С такими мыслями я уснул, и сон приснился уже спокойный.
На следующее утро я выхожу в кухню сполоснуть лицо и вижу там Сеймура, который возится около электрической плитки.
— Не работала, — говорит он. — Но теперь все хорошо.
— Никогда не думал, что вы можете варить кофе и даже чинить электрические плитки, — замечаю я, когда мы сидим перед фаянсовыми чашками с темной горячей жидкостью.
— Я могу делать миллион дел. Кажется, я уже говорил вам, что в молодости прошел все этапы нищеты.
— И очень радуетесь, что вырвались из нее.
— Человек никогда не может вырваться из нищеты, Майкл. Он может только заменить одну нищету на другую, — качает головой американец.
Он вынимает изо рта сигарету, отпивает из чашки и констатирует:
— Эта бурда сохранила из всех своих натуральных качеств только горечь. Но и это лучше, чем совсем ничего.
— Вы уверены, что тут ничего не найдется съестного?
— Я все обшарил. Два ящика виски, только что распакованный кофе да еще вода в кране — это все наши пищевые продукты.
— Надеюсь все-таки, что Мод возвратится раньше, чем мы вспухнем с голода, — говорю я.
— Надейтесь, — подбадривает меня Сеймур. — Это способствует кровообращению.
— Но вы не убедите меня, что сидеть тут без какой-либо связи с окружающим миром…
— Конечно, нет. В нашей работе связь всегда необходима. Но что сделаешь, если тебе не отвечают…
Я намереваюсь спросить что-то еще, когда с поляны перед виллой доносится шум мотора.
— Если кто-то попытается войти, вам придется исчезнуть, конечно, через окно, — быстро бросает Сеймур, поднимаясь и направляясь к двери.
Иду вслед за ним и припадаю глазами к щели между створками дверей первой комнаты. На поляне остановился военный «джип» с четырьмя американцами в униформе и в белых касках. Военная полиция. Двое из них направляются сюда, небрежно держа в руках автоматы. Сеймур выходит навстречу гостям. Обмен репликами, которых мне не слышно. Предъявление документов, которых я не могу увидеть. Документ, кажется, вызывает уважение к Сеймуру, ибо суровые полицейские становятся приветливей. Еще несколько реплик, потом гости возвращаются в «джип».
— Разыскивают какого-то бельгийца, — объясняет мне американец, когда шум мотора затих вдали.
— Искали меня, а нашли вас, — уточняю я, в свою очередь. — Не очень волнуетесь, что вас застукали?
— Почему вы считаете, что меня застукали? — сводит брови Сеймур. — Неужели только вы можете иметь два паспорта?
Он умолкает. Потом говорит:
— Следовательно, разыскивают вас. Этого надо было ожидать. Интересно только, кто поднял тревогу — Райен или Томас?
— Райен не заинтересован в этом после того, как он забрал деньги.
— Банкноты были фальшивые, все до единого, Майкл. Служебный реквизит — и не больше. Неужели вы допускали, что я отдам какому-то мошеннику настоящие доллары! У Райена есть все основания выдать вас, потому что вас ему рекомендовал Томас. Томас тоже может это сделать после того, как вы заключили соглашение с Райеном.
Он задумчиво втыкает в уголок рта сигарету и щелкает зажигалкой.
— Как у нас с сигаретами? — спрашиваю я, тоже закуривая.
— Этого больше, чем нужно. Так же, как и виски. А что, если выпить по стакану шотландского?
— Я согласен на все, лишь бы притупить адскую боль в желудке.
— Да, Райен или Томас — вот в чем проблема, — вслух размышляет Сеймур.
— Какое это имеет значение для вас? Ведь ваша операция завершена.
— А вы, Майкл?
— Не убеждайте меня, что вас так беспокоит моя судьба.
— Вопрос о вашей судьбе в самом деле не решен. А я не люблю нерешенных вопросов. Со вчерашним взрывом взлетели в воздух и готовые решения. Теперь придется ждать. Это даст нам возможность подумать.
День проходит если не во сне, то, по крайней мере, в какой-то летаргии.
Лежишь на скрипучем диване и ощупываешь взглядом полутьму над головой, пока затуманится в глазах и ты окажешься в сновидении, таком запутанном, что невозможно и пересказать.
Наконец осознаешь, что ты снова проснулся или пребываешь в полузабытьи — это почти одинаково, — и тебя одолевают мысли, назойливые, как осенние мухи.
Вот тот взрыв… Для Сеймура он не больше чем мелкая неприятность. Он даже не знает, что именно произошло, или делает вид, что не знает, хотя именно он, возможно, подготовил эту акцию. Хотя не исключено, что Сеймур в самом деле не причастен, и это даже придает еще больше блеска всей операции. Но ведь между твоими интересами и интересами Сеймура есть определенная дистанция.
«Скандал третьей категории» — так сказал американец. Скандал, что остается тайной. Однако такой оглушительный взрыв не может сохраняться в тайне. Им занимается прежде всего военная полиция, а потом общественность. Отзвук этого нежелательного взрыва на полузабытом складе может быть намного громче, чем кое-кто надеется. Атмосфера шпиономании, подготовка к предстоящим выборам, недостаток других сенсаций в данный момент — и вот мелкий инцидент перерастает в политический скандал.
А для скандала нужны герои. Известно, главные герои — Томас и Эрих. Однако американцы постараются оставить Томаса в тени, а один Эрих — очень мелкий герой. Кто стоит за Эрихом — такой будет первый вопрос.
«Разыскивают бельгийца». Таинственный бельгиец — вот что могло бы подогреть интерес публики и дать повод для всяких комментариев: представитель левых или правых экстремистов, орудие мафии, коммунистический агент. Короче говоря, нет ничего удивительного, если вскоре ты увидишь свой портрет на первых страницах газет.
Конечно, не исключено, что американцы с самого начала закрыли двери перед носом любознательных: не вмешивайтесь в наши внутренние дела! Возможно, никто и не разыскивает бельгийца. Возможно, все это прятанье на вилле, закрытые ставни, голодание лишь фрагмент очередной инсценировки Сеймура. Держит тебя тут, мол, надо пересидеть, а на самом деле обдумывает какой-то новый ход. Это в его духе. Ради этого он может даже поголодать. Если он тайком не жует за стеной заранее припасенные сандвичи. Это предположение так возмущает меня, что проходит какое-то время, пока я снова собираюсь с мыслями.
«Разыскивают какого-то бельгийца, Майкл». — «Но я же не бельгиец, Уильям. Я — австриец». — «Австриец или бельгиец, они ищут вас. Можете иметь сто разных паспортов, но физиономия у вас одна, как вы справедливо заметили».
