Райс Энн. Мемнох-дьявол

   Они с Дорой едут всю ночь – ни словом не упоми­ная о происшедшем…
   «Что ты со мной делаешь? Ты же убиваешь меня! Ты отбираешь у меня кровь, но не душу! Ты вор, ты… Ради Бога, в чем…»
   – Ты разговариваешь со мной? – Я отпрянул от него, кровь еще текла по губам. Господи, да он и вправду говорил со мной! Я вновь вонзил в него зубы и на этот раз все же сломал ему шею.
   Однако он не замолчал.
   «Да, я к тебе обращаюсь! Кто ты такой? Почему? Почему ты пьешь мою кровь? Скажи! Будь ты проклят! Проклят!»
   Я переломал все кости в его руках, вывернул плече­вые суставы. Мне нужна была вся его кровь, вся, до капли. Я буквально вылизал языком его раны. «Дай мне… дай мне… дай мне…» – мысленно твердил я.
   «Но как? Как тебя зовут? Бога ради! Кто ты?»
   Он умер. Я уронил его на пол и отступил назад. Он со мной говорил! Говорил в самый момент убийства! И он осмелился спрашивать меня, кто я? Испортить мне все удовольствие?
   – О, ты не перестаешь преподносить мне сюр­призы, – прошептал я, стараясь прийти в себя и со­браться с мыслями.
   Кровь заполнила сосуды и согрела меня. Я не спе­шил проглотить последние оставшиеся во рту капли. Мне хотелось поднять его с пола, вскрыть вены на за­пястьях и высосать то, что еще, возможно, осталось, но это было бы так отвратительно, да и, по правде го­воря, у меня не было никакого желания прикасаться к нему еще раз. Сглотнув, я провел языком по зубам, стараясь ощутить послевкусие… Он и Дора в фургоне, ей всего шесть лет, а мамочка умерла от выстрела в голову… Они с папочкой теперь всегда будут вместе.
   – Это было пятое убийство, – услышал я вдруг его голос. – Кто ты такой?
   – Ты опять говоришь со мной, ублюдок? Я опустил на него взгляд. О-о-о, как чудесно! Кровь наконец достигла самых кончиков пальцев на руках и теперь растекалась по сосудам ног. Я закрыл глаза. Ра­ди этого я и живу – ради этого вкуса, ради этого ощу­щения… И вдруг мне на память пришли слова, сказанные им Доре тогда, в баре: «Я готов душу продать за такие уголки, как этот».
   – Черт возьми, да сдохни же ты наконец! – вос­кликнул я. Мне хотелось, чтобы его горячая кровь как можно дольше пульсировала в моих венах, но сам он был мне больше не нужен. К дьяволу! Для романа между вампиром и смертным шести месяцев более чем достаточно. Я взглянул наверх, черное существо вовсе не было статуей! Оно было живым! И оно пристально смотрело на меня. Скульп­тура ожила, она дышала и с выражением мрачной ярости на черном сияющем лице сверлила меня взгля­дом.
   – Нет, этого не может быть! – вырвалось у ме­ня. – Не может быть!
   Я изо всех сил старался взять себя в руки и обрести то состояние спокойного хладнокровия, которое все­гда охватывает меня в минуты серьезной опасности.
   Я пихнул мертвое тело на полу, только чтобы удос­товериться в том, что по-прежнему нахожусь в той же комнате и не сошел с ума, одновременно с ужасом ожидая уже знакомого ощущения полной дезориен­тации в пространстве. Однако ничего подобного не произошло.
   Тогда я закричал, нет, скорее завизжал, совсем по-детски.
   И выбежал из комнаты.
   Я промчался через прихожую, распахнул дверь и выскочил на улицу, в спасительную ночь.
