Страница:
— Но будут и другие времена — предсказывал Джулиен в ту ночь, когда у них состоялся предсмертный разговор. — Времена борьбы и катастроф. Об этом вещает нам твое четверостишье, Эвелин. Я постараюсь к тому времени вернуться сюда.
Музыка жалобно завывала под глухие удары басов. Когда бы Эвелин ни являлась к Джулиену, он всегда заводил виктролу.
— Знаешь, cherie, хочу тебе открыть один секрет, который касается егои музыки, — как-то раз сказал Джулиен. — Он нас не слышит, не может слышать, когда звучит музыка. Это секрет знали еще давно. Его открыла мне моя grand-mere, Мари-Клодетт. Музыка привлекает злого демона и в то же время может сбить его с толку. Дело в том, что слышать музыку он может только тогда, когда нет никаких других звуков. Подобным образом действуют на него рифма и ритм. Они являют собой непреодолимое препятствие для призраков, будто те могут неким образом их видеть. Находясь во мраке, бесплотные духи жаждут порядка и симметрии. Поэтому музыку я использую для того, чтобы привлечь егои одновременно смутить. Об этом знает также Мэри-Бет. Как думаешь, зачем в каждой комнате у нас стоит музыкальная шкатулка? Почему Мэри так любит свои многочисленные виктролы? Потому что они позволяют ей ощущать себя огражденной от этой нечисти. Так сказать, охраняют ее покой, который ей время от времени необходим, как, впрочем, каждому из нас. Когда меня не станет, детка, — продолжал он, — заводи виктролу. Ставь пластинки и думай обо мне. Кто знает, может, я услышу ее и приду к тебе. Может, вальс сумеет проникнуть сквозь тьму, и я вернусь к самому себе и к тебе.
— Джулиен, почему ты называешь егозлым демоном? У нас в доме все говорят, что этот дух подчиняется тебе. Я слышала, как Тобиас говорил об этом Уокеру. Потом они то же самое сказали мне, предварительно поведав о том, что Кортланд был моим отцом. «Лэшер был рабом Джулиена и Мэри-Бет в области магии, — заявили они. — Он всегда готов исполнить их любое желание».
Джулиен покачал головой. Их разговор проходил под звуки неаполитанской песенки.
— Лэшер — это зло. Заруби эти слова себе на носу, детка Причем самое страшное и опасное из всего имевшегося в мире зла Несмотря на то что он сам этого не знает. Прочти еще раз свое стихотворение. Напомни его мне.
Эвелин ненавидела его повторять. Строки этого стиха, казалось, срывались с ее уст помимо ее воли, словно она была виктролой, которой кто-то касался своей невидимой иглой. Они лились, как песня, смысла которой она сама не понимала Слова ее стихотворного пророчества, которые в свое время весьма напугали Карлотту, также приводили в большое замешательство и Джулиена. Он повторял их вновь и вновь много месяцев напролет.
Даже в преклонные годы, когда его густые волнистые волосы совсем побелели, он был еще крепким и энергичным. Эвелин не могла забыть его светящихся умом глаз, которые, сколько она помнила, были всегда направлены на нее. Джулиен никогда не страдал ни старческой слепотой, ни глухотой. Возможно, что здоровье тела и бодрость духа ему помогали поддерживать многочисленные любовницы.
— Скоро я умру, — сказал он ей однажды, обхватив своей мягкой сухой рукой ее сложенные вместе кисти. — Умру, как умирают все в этом мире. С этим ничего не поделаешь.
О, какой это был чудесный год, чудесные несколько месяцев!
Она не переставала удивляться тому, каким молодым он предстал перед ней в видении в свой предсмертный час. Ведь она явственно слышала, как он звал ее, стоя под проливным дождем под окном. А когда выглянула, то увидела его во всей красе — бодрого, красивого, светящегося счастьем Он держал за уздечку лошадь. «Au revoir, ma cherie», — молвил он.
После смерти Джулиен стал являться ей почти беспрестанно. Его образ мелькал перед ее взором, подобно кратковременной вспышке. То она видела его в проезжающем мимо трамвае, то на кладбище во время похорон Анты. Но везде эти явления выглядели очень правдоподобно. Эвелин могла поклясться, что на похоронах Стеллы она имела возможность лицезреть своего любимого не меньше секунды.
Может быть, благодаря этим видениям Эвелин смогла бросить откровенный вызов Карлотте, когда они вместе стояли между могилами?
— Все дело в музыке, не так ли? — Эвелин была не в силах справиться с дрожью. Далеко не каждый день ей приходилось делать подобные заявления. А ведь она, подстрекаемая ненавистью и печалью, отважилась не на что-нибудь, а на то, чтобы обвинить Карлотту в убийстве. — Без музыки тебе было не обойтись. Зря что ли так громко и неистово играл оркестр? Не иначе, как для того, чтобы Лайонел смог приблизиться к Стелле и застрелить ее из пистолета. А тотоб этом ничего не узнал, не так ли? Для того чтобы сбить егос толку, ты включила музыку. Ведь ты прекрасно знала эту уловку. Джулиен поведал мне о ней. Ты обманула егопри помощи музыки. А значит, убила свою сестру.
— Уйди прочь от меня, ведьма, — огрызнулась Карлотта, кипя от злости. — Убирайся. Ты и тебе подобные.
— Теперь я все про тебя знаю. Пусть твой братец сидит сейчас в смирительной рубашке, но настоящая убийца — это ты! Ты подвела его к этому шагу. Ты применила музыку. Потому что тебе была известна эта хитрость.
Ей потребовалось призвать в себе все силы, чтобы произнести эти слова. Но она должна была это сделать. Этого требовала любовь Стеллы. О, Стелла! Как Эвелин рыдала по ней, лежа в гордом одиночестве на их бывшей совместной кровати в маленькой квартире во Французском квартале и обнимая платье Стеллы! Стелла отдала ей свой жемчуг, и теперь его уже никто не найдет. После смерти Стеллы Эвелин ушла в себя и больше никогда не позволяла себе ощутить желание.
— Я дарю его тебе, голубушка, — сказала Стелла, отдавая жемчуг, — знаешь, я вправду этого хочу. Представляю, какой Карлотта закатила бы скандал, если бы вдруг пронюхала об этом. Она мне как-то раз категорически заявила о том, что я не имею права раздаривать фамильные ценности и вещи. Узнай она про то, что Джулиен велел тебе унести с собой виктролу, непременно забрала бы ее у тебя. Она только и делает, что описывает фамильное имущество. Не иначе, как это станет ее основным занятием в аду. Будет следить, чтобы никто в чистилище не попал по ошибке. Или за тем, чтобы каждый получил по справедливости жара и огня. Она сущее чудовище. Боюсь, мы с тобой теперь нескоро свидимся, голубушка. Наверное, я все-таки уеду с этим англичанином из Таламаски.
