Страница:
21 апреля, когда тысячи рабочих и ремесленников срочно заканчивали последние приготовления, султан приказал своей артиллерии, находившейся позади Перы, непрерывно обстреливать заградительную цепь, чтобы отвлечь стоявшие возле нее корабли и клубами порохового дыма закрыть вид на Босфор, не дав тем самым возможности заметить, чем занимались турки. Якобы по ошибке, а на самом деле преднамеренно некоторые ядра падали на стены самой Перы, для того, чтобы ее жители держались подальше от них и не проявляли излишнего любопытства.
В воскресенье 22 апреля, с первыми лучами солнца, необычная процессия кораблей тронулась в путь. Перед этим повозки спустили в воду, подвели под суда, которые и закрепили на них; затем на блоках вытащили повозки на сушу и в каждую впрягли упряжку быков; кроме того, при каждой повозке находилась специальная команда для помощи на подъемах и в наиболее трудных участках пути. Гребцы кораблей сидели на своих местах, работая веслами в воздухе, а офицеры ходили по палубе взад и вперед, отдавая команды. Паруса были подняты, как если бы суда находились в море. Будто в каком-то фантастическом празднестве реяли флаги, били барабаны, звучали флейты и трубы, когда корабли один за другим ползли в гору. Впереди двигалась маленькая фуста. Как только она благополучно прошла первый крутой склон, за ней тотчас же одна за другой двинулось около 70 трирем, бирем, фуст и парандарий[193].
Еще задолго до полудня моряки христианских кораблей в Золотом Роге и дозорные на стенах, выходящих к заливу, увидели, к своему ужасу, эту невероятную процессию кораблей, спускавшихся по склону холма к заливу напротив них, у Долины Источников. Город буквально оцепенел; но, уже прежде чем последний турецкий корабль скользнул в воды залива, бальи венецианцев, посоветовавшись с императором и Джустиниани, созвал капитанов венецианских судов на тайное совещание, единственным посторонним на котором был Джустиниани. Мнения собравшихся были различны. Одно из предложений состояло в том, чтобы решительно атаковать турецкие суда, появившиеся в заливе, уговорив участвовать в атаке генуэзцев из Перы, до сих пор не принимавших никакого участия в войне; с помощью их кораблей разбить турок в открытом бою было бы нетрудно. Однако было непохоже, чтобы Пера согласилась отказаться от своего нейтралитета; в любом случае переговоры с нею потребовали бы слишком много драгоценного времени. Другие предлагали сперва высадить на противоположный берег войска, уничтожить турецкие пушки в Долине Источников и затем попытаться поджечь их корабли. Но в городе было слишком мало бойцов, чтобы пойти на такую рискованную операцию.
В конце концов Джакомо Коко, капитан пришедшей из Трапезунда галеры, предложил, не теряя времени, этой же ночью попытаться поджечь корабли и высказал готовность лично возглавить экспедицию. Его предложение было принято, причем совет решил, что необходимо действовать втайне от находившихся в городе генуэзцев, и венецианцы согласились приготовить необходимые для операции корабли.
План Коко заключался в том, чтобы выслать вперед два крупных грузовых судна, борта которых были бы защищены от пушечных ядер тюками хлопка и шерсти, в сопровождении двух больших галер в качестве прикрытия. Затем две небольшие фусты, скрытые между крупными судами, должны были на веслах незаметно прокрасться в середину между турецкими кораблями, перерезать их якорные канаты и облить горючей жидкостью. К разочарованию Коко, эту операцию решено было отложить до ночи 24 апреля, с тем чтобы венецианцы успели подготовить суда. К сожалению, сохранить намеченную операцию в тайне так и не удалось, некоторые из генуэзцев, узнав о ней, были взбешены тем, что их отстранили от участия, и считали, что венецианцы хотят присвоить себе всю славу. Чтобы их успокоить, было решено подключить к операции один генуэзский корабль. Однако ни одно из судов генуэзцев не было подготовлено для подобной экспедиции, и по их настоянию была принята еще одна отсрочка — до 28 апреля. Такое решение оказалось роковым. Турки за это время увеличили число пушек в Долине Источников; кроме того, затянувшиеся приготовления было уже невозможно скрыть. Весть о них дошла до Перы, где среди генуэзцев у султана имелись платные агенты.
В субботу 28 апреля, за два часа до рассвета, два больших грузовых корабля, венецианский и генуэзский, защищенные тюками, в сопровождении двух венецианских галер с 40 гребцами на борту каждой, осторожно вышли из-под прикрытия крепостных стен Перы. Командовали ими сам Тревизано и его помощник Заккария Гриони. За ними следовали три легкие фусты с 72 гребцами на каждой; на первой из них плыл венецианец Коко. Их сопровождало множество мелких судов с горючими материалами. Как только отряд тронулся в путь, моряки вдруг заметили яркий свет, вспыхнувший на одной из башен Перы; они с беспокойством подумали, не сигнал ли это туркам. Но когда суда подплыли ближе к турецкому флоту, все, казалось, было тихо. Грузовые корабли и галеры медленно двигались по гладкой воде, и Коко становился все нетерпеливее, зная, что его фуста в состоянии обогнать другие суда. Одержимый жаждой славы, он вывел ее вперед колонны и направился прямо на турок. В этот момент раздался страшный грохот: это с берега открыла огонь турецкая артиллерия. Турки, конечно же, были предупреждены. Одно из первых ядер попало в судно Коко; несколько минут спустя оно раскололось пополам и затонуло. Некоторым из матросов удалось вплавь добраться до берега, однако большинство, включая и Коко, утонуло.
