Райс Энн. Наследница ведьм

   В Калифорнии была ночь, тем не менее, Ларкин внимательно выслушал все, что Роуан имела ему сказать. В свое время он был ее начальником, а потом остался другом и единственным человеком, который мог ей поверить. Единственным человеком, на которого она могла положиться и быть уверенной, что он передаст образцы куда следует. Чтобы с ней ни случилось, они должны быть доставлены в Институт Кеплингера Митчеллу Фланагану она также доверяла целиком и полностью, хотя, не исключено, что он ее даже не помнил.
    Кто-то должен был узнать правду.
   Ларкин попытался ее обо всем расспросить. Он очень плохо ее слышал и поэтому попросил говорить громче. На это Роуан ответила, что находится в опасности, и что в любую минуту их могут прервать. Ее подмывало дать ему название отеля, но она не решилась это сделать, боясь, что при ее беспомощном положении приезд Ларкина может лишь ухудшить дело, а главное, помешать переправить на обследование образцы. Ее мозг был настолько перегружен, что она не могла рассуждать разумно. Роуан успела еще что-то пробормотать насчет выкидышей, когда Лэшер вдруг поднял голову, и, выхватив у нее из рук телефон, швырнул его в стену, после чего вновь взялся избивать ее.
   Остановился он только тогда, когда она предупредила его, что останутся шрамы. Им было пора отправляться в Америку. Отъезд был назначен на следующий день. Когда он начал в очередной раз связывать ее, Роуан попросила ослабить узлы, объяснив это тем, что крепко стянутые конечности могут надолго утратить подвижность. Содержать заключенного тоже своего рода искусство.
   Он тихо, почти беззвучно заплакал.
   — Я люблю тебя, — сказал он. — Если бы я только мог доверять тебе. Если бы ты стала мне помощницей. Платила мне любовью и преданностью. Но в твоем лице я вижу лишь расчетливую ведьму. Ты смотришь на меня и мечтаешь только о том, чтобы меня убить.
   — Ты прав, — согласилась она. — Но если ты не хочешь, чтобы нас нашли, нужно немедленно вылетать в Америку.
   Роуан подумала, что если в скором времени не выберется из этой комнаты, то окончательно свихнется и от нее не будет никакого толку. Она попыталась прикинуть в голове план дальнейших действий. Прежде всего, нужно было пересечь океан и по возможности поселиться как можно ближе к дому. Хьюстон от Нового Орлеана был совсем недалеко.
   Но о чем бы она ни думала, на всем лежала печать грустной безнадежности. Она знала наверняка только то, что ей не следовало делать. А не следовало ей ни в коем случае позволить себе еще раз забеременеть. Этому нужно было во что бы то ни стало положить конец, пусть даже ценой жизни. Она не могла, физически была не способна выносить еще одного ребенка. Тем не менее, он продолжал с ней совокуплялся, и она уже дважды от него зачинала. От ужаса Роуан не могла ни о чем думать. Ее мозг наотрез отказывался работать. Впервые в жизни она поняла, почему страх парализует людей и почему некоторые из них в неподвижности замирают, уставившись в одну точку.
   Интересно, что стало с ее записями?
   Утром они вместе упаковывали вещи. Все, что относилось к медицинским исследованием, находилось в отдельной сумке. В нее Роуан сложила копии различных бланков, которые использовала для получения информации в клиниках, а также письменное поручение швейцару отеля, в котором был указан адрес Ларкина. Кажется, Лэшер ничего не заметил.
   Несмотря на то что она в достаточном количестве прихватила из лаборатории упаковочного материала, образцы она завернула в полотенца и свою старую окровавленную одежду.
   — Почему ты ее не выкинула? — удивился Лэшер. — От нее омерзительно пахнет.
   — Не чувствую никакого запаха, — холодным тоном ответила она. — Я предупреждала тебя, мне нужна упаковка. Куда подевались мои тетради? Никак не могу их найти.
   — Я прочел их, — спокойно произнес он. — И выбросил.