— Ничего хорошего из этого не выйдет! — ответила ей Эвелин. — Мне за тебя страшно.
— Потанцуй сегодня вечером. Развлекись. Слышишь? Ты не сможешь носить мой жемчуг, если не будешь танцевать.
Это был их последний разговор. Вскоре Стеллы не стало. Лишь небольшая лужица крови, просочившейся на начищенный пол.
Позже Эвелин сказала Карлотте, что Стелла отдала ей жемчуг, но она оставила его в доме накануне трагической смерти. Больше к вопросу о жемчуге они ни разу не возвращались.
Много лет спустя Эвелин стали расспрашивать о жемчуге другие Мэйфейры. Однажды к ней даже пришла Лорен.
— Это бесценный жемчуг, — сказала она, — Вы не помните, что с ним стало?
Даже молодой Райен, возлюбленный Гиффорд, был вынужден поднять этот неприятный вопрос.
— Старуха Эвелин, — сказал он, — тетя Карлотта все еще не успокоилась насчет жемчуга.
Хорошо еще, что Гиффорд последовала ее совету и ни разу не касалась больной темы, хотя и выглядела при этом весьма несчастной. Зря Эвелин вообще показала внучке жемчуг. Но надо отдать ей должное, Гиффорд ни разу не сказала о нем ни слова.
Впрочем, если бы не Гиффорд, бесценные жемчужины навсегда остались бы в стене. Ох уж эта Гиффорд. Мисс Благодетель! Мисс Надоеда! Но теперь драгоценности снова в стене. Хорошенькое дело! Они опять лежат в стене.
Значит, у Эвелин есть еще одна причина, ради которой ей нужно идти в дом на Первую улицу, причем идти медленно, но уверенно. Раз жемчуг тоже находится там, значит, она должна его забрать и отдать Моне, тем более что Роуан Мэйфейр пропала и, возможно, уже никогда не появится.
Сколько старинных домов исчезло с длинного бульвара, по которому шла Эвелин! И как это было печально!
Величественные, с изысканным орнаментом, яркими ставнями и круглыми окнами, они были настоящим украшением улицы. И что же теперь люди возвели себе взамен? Убогие до смешного строения из штукатурки и клея, унылые и отвратительные до безобразия. И говорят еще, что это жилье предназначено, чтобы сдавать в аренду среднему классу. Кажется, люди совсем выжили из ума.
Надо было поручить это дело Моне, продолжала размышлять про себя Эвелин. Девочка знала в нем толк, заявляя, что современная архитектура переживает полный упадок. Не надо к гадалке ходить, чтобы понять, почему современные люди предпочитают старые дома. Достаточно просто оглянуться вокруг.
— Знаешь, бабушка Эвелин, — как-то сказала ей девушка, — я подсчитала, что большая часть зданий за всю историю человечества была построена и снесена в промежутке между тысяча восемьсот шестидесятым и тысяча девятьсот шестидесятым годами. Возьмем, к примеру, города Европы. Дома Амстердама постройки семнадцатого века. А теперь посмотрим на Нью-Йорк. Почти все строения на Пятой авеню новые. На целой улице почти нет зданий, возведенных в начале века. Разве что особняк Фрик. По крайней мере, больше я ничего не могу припомнить. Правда, я толком не видела Нью-Йорка, потому что меня туда возила тетушка Гиффорд. А она вовсе не склонна к тому, чтобы рассматривать древние строения. Мне вообще показалось, что она привезла меня туда, чтобы походить по магазинам. Во всяком случае, только этим мы и занимались.
Эвелин была с ней вполне солидарна, хотя вслух в этом не призналась. В конце концов, она всегда соглашалась с Моной, но никогда не говорила об этом.
С Моной было все по-другому. Прежде чем компьютер полностью завладел мыслями девушки, бабушка Эвелин была для нее своего рода отдушиной. Она всегда ее внимательно слушала, и ей не требовалось ничего своей правнучке отвечать. Девочка для нее была сущим сокровищем. Она любила подолгу с ней болтать, с виртуозной скоростью перескакивая с одной темы на другую. Почему бы теперь, когда Гиффорд не стало, Старухе Эвелин не заговорить с Моной во время их совместных посиделок? Теперь они даже смогут вместе слушать виктролу. К тому же Мона теперь станет обладательницей жемчуга. Да, он наконец украсит ее стройную шейку.
И вновь Старуху Эвелин пронзила ужасная и горькая печаль. Нет больше на свете Гиффорд с ее вечно изможденным лицом и перепуганными насмерть глазами. Нет ее внучки, вечно рассуждающей приглушенным тоном о совести и праведности. Нет свидетельницы падения Алисии. Никто никогда не увидит ужаса во взоре Гиффорд, взирающей на смерть своей сестры. Никто не будет больше с укором наблюдать за всеми ними.
Интересно, это все еще тот же самый бульвар или какой-то другой? Нет, конечно, тот самый, и она, несомненно, скоро дойдет до угла Вашингтон-авеню. Но из-за множества новостроек она чуть было не решила, что сбилась с пути.
Жизнь стала такой шумной, такой жестокой. Мусороуборочные машины стали работать с невообразимым воем, грузовики — греметь так, что из-за них больше ничего не слышно. Теперь на улице не встретишь торговцев бананами и продавцов мороженого. В дома, как прежде, больше не приходят трубочисты, а пожилые женщины не разносят чернику. Лаура Ли в страданиях умерла. Дейрдре сошла с ума Ее дочь Роуан, опоздав всего на день, не застала мать в живых. Затем случилось нечто страшное на Рождество — событие, которое никто не хотел обсуждать и после которого Роуан Мэйфейр бесследно исчезла.
А вдруг Роуан Мэйфейр вместе со своим подозрительным компаньоном прихватили виктролу с пластинками с собой? Нет, Гиффорд уверяла бабушку Эвелин, что этого не произошло. У ее внучки все было под контролем. В случае необходимости, Гиффорд перепрятала бы их в более надежное место.
Гиффорд воспользовалась тем же самым тайником, что и Стелла Она узнала о нем от самой бабушки Эвелин. Зря она расточала словесные богатства на Алисию и Гиффорд, рассказывая свои истории, стихи и песни. Они оказались лишь связующими звеньями цепи, ведущей к истинной драгоценности, которой была Мона.
— Никто их не найдет, бабушка Эвелин, — заверила ее Гиффорд. — Я положила жемчуг на старое место. В тот самый тайник, который в библиотеке. Там же находится и виктрола. Теперь все это хозяйство будет всегда в полной безопасности.
Гиффорд Мэйфейр, эта деревенская по своей сути женщина, отважилась на то, чтобы ночью проникнуть в мрачный дом и спрятать в нем вещи. Любопытно, не повстречала ли она во время своего посещения того,о котором говорят?
— Их никогда не найдут. Они так и сгинут вместе с домом, но никто их не найдет, — уверяла Старуху Эвелин Гиффорд. — Ты знаешь, о чем я говорю. Ты сама показала мне это место тогда, когда мы с тобой были в библиотеке.