Остальные фусты вместе с сопровождающими их лодками попытались укрыться под защиту галер. Однако к тому моменту, как они подплыли к ним, турецкие артиллеристы уже вели непрерывный прицельный огонь, ориентируясь по пламени пожаров и вспышкам выстрелов собственных пушек. Оба шедших впереди грузовых корабля получили несколько попаданий. Тюки спасли их от серьезных повреждений, однако матросы, занятые тушением пожаров, вызванных обстрелом, ничем не могли помочь мелким судам, многие из которых затонули. Главный огонь турки направили на галеру Тревизано. Два ядра, выпущенные из орудий со склона холма, причинили ей такие сильные повреждения, что галера стала наполняться водой. Тревизано и его экипаж вынуждены были пересесть в лодки и покинуть корабль. После такого успеха турок их корабли, как только забрезжил рассвет, пошли в атаку. Однако христиане сумели выстоять, и после полуторачасового боя противники вернулись на свои стоянки.
Днем 40 христианских моряков, доплывших до турецкого берега, были казнены на виду у осажденных. В отместку 260 пленных, находившихся в городе, вывели на стены и обезглавили на глазах у турок.
Это сражение еще раз показало превосходство христиан над турками в качестве кораблей и искусстве мореплавания. Тем не менее они понесли большие потери. Затонули галера и фуста, погибло около 90 лучших матросов. Турки же потеряли только один корабль. Город охватило глубокое уныние. Стало ясно, что вытеснить турок из Золотого Рога уже не удастся. Правда, они пока что не овладели им полностью: там все еще находился христианский флот. Однако часть города, выходящая на залив, отныне уже не была в безопасности, а тянувшаяся вдоль него стена — свободной от угрозы нападения. Для тех греков, которые помнили, что именно через эти стены в 1204 г. в город ворвались крестоносцы, перспективы казались особенно тревожными. И император и Джустиниани были в отчаянии от того, что и на эти стены придется теперь выделить людей для обороны.
Переправив половину своего флота в Золотой Рог и отразив попытку христиан вытеснить его оттуда, Мехмед одержал крупную победу. Хотя он, очевидно, по-прежнему считал, что городом можно овладеть, лишь пробившись через сухопутные стены, он мог теперь постоянно угрожать и стенам, выходившим в сторону залива, держа одновременно достаточно кораблей с внешней стороны цепи и тем самым блокировав город. Более того, если бы явившийся на помощь христианам флот все-таки прорвал блокаду, он и в заливе был бы под постоянной угрозой турок. Эта новая ситуация давала султану также возможность усилить контроль над Перой. Роль генуэзцев во всей этой истории была постыдной и двусмысленной. Правительство Генуи предоставило местным властям свободу действий, в то же время, по всей вероятности, рекомендуя им придерживаться политики нейтралитета. Официально те так и поступали. Симпатии большинства жителей колонии принадлежали их единоверцам — христианам по другую сторону залива, а некоторые из них даже присоединились к Джустиниани. Генуэзские купцы из Перы продолжали торговать с Константинополем, посылая туда все, что они могли им выделить. Другие в то же время вели торговлю также и с турками; однако многие из них при этом выполняли роль шпионов, сообщая Джустиниани сведения, собранные ими в турецком лагере. Власти Перы уже и так поставили под угрозу свой нейтралитет, позволив закрепить на своих стенах цепь через залив; и хотя корабли колонии не принимали участия в боевых действиях, моряки из Перы, очевидно, кое-чем помогали судам, стоявшим вдоль заграждения. Однако трудно было ожидать от генуэзца любви к греку и тем более к венецианцу. В то время как немногие отважные воины, такие, как Джустиниани и братья Боккиарди, смогли решительно броситься на борьбу за Константинополь, в самой Пере, где обыкновенные люди не ощущали непосредственной опасности, такой героизм казался некоторым сумасбродством.
В свою очередь, греки и венецианцы ощущали к ним такую же неприязнь. Несмотря на то, что они искренне восхищались Джустиниани, были готовы выполнять его приказания и отдавали должное другим доблестным генуэзцам, сама Пера представлялась им гнездом предателей христианства. Несомненно также, что султан имел там своих шпионов, доказательством чего была история последнего сражения. Кроме того, все в Константинополе считали, что кое-кто в Пере обязательно должен был знать о приготовлениях султана к переброске кораблей по дороге, проходящей в непосредственной близости от стен Перы. И хотя самой операции, безусловно, нельзя было помешать, можно было хотя бы послать предупреждение на другой берег залива. Архиепископ Леонард, будучи сам генуэзцем, писал о поведении своих соотечественников с некоторым смущением[194].
Однако если христиане в Константинополе были недовольны жителями Перы, то те же чувства испытывал по отношению к ним и султан. Он не был готов к захвату колонии, будучи занят осадой самого Константинополя: для этого потребовалось бы значительно больше людей и осадных машин, чем он в данный момент мог выделить; кроме того, любые его действия, направленные против колонии, могли повлечь за собой появление в Леванте генуэзского флота, и тогда он потерял бы господствующее положение на море. Теперь же, когда турецкие корабли стояли в Золотом Роге, Пера была блокирована. Ее купцы уже не могли свободно переправлять свои товары через залив в Константинополь, сообщая заодно и свежие сведения о том, что происходит в турецком лагере. Отныне Пера мало чем могла помочь делу христиан, не отказавшись от своего нейтралитета, и султан, очевидно, был рад услышать от своих агентов в колонии о том, что власти Перы не склонны идти на столь большой риск[195].