   Взлетев вверх, я пронесся над крышами и в пол­ном изнеможении буквально рухнул на брусчатку в какой-то узком переулке. Нет, это просто не может быть правдой! Скорее всего, видение было последним посланием моей жертвы, своего рода сладким актом возмездия, весточкой с того света. Это он сделал так, что статуя – это ужасное черное существо с крылья­ми и козлиными ногами – выглядела как живая…
   – Да, именно так, – вслух произнес я, вытирая губы и оглядываясь. Я лежал на грязном снегу. По пе­реулку шли смертные. Они не желали, чтобы их кто-то беспокоил. А я и не собирался это делать. – Его месть. – Я еще раз вытер губы и шепотом продол­жил: – За все, что он любил, за его страсть к сокрови­щам, собранным в той квартире. И он обратил ее про­тив меня. Он понял. Он догадался, кто я. Он знал, как.
   К тому же существо, которое следило за мной, никогда не выглядело таким спокойным, невозмути­мым, я бы даже сказал – задумчивым. Напротив, оно постоянно колебалось, клубилось, словно густой ту­ман. И потом, эти голоса. Конечно же, там, в кварти­ре, стояла самая обыкновенная статуя.
   Я вскочил на ноги; злясь на самого себя за позор­ное бегство, за то, что упустил возможность насла­диться последними деталями ритуала убийства. Я был достаточно разъярен, чтобы немедленно вернуться обратно в квартиру и вновь пнуть лежащее на полу тело, а заодно и статую, которая, конечно же, опять превратилась в кусок гранита, едва лишь сознание окончательно покинуло мертвый разум моей жертвы.
   Переломанные руки, плечи… Словно окровавлен­ное месиво, в которое я превратил его тело, вдохнуло жизнь в это существо и призвало его на помощь.
   А Дора… Дора непременно узнает обо всем этом – о переломанных костях, о свернутой шее.
   Я вышел на Пятую авеню. И подставил лицо ветру.
   Поглубже засунув руки в карманы своего шерстя­ного блейзера, который в такой снегопад, конечно же, выглядел слишком легким и весьма неподходящим нарядом, я побрел дальше. «Ладно, черт бы тебя по­брал, – мысленно обратился я к нему, – ты догадал­ся, понял, кто я, и на несколько мгновений сумел за­ставить статую выглядеть словно живая».
   Я замер на месте и устремил взгляд на другую сто­рону улицы, туда, где темнели на фоне снега деревья Сентрал-парка.
   «А если эти события все же связаны, между со­бой, – теперь я разговаривал уже не со своей жерт­вой и не со статуей, а со своим преследователем, – приди и забери меня». Я больше не желал трястись от страха – наверное, я совсем потерял голову.
   А где сейчас Дэвид? Скорее всего, охотится. Охо­тится… Как он любил это делать в джунглях Индии в те времена, когда был еще смертным. А я навсегда превратил его в охотника на братьев по разуму.
   И тогда я принял решение.
   Я намеревался немедленно вернуться в квартиру и собственными глазами убедиться в том, что статуя – это статуя, и не более. А затем мне предстояло сделать то, что я обязан был сделать ради Доры, – избавиться от трупа ее отца, .
   Мне достаточно было нескольких минут, чтобы оказаться возле нужного дома, подняться по темной лестнице и вновь войти в уже знакомую прихожую. Я не желал больше мириться с собственным стра­хом – он раздражал меня, заставлял чувствовать себя униженным и приводил в ярость. Но в то же время, в очередной раз столкнувшись с чем-то неведомым, я испытывал небывалое возбуждение и любопытство.
   В квартире явственно ощущался запах крови и мертвечины.
   Больше я ничего не чувствовал и не слышал ни еди­ного звука. Я прошел в небольшое помещение, когда-то служившее кухней. Здесь до сих пор остались кое-какие предметы хозяйственного обихода, которыми, похоже, не пользовались со времени смерти возлюб­ленного моей жертвы. Ага, вот они! За сточной трубой Я нашел то, что искал, – коробку с зелеными пласти­ковыми мешками для мусора, как раз подходящими для того, чтобы упаковать останки.