   Роуан в ужасе уставилась на него.
   Не осталось никаких записей, одни только образцы. Никаких сообщений о том, что эта тварь жила, дышала и жаждала размножаться.
   Когда они выходили из отеля и Лэшер пошел брать такси, чтобы ехать в аэропорт, Роуан, воспользовавшись случаем, отдала коридорному сумку с образцами, приложив к ней пачку швейцарских франков и попросив в двух словах на немецком переправить ее доктору Сэмюэлю Ларкину. Потом поспешно развернулась и направилась к ожидавшей ее машине.
   — Жена моя, какой изможденный у нее вид! — слегка улыбнувшись и протянув ей руку, ласково произнес Лэшер. — До чего же она была больна!
   — Да, ты прав. Я была очень больна, — сказала она. Интересно, заметил ли коридорный ее измученное, покрытое синяками лицо.
   — Позволь мне помочь тебе, дорогая моя.
   Лэшер обнял ее на заднем сиденье, и, когда машина тронулась с места, поцеловал.
   Роуан не делала никаких попыток оглянуться, чтобы убедиться, что коридорный зашел в отель. Как бы ее ни подмывало это сделать, она не могла на это осмелиться. В конце концов, швейцар найдет внутри записку и во всем разберется сам.
   Когда они прилетели в Нью-Йорк, Лэшер понял, что сумка с медицинскими образцами и результатами тестов исчезла. И стал угрожать, что убьет ее.
   Роуан молча лежала на кровати, наотрез отказавшись с ним разговаривать. Тогда Лэшер нежно и заботливо связал ее, скрутив ленту так, что никакая сила не могла ее разорвать. Руки и ноги он оставил слегка подвижными, но ровно настолько, чтобы она могла ими шевелить, но не могла освободиться. Потом тщательно укрыл Роуан, чтобы она не замерзла. И, включив в ванной вентилятор, а в комнате — телевизор, причем достаточно громко, но не настолько, чтобы он оглушал, покинул комнату.
   Вернулся он через сутки. Она не смогла сдержать мочеиспускание. Как она за это время его возненавидела! Теперь она и вправду готова была его убить. Если бы только ей было ведомо заклинание, которое могло его вмиг уничтожить.
   Пока она делала по телефону необходимые распоряжения, касающиеся их будущего местожительства, он не отходил от нее ни на шаг. В конце концов они заполучили два этажа в пятидесятиэтажном здании, где их никто не мог побеспокоить. Это был пустующий медицинский комплекс, который по меркам Хьюстона считался небольшим и наряду со многими другими ему подобными располагался в центре города. Когда-то в этом сооружении размещался центр онкологических исследований, который со временем обанкротился, и с тех пор желающих арендовать это помещение так и не нашлось.
   Медицинское оборудование, некогда принадлежавшее центру онкологических исследований и занимавшее три этажа, было оставлено в наследство владельцам недвижимости. Итак, уладив все формальности, Роуан арендовала площадь, включавшую в себя жилые помещения, офисы, приемные, смотровые и лаборатории. Позаботилась она также и о том, что могло им понадобиться для серьезных исследований, начиная с вещей, необходимых в быту, и кончая арендой автомашин.
   Лэшер наблюдал за ней холодным и настороженным взглядом, не сводя глаз с ее пальцев, когда те нажимали клавиши, и прислушиваясь к каждому слогу, слетавшему с ее уст.
   — Ты знаешь, что этот город расположен недалеко от Нового Орлеана? — спросила она.
   Она сочла своим долгом заранее поставить его в известность, пока он не обнаружил этого сам и не начал ее упрекать.
   Ее кисти болели оттого, что он беспрестанно хватался за них, когда куда-то тащил. Кроме того, она изнывала от голода.
   — Ну да, как же. Мэйфейры, — произнес он, указывая на напечатанный текст, который лежал в папке.
   Не проходило и дня, чтобы он не изучал эту семейную биографию вместе со своими записями или не прослушивал заново магнитофонные пленки.