Кроме того, султан имел теперь возможность улучшить свои коммуникации с армией Заганоса, стоявшей на холмах позади Перы, и с морским командованием на Босфоре. Единственная существовавшая до этого дорога далеко обходила заболоченный берег в конце Золотого Рога, хотя ее и можно было немного сократить благодаря броду, весьма, впрочем, неудобному. Теперь же под прикрытием его кораблей, проникших в залив, султан смог приступить к постройке моста через Золотой Рог в непосредственной близости от городских стен. Мост был понтонным; его соорудили из сотни винных бочек, крепко связанных попарно так, что между ними создавался достаточно широкий проход. На бочках сделали настил из бревен, покрыв его досками. По этому настилу могли пройти колонны по пять человек в ряд; мост также был способен выдержать и тяжелые повозки. К понтонам крепились плавучие платформы, каждая из которых выдерживала вес пушки. Теперь войска можно было под защитой пушек быстро перебрасывать с берега Перы под стены города, а жерла самих пушек направить в сторону Влахернов под требуемым углом[196].
Христиане по-прежнему держали бóльшую часть своих кораблей у цепи, чтобы помешать обеим частям турецкого флота соединиться, а также для того, чтобы встретить суда, которые еще могли бы прийти на помощь. Еще в течение нескольких дней турки не решались на них напасть; однако сам факт их присутствия в заливе неопровержимо свидетельствовал о том, что обороняющиеся потеряли контроль над Золотым Рогом.
Глава VIII.
В воскресенье 22 апреля, с первыми лучами солнца, необычная процессия кораблей тронулась в путь. Перед этим повозки спустили в воду, подвели под суда, которые и закрепили на них; затем на блоках вытащили повозки на сушу и в каждую впрягли упряжку быков; кроме того, при каждой повозке находилась специальная команда для помощи на подъемах и в наиболее трудных участках пути. Гребцы кораблей сидели на своих местах, работая веслами в воздухе, а офицеры ходили по палубе взад и вперед, отдавая команды. Паруса были подняты, как если бы суда находились в море. Будто в каком-то фантастическом празднестве реяли флаги, били барабаны, звучали флейты и трубы, когда корабли один за другим ползли в гору. Впереди двигалась маленькая фуста. Как только она благополучно прошла первый крутой склон, за ней тотчас же одна за другой двинулось около 70 трирем, бирем, фуст и парандарий[193].
Еще задолго до полудня моряки христианских кораблей в Золотом Роге и дозорные на стенах, выходящих к заливу, увидели, к своему ужасу, эту невероятную процессию кораблей, спускавшихся по склону холма к заливу напротив них, у Долины Источников. Город буквально оцепенел; но, уже прежде чем последний турецкий корабль скользнул в воды залива, бальи венецианцев, посоветовавшись с императором и Джустиниани, созвал капитанов венецианских судов на тайное совещание, единственным посторонним на котором был Джустиниани. Мнения собравшихся были различны. Одно из предложений состояло в том, чтобы решительно атаковать турецкие суда, появившиеся в заливе, уговорив участвовать в атаке генуэзцев из Перы, до сих пор не принимавших никакого участия в войне; с помощью их кораблей разбить турок в открытом бою было бы нетрудно. Однако было непохоже, чтобы Пера согласилась отказаться от своего нейтралитета; в любом случае переговоры с нею потребовали бы слишком много драгоценного времени. Другие предлагали сперва высадить на противоположный берег войска, уничтожить турецкие пушки в Долине Источников и затем попытаться поджечь их корабли. Но в городе было слишком мало бойцов, чтобы пойти на такую рискованную операцию.
В конце концов Джакомо Коко, капитан пришедшей из Трапезунда галеры, предложил, не теряя времени, этой же ночью попытаться поджечь корабли и высказал готовность лично возглавить экспедицию. Его предложение было принято, причем совет решил, что необходимо действовать втайне от находившихся в городе генуэзцев, и венецианцы согласились приготовить необходимые для операции корабли.
План Коко заключался в том, чтобы выслать вперед два крупных грузовых судна, борта которых были бы защищены от пушечных ядер тюками хлопка и шерсти, в сопровождении двух больших галер в качестве прикрытия. Затем две небольшие фусты, скрытые между крупными судами, должны были на веслах незаметно прокрасться в середину между турецкими кораблями, перерезать их якорные канаты и облить горючей жидкостью. К разочарованию Коко, эту операцию решено было отложить до ночи 24 апреля, с тем чтобы венецианцы успели подготовить суда. К сожалению, сохранить намеченную операцию в тайне так и не удалось, некоторые из генуэзцев, узнав о ней, были взбешены тем, что их отстранили от участия, и считали, что венецианцы хотят присвоить себе всю славу. Чтобы их успокоить, было решено подключить к операции один генуэзский корабль. Однако ни одно из судов генуэзцев не было подготовлено для подобной экспедиции, и по их настоянию была принята еще одна отсрочка — до 28 апреля. Такое решение оказалось роковым. Турки за это время увеличили число пушек в Долине Источников; кроме того, затянувшиеся приготовления было уже невозможно скрыть. Весть о них дошла до Перы, где среди генуэзцев у султана имелись платные агенты.
