Райнов Богумил. Тайфуны с ласковыми именами

- Настоящий.
- Настоящий? - Она смотрит на меня задумчиво. - А вы не боитесь
ошибиться?
У нее красивое лицо, но, чтобы увидеть, какое оно, это лицо, нужно,
улучив момент, поймать его в миг углубленности и раздумья, однако именно
тогда оно в чем-то теряет, потому что красота его в непрестанных
изменениях - в целой гамме взглядов, в улыбках, полуулыбках, в
ослепительном смехе алых губ, обнажающих красивые белые зубы, в
красноречивых изгибах этих губ, в движении бровей, в едва заметных волнах
настроения, пробегающих по этому то наивному и непорочному, то иронически
холодному или вызывающе чувственному лицу.
Быть может, ей двадцать три года, но, если окажется, что тридцать два,
я особенно удивляться не стану. Вообще-то иногда кажется, что ей тридцать
два, а иногда - двадцать три, однако я склоняюсь к гипотезе в пользу
третьего десятилетия или - ради галантности - в пользу конца второго.
Внешность часто бывает обманчива, а вот манера рассуждать, даже если
рассуждения не совсем искренние, говорит о многом.
- Скучаете?
Традиция этого вопроса, задаваемого моей квартиранткой всякий раз,
когда она возвращается из города, восходит к первой неделе нашего мирного
сосуществования. Но, говоря о нашем мирном сосуществовании, я не хочу,
чтобы меня неправильно поняли. Потому что если дама следует правилу "не
приставать к хозяину", то я со своей стороны соблюдаю принцип "не задевать
квартирантку".
Итак:
- Скучаете?
Этот вопрос был мне задан еще в конце первой недели.
- Нисколько, по крайней мере сейчас, - говорю в ответ. - Только что
смотрел "Черное досье".
- О Пьер! Перестаньте наконец паясничать с этим вашим досье. Я вас уже
достаточно хорошо знаю, чтобы понять, что телевизор вам служит главным
образом для освещения.
- Не надо было говорить, что я ничего не смыслю в импрессионизме, -
замечаю я с унылым видом. - Непростительная ошибка. Вы раз и навсегда
причислили меня к категории законченных тупиц.
- Вовсе нет. Законченные тупицы не способны скучать.
- Откуда вы взяли, что я скучаю?
- Невольно приходишь к такому заключению. По саду вы не гуляете, в кафе
у остановки не ходите, гостей не принимаете, в карты не играете,
поваренную книгу не изучаете, гимнастикой по утрам не занимаетесь...
Словом, вы не способны окунуться в скучную жизнь этого квартала. А раз не
способны, значит, скучаете.
- Только не в вашем присутствии.
- Благодарю. Но это не ответ. Потом добавляет, уже иным тоном - она
имеет обыкновение неожиданно менять тон:
- А может, секрет именно в том и состоит, чтобы погрузиться в царящую
вокруг летаргию? Раз уж плывешь по течению и обречена плыть до конца,
разумнее всего расслабиться и не оказывать никакого сопротивления...
- Вот и расслабляйтесь, кто вам мешает, - примирительно соглашаюсь я.
- Кто? - восклицает она опять другим тоном. - Желания, стремления,
мысль о том, что я могла бы столько увидеть и столько пережить, вместо
того чтобы прозябать в этом глухом квартале среди холмистой бернской
провинции.
- Не впадайте в хандру, - советую я. - Люди подыхают от тоски не только
в бернской провинции.
- Да, и все из-за того, что свыклись со своим углом и не мыслят иной
жизни. Одно и то же - пусть это будет даже индейка с апельсинами, -
повтори его раз пять, станет в тягость. А секрет состоит в том, чтобы
вовремя отказаться от того, что может стать в тягость, и избрать нечто
иное. Секрет - в переменах, в движении, а не в топтании на месте.