Вполне вероятно, что меня все-таки разыскивают. Собственноручно толкнув меня в болото, Сеймур теперь прикидывается моим спасителем. Мол, я столкнул, но не хотел, чтобы вы утонули, мне жаль вас. К сожалению, роль спасителя не перечеркивает его обычного амплуа: если Уильям говорит, что кого-то спасает, можно поставить на том человеке крест. Крест — на Грейс, а теперь, возможно, и на тебе.
Вероятней всего, что ты до сих пор нужен ему. И это не так уж и плохо, ибо в этом случае он будет стараться сберечь тебя еще какое-то время. А потом… Потом — прощайте, Майкл, думаю, вы и сами как-нибудь найдете дорогу, имея два паспорта. Прощайте или пусть земля будет вам пухом — какая разница?
Темнеет. Это наталкивает меня на мысль, что можно шире приоткрыть ставни, чтоб отогнать сон и глотнуть вместо ужина немного вечерней прохлады. Только я высовываю голову в окно, как слышу за спиной знакомый, немного хриплый голос:
— Я уже говорил вам, дорогой мой, что лишняя реклама нам ни к чему.
— Какая реклама? На улице почти темно.
— Да, «почти», но не совсем.
Отхожу от окна и устраиваюсь в кресле.
— Я только что установил, что в холодильнике снова образовался лед. Как вы смотрите на маленький аперитив перед ужином?
— Я считал бы лучше сразу приступить к ужину, — отвечаю я.
— Вы ничего не выиграете, — качает головой американец. — На ужин та же самая жидкость. Не забывайте, что наше виски изготовлено из кукурузы, а если для вас даже кукуруза не еда…
Легко вздохнув, я поднимаюсь с кресла:
— Хорошо, Уильям. Выпьем, только не напоминайте мне про еду.
Приносим из кухни все необходимое и устраиваемся за низеньким столиком. Глотнув ледяного напитка, я чувствую что-то похожее на удар в сведенный от голода желудок и дурман в голове. Поэтому решаю глотнуть еще с чисто профилактической целью. Чем больше у тебя задурманена голова, тем меньше думаешь, что ты голоден.
— Я не намерен интересоваться вашими тайнами, но не можете ли вы что-нибудь сказать по поводу связи? — спрашиваю я.
— Противоположная сторона до сих пор молчит, — коротко сообщает американец. Он щелкает зажигалкой, закрыв огонь ладонью, и на мгновение из темноты проступает его лицо, освещенное желтым пламенем.
— О какой связи вы мне рассказываете, если ни одного раза не воспользовались радио!
— Наоборот, воспользовался. Один-единственный раз. Вчера. Узнал, что документы наших с вами наблюдений переданы куда надо. Речь идет о совсем примитивной радиосвязи в радиусе восьмисот метров…
— …при помощи которой вы поддерживали контакт с Мод во время позавчерашней операции.
— Именно так. Откуда мне было знать, что после операции возникнут осложнения? Поэтому теперь у меня единственная аппаратура для связи — этот маломощный транзистор. Восемьсот метров — я же вам сказал. Молчание означает, что для Мод нежелательно приближаться на такое расстояние, поскольку дороги контролируются, или же она не отваживается отозваться, зная, что сообщения могут перехватить.
— Не исключено, что Мод просто заболела.
— Мод не может заболеть, — категорически возражает Сеймур.
— Или разбилась в автомобиле.
— Оставьте, Майкл. Легче месяц сбить с его орбиты, чем Мод — с шоссе. Тем более что Мод знает: она не имеет права попадать в аварию в такой момент.
— Учитывая вашу болезненную подозрительность, такое доверие к Мод мне кажется просто странным.
— Я знаю, с кем имею дело.
— А если ее задержали военные?
— Даже если они и сделают это под каким-то предлогом, все равно ничего не добьются. На Мод нитка оборвется, Майкл.
— Вам это лучше знать.
— Знаю. Ибо если нитка не оборвется на Мод, она дойдет до меня. А если дойдет до меня, то может дотянуться и до высокого начальства. Такого никакое начальство не допустит. Нитка всегда обрывается хоть за один виток до высокого начальства.
— Но в этом случае Мод сгорит.
— Грубо говоря, да. Ведь ей за то и платят, чтоб она играла роль электрического предохранителя.
— Точно так же, как и я. С той лишь разницей, что мне никто не платит.
— Ну, ваш случай особый, — признает Сеймур, и снова звенит стакан. — Вы даже не представляете себе, как облегчили бы мое положение, если бы вдруг исчезли где-то в неизвестном направлении.
Кажется, он говорит это искренне, и я молчу. Ночной ветер усилился. Постукивают ставни, нарушая тишину, которая наступила в темной комнате.
— Вы вынуждаете меня чувствовать себя виноватым в том, что вы до сих пор не учинили надо мной расправы, — замечаю я, ибо пауза слишком затянулась.
— Я уже думал и об этом. Но, наверное, и вы хорошо знаете: намного труднее спрятать труп, чем живого человека. Живой человек может незаметно пройти мимо полицейского, а на труп он почему-то обязательно обратит внимание. Чей это труп, почему он очутился именно тут, а не в другом месте, кто его оставил… И потом, этот противный запах… Нет, Майкл, вы все же мне друг! И я не хочу видеть вас трупом.
Как-то проходит и эта ночь.
Ночью хоть и с перерывами, но спишь, тебе что-то снится, преимущественно кошмары. А днем намного хуже. Кажется, ты проснулся невесть когда, а на улице все еще утро, мы сидим в кухне после того, как уже давно выпили горький невкусный кофе, последний кофе на этой проклятой вилле.
За свою жизнь я испытал достаточно всяких неприятностей, но я никогда не думал, что так трудно вытерпеть трое голодных суток. Лишь теперь начинаю понимать, что голод такое великое зло. Лишь теперь, когда время словно остановилось, когда даже Сеймур замолчал, а я собираюсь с силами, чтоб снова переместиться на диван и неподвижно замереть там.
— Просыпайтесь, Майкл, — слышу хрипловатый голос.
Голос доносится издали, потому что как раз в этот миг я потонул в бездонной глубине, из которой я не хочу выныривать на поверхность для пустой болтовни.
— Просыпайтесь, Майкл, быстрей! — снова раздается голос.
— А? Что случилось? — бормочу я, стараясь стряхнуть с себя сон.
— Тот тип… Наверное, он ищет вас… Его сюда нельзя впускать, — объясняет американец, трогая меня за плечо.