   Мне почему-то вдруг вспомнилось, что именно в такой мешок он затолкал и тело своей убитой же­ны – Терри. Я отчетливо видел это, когда пил его кровь. Ладно, к черту, сейчас не до этого. Он просто подсказал мне выход из положения.
   Порывшись в кухонных принадлежностях и сто­ловых приборах, я не нашел ничего подходящего для предстоящей хирургической операции, поэтому просто выбрал самый большой нож с лезвием из углеро­дистой стали и вернулся в комнату. Все мой действия были нарочито решительными, я не позволял себе ни на секунду замешкаться или проявить хоть малейшие колебания. Смело войдя в гостиную, я обернулся и в упор посмотрел на гигантскую скульптуру.
   Лучи галогенных ламп все так же были направле­ны в ее сторону. А вокруг царила тьма.
   Обыкновенная статуя. Ангел с козлиными ногами.
   «Лестат, ты полный идиот!»
   Я подошел ближе и в который уже раз принялся рассматривать детали. Возможно, это не семнадцатый век. Да, работа явно ручная, но если обратить внима­ние на некоторые особенности, то можно предполо­жить, что скульптура создана гораздо позднее. А над­менное и мрачное выражение лица действительно заставляет вспомнить работы Уильяма Блейка – это злобное и порочное существо с козлиными ногами во многом сродни как святым, так и грешникам Блейка с их невинными и в то же время исполненными ярос­ти глазами.
   Неожиданно мне отчаянно захотелось взять эту скульптуру на память, увезти ее в Новый Орлеан и по­ставить в своей комнате. Я готов был буквально рас­пластаться в страхе у ног этого холодно-безразличного, мрачного создания. И только теперь до меня дошло, что, если я действительно не поспешу принять опре­деленные меры, все эти сокровища будут безвозврат­но утеряны. Как только станет известно о смерти их владельца, они будут немедленно конфискованы и произойдет то, чего он больше всего опасался и о чем предупреждал Дору во время их последней встречи: самое ценное его имущество, его главное достояние перейдет в чужие, равнодушные руки.
   Тогда она в ответ лишь повернулась к нему спиной и согнув худенькие плечи, заплакала – несчастная, охваченная горем и ужасом девочка, лишенная воз­можности дать утешение человеку, которого любила больше всех на свете.
   Я взглянул на распростертое на полу искалеченное тело. Его еще не успел коснуться тлен, и выглядело оно так, будто человек попал в жуткую аварию или стал жертвой жестокого и безжалостного убийцы. Спутан­ные черные волосы, полуоткрытые глаза… На белой рубашке алели пятна крови – несколько оставшихся капель вытекли из открытых ран. Торс был неесте­ственно вывернут по отношению к ногам, поскольку я сломал ему не только шею, но и позвоночник.
   Что ж, я вытащу труп отсюда и избавлюсь от него. Я позабочусь о том, чтобы о его смерти еще очень дол­го никто не узнал. И тогда следователи не станут до­кучать Доре. Я избавлю ее от горя и отчаяния, а тем временем подумаю, как сохранить для нее все эти со­кровища. Быть может, спрячу их пока в надежном месте.
   Я достал из его кармана документы. Сплошь фаль­шивки. Кто бы сомневался.
   Его настоящее имя было Роджер. Я знал это с са­мого начала. Но так его называла только Дора. Все свои сделки он проводил под вымышленными имена­ми, зачастую весьма экзотическими, иногда даже с не­ким средневековым звучанием. Этот паспорт был вы­писан на имя Фредерика Винкена. Забавное имечко. Фредерик Винкен…
   Собрав все документы, я сунул их в карман, чтобы впоследствии уничтожить без следа.
   Пришло время поработать ножом. Я отрезал его руки до локтей, поразившись при этом их изяществу и обратив внимание на тщательно ухоженные ногти.
