Страница:
Компания подростков меня бы не удивила. Сам один раз годиков в семь подвесил плод над дверью школьного надзирателя. Шипы воткнулись в дверь, а сок попал куда надо. Но забавлялись придурки совсем другого возраста. Среди парней, решивших забросать дрянью посторонних людей, которые им ровным счетом ничего не сделали, ни один не был младше двадцати. Большинство было на вид лет двадцати пяти – двадцати шести. Восемь совершенно трезвых бугаев, и ни один не стоит достаточно близко. Не прошло и нескольких мгновений, а мы с Тенахом благоухали, как куча гнилого мяса вперемешку с навозом, на который мочились кошки всей деревни. Да нет, мы пожалуй, воняли похуже. Бешенство, страшное бешенство бессилия, самое тяжкое. И добро бы еще я был хлюпиком. Поодиночке я любого из них могу превратить в кровавый кисель с костным порошком. Да и вместе, пожалуй, отлупить их как следует – правда, уже ценой хороших синяков. Но они слишком далеко стоят. Сделай я хоть шаг вперед, они бросятся врассыпную, и будут по-прежнему измываться, я буду бегать за ними, поблевывая на бегу от жуткой вони, и ничем хорошим такое преследование не кончится. Восемь молодых, сытых идиотов, они хохочут, показывают на нас пальцами, и знают, отлично знают, что мне их не достать. Хотя… как сказать.
Бедняга Тенах, обалдевший, едва не ослепший от невыносимой вони, задыхался, хрипел и выл. Я завел руку назад, к колонне, сорвал с нее плеть бешеного винограда, едва не перерезав себе пальцы, и резко, как бичом, захлестнул шею одного из парней, дернув на себя. Он упал, и я дернул еще раз, подтаскивая его поближе. Веселый строй сломался. Но сделать они ничего не могли. Я выразительно подтянул потуже петлю при первом же их шаге, и они отступили. Я положил парня себе на колено и принялся методично шлепать его по заднице. Со стороны выглядит забавно, но рука у меня тяжелая, и я ему не завидовал. К тому же я постарался уткнуть его носом в пропитанные рата-рата одежды Тенаха. Когда морда его посинела от запаха рата-рата, а задница – по другой причине, мне пришло в голову подобающее завершение пережитого. То, что сделает его незабываемым.
– Штаны снимай! – рявкнул я жутким голосом. Парень в ужасе воззрился на меня. Еще бы! На его месте я бы не сомневался, что спятил.
– Штаны! – прорычал я, тряхнув парня за шиворот. – Господин настоятель изволят нуждаться в чистых штанах. Живо!
Парень дрожащими пальцами принялся искать пряжку ремня.
– Ширинка спереди! – напомнил я. – И вы двое тоже – быстрей, быстрей! Ты и ты!
– За-а-чеем? – проныли парни.
– Затем. Мне тоже нужна одежда. И потом, господину настоятелю могут не подойти одни штаны. Значит нужен выбор. А ну, кому сказано?
Просто удивительно, сколько страху может нагнать профессионал на банду подонков. Я уже не испытывал гнева – мне было смешно. Но глядел я на них так, словно примеривался, с кого из них я раньше буду драть живьем шкуру, а кому уши на нос намотаю. Несколько минут назад они, мягко выражаясь, имели преимущество. Теперь под моим взглядом они беспрекословно снимали свое тряпье, соревнуясь разве что в готовности первым поделиться штанами с обиженным.
– Благодарю вас, добрые юноши, – ласково и внушительно произнес я. – Отец настоятель, соблаговолите благословить.
Тенах обалдел настолько, что соблаговолил. Он взмахнул рукой, осеняя знаком благопожелания частично одетую компанию, и запах рата-рата вновь разнесся окрест. Я подхватил одной рукой кучу штанов, другой повлек за собой Тенаха, и вскоре огорченные мной придурки остались позади.
– Где тут ручей, настоятель? – спросил я. Тенах пожал плечами. Даже такое мимолетное движение усилило запах.
– Скидывай свое добро, Тенах, – взмолился я, торопливо сбрасывая с себя все лишнее. – Смердит просто несусветно.
– Зачем ты штаны потащил? – спросил Тенах, безропотно скидывая свои бесценные одеяния. – Мне их добро не больно-то нужно.
– Как сказать, – возразил я. – Отстирать в ручье мы ничего не сможем, разве что сами кой-как отмоемся. Ты, конечно, можешь и не согласиться, а мне штаны не помешают. И еще, настоятель – если дать опомниться банде трусов, она тебя настигнет и измордует. Я хочу быть в безопасном месте раньше, чем восемь обалдуев решат вышибить из меня мозги. Штаны обеспечат нам фору.
– Тогда почему ты забрал штаны не у всех? – против воли заинтересовался Тенах.
– Как раз поэтому. Окажись они все с голым задом, могли бы со злости забыть о приличиях и погнаться. А так они сначала подерутся из-за оставшихся штанов.
Тенах представил себе бой за штаны и хихикнул.
– Хотел бы я знать, от чего они так легко тебя послушались?
– А я поймал главаря, – после недолгого раздумья сообразил я. – Без его указаний они просто не знали, что делать. Нам крупно повезло.
– Да нет, Наемник, – возразил Тенах, – везенье тут не при чем, не случайно выбрал именно его. Что-то тебе подсказало, кто такой, верно?
– Пожалуй, – согласился я.
– Вот поэтому я тебя и позвал на помощь. Именно тебя. Хотя мы враги. Тебе всегда что-то подсказывает.
– А сейчас мне что-то подсказывает, что если мы и дальше будем шляться по лесу в голом виде, нас покусают муравьи. Ради всех Богов, Тенах, перестань болтать. Я пытаюсь вспомнить, где же здесь вода поблизости, а ты мешаешь.
И ведь не заметил я, как нервно перебирает пальцами Тенах ризы свои вонючие. И как глаза отводит. И как бессвязно, судорожно говорит он со мной.
– Кажется, помню. Вот там, направо, за поляной, должен быть родник.
Я зашагал направо. Да, точно, был там родничок. Не очень хочется идти на Поляну, но ничего не поделать. Тенах шел следом. Я должен был почуять страшное, должен был обернуться и не сделал этого. Возможно, увидь я лицо Тенаха, я не пошел бы к Поляне. А так…
Я остановился, как вкопанный. Мне показалось, что шершавая рука схватила меня за сердце и рванула. И вся кровь выхлестнула в этот разрыв из сердца, и в нем стало пусто и жарко. И больше ничего не будет, потому что я сейчас умру.
Я смотрел на то, что было Поляной белых цветов.