Сделав усилие, поднимаюсь и припадаю к щели в ставне.
На поляне перед виллой остановился черный «опель» — странно, как я не услыхал! — а в «опеле», если мне не изменяет зрение, сидит так называемый шеф Мод — мистер Фрэнк или Франк.
Когда я выхожу наружу, он делает мне энергичный знак подойти.
— Здравствуйте, Каре… Возьмите сумку на заднем сиденье… Это вам передала Мод.
Едва я успел взять сумку, выслушав его невразумительный монолог, как Франк махнул на прощанье рукой, и машина скрылась.
— А тип очень напуган, — замечает Сеймур, когда я возвращаюсь в комнату. — Это плохо.
Он нетерпеливо достает из емкой базарной сумки колбасу, брынзу, консервы, хлебцы — чего там только нет! Наконец вынимает маленький заклеенный конверт:
— Это вам…
— Еще чего! — возражаю я.
— Вскрывайте, это вам, — настаивает американец.
Действительно, на конверте скромно обозначено мое имя. Внутри записка с лаконичным текстом: «Много не ешьте» — и второй конверт — уже без надписи.
— А это мне, — говорит Сеймур.
Он вскрывает конверт, быстро пробегает глазами коротенькое письмо, потом глядит на меня и снова перечитывает. Его всегда угрюмое лицо, кажется, стало еще угрюмей.
— Наверное, плохие новости?
Он задумчиво смотрит на меня, словно все еще обдумывает то, о чем речь идет в письме, потом спокойно говорит:
— Наоборот, новости хорошие, в частности, те, что касаются вас. Контроль на дорогах сегодня днем снят, завтра, наверное, приедет Мод и заберет вас.
— И это все?
— Все, это касается вас, — уточняет Сеймур, делая ударение на последнем слове. — А что касается меня…
Он замолкает, берет из пачки на столе сигарету и щелкает зажигалкой. Потом выпускает несколько густых струек дыма и добавляет:
— Надо было бы извиниться перед вами за напрасно отнятое у вас время. Операция аннулирована. Конечно, благодарят за старательность, но добытые нами документы спрятали в архив или бросили в огонь. Приказ однозначный: довольно заниматься Райеном!
— Следовательно, вся эта история оказалась бессмысленной, — замечаю я.
— Еще неизвестно, — твердо возражает американец.
— Но вы же сами говорите, что приказ ясный: довольно заниматься Райеном!
— Да. Но кто знает, что я получил это распоряжение? Пока оно дойдет до адресата, пройдет несколько дней. А за это время с людьми может случиться все что угодно, в том числе и с Райеном.
— Уильям, у меня такое чувство, словно вы снова хватаете меня за горло.
— Не волнуйтесь. Вы мне больше не нужны. Отныне события будут развиваться иначе.
Придвигаю ногой кухонный табурет и сажусь на него. Хотя я и проглотил чудесную свежую ветчину, колени у меня все еще дрожат от слабости.
— Понимаю ваше состояние, — соглашаюсь я, поскольку упомянутая ветчина возвратила мне добродушное настроение. — Затратишь столько времени на служебное задание…
— Это не служебное задание, — возражает американец.
— Следовательно, самоинициатива?
— И не самоинициатива.
— Неужели может быть что-то третье?
— Вот именно! Представьте себе такое: один из больших шефов приглашает вас прогуляться на автомобиле — выпить с ним на природе по рюмке. И когда вы пьете, он говорит: нет ли у вас желания посетить Германию? Не мешало бы присмотреться к Райену — знаете такого? — выяснить, какую комбинацию он разрабатывает, ведь это великий мастер комбинаций, как и его отец, хотя и не в таких масштабах. Старый Райен теперь стремится получить заказ на изготовление нового самолета. И наверное, получит. Конечно, если его сын не впутается в какой-нибудь скандал…
Сеймур замолкает и смотрит на меня:
— Понятно?
— Посылают охотиться на львов на собственный риск и ответственность.
— Вот именно.
— Но вы же могли отказаться.
— Если бы была возможность отказаться, никто бы не начинал такого разговора. Они заранее знали, что я не откажусь.
— Потому что ненавидите Райена.
— Ну, ненавижу — это слишком громко сказано. Такие типы заслуживают не больше чем пренебрежение.
— Так пренебрегайте им и не пачкайте им руки.
Сеймур смотрит на меня, немного сощурившись, словно думает, стоит ил возражать. Потом допивает виски, ставит стакан на стол и закуривает очередную сигарету.
— Вчера вы удивлялись, когда я сказал, что избрал эту профессию ради свободы. Вы удивлялись не без основания. Какая может быть свобода, ведь мы, по сути, военные! А теперь, однако, видите, что я прав. Какая свобода? А вот, например, свобода утереть нос мерзавцу из высших кругов. Из самых высоких, Майкл!
— И что вам это даст? Если и будет какая-то польза, то, наверное, вашему шефу, который связан с конкурирующей фирмой.
— Очевидно.
— Так что же вы выигрываете?
— Несколько часов хорошего настроения. Разве этого мало? Представляете, как эти напыщенные индюки, Райен-отец и Райен-сын, вытаращат глаза, получив такой удар!
— Теперь мне ясно. Вы действительно ненавидите Райена.
— Говорил же вам: я его не могу ненавидеть. Я слишком хорошо знаю Райена. Помню еще с университета, а через некоторое время и по секретной службе. Помню это ничтожество, который опережал талантливых только потому, что был наследником одного из молодых капиталистов.
— Молодого или старого, какое это имеет значение?
— Тут есть один нюанс. Маленький нюанс иногда имеет большое значение. Старые придерживаются определенных правил приличия, Майкл. Старые обогащаются, опираясь на законы, которые они сами создали. А молодые глумятся даже над собственными законами. Коррупция, аферы.
После недолгого молчания опять звучит голос Сеймура:
— Вот я просто захотел развлечься, почувствовать, что выполнил личную прихоть, свою собственную! Понимаете или нет? Свою, а не указание высшей инстанции. Что хоть раз позволил себе такую роскошь — действовать свободно.
— Уильям, — говорю я, — выходит, вы совсем не циник — вы моралист.
— Я не моралист, — крутит головой американец.
— Моралист, — настаиваю я. — Из категории тех наихудших моралистов, которые не отваживаются признаться в этом даже себе.
Я надеялся увидеть Сеймура на следующий день угнетенным и угрюмым, но, очевидно, ошибся. Одеваясь, слышу, как из кухни доносится хриплое пение. Уильям поет. Дожили!