— Ты насмехаешься надо мной, злая девчонка.
Но Эвелин в самом деле показывала Гиффорд секретную нишу в стене, когда ее внучка была совсем ребенком. Случилось это в день похорон Лауры Ли. Должно быть, это был последний раз, когда Карлотта открыла перед ними дом.
Шел тысяча девятьсот шестидесятый год. Дейрдре уже была очень больна. Отлученная от своего ребенка, она надолго угодила в больницу. К тому времени прошел год с тех пор, как умер Кортланд.
Карлотта всегда жалела Лауру Ли — жалела исключительно за то, что Старуха Эвелин оказалась ее матерью. Кроме того, Дорогуша Милли и Белл не раз уговаривали Карлотту привести Эвелин с дочерью в фамильный особняк. Карлотта же всегда смотрела на Эвелин с грустью. Всегда пыталась ее ненавидеть, но на самом деле испытывала к ней жалость, потому что та похоронила дочь, а еще потому, что после смерти Стеллы Эвелин заживо похоронила и себя.
— Ты вполне вправе привести сюда это семейство, — сказала как-то Дорогуша Милли, и Карлотта не посмела ей возразить.
— Ну, конечно, — подхватила Белл, которая всегда знала, что Лаура Ли была ребенком Джулиена Об этом знали все. — Как же иначе? — не унималась милая девушка, обращаясь к Эвелин и ее дочери. — Поедемте вместе с нами домой.
Зачем она пошла? Вероятно, за тем, чтобы снова увидеть дом Джулиена. Возможно, она надеялась незаметно проскользнуть в библиотеку, чтобы убедиться, что жемчуг по-прежнему на месте, и никто ею не нашел.
Когда же все собрались и начали шепотом судачить о том, как долго страдала Лаура Ли и как много несчастий выпало на долю бедняжек Гиффорд и Алисии, Эвелин взяла Гиффорд за руку и повела в библиотеку.
— Хватит плакать по своей маме, — сказала Старуха Эвелин. — Лаура Ли уже на небесах. Лучше иди сюда. Я хочу показать тебе тайник. Там находится нечто прекрасное. Это ожерелье, которое предназначено для тебя.
Гиффорд вытерла глаза. После смерти матери она находилась в каком-то оцепенении, которое продолжалось много лет, вплоть до ее замужества Однако надежда никогда не покидала Гиффорд. Особенно много надежд наполнило ее душу в тот день — день похорон Лауры Ли.
Нужно признать, что Гиффорд не могла пожаловаться на свою жизнь, несмотря на то что, сама того не подозревая, всячески пыталась ее испортить. Ее любил Райен, у нее были хорошие дети, и ей хватало сердечной теплоты, чтобы проявлять ее к Моне и, в конце концов, предоставить той свободу, хотя сама девушка не мыслила своей жизни без тети Гиффорд.
Да, у Гиффорд была жизнь. А теперь ее нет. Случилось невозможное. На ее месте должна была оказаться Алисия. Все перепуталось. Лошадка остановилась не у тех ворот. Интересно, предвидел ли это Джулиен?
Казалось, что похороны Лауры Ли были совсем недавно. Эвелин очень отчетливо помнила, как они с дочерью стояли в пыльной, всеми заброшенной библиотеке, а из соседней комнаты доносился гул женских голосов.
Потом Эвелин подвела маленькую Гиффорд к книжной полке и, отодвинув в сторону книжки, наконец выудила из тайника длинную жемчужную нить.
— Мы заберем ее с собой. Я спрятала ее здесь тридцать лет назад. В тот самый день, когда в гостиной этого дома была убита Стелла Карлотта так и не сумела найти этот жемчуг. А вот это наши со Стеллой фотографии. Я тоже их возьму с собой. Когда-нибудь все эти вещи я отдам тебе и твоей сестре.
Гиффорд, резко отпрянув, в изумлении уставилась на ожерелье.
То, что Эвелин удалось одержать над Карлоттой победу, несколько приободрило ее. Все-таки хорошо, что удалось сохранить жемчуг, когда все уже давно его похоронили. Ожерелье и музыкальная шкатулка — оба ее сокровища были целы и невредимы.
— Что ты имеешь в виду, говоря о любви другой женщины? — много лет спустя спросила ее Гиффорд, когда они, сидя на террасе, беззаботно болтали под приветливый гул городского транспорта.
— Только то, что говорю. Любовь другой женщины. Я имею в виду то, как я целовала ей губы и сосала грудь. Как щекотала своим языком ее ложбинку между бедер. Как вкушала вкус ее соков. Как любила ее и растворялась в ее теле.
Гиффорд была потрясена до глубины души. Казалось, на ней лица не было. Интересно, как; же она не стеснялась выходить замуж? Впрочем, почему не стеснялась? Все-таки ужасно иметь дело с девственницей. Хотя если бы пришлось выбирать лучшую в этом роде, то, скорее всего, ею была бы Гиффорд.
Наконец Эвелин дошла до Вашингтон-авеню. Она сразу узнала знакомый цветочный магазин, который, к счастью, остался на прежнем месте. И ей захотелось зайти в него, чтобы заказать для своей дорогой девочки цветы. Для этого нужно было всего лишь подняться по небольшой лестнице. Она знала, что сможет это сделать.
— Что ты сделала с моими сокровищами?
— Никогда не рассказывай ничего об этом Моне!
Прежде чем войти, Эвелин остановилась у витрины и стала разглядывать груды цветов. Ей казалось, что все они заточены в тюрьму. Какие же из них послать для Гиффорд и куда? Цветы для Гиффорд, которой уже не было в живых?
О, дорогая моя...
Эвелин знала, какие выберет цветы. Она вспомнила, какие цветы любила ее внучка.
Вряд ли ее тело будут до погребения держать в доме. Конечно, нет. Такого никто из Мэйфейров никогда не позволит. Наверняка его уже приводили в порядок, наводя внешний глянец в каком-нибудь специальном месте при похоронном бюро.
— Не вздумайте меня поместить в один из подобных холодильников, — заявила Эвелин после похорон Дейрдре в прошлом году.
Помнится, Мона тогда ей рассказывала в подробностях о том, как все случилось. О том, как Роуан Мэйфейр приехала из Калифорнии и успела поцеловать мать только в гробу. О том, как Карлотта споткнулась ночью о мертвое тело и так сильно врезалась в кресло-качалку, что можно было подумать, будто она собиралась отправиться к праотцам вслед за Дейрдре, оставив Роуан Мэйфейр на произвол судьбы в доме, который кишел привидениями.
— О времена, о нравы! — продекламировала Мона, вытянув свои тонкие бледные руки и мотая головой из стороны в сторону, так что ее длинные рыжие волосы рассыпались веером по воздуху. — У нее была хуже смерть, чем у самой Офелии.