В субботу 28 апреля, за два часа до рассвета, два больших грузовых корабля, венецианский и генуэзский, защищенные тюками, в сопровождении двух венецианских галер с 40 гребцами на борту каждой, осторожно вышли из-под прикрытия крепостных стен Перы. Командовали ими сам Тревизано и его помощник Заккария Гриони. За ними следовали три легкие фусты с 72 гребцами на каждой; на первой из них плыл венецианец Коко. Их сопровождало множество мелких судов с горючими материалами. Как только отряд тронулся в путь, моряки вдруг заметили яркий свет, вспыхнувший на одной из башен Перы; они с беспокойством подумали, не сигнал ли это туркам. Но когда суда подплыли ближе к турецкому флоту, все, казалось, было тихо. Грузовые корабли и галеры медленно двигались по гладкой воде, и Коко становился все нетерпеливее, зная, что его фуста в состоянии обогнать другие суда. Одержимый жаждой славы, он вывел ее вперед колонны и направился прямо на турок. В этот момент раздался страшный грохот: это с берега открыла огонь турецкая артиллерия. Турки, конечно же, были предупреждены. Одно из первых ядер попало в судно Коко; несколько минут спустя оно раскололось пополам и затонуло. Некоторым из матросов удалось вплавь добраться до берега, однако большинство, включая и Коко, утонуло.
Остальные фусты вместе с сопровождающими их лодками попытались укрыться под защиту галер. Однако к тому моменту, как они подплыли к ним, турецкие артиллеристы уже вели непрерывный прицельный огонь, ориентируясь по пламени пожаров и вспышкам выстрелов собственных пушек. Оба шедших впереди грузовых корабля получили несколько попаданий. Тюки спасли их от серьезных повреждений, однако матросы, занятые тушением пожаров, вызванных обстрелом, ничем не могли помочь мелким судам, многие из которых затонули. Главный огонь турки направили на галеру Тревизано. Два ядра, выпущенные из орудий со склона холма, причинили ей такие сильные повреждения, что галера стала наполняться водой. Тревизано и его экипаж вынуждены были пересесть в лодки и покинуть корабль. После такого успеха турок их корабли, как только забрезжил рассвет, пошли в атаку. Однако христиане сумели выстоять, и после полуторачасового боя противники вернулись на свои стоянки.
Днем 40 христианских моряков, доплывших до турецкого берега, были казнены на виду у осажденных. В отместку 260 пленных, находившихся в городе, вывели на стены и обезглавили на глазах у турок.
Это сражение еще раз показало превосходство христиан над турками в качестве кораблей и искусстве мореплавания. Тем не менее они понесли большие потери. Затонули галера и фуста, погибло около 90 лучших матросов. Турки же потеряли только один корабль. Город охватило глубокое уныние. Стало ясно, что вытеснить турок из Золотого Рога уже не удастся. Правда, они пока что не овладели им полностью: там все еще находился христианский флот. Однако часть города, выходящая на залив, отныне уже не была в безопасности, а тянувшаяся вдоль него стена — свободной от угрозы нападения. Для тех греков, которые помнили, что именно через эти стены в 1204 г. в город ворвались крестоносцы, перспективы казались особенно тревожными. И император и Джустиниани были в отчаянии от того, что и на эти стены придется теперь выделить людей для обороны.
Переправив половину своего флота в Золотой Рог и отразив попытку христиан вытеснить его оттуда, Мехмед одержал крупную победу. Хотя он, очевидно, по-прежнему считал, что городом можно овладеть, лишь пробившись через сухопутные стены, он мог теперь постоянно угрожать и стенам, выходившим в сторону залива, держа одновременно достаточно кораблей с внешней стороны цепи и тем самым блокировав город. Более того, если бы явившийся на помощь христианам флот все-таки прорвал блокаду, он и в заливе был бы под постоянной угрозой турок. Эта новая ситуация давала султану также возможность усилить контроль над Перой. Роль генуэзцев во всей этой истории была постыдной и двусмысленной. Правительство Генуи предоставило местным властям свободу действий, в то же время, по всей вероятности, рекомендуя им придерживаться политики нейтралитета. Официально те так и поступали. Симпатии большинства жителей колонии принадлежали их единоверцам — христианам по другую сторону залива, а некоторые из них даже присоединились к Джустиниани. Генуэзские купцы из Перы продолжали торговать с Константинополем, посылая туда все, что они могли им выделить. Другие в то же время вели торговлю также и с турками; однако многие из них при этом выполняли роль шпионов, сообщая Джустиниани сведения, собранные ими в турецком лагере. Власти Перы уже и так поставили под угрозу свой нейтралитет, позволив закрепить на своих стенах цепь через залив; и хотя корабли колонии не принимали участия в боевых действиях, моряки из Перы, очевидно, кое-чем помогали судам, стоявшим вдоль заграждения. Однако трудно было ожидать от генуэзца любви к греку и тем более к венецианцу. В то время как немногие отважные воины, такие, как Джустиниани и братья Боккиарди, смогли решительно броситься на борьбу за Константинополь, в самой Пере, где обыкновенные люди не ощущали непосредственной опасности, такой героизм казался некоторым сумасбродством.