- Послушав вас, можно подумать, что самые счастливые люди на свете
шоферы и коммивояжеры.
- Зачем так упрощать?
- А вы не усложняйте. Я полагаю, если стремиться во что бы то ни стало
сделать свою жизнь интересней, можно добиться этого где угодно, даже в
таком дремотном углу, как этот, - конечно, при условии, что ты не лишен
воображения.
- Пожалуй, вы правы! - соглашается она, снова переменив тон. - Пусть
наша жизнь будет не такой уж интересной, но хотя бы менее скучной!
Говоря между нами, у меня не создается впечатления, что мою
квартирантку одолевает скука. Днем она без устали мечется между Острингом
и центром, да и будучи здесь, в этом дачном месте, продолжает сновать от
кондитерской на станцию, со станции в магазин или в Поселок Робинзона -
так именуют построенный с выдумкой ультрамодерный комплекс по ту сторону
холма, где у Розмари завелись знакомые по университету.
Когда она возвращается домой раньше меня, я частенько застаю ее на
аллее беседующей с кем-нибудь из соседей. Обаятельная внешность не
единственное преимущество Розмари. Она человек на редкость общительный и
приветливый, так что меня особенно не удивляет, когда однажды вечером она
спрашивает меня:
- Пьер" вы не возражаете, если мы завтра составим здесь партию в бридж?
Надеюсь, с игрой в бридж вы знакомы несколько лучше, нежели с
импрессионистами.
- Кто же будет нашими партнерами?
- Наша соседка Флора Зайлер и американец, который живет чуть выше, по
ту сторону аллеи, - Ральф Бэнтон.
- Я подозреваю, что вы их уже пригласили.
- Да... то есть... - Она сконфуженно замолкает.
- "Я не пью, гостей не созываю..." - цитирую я ее собственные слова.
- О Пьер!.. Не надо быть таким противным. Приглашая этих людей, я
заботилась прежде всего о вас. Думаю, надо же как-то вырвать человека из
цепких объятий этого "Черного досье".
- "Плафон" или "контра"? - лаконично спрашиваю я, чтобы положить конец
этим лицемерным излияниям.
- Что вы предпочтете, дорогой, - сговорчиво отвечает Розмари.
Следующий день - суббота, так что мы оба дома, хотя это не совсем так,
потому что с утра моя квартирантка катит на своей красной машине на
Остринг и обратно, чтобы доставить деликатесы, необходимые для легкой
закуски, а я тем временем забочусь о пополнении напитками нашего домашнего
бара, до сих пор существовавшего лишь номинально, для чего мне приходится
ехать в город, а едва вернувшись, я снова мчусь туда, чтобы прикупить
миндаля и зеленых маслин, так как Розмари считает, что без миндаля и
зеленых маслин не обойтись, однако, не успев отдышаться после возвращения,
я слышу слова Розмари: "А играть на чем будем, стола-то нет", на что я не
могу не возразить: "Как это нет стола?", после чего следует разъяснение,
что имеется в виду не обеденный, а специальный стол, крытый зеленым
сукном, к тому же такой стол прекрасно впишется в наш зеленый холл, хотя,
по-моему, вполне достаточно зеленых маслин, и в конце концов мне снова
приходится мчаться в город, долго бродить по торговому центру, прежде чем
удается найти соответствующее игральное сооружение, после чего я
возвращаюсь домой как раз вовремя, по крайней мере так говорит Розмари -
она не может не высказать своего удовлетворения по этому поводу, потому
что нужно помочь ей приготовить сандвичи.
Точно в шесть у парадной раздается звонок. Это, конечно же, упомянутый
Ральф Бэнтон, потому что мужчины - народ точный. Кроме того, Бэнтон, по
данным Розмари, работает юрисконсультом в каком-то банке, а юрисконсульты
отличаются исключительной точностью, особенно банковские.