   — Вряд ли они додумаются искать тебя здесь, — продолжал он. — Всего в часе лета от твоего дома, верно?
   — Верно, — согласилась она. — Но если ты убил Майкла Карри, я покончу с собой. И ты от меня больше ничего не получишь.
   — Думаю, и сейчас от тебя мало проку, — ответил Лэшер. — В мире найдется немало куда более дружелюбных людей, чем ты. Тех, которые, кроме всего прочего, даже лучше тебя поют.
   — Тогда почему ты меня не прикончишь? — выпалила Роуан.
   При этом она сконцентрировала все свои силы и выпустила в него смертоносную порцию невидимой энергии, но на него это не возымело никакого действия.
   В эту минуту ей захотелось умереть или уснуть так, чтобы никогда не проснуться. Хотя, возможно, это было одно и то же.
   — Я считала тебя необыкновенным, невинным созданием, — призналась она. — Чем-то совершенно новым и неведомым.
   — Это мне известно! — грубо отрезал Лэшер, закипая от гнева.
   Когда его голубые глаза начинали метать молнии, он становился воистину опасен.
   — Но теперь я в этом стала сильно сомневаться.
   — Твоя задача — выяснить, что я собой представляю.
   — Я пытаюсь, — сказала она.
   — Я также знаю, что ты считаешь меня красивым.
   — Ну и что? — безучастно произнесла Роуан. — Все равно я ненавижу тебя.
   — Да, это для меня не секрет. Это очевидно, исходя даже из твоих записей. «Новый вид», «существо», «создание». Такое впечатление, что я подопытное животное, к которому применимы твои научные термины. А знаешь что? Ты ошибаешься. Я отнюдь не молод, дорогая моя. Напротив, я стар. И гораздо древнее, чем ты можешь себе представить. Но теперь снова настало мое время. Мне подвернулся как нельзя удобный случай явиться в этот мир через собственного маленького потомка. Хочешь знать, что я такое?
   — Ты — чудовище. В тебе нет ничего от человеческой природы. Ты жесток и импульсивен. Ты не способен ни конкретно мыслить, ни сосредоточиваться. Ты ненормальный.
   Лэшер так разозлился, что на некоторое время потерял дар речи. Его подмывало ударить ее. Она видела, как сжимаются и разжимаются его кулаки.
   — Представь, дорогая моя, — начал он, — что все человечество вымерло и все людские гены перешли в кровь одного несчастного обезьяноподобного существа. Оно передавало их дальше, из поколения в поколение, пока из обезьяны вновь не получился человек!
   Роуан ничего не ответила.
   — Думаешь, этот человек стал бы проявлять милосердие к недоразвитым обезьяноподобным особям? Особенно если бы ему нужно было спариваться? Он совокупился бы с самкой обезьяны, чтобы зародить новую династию высших существ...
   — Ты далеко не являешься высшим по отношению к нам, — холодно проговорила она.
   — Черта с два не являюсь! — в гневе прорычал Лэшер.
   — Не знаю, как это было на самом деле. Но могу сказать одно: больше этого никогда не произойдет.
   Улыбаясь, он покачал головой.
   — До чего же ты глупа! Глупа и эгоистична! Придется тебе напомнить об ученых, чьи речи я читаю или слушаю по телевизору. Они утверждают, что это случилось слишком рано, когда время еще не наступило. А теперь это произошло как никогда вовремя. Поэтому сейчас не будет жертв. И мы будем стараться, как никогда прежде!
   — Я прежде умру, чем помогу тебе.
   Он слегка потряс головой и отвел взгляд в сторону. Когда он заговорил снова, то ей показалось, что он бредит:
   — Думаешь, мы будем милосердны, когда придем к власти? Было ли хоть одно высшее существо милосердным по отношению к низшему? Были ли испанцы добры к туземцам, которых встретили в Новом Свете? Нет, история ничего подобного никогда не знала. Никогда на земле существа, имевшие над другими некоторые преимущества, не проявляли снисхождения к тем, кто оказался слабее их. Напротив, высшие виды всегда вытесняли низшие. Или ты можешь возразить? Это же твой мир, расскажи мне о нем! Расскажи так, как если бы я ничего о нем не знал.
