Райс Энн. Витторио-вампир

   Что означали столь кошмарные слова?
   И снова вступил многоголосый звучный хор, настойчиво усиливающий воздействие партии теноров:
   – Орудия смерти ожидают меня, и по воле Бога их священные поцелуи отнимут у меня кровь жизни, и через их души моя душа в благоговейном экстазе вознесется на небо, и, служа Силам Тьмы, я в полной мере познаю как райское блаженство, так и муки ада.
   Орган заиграл торжественную мелодию.
   Под звуки великолепного мощного многоголосия какие-то фигуры в похожих на священнические одеяниях направились в святая святых церкви – в алтарь.
   Я увидел Властелина Флориана в роскошных красных ризах, достойных самого епископа Флоренции, но только на его одеянии крест Христа был в угоду дьяволу бесстыдно перевернут вверх ногами. На голове его не было тонзуры – ее увенчивала золотая корона с драгоценными камнями, из-под которой свободно спадали русые локоны. Его можно было принять и за короля франков, и за подданного Властителя Тьмы.
   Над хоровым пением теперь господствовали пронзительные звуки рожковых. Гремела маршевая мелодия. Где-то внизу приглушенно, но настойчиво забили барабаны.
   Флориан занял место пред алтарем, обратившись лицом к пастве, а сбоку от него стояла хрупкая Урсула с распущенными по плечам густыми волосами, но, подобно Марии Магдалине, покрытая алой пеленой, свисавшей до самого пола.
   Она смотрела прямо на меня, и, несмотря на разделявшее нас пространство, я отчетливо видел, как дрожат ее сложенные в молитвенном жесте, словно у ревностной прихожанки, ладони.
   По другую сторону от сановного Флориана стоял лысый Старейший, тоже в церковном облачении с широкими, богато расшитыми кружевом рукавами, – еще один помощник, приличествующий священной особе.
   С двух сторон к Флориану приблизились служки – довольно высокие молодые дьяволы с лицами, словно вырезанными из слоновой кости, за ними в простых стихарях встали люди, пришедшие к Мессе. Они заняли места вдоль длинной мраморной ограды по обе стороны алтаря, в соответствии со своим положением.
   И снова зазвучал великолепный хор, фальцеты смешивались с подлинными сопрано и трепещущими басами мужчин, с опьяняющими звуками язычковых инструментов, а сопровождали их неистовой мощью медные духовые.
   Что они намереваются делать? Что означал псалом, который теперь исполняли тенора, и какой смысл был заключен в прозвучавшем на латыни ответе? Я терялся в догадках и не понимал, что происходит.
   – Господи, я пришел в Долину Смерти; Господи, настал конец моим скорбям; Господи, по твоему приговору я отдаю свою жизнь тем, которые были обречены на прозябание в аду, не яви ты свое божественное намерение.
   Душа моя восстала. Зрелище, разворачивавшееся внизу, вызывало у меня омерзение, и все же я не мог оторвать от него зачарованного взора. Окинув взглядом всю церковь, я впервые обратил внимание на изможденных дьяволов с хищно оскаленными клыками, стоявших на пьедесталах между узкими окнами. Повсюду сверкали мириады крошечных зажженных свечей.
   Музыка прервалась снова, для торжественного объявления теноров:
   – Пусть посвященных выведут вперед. Тех, кого предназначили к жертвоприношению, надлежит отмыть добела.
   И это было исполнено.
   Целая группа молодых дьяволов в облачении алтарных служек выступила вперед, неся в неестественно сильных руках великолепную крестильную купель из густо-розового каррарского мрамора. Они установили ее на пол перед оградой алтаря.
   – Какая гнусность – превратить весь этот кошмар в столь великолепное зрелище! – прошептал я.
   – Успокойся, юноша, – величественным тоном произнес стоявший рядом страж. – Смотри внимательно, ибо то, чему тебе предстоит стать свидетелем, ты никогда больше не увидишь, а если попадешь к Господу без покаяния, вечно будешь гореть в адском огне.
   Его слова звучали так убедительно, будто он сам верил в это.
   – Кто дал тебе право подвергать вечному проклятию мою душу? – сдавленным голосом прошипел я, тщетно пытаясь избавиться от застилавшей взгляд пелены и ненавидя собственную слабость, не позволявшую вырваться из цепких рук этих демонов.
   – Урсула, прощай, – прошептал я, изобразив губами поцелуй.
   Однако в ответ она лишь едва заметно покачала головой в знак несогласия.
   Наш немой разговор, похоже, остался незамеченным, ибо все взоры были устремлены на другое зрелище, гораздо более трагическое в сравнении с любым из тех, что кому-либо доводилось видеть прежде.
   В дальнем конце прохода, погоняемые дьявольскими прислужниками, облаченными в блузы с широкими, отороченными красным кружевом и расшитыми золотом рукавами, появилась невообразимо отвратительная группа несчастных обитателей проклятой голубятни: старая, едва передвигавшая ноги женщина, пьяные .мужчины и несколько мальчиков. Совсем еще дети, мальчики в отчаянии цеплялись за тех, кто вел их на смерть, – жалкие жертвы, невольные участники жуткого старинного обряда, в котором потомки проклятых должны разделить участь обреченных родителей. Ужас!
   – Будьте вы все прокляты! Окаянные негодяи! Боже, яви справедливость, – шептал я, – пролей свою слезу над нами. Плачь за нас, Христос, ибо свершается нечто непостижимое.