— Будете пить растворимый кофе, Майкл?
— Это специально для вас, — отвечаю я. — Мод отлично знает, что я не люблю растворимый кофе. Эта женщина обожествляет вас.
— Почему вы считаете, что все должны меня ненавидеть? — равнодушно спрашивает американец, переставляя с электрической плитки на стол посудину с кипятком.
— Раньше я думал, что вы излучаете опасные лучи, очень вредные для окружающих. Теперь же у меня такое чувство, что ваши отравляющие эманации больше всего отравляют вас самого. Наверное, вы истощены и радиус их действия уменьшился.
— С годами все мы меняемся. Наши силы тают, и это вынуждает нас становиться смирнее, даже добродушнее.
Я мог бы убедить его, что он мало изменился и вряд ли стал добродушным, но промолчал. Если не обращать внимания на поседевшие волосы, это тот самый Сеймур, герой моих кошмаров.
Он поднимается, делает несколько шагов по кухне и останавливается около окна.
— Не кажется ли вам, что уже время открыть ставни? — предлагаю я. — Тут можно задохнуться.
— Не надо торопиться. Дождемся Мод.
Но она не появляется ни в обед, ни после обеда, и мы, потеряв желание разговаривать, ходим, словно звери в клетке, каждый в своей комнате.
Садится солнце, когда мой напряженный слух различает гудение мотора. Немного погодя между деревьями выныривает зеленый «мерседес». Мод входит в дом, приветливо улыбаясь, но на ее улыбку Сеймур отвечает сухим замечанием:
— Вчера вы не додумались передать через своего Франка газеты.
Она достает из сумки газету и протягивает ее Сеймуру. Тот берет и передает мне:
— Посмотрите, Альбер.
Тем временем он, наверное, успел кивнуть Мод, потому что они вдвоем выходят в комнату американца. Военный совет продолжается минут десять, времени вполне достаточно, чтоб прочитать не только коротенькую заметку от инциденте, но и зарубежные новости.
Судя по информации, взрыв на складе произошел в результате короткого замыкания, одна жертва — техник Эрих Прель, найденный на месте происшествия. Других имен не упоминается. Подробностей нет.
Ну и хорошо. Откровенно говоря, взрыв в каком-то сарае с устаревшим оружием вряд ли может кого-то взволновать. Старое железо превратилось в обгоревшее железо, только и всего. Кто станет раздувать историю вокруг такой мелочи, к тому же единственная жертва — какой-то техник!
Коротенькая заметка, безусловно, прошла сквозь фильтр военной цензуры. Выходит, Сеймур прав. Если и возникнет скандал, то он останется почти не замеченным. Напрасно надеяться, что ты станешь звездой газетной хроники!
И все же американские власти разыскивают бельгийца. Возможно, популярность и обошла тебя, но полиция не обойдет. Возможно, на дорогах вокруг контроль и снят, но на пограничных пунктах он, безусловно, действует. Когда разыскивают иностранца, вероятней всего подстерегать его на границе.
— Такие, значит, дела, Альбер, — говорит Сеймур, когда они возвращаются в комнату. — Мод нашла вам тихое, спокойное жилище в Майнце. Проведете там несколько дней, пока эта история совсем заглохнет, тем временем вам подготовят канал для побега. И тогда мы вам скажем: бывайте!
Увидев, что я намереваюсь возразить, он поднимает руку и добавляет:
— Конечно, мы можем попрощаться с вами и сейчас, если вы очень настаиваете. Я же вам сказал, что наша общая деятельность закончилась. Однако не уверен, что вы справитесь сами, имея два паспорта, из которых ни одни не годится.
— Хорошо, — соглашаюсь я. — Буду рассчитывать на вашу помощь.
— И не ошибетесь. А теперь Мод вывезет вас. Я останусь помыть тарелки.
— О, мистер… — восклицает Мод, которая привыкла принимать за чистую монету каждое слово шефа. — Если только ради тарелок…
— Идите, идите, — кивает Сеймур. — Сейчас самое удобное время для этой операции.
— Сейчас самое удобное время, — повторяет Мод, когда мы направляемся к автомобилю. — Когда едешь очень поздно, вызываешь подозрение.
Я собираюсь устроиться на своем привычном «месте мертвеца», однако Мод предупреждает меня:
— Не сюда, Альбер. Ложитесь на заднее сиденье и укройтесь этим плащом. Не надо, чтоб вас видели. И еще одно: вы уже не бельгиец. Вы — австриец. Вот ваш паспорт. Конечно, лучше, чтоб не дошло до предъявления паспортов.
Она включает мотор, и машина плавно трогается, сворачивает, поднимается вверх и выезжает на шоссе.
Такого со мной еще не было — путешествовать в виде ручного багажа, брошенного на заднее сиденье.
9
На следующее утро я выхожу в кухню сполоснуть лицо и вижу там Сеймура, который возится около электрической плитки.
— Не работала, — говорит он. — Но теперь все хорошо.
— Никогда не думал, что вы можете варить кофе и даже чинить электрические плитки, — замечаю я, когда мы сидим перед фаянсовыми чашками с темной горячей жидкостью.
— Я могу делать миллион дел. Кажется, я уже говорил вам, что в молодости прошел все этапы нищеты.
— И очень радуетесь, что вырвались из нее.
— Человек никогда не может вырваться из нищеты, Майкл. Он может только заменить одну нищету на другую, — качает головой американец.
Он вынимает изо рта сигарету, отпивает из чашки и констатирует:
— Эта бурда сохранила из всех своих натуральных качеств только горечь. Но и это лучше, чем совсем ничего.
— Вы уверены, что тут ничего не найдется съестного?
— Я все обшарил. Два ящика виски, только что распакованный кофе да еще вода в кране — это все наши пищевые продукты.
— Надеюсь все-таки, что Мод возвратится раньше, чем мы вспухнем с голода, — говорю я.
— Надейтесь, — подбадривает меня Сеймур. — Это способствует кровообращению.
— Но вы не убедите меня, что сидеть тут без какой-либо связи с окружающим миром…
— Конечно, нет. В нашей работе связь всегда необходима. Но что сделаешь, если тебе не отвечают…
Я намереваюсь спросить что-то еще, когда с поляны перед виллой доносится шум мотора.
— Если кто-то попытается войти, вам придется исчезнуть, конечно, через окно, — быстро бросает Сеймур, поднимаясь и направляясь к двери.