Я видел разрушенные храмы и оклеванные трупы, но это… Кому, кому могли причинить зло цветы? Они не говорят, не сражаются, не мстят, они просто молча растут. Давно, в незапамятные времена, когда мои Боги пришли в эти места, они не тронули поляну. Она была неизмеримо старше их. На ней всегда росли цветы, и всегда только белые. Никакие другие здесь не приживались. Ночецветка, белокаменник… да мало ли. Ни один пьяный не расстегивал здесь ширинку, ни один озорник не разорял птичьих гнезд. Зато именно здесь заключались перемирия, игрались свадьбы. Здесь по ночам соединялись влюбленные, а на рассвете приходили мальчишки совершать обряд побратимства, чтобы быть совсем как взрослые воины. Жизнь моя, молодость моя, кровь сердца моего!
Ни единой травинки. Ни клочка земли не выжженного, не вывернутого заступом. Все вытоптано, загажено, опоганено. Здесь трудились не сутки, не двое. Именно трудились – медленно, методично, добросовестно. Чтоб не выросло никогда и ничего. Под ребрами у меня билась пустота, и я падал, бесконечно падал в эту сухую жаркую пустоту.
Не сознавая, что делаю, я опустился на колени, голый и оскверненный, и коснулся в поклоне этой голой и оскверненной земли. И тогда сухая пустота поглотила меня.
– Эй, – испуганно позвал меня Тенах из немыслимой дали, – что с тобой?
– Мы нашли, – ответил я, тошнотный комок растекся по моему телу и проступил сквозь кожу липким холодным потом.
Мне было холодно. Так холодно, что ледяная вода ручья казалась мне теплой. Я лежал на камнях, и она омывала меня.
– Я не хотел, чтоб ты видел Поляну, – хмуро говорил Тенах, глядя куда-то в сторону.
– Не бойся, я не спятил, – медленно ответил я, глядя вверх, в звонкую синеву. – Если я сказал, что мы нашли, значит, так оно и есть.
– То, что мы искали… оно… там? – удивился Тенах. – На этой… ээ…
– Свалке, – безжалостно закончил я. – Нет. Оно, к сожалению, уже не там. Оно сбежало оттуда, когда ваши кретины уничтожили Поляну, и цветы Богов. Его уже ничто не удерживало, и оно удрало.
– Ты хочешь сказать, что цветы сторожили его? – недоверчиво спросил Тенах.
– Я не «хочу сказать», Тенах, я сказал. Оно было там и ушло.
– А что это такое? – полюбопытствовал Тенах.
– А вот это уже не твое дело, – отрезал я, – достаточно и того, что я знаю, что это такое. И знаю, что мне теперь делать. И нельзя терять ни одного дня, ни часа.
– А сейчас мы этого драгоценного времени не теряем? – несколько ядовито осведомился Тенах, уязвленный моими словами.
– Нет, не теряем. Я пытаюсь думать, хотя ты мне и мешаешь. Погоди немного. Я сейчас еще чуть-чуть погреюсь, и пойдем.
Тенах взглянул на воды ручья, где я грелся, и тело его покрылось гусиной кожей.
– Интересно, где же нам его искать? – задумчиво произнес он.
– Не искать, – поправил я его. – Звать. Но место найти надо, тут ты прав. Куда попало оно не придет.
У Тенаха вся кровь от лица отхлынула. Он сделался белей своих подштанников.
– Ты хочешь… о Боги!.. Я слышал о таком. Какой ужас, Наемник.
– Да уж, приятного мало, – согласился я. – Только обсуждать ничего не надо, тем более здесь.
Невеселое вышло у нас возвращение. Тенах в совершенно непотребном виде, а именно в штанах, позаимствованных у придурка, вместо положенных ему по храмовому уставу одежд, уныло плелся впереди. Несмотря на его усталую медлительность, я едва поспевал за ним, ибо вынужден был идти крайне осторожно: штаны второго придурка были мне малы, и я попросту не мог сколько-нибудь заметно переставлять ноги, опасаясь, что они лопнут на мне с треском, а у меня даже плаща не будет прикрыться. Плащ, куртку и все прочее я закопал в лесу вместе с ненужными штанами, уж очень они мерзко воняли. То есть это Тенах сказал, что воняли. На душе у меня было до того гнусно, что мне любая вонь казалась нипочем.
Я действительно знал, что мне предстоит сделать и вполне разделял мнение Тенаха. Действительно, ужас. Только дело обстоит еще хуже, чем он полагает. Ему и невдомек, что я знаю только «что», но не «как». В свое время я залез в запретные для меня книги и прочитал об этом обряде, но не все, далеко не все. Прочти я все – тогда – меня бы уже на свете не было. Тот сопляк, которым я тогда был, не умел защищаться от подобных вещей. Они затягивают. И подумать только, что я чуть не совершил обряд, сам того не заметив. В неподходящее время, в неподходящем месте. Воистину судьба хранит полудурков, предоставляя самостоятельно выпутываться лишь тем, кто на это способен. Я, похоже, способен, ибо помочь мне никто и ничто не в силах. Тех книг больше нет, они сгорели в ночь штурма. И моего Учителя больше нет в мире живых, и мне никак не получить от него весточку. Поляны белых цветов, куда приходят за откровением, больше нет. И в Доме Смерти мне уже делать нечего. Только раз в жизни смертный, если уж у него возникла такая нужда, может войти в Зал Невидимого Света. Во второй раз он упадет замертво, даже не дойдя до Зала, даже не переступив порог Дома Смерти. А я уже был там. И никакого другого способа вызвать с того света не существует. Ни книг, ни Учителя. И лишь обрывки обрядов в моей памяти. Подействовать-то они подействуют, но и только. Зная весь обряд, я бы победил наверняка, а так… Да и поздно позвал меня Тенах на помощь, слишком поздно. Сколько времени тому назад вырвалось наружу Оно? Маленькое, тощенькое, голодное. Теперь оно большое, сытое, и с каждым часом Оно набирается новой мощью. Еще неделя-другая, и я ничего не смогу сделать, Оно меня убьет. Сейчас я хотя бы еще могу попытаться.
Занятый своими мыслями, я и не заметил, что Тенах уже давно остановился, а за ним и я. Тенах смотрел на девушку, словно пытаясь угадать, где же в ней прячется подмеченная мной святость, а девушка смотрела на меня. Ее взгляд и заставил меня очнуться. Толстуха мать тоже была тут как тут и осыпала оскорблениями всех присутствующих, не обойдя ими никого.
– Ахатани, – орала она, – что зенки вылупила, тварь бесстыжая?