В свою очередь, греки и венецианцы ощущали к ним такую же неприязнь. Несмотря на то, что они искренне восхищались Джустиниани, были готовы выполнять его приказания и отдавали должное другим доблестным генуэзцам, сама Пера представлялась им гнездом предателей христианства. Несомненно также, что султан имел там своих шпионов, доказательством чего была история последнего сражения. Кроме того, все в Константинополе считали, что кое-кто в Пере обязательно должен был знать о приготовлениях султана к переброске кораблей по дороге, проходящей в непосредственной близости от стен Перы. И хотя самой операции, безусловно, нельзя было помешать, можно было хотя бы послать предупреждение на другой берег залива. Архиепископ Леонард, будучи сам генуэзцем, писал о поведении своих соотечественников с некоторым смущением[194].
Однако если христиане в Константинополе были недовольны жителями Перы, то те же чувства испытывал по отношению к ним и султан. Он не был готов к захвату колонии, будучи занят осадой самого Константинополя: для этого потребовалось бы значительно больше людей и осадных машин, чем он в данный момент мог выделить; кроме того, любые его действия, направленные против колонии, могли повлечь за собой появление в Леванте генуэзского флота, и тогда он потерял бы господствующее положение на море. Теперь же, когда турецкие корабли стояли в Золотом Роге, Пера была блокирована. Ее купцы уже не могли свободно переправлять свои товары через залив в Константинополь, сообщая заодно и свежие сведения о том, что происходит в турецком лагере. Отныне Пера мало чем могла помочь делу христиан, не отказавшись от своего нейтралитета, и султан, очевидно, был рад услышать от своих агентов в колонии о том, что власти Перы не склонны идти на столь большой риск[195].
Кроме того, султан имел теперь возможность улучшить свои коммуникации с армией Заганоса, стоявшей на холмах позади Перы, и с морским командованием на Босфоре. Единственная существовавшая до этого дорога далеко обходила заболоченный берег в конце Золотого Рога, хотя ее и можно было немного сократить благодаря броду, весьма, впрочем, неудобному. Теперь же под прикрытием его кораблей, проникших в залив, султан смог приступить к постройке моста через Золотой Рог в непосредственной близости от городских стен. Мост был понтонным; его соорудили из сотни винных бочек, крепко связанных попарно так, что между ними создавался достаточно широкий проход. На бочках сделали настил из бревен, покрыв его досками. По этому настилу могли пройти колонны по пять человек в ряд; мост также был способен выдержать и тяжелые повозки. К понтонам крепились плавучие платформы, каждая из которых выдерживала вес пушки. Теперь войска можно было под защитой пушек быстро перебрасывать с берега Перы под стены города, а жерла самих пушек направить в сторону Влахернов под требуемым углом[196].
Христиане по-прежнему держали бóльшую часть своих кораблей у цепи, чтобы помешать обеим частям турецкого флота соединиться, а также для того, чтобы встретить суда, которые еще могли бы прийти на помощь. Еще в течение нескольких дней турки не решались на них напасть; однако сам факт их присутствия в заливе неопровержимо свидетельствовал о том, что обороняющиеся потеряли контроль над Золотым Рогом.
Глава VIII.
Надежды исчезают
Султан не воспользовался своей победой для того, чтобы сразу начать штурм города. Пока что он придерживался тактики запугивания и изматывания осажденных. Бомбардировка сухопутных стен не прекращалась ни на минуту. Каждую ночь горожане должны были заделывать, насколько это было возможно, образовавшиеся бреши. Пушки, стоящие теперь на плотах, обстреливали Влахернский квартал. Время от времени турецкие корабли покидали свою стоянку и пересекали Золотой Рог, словно намереваясь атаковать стены, выходящие на залив. Греческие и венецианские корабли должны были постоянно находиться настороже для их перехвата. В течение недели почти не было ни одного непосредственного столкновения и людских потерь.
Однако перед городом возникли новые проблемы: стал ощущаться недостаток продовольствия. Солдаты, которые должны были находиться на своих постах на стенах, постоянно отпрашивались в город, чтобы раздобыть пищу для своих жен и детей. В первых числах мая эта нехватка стала столь ощутимой, что император вновь провел сбор средств среди церквей и частных лиц; с помощью собранных денег он закупил все продовольствие, какое только было можно, и учредил комитет, призванный следить за тем, чтобы оно распределялось поровну. Это дало свои результаты. Хотя рационы и были скудными, каждая семья получала свою долю, и серьезных жалоб больше не поступало. Расположенные в городе сады и огороды в это время года почти еще ничего не приносили, а рыбацкие суда не могли безопасно выходить на лов не только в море, но и в Золотой Рог. Поголовье скота, овец и свиней, которое в черте города никогда не было многочисленным, сейчас быстро уменьшалось, так же как и запасы зерна. Было ясно, что, если не будет прислано продовольствие, сейчас даже более необходимое, чем солдаты, голод принудит войска и население к капитуляции[197].