   Да, этот человек себя очень любил и, надо сказать, имел на то основания. Так, теперь голова… Мне понадобилась недюжинная сила, чтобы отсечь ее, причем я старался резать только сухожилия и мелкие кости, не касаясь самого черепа. Глаза закрывать я не стал. Во взгляде мертвеца нет ничего завораживающего, он совершенно лишен какой-либо выразительности. Без­жизненные губы казались мягкими, а кожа на щеках разгладилась. Отрезанные части – голову и руки – я положил в два разных мешка, затем, как мог, затолкал в третий мешок то, что осталось.
   Ковер на полу был тоже забрызган кровью. Плохо, очень плохо, тем более что ковры лежали здесь в не­сколько слоев – обычное дело для хранилища рари­тетов. Ладно, главное – убрать тело. Не будет тела – не будет и трупного запаха, который может привлечь внимание соседей. А если тело исчезнет, то никто ни­когда не узнает, что произошло с этим человеком на самом деле. Так будет лучше в первую очередь для Доры: пребывать в неведении, пусть даже мучиться неиз­вестностью все же предпочтительнее, чем увидеть сде­ланные крупным планом фотографии того кошмара, который я здесь сотворил.
   Напоследок я еще раз обвел взглядом невозмути­мо-мрачного ангела – или дьявола, или кем он мог быть еще, – пышную гриву его волос, красиво очер­ченные губы и огромные глаза. Потом, взвалив на плечо все три мешка, словно рождественский Санта Клаус, я вышел из квартиры, чтобы избавиться от тела Роджера.
   Это оказалось делом несложным и заняло у меня всего около часа, предоставив тем самым время для размышлений.
   Я медленно брел по темным, пустым, заснежен­ным улицам городских окраин в поисках куч строительных отходов, мусорных свалок и тому подобных малопривлекательных уголков, куда редко кто риску­ет заглядывать и расчищать которые в ближайшее время явно никто не станет.
   Мешок с руками я зарыл в огромную кучу всякого хлама, наваленного под путепроводом одной из ско­ростных автострад. Неподалеку от того места я за­метил нескольких смертных. Завернувшись в одеяла, они сидели возле огня, разожженного в небольшом жестяном ящике, и не обращали на меня ни малейшего внимания. Я постарался запихать мешок как можно глубже, чтобы он никому не попался на глаза и не вызвал соблазна в него заглянуть. Закончив ра­боту, я подошел к собравшейся вокруг огня компании – никто из них на меня даже не посмотрел – и бросил на землю несколько купюр. Ветер едва не подхватил легкие бумажки, однако в свете костра мгно­венно мелькнула чья-то рука, и купюры растворились во тьме.
   – Спасибо, брат.
   – Аминь, – откликнулся я.
   Голову постигла примерно та же участь, но уже в другом месте, довольно далеко от того, где остались руки, – на задворках одного из ресторанов. Я утопил в грязной вонючей жиже кухонных отбросов и да­же не взглянул напоследок. Мне не терпелось изба­виться от этого трофея. Нет, человеческую голову нельзя назвать трофеем, и я бы ни за что не стал хранить ее в таком качестве. Даже мысль об этом каза­лась мне неприемлемой. Если какой-нибудь умираю­щий от голода несчастный и наткнется на нее, он никому не скажет о находке. Кстати, ресторан за­крылся несколько часов назад, и кучка голодающих уже топталась возле задних дверей в ожидании своей порции помидоров, салата, спагетти и хлебных корок.
   А отбросы постепенно замерзали, и ледяные сгустки хрустели под моими руками, пока я заталкивал голо­ву в самую сердцевину отвратительного месива.
   С последним мешком на плече я направился назад к центру города. Осталось найти укромное местеч­ко для изломанного торса с ногами и предплечьями. Я шел по Пятой авеню, мимо отеля, где спала Дора, мимо собора Святого Патрика, мимо шикарных ма­газинов. Смертные спешили по своим делам, скрыва­лись то за одной, то за другой дверью; таксисты бе­шено сигналили, злясь на водителей медлительных, неповоротливых лимузинов.