И так далее. Она выразила свое мнение относительно величины, формы и чистоты моей мужской плоти и сравнила моральные качества Тенаха и некоторых животных, явно отдавая последним предпочтение. Когда она набирала полные легкие воздуху для новой порции оскорблений, Тенаху удалось, наконец, встрять в разговор.
– Ахатани, – негромко сказал он, – пойди сюда. Мне нужно поговорить с тобой.
Ахатани спрыгнула с ветки и подошла к воротам. Лицо толстухи побагровело.
– Храмовая шлюха! – завизжала она. – Храмовая шлюха-а!!!
Ахатани пошатнулась и ухватилась за ворота. Я огляделся. Из всех окрестных домиков на толстухины вопли повысунулись лица. Гори она огнем, старая мерзавка. То, что она сказала, в устах другого было всего лишь оскорблением, но из уст матери это обвинение. При моих Богах храмовых шлюх хот бы судили, теперь же их просто побивают камнями сразу после обвинения. Высунутые лица начали исчезать одно за другим, и не было никаких сомнений, что их обладатели скоро появятся. Тенах, похоже, напрочь забыл, что он уже не воин, а настоятель, ибо левая рука его сжалась в кулак, а правая принялась нашаривать у левого бедра несуществующее оружие. Кое-кто из соседей уже появился на пороге своих домов, и не с пустыми руками, в отличии от Тенаха. В глазах их мерцал трепет предвкушения. Действовать нужно было быстро, а я, как назло не мог войти: мне мешала повисшая на воротах Ахатани.
Соседи двинулись к Ахатани, и я перепрыгнул через штакетник. Просто чудо, что штаны выдержали. Ахатани повернулась ко мне – бледная, испуганная. Я быстро сдернул с руки оба браслета и поднял их над головой. Соседи остановились. Какие теперь обычаи, я не знал, но они еще не настолько забыли прежние обряды, чтобы не понять, что я собираюсь сделать. Они растерялись, и их растерянность длилась целое мгновение. Я успел им воспользоваться. Венчальный браслет я надел на руку Ахатани, а браслет выкупа бросил к ногам ее матери.
– Ой, батюшки! – истерически выдохнул кто-то.
– Пойдем, Ахатани, – тихо сказал я и обнял ее за плечи. – Тебя больше никто не обидит.
Вообще-то по закону они могли теперь побить камнями нас обоих: и храмовую шлюху Ахатани, и меня, ее новоиспеченного мужа. Но я знал, что ни одна рука не посмеет подняться и бросить камень нам в спину. Так оно и случилось. Я увел Ахатани, Тенах ушел следом, и никто не бросил камень.
Когда мы добрались до дома, солнце стояло еще высоко, но мне казалось, что день прошел, а то и не один. Храмы, Поляны Белых Цветов, хохочущие придурки, жаждущая крови толпа, моя собственная жениться… Мне не хватало браслетов на руке, ведь я носил их, не снимая, уже много лет.
– А почему браслетов два? – спросил меня Тенах, явно желая отвлечь Ахатани от мрачных мыслей. – Ведь после того, как ты даешь женщине венчальный браслет, вы уже женаты, разве не так?
– Не совсем. Ты действительно ничего об этом не помнишь?
– Откуда? Я ведь с детства был посвящен, не забывай.
– Забудешь тут. Нет, одного венчального браслета мало. Он просто подтверждает, что я обязуюсь жениться и не откажусь от своих слов. И если у женщины с моим браслетом родится ребенок, он мой, законный, нравится мне это или нет. Если, например, я своей подружке на свиданке его надел, а потом жениться раздумал. Или если она не хочет. Пока выкуп не заплачен, у нее есть право выбора. Она может отвергнуть меня и выйти замуж на тех же основаниях, что и вдова. Но я все равно обязан ее защищать и оберегать наравне с ее мужем. А вот выкупной браслет завершает дело, это уже заключение брака.
– Разумный обычай, – заключил Тенах, – весьма. Разумнее теперешних.
Какие теперь заведены обычаи, я не спрашивал, а Тенах не стал их описывать.
– Пожалуй, надо его восстановить, – размышлял вслух Тенах, – или ввести что-нибудь похожее. Меньше будет обманутых девушек.
Интересно. Во времена моей юности в наших краях и слов-то таких не было – «обманутая девушка», и как раз благодаря обычаю дарить венчальный браслет.
– Кстати, Наемник. Можешь отказаться, но я бы хотел обвенчать тебя по теперешнему обряду. Чтоб никто ни к чему не мог придраться.
– Мудрое решение, Тенах. Вот завтра и обвенчаешь. Сегодня мне не до этого.
И тут я впервые услышал голос своей жены.
– Как тут хорошо, – тихо сказала она, глядя на мой дом и сад.
У меня дух захватило. Ее голос не принадлежал той, оскверненной земле, где уничтожают бессловесные цветы, и родная мать отдает на расправу толпе свою дочь, лишь бы потешить злобу. Он принадлежал моей земле, где жужжание пчел позолотило тишину, моим лугам и полям, моему саду и дому.
– Тебе и будет здесь хорошо, – сдавленно отозвался я.
– Я знаю, – ответила она. – Ты добрый.
– Впервые слышу, – ухмыльнулся я.
Тенах тоже сдержано фыркнул.
– Там, в пристройке, – я указал рукой, – можно помыться с дороги. Я сейчас затоплю. Вот только переодеть тебя не во что. В моей одежде ты просто утонешь, но ведь не оставлять на тебе этот кошмар.
Действительно, одежда Ахатани была ужасна. Нужно свирепо ненавидеть собственного ребенка, чтобы обрядить ее подобным образом.
– Трудное положение, – засмеялся Тенах. – Ни ей, ни тебе идти покупать одежду я бы не советовал. Во всяком случае сегодня. И мне не стоит. Все-таки настоятель храма. Могут неправильно понять.
– Если у тебя есть немного холста, – запинаясь, выговорила Ахатани, – я бы могла…
Я засмеялся.
– Холста! Во второй комнате стоит сундук, там и полотно найдется, и шелк, и все, что положено. Вот с нитками потруднее… хотя… да, верно. На окне шкатулка, там вроде и нитки, и иголки, и всякая другая блажь. А пока сошьешь, возьми мою купальную накидку. Она большая, но ее можно подрезать. Сейчас я принесу. Только штаны переодену.
Ахатани покраснела. Посмеиваясь в душе над ее смущением, я отправился за штанами, накидкой, полотенцем и прочим. Признаться, меня захватили эти хлопоты. Так приятно было заботиться об Ахатани и не думать, что же мне предстоит в самом недалеком будущем.