— А может, вовсе и не хуже, — возразила ей бабушка Эвелин.
Дейрдре потеряла рассудок много лет назад, а Роуан Мэйфейр, молодой врач из Калифорнии, могла бы оказаться посообразительней. Надо было ей давно вернуться домой и потребовать ответа от тех, кто травил ее мать лекарствами, пока не довел ее до смерти. Эвелин знала, что ничего хорошего от этой калифорнийской девчонки ждать не стоит. Очевидно, поэтому молодая особа ни разу не была у них в гостях на Амелия-стрит. Сама же Старуха Эвелин видела ее лишь однажды, во время венчания. Но тогда Роуан была не женщиной, а некой семейной жертвой, ряженной в белое платье и сияющей изумрудным ожерельем на шее.
Эвелин пошла на венчание не потому, что Роуан Мэйфейр была наследницей семейного состояния. И не потому, что церемония ее бракосочетания с молодым человеком по имени Майкл Карри проходила в церкви Святой Марии. А потому, что Мона должна была во время свадебной процессии нести цветы. Девочка была бы счастлива, если бы бабушка Эвелин сидела на одной из церковных скамей, и когда Мона проходила бы мимо нее, ободрительно кивнула ей головой.
Как тяжело входить в этот дом после стольких лет! Как трудно снова увидеть его таким же красивым, как при Джулиене! Видеть счастье в глазах доктора Роуан Мэйфейр и ее простодушного мужа, Майкла Карри! Подобно одному из ирландских мальчиков Мэри-Бет, он был крупным, мускулистым, подчас до неприличия откровенным и добрым, хотя, судя по слухам, был хорошо образован и, как говорится, соответствовал духу времени, поскольку происходил из низов: его отец был пожарником.
До чего же он был похож на парней Мэри-Бет! Это единственное впечатление, которое вынесла Эвелин из свадьбы дочери Дейрдре. Старуху Эвелин рано отвезли домой, потому что Алисия, как всегда, так сильно нагрузилась, что едва держалась на ногах. Впрочем, сама Эвелин была не слишком огорчена тем, что ей так скоро пришлось покинуть праздничную церемонию. Как всегда, смиренно устроившись у кровати Алисии и время от времени забываясь сном, она долго читала молитвы и напевала песни, которые Джулиен обычно проигрывал ей в своей комнате наверху.
А тем временем невеста с женихом танцевали в большой гостиной. Виктрола по-прежнему была спрятана в стене библиотеки, и Эвелин знала, что никто никогда ее там не найдет. Но тогда об этом она даже не думала. Возможно, ей и пришла бы на ум эта мысль, если бы она дождалась того момента, когда гости, напившись, стали петь песни и смеяться. Возможно, находясь в стенах семейного особняка, она завела бы виктролу, повторив несколько раз слово «Джулиен», и на свадьбу явился бы он, нежданный гость!
Но тогда она об этом не думала. Тогда все ее мысли были заняты совсем другим — она боялась, что Алисия споткнется.
Позже, той же ночью, Гиффорд поднялась в комнату Алисии на Амелия-стрит и, положив руку на плечо Эвелин, ласково произнесла:.
— Как я рада, что ты пришла на свадьбу. Хорошо бы тебе почаще выходить из дома, — потом, недолго помешкав, добавила, — Надеюсь, ты не ходила к тайнику? И никому о нем не рассказала?
Старуха Эвелин и не подумала отвечать.
— Роуан и Майкл будут счастливы! — продолжала Гиффорд.
Потом внучка поцеловала Эвелин в щеку и вышла. Комната, пропитанная прелым запахом алкоголя, смердела, как сточная канава. Алисия стонала, точь в точь как ее мать, требуя смерти любой ценой, чтобы воссоединиться со своей родительницей.
Вашингтон-авеню. Да, точно, это была Вашингтон-авеню. И все так же белела крыша дома королевы Анны. Правда, от него осталось только одно крыло, тем не менее, оно выглядело таким, как прежде.
И цветочный магазин стоял на прежнем месте. Ах, да, Эвелин собиралась купить цветы. Для своей дорогой девочки, дорогой...
А это что еще за невиданное дело! Из магазина вышел невысокий молодой человек в очках и заговорил с ней! Правда, из-за грохота автомобилей его было очень плохо слышно.
— Госпожа Эвелин, неужели это вы? — наконец разобрала она обращенные к ней слова — Я едва узнал вас Что вы делаете так далеко от дома? Пожалуйста, проходите. Позвольте мне позвонить вашей внучке.
— Моей внучке уже нельзя позвонить, — сказала она. — Она умерла.
— Да, мэм, мне очень жаль, я уже знаю. — Он подошел к краю небольшой террасы, и она увидела, что ее собеседник был не настолько молод, как ей показалось вначале, но его лицо ей было знакомым. — Мне очень жаль мисс Гиффорд, мэм. Все утро я только и делал, что принимал заказы ей на цветы. Я хотел сказать, что собирался позвонить мисс Алисии. Сообщить ей, чтобы она пришла и забрала вас домой.
— Бедный мальчик. Раз ты думаешь, что Алисия в состоянии прийти и забрать меня, значит, ты в этом деле мало что смыслишь.
Но зачем было вообще с ним говорить? Зачем затевать никому не нужный разговор? От этого вздорного и глупого занятия она уже давно отказалась. Оно было ей противопоказано, тем более в такой день. Если она сегодня будет много болтать, то может довести себя до сущего сумасшествия.
Но как зовут этого молодого человека? И что он ей только что говорил? Пожалуй, если напрячь память, то можно вспомнить, где она видела его в последний раз. Не он ли работал на доставке заказов на дом и всякий раз, проходя мимо ее дома, приветственно махал ей рукой? Впрочем, стоит ли докапываться до таких мелочей? Это все равно что выбираться из лабиринта, следуя по оставленной на пути нити. Глупости, недостойные того, чтобы на них обращать внимания.
Молодой человек спустился по ступенькам вниз.
— Мисс Эвелин, позвольте мне помочь вам подняться? Вы сегодня очень хорошо выглядите. У вас такая красивая брошь на платье.
Еще бы, сказала про себя она, вновь оградившись от внешнего мира обликом старой женщины. Зачем говорить вслух то, что может расстроить чувства невинного и совершенно постороннего ей человека, пусть даже такого лысого и бескровного, как этот продавец цветов? Откуда ему знать, как давноона состарилась? Очевидно, это произошло вскоре после рождения Лауры Ли — с того времени, когда она начала прогуливаться с плетеной детской коляской вокруг кладбища. Да, пожалуй, тогда она уже стала старой.
— Откуда вы узнали, что моя внучка умерла? Кто вам сказал?
Как ни странно, но теперь она сама не могла точно сказать, откуда об этом узнала.