   Я шел все дальше и дальше, шлепая по грязи и про­клиная самого себя. Меня раздражал исходивший из мешка запах. Однако пиршество было поистине вос­хитительным и стоило того, чтобы я потрудился, уничтожая его следы.
   Мои бессмертные соплеменники – Мариус, Арман и все остальные друзья, любовники и враги – всегда ругали меня за нежелание «избавляться от останков». Что ж, на этот раз Лестат будет пример­ным вампиром и как следует приберет за собой.
   Неподалеку от Виллидж я наконец отыскал под­ходящее место – огромный склад, судя по разбитым окнам и огромной куче хлама внутри, давно забро­шенный. В воздухе витал запах гниющей плоти. Похоже, человек умер здесь довольно давно, однако холод замедлял процесс разложения и не позволял вони рас­пространиться за пределы помещения склада. Хотя, возможно, все дело было в равнодушии проходивших мимо людей.
   Я прошел в глубь похожего на пещеру помещения. В нос ударили другие запахи – бензина, металла, кир­пича… Прямо посередине возвышалось нечто напо­минающее погребальный холм или пирамиду, а рядом стоял грузовик. Мотор был еще теплым, хотя по­близости я не увидел ни души.
   Трупная вонь исходила именно от этой кучи, причем вскоре я понял, что мертвецов в ней зарыто как минимум трое, а может, и больше. Мне не терпелось поскорее убраться подальше от отвратительного мо­гильника, а потому я не собирался вдаваться в под­робности.
   «Прекрасно, друг мой, покойся с миром на этом кладбище», – мысленно попрощался я со своей жерт­вой, зарывая мешок в самую глубину скопища битых бутылок, раздавленных жестяных банок, гниющих фруктов, обрывков картона и тряпок, обломков дере­ва и тому подобного хлама. Я едва не развалил эту го­ру, но, пару раз дрогнув, она все же устояла и вскоре приняла прежние очертания. Только одна пивная бутылка скатилась вниз и теперь поблескивала стек­лянным боком чуть в стороне от величественного по­гребального сооружения. Вокруг стояла тишина, на­рушаемая только писком и шорохом копошащихся где-то по сторонам крыс.
   Я внимательно осмотрел грузовик. Сильно потрепанный, без регистрационных номеров, он все еще сохранял внутри запах недавно сидевших там смерт­ных. Ну какое мне дело, зачем они сюда приезжали и чем занимались? А въехали они сюда через огромные железные ворота и тем же путем, но только пешком покинули склад, не обратив внимания на возвышав­шийся посередине кладбищенский холм. Хотя, воз­можно, холм они и заметили и даже внесли туда свою лепту.
   Я вышел наружу. Снегопад прекратился. Вокруг было пусто и уныло. На большом плоском камне лежал голый матрац, припорошенный снегом. Уличное освещение не работало. Я даже не мог сказать толком, где нахожусь.
   Я направился в сторону реки, к оконечности острова, и вдруг наткнулся на церковь – одну из тех старинных церквушек, что уцелели на Манхэттене с незапамятных времен и рядом с которыми всегда можно найти маленькое кладбище за невысокой огра­дой и прочесть на его могильных плитах цифры, вызывающие в душе поистине благоговейный трепет: год 1704-й, а иногда даже – 1692-й.
   Это был настоящий шедевр готической архитек­туры, маленький аналог собора Святого Патрика, возможно даже более изысканный и замысловатый в деталях, жемчужина, сияющая на фоне серого и не­приглядного пейзажа большого города.
   Я присел на ступени церкви и прислонился спи­ной к стене. Великолепная резьба, сохранившаяся на полуразрушенных арках, не могла не вызвать моего восхищения, а кроме того, под защитой освященных камней я чувствовал себя гораздо увереннее.