Когда я истопил баньку и Ахатани удалилась мыться, я занялся стряпней. Тенах помогал мне со сноровкой, поистине удивительной для человека его положения.
– Хотел тебя спросить… дай мне перец… спасибо… хотел спросить, только не мог при Ахатани… и масло тоже… за что так невзлюбили бедных храмовых шлюх? Каждый зарабатывает, как может.
От возмущения Тенах чуть не высыпал на меня муку. Я предусмотрительно забрал ее из его задрожавших рук.
– Если отшельник спит с женщиной, – возгласил он торжественно, словно со ступеней храма, – его подвижничество уничтожается.
– Да? – я в упор рассматривал Тенаха, пока он не опустил глаза. Тогда я откровенно рассмеялся.
– Поверь ученику воина-мага, Тенах. Это нет так. Не всегда, но как правило.
– Но ведь ты не для того услал Ахатани, чтобы беседовать со мной о распутницах, – проворчал он.
– Не для того, – подтвердил я. – Поставь салат сюда. Ну, вот и славно. Когда Ахатани выйдет, мясо как раз будет готово. Пойдем, сядем, поговорим в холодке.
Мы расположились в тени, и в ожидании трапезы я вновь наполнил наши стаканы.
– Теперь о деле, Тенах. Скоро полнолуние. К этому времени мне нужно провернуть одну работу. Смотри сюда, – я быстро начертил на земле течение реки с рукавами и притоками. – Так вот, хоть весь свой монастырь сгони, хоть полдеревни в заложники возьми, чтоб остальная половина работала, но к полнолунию вот здесь, – я провел черту, – мне нужна дамба. На одну ночь. Потом можешь ее разрушить. Но к полнолунию это русло должно быть сухим.
– Сделаем, – после недолгого раздумья пообещал Тенах. – А почему не это? С ним возни было бы поменьше.
– Не подходит. Там рядом проходит дорога, а вот это как раз нельзя. Я пока в ручье лежал, все обдумал. Конь у меня найдется, оружие, пожалуй, тоже.
– А жертва? – не отрывая взгляда от рисунка, спросил Тенах.
Я разозлился. Так вот что он обо мне думает!
– Послушай, настоятель, – сдерживая гнев, произнес я. – Если ты действительно хоть что-то слышал о том, как призывают таких созданий, то должен знать, что жертвой может быть только человек. И зачем вообще нужна жертва, ты тоже знаешь. И неужели я, по-твоему, могу хладнокровно обречь человека на ТАКОЕ?!
– И как же ты собираешься обойтись без жертвы?
– Есть и другой способ, настоятель. Слышал? Помнишь?
– Да, – тихо ответил Тенах. – Прости, Наемник.
Я кивнул. Тенах отхлебнул вина и убежденно сказал: «Ты лучше, чем я о тебе думал. Но ты сумасшедший.»
Дни до полнолуния выдались на редкость хлопотливые. Хозяйство я забросил, кухню и дом отдал во владение Ахатани и сосредоточился на главном. Впрочем вороной конь без единого белого волоска у меня был, зато подходящего оружия не оказалось. С первых дней своей службы я сам ковал все, что мне может понадобиться, но сейчас время поджимало, а единственному местному кузнецу я не доверял, и не только потому, что работал он скверно. После долгих поисков я нашел более или менее подходящую железку: ею я махал на заре своего ученичества. Сделана она была руками моего Наставника, и я от души надеялся, что его мастерство, влитое в сталь, защитит меня.
Тенах являлся дважды в день доложить, как продвигается строительство плотины. На второй день я пришел в ужас, на третий в ярость.
– Тенах, голубчик, – ласково произнес я, – если дамба будет готова только к следующему полнолунию, можешь твердо рассчитывать, что от меня ни клочка, ни ошметка не останется.
– Мы делаем все, что можем, – возразил Тенах.
– Тогда сделайте все, чего не можете, – отрезал я.
– То-то я вижу, ты здесь творишь невозможное! – взвился Тенах.
– Ты даже не представляешь, насколько ты прав, – скорбно согласился я.
Из дома вышла Ахатани.
– Обед готов, – сообщила она. – В дом пойдете или сюда принести?
– Сюда принеси, сделай милость.
Тенаха удивило, что я даже не попытался встать, но он вежливо промолчал. Зато при виде моей порции у него глаза полезли на лоб. Никакой вежливости не хватило.
– Ты собираешься все это съесть? – изумленно выговорил он.
– К сожалению, да, – вздохнул я и принялся за еду. Жаркое просто таяло во рту. Хлеб благоухал слаще меда, мед и вовсе источал неведомые в природе ароматы.
– Бедные драконы, – задумчиво произнес я. Ахатани подавила смешок: шутка была ей уже знакома, она попалась на эту шутку в первый же день, и теперь ждала, когда попадется Тенах. Он не обманул ее ожиданий.
– Причем здесь драконы? – возопил окончательно сбитый с толку настоятель.
– Ну, как же, – неторопливо ответил я. – Они вечно требуют столько еды. И овец, и коров, и хлеба, и овощей полными огородами. Это кроме девственниц.
Я замолчал – якобы для того, чтоб отхлебнуть вина.
– И что? – наивно спросил Тенах.
– А то, что так обожраться – и никакого воина не надо. Сам помрешь. Я так полагаю, что ни один воин не застал в живых ни одного дракона. Эти драконы как дорвались до дармовой кормушки, так и померли. В стр-р-а-аш-ных муках.
– Тьфу! – только и смог сказать Тенах. Ахатани засмеялась.
– А теперь ты изображаешь дракона? – ядовито осведомился Тенах, когда я прикончил жаркое.
– Мне надо набрать вес, – снова вздохнул я. – Сейчас еще яблочный пирог будет. На меду. Ужас.
Губы Тенаха дрогнули, но смех он мужественно сдержал.
– Так вот почему ты валяешься, не вставая!
– Да, но не только. Сила мне в этом бою не поможет, скорее помешает. Вот гибкость – другое дело. Да силы у меня и не будет.
– Ты все-таки не передумал?
– Нет, и не передумаю. Не будет мне удачи, если я принесу жертву. Я еще не успею закончить жертвоприношение, как зло овладеет мной.
– Пожалуй, ты прав, – признал Тенах. – Можно мне тоже пирога? Или ты собираешься съесть его в одиночку?
– Да ни в коем случае, – засмеялся я. – Благодетель ты мой!
Тенах и Ахатани ели пирог с удовольствием. Я им мрачно завидовал. Пирога было еще очень, очень много.
– Запей, легче будет, – Ахатани протянула мне кружку. Я скривился, но безропотно глотнул.
– О Боги, какое гнусное хлебово! – восхитился Тенах. – Что это?!