Гость подносит моей квартирантке три орхидеи в целлофановой коробке -
надеюсь, не из тех, ядовитых, которых панически боится Бенато, - а меня
одаряет любезной, несколько сонной улыбкой, вполне в стиле сонного дачного
поселка. Этот черноокий флегматичный красавец, вероятно, уже разменял
четвертый десяток, но сорока еще явно не достиг. Разглядеть его более
тщательно удается после того, как мы размещаемся в холле, где всю тяжесть
разговора об этой несносной погоде и прочих вещах принимает на себя
Розмари, а мне остается только глазеть, молча покуривая.
Не знай я об этом заранее, вряд ли бы я счел его янки. Во всяком
случае, у него очень мало общего с тем типом породистого американского
самца, который вестерны возвели в образец. Хорошо сложенный, среднего
роста, Бэнтон обнаруживает явно выраженную склонность к полноте,
обуздывать которую ему, как видно, стоит немалых усилий. Черная грива
Бэнтона подстрижена не столь коротко, чтобы противоречить современной
моде, но и не столь длинно, чтобы роднить его с хиппи. У него черные брови
с каким-то меланхоличным изгибом и черные, исполненные меланхолии глаза -
их выражение неуловимо, скрытое где-то в полумраке ресниц. Слегка горбатый
нос, нисходящая, чуть надломленная линия которого тоже имеет нечто
меланхоличное. Полные губы очерчены на матовом лице весьма отчетливо. А
небольшая родинка на округлом подбородке, видимо, создает ему некоторые
неудобства во время бритья. Возможно, в его жилах есть одна-две капли
мексиканской или пуэрториканской крови. А может, он принадлежит не к
"ковбойскому" типу янки, а к иному - изнеженному и мечтательному; такие в
кинофильмах бренчат на гитаре, вместо того чтобы стрелять из кольта.
- Мистер Бэнтон, наш друг Пьер предпочитает играть в "плафон", -
слышится голос Розмари, которая от погоды уже перешла к картам. - Вы не
против?
- Предпочтение хозяина для меня закон, - с флегматичной улыбкой
отвечает американец.
- Тут дело не в предпочтении, а в возможностях, - спешу я пояснить. -
Иначе я бы не стал предлагать вам играть в такую вздорную игру.
- В наше время человеку подчас трудно судить, что вздорно, а что нет, -
замечает Бэнтон. - Посмотришь, как одевается нынешняя молодежь,
послушаешь, какими она пользуется словами...
Розмари, похоже, готова что-то возразить, но у входа снова слышен
звонок. Это, как и следовало ожидать, наша соседка Флора Зайлер,
поселившаяся у моих соседей, рантье. При ее появлении Бэнтон слегка
вздрагивает, что происходит и со мной, хотя я успел заметить ее издали.
Правда, одно дело увидеть ее издали, и совсем другое - в непосредственной
близости.
Флора Зайлер и моя квартирантка примерно одного возраста - точность в
этом вопросе вообще вещь относительная, - во всяком случае, моложе она не
кажется. Зато ростом гораздо выше Розмари, что же касается объема, то она
вполне могла бы вобрать две таких, как Розмари, и глазом не моргнув. Чтобы
не впадать в злословие, я спешу пояснить, что фрау Зайлер вовсе не кажется
толстухой, страдающей от нарушения обмена веществ, или дюжим мужиком,
защищающим спортивную честь своей страны в метании молота. Все у нее
пропорционально - если не принимать в расчет бюста и тазовых частей,
изваянных природой с некоторой излишней щедростью, но тоже вполне
пропорционально при внушительном росте метр восемьдесят. Словом, она
принадлежит к разряду тех дородных самок, которые рождают чувство
неполноценности у подавляющего большинства мужчин и возбуждают
атавистические аппетиты у остальной части.