   Я был убежден, что моего преследователя побли­зости нет, я не слышал его шагов и. не ощущал ни­каких сигналов из иной реальности – похоже, мой сегодняшний поступок не спровоцировал ничего по­добного. Еще я был уверен в том, что статуя вовсе не оживала, и раз в моем кармане лежат документы Род­жера, то пройдут недели, если не месяцы, прежде чем Дора обратит внимание на долгое отсутствие отца, однако истинная причина исчезновения навсегда останется для нее тайной.
   Все, хватит об этом. Приключение осталось в про­шлом. Я чувствовал себя лучше, гораздо лучше, чем во время беседы с Дэвидом. И правильно сделал, что все-таки вернулся обратно в квартиру и еще раз взглянул на ужасную статую из черного гранита.
   Оставалась только одна проблема: мне казалось, что я буквально пропитан запахом Роджера. Роджер… До определенного момента он оставался для меня бе­зымянным – «жертвой», не более. Однако теперь я называл его Роджером. Это что, свидетельство пробу­дившейся любви к нему? Роджер, так его называла Дора, а еще – папочкой, Роже, просто отцом… «До­рогая, это Роже, – говорил он, звоня ей из Стамбула. – Ты можешь приехать во Флориду? Всего на несколько дней. Мне нужно поговорить с тобой…»
   Я вытащил фальшивый паспорт. Ветер был обжи­гающе-холодным, снег больше не падал, а тот, что ле­жал на земле, постепенно превращался в твердую корку. Ни один смертный не стал бы сейчас сидеть вот так, в узком пустом проеме церковной двери, но мне здесь нравилось.
   Я принялся изучать его документы. Бумаг было не­сколько, и все поддельные, смысл и содержание неко­торых я даже не понял. Египетская виза. Конечно, от­туда он тоже возил контрабанду. Винкен… Фамилия вызвала у меня улыбку – еще бы: слыша ее, смеются даже маленькие дети. Винкен, Блинкен и Нод… Это же из детских стишков, если я не ошибаюсь.
   Я разорвал документы на мелкие кусочки, порыв ветра тут же подхватил их с моей ладони, и они закру­жились над могильными камнями маленького цер­ковного кладбища, а потом медленно осели на землю. Словно пепел. Я как будто выполнил последний долг, кремировал его личность и развеял прах по ветру.
   Меня одолевала усталость. Кровь переполняла со­суды. Вполне удовлетворенный содеянным, я сожалел о своем прежнем глупом поведении и стыдился стра­ха, который испытывал при разговоре с Дэвидом. Он наверняка решил, что я свихнулся. Но что удалось мне выяснить? Только то, что существо, которое следило за мной, не имело намерения защитить Роджера, помешать мне сделать его своей жертвой, точнее, оно вообще не имело отношения к Роджеру. Но разве я не знал этого прежде? И разве я мог быть уверен, что оно исчезло навсегда?
   Пока можно было сделать лишь один вывод: это существо само выбирало момент появления – вне всякой зависимости от моих поступков.
   Какая все же очаровательная церквушка. Наряд­ная, изысканно украшенная, она представляла собой бесценное произведение архитектуры и совершенно не сочеталась с окружающей застройкой Нижнего Манхэттена. Впрочем, говорить о какой-либо сочета­емости в городе, где перемешались все стили, где готика тесно соседствует с модерном, а древность – с ультрасовременностью, давно уже не приходится. Я про­чел надпись на ближайшем указателе: Уолл-стрит.
   Неужели я оказался в самом начале Уолл-стрит? Я вновь прислонился спиной к холодному камню и закрыл глаза. Завтра вечером мы встретимся с Дэви­дом и все обсудим. А Дора? Неужели она спит сейчас ангельским сном в номере отеля напротив собора? Позволю ли я себе тайно взглянуть на нее в последний раз? Имею ли я право на этот прощальный и совер­шенно безобидный взгляд, прежде чем окончательно оставлю в прошлом сегодняшнее приключение? Нет, это уже лишнее.