Я устало вздохнул – в который уже раз.
– Полынь, волчий след, черноцвет и корень дождь-травы. Для возбуждения аппетита, – слово «аппетит» я произнес с особым отвращением. – А также драконова трава, сорокажильник и еще какая-то гадость, чтоб не впустую есть, а вес набирать. Еще пирога, Тенах?
– Если можно, с собой, – ухмыльнулся Тенах. – Сил нет смотреть, как ты мучаешься.
Тенах отбыл с пирогом под мышкой, а я сидел в поперечном шпагате и обедал до ужина. Ужин мог заставить и мертвого ощутить голод. Но не меня. Все же я его съел. В жизни ничего труднее не делал.
Бедняга Тенах, обалдевший, едва не ослепший от невыносимой вони, задыхался, хрипел и выл. Я завел руку назад, к колонне, сорвал с нее плеть бешеного винограда, едва не перерезав себе пальцы, и резко, как бичом, захлестнул шею одного из парней, дернув на себя. Он упал, и я дернул еще раз, подтаскивая его поближе. Веселый строй сломался. Но сделать они ничего не могли. Я выразительно подтянул потуже петлю при первом же их шаге, и они отступили. Я положил парня себе на колено и принялся методично шлепать его по заднице. Со стороны выглядит забавно, но рука у меня тяжелая, и я ему не завидовал. К тому же я постарался уткнуть его носом в пропитанные рата-рата одежды Тенаха. Когда морда его посинела от запаха рата-рата, а задница – по другой причине, мне пришло в голову подобающее завершение пережитого. То, что сделает его незабываемым.
– Штаны снимай! – рявкнул я жутким голосом. Парень в ужасе воззрился на меня. Еще бы! На его месте я бы не сомневался, что спятил.
– Штаны! – прорычал я, тряхнув парня за шиворот. – Господин настоятель изволят нуждаться в чистых штанах. Живо!
Парень дрожащими пальцами принялся искать пряжку ремня.
– Ширинка спереди! – напомнил я. – И вы двое тоже – быстрей, быстрей! Ты и ты!
– За-а-чеем? – проныли парни.
– Затем. Мне тоже нужна одежда. И потом, господину настоятелю могут не подойти одни штаны. Значит нужен выбор. А ну, кому сказано?
Просто удивительно, сколько страху может нагнать профессионал на банду подонков. Я уже не испытывал гнева – мне было смешно. Но глядел я на них так, словно примеривался, с кого из них я раньше буду драть живьем шкуру, а кому уши на нос намотаю. Несколько минут назад они, мягко выражаясь, имели преимущество. Теперь под моим взглядом они беспрекословно снимали свое тряпье, соревнуясь разве что в готовности первым поделиться штанами с обиженным.
– Благодарю вас, добрые юноши, – ласково и внушительно произнес я. – Отец настоятель, соблаговолите благословить.
Тенах обалдел настолько, что соблаговолил. Он взмахнул рукой, осеняя знаком благопожелания частично одетую компанию, и запах рата-рата вновь разнесся окрест. Я подхватил одной рукой кучу штанов, другой повлек за собой Тенаха, и вскоре огорченные мной придурки остались позади.
– Где тут ручей, настоятель? – спросил я. Тенах пожал плечами. Даже такое мимолетное движение усилило запах.
– Скидывай свое добро, Тенах, – взмолился я, торопливо сбрасывая с себя все лишнее. – Смердит просто несусветно.
– Зачем ты штаны потащил? – спросил Тенах, безропотно скидывая свои бесценные одеяния. – Мне их добро не больно-то нужно.
– Как сказать, – возразил я. – Отстирать в ручье мы ничего не сможем, разве что сами кой-как отмоемся. Ты, конечно, можешь и не согласиться, а мне штаны не помешают. И еще, настоятель – если дать опомниться банде трусов, она тебя настигнет и измордует. Я хочу быть в безопасном месте раньше, чем восемь обалдуев решат вышибить из меня мозги. Штаны обеспечат нам фору.
– Тогда почему ты забрал штаны не у всех? – против воли заинтересовался Тенах.
– Как раз поэтому. Окажись они все с голым задом, могли бы со злости забыть о приличиях и погнаться. А так они сначала подерутся из-за оставшихся штанов.
Тенах представил себе бой за штаны и хихикнул.
– Хотел бы я знать, от чего они так легко тебя послушались?
– А я поймал главаря, – после недолгого раздумья сообразил я. – Без его указаний они просто не знали, что делать. Нам крупно повезло.
– Да нет, Наемник, – возразил Тенах, – везенье тут не при чем, не случайно выбрал именно его. Что-то тебе подсказало, кто такой, верно?
– Пожалуй, – согласился я.
– Вот поэтому я тебя и позвал на помощь. Именно тебя. Хотя мы враги. Тебе всегда что-то подсказывает.
– А сейчас мне что-то подсказывает, что если мы и дальше будем шляться по лесу в голом виде, нас покусают муравьи. Ради всех Богов, Тенах, перестань болтать. Я пытаюсь вспомнить, где же здесь вода поблизости, а ты мешаешь.
И ведь не заметил я, как нервно перебирает пальцами Тенах ризы свои вонючие. И как глаза отводит. И как бессвязно, судорожно говорит он со мной.
– Кажется, помню. Вот там, направо, за поляной, должен быть родник.
Я зашагал направо. Да, точно, был там родничок. Не очень хочется идти на Поляну, но ничего не поделать. Тенах шел следом. Я должен был почуять страшное, должен был обернуться и не сделал этого. Возможно, увидь я лицо Тенаха, я не пошел бы к Поляне. А так…
Я остановился, как вкопанный. Мне показалось, что шершавая рука схватила меня за сердце и рванула. И вся кровь выхлестнула в этот разрыв из сердца, и в нем стало пусто и жарко. И больше ничего не будет, потому что я сейчас умру.
Я смотрел на то, что было Поляной белых цветов.
Я видел разрушенные храмы и оклеванные трупы, но это… Кому, кому могли причинить зло цветы? Они не говорят, не сражаются, не мстят, они просто молча растут. Давно, в незапамятные времена, когда мои Боги пришли в эти места, они не тронули поляну. Она была неизмеримо старше их. На ней всегда росли цветы, и всегда только белые. Никакие другие здесь не приживались. Ночецветка, белокаменник… да мало ли. Ни один пьяный не расстегивал здесь ширинку, ни один озорник не разорял птичьих гнезд. Зато именно здесь заключались перемирия, игрались свадьбы. Здесь по ночам соединялись влюбленные, а на рассвете приходили мальчишки совершать обряд побратимства, чтобы быть совсем как взрослые воины. Жизнь моя, молодость моя, кровь сердца моего!