Немка по-свойски жмет мне руку, затем Бэнтону, и тот с трудом скрывает
страдальческое выражение. Мне думается, его состояние объясняется не
только богатырским рукопожатием дамы, но и присутствием на пальце
американца массивного перстня. Не знаю, приходилось ли вам это замечать,
но, когда на пальце у вас кольцо и вам крепко жмут руку, ощущение не из
приятных.
Чтобы не чувствовать себя стесненной в кресле, Флора Зайлер располагает
свою импозантную фигуру на диване, а Розмари подтаскивает поближе
сервировочный столик с напитками, наш домашний бар. Несколько минут длится
выбор напитков, расстановка бокалов и сложные манипуляции с кубиками льда,
которые, как известно, все время норовят выскользнуть из щипцов. Розмари
уже готовится произнести скромный вступительный тост, однако немка
успевает заткнуть ей рот:
- Не лучше ли прямо приступить к делу? Я заметила, что этот светский
ритуал, пустая болтовня, не столько сближает людей, сколько угнетает.
Остальные, кажется, разделяют ее мнение, потому что все мы как по
команде берем в руки бокалы и рассаживаемся за зеленым столом, так удачно
дополняющим интерьер холла. По жребию первую партию я должен играть с
Розмари против Флоры и Ральфа, чем я очень доволен, потому что если уж
ссориться, то лучше с близким человеком.
Играть в бридж я научился из чисто профессиональных соображений и
довольно давно, в пору моих многочисленных перевоплощений, когда я так же,
как отец Розмари, занимался часовым промыслом. Правда, с той поры, поры
моей молодости, уже много воды утекло, так что поначалу я воздерживаюсь от
не в меру громких анонсов, давая возможность моей квартирантке держать
инициативу в своих руках, что очень льстит ее деятельной и амбициозной
натуре - хлебом не корми, только бы ей делать заходы.
- Пьер, вы на меня не сердитесь, за мою промашку?.. - мило спрашивает
Розмари, после того как проваливает игру, которая явно сулила удачу.
- Нисколько, дорогая. Я даже подозреваю, что вы это сделали
исключительно ради того, чтобы поднять мое настроение. Когда другой
опростоволосится, начинаешь ходить петухом.
В сущности, она играет очень неплохо, правда, имеет склонность к
авантюризму, который в бридже дорого обходится, особенно когда имеешь дело
с такими беспощадными партнерами, как Флора и Ральф. Они с головой уходят
в карты и, очевидно, понимают друг друга без слов - я хочу сказать - в
игре, потому что о Другом пока рано судить, - а к словам прибегают лишь
для того, чтобы сделать анонс.
Роббер, как и следовало ожидать, кончается для нас катастрофой, и
Розмари снова спрашивает, не сержусь ли я на нее, а я снова горячо
отвергаю ничем не оправданное подозрение. Мы меняемся местами, и на этот
раз я оказываюсь напротив американца, а уж если двое мужчин ополчаются
против двух женщин, добром это, естественно, не кончается, так что после
второго роббера мой проигрыш удваивается, и Флора, моя очередная
напарница, несмотря на свою молодость, по-матерински утешает меня:
- Вы должны рассчитывать только на свою партнершу, мой мальчик, иначе
не сносить вам головы.
Я говорю, что рассчитываю исключительно на нее, и она, будучи в
прекрасном расположении духа, воспринимает мои слова как нечто само собою
разумеющееся. Кстати сказать, немка нисколько не стесняется своих
внушительных габаритов и держится так естественно, словно считает, что
именно она являет собой олицетворение истинной самки и что не ее вина в
том, что вокруг копошатся всякие пигалицы вроде Розмари. Она не выпячивает
свои щедрые формы, но и прятать их тоже не намерена, тем более что это
просто невозможно - не появляться же ей перед людьми в фанерной упаковке.
Одета она без претензий, на ней юбка, блузка и кофта, небрежно накинутая
на плечи, чтобы не стесняла пышную грудь. Эти вещички она приобретает
только в самом модном ателье и, конечно же, по заказу. При таких
размерах...
