Учительнице математики товарищ Кинк точно не понравится, если во время урока начнут летать снежки.
Но Каур в ответ только засмеялся и выложил снежки в ряд на парту, сообщив при этом, что он и не думал кидать их во время урока. Он приготовил снежки для следующей перемены, чтобы, выбегая во двор, сразу же взять с собой.
Причем он пообещал отдать два снежка Топпу, который, как я уже сказал, был его союзником, Нам с Кийлике речь Каура не понравилась. Как можно читать в газетах и слышать по радио, всюду в мире борются за то, чтобы в вооружении царило равновесие. И когда одни наращивают вооружение, другие вынуждены делать то же самое, потому что этого требуют интересы мира. Одностороннего вооружения народы мира не допустят. И мы с Кийлике тоже.
Я сказал:
— Знаешь, Каур, по поводу твоих шести снежков я, как бы там ни было, заявляю протест. Это дело может плохо обернуться. Поскольку нам нечем ответить на твои снаряды, ты во время урока можешь не совладать с искушением и запустить одним — двумя снежками. Но что тогда подумает учительница математики товарищ Кинк, и что из этого в конце концов выйдет, можешь и сам сообразить. Поэтому: или из шести снежков отдашь три нам, или выбросишь все за окно, во двор.
Мой протест заставил Каура серьезно задуматься, ибо, как общеизвестно, в нашей школе тем, кто нарушает порядок на уроке математики, задают дополнительные задачки на дом. С одной стороны, Каур не мог с этим не посчитаться, поскольку у него были недоразумения с процентами. Но, с другой стороны, ему было жаль отдавать нам три снежка, не говоря уже о том, чтобы выбросить все шесть во двор.
— Сделаем лучше так: положим снежки временно на нейтральную территорию, — предложил Каур. — Тогда ни у кого не может возникнуть искушения.
Жизненный опыт учит, что самая нейтральная территория в классе — район учительского стола, а лучше всего — сам учительский стол, потому что, по крайней мере во время урока, никто взять оттуда снежки не сможет. Поэтому Каур и Топп положили все шесть снежков в пустой ящик учительского стола. Но когда дело было сделано, а учительница, товарищ Кинк, все не шла, мы принялись обсуждать, долго ли продержатся там, в ящике, эти снежки. И поскольку мнения были разные, разгорелся спор.
Я сказал:
— Если вспомнить, с какой быстротой таял комок снега, который вчера запихнули мне за ворот, можно утверждать, что снежки Каура тоже вскоре превратятся просто в воду.
Кийлике сказал:
— Присоединяюсь к предыдущему оратору. Но теперь, конечно, воды будет больше.
Однако Каур возражал:
— Одно дело — сунуть снег за шиворот, другое — положить в ящик учительского стола. Всем известно, что человеческое тело выделяет тепло, а ящик учительского стола никакого тепла не выделяет. И прошу учесть, что у меня снежки слеплены не крепко.
Смысл последнего заявления Каура мы с Кийлике не поняли.
Я сказал:
— Слышь, Каур, не пудри мозги. В данном случае не имеет никакого значения — рыхлый снежок или крепкий. Это существенно, когда кидаешь снежком в кого-нибудь, да и то лишь в случае, если попадешь.
Но Каур остался верен себе:
— Лучше сам пошевели мозгами. Плотность снежка важна и при таянии. Мягкому снежку теплота не так страшна. — И он велел вспомнить ту страницу учебника естествознания, на которой картинка с дымящей печной трубой и рядом дано пояснение, что мягкие, пушистые материалы, вроде меха, ваты и шерсти, особенно плохо проводят тепло.
Я никак не мог вспомнить эту картинку с дымящей печной трубой и пояснение к ней, а Кийлике, у которого в первой четверти оценка по естествознанию была на балл ниже моей, и подавно.
— Знаешь, Каур, — сказал Кийлике. — Что касается меха, шерсти и ваты, то из-за отсутствия этих материалов вопрос пока останется открытым. Но поскольку нехватки снега сейчас не ощущается, проверим твои слова на практике. — И он внес предложение, слепить один из снежков Каура покрепче, положить рядом с мягким снежком и тогда поглядеть, какой быстрее растает.
Но когда Тимохвкин сжал один из снежков покрепче и Кийлике положил этот снежок вместе с несжатым на край доски, чтобы все могли видеть, как они будут таять, у меня возникла мысль, что это все же не самое лучшее место для эксперимента. Ведь если кого-нибудь вызовут к доске решать задачку, он при этом загородит снежки. А при проведении опыта это нежелательно. К тому же учительница может сразу заметить снежки и потребовать, чтобы их убрали.
И тогда эксперимент вообще сорвется. Вот я и внес предложение: чтобы обзор был обеспечен всем наверняка и для безопасности эксперимента, поместить как крепкий, так и мягкий снежок на абажур висящей под потолком лампы.
Теперь я и рассказал честно, как все было. И что снег валил, и что учительница эстонского языка товарищ Корп посоветовала вести снежный бой во время перемены, и что Каур пришел в класс со снежками, а это-то и вызвало спор, какой снежок растает быстрее, тот, что крепче слеплен, или рыхлый, и что Кийлике предложил проверить на опыте, соответствует ли скорость таяния рыхлого снежка пояснению в учебнике насчет пушистых материалов.
«Никогда не оставляйте ни один вопрос без поисков ответа на него», — говорит преподавательница естествознания товарищ Пюкк. Этим я и руководствовался, когда клал крепкий и мягкий снежки на абажур лампы. А что вместе с учительницей математики к нам на урок придет и товарищ инспектор из Министерства просвещения и что он к тому же среди бела дня включит освещение, этого вообще никто не мог предвидеть.