По этому поводу император созвал у себя верхушку венецианской общины и своих сановников и предложил послать в Дарданеллы легкое судно, чтобы выяснить, что с флотом, который, по словам Минотто, должна была выслать Венеция. Еще 26 января Минотто направил в Венецию просьбу об этом, однако до сих пор никакого ответа получено не было. В Константинополе ничего не было известно о бесконечных проволочках в Венеции, о том, что, хотя письмо Минотто было получено сенатом уже 19 февраля, прошло ровно два месяца, прежде чем этот флот, которым командовал генерал-капитан Лоредано, отправился в путь. Император верил в Лоредано, который, как он слышал, был храбрым военачальником. Однако он не знал об инструкциях, данных 13 апреля адмиралу Альвизо Лонго: как можно быстрее привести свой флот к острову Тенедос, сделав лишь однодневную остановку в Модоне для пополнения запасов. На Тенедосе ему предписывалось оставаться до 20 мая, собирая сведения о составе и передвижениях турецкого флота. К этому времени к нему и должен присоединиться генерал-капитан со своими галерами и критскими кораблями. Затем уже весь флот направится к Дарданеллам, чтобы прорваться к осажденному городу. Не знали в Константинополе и о том; что Лоредано приказали отплыть из Венеции только 7 мая. Он должен был идти на Корфу, где к нему присоединится галера губернатора, с которой он прибудет в Негропонт (остров Эвбея). Там его будут ждать две критские галеры, и все вместе они направятся на Тенедос. Если Лонго к этому времени уже уйдет в Константинополь, он оставит на Тенедосе один корабль, для того чтобы информировать Лоредано о положении дел и сопровождать флотилию до Проливов. Однако Лоредано должен избегать любых действий, которые могли бы как-то спровоцировать турок, до тех пор, пока не прибудет в Константинополь, где он переходит в распоряжение императора, — разумеется, подробно поведав ему о тех больших жертвах, которые несет Венеция, идя на оказание помощи. Если к этому времени Константин заключит с турками мир, генерал-капитан должен направиться в Морею и заставить, вплоть до применения силы, деспота Фому вернуть Венеции несколько деревень, которые он незаконно захватил.
8 мая сенат дал Лоредано дополнительные инструкции. Если за время плавания он получит сведения о том, что император еще не заключил мира, ему следует проследить за тем, чтобы Негропонт был должным образом подготовлен на случай обороны. Кроме того, с ним выедет посол Бартоломео Марчелло, который должен отправиться прямо ко двору султана, чтобы заверить его в мирных намерениях республики; миссия же генерал-капитана и его судов состоит лишь в том, чтобы экспортировать возвращающиеся из Леванта венецианские торговые корабли и охранять законные интересы Венеции. Султана следует побудить заключить с императором мир, а императора — принять любые разумные условия. Однако, если Мехмед намерен продолжать затеянное дело, посол не должен настаивать и обязан обо всем уведомить сенат.
Инструкции сената были хорошо продуманы и, возможно, не лишены смысла, если бы не фактор времени. К тому же до сих пор никто в Венеции не представлял себе ни степени твердости характера султана, ни превосходства вооружения его армии. То, что над Константинополем нависла угроза, понимали все, но считалось, что великий город с его мощными стенами сможет как-нибудь продержаться достаточно долго[198].
Папа, хотя и был обеспокоен, проявлял еще бóльшую медлительность. Лишь 5 июля, т.е. через неделю после того, как все было кончено, его представитель в Венеции, архиепископ Рагузский, попросил сенат одолжить папе пять галер, которые его святейшество намерен был послать на помощь осажденному городу. Папа был готов заплатить за это 14 тыс. дукатов — сумму, в которую включалось и четырехмесячное жалованье экипажам этих судов. Архиепископу сказали, что этих денег недостаточно. Он вернулся в Рим с требованием венецианцев заплатить и за часть вооружения галер, которые тем временем будут подготовлены к отплытию[199].
Не зная обо всех этих задержках и твердо надеясь в самом скором времени встретиться со своим флотом, венецианская бригантина из флотилии Золотого Рога с двенадцатью добровольцами на борту, переодетыми в турецкое платье, вечером 3 мая направилась на буксире к цепи. В полночь цепь опустили, и судно вышло в Босфор. Подняв турецкий флаг, никем не задерживаемая бригантина с попутным северным ветром пересекла Мраморное море и вышла в Эгейское[200].
Между тем в самом городе напряжение осады стало все больше сказываться на нервах его защитников. Неприязнь между венецианцами и генуэзцами в ряде случаев выливалась в открытые ссоры. Венецианцы винили генуэзцев в катастрофе 28 апреля; генуэзцы же возражали, утверждая, что всему виной опрометчивость Коко, и, в свою очередь, обвиняли венецианцев в том, что, как только возникает опасность, они отводят корабли подальше в безопасное место. Венецианцы отвечали, что, наоборот, со многих своих галер они сняли рули и паруса и оставили их на берегу, а вот генуэзцы почему-то так не делают. Генуэзцы на это заявляли, что не намерены ослаблять мощь своих кораблей, тем более что у многих из них в Пере остаются жены и дети, о которых они должны заботиться. Когда затем венецианцы стали укорять генуэзцев за то, что они поддерживают контакты с султанским лагерем, те отвечали, что все переговоры, которые они там вели, проходили с ведома императора, чьи интересы полностью совпадают с их собственными. Эти взаимные обвинения получили такую широкую огласку, что император в отчаянии позвал лидеров обеих сторон и умолял их воздерживаться от распрей. «Достаточно того, что война у наших дверей! — воскликнул Константин. — Так, ради бога, не начинайте ее между собой». Его слова возымели действие, и внешне сотрудничество было восстановлено, но взаимная неприязнь осталась[201].