— Звонил мистер Филдинг. Он заказал целую комнату цветов. И когда говорил, то было слышно, что плакал. Как это печально! Простите меня. Мне вправду очень скорбно это слышать. Простите, но я не знаю, что обычно говорят в таких случаях.
Музыка жалобно завывала под глухие удары басов. Когда бы Эвелин ни являлась к Джулиену, он всегда заводил виктролу.
— Знаешь, cherie, хочу тебе открыть один секрет, который касается егои музыки, — как-то раз сказал Джулиен. — Он нас не слышит, не может слышать, когда звучит музыка. Это секрет знали еще давно. Его открыла мне моя grand-mere, Мари-Клодетт. Музыка привлекает злого демона и в то же время может сбить его с толку. Дело в том, что слышать музыку он может только тогда, когда нет никаких других звуков. Подобным образом действуют на него рифма и ритм. Они являют собой непреодолимое препятствие для призраков, будто те могут неким образом их видеть. Находясь во мраке, бесплотные духи жаждут порядка и симметрии. Поэтому музыку я использую для того, чтобы привлечь егои одновременно смутить. Об этом знает также Мэри-Бет. Как думаешь, зачем в каждой комнате у нас стоит музыкальная шкатулка? Почему Мэри так любит свои многочисленные виктролы? Потому что они позволяют ей ощущать себя огражденной от этой нечисти. Так сказать, охраняют ее покой, который ей время от времени необходим, как, впрочем, каждому из нас. Когда меня не станет, детка, — продолжал он, — заводи виктролу. Ставь пластинки и думай обо мне. Кто знает, может, я услышу ее и приду к тебе. Может, вальс сумеет проникнуть сквозь тьму, и я вернусь к самому себе и к тебе.
— Джулиен, почему ты называешь егозлым демоном? У нас в доме все говорят, что этот дух подчиняется тебе. Я слышала, как Тобиас говорил об этом Уокеру. Потом они то же самое сказали мне, предварительно поведав о том, что Кортланд был моим отцом. «Лэшер был рабом Джулиена и Мэри-Бет в области магии, — заявили они. — Он всегда готов исполнить их любое желание».
Джулиен покачал головой. Их разговор проходил под звуки неаполитанской песенки.
— Лэшер — это зло. Заруби эти слова себе на носу, детка Причем самое страшное и опасное из всего имевшегося в мире зла Несмотря на то что он сам этого не знает. Прочти еще раз свое стихотворение. Напомни его мне.
Эвелин ненавидела его повторять. Строки этого стиха, казалось, срывались с ее уст помимо ее воли, словно она была виктролой, которой кто-то касался своей невидимой иглой. Они лились, как песня, смысла которой она сама не понимала Слова ее стихотворного пророчества, которые в свое время весьма напугали Карлотту, также приводили в большое замешательство и Джулиена. Он повторял их вновь и вновь много месяцев напролет.
Даже в преклонные годы, когда его густые волнистые волосы совсем побелели, он был еще крепким и энергичным. Эвелин не могла забыть его светящихся умом глаз, которые, сколько она помнила, были всегда направлены на нее. Джулиен никогда не страдал ни старческой слепотой, ни глухотой. Возможно, что здоровье тела и бодрость духа ему помогали поддерживать многочисленные любовницы.
— Скоро я умру, — сказал он ей однажды, обхватив своей мягкой сухой рукой ее сложенные вместе кисти. — Умру, как умирают все в этом мире. С этим ничего не поделаешь.
О, какой это был чудесный год, чудесные несколько месяцев!
Она не переставала удивляться тому, каким молодым он предстал перед ней в видении в свой предсмертный час. Ведь она явственно слышала, как он звал ее, стоя под проливным дождем под окном. А когда выглянула, то увидела его во всей красе — бодрого, красивого, светящегося счастьем Он держал за уздечку лошадь. «Au revoir, ma cherie», — молвил он.
После смерти Джулиен стал являться ей почти беспрестанно. Его образ мелькал перед ее взором, подобно кратковременной вспышке. То она видела его в проезжающем мимо трамвае, то на кладбище во время похорон Анты. Но везде эти явления выглядели очень правдоподобно. Эвелин могла поклясться, что на похоронах Стеллы она имела возможность лицезреть своего любимого не меньше секунды.
Может быть, благодаря этим видениям Эвелин смогла бросить откровенный вызов Карлотте, когда они вместе стояли между могилами?
— Все дело в музыке, не так ли? — Эвелин была не в силах справиться с дрожью. Далеко не каждый день ей приходилось делать подобные заявления. А ведь она, подстрекаемая ненавистью и печалью, отважилась не на что-нибудь, а на то, чтобы обвинить Карлотту в убийстве. — Без музыки тебе было не обойтись. Зря что ли так громко и неистово играл оркестр? Не иначе, как для того, чтобы Лайонел смог приблизиться к Стелле и застрелить ее из пистолета. А тотоб этом ничего не узнал, не так ли? Для того чтобы сбить егос толку, ты включила музыку. Ведь ты прекрасно знала эту уловку. Джулиен поведал мне о ней. Ты обманула егопри помощи музыки. А значит, убила свою сестру.
— Уйди прочь от меня, ведьма, — огрызнулась Карлотта, кипя от злости. — Убирайся. Ты и тебе подобные.
— Теперь я все про тебя знаю. Пусть твой братец сидит сейчас в смирительной рубашке, но настоящая убийца — это ты! Ты подвела его к этому шагу. Ты применила музыку. Потому что тебе была известна эта хитрость.
Ей потребовалось призвать в себе все силы, чтобы произнести эти слова. Но она должна была это сделать. Этого требовала любовь Стеллы. О, Стелла! Как Эвелин рыдала по ней, лежа в гордом одиночестве на их бывшей совместной кровати в маленькой квартире во Французском квартале и обнимая платье Стеллы! Стелла отдала ей свой жемчуг, и теперь его уже никто не найдет. После смерти Стеллы Эвелин ушла в себя и больше никогда не позволяла себе ощутить желание.
— Я дарю его тебе, голубушка, — сказала Стелла, отдавая жемчуг, — знаешь, я вправду этого хочу. Представляю, какой Карлотта закатила бы скандал, если бы вдруг пронюхала об этом. Она мне как-то раз категорически заявила о том, что я не имею права раздаривать фамильные ценности и вещи. Узнай она про то, что Джулиен велел тебе унести с собой виктролу, непременно забрала бы ее у тебя. Она только и делает, что описывает фамильное имущество. Не иначе, как это станет ее основным занятием в аду. Будет следить, чтобы никто в чистилище не попал по ошибке. Или за тем, чтобы каждый получил по справедливости жара и огня. Она сущее чудовище. Боюсь, мы с тобой теперь нескоро свидимся, голубушка. Наверное, я все-таки уеду с этим англичанином из Таламаски.
— Ничего хорошего из этого не выйдет! — ответила ей Эвелин. — Мне за тебя страшно.