   Мне следует навсегда выбросить из головы мысли и воспоминания об этой девушке, забыть о тонень­кой фигурке с фонариком в руках, идущей по огром­ным темным коридорам пустого монастыря в Новом Орлеане. Храбрая маленькая Дора… Она совсем не по­хожа на последнюю смертную женщину, которую я любил… «Нет, хватит, Лестат! – приказал я себе. – За­будь об этом! Слышишь, Лестат, забудь!»
   Если задуматься и начать размышлять всерьез – о смысле жизни, о среде обитания и, так сказать, о лич­ности как таковой, то понимаешь, что мир полон потенциальных жертв. Возможно, я вернусь в Майа­ми – если, конечно, удастся уговорить Дэвида по­ехать вместе со мной. Завтра вечером мы с Дэвидом непременно об этом поговорим.
   Конечно, он мог обидеться на меня за то, что я по­слал его искать убежище в Олимпийской башне, и теперь готов был уехать к себе, в Новый Орлеан. Но, может быть, он туда все же не поедет?
   Если я сейчас услышу шаги своего преследователя или почувствую его присутствие поблизости, то завт­ра непременно вновь буду дрожать в объятиях Дэви­да. Этому существу все равно, где я нахожусь и куда направляюсь. И я его не выдумал – мой преследова­тель действительно существует!
   Черные крылья… ощущение сгущающейся тьмы… клубящийся туман… и – свет… Нет, хватит, я не стану сосредоточиваться на этом. Слишком много мрачных размышлений для одной ночи.
   Когда еще на моем пути встретится смертный, по­добный Роджеру? Когда еще мне доведется встретить такую же яркую личность? И как только этот сукин сын ухитрился разговаривать со мной во время убий­ства? Как он осмелился обращаться ко мне в момент наивысшего восторга? А как ему, черт возьми, удалось заставить меня поверить в то, что статуя ожила? Что это было? Какие-то слабые телепатические импуль­сы? Я покачал головой. Неужели я сам спровоцировал это? Быть может, сделал что-то не так?
   Что, если я за месяцы преследования успел полю­бить его и, отнимая жизнь, первым заговорил с ним? Не было ли это своего рода моим объяснением в любви? Нет. Я просто с наслаждением пил кровь, по кап­лям вбирал его в себя. И теперь Роджер во мне.
   Из темноты медленно вынырнула какая-то маши­на и остановилась возле меня. Сидевшие в ней люди поинтересовались, не нужна ли мне помощь. Я мотнул головой, повернулся и побежал прочь. Перепрыгивая с могилы на могилу, огибая каменные надгробия, я так быстро промчался через кладбище в сторону Виллидж, что смертные, по-моему, даже не успели уло­вить мои движения.
   Представить только! Они видят сидящего на хо­лодных ступенях старинной маленькой церкви моло­дого блондина в двубортном темно-синем блейзере и ярком галстуке, и вдруг… И вдруг он исчезает, словно растворяется в воздухе! Я громко рассмеялся и с удо­вольствием прислушался к звукам собственного сме­ха, которые взлетали вверх, отражаясь от кирпичных стен. Теперь мимо меня шли люди, неподалеку играла музыка, воздух наполняли запахи кухни. Я видел по­всюду юных, пышущих здоровьем смертных, которые даже в холодный зимний вечер находили повод к ве­селью.
   А вот меня холод начинал уже раздражать. Надо же – быть таким чувствительным к нему, как будто я по-прежнему живой человек! Мне захотелось куда-нибудь зайти.

ГЛАВА 3

   Пройдя всего несколько шагов, я увидел враща­ющуюся дверь, а за ней – холл какого-то заведения. Наверное, ресторан, подумал я и уже через мгнове­ние обнаружил себя сидящим в баре. Как раз то, что надо: почти пустой зал, темный и теплый, полукруг­лая стойка, за которой поблескивают бутылки… Из-за двери в основной зал, распахнутой настежь, доносил­ся приглушенный гул голосов.