Ни единой травинки. Ни клочка земли не выжженного, не вывернутого заступом. Все вытоптано, загажено, опоганено. Здесь трудились не сутки, не двое. Именно трудились – медленно, методично, добросовестно. Чтоб не выросло никогда и ничего. Под ребрами у меня билась пустота, и я падал, бесконечно падал в эту сухую жаркую пустоту.
Не сознавая, что делаю, я опустился на колени, голый и оскверненный, и коснулся в поклоне этой голой и оскверненной земли. И тогда сухая пустота поглотила меня.
– Эй, – испуганно позвал меня Тенах из немыслимой дали, – что с тобой?
– Мы нашли, – ответил я, тошнотный комок растекся по моему телу и проступил сквозь кожу липким холодным потом.
Мне было холодно. Так холодно, что ледяная вода ручья казалась мне теплой. Я лежал на камнях, и она омывала меня.
– Я не хотел, чтоб ты видел Поляну, – хмуро говорил Тенах, глядя куда-то в сторону.
– Не бойся, я не спятил, – медленно ответил я, глядя вверх, в звонкую синеву. – Если я сказал, что мы нашли, значит, так оно и есть.
– То, что мы искали… оно… там? – удивился Тенах. – На этой… ээ…
– Свалке, – безжалостно закончил я. – Нет. Оно, к сожалению, уже не там. Оно сбежало оттуда, когда ваши кретины уничтожили Поляну, и цветы Богов. Его уже ничто не удерживало, и оно удрало.
– Ты хочешь сказать, что цветы сторожили его? – недоверчиво спросил Тенах.
– Я не «хочу сказать», Тенах, я сказал. Оно было там и ушло.
– А что это такое? – полюбопытствовал Тенах.
– А вот это уже не твое дело, – отрезал я, – достаточно и того, что я знаю, что это такое. И знаю, что мне теперь делать. И нельзя терять ни одного дня, ни часа.
– А сейчас мы этого драгоценного времени не теряем? – несколько ядовито осведомился Тенах, уязвленный моими словами.
– Нет, не теряем. Я пытаюсь думать, хотя ты мне и мешаешь. Погоди немного. Я сейчас еще чуть-чуть погреюсь, и пойдем.
Тенах взглянул на воды ручья, где я грелся, и тело его покрылось гусиной кожей.
– Интересно, где же нам его искать? – задумчиво произнес он.
– Не искать, – поправил я его. – Звать. Но место найти надо, тут ты прав. Куда попало оно не придет.
У Тенаха вся кровь от лица отхлынула. Он сделался белей своих подштанников.
– Ты хочешь… о Боги!.. Я слышал о таком. Какой ужас, Наемник.
– Да уж, приятного мало, – согласился я. – Только обсуждать ничего не надо, тем более здесь.
Невеселое вышло у нас возвращение. Тенах в совершенно непотребном виде, а именно в штанах, позаимствованных у придурка, вместо положенных ему по храмовому уставу одежд, уныло плелся впереди. Несмотря на его усталую медлительность, я едва поспевал за ним, ибо вынужден был идти крайне осторожно: штаны второго придурка были мне малы, и я попросту не мог сколько-нибудь заметно переставлять ноги, опасаясь, что они лопнут на мне с треском, а у меня даже плаща не будет прикрыться. Плащ, куртку и все прочее я закопал в лесу вместе с ненужными штанами, уж очень они мерзко воняли. То есть это Тенах сказал, что воняли. На душе у меня было до того гнусно, что мне любая вонь казалась нипочем.
Я действительно знал, что мне предстоит сделать и вполне разделял мнение Тенаха. Действительно, ужас. Только дело обстоит еще хуже, чем он полагает. Ему и невдомек, что я знаю только «что», но не «как». В свое время я залез в запретные для меня книги и прочитал об этом обряде, но не все, далеко не все. Прочти я все – тогда – меня бы уже на свете не было. Тот сопляк, которым я тогда был, не умел защищаться от подобных вещей. Они затягивают. И подумать только, что я чуть не совершил обряд, сам того не заметив. В неподходящее время, в неподходящем месте. Воистину судьба хранит полудурков, предоставляя самостоятельно выпутываться лишь тем, кто на это способен. Я, похоже, способен, ибо помочь мне никто и ничто не в силах. Тех книг больше нет, они сгорели в ночь штурма. И моего Учителя больше нет в мире живых, и мне никак не получить от него весточку. Поляны белых цветов, куда приходят за откровением, больше нет. И в Доме Смерти мне уже делать нечего. Только раз в жизни смертный, если уж у него возникла такая нужда, может войти в Зал Невидимого Света. Во второй раз он упадет замертво, даже не дойдя до Зала, даже не переступив порог Дома Смерти. А я уже был там. И никакого другого способа вызвать с того света не существует. Ни книг, ни Учителя. И лишь обрывки обрядов в моей памяти. Подействовать-то они подействуют, но и только. Зная весь обряд, я бы победил наверняка, а так… Да и поздно позвал меня Тенах на помощь, слишком поздно. Сколько времени тому назад вырвалось наружу Оно? Маленькое, тощенькое, голодное. Теперь оно большое, сытое, и с каждым часом Оно набирается новой мощью. Еще неделя-другая, и я ничего не смогу сделать, Оно меня убьет. Сейчас я хотя бы еще могу попытаться.
Занятый своими мыслями, я и не заметил, что Тенах уже давно остановился, а за ним и я. Тенах смотрел на девушку, словно пытаясь угадать, где же в ней прячется подмеченная мной святость, а девушка смотрела на меня. Ее взгляд и заставил меня очнуться. Толстуха мать тоже была тут как тут и осыпала оскорблениями всех присутствующих, не обойдя ими никого.
– Ахатани, – орала она, – что зенки вылупила, тварь бесстыжая?
И так далее. Она выразила свое мнение относительно величины, формы и чистоты моей мужской плоти и сравнила моральные качества Тенаха и некоторых животных, явно отдавая последним предпочтение. Когда она набирала полные легкие воздуху для новой порции оскорблений, Тенаху удалось, наконец, встрять в разговор.
– Ахатани, – негромко сказал он, – пойди сюда. Мне нужно поговорить с тобой.
Ахатани спрыгнула с ветки и подошла к воротам. Лицо толстухи побагровело.
– Храмовая шлюха! – завизжала она. – Храмовая шлюха-а!!!