Иду вслед за ним и припадаю глазами к щели между створками дверей первой комнаты. На поляне остановился военный «джип» с четырьмя американцами в униформе и в белых касках. Военная полиция. Двое из них направляются сюда, небрежно держа в руках автоматы. Сеймур выходит навстречу гостям. Обмен репликами, которых мне не слышно. Предъявление документов, которых я не могу увидеть. Документ, кажется, вызывает уважение к Сеймуру, ибо суровые полицейские становятся приветливей. Еще несколько реплик, потом гости возвращаются в «джип».
— Разыскивают какого-то бельгийца, — объясняет мне американец, когда шум мотора затих вдали.
— Искали меня, а нашли вас, — уточняю я, в свою очередь. — Не очень волнуетесь, что вас застукали?
— Почему вы считаете, что меня застукали? — сводит брови Сеймур. — Неужели только вы можете иметь два паспорта?
Он умолкает. Потом говорит:
— Следовательно, разыскивают вас. Этого надо было ожидать. Интересно только, кто поднял тревогу — Райен или Томас?
— Райен не заинтересован в этом после того, как он забрал деньги.
— Банкноты были фальшивые, все до единого, Майкл. Служебный реквизит — и не больше. Неужели вы допускали, что я отдам какому-то мошеннику настоящие доллары! У Райена есть все основания выдать вас, потому что вас ему рекомендовал Томас. Томас тоже может это сделать после того, как вы заключили соглашение с Райеном.
Он задумчиво втыкает в уголок рта сигарету и щелкает зажигалкой.
— Как у нас с сигаретами? — спрашиваю я, тоже закуривая.
— Этого больше, чем нужно. Так же, как и виски. А что, если выпить по стакану шотландского?
— Я согласен на все, лишь бы притупить адскую боль в желудке.
— Да, Райен или Томас — вот в чем проблема, — вслух размышляет Сеймур.
— Какое это имеет значение для вас? Ведь ваша операция завершена.
— А вы, Майкл?
— Не убеждайте меня, что вас так беспокоит моя судьба.
— Вопрос о вашей судьбе в самом деле не решен. А я не люблю нерешенных вопросов. Со вчерашним взрывом взлетели в воздух и готовые решения. Теперь придется ждать. Это даст нам возможность подумать.
День проходит если не во сне, то, по крайней мере, в какой-то летаргии.
Лежишь на скрипучем диване и ощупываешь взглядом полутьму над головой, пока затуманится в глазах и ты окажешься в сновидении, таком запутанном, что невозможно и пересказать.
Наконец осознаешь, что ты снова проснулся или пребываешь в полузабытьи — это почти одинаково, — и тебя одолевают мысли, назойливые, как осенние мухи.
Вот тот взрыв… Для Сеймура он не больше чем мелкая неприятность. Он даже не знает, что именно произошло, или делает вид, что не знает, хотя именно он, возможно, подготовил эту акцию. Хотя не исключено, что Сеймур в самом деле не причастен, и это даже придает еще больше блеска всей операции. Но ведь между твоими интересами и интересами Сеймура есть определенная дистанция.
«Скандал третьей категории» — так сказал американец. Скандал, что остается тайной. Однако такой оглушительный взрыв не может сохраняться в тайне. Им занимается прежде всего военная полиция, а потом общественность. Отзвук этого нежелательного взрыва на полузабытом складе может быть намного громче, чем кое-кто надеется. Атмосфера шпиономании, подготовка к предстоящим выборам, недостаток других сенсаций в данный момент — и вот мелкий инцидент перерастает в политический скандал.
А для скандала нужны герои. Известно, главные герои — Томас и Эрих. Однако американцы постараются оставить Томаса в тени, а один Эрих — очень мелкий герой. Кто стоит за Эрихом — такой будет первый вопрос.
«Разыскивают бельгийца». Таинственный бельгиец — вот что могло бы подогреть интерес публики и дать повод для всяких комментариев: представитель левых или правых экстремистов, орудие мафии, коммунистический агент. Короче говоря, нет ничего удивительного, если вскоре ты увидишь свой портрет на первых страницах газет.
Конечно, не исключено, что американцы с самого начала закрыли двери перед носом любознательных: не вмешивайтесь в наши внутренние дела! Возможно, никто и не разыскивает бельгийца. Возможно, все это прятанье на вилле, закрытые ставни, голодание лишь фрагмент очередной инсценировки Сеймура. Держит тебя тут, мол, надо пересидеть, а на самом деле обдумывает какой-то новый ход. Это в его духе. Ради этого он может даже поголодать. Если он тайком не жует за стеной заранее припасенные сандвичи. Это предположение так возмущает меня, что проходит какое-то время, пока я снова собираюсь с мыслями.
«Разыскивают какого-то бельгийца, Майкл». — «Но я же не бельгиец, Уильям. Я — австриец». — «Австриец или бельгиец, они ищут вас. Можете иметь сто разных паспортов, но физиономия у вас одна, как вы справедливо заметили».
Вполне вероятно, что меня все-таки разыскивают. Собственноручно толкнув меня в болото, Сеймур теперь прикидывается моим спасителем. Мол, я столкнул, но не хотел, чтобы вы утонули, мне жаль вас. К сожалению, роль спасителя не перечеркивает его обычного амплуа: если Уильям говорит, что кого-то спасает, можно поставить на том человеке крест. Крест — на Грейс, а теперь, возможно, и на тебе.
Вероятней всего, что ты до сих пор нужен ему. И это не так уж и плохо, ибо в этом случае он будет стараться сберечь тебя еще какое-то время. А потом… Потом — прощайте, Майкл, думаю, вы и сами как-нибудь найдете дорогу, имея два паспорта. Прощайте или пусть земля будет вам пухом — какая разница?
Темнеет. Это наталкивает меня на мысль, что можно шире приоткрыть ставни, чтоб отогнать сон и глотнуть вместо ужина немного вечерней прохлады. Только я высовываю голову в окно, как слышу за спиной знакомый, немного хриплый голос:
— Я уже говорил вам, дорогой мой, что лишняя реклама нам ни к чему.
— Какая реклама? На улице почти темно.
— Да, «почти», но не совсем.
Отхожу от окна и устраиваюсь в кресле.
— Я только что установил, что в холодильнике снова образовался лед. Как вы смотрите на маленький аперитив перед ужином?
— Я считал бы лучше сразу приступить к ужину, — отвечаю я.
— Вы ничего не выиграете, — качает головой американец. — На ужин та же самая жидкость. Не забывайте, что наше виски изготовлено из кукурузы, а если для вас даже кукуруза не еда…
Легко вздохнув, я поднимаюсь с кресла:
— Хорошо, Уильям. Выпьем, только не напоминайте мне про еду.