Вполне возможно, что в эти дни император действительно пробовал вступить с султаном в переговоры о мире, и, похоже, генуэзцы из Перы по его поручению зондировали почву на этот счет. Однако требование султана оставалось все тем же: город должен капитулировать безоговорочно, и только в этом случае он лично гарантирует его жителям сохранение жизни и имущества, а император при желании может отправиться в Морею. Эти условия были неприемлемы. Никто в городе, независимо от его политических взглядов, не соглашался на позор капитуляции, не говоря уже о том, что никто всерьез не верил в милосердие султана. Однако некоторые из советников императора считали, что он должен покинуть осажденный город. Вне стен Константинополя у него будет больше возможностей собрать военные силы против турок, нежели внутри их. Его братья и многие сочувствующие на Балканах, не исключая, возможно, и самого славного Скандербега, несомненно, сойдутся под его знамена; кроме того, он сможет побудить и Западную Европу исполнить свой долг.
Однако Константин спокойно, но решительно отказался их слушать. Он опасался, что, если покинет город, среди его защитников начнется разлад; если уж Константинополю суждено погибнуть, то он погибнет вместе с ним[202]. Генуэзцы Перы имели все основания стремиться к установлению мира. 5 мая турецкие пушки начали через их головы обстрел христианских кораблей, стоявших вдоль цепи. И хотя артиллеристы целились главным образом в венецианцев, крупное ядро весом 200 фунтов угодило в торговый корабль генуэзцев с грузом дорогого шелка и потопило его. Судно принадлежало генуэзскому купцу, живущему в Пере, и стояло на якоре прямо под стенами колонии. Муниципалитет Перы немедленно направил султану жалобу, подчеркнув при этом, как важен для него ее нейтралитет. Приближенные султана обошлись с посланцами генуэзцев не слишком вежливо. Откуда пушкарям знать, заявили они, что этот корабль не имел враждебных намерений, не был «пиратом», пришедшим на помощь их врагам? Тем не менее, если пострадавший сумеет доказать султану свою непричастность, тот, после того как возьмет Константинополь, рассмотрит его дело и полностью возместит потери[203].
Однако перед городом возникли новые проблемы: стал ощущаться недостаток продовольствия. Солдаты, которые должны были находиться на своих постах на стенах, постоянно отпрашивались в город, чтобы раздобыть пищу для своих жен и детей. В первых числах мая эта нехватка стала столь ощутимой, что император вновь провел сбор средств среди церквей и частных лиц; с помощью собранных денег он закупил все продовольствие, какое только было можно, и учредил комитет, призванный следить за тем, чтобы оно распределялось поровну. Это дало свои результаты. Хотя рационы и были скудными, каждая семья получала свою долю, и серьезных жалоб больше не поступало. Расположенные в городе сады и огороды в это время года почти еще ничего не приносили, а рыбацкие суда не могли безопасно выходить на лов не только в море, но и в Золотой Рог. Поголовье скота, овец и свиней, которое в черте города никогда не было многочисленным, сейчас быстро уменьшалось, так же как и запасы зерна. Было ясно, что, если не будет прислано продовольствие, сейчас даже более необходимое, чем солдаты, голод принудит войска и население к капитуляции[197].
По этому поводу император созвал у себя верхушку венецианской общины и своих сановников и предложил послать в Дарданеллы легкое судно, чтобы выяснить, что с флотом, который, по словам Минотто, должна была выслать Венеция. Еще 26 января Минотто направил в Венецию просьбу об этом, однако до сих пор никакого ответа получено не было. В Константинополе ничего не было известно о бесконечных проволочках в Венеции, о том, что, хотя письмо Минотто было получено сенатом уже 19 февраля, прошло ровно два месяца, прежде чем этот флот, которым командовал генерал-капитан Лоредано, отправился в путь. Император верил в Лоредано, который, как он слышал, был храбрым военачальником. Однако он не знал об инструкциях, данных 13 апреля адмиралу Альвизо Лонго: как можно быстрее привести свой флот к острову Тенедос, сделав лишь однодневную остановку в Модоне для пополнения запасов. На Тенедосе ему предписывалось оставаться до 20 мая, собирая сведения о составе и передвижениях турецкого флота. К этому времени к нему и должен присоединиться генерал-капитан со своими галерами и критскими кораблями. Затем уже весь флот направится к Дарданеллам, чтобы прорваться к осажденному городу. Не знали в Константинополе и о том; что Лоредано приказали отплыть из Венеции только 7 мая. Он должен был идти на Корфу, где к нему присоединится галера губернатора, с которой он прибудет в Негропонт (остров Эвбея). Там его будут ждать две критские галеры, и все вместе они направятся на Тенедос. Если Лонго к этому времени уже уйдет в Константинополь, он оставит на Тенедосе один корабль, для того чтобы информировать Лоредано о положении дел и сопровождать флотилию до Проливов. Однако Лоредано должен избегать любых действий, которые могли бы как-то спровоцировать турок, до тех пор, пока не прибудет в Константинополь, где он переходит в распоряжение императора, — разумеется, подробно поведав ему о тех больших жертвах, которые несет Венеция, идя на оказание помощи. Если к этому времени Константин заключит с турками мир, генерал-капитан должен направиться в Морею и заставить, вплоть до применения силы, деспота Фому вернуть Венеции несколько деревень, которые он незаконно захватил.