Ахатани пошатнулась и ухватилась за ворота. Я огляделся. Из всех окрестных домиков на толстухины вопли повысунулись лица. Гори она огнем, старая мерзавка. То, что она сказала, в устах другого было всего лишь оскорблением, но из уст матери это обвинение. При моих Богах храмовых шлюх хот бы судили, теперь же их просто побивают камнями сразу после обвинения. Высунутые лица начали исчезать одно за другим, и не было никаких сомнений, что их обладатели скоро появятся. Тенах, похоже, напрочь забыл, что он уже не воин, а настоятель, ибо левая рука его сжалась в кулак, а правая принялась нашаривать у левого бедра несуществующее оружие. Кое-кто из соседей уже появился на пороге своих домов, и не с пустыми руками, в отличии от Тенаха. В глазах их мерцал трепет предвкушения. Действовать нужно было быстро, а я, как назло не мог войти: мне мешала повисшая на воротах Ахатани.
Соседи двинулись к Ахатани, и я перепрыгнул через штакетник. Просто чудо, что штаны выдержали. Ахатани повернулась ко мне – бледная, испуганная. Я быстро сдернул с руки оба браслета и поднял их над головой. Соседи остановились. Какие теперь обычаи, я не знал, но они еще не настолько забыли прежние обряды, чтобы не понять, что я собираюсь сделать. Они растерялись, и их растерянность длилась целое мгновение. Я успел им воспользоваться. Венчальный браслет я надел на руку Ахатани, а браслет выкупа бросил к ногам ее матери.
– Ой, батюшки! – истерически выдохнул кто-то.
– Пойдем, Ахатани, – тихо сказал я и обнял ее за плечи. – Тебя больше никто не обидит.
Вообще-то по закону они могли теперь побить камнями нас обоих: и храмовую шлюху Ахатани, и меня, ее новоиспеченного мужа. Но я знал, что ни одна рука не посмеет подняться и бросить камень нам в спину. Так оно и случилось. Я увел Ахатани, Тенах ушел следом, и никто не бросил камень.
Когда мы добрались до дома, солнце стояло еще высоко, но мне казалось, что день прошел, а то и не один. Храмы, Поляны Белых Цветов, хохочущие придурки, жаждущая крови толпа, моя собственная жениться… Мне не хватало браслетов на руке, ведь я носил их, не снимая, уже много лет.
– А почему браслетов два? – спросил меня Тенах, явно желая отвлечь Ахатани от мрачных мыслей. – Ведь после того, как ты даешь женщине венчальный браслет, вы уже женаты, разве не так?
– Не совсем. Ты действительно ничего об этом не помнишь?
– Откуда? Я ведь с детства был посвящен, не забывай.
– Забудешь тут. Нет, одного венчального браслета мало. Он просто подтверждает, что я обязуюсь жениться и не откажусь от своих слов. И если у женщины с моим браслетом родится ребенок, он мой, законный, нравится мне это или нет. Если, например, я своей подружке на свиданке его надел, а потом жениться раздумал. Или если она не хочет. Пока выкуп не заплачен, у нее есть право выбора. Она может отвергнуть меня и выйти замуж на тех же основаниях, что и вдова. Но я все равно обязан ее защищать и оберегать наравне с ее мужем. А вот выкупной браслет завершает дело, это уже заключение брака.
– Разумный обычай, – заключил Тенах, – весьма. Разумнее теперешних.
Какие теперь заведены обычаи, я не спрашивал, а Тенах не стал их описывать.
– Пожалуй, надо его восстановить, – размышлял вслух Тенах, – или ввести что-нибудь похожее. Меньше будет обманутых девушек.
Интересно. Во времена моей юности в наших краях и слов-то таких не было – «обманутая девушка», и как раз благодаря обычаю дарить венчальный браслет.
– Кстати, Наемник. Можешь отказаться, но я бы хотел обвенчать тебя по теперешнему обряду. Чтоб никто ни к чему не мог придраться.
– Мудрое решение, Тенах. Вот завтра и обвенчаешь. Сегодня мне не до этого.
И тут я впервые услышал голос своей жены.
– Как тут хорошо, – тихо сказала она, глядя на мой дом и сад.
У меня дух захватило. Ее голос не принадлежал той, оскверненной земле, где уничтожают бессловесные цветы, и родная мать отдает на расправу толпе свою дочь, лишь бы потешить злобу. Он принадлежал моей земле, где жужжание пчел позолотило тишину, моим лугам и полям, моему саду и дому.
– Тебе и будет здесь хорошо, – сдавленно отозвался я.
– Я знаю, – ответила она. – Ты добрый.
– Впервые слышу, – ухмыльнулся я.
Тенах тоже сдержано фыркнул.
– Там, в пристройке, – я указал рукой, – можно помыться с дороги. Я сейчас затоплю. Вот только переодеть тебя не во что. В моей одежде ты просто утонешь, но ведь не оставлять на тебе этот кошмар.
Действительно, одежда Ахатани была ужасна. Нужно свирепо ненавидеть собственного ребенка, чтобы обрядить ее подобным образом.
– Трудное положение, – засмеялся Тенах. – Ни ей, ни тебе идти покупать одежду я бы не советовал. Во всяком случае сегодня. И мне не стоит. Все-таки настоятель храма. Могут неправильно понять.
– Если у тебя есть немного холста, – запинаясь, выговорила Ахатани, – я бы могла…
Я засмеялся.
– Холста! Во второй комнате стоит сундук, там и полотно найдется, и шелк, и все, что положено. Вот с нитками потруднее… хотя… да, верно. На окне шкатулка, там вроде и нитки, и иголки, и всякая другая блажь. А пока сошьешь, возьми мою купальную накидку. Она большая, но ее можно подрезать. Сейчас я принесу. Только штаны переодену.
Ахатани покраснела. Посмеиваясь в душе над ее смущением, я отправился за штанами, накидкой, полотенцем и прочим. Признаться, меня захватили эти хлопоты. Так приятно было заботиться об Ахатани и не думать, что же мне предстоит в самом недалеком будущем.
Когда я истопил баньку и Ахатани удалилась мыться, я занялся стряпней. Тенах помогал мне со сноровкой, поистине удивительной для человека его положения.
– Хотел тебя спросить… дай мне перец… спасибо… хотел спросить, только не мог при Ахатани… и масло тоже… за что так невзлюбили бедных храмовых шлюх? Каждый зарабатывает, как может.
От возмущения Тенах чуть не высыпал на меня муку. Я предусмотрительно забрал ее из его задрожавших рук.
– Если отшельник спит с женщиной, – возгласил он торжественно, словно со ступеней храма, – его подвижничество уничтожается.
– Да? – я в упор рассматривал Тенаха, пока он не опустил глаза. Тогда я откровенно рассмеялся.