Приносим из кухни все необходимое и устраиваемся за низеньким столиком. Глотнув ледяного напитка, я чувствую что-то похожее на удар в сведенный от голода желудок и дурман в голове. Поэтому решаю глотнуть еще с чисто профилактической целью. Чем больше у тебя задурманена голова, тем меньше думаешь, что ты голоден.
— Я не намерен интересоваться вашими тайнами, но не можете ли вы что-нибудь сказать по поводу связи? — спрашиваю я.
— Противоположная сторона до сих пор молчит, — коротко сообщает американец. Он щелкает зажигалкой, закрыв огонь ладонью, и на мгновение из темноты проступает его лицо, освещенное желтым пламенем.
— О какой связи вы мне рассказываете, если ни одного раза не воспользовались радио!
— Наоборот, воспользовался. Один-единственный раз. Вчера. Узнал, что документы наших с вами наблюдений переданы куда надо. Речь идет о совсем примитивной радиосвязи в радиусе восьмисот метров…
— …при помощи которой вы поддерживали контакт с Мод во время позавчерашней операции.
— Именно так. Откуда мне было знать, что после операции возникнут осложнения? Поэтому теперь у меня единственная аппаратура для связи — этот маломощный транзистор. Восемьсот метров — я же вам сказал. Молчание означает, что для Мод нежелательно приближаться на такое расстояние, поскольку дороги контролируются, или же она не отваживается отозваться, зная, что сообщения могут перехватить.
— Не исключено, что Мод просто заболела.
— Мод не может заболеть, — категорически возражает Сеймур.
— Или разбилась в автомобиле.
— Оставьте, Майкл. Легче месяц сбить с его орбиты, чем Мод — с шоссе. Тем более что Мод знает: она не имеет права попадать в аварию в такой момент.
— Учитывая вашу болезненную подозрительность, такое доверие к Мод мне кажется просто странным.
— Я знаю, с кем имею дело.
— А если ее задержали военные?
— Даже если они и сделают это под каким-то предлогом, все равно ничего не добьются. На Мод нитка оборвется, Майкл.
— Вам это лучше знать.
— Знаю. Ибо если нитка не оборвется на Мод, она дойдет до меня. А если дойдет до меня, то может дотянуться и до высокого начальства. Такого никакое начальство не допустит. Нитка всегда обрывается хоть за один виток до высокого начальства.
— Но в этом случае Мод сгорит.
— Грубо говоря, да. Ведь ей за то и платят, чтоб она играла роль электрического предохранителя.
— Точно так же, как и я. С той лишь разницей, что мне никто не платит.
— Ну, ваш случай особый, — признает Сеймур, и снова звенит стакан. — Вы даже не представляете себе, как облегчили бы мое положение, если бы вдруг исчезли где-то в неизвестном направлении.
Кажется, он говорит это искренне, и я молчу. Ночной ветер усилился. Постукивают ставни, нарушая тишину, которая наступила в темной комнате.
— Вы вынуждаете меня чувствовать себя виноватым в том, что вы до сих пор не учинили надо мной расправы, — замечаю я, ибо пауза слишком затянулась.
— Я уже думал и об этом. Но, наверное, и вы хорошо знаете: намного труднее спрятать труп, чем живого человека. Живой человек может незаметно пройти мимо полицейского, а на труп он почему-то обязательно обратит внимание. Чей это труп, почему он очутился именно тут, а не в другом месте, кто его оставил… И потом, этот противный запах… Нет, Майкл, вы все же мне друг! И я не хочу видеть вас трупом.
Как-то проходит и эта ночь.
Ночью хоть и с перерывами, но спишь, тебе что-то снится, преимущественно кошмары. А днем намного хуже. Кажется, ты проснулся невесть когда, а на улице все еще утро, мы сидим в кухне после того, как уже давно выпили горький невкусный кофе, последний кофе на этой проклятой вилле.
За свою жизнь я испытал достаточно всяких неприятностей, но я никогда не думал, что так трудно вытерпеть трое голодных суток. Лишь теперь начинаю понимать, что голод такое великое зло. Лишь теперь, когда время словно остановилось, когда даже Сеймур замолчал, а я собираюсь с силами, чтоб снова переместиться на диван и неподвижно замереть там.
— Просыпайтесь, Майкл, — слышу хрипловатый голос.
Голос доносится издали, потому что как раз в этот миг я потонул в бездонной глубине, из которой я не хочу выныривать на поверхность для пустой болтовни.
— Просыпайтесь, Майкл, быстрей! — снова раздается голос.
— А? Что случилось? — бормочу я, стараясь стряхнуть с себя сон.
— Тот тип… Наверное, он ищет вас… Его сюда нельзя впускать, — объясняет американец, трогая меня за плечо.
Сделав усилие, поднимаюсь и припадаю к щели в ставне.
На поляне перед виллой остановился черный «опель» — странно, как я не услыхал! — а в «опеле», если мне не изменяет зрение, сидит так называемый шеф Мод — мистер Фрэнк или Франк.
Когда я выхожу наружу, он делает мне энергичный знак подойти.
— Здравствуйте, Каре… Возьмите сумку на заднем сиденье… Это вам передала Мод.
Едва я успел взять сумку, выслушав его невразумительный монолог, как Франк махнул на прощанье рукой, и машина скрылась.
— А тип очень напуган, — замечает Сеймур, когда я возвращаюсь в комнату. — Это плохо.
Он нетерпеливо достает из емкой базарной сумки колбасу, брынзу, консервы, хлебцы — чего там только нет! Наконец вынимает маленький заклеенный конверт:
— Это вам…
— Еще чего! — возражаю я.
— Вскрывайте, это вам, — настаивает американец.
Действительно, на конверте скромно обозначено мое имя. Внутри записка с лаконичным текстом: «Много не ешьте» — и второй конверт — уже без надписи.
— А это мне, — говорит Сеймур.
Он вскрывает конверт, быстро пробегает глазами коротенькое письмо, потом глядит на меня и снова перечитывает. Его всегда угрюмое лицо, кажется, стало еще угрюмей.
— Наверное, плохие новости?
Он задумчиво смотрит на меня, словно все еще обдумывает то, о чем речь идет в письме, потом спокойно говорит:
— Наоборот, новости хорошие, в частности, те, что касаются вас. Контроль на дорогах сегодня днем снят, завтра, наверное, приедет Мод и заберет вас.
— И это все?