— Потанцуй сегодня вечером. Развлекись. Слышишь? Ты не сможешь носить мой жемчуг, если не будешь танцевать.
Это был их последний разговор. Вскоре Стеллы не стало. Лишь небольшая лужица крови, просочившейся на начищенный пол.
Позже Эвелин сказала Карлотте, что Стелла отдала ей жемчуг, но она оставила его в доме накануне трагической смерти. Больше к вопросу о жемчуге они ни разу не возвращались.
Много лет спустя Эвелин стали расспрашивать о жемчуге другие Мэйфейры. Однажды к ней даже пришла Лорен.
— Это бесценный жемчуг, — сказала она, — Вы не помните, что с ним стало?
Даже молодой Райен, возлюбленный Гиффорд, был вынужден поднять этот неприятный вопрос.
— Старуха Эвелин, — сказал он, — тетя Карлотта все еще не успокоилась насчет жемчуга.
Хорошо еще, что Гиффорд последовала ее совету и ни разу не касалась больной темы, хотя и выглядела при этом весьма несчастной. Зря Эвелин вообще показала внучке жемчуг. Но надо отдать ей должное, Гиффорд ни разу не сказала о нем ни слова.
Впрочем, если бы не Гиффорд, бесценные жемчужины навсегда остались бы в стене. Ох уж эта Гиффорд. Мисс Благодетель! Мисс Надоеда! Но теперь драгоценности снова в стене. Хорошенькое дело! Они опять лежат в стене.
Значит, у Эвелин есть еще одна причина, ради которой ей нужно идти в дом на Первую улицу, причем идти медленно, но уверенно. Раз жемчуг тоже находится там, значит, она должна его забрать и отдать Моне, тем более что Роуан Мэйфейр пропала и, возможно, уже никогда не появится.
Сколько старинных домов исчезло с длинного бульвара, по которому шла Эвелин! И как это было печально!
Величественные, с изысканным орнаментом, яркими ставнями и круглыми окнами, они были настоящим украшением улицы. И что же теперь люди возвели себе взамен? Убогие до смешного строения из штукатурки и клея, унылые и отвратительные до безобразия. И говорят еще, что это жилье предназначено, чтобы сдавать в аренду среднему классу. Кажется, люди совсем выжили из ума.
Надо было поручить это дело Моне, продолжала размышлять про себя Эвелин. Девочка знала в нем толк, заявляя, что современная архитектура переживает полный упадок. Не надо к гадалке ходить, чтобы понять, почему современные люди предпочитают старые дома. Достаточно просто оглянуться вокруг.
— Знаешь, бабушка Эвелин, — как-то сказала ей девушка, — я подсчитала, что большая часть зданий за всю историю человечества была построена и снесена в промежутке между тысяча восемьсот шестидесятым и тысяча девятьсот шестидесятым годами. Возьмем, к примеру, города Европы. Дома Амстердама постройки семнадцатого века. А теперь посмотрим на Нью-Йорк. Почти все строения на Пятой авеню новые. На целой улице почти нет зданий, возведенных в начале века. Разве что особняк Фрик. По крайней мере, больше я ничего не могу припомнить. Правда, я толком не видела Нью-Йорка, потому что меня туда возила тетушка Гиффорд. А она вовсе не склонна к тому, чтобы рассматривать древние строения. Мне вообще показалось, что она привезла меня туда, чтобы походить по магазинам. Во всяком случае, только этим мы и занимались.
Эвелин была с ней вполне солидарна, хотя вслух в этом не призналась. В конце концов, она всегда соглашалась с Моной, но никогда не говорила об этом.
С Моной было все по-другому. Прежде чем компьютер полностью завладел мыслями девушки, бабушка Эвелин была для нее своего рода отдушиной. Она всегда ее внимательно слушала, и ей не требовалось ничего своей правнучке отвечать. Девочка для нее была сущим сокровищем. Она любила подолгу с ней болтать, с виртуозной скоростью перескакивая с одной темы на другую. Почему бы теперь, когда Гиффорд не стало, Старухе Эвелин не заговорить с Моной во время их совместных посиделок? Теперь они даже смогут вместе слушать виктролу. К тому же Мона теперь станет обладательницей жемчуга. Да, он наконец украсит ее стройную шейку.
И вновь Старуху Эвелин пронзила ужасная и горькая печаль. Нет больше на свете Гиффорд с ее вечно изможденным лицом и перепуганными насмерть глазами. Нет ее внучки, вечно рассуждающей приглушенным тоном о совести и праведности. Нет свидетельницы падения Алисии. Никто никогда не увидит ужаса во взоре Гиффорд, взирающей на смерть своей сестры. Никто не будет больше с укором наблюдать за всеми ними.
Интересно, это все еще тот же самый бульвар или какой-то другой? Нет, конечно, тот самый, и она, несомненно, скоро дойдет до угла Вашингтон-авеню. Но из-за множества новостроек она чуть было не решила, что сбилась с пути.
Жизнь стала такой шумной, такой жестокой. Мусороуборочные машины стали работать с невообразимым воем, грузовики — греметь так, что из-за них больше ничего не слышно. Теперь на улице не встретишь торговцев бананами и продавцов мороженого. В дома, как прежде, больше не приходят трубочисты, а пожилые женщины не разносят чернику. Лаура Ли в страданиях умерла. Дейрдре сошла с ума Ее дочь Роуан, опоздав всего на день, не застала мать в живых. Затем случилось нечто страшное на Рождество — событие, которое никто не хотел обсуждать и после которого Роуан Мэйфейр бесследно исчезла.
А вдруг Роуан Мэйфейр вместе со своим подозрительным компаньоном прихватили виктролу с пластинками с собой? Нет, Гиффорд уверяла бабушку Эвелин, что этого не произошло. У ее внучки все было под контролем. В случае необходимости, Гиффорд перепрятала бы их в более надежное место.
Гиффорд воспользовалась тем же самым тайником, что и Стелла Она узнала о нем от самой бабушки Эвелин. Зря она расточала словесные богатства на Алисию и Гиффорд, рассказывая свои истории, стихи и песни. Они оказались лишь связующими звеньями цепи, ведущей к истинной драгоценности, которой была Мона.
— Никто их не найдет, бабушка Эвелин, — заверила ее Гиффорд. — Я положила жемчуг на старое место. В тот самый тайник, который в библиотеке. Там же находится и виктрола. Теперь все это хозяйство будет всегда в полной безопасности.
Гиффорд Мэйфейр, эта деревенская по своей сути женщина, отважилась на то, чтобы ночью проникнуть в мрачный дом и спрятать в нем вещи. Любопытно, не повстречала ли она во время своего посещения того,о котором говорят?
— Их никогда не найдут. Они так и сгинут вместе с домом, но никто их не найдет, — уверяла Старуху Эвелин Гиффорд. — Ты знаешь, о чем я говорю. Ты сама показала мне это место тогда, когда мы с тобой были в библиотеке.