Рассчитывая на Флору, я зорко слежу за ее красноречивым взглядом и
довольствуюсь лишь тем, что время от времени сдержанно анонсирую.
Переговариваться взглядами не очень-то прилично для порядочных игроков,
однако наши женщины сделали этот стиль нормой - Розмари тоже не упускает
случая вперить взгляд своих карих глаз в глаза американца.
Флора достаточно разумно использует преимущества своих ног, а также
авантюристические проделки моей квартирантки, от которых та не может
отрешиться, так что под конец ей и в самом деле удается удержать меня над
пропастью. Затем мы решаем немного подкрепиться.
К нашим услугам "холодный буфет", как выражается Розмари. Каждый кладет
себе на тарелку что-нибудь из деликатесов, грудой лежащих на краю стола, и
устраивается в кресле рядом с передвижным баром.
Один только Бэнтон ест возле бара стоя. Я подозреваю, что он боится
слишком измять свой костюм, а может, не желает стеснять немку,
расположившуюся на диване. Одет он безупречно, может быть, даже чуть более
безупречно, чем приличествует светскому человеку. Я хочу сказать, что ему
недостает той едва заметной небрежности, которая отличает светского
человека от витринного манекена. Впрочем, для юрисконсульта светские
манеры не так уж обязательны.
- На этот раз вы сплоховали, Ральф, - произносит Розмари. - Вместо того
чтоб меня поддержать, вы объявляете пас.
- Эта поддержка обошлась бы вам очень дорого, - отзывается Флора,
обращая на меня заговорщический взгляд - дескать, какая наивность.
- Да, но вы бы не выиграли всю партию. И если так случилось, то этим вы
обязаны Ральфу.
- Очаровательная соседушка, - обращается к ней американец с
нескрываемой апатией, из которой явствует, что он ни во что не ставит ее
очарование. - Бывают минуты, когда щадишь противника, чтобы пощадить
самого себя.
- Не понимаю вашей логики, - упорствует Розмари. - Нельзя же в одно и
то же время щадить и себя и своего противника, если интересы у вас разные.
- И все же в определенные моменты такая логика единственно приемлема, -
невозмутимо настаивает Бэнтон.
- Так же, как элементарный расчет, - добавляет немка, снова
заговорщически на меня поглядывая. - Две тысячи тоже кое-что значат.
Вероятно, без злого умысла она скрестила передо мною свои импозантные
ноги, и я прихожу к мысли, что щедрая плоть этой женщины несколько не
согласуется с ее лицом, если иметь в виду нашу привычку ассоциировать
крупные формы с добродушным характером человека. Быть может, эта привычка
связана с нашими ранними воспоминаниями о матери, которая в глазах ребенка
всегда кажется очень большой, и лишь немногие из нас имеют возможность
впоследствии убедиться, что не всякая рослая женщина переполнена
материнской добротой. Так или иначе, лицо Флоры подошло бы даме куда более
грациозной, этакой кобре, бытующей в представлении иных людей как
женщина-вамп. Высокие дуги бровей, миндалевидные переменчивые глаза,
выступающие скулы и довольно крупный рот, все это в обрамлении роскошных
темно-каштановых волос - с таким лицом можно при желании пробиться на
большой экран или хотя бы сниматься в рекламных короткометражках
косметических фирм. Только мне кажется, что Флора вовсе не из тех женщин,
которые склонны довольствоваться убогим доходом от подобных аттракционов.
Особенно странные у нее глаза - неуловимые, изменчивые, то голубые, то
сине-зеленые, то серые. Я думаю, тут сказывается свет настольных ламп, а
также отражение зеленых обоев. Интересно, как обозначены эти глаза в ее
паспорте.
А между тем разговор на картежную тему продолжается, хотя и без моего
участия, присутствующие давно называют друг друга по имени, и это наводит
меня на банальную мысль, что ничто так не сближает людей, как мелкие
пороки, и что в иных случаях игра в карты или хорошая попойка могут
сделать больше в этом отношении, чем два года знакомства.
- У вас, Ральф, вроде бы отсутствует жажда обогащения, - комментирует
Розмари.
- Эта жажда в избытке присутствует у нас у всех, - спокойно отвечает
американец.
- Нет, не у всех, - возражает Флора. - У меня создается впечатление,
что наш хозяин принимает участие в игре, лишь бы составить нам компанию.
- Вероятно, он мечтает о прибылях покрупней, - бросает Бэнтон.
- Разумеется, - киваю я. - Что вовсе не означает, будто более скромный
доход мне ни к чему.
Еще несколько таких же пустых фраз, служащих гарниром к нашему
"холодному буфету", и мы снова садимся вокруг зеленого стола, чтобы начать
второй кон. Заканчивается игра довольно скверно для Розмари, а для меня и
вовсе катастрофически, несмотря на самоотверженные попытки Флоры избавить
своего партнера от поражения.
- Весьма сожалею, что вам так досталось, - бормочет немка после того,
как с расчетами уже покончено. - Беда в том, что мне не всегда удается
соразмерить свои удары.
- Не стоит извиняться. Я доволен, что вы испытали пусть небольшое, но
удовольствие.
- Вы вправе рассчитывать на реванш, и я предлагаю дать его у меня, -
заявляет на прощание Бэнтон.
- Мы не упустим возможности воспользоваться вашим приглашением, -
грозится Розмари.
После этого мне приходится коснуться бархатной руки американца и
стерпеть энергичное рукопожатие немки.
- Вы просто невозможны, Пьер! - заявляет моя квартирантка, когда мы
остаемся одни.
- Скверно играл?
- Нет. Это я скверно играла. Но вы какой-то совершенно бесчувственный.
С моими страстями я даже начинаю обнаруживать комплекс неполноценности.
- Вы такая пламенная натура?
- Я имею в виду игру.
- Ну, если дело только в игре...
Быть может, она чего-то ждет. Или, может, я сам чего-то жду. Или мы оба
ждем. Но, как это порой случается, если оба чего-то ждут, ничего не
происходит. Так что спустя некоторое время я слышу собственные слова:
- Ральф тоже не кажется чрезмерно экспансивным.
- В тихом омуте черти водятся, - говорит в ответ Розмари.
И удаляется в свою спальню.
Воскресный день проходит в молчании - каждый сидит у себя в комнате, и
лишь к обеду мы собираемся вместе, чтобы покончить с обильными остатками
"холодного буфета". Спустившись под вечер в холл, я застаю свою
квартирантку возлежащей на диване с какой-то книгой, в которой много
иллюстраций - если судить по крупным цветным пятнам, заменяющим
изображения, это, должно быть, репродукции полотен импрессионистов.
- Кончилось "Черное досье", - предупреждает Розмари. - Последний эпизод
прокрутили вчера вечером как раз в тот момент, когда Флора вытрясала из
вас последние франки.
- Выходит, одно напряжение я заменил другим, - философски замечаю в
ответ. И, вытянувшись по привычке в кресле перед выключенным телевизором,
добавляю: - Но вы, похоже, привыкаете к здешней летаргии. Лежите весь
день, разглядываете картинки...
- Не разглядываю картинки, а занимаюсь самообразованием, - поправляет
меня Розмари. - Неужели вы не видите разницы между человеком, принимающим
пищу, и другим, жующим жвачку? Здешние жители не едят, а жуют жвачку, не
используют время, а убивают его.
Мысль о времени переносит ее взгляд к окну, за которым в сумраке кружат
голубоватые хлопья первого снега.
- Какая погода! И как назло завтра утром мне ехать в Женеву. И как
назло у моей машины забарахлил мотор.
- А что за необходимость ехать в Женеву именно завтра?
- Вызывает отец.
- Поезжайте поездом...
- А я надеялась услышать: "Я вас отвезу".
- Дорогая Розмари, может быть, неосторожно с моей стороны подобным
образом выказывать вам свою слабость, но для вас я готов даже на эту
жертву.
- Браво, Пьер, вы делаете успехи! - взбодрилась она - Я хочу сказать: в
лицемерии.
- Какая неблагодарность!
- Держу пари, что и у вас какие-то дела в Женеве.
От этой женщины ничего не скроешь. Кроме характера дел. Который, честно
говоря, пока не совсем ясен мне самому.
К утру от снега не осталось ничего, только не совсем просох асфальт.
Так что мы отправились в дорогу в моем "вольво" и к одиннадцати уже были в
Женеве.
- Где прикажете вас оставить? - спрашиваю, пока мы медленно спускаемся
с рю Монблан к озеру.
- В "Ротонде", пожалуйста. Я должна там встретиться с одной
приятельницей.
Выполняю приказание, затем сворачиваю вправо и паркуюсь в первом
попавшемся переулке. Иду пешком обратно, вхожу во двор столь дорогого
моему сердцу отеля "Де ля пе", а оттуда проникаю в пассаж, ведущий на рю
Монблан. Теперь витрина "Ротонды" как раз в поле зрения. В заведении
достаточно светло, чтобы вполне отчетливо видеть Розмари, сидящую за
столиком в углу. Приятельницы пока нет и в помине.
Пять минут спустя женщина расплачивается, надевает пальто, выходит на
улицу и, торопливо озираясь, идет к набережной. Я тоже выхожу, только в
обратную сторону, чтобы между мною и моей квартиранткой образовалась
необходимая дистанция. Меня очень забавляет, когда я вижу, как она
повторяет в общих чертах маневры, к которым я сам прибегал чуть больше
месяца тому назад. Она оставляет в стороне два моста, чтобы пойти по
третьему, предназначенному для пешеходов, и удостовериться, что за нею не
тянется хвост. Но кого Розмари имеет в виду? Меня? Маловероятно. Если она
так меня боится, зачем ей было со мной ехать? Впрочем, она могла поехать
именно для того, чтобы показать, что бояться ей нечего.
В сущности, это и есть то самое дело, которым мне предстоит заняться в
Женеве и которое мне самому пока не вполне ясно. И побудила меня заняться
этим делом сама Розмари. С первых же дней нашего сожительства - вроде уже
говорилось, что не следует искать двух смыслов в этом слове, - я сумел
установить, что эта дама трижды заботливо перерыла мои вещи. Заботливо в
том смысле, что все было с предельной точностью положено на прежнее место,
все до последней мелочи. Имей она дело со случайным человеком, может, от
подобного педантизма был бы толк, но с профессионалом - никогда.
Профессионал умеет использовать самые разнообразные и подчас совершенно
невидимые приметы, чтобы доподлинно установить, прикасались к определенным
вещам или нет.
Впоследствии эти своеобразные обыски действительно прекратились, и
оставалось решить, почему: то ли моя квартирантка пришла к убеждению, что
я заслуживаю большего доверия, то ли сделала вывод, что я достаточно
хитер, чтобы предоставлять в ее распоряжение компрометирующий материал?
Так или иначе, эти ее обыски и бесконечное шастанье по дачному поселку
вынудили меня временно бросить на произвол судьбы несчастного Бенато и
заняться Розмари.
Оказавшись на рю де Рон, она ныряет в универсальный магазин
"Гран-пассаж", чем обрекает меня на суровые испытания. "Гран-пассаж" -
громадный четырехэтажный лабиринт с четырьмя выходами, а так как я
нахожусь на почтительном расстоянии от него, то можно не сомневаться, что,
пока я войду, Розмари потонет в толпе покупателей. Мало того, она может
оказаться на верхнем этаже и без труда засечь меня у входа. Словом, ничего