— Все, это касается вас, — уточняет Сеймур, делая ударение на последнем слове. — А что касается меня…
Он замолкает, берет из пачки на столе сигарету и щелкает зажигалкой. Потом выпускает несколько густых струек дыма и добавляет:
— Надо было бы извиниться перед вами за напрасно отнятое у вас время. Операция аннулирована. Конечно, благодарят за старательность, но добытые нами документы спрятали в архив или бросили в огонь. Приказ однозначный: довольно заниматься Райеном!
— Следовательно, вся эта история оказалась бессмысленной, — замечаю я.
— Еще неизвестно, — твердо возражает американец.
— Но вы же сами говорите, что приказ ясный: довольно заниматься Райеном!
— Да. Но кто знает, что я получил это распоряжение? Пока оно дойдет до адресата, пройдет несколько дней. А за это время с людьми может случиться все что угодно, в том числе и с Райеном.
— Уильям, у меня такое чувство, словно вы снова хватаете меня за горло.
— Не волнуйтесь. Вы мне больше не нужны. Отныне события будут развиваться иначе.
Придвигаю ногой кухонный табурет и сажусь на него. Хотя я и проглотил чудесную свежую ветчину, колени у меня все еще дрожат от слабости.
— Понимаю ваше состояние, — соглашаюсь я, поскольку упомянутая ветчина возвратила мне добродушное настроение. — Затратишь столько времени на служебное задание…
— Это не служебное задание, — возражает американец.
— Следовательно, самоинициатива?
— И не самоинициатива.
— Неужели может быть что-то третье?
— Вот именно! Представьте себе такое: один из больших шефов приглашает вас прогуляться на автомобиле — выпить с ним на природе по рюмке. И когда вы пьете, он говорит: нет ли у вас желания посетить Германию? Не мешало бы присмотреться к Райену — знаете такого? — выяснить, какую комбинацию он разрабатывает, ведь это великий мастер комбинаций, как и его отец, хотя и не в таких масштабах. Старый Райен теперь стремится получить заказ на изготовление нового самолета. И наверное, получит. Конечно, если его сын не впутается в какой-нибудь скандал…
Сеймур замолкает и смотрит на меня:
— Понятно?
— Посылают охотиться на львов на собственный риск и ответственность.
— Вот именно.
— Но вы же могли отказаться.
— Если бы была возможность отказаться, никто бы не начинал такого разговора. Они заранее знали, что я не откажусь.
— Потому что ненавидите Райена.
— Ну, ненавижу — это слишком громко сказано. Такие типы заслуживают не больше чем пренебрежение.
— Так пренебрегайте им и не пачкайте им руки.
Сеймур смотрит на меня, немного сощурившись, словно думает, стоит ил возражать. Потом допивает виски, ставит стакан на стол и закуривает очередную сигарету.
— Вчера вы удивлялись, когда я сказал, что избрал эту профессию ради свободы. Вы удивлялись не без основания. Какая может быть свобода, ведь мы, по сути, военные! А теперь, однако, видите, что я прав. Какая свобода? А вот, например, свобода утереть нос мерзавцу из высших кругов. Из самых высоких, Майкл!
— И что вам это даст? Если и будет какая-то польза, то, наверное, вашему шефу, который связан с конкурирующей фирмой.
— Очевидно.
— Так что же вы выигрываете?
— Несколько часов хорошего настроения. Разве этого мало? Представляете, как эти напыщенные индюки, Райен-отец и Райен-сын, вытаращат глаза, получив такой удар!
— Теперь мне ясно. Вы действительно ненавидите Райена.
— Говорил же вам: я его не могу ненавидеть. Я слишком хорошо знаю Райена. Помню еще с университета, а через некоторое время и по секретной службе. Помню это ничтожество, который опережал талантливых только потому, что был наследником одного из молодых капиталистов.
— Молодого или старого, какое это имеет значение?
— Тут есть один нюанс. Маленький нюанс иногда имеет большое значение. Старые придерживаются определенных правил приличия, Майкл. Старые обогащаются, опираясь на законы, которые они сами создали. А молодые глумятся даже над собственными законами. Коррупция, аферы.
После недолгого молчания опять звучит голос Сеймура:
— Вот я просто захотел развлечься, почувствовать, что выполнил личную прихоть, свою собственную! Понимаете или нет? Свою, а не указание высшей инстанции. Что хоть раз позволил себе такую роскошь — действовать свободно.
— Уильям, — говорю я, — выходит, вы совсем не циник — вы моралист.
— Я не моралист, — крутит головой американец.
— Моралист, — настаиваю я. — Из категории тех наихудших моралистов, которые не отваживаются признаться в этом даже себе.
Я надеялся увидеть Сеймура на следующий день угнетенным и угрюмым, но, очевидно, ошибся. Одеваясь, слышу, как из кухни доносится хриплое пение. Уильям поет. Дожили!
— Будете пить растворимый кофе, Майкл?
— Это специально для вас, — отвечаю я. — Мод отлично знает, что я не люблю растворимый кофе. Эта женщина обожествляет вас.
— Почему вы считаете, что все должны меня ненавидеть? — равнодушно спрашивает американец, переставляя с электрической плитки на стол посудину с кипятком.
— Раньше я думал, что вы излучаете опасные лучи, очень вредные для окружающих. Теперь же у меня такое чувство, что ваши отравляющие эманации больше всего отравляют вас самого. Наверное, вы истощены и радиус их действия уменьшился.
— С годами все мы меняемся. Наши силы тают, и это вынуждает нас становиться смирнее, даже добродушнее.
Я мог бы убедить его, что он мало изменился и вряд ли стал добродушным, но промолчал. Если не обращать внимания на поседевшие волосы, это тот самый Сеймур, герой моих кошмаров.
Он поднимается, делает несколько шагов по кухне и останавливается около окна.
— Не кажется ли вам, что уже время открыть ставни? — предлагаю я. — Тут можно задохнуться.
— Не надо торопиться. Дождемся Мод.
Но она не появляется ни в обед, ни после обеда, и мы, потеряв желание разговаривать, ходим, словно звери в клетке, каждый в своей комнате.
Садится солнце, когда мой напряженный слух различает гудение мотора. Немного погодя между деревьями выныривает зеленый «мерседес». Мод входит в дом, приветливо улыбаясь, но на ее улыбку Сеймур отвечает сухим замечанием:
— Вчера вы не додумались передать через своего Франка газеты.
Она достает из сумки газету и протягивает ее Сеймуру. Тот берет и передает мне:
— Посмотрите, Альбер.
Тем временем он, наверное, успел кивнуть Мод, потому что они вдвоем выходят в комнату американца. Военный совет продолжается минут десять, времени вполне достаточно, чтоб прочитать не только коротенькую заметку от инциденте, но и зарубежные новости.