8 мая сенат дал Лоредано дополнительные инструкции. Если за время плавания он получит сведения о том, что император еще не заключил мира, ему следует проследить за тем, чтобы Негропонт был должным образом подготовлен на случай обороны. Кроме того, с ним выедет посол Бартоломео Марчелло, который должен отправиться прямо ко двору султана, чтобы заверить его в мирных намерениях республики; миссия же генерал-капитана и его судов состоит лишь в том, чтобы экспортировать возвращающиеся из Леванта венецианские торговые корабли и охранять законные интересы Венеции. Султана следует побудить заключить с императором мир, а императора — принять любые разумные условия. Однако, если Мехмед намерен продолжать затеянное дело, посол не должен настаивать и обязан обо всем уведомить сенат.
Инструкции сената были хорошо продуманы и, возможно, не лишены смысла, если бы не фактор времени. К тому же до сих пор никто в Венеции не представлял себе ни степени твердости характера султана, ни превосходства вооружения его армии. То, что над Константинополем нависла угроза, понимали все, но считалось, что великий город с его мощными стенами сможет как-нибудь продержаться достаточно долго[198].
Папа, хотя и был обеспокоен, проявлял еще бóльшую медлительность. Лишь 5 июля, т.е. через неделю после того, как все было кончено, его представитель в Венеции, архиепископ Рагузский, попросил сенат одолжить папе пять галер, которые его святейшество намерен был послать на помощь осажденному городу. Папа был готов заплатить за это 14 тыс. дукатов — сумму, в которую включалось и четырехмесячное жалованье экипажам этих судов. Архиепископу сказали, что этих денег недостаточно. Он вернулся в Рим с требованием венецианцев заплатить и за часть вооружения галер, которые тем временем будут подготовлены к отплытию[199].
Не зная обо всех этих задержках и твердо надеясь в самом скором времени встретиться со своим флотом, венецианская бригантина из флотилии Золотого Рога с двенадцатью добровольцами на борту, переодетыми в турецкое платье, вечером 3 мая направилась на буксире к цепи. В полночь цепь опустили, и судно вышло в Босфор. Подняв турецкий флаг, никем не задерживаемая бригантина с попутным северным ветром пересекла Мраморное море и вышла в Эгейское[200].
Между тем в самом городе напряжение осады стало все больше сказываться на нервах его защитников. Неприязнь между венецианцами и генуэзцами в ряде случаев выливалась в открытые ссоры. Венецианцы винили генуэзцев в катастрофе 28 апреля; генуэзцы же возражали, утверждая, что всему виной опрометчивость Коко, и, в свою очередь, обвиняли венецианцев в том, что, как только возникает опасность, они отводят корабли подальше в безопасное место. Венецианцы отвечали, что, наоборот, со многих своих галер они сняли рули и паруса и оставили их на берегу, а вот генуэзцы почему-то так не делают. Генуэзцы на это заявляли, что не намерены ослаблять мощь своих кораблей, тем более что у многих из них в Пере остаются жены и дети, о которых они должны заботиться. Когда затем венецианцы стали укорять генуэзцев за то, что они поддерживают контакты с султанским лагерем, те отвечали, что все переговоры, которые они там вели, проходили с ведома императора, чьи интересы полностью совпадают с их собственными. Эти взаимные обвинения получили такую широкую огласку, что император в отчаянии позвал лидеров обеих сторон и умолял их воздерживаться от распрей. «Достаточно того, что война у наших дверей! — воскликнул Константин. — Так, ради бога, не начинайте ее между собой». Его слова возымели действие, и внешне сотрудничество было восстановлено, но взаимная неприязнь осталась[201].
Вполне возможно, что в эти дни император действительно пробовал вступить с султаном в переговоры о мире, и, похоже, генуэзцы из Перы по его поручению зондировали почву на этот счет. Однако требование султана оставалось все тем же: город должен капитулировать безоговорочно, и только в этом случае он лично гарантирует его жителям сохранение жизни и имущества, а император при желании может отправиться в Морею. Эти условия были неприемлемы. Никто в городе, независимо от его политических взглядов, не соглашался на позор капитуляции, не говоря уже о том, что никто всерьез не верил в милосердие султана. Однако некоторые из советников императора считали, что он должен покинуть осажденный город. Вне стен Константинополя у него будет больше возможностей собрать военные силы против турок, нежели внутри их. Его братья и многие сочувствующие на Балканах, не исключая, возможно, и самого славного Скандербега, несомненно, сойдутся под его знамена; кроме того, он сможет побудить и Западную Европу исполнить свой долг.
Однако Константин спокойно, но решительно отказался их слушать. Он опасался, что, если покинет город, среди его защитников начнется разлад; если уж Константинополю суждено погибнуть, то он погибнет вместе с ним[202]. Генуэзцы Перы имели все основания стремиться к установлению мира. 5 мая турецкие пушки начали через их головы обстрел христианских кораблей, стоявших вдоль цепи. И хотя артиллеристы целились главным образом в венецианцев, крупное ядро весом 200 фунтов угодило в торговый корабль генуэзцев с грузом дорогого шелка и потопило его. Судно принадлежало генуэзскому купцу, живущему в Пере, и стояло на якоре прямо под стенами колонии. Муниципалитет Перы немедленно направил султану жалобу, подчеркнув при этом, как важен для него ее нейтралитет. Приближенные султана обошлись с посланцами генуэзцев не слишком вежливо. Откуда пушкарям знать, заявили они, что этот корабль не имел враждебных намерений, не был «пиратом», пришедшим на помощь их врагам? Тем не менее, если пострадавший сумеет доказать султану свою непричастность, тот, после того как возьмет Константинополь, рассмотрит его дело и полностью возместит потери[203].