«Экономьте электроэнергию!» — пишут в газетах и говорят по радио и телевидению. И это правильно. Если бы товарищ инспектор среди бела дня не включил электричество, мягкий снежок не стал бы так быстро таять и не упал бы товарищу инспектору на голову. А крепкий снежок не упал бы на учительницу математики, товарищ Кинк, которая бросилась на помощь гостю.
«Используйте свои перемены», — сказала нам учительница эстонского языка, товарищ Корп, и мы использовали. «Исследуйте тайны природы», — говорит учительница естествознания, товарищ Пюкк, мы и исследовали. У нас и в мыслях не было позорить доброе имя школы.
Не ошибается лишь тот, кто ничего не делает — гласит старинная пословица. И это верно.
ПОЧЕМУ Я ОТСУТСТВОВАЛ НА ПЕРВОМ УРОКЕ
(Объяснительная записка Агу Сихвки директору школы)
Чтобы честно рассказать все, как было, я должен начать с того утра, когда Обукакк принес в школу привезенный братом из-за границы особый секундомер, который показывал время с точностью до сотых долей секунды, как и требуется теперь в спорте. «В здоровом теле — здоровый дух!» — гласит лозунг на стене спортзала, и поскольку до начала уроков еще оставалось время, у меня возникла мысль использовать точные часы Обукакка для установления какого-нибудь нового рекорда класса. Перво-наперво мы замерили, кто сможет дольше всех задержать дыхание, — это было предложение Топпа. Затем соревновались, кто дольше всех простоит на голове. Наконец провели соревнование «шесть метров на четвереньках», в котором победил Каур, а Кийлике порвал штаны на коленке.
Продранная брючина заметно охладила интерес Кийлике к спорту.
— Странное дело, — сказал Кийлике. — Погоня за рекордами — вот, что вас всех захватило, а никто не подумал о том, что лучше было бы использовать хронометр Обукакка в интересах учебы. — И он напомнил нам задачку по физике, где спрашивалось, за какое время свободно падающее тело пролетит полтора метра.
Поскольку подоконники в нашем классе как раз в полутора метрах от пола, искать другое место для проведения опыта не требовалось. Сперва свободно падающим телом был я, затем Каур и Кийлике. А Обукакк был хронометристом, но секундомер почему-то каждый раз показывал разное время.
Это вызвало у нас недоумение.
— Халтурный хронометр, — сердито сказал Кийлике.
— Может быть, дело в том, что падение было не совсем свободным? — считал Каур. — Меня, во всяком случае, немного подтолкнули.
А Топп полагал, что в учебнике физики допущена ошибка, и внес предложение проверить это за школой в песчаном карьере, где возможности для свободного падения должны быть лучше.
Вот я и рассказал, с чего все началось. И почему мы пошли на край песчаного карьера. «Если в задачке останется что-нибудь непонятное, ваше дело выяснить это», — всегда говорит учительница математики, чем мы и руководствуемся.
В песчаном карьере свободное падение, конечно же, пошло гораздо лучше, потому что само падение длилось гораздо дольше, а удар был гораздо мягче, поскольку ноги погружались в рыхлый песок. Но когда прозвенел звонок на урок и мы хотели было побежать к школе, Кийлике вдруг сказал:
— А пустят ли нас с такими грязными копытами на урок?
— Председатель совета отряда Куллеркупп, учитывая проходящую сейчас неделю порядка и чистоты, может упасть в обморок, — опасался Каур.
А Топп сказал:
— Самое худшее — плохой пример октябрятам! — И он считал, что мы должны пожертвовать первым уроком, но вымыться и почиститься.
Теперь я и подошел к тому, с чего можно было бы начать, и разъяснил, что мы пошли к Банному пруду не время проводить и не для шалостей, а мыть ноги, которые были все в песке и глине в результате изучения свободного падения тела.
Возле плотины Банного пруда мы увидели две лодки из фанеры. У них лишь носы были вытащены на сушу, а большая часть корпуса и корма оставались в воде.
Поскольку раньше здесь никогда лодок не было, дело показалось мне странным.
Я сказал:
— Интересно… Как все знают, в этом пруду не водится ничего, кроме лягушек и водяных жуков. А их можно ловить и с берега. Спрашивается: для чего сюда притащили лодки?
Другие тоже удивились.
— Лодки могли привезти сюда, чтобы обучать школьников гребле, — предположил Каур. И напомнил рассказ учительницы английского языка о школах в Англии, где соревнования по гребле обычное дело.
Но Кауру никто не поверил.
— Да сейчас ни одна школа в Эстонии не проводит соревнований по гребле, — сказал Кийлике. — У нас соревнуются, кто соберет больше макулатуры, а в конце четверти еще в том, у кого меньше двоек.
— Может быть, просто хотели проверить, не пропускают ли лодки воду, — считал Топп. Но Кийлике сказал:
— Как бы там ни было, мы не должны упускать хорошую возможность. — И он опять напомнил про учебник физики, на сей раз ту страницу, где нарисованы лодки и силы, которые их толкают.
Тогда я тоже вспомнил насчет этих сил. И как учительница говорила, что если с разбега прыгнуть в лодку, она тотчас же отплывет от берега, показывая этим воздействие инерции. Я сказал:
— Как всегда напоминает нам наш директор: повторение — мать учения. Имея это в виду, было бы сейчас глупо не проверить на практике утверждение насчет инерции. — И я тут же прыгнул в первую лодку, которая дернулась кормой вниз и сразу же поплыла на середину пруда. А Топп прыгнул во вторую, которая сделала точно так же. А Кийлике грозил кулаком и бегал вокруг пруда, жутко возмущаясь, что не может принять участия в эксперименте.