Судя по информации, взрыв на складе произошел в результате короткого замыкания, одна жертва — техник Эрих Прель, найденный на месте происшествия. Других имен не упоминается. Подробностей нет.
Ну и хорошо. Откровенно говоря, взрыв в каком-то сарае с устаревшим оружием вряд ли может кого-то взволновать. Старое железо превратилось в обгоревшее железо, только и всего. Кто станет раздувать историю вокруг такой мелочи, к тому же единственная жертва — какой-то техник!
Коротенькая заметка, безусловно, прошла сквозь фильтр военной цензуры. Выходит, Сеймур прав. Если и возникнет скандал, то он останется почти не замеченным. Напрасно надеяться, что ты станешь звездой газетной хроники!
И все же американские власти разыскивают бельгийца. Возможно, популярность и обошла тебя, но полиция не обойдет. Возможно, на дорогах вокруг контроль и снят, но на пограничных пунктах он, безусловно, действует. Когда разыскивают иностранца, вероятней всего подстерегать его на границе.
— Такие, значит, дела, Альбер, — говорит Сеймур, когда они возвращаются в комнату. — Мод нашла вам тихое, спокойное жилище в Майнце. Проведете там несколько дней, пока эта история совсем заглохнет, тем временем вам подготовят канал для побега. И тогда мы вам скажем: бывайте!
Увидев, что я намереваюсь возразить, он поднимает руку и добавляет:
— Конечно, мы можем попрощаться с вами и сейчас, если вы очень настаиваете. Я же вам сказал, что наша общая деятельность закончилась. Однако не уверен, что вы справитесь сами, имея два паспорта, из которых ни одни не годится.
— Хорошо, — соглашаюсь я. — Буду рассчитывать на вашу помощь.
— И не ошибетесь. А теперь Мод вывезет вас. Я останусь помыть тарелки.
— О, мистер… — восклицает Мод, которая привыкла принимать за чистую монету каждое слово шефа. — Если только ради тарелок…
— Идите, идите, — кивает Сеймур. — Сейчас самое удобное время для этой операции.
— Сейчас самое удобное время, — повторяет Мод, когда мы направляемся к автомобилю. — Когда едешь очень поздно, вызываешь подозрение.
Я собираюсь устроиться на своем привычном «месте мертвеца», однако Мод предупреждает меня:
— Не сюда, Альбер. Ложитесь на заднее сиденье и укройтесь этим плащом. Не надо, чтоб вас видели. И еще одно: вы уже не бельгиец. Вы — австриец. Вот ваш паспорт. Конечно, лучше, чтоб не дошло до предъявления паспортов.
Она включает мотор, и машина плавно трогается, сворачивает, поднимается вверх и выезжает на шоссе.
Такого со мной еще не было — путешествовать в виде ручного багажа, брошенного на заднее сиденье.
9
Просыпаюсь с таким чувством, будто я лежу где-то в саду. Сад за окном шириной во всю стену. Легкий ветерок колышет ветви буйных зарослей, увенчанных огромными розовыми и фиолетовыми цветами, и в помещении чувствуется их благоухание.
В дверь стучат, но я не обращаю внимания. Стук становится настойчивей, потом слышен мелодичный женский голос:
— Альбер, вы спите?
— Да, сплю. Или, точнее, спал.
— Да ведь уже девять часов!
— Ну и что? Разве мы пойдем в церковь?
— Ваш завтрак остынет.
— С этого и надо было начинать, милая. Если вы хотите поднять с постели человека, начинайте с завтрака, а не с того, который сейчас час.
Через двадцать минут, умывшись и побрившись, я захожу в светлый холл, также украшенный цветами — преимущественно на обоях и занавесках. Однако прежде всего мое внимание привлекает роскошно накрытый стол.
— Последние дни мне вас очень недоставало, дорогая Мод.
— Знаю, знаю. Садитесь.
Наступает сосредоточенное молчание. Когда едят, не разговаривают, об этом можно прочитать в первой — лучшей брошюре о гигиене питания. И, только когда мы, отдав должное горячим блюдам, принимаемся за кофе, я спрашиваю:
— Какая программа?
— Программа та же: никуда не выходить.
— А вы?
— Я тоже.
Беру газеты и возвращаюсь назад в спальню, где меня ждут цветы и одиночество.
Одиночество… Самое дорогое приобретение человека, если верить Мод. Но одно дело — одиночество среди своих и совсем иное — среди чужих.
Следующий день, еще один и два дня потом проходят также за чтением газет, которое нарушается дремотой, хождением по комнате и приглашением в определенные часы: «Альбер, кушать подано!»
Короче говоря, то же самое положение осады, хотя квартира другая. Все-таки цветы, а самое главное — нет рядом Сеймура, который время от времени входит к тебе в комнату и сообщает, что этот мир надо было бы переделать заново, начав все от амебы.
В дверь стучат, но я не обращаю внимания. Стук становится настойчивей, потом слышен мелодичный женский голос:
— Альбер, вы спите?
— Да, сплю. Или, точнее, спал.
— Да ведь уже девять часов!
— Ну и что? Разве мы пойдем в церковь?
— Ваш завтрак остынет.
— С этого и надо было начинать, милая. Если вы хотите поднять с постели человека, начинайте с завтрака, а не с того, который сейчас час.
Через двадцать минут, умывшись и побрившись, я захожу в светлый холл, также украшенный цветами — преимущественно на обоях и занавесках. Однако прежде всего мое внимание привлекает роскошно накрытый стол.
— Последние дни мне вас очень недоставало, дорогая Мод.
— Знаю, знаю. Садитесь.
Наступает сосредоточенное молчание. Когда едят, не разговаривают, об этом можно прочитать в первой — лучшей брошюре о гигиене питания. И, только когда мы, отдав должное горячим блюдам, принимаемся за кофе, я спрашиваю:
— Какая программа?
— Программа та же: никуда не выходить.
— А вы?
— Я тоже.
Беру газеты и возвращаюсь назад в спальню, где меня ждут цветы и одиночество.
Одиночество… Самое дорогое приобретение человека, если верить Мод. Но одно дело — одиночество среди своих и совсем иное — среди чужих.
Следующий день, еще один и два дня потом проходят также за чтением газет, которое нарушается дремотой, хождением по комнате и приглашением в определенные часы: «Альбер, кушать подано!»
Короче говоря, то же самое положение осады, хотя квартира другая. Все-таки цветы, а самое главное — нет рядом Сеймура, который время от времени входит к тебе в комнату и сообщает, что этот мир надо было бы переделать заново, начав все от амебы.