   Глаза мои закатились. Казалось, все происходящее не более чем кошмарный сон. И снова посетило меня видение: Урсула все дальше и дальше убегает от меня по необъятной луговине… И снова на поле с высокой травой и яркими цветами возникла другая фигура… знакомая фигура…
   – Да, я вижу тебя! – закричал я этому образу, чудом сохранившемуся в моем сновидении.
   Но не успел я распознать его, сохранить в сердце, как видение рассеялось; оно пропало, и с ним исчезла возможность постижения его, ушло воспоминание об изысканных чертах лица и фигуре – осталось лишь сознание неизмеримой важности того, что я видел… С губ моих сорвался крик.
   Властелин Флориан бросил на меня гневный взгляд, но не произнес ни слова. Руки стражей крепче впились в мою плоть.
   – Тихо! – в один голос воскликнули оба демона
   Прелестная музыка звучала громче и громче, как будто вздымающиеся все выше голоса сопрано и круто поднимающиеся вверх духовые призваны были заставить меня замолчать и воздать должное дьявольскому крещению.
   Начались крестины. С первой жертвы – древней старухи с костлявой согбенной спиной – сорвали лохмотья и окропили ее зачерпнутой из купели водой после чего повели к алтарной ограде. Некому было защитить это хрупкое создание, одинокое, лишенное друзей и родных, не знавшее заботы ангелов-хранителей!
   А потом мне пришлось увидеть обнаженных детей – их крошечные ножки и ягодицы, костлявые плечики, те крошечные лоскутки кожи, откуда, казалось, когда-то на их спинках прорастали крылышки ангелов-покровителей; увидеть, как их окунали в купель и оставляли, дрожащих от ужаса, на помосте, установленном вдоль мраморной балюстрады.
   Все происходило молниеносно.
   – Окаянные твари! Нет, вы не призрачные дьяволы! – шептал я, пытаясь высвободиться из рук своих суровых охранников. – Вы трусливые прихлебатели, вы оба – соучастники этого зла!
   Музыка заглушила мои проклятия.
   «Милостивый Боже, пошли ко мне моих ангелов, – молил я в душе, – пошли моих гневных ангелов, ниспошли на дьяволов свой карающий меч. Господи, не дай этому случиться!»
   У алтарного ограждения уже выстроили в ряд всех обреченных жертв, обнаженных, трепетавших от страха, выделявшихся живым цветом человеческой плоти на фоне белоснежного мрамора и мертвенно-бледных холодных лиц служителей Тьмы.
   Пламя свечей отблесками играло на гигантской каменной фигуре Люцифера с его громадными паутинообразными крыльями, распростертыми над всеми.
   Властелин Флориан спустился вниз, чтобы заняться первым причастником, и склонился, дабы испить его крови.
   Барабаны усилили дробь, неумолимую и благозвучную, а голоса переплетались и стремились к небесам. Но здесь не было небес. Под сенью этих разветвляющихся белых колонн, под этими крестовыми сводами не было ничего, кроме смерти.
   Вся знать Двора в молчании двумя ручейками устремилась вдоль стен церкви, чтобы встать возле алтарного ограждения, где каждый мог выбрать жертву среди беспомощных и примирившихся со своей судьбой обреченных. Сначала делали выбор Властелин и его первая дама, а остальных господа делили между собой, и жертва могла переходить от одного к другому. Так оно и происходило, это издевательство, это отвратительное, хищническое причастие.
   Лишь Урсула не сдвинулась с места
   Причастившиеся умирали у всех на глазах. Некоторые уже были мертвы. Никто не падал на пол. Дьявольские приспешники весьма ловко подхватывали и быстро уносили прочь иссушенные, обмякшие тела.
   Новые жертвы подвергались омовению, затем их отводили к алтарному ограждению… И так до бесконечности…
   Властелин Флориан еще не утолил жажду: перед ним выстраивали все новых и новых мальчиков, его тонкие пальцы хватали каждого за тонкую шейку и не отпускали, пока он насыщался.
   Интересно, думал я, какие молитвы он осмеливается произносить при этом?
   Постепенно придворные покидали алтарный придел и продвигались по проходам к центральному нефу, чтобы снова застыть там в прежней позе. Они уже насытились.
   Под воздействием выпитой крови на мертвенно-бледных лицах заиграл румянец. В моем затуманенном воображении, в голове, звеневшей от неслыханных красот пения, возникла мысль, что, наверное, по крайней мере на некоторое время они снова превратились в людей, в человеческие создания.
   – Да, – подтвердил Флориан, и звук его голоса, модулированного и спокойного, через весь центральный неф достиг моих ушей. – С кровью живых людей мы на краткий миг воскресаем заново – это верно, юный принц. Твоя догадка верна.
   – Я никогда не прошу вам этого Властелин, – взволнованно прошептал я.
   На какое-то время в церкви наступила тишина. Затем тенора объявили:
   – Пробил час! Полнощная месса еще не завершена!
   Уверенные крепкие руки, в тисках которых я все это время находился, напряглись и отвели меня в сторону. Меня подняли в воздух и переместили с хоровых подмостков к ступеням мраморной винтовой лестницы.
   Когда я очнулся, все еще удерживаемый стражами, и пристально осмотрел центральный неф, то
   обнаружