Райнов Богумил. Умирать - в крайнем случае

   - Ну и что, если слышал?
   - А именно то, что вы станете индикатором. Вы будете мне помогать. У меня такое чувство, что там, на вашей улочке, кое-что не вполне отвечает требованиям законопорядка. Может, не бог весть насколько, но не отвечает. От вас требуется только сигнализировать, ничего больше.
   - Да, после чего меня снова изобьют до полусмерти или просто пристукнут.
   - Британская полиция, уважаемый сэр, - заявляет он, торжественно подняв в воздух чайную ложку, - достаточно сильна, чтобы защищать тех, кто ей служит. Избить человека не так просто. Меня, например, еще никто не избил.
   - Вы забываете, что я - человек без паспорта.
   - Вы получите паспорт. Как только его заслужите.
   - Значит, паспорт на тот свет?
   - Отнюдь. Британский паспорт, - поправляет меня собеседник, который явно не ценит плоских шуток.
   Он отпивает еще глоток чая и поясняет:
   - Как служитель закона, я, разумеется, не склонен прибегать к насилию. Мы вербуем своих помощников на условиях полной добровольности. Но вы, конечно, понимаете, что в случае отказа я буду вынужден применить к вам букву закона.
   - Да, - соглашаюсь я, - положение у вас действительно деликатное.
   Он молча пьет чай. А когда молчание чересчур затягивается, напоминает:
   - Жду вашего ответа.
   - Если вы в самом деле можете гарантировать мне известную безопасность...
   - Полную! - заявляет он.
   - В таком случае я постараюсь быть вам полезным.
   - Это и требовалось услышать! - с важностью произносит мой собеседник.
   Затем мы обсуждаем технические детали того, чем и как я буду ему полезен.
   - Каждое утро в десять часов можете застать меня здесь, - говорит в заключение служитель Скотленд-ярда. - А в спешных случаях звоните вот по этому телефону. Нет, не берите, просто запомните.
   А когда я подтверждаю, что запомнил номер телефона, он приказывает:
   - А теперь выходите. Один. Я останусь здесь.
   Наверное, он решил допить и мой чай.
   Не успев свернуть на Дрейк-стрит, я натыкаюсь на Тома. Однако Том из чувства душевной деликатности делает вид, что его здесь нет, и, повернувшись ко мне спиной, принимается рассматривать колбасы в витрине итальянца. Я иду дальше и вступаю в святилище шефа, где на меня налетают Боб и Ал.
   - Назад! - приказывает Ал.
   - Вас никто не звал! - уточняет Боб.
   - Мне надо к Дрейку, - заявляю я.
   - Назад! - твердит свое Ал.
   - Вас никто не звал! - вторит ему Боб.
   Мне стоит немалых усилий убедить эту пару, что не мне, а им достанется, если они тут же не доложат шефу, чтобы он принял меня по срочному делу. Бросив на меня еще один враждебный взгляд, горилла пониже враскачку поднимается по лестнице. Через две минуты сверху доносится ее рев:
   - Поднимайтесь!
   Оказывается, Дрейк не один. Возле его стола стоит стройный джентльмен лет сорока, бегло знакомый мне по личным впечатлениям и более подробно по фотоматериалам Центра. Это любитель лыжного спорта Джон Райт, недавно посетивший Болгарию. Еще одно лицо - другого пола и гораздо моложе грациозно расположилось на диване.
   - А, вы еще живы! - радушно восклицает шеф. - И физиономия в порядке!
   Он жестом указывает на кресло, что означает "садитесь", и добавляет:
   - Жаль, что я уже окрестил вас Питером. Надо было назвать вас "мистер Феникс". Просто удивительно, как вы умеете воскресать из пепла!
   После этих теплых слов Дрейк тут же забывает о моем присутствии и погружается в документы, которые принес ему, вероятно, Райт. Райт мог бы считаться красивым мужчиной, если бы не дефицит как раз мужских черт в его облике. Я ничего не хочу этим сказать, тем более что внешность бывает обманчива. Но у него слишком белая кожа, слишком большие темные глаза, слишком длинные черные волосы. Словом, черты лица почти нежные, если не считать рта, в складках которого есть что-то болезненное, пожалуй, даже жестокое.
   Безупречно сшитый костюм Райта - тот самый, в котором я уже видел его мельком в кафе и в ресторане у итальянца. Он всегда одет так, будто собирается на кладбище или только что вернулся оттуда: черный костюм, черный галстук, черные ботинки и даже, кажется, черные носки.
   Я разглядываю красавца, пользуясь тем, что все его внимание обращено на шефа, хотя при этом рискую обидеть расположившуюся на диване красавицу.
   - А это что? - бормочет Дрейк и тычет коротким пухлым пальцем в лист бумаги.
   - Комиссионные... - подобострастно поясняет Райт.
   - Кто ему определил такие комиссионные?
   - На меньшее он не согласен... Две тонны товара из Дании задержали на таможне. Ему пришлось пойти на дополнительные расходы...
   - И ты поверил! - рычит шеф. - Он сам подстроил обыск на таможне, чтобы покрепче общипать нас!
   - Но раз мы от него зависим...
   - Еще посмотрим, кто от кого зависит, - бормочет Дрейк и переходит к следующему пункту.
   Я со своей стороны делаю то же самое, то есть перевожу взгляд со стола на диван, стоящий в простенке между окнами. Надо отметить, что оба окна в кабинете Дрейка всегда плотно задернуты бархатными шторами, и помещение освещается золотистым светом двух хрустальных люстр. Особа, грациозно расположившаяся на диване, одета как эстрадная певица категории "солнечный удар": в ярко-алую тунику и того же цвета брюки безбрежной ширины; все это для вящего эффекта посыпано золотистой пылью и гарнировано золотой мишурой. Что касается ее внешности, вернее, лица, потому что все остальное скрыто алыми волнами и золотыми блестками, оно действительно ослепительно - почти как на рекламе косметической фирмы или на киноплакате эпохи божественной Гарбо.
   Трудно сказать, какие именно функции выполняет эта дама в фирме Дрейка. Она похожа на роскошную пантеру, какие демонстрируют последние модели в домах высокой моды или совлекают с себя те же самые модели в дорогих кабаре. Словом, это одно из тех грациозных существ, в которых все фальшиво, от языка взглядов до выразительных жестов. Я не удивлюсь, если эта дама, вернувшись домой, вешает в шкаф рядом с алой туникой и собственную грациозность, да еще при этом говорит: "Уфф, надоело!", после чего превращается в судомойку; я даже допускаю, что тоже самое она проделывает со своим недоступным видом. Женщины, крайне доступные, нередко воображают, что грим отрешенности может взвинтить им цену.
   Разумеется, нельзя исключить, что моя чрезмерно строгая оценка результат задетого самолюбия. Алая красавица держится так, будто меня здесь нет; c подчеркнутым любопытством она то рассматривает кончик своей сигареты, вставленной в длинный мундштук, то удостаивает внимания кончик туфли, видный из-под краешка шелковых брюк.
   - Расходы растут, доходы падают... - негромко ворчит за столом шеф.
   По-видимому, это заключительный аккорд беседы, потому что Дрейк лезет во внутренний карман пиджака и достает чековую книжку. Привычной рукой он проставляет сумму цифрами и прописью, ставит завитушку подписи и подает чек Райту с замечанием сугубо личного характера:
   - Милый мой, вы опять вылили на себя целый флакон одеколона.
   - Но эти духи - очень сдержанной гаммы, мистер Дрейк... У них реноме...
   - Не знаю, какое у них реноме, но когда вы подходите к столу, мне каждый раз хочется надеть противогаз, - кисло бормочет шеф.
   И это уже в самом деле заключительный аккорд, ибо рыжий делает уже знакомый мне жест, означающий "убирайся", и наконец-то поворачивается ко мне, а Райт направляется к двери, по дороге обдавая меня таким ароматом, будто я внезапно очутился в кусте цветущей сирени.
   - Ну-с, мистер Питер Феникс, чем могу быть полезен? - спрашивает шеф.
   Однако в кабинете присутствует третье лицо, и я машинально и неловко взглядываю на алую тунику.
   - Говорите спокойно, - заявляет Дрейк. - Бренда - моя приятельница. А я, как человек наивный, ничего не скрываю от своей приятельницы. Надо полагать, что в один прекрасный день это меня погубит.
   - О, Билл! - укоризненно мурлычит дама бархатным голосом.
   - Я просто хочу информировать вас о том, что со мной произошло сегодня утром.
   - И что же именно?
   - Один полисмен, по фамилии Хиггинс, предложил мне работать на него.
   - Не кощунствуйте, Питер, - отечески укоряет меня Дрейк, - Хиггинс не полисмен, а инспектор полиции.
   Я молчу, и Дрейк с любопытством осведомляется:
   - Значит, он предложил вам работать на него? Но вы уже работаете на меня. Вы сказали ему об этом?
   - Нет... Зато он много чего мне сказал. И пригрозил, что в любой момент может свести меня в участок, потому что у меня нет паспорта.
   - И вы уступили?
   - А что мне оставалось?
   - Правильно, - кивает Дрейк. - Выбор у вас был небольшой. Но поскольку вы мне обо всем рассказали, это не имеет значения.
   - Да, но меня в любую минуту могут забрать.
   - Не думаю. Особенно если вы не будете выходить за пределы Дрейк-стрит. Я вас предупреждал, чтобы вы не покидали моей улицы, Питер.
   - Но если я здесь задыхаюсь...
   - Моя улица кажется вам слишком тесной? - интересуется Дрейк, явно задетый.
   - Не в этом дело, сэр. Дело в том, что мне нечего делать.
   - Бренда, дорогая, посмотрите на этого чудака! - восклицает рыжий. Вместо того чтобы на коленях благодарить меня за приятную жизнь, он устраивает мне сцены!
   После чего Дрейк снова устремляет на меня холодные голубые глаза и спокойно заявляет:
   - Будет вам дело, Питер, будет! Вы, должно быть, считаете меня последним дураком, если думаете, будто я вам плачу, чтобы вы прогуливали новый костюм по Дрейк-стрит.
   3
   Прогуливать новый костюм - такова пока моя единственная обязанность. И надо признать, что для этого ответственного дела территории Дрейк-стрит вполне хватает. Верно, моя профессия предполагает, что я должен много наблюдать, но никогда раньше мне не приходилось терять столько времени на бесплодное зеванье по сторонам.
   Я начинаю свыкаться с бытом улицы, распознавать отдельных ее обитателей и даже завязывать знакомства. Правда, не с приближенными шефа, а с разной мелюзгой вроде официантов в заведениях, официанток в клубах, швейцаров и книготорговцев.
   В жизни Дрейк-стрит, как в любой жизни, есть периоды приливов и отливов. Первый прилив - в обеденный час - недолог и сосредоточен главным образом возле кафе, итальянского ресторана и книжных магазинов. Второй прилив, куда более продолжительный, начинается в конце рабочего дня и завершается часам к трем ночи. Его высшие точки - заведения со стриптизом.
   Единственным исключением и оплотом постоянства в этом вечном чередовании приливов и отливов является закусочная; и если она открыта не все 24 часа в сутки, а только 22, то это потому, что персоналу надо делать уборку и приводить в порядок зал.
   В обеденный час, прежде чем нанести привычный визит вежливости итальянцу, я захожу в книжный магазин, который размещается рядом с первым по порядку клубом. Вдоль стен обширного помещения стоят стеллажи с грудами фотожурналов, доставленных из Дании, США и ФРГ, а у стеллажей простаивают господа в черных котелках и черных пиджаках, явившиеся сюда из ближайших контор, чтобы посвятить час обеденного перерыва самообразованию. Каждый перелистывает свой номер журнала, не обращая внимания на соседа, и лица у всех этих людей такие торжественные и сосредоточенные, будто они находятся не в порнографическом книжном магазине, а в соборе святого Павла.
   Пробираясь между истовыми богомольцами, я прохожу в задний отсек, где кроме хозяина, мистера Оливера, помещаются самые взрывоопасные материалы. Здесь на цветных открытках, иллюстрациях журналов и разного рода пособий представлена вся гамма извращений от гомосексуализма до садизма. Само собой разумеется, продажа этих товаров, как и литературы, находящейся в первом помещении, беспощадно преследуется законом, но что поделаешь инспектор Хиггинс остался без индикатора и, следовательно, не может знать, что творится на Дрейк-стрит.
   - Добрый день, мистер Оливер!
   - Добрый день, мистер Питер!
   Хозяин доволен моим появлением: будет с кем поболтать, а к тому же собеседник предложит ему ароматную сигару, которую купил специально для него и которая, с учетом литературных интересов мистера Оливера, носит марку "Роберт Бернс". Правда, в мое отсутствие он тоже не скучает, заполняя свободное от бизнеса время чтением "Диалогов" Платона.
   - Чашку кофе, мистер Питер?
   - Благодарю, с удовольствием.
   Кофе он варит сам в стеклянной колбе - классическим способом, которому широко популярное "на континенте" экспрессо в подметки не годится. Вообще мистер Оливер, как истинно британский патриот, с неизменным предубеждением смотрит на все, исходящее от континента, и глубоко убежден, что не Британские острова входят в состав Европы, а наоборот, Европа является некой провинцией Британских островов. И когда на Ла-Манш ложится туман, мистер Оливер не преминет уведомить вас, что "сегодня континент отрезан от острова". Бедный континент!
   - Сигару, мистер Оливер?
   - С удовольствием, мистер Питер.
   - Как идет бизнес?
   - О, на порнографию всегда хороший спрос. Это не классика.
   В окошечко перегородки заглядывает анемичное лицо, увенчанное котелком. Клиенту нужен последний номер журнала "Хомо" - заглавие, не требующее комментариев. Пренебрежительным жестом мистер Оливер протягивает клиенту журнал, а деньги швыряет в ящик.
   Раньше мой новый знакомый выставлял в этом самом магазине тома английской беллетристики - от Смоллета до Джойса. Именно эта любовь к благородной классике привела его на порог банкротства.
   - Мистер Дрейк спас меня. "Выбросьте весь этот мусор, - сказал он мне, - и переходите на современность". "Какую современность?" - спросил я, как последний простачок. "Секс и насилие, - сказал он, - разве вы не знаете, на что сейчас самый высокий спрос?.." Положа руку на сердце, мистер Питер, скажу, что эти артикулы не в моем вкусе, но что делать, когда над тобой повисает угроза банкротства...
   Он смотрит на меня широко раскрытыми выцветшими глазами, будто в самом деле ждет ответа, но я знаю, что ответ ему не нужен и что вопросительное предложение - всего лишь литературный прием.
   - У мистера Дрейка девиз: "Деньги не пахнут". Это, может быть, некрасивый девиз, но, к сожалению, совершенно верный. В конце концов, мы только продаем то, что нужно этим господам, которые каждый день торчат у стеллажей. Что они требуют, то мы и поставляем, не так ли?
   Я успокаиваю его, заявляя, что это, пожалуй, так, хотя он не нуждается в успокоении, он давно привык вознаграждать себя за житейские разочарования духовной пищей, например "Диалогами" Платона. Мы еще немного беседуем о том о сем, причем я выступаю главным образом в роли слушателя, пока мне не приходит в голову, что пора заглянуть к итальянцу и посмотреть, что он там делает.
   Само собой разумеется, итальянец делает спагетти, пиццы и все прочее, что только может делать итальянец, если он держит ресторан. Что касается самого заведения, то главное его украшение - всевозможные медные сосуды, начищенные до ослепительного блеска и развешанные по стенам и под потолком вперемешку с копчеными окороками и колбасами. В начале обеденного часа дюжина мраморных столиков заведения обычно густо населена, и потому я прихожу сюда только к часу дня, когда здесь можно есть, не опасаясь, что в любую минуту тебе в бок вонзится чей-то локоть.
   В это же время - когда схлынет толпа проголодавшихся служащих и случайных едоков - ресторан посещают его завсегдатаи, в том числе и адъютанты Дрейка - траурный красавец Райт и болгарин Михаил Милев, или, как его тут по-свойски называют, Майк.
   Этот болгарский Майк - человек сравнительно молодой, хотя какой именно смысл вложен в это слово, сказать трудно. Мальчишкой я считал, что если человеку стукнуло тридцать, то он уже старик. А Милеву уже давно перевалило за тридцать, он уверенно приближается к следующему десятилетию. Помимо возраста, о нем трудно сказать что-либо определенное: особых примет он не имеет и вообще все у него слишком обыкновенное. До того обыкновенное, что нечего ни описать, ни запомнить, не считая его привычки - а она, как известно, вторая натура - держать себя с подчеркнутой важностью и самоуверенностью. Оно и понятно. Надо же чем-то возмещать нехватку собственного достоинства и уверенности в себе.
   Милев выступает так торжественно, будто принимает парад королевской гвардии перед Букингемским дворцом; делает заказ таким громким голосом, будто весь ресторан обязан знать, что этот господин сегодня будет есть не что иное, как бифштекс с макаронами, процесс еды сопровождает такой жестикуляцией, будто не обедает, а дает уроки хороших манер за столом.
   Той же претенциозностью блистает его костюм, который ясно показывает, что Майк полностью в курсе всех модных веяний на Карнеби-стрит. Впрочем, не считая ярких шейных платков, воротничков особого покроя и обуви на двойном каблуке, костюм Майка чаще всего состоит из синей хлопчатобумажной куртки и таких же брюк - традиционного рабочего костюма американских скотоводов, который неизвестно почему стал в наше время символом шика у молодежи.
   Отношения между ковбоем Майком и этим агентом похоронного бюро Райтом, насколько можно судить со стороны, весьма прохладны и чаще всего исчерпываются пожеланиями доброго дня. Это уже кое-что, если учесть, что мне, например, даже такое обычное приветствие не полагается, хотя оба они прекрасно знают, что их шеф - и мой шеф.
   А может, именно поэтому оба смотрят сквозь меня как сквозь стекло. Для них я - всего лишь неизвестно откуда взявшийся выскочка. А выскочки вызывают неприязнь во все времена и на всех меридианах.
   Сытный обед у итальянца навевает мечтательное настроение, и я начинаю грезить об обширных прериях, то бишь простынях обширной кровати в "Аризоне", куда и отправляюсь. Поднявшись к себе в номер приняв горизонтальное положение, я просматриваю дневной выпуск газеты. Вернее, пробегаю только заголовки, ибо по опыту знаю, что коварная дремота скоро одолеет меня. А содержание газеты подождет до вечера. Как известно, вечер - самая тягостная часть дня в скучной гостинице и в чужой стране.
   Часа в четыре я отправляюсь в закусочную и, чтобы приободриться, выпиваю чашку кофе. Затем произвожу очередное нарушение закона - покидаю Дрейк-стрит и располагаюсь на скамейке в сквере. Мои наблюдатели давно свыклись с этими нарушениями и смотрят на них сквозь пальцы, потому что спокойно могут следить за мной через окно закусочной и между делом сыграть партию в покер.
   Вытянув ноги, я сижу на скамейке и веду наблюдение, объект которого не имеет ничего общего с моими профессиональными интересами. Это - дети квартала. Они играют в классики или катаются на велосипедах по дорожке. После прокопченного желоба Дрейк-стрит эта картина в самом деле навевает душевный покой.
   Затем, если мне уже окончательно нечего делать и окончательно надоело торчать в кафе с красоткой из Реммон-бара, я одолеваю несколько метров тротуара до ближайшего клуба и спускаюсь в розовый полумрак, чтобы выпить дозу виски под звуки очередной стрип-мелодии. Что касается солистки, исполняющей вечный номер программы, она так же неинтересна, как и глазеющие на нее из зала самцы. Вечный номер обнажения плоти... А плоть жалка, как утверждают французы. Особенно та, которую предлагает своим клиентам Дрейк-стрит. В ее клубы нанимаются либо впавшие в лютую нужду студентки, привлеченный возможностью заработать лишний фунт, либо труженицы тротуара, они двигаются, как автоматы, и раздеваются, как автоматы, в ритме неизменного бурлеска.
   Потом - опять захожу к итальянцу. Потом - опять "Аризона". Если Дорис не дежурит внизу, я приглашаю ее в номер, угощаю стаканчиком виски и завожу разговор. По вопросам быта Дрейк-стрит Дорис - куда более полный и надежный источник информации, чем годовая подшивка "Таймса".
   - Вы - замечательная женщина, Дорис, - говорю я, чтобы расположить ее к себе. - Здоровый дух в здоровом теле - вот что вы такое.
   - О, вы ужасный льстец, мистер Питер, - отвечает Дорис и слегка розовеет.
   - Ничего подобного. Я говорю сущую правду. Стоит только посмотреть на вас, а потом на некоторых других...
   - О, если вы сравниваете меня с уличными женщинами... Но что делать, надо же людям как-то жить...
   Эта фраза, впрочем, как и любая другая, для меня - удобный повод для того, чтобы небрежно поинтересоваться, как, в сущности, живет тот или иной обитатель Дрейк-стрит, или за счет чего живет, или как жил раньше, словом, наметить Дорис исходные позиции, после чего начинаются непринужденные и обильные словоизлияния. Ими она вознаграждает себя за целый день принудительного молчания во время уборки комнат или дежурства.
   - Мисс Бренда Нельсон? О, она сначала выступала в "Еве", самом большом кабаре мистера Дрейка, вы там, конечно, были. Всего пять лет назад "Ева" была единственным предприятием, а теперь видите, как все изменилось, кто оказался на пороге разорения, кто решил закрыть заведение, а мистер Дрейк давал собственнику ссуду или выкупал предприятие; так наша улица и превратилась в Дрейк-стрит. Со мной и братом было то же самое, мы уже собирались закрыть гостиницу, так что мы в самом деле должны быть благодарны ему за то, что он выкупил "Аризону" и оставил нас здесь работать за проценты...
   - Да, действительно, - перебиваю я. - А Бренда?
   - О, мисс Бренда - стреляная птица. Она так закрутила голову старику своими позами и своим недоступным видом и так вошла к нему в доверие, что теперь он без нее ни шагу. Она страшно хитрая, мистер Питер, уж вы поверьте. Раз я говорю, то так оно и есть.
   - А эта другая, Линда Грей?
   - Ее я плохо знаю. А раз не знаю, не стану говорить. Она поет в "Еве", говорят, божественно. Кое-кто считает, что она достойна лучшей участи, чем сцена кабаре, но я, как вы понимаете, не из тех, кто может ходить в "Еву" и слушать Линду Грей или кого там еще...
   - Говорят, она ходит с этим, с болгарином, - делаю я выстрел наугад.
   - Не может быть, - энергично мотает головой Дорис. - Линда с таким не пойдет, уж можете мне поверить. Она метит повыше. Очень ей нужен какой-то болгарин!.. О, мистер Питер, извините, я забыла, что вы тоже болгарин... Только вы - совсем другое дело, это я не ради комплимента, вы - совсем другое дело...
   Я готов поинтересоваться, в каком смысле, но молчу, чтобы не ставить бедняжку в неудобное положение. Другое дело? Чепуха. На Дрейк-стрит и в окружении Дрейка все - одного поля ягоды.
   - Вы - серьезный человек, - продолжает Дорис свою хвалебную песню. Я серьезного человека за версту вижу. А этот Майк и года здесь не пробыл, а уже торгует наркотиками на перекрестке...
   - Зачем же ему торговать наркотиками? Он ведь работает на Дрейка?
   - Ну и что, если работает? Вы думаете, он в золоте купается? Когда человек не может без карт и без проституток, как Майк, ему надо много денег.
   - Значит, мистер Дрейк торгует и наркотиками? - неосторожно интересуюсь я.
   - О-о-о, этого я не сказала! - предостерегающе поднимает руку Дорис.
   Потом нагибается ко мне поближе и негромко предупреждает:
   - Здесь, на этой улице, мистер Питер, есть вещи, о которых не говорят.
   Или в эту минуту, или позже - словом, в самый разгар беседы, на лестнице слышен зов:
   - Дорис, где ты?
   - Брат зовет, - поясняет моя собеседница, чтобы я не подумал, что ее ищет любовник. - Пойду сменю его, а то ему потом сидеть на дежурстве всю ночь.
   И, одним духом опорожнив стакан, чтоб виски не пропадало зря, Дорис желает мне спокойной ночи и выбегает из комнаты.
   Спокойной ночи. В комнате с ободранной мебелью, навевающей безграничную тоску. На улице, где много такого, о чем не говорят. Перед лицом неизвестности, таящей такое, чего пока угадать нельзя.
   Спокойной ночи.
   Уже две недели я прогуливаю новый костюм по Дрейк-стрит. Раз утром в закусочную, где я допиваю свой кофе, врывается слегка запыхавшийся Боб и сообщает, что шеф немедленно требует меня к себе. Немедленно значит немедленно, и коренастая горилла стоит и ждет, чтобы я поднялся со стула, после чего ведет меня в генеральный штаб.
   Кабинет Дрейка и вправду похож на штаб: кроме шефа, здесь находятся Бренда, Райт, Милев и еще какой-то тип, которому далеко за сорок и которого все присутствующие называют мистером Ларкиным.
   На этот раз Дрейк обходит мое умение воскресать. Он просто указывает на кресло и поясняет:
   - Садитесь и слушайте, Питер. Слушайте внимательно, потому что вам, возможно, придется взять слово.
   Я сажусь, закуриваю сигарету - собственную, а не из ониксовой шкатулки - и превращаюсь в слух. Говорит Майк Милев. По-видимому, он только начал свое выступление, и я вряд ли упустил что-нибудь важное.
   - Мистер Дрейк совершенно прав: поездка Райта не принесла успеха, но я же не мог знать, что мои приятели, все трое (значит, был и третий, отмечаю я) окажутся такими трусами, что поделаешь, с годами люди меняются, и с этими тремя у меня уже давно нет контактов, но, как я уже неоднократно вас информировал, связи у меня там весьма широкие, исключительно широкие, да что делать, если большинство моих людей не знает английского, а те, кто знает, оказались непригодны для дела...
   Вышеприведенный абзац - весьма сокращенная версия его монолога. Милев говорит с излишней горячностью, и поскольку торопится - делает ошибки, а сделав ошибку, старается ее исправить, а поскольку по-английски говорит плохо, то и поправки не помогают, так что слушать его утомительно, и Дрейк наконец замечает:
   - Покороче, Майк. И не увлекайтесь пояснениями, потому что вы забываете главное.
   - Я хочу сказать, что теперь, когда я установил два действительно надежных канала через Мюнхен и вообще связи с надежными людьми, все можно построить на прочной основе, и моя комбинация вступит в действие в ближайшее время...