– Поверь ученику воина-мага, Тенах. Это нет так. Не всегда, но как правило.
– Но ведь ты не для того услал Ахатани, чтобы беседовать со мной о распутницах, – проворчал он.
– Не для того, – подтвердил я. – Поставь салат сюда. Ну, вот и славно. Когда Ахатани выйдет, мясо как раз будет готово. Пойдем, сядем, поговорим в холодке.
Мы расположились в тени, и в ожидании трапезы я вновь наполнил наши стаканы.
– Теперь о деле, Тенах. Скоро полнолуние. К этому времени мне нужно провернуть одну работу. Смотри сюда, – я быстро начертил на земле течение реки с рукавами и притоками. – Так вот, хоть весь свой монастырь сгони, хоть полдеревни в заложники возьми, чтоб остальная половина работала, но к полнолунию вот здесь, – я провел черту, – мне нужна дамба. На одну ночь. Потом можешь ее разрушить. Но к полнолунию это русло должно быть сухим.
– Сделаем, – после недолгого раздумья пообещал Тенах. – А почему не это? С ним возни было бы поменьше.
– Не подходит. Там рядом проходит дорога, а вот это как раз нельзя. Я пока в ручье лежал, все обдумал. Конь у меня найдется, оружие, пожалуй, тоже.
– А жертва? – не отрывая взгляда от рисунка, спросил Тенах.
Я разозлился. Так вот что он обо мне думает!
– Послушай, настоятель, – сдерживая гнев, произнес я. – Если ты действительно хоть что-то слышал о том, как призывают таких созданий, то должен знать, что жертвой может быть только человек. И зачем вообще нужна жертва, ты тоже знаешь. И неужели я, по-твоему, могу хладнокровно обречь человека на ТАКОЕ?!
– И как же ты собираешься обойтись без жертвы?
– Есть и другой способ, настоятель. Слышал? Помнишь?
– Да, – тихо ответил Тенах. – Прости, Наемник.
Я кивнул. Тенах отхлебнул вина и убежденно сказал: «Ты лучше, чем я о тебе думал. Но ты сумасшедший.»
Дни до полнолуния выдались на редкость хлопотливые. Хозяйство я забросил, кухню и дом отдал во владение Ахатани и сосредоточился на главном. Впрочем вороной конь без единого белого волоска у меня был, зато подходящего оружия не оказалось. С первых дней своей службы я сам ковал все, что мне может понадобиться, но сейчас время поджимало, а единственному местному кузнецу я не доверял, и не только потому, что работал он скверно. После долгих поисков я нашел более или менее подходящую железку: ею я махал на заре своего ученичества. Сделана она была руками моего Наставника, и я от души надеялся, что его мастерство, влитое в сталь, защитит меня.
Тенах являлся дважды в день доложить, как продвигается строительство плотины. На второй день я пришел в ужас, на третий в ярость.
– Тенах, голубчик, – ласково произнес я, – если дамба будет готова только к следующему полнолунию, можешь твердо рассчитывать, что от меня ни клочка, ни ошметка не останется.
– Мы делаем все, что можем, – возразил Тенах.
– Тогда сделайте все, чего не можете, – отрезал я.
– То-то я вижу, ты здесь творишь невозможное! – взвился Тенах.
– Ты даже не представляешь, насколько ты прав, – скорбно согласился я.
Из дома вышла Ахатани.
– Обед готов, – сообщила она. – В дом пойдете или сюда принести?
– Сюда принеси, сделай милость.
Тенаха удивило, что я даже не попытался встать, но он вежливо промолчал. Зато при виде моей порции у него глаза полезли на лоб. Никакой вежливости не хватило.
– Ты собираешься все это съесть? – изумленно выговорил он.
– К сожалению, да, – вздохнул я и принялся за еду. Жаркое просто таяло во рту. Хлеб благоухал слаще меда, мед и вовсе источал неведомые в природе ароматы.
– Бедные драконы, – задумчиво произнес я. Ахатани подавила смешок: шутка была ей уже знакома, она попалась на эту шутку в первый же день, и теперь ждала, когда попадется Тенах. Он не обманул ее ожиданий.
– Причем здесь драконы? – возопил окончательно сбитый с толку настоятель.
– Ну, как же, – неторопливо ответил я. – Они вечно требуют столько еды. И овец, и коров, и хлеба, и овощей полными огородами. Это кроме девственниц.
Я замолчал – якобы для того, чтоб отхлебнуть вина.
– И что? – наивно спросил Тенах.
– А то, что так обожраться – и никакого воина не надо. Сам помрешь. Я так полагаю, что ни один воин не застал в живых ни одного дракона. Эти драконы как дорвались до дармовой кормушки, так и померли. В стр-р-а-аш-ных муках.
– Тьфу! – только и смог сказать Тенах. Ахатани засмеялась.
– А теперь ты изображаешь дракона? – ядовито осведомился Тенах, когда я прикончил жаркое.
– Мне надо набрать вес, – снова вздохнул я. – Сейчас еще яблочный пирог будет. На меду. Ужас.
Губы Тенаха дрогнули, но смех он мужественно сдержал.
– Так вот почему ты валяешься, не вставая!
– Да, но не только. Сила мне в этом бою не поможет, скорее помешает. Вот гибкость – другое дело. Да силы у меня и не будет.
– Ты все-таки не передумал?
– Нет, и не передумаю. Не будет мне удачи, если я принесу жертву. Я еще не успею закончить жертвоприношение, как зло овладеет мной.
– Пожалуй, ты прав, – признал Тенах. – Можно мне тоже пирога? Или ты собираешься съесть его в одиночку?
– Да ни в коем случае, – засмеялся я. – Благодетель ты мой!
Тенах и Ахатани ели пирог с удовольствием. Я им мрачно завидовал. Пирога было еще очень, очень много.
– Запей, легче будет, – Ахатани протянула мне кружку. Я скривился, но безропотно глотнул.
– О Боги, какое гнусное хлебово! – восхитился Тенах. – Что это?!
Я устало вздохнул – в который уже раз.
– Полынь, волчий след, черноцвет и корень дождь-травы. Для возбуждения аппетита, – слово «аппетит» я произнес с особым отвращением. – А также драконова трава, сорокажильник и еще какая-то гадость, чтоб не впустую есть, а вес набирать. Еще пирога, Тенах?
– Если можно, с собой, – ухмыльнулся Тенах. – Сил нет смотреть, как ты мучаешься.
Тенах отбыл с пирогом под мышкой, а я сидел в поперечном шпагате и обедал до ужина. Ужин мог заставить и мертвого ощутить голод. Но не меня. Все же я его съел. В жизни ничего труднее не делал.