— Ты насмехаешься надо мной, злая девчонка.
Но Эвелин в самом деле показывала Гиффорд секретную нишу в стене, когда ее внучка была совсем ребенком. Случилось это в день похорон Лауры Ли. Должно быть, это был последний раз, когда Карлотта открыла перед ними дом.
Шел тысяча девятьсот шестидесятый год. Дейрдре уже была очень больна. Отлученная от своего ребенка, она надолго угодила в больницу. К тому времени прошел год с тех пор, как умер Кортланд.
Карлотта всегда жалела Лауру Ли — жалела исключительно за то, что Старуха Эвелин оказалась ее матерью. Кроме того, Дорогуша Милли и Белл не раз уговаривали Карлотту привести Эвелин с дочерью в фамильный особняк. Карлотта же всегда смотрела на Эвелин с грустью. Всегда пыталась ее ненавидеть, но на самом деле испытывала к ней жалость, потому что та похоронила дочь, а еще потому, что после смерти Стеллы Эвелин заживо похоронила и себя.
— Ты вполне вправе привести сюда это семейство, — сказала как-то Дорогуша Милли, и Карлотта не посмела ей возразить.
— Ну, конечно, — подхватила Белл, которая всегда знала, что Лаура Ли была ребенком Джулиена Об этом знали все. — Как же иначе? — не унималась милая девушка, обращаясь к Эвелин и ее дочери. — Поедемте вместе с нами домой.
Зачем она пошла? Вероятно, за тем, чтобы снова увидеть дом Джулиена. Возможно, она надеялась незаметно проскользнуть в библиотеку, чтобы убедиться, что жемчуг по-прежнему на месте, и никто ею не нашел.
Когда же все собрались и начали шепотом судачить о том, как долго страдала Лаура Ли и как много несчастий выпало на долю бедняжек Гиффорд и Алисии, Эвелин взяла Гиффорд за руку и повела в библиотеку.
— Хватит плакать по своей маме, — сказала Старуха Эвелин. — Лаура Ли уже на небесах. Лучше иди сюда. Я хочу показать тебе тайник. Там находится нечто прекрасное. Это ожерелье, которое предназначено для тебя.
Гиффорд вытерла глаза. После смерти матери она находилась в каком-то оцепенении, которое продолжалось много лет, вплоть до ее замужества Однако надежда никогда не покидала Гиффорд. Особенно много надежд наполнило ее душу в тот день — день похорон Лауры Ли.
Нужно признать, что Гиффорд не могла пожаловаться на свою жизнь, несмотря на то что, сама того не подозревая, всячески пыталась ее испортить. Ее любил Райен, у нее были хорошие дети, и ей хватало сердечной теплоты, чтобы проявлять ее к Моне и, в конце концов, предоставить той свободу, хотя сама девушка не мыслила своей жизни без тети Гиффорд.
Да, у Гиффорд была жизнь. А теперь ее нет. Случилось невозможное. На ее месте должна была оказаться Алисия. Все перепуталось. Лошадка остановилась не у тех ворот. Интересно, предвидел ли это Джулиен?
Казалось, что похороны Лауры Ли были совсем недавно. Эвелин очень отчетливо помнила, как они с дочерью стояли в пыльной, всеми заброшенной библиотеке, а из соседней комнаты доносился гул женских голосов.
Потом Эвелин подвела маленькую Гиффорд к книжной полке и, отодвинув в сторону книжки, наконец выудила из тайника длинную жемчужную нить.
— Мы заберем ее с собой. Я спрятала ее здесь тридцать лет назад. В тот самый день, когда в гостиной этого дома была убита Стелла Карлотта так и не сумела найти этот жемчуг. А вот это наши со Стеллой фотографии. Я тоже их возьму с собой. Когда-нибудь все эти вещи я отдам тебе и твоей сестре.
Гиффорд, резко отпрянув, в изумлении уставилась на ожерелье.
То, что Эвелин удалось одержать над Карлоттой победу, несколько приободрило ее. Все-таки хорошо, что удалось сохранить жемчуг, когда все уже давно его похоронили. Ожерелье и музыкальная шкатулка — оба ее сокровища были целы и невредимы.
— Что ты имеешь в виду, говоря о любви другой женщины? — много лет спустя спросила ее Гиффорд, когда они, сидя на террасе, беззаботно болтали под приветливый гул городского транспорта.
— Только то, что говорю. Любовь другой женщины. Я имею в виду то, как я целовала ей губы и сосала грудь. Как щекотала своим языком ее ложбинку между бедер. Как вкушала вкус ее соков. Как любила ее и растворялась в ее теле.
Гиффорд была потрясена до глубины души. Казалось, на ней лица не было. Интересно, как; же она не стеснялась выходить замуж? Впрочем, почему не стеснялась? Все-таки ужасно иметь дело с девственницей. Хотя если бы пришлось выбирать лучшую в этом роде, то, скорее всего, ею была бы Гиффорд.
Наконец Эвелин дошла до Вашингтон-авеню. Она сразу узнала знакомый цветочный магазин, который, к счастью, остался на прежнем месте. И ей захотелось зайти в него, чтобы заказать для своей дорогой девочки цветы. Для этого нужно было всего лишь подняться по небольшой лестнице. Она знала, что сможет это сделать.
— Что ты сделала с моими сокровищами?
— Никогда не рассказывай ничего об этом Моне!
Прежде чем войти, Эвелин остановилась у витрины и стала разглядывать груды цветов. Ей казалось, что все они заточены в тюрьму. Какие же из них послать для Гиффорд и куда? Цветы для Гиффорд, которой уже не было в живых?
О, дорогая моя...
Эвелин знала, какие выберет цветы. Она вспомнила, какие цветы любила ее внучка.
Вряд ли ее тело будут до погребения держать в доме. Конечно, нет. Такого никто из Мэйфейров никогда не позволит. Наверняка его уже приводили в порядок, наводя внешний глянец в каком-нибудь специальном месте при похоронном бюро.
— Не вздумайте меня поместить в один из подобных холодильников, — заявила Эвелин после похорон Дейрдре в прошлом году.
Помнится, Мона тогда ей рассказывала в подробностях о том, как все случилось. О том, как Роуан Мэйфейр приехала из Калифорнии и успела поцеловать мать только в гробу. О том, как Карлотта споткнулась ночью о мертвое тело и так сильно врезалась в кресло-качалку, что можно было подумать, будто она собиралась отправиться к праотцам вслед за Дейрдре, оставив Роуан Мэйфейр на произвол судьбы в доме, который кишел привидениями.
— О времена, о нравы! — продекламировала Мона, вытянув свои тонкие бледные руки и мотая головой из стороны в сторону, так что ее длинные рыжие волосы рассыпались веером по воздуху. — У нее была хуже смерть, чем у самой Офелии.
— А может, вовсе и не хуже, — возразила ей бабушка Эвелин.
Дейрдре потеряла рассудок много лет назад, а Роуан Мэйфейр, молодой врач из Калифорнии, могла бы оказаться посообразительней. Надо было ей давно вернуться домой и потребовать ответа от тех, кто травил ее мать лекарствами, пока не довел ее до смерти. Эвелин знала, что ничего хорошего от этой калифорнийской девчонки ждать не стоит. Очевидно, поэтому молодая особа ни разу не была у них в гостях на Амелия-стрит. Сама же Старуха Эвелин видела ее лишь однажды, во время венчания. Но тогда Роуан была не женщиной, а некой семейной жертвой, ряженной в белое платье и сияющей изумрудным ожерельем на шее.
Эвелин пошла на венчание не потому, что Роуан Мэйфейр была наследницей семейного состояния. И не потому, что церемония ее бракосочетания с молодым человеком по имени Майкл Карри проходила в церкви Святой Марии. А потому, что Мона должна была во время свадебной процессии нести цветы. Девочка была бы счастлива, если бы бабушка Эвелин сидела на одной из церковных скамей, и когда Мона проходила бы мимо нее, ободрительно кивнула ей головой.
Как тяжело входить в этот дом после стольких лет! Как трудно снова увидеть его таким же красивым, как при Джулиене! Видеть счастье в глазах доктора Роуан Мэйфейр и ее простодушного мужа, Майкла Карри! Подобно одному из ирландских мальчиков Мэри-Бет, он был крупным, мускулистым, подчас до неприличия откровенным и добрым, хотя, судя по слухам, был хорошо образован и, как говорится, соответствовал духу времени, поскольку происходил из низов: его отец был пожарником.
До чего же он был похож на парней Мэри-Бет! Это единственное впечатление, которое вынесла Эвелин из свадьбы дочери Дейрдре. Старуху Эвелин рано отвезли домой, потому что Алисия, как всегда, так сильно нагрузилась, что едва держалась на ногах. Впрочем, сама Эвелин была не слишком огорчена тем, что ей так скоро пришлось покинуть праздничную церемонию. Как всегда, смиренно устроившись у кровати Алисии и время от времени забываясь сном, она долго читала молитвы и напевала песни, которые Джулиен обычно проигрывал ей в своей комнате наверху.
А тем временем невеста с женихом танцевали в большой гостиной. Виктрола по-прежнему была спрятана в стене библиотеки, и Эвелин знала, что никто никогда ее там не найдет. Но тогда об этом она даже не думала. Возможно, ей и пришла бы на ум эта мысль, если бы она дождалась того момента, когда гости, напившись, стали петь песни и смеяться. Возможно, находясь в стенах семейного особняка, она завела бы виктролу, повторив несколько раз слово «Джулиен», и на свадьбу явился бы он, нежданный гость!
Но тогда она об этом не думала. Тогда все ее мысли были заняты совсем другим — она боялась, что Алисия споткнется.
Позже, той же ночью, Гиффорд поднялась в комнату Алисии на Амелия-стрит и, положив руку на плечо Эвелин, ласково произнесла:.
— Как я рада, что ты пришла на свадьбу. Хорошо бы тебе почаще выходить из дома, — потом, недолго помешкав, добавила, — Надеюсь, ты не ходила к тайнику? И никому о нем не рассказала?
Старуха Эвелин и не подумала отвечать.
— Роуан и Майкл будут счастливы! — продолжала Гиффорд.
Потом внучка поцеловала Эвелин в щеку и вышла. Комната, пропитанная прелым запахом алкоголя, смердела, как сточная канава. Алисия стонала, точь в точь как ее мать, требуя смерти любой ценой, чтобы воссоединиться со своей родительницей.
Вашингтон-авеню. Да, точно, это была Вашингтон-авеню. И все так же белела крыша дома королевы Анны. Правда, от него осталось только одно крыло, тем не менее, оно выглядело таким, как прежде.
И цветочный магазин стоял на прежнем месте. Ах, да, Эвелин собиралась купить цветы. Для своей дорогой девочки, дорогой...
А это что еще за невиданное дело! Из магазина вышел невысокий молодой человек в очках и заговорил с ней! Правда, из-за грохота автомобилей его было очень плохо слышно.
— Госпожа Эвелин, неужели это вы? — наконец разобрала она обращенные к ней слова — Я едва узнал вас Что вы делаете так далеко от дома? Пожалуйста, проходите. Позвольте мне позвонить вашей внучке.
— Моей внучке уже нельзя позвонить, — сказала она. — Она умерла.
— Да, мэм, мне очень жаль, я уже знаю. — Он подошел к краю небольшой террасы, и она увидела, что ее собеседник был не настолько молод, как ей показалось вначале, но его лицо ей было знакомым. — Мне очень жаль мисс Гиффорд, мэм. Все утро я только и делал, что принимал заказы ей на цветы. Я хотел сказать, что собирался позвонить мисс Алисии. Сообщить ей, чтобы она пришла и забрала вас домой.
— Бедный мальчик. Раз ты думаешь, что Алисия в состоянии прийти и забрать меня, значит, ты в этом деле мало что смыслишь.
Но зачем было вообще с ним говорить? Зачем затевать никому не нужный разговор? От этого вздорного и глупого занятия она уже давно отказалась. Оно было ей противопоказано, тем более в такой день. Если она сегодня будет много болтать, то может довести себя до сущего сумасшествия.
Но как зовут этого молодого человека? И что он ей только что говорил? Пожалуй, если напрячь память, то можно вспомнить, где она видела его в последний раз. Не он ли работал на доставке заказов на дом и всякий раз, проходя мимо ее дома, приветственно махал ей рукой? Впрочем, стоит ли докапываться до таких мелочей? Это все равно что выбираться из лабиринта, следуя по оставленной на пути нити. Глупости, недостойные того, чтобы на них обращать внимания.
Молодой человек спустился по ступенькам вниз.
— Мисс Эвелин, позвольте мне помочь вам подняться? Вы сегодня очень хорошо выглядите. У вас такая красивая брошь на платье.
Еще бы, сказала про себя она, вновь оградившись от внешнего мира обликом старой женщины. Зачем говорить вслух то, что может расстроить чувства невинного и совершенно постороннего ей человека, пусть даже такого лысого и бескровного, как этот продавец цветов? Откуда ему знать, как давноона состарилась? Очевидно, это произошло вскоре после рождения Лауры Ли — с того времени, когда она начала прогуливаться с плетеной детской коляской вокруг кладбища. Да, пожалуй, тогда она уже стала старой.
— Откуда вы узнали, что моя внучка умерла? Кто вам сказал?
Как ни странно, но теперь она сама не могла точно сказать, откуда об этом узнала.
— Звонил мистер Филдинг. Он заказал целую комнату цветов. И когда говорил, то было слышно, что плакал. Как это печально! Простите меня. Мне вправду очень скорбно это слышать. Простите, но я не знаю, что обычно говорят в таких случаях.