   Его глаза заполонили слезы. Опустив голову на руки, Лэшер заплакал. Наконец, успокоившись, он вытер глаза банным полотенцем и сказал:
   — О, как бы хорошо у нас с тобой все могло сложиться!
   Он снова начал целовать и ласкать ее, одновременно освобождая свое тело от лишних предметов экипировки.
   — Прекрати. У меня уже было два выкидыша. Я больна. Посмотри на меня. Посмотри на мои руки, на мое лицо. Посмотри на мои предплечья. Третий выкидыш убьет меня. Неужели ты этого не понимаешь? Я умираю. Ты убиваешь меня. Куда ты денешься, если меня не станет? Кто тебе поможет? Кто вообще знает о твоем существовании?
   Лэшер задумался. Потом внезапно отвесил ей пощечину. Он сделал это неуверенно, как будто его глодали какие-то сомнения. Тем не менее, эта грубая выходка принесла ему удовлетворение. Роуан в недоумении вытаращила на него глаза.
   Потом он уложил ее на кровать и начал поглаживать ей волосы. У нее осталось очень мало молока. Отсосав его, Лэшер принялся массировать сначала ее плечи, затем руки и ноги. Он покрыл поцелуями все ее тело — от лица до ног. Роуан потеряла сознание, а когда поздно ночью пришла в себя, ее влажные бедра ныли от причиненной им боли и одновременно от ее собственного желания.
   Когда они прибыли в Хьюстон, Роуан поняла, что собственными руками подготовила себе тюрьму. Здание пустовало. Они с Лэшером сняли два верхних этажа Первые два дня, пока они знакомились со всеми удобствами этой высокой сказочной башни, возвышавшейся посреди царства неона и мерцающих огней, Лэшер ей во всем потакал. Роуан наблюдала за ним со стороны, ждала подходящего случая, пыталась воспользоваться малейшим шансом, но тщетно: он ни на секунду не терял бдительности, слишком быстро откликался на новые обстоятельства.
   А на третий день Лэшер опять ее связал, и ни о каких исследованиях, ни о каком научном проекте уже не могло идти и речи.
   — Теперь я точно знаю, что мне нужно, — решительно заявил он.
   В первый раз он оставил ее на день. Во второй — на ночь и большую часть утра. А в третий раз и вовсе отсутствовал дня четыре.
   А во что он теперь превратил холодную современную спальню с белыми стенами, стеклянными окнами и ламинированной мебелью!

* * *

   Ноги у нее нещадно болели. Хромая, она вышла из ванной и с трудом поковыляла к спальне. К этому времени Лэшер перестелил постель, и теперь на окруженной цветами кровати красовались простыни розового цвета. Представшее ее взору зрелище, как ни странно, пробудило в ее памяти воспоминание об одной женщине, которая когда-то в Калифорнии покончила с собой. Прежде чем принять яд, она заказала для себя множество цветов и расставила их вокруг своего спального ложа. Не исключено, что подобные ассоциации у Роуан возникали после похорон Дейрдре, прочно утвердив в ее сознании представление о том, что море цветов окружает лишь женщину в гробу, которая покоится в нем, как большая кукла.
   Кровать воистину напоминала смертное ложе. Повсюду, куда бы Роуан ни кинула взор, стояли в вазах огромные букеты цветов. Если она умрет, он непременно попадется на каком-нибудь деле. Ведь он такой глупый. Тогда ему будет несдобровать. Нет, она должна взять себя в руки и жить дальше. Должна хорошенько все обмозговать и вести себя благоразумно.
   — Какие лилии! Какие розы! Ты сам их принес наверх? — спросила она.
   Лэшер замотал головой.
   — Они были доставлены к входной двери, прежде чем я вернулся.
   — Ты надеялся найти здесь мой труп, да?
   — Не такой уж я сентиментальный, когда речь идет не о музыке, — ответил он, широко улыбаясь ей. — Еда в другой комнате. Я принес ее для тебя. Что еще я могу сделать, чтобы заслужить твою любовь? Что-нибудь рассказать тебе? Способны ли какие-нибудь новости пробудить в тебе лучшие чувства?
   — Ненавижу тебя, — процедила в ответ Роуан. — Ненавижу до мозга костей.
   Она села на кровать, потому что в комнате не было стульев, а стоять у нее не было сил. Кисти и лодыжки все еще ныли от боли. К тому же ей до смерти хотелось есть.
   — Почему ты не дашь мне умереть?
   Лэшер сходил на кухню и вернулся с подносом, наполненным всякими блюдами — деликатесными салатами, упаковками с холодным мясом и прочей готовой к употреблению дрянью.
   Роуан смела все подчистую, запив еду апельсиновым соком. Потом, отпихнув в сторону поднос, встала и, пошатываясь, ибо ноги ее едва держали, направилась в ванную. Боясь, что ее стошнит, она долго просидела в этой маленькой комнате, скрючившись на туалетном столике и прислонившись головой к стене. Медленно она обвела взглядом окружающую обстановку, но среди вещей не нашла ничего такого, чем можно было бы себя убить.
   Впрочем, она вовсе не замышляла это делать. Чего-чего, а силы воли у нее хватало. В случае необходимости она скорее отправилась бы в огонь с ним вместе. Это она вполне могла бы устроить. Вот только каким образом?
   Обессиленная, Роуан открыла дверь. Лэшер взял ее на руки и отнес на кровать, которую предварительно устлал маргаритками. Упав на их жесткие стебельки и ароматные бутоны, она невольно рассмеялась. Смех доставил ей такое удовольствие, что она дала ему волю и продолжала хохотать до тех пор, пока его раскаты не начали ритмично срываться с ее уст, подобно песне.
   Наклонившись, Лэшер принялся ее целовать.
   — Не делай больше этого. Если у меня случится еще один выкидыш, я умру. Чтобы отправить меня на тот свет, существуют более легкие и быстрые способы. Неужели ты до сих пор не понял, что не сможешь иметь от меня ребенка? Почему ты вбил себе в голову, что кто-то вообще может родить тебе ребенка?
   — На этот раз никакого выкидыша у тебя не будет, — заверил ее он.
   Лэшер лег рядом с ней, положив руку ей на живот. На лице у него играла улыбка.
   — Да, моя дорогая. Моя любимая. Ребенок жив. Он там. Это девочка. Она может меня слышать.
   Роуан закричала.
   Весь ее гнев обратился на неродившегося ребенка, которого нужно было во что бы то ни стало убить, убить, убить. Но когда она откинулась на спину, обливаясь потом и смердя жутким запахом рвоты, который остался у нее во рту, то услышала звук, похожий на чей-то плач.
   Лэшер пел странную песню, которая более всего походила на жужжание.
   И вдруг раздался плач.
   Она закрыла глаза, вся обратившись в слух.
   Но не услышала никакого плача. Но зато смогла различить тоненький голосок, звучавший у нее внутри и говоривший с ней на понятном ей без слов языке. Находящееся в ней существо искало ее любви и утешения.
    «Я никогда больше не причиню тебе боль»,— подумала Роуан и в ответ получила безмолвное выражение благодарности и любви.
   Господи! Лэшер был прав! В ней росло живое существо. Не просто росло, но слышало ее и ощущало всю ее боль.
   — Тебе не придется ее долго носить, — произнес Лэшер. — Я буду заботиться о тебе от всей души. Ты моя Ева, но только безгрешная. Когда ребенок родится, если захочешь, можешь умереть.
   Роуан ничего ему не ответила. Какой в этом был смысл? Ее согревала мысль, что впервые за два месяца у нее появился еще кто-то, с кем можно было поговорить. Поэтому она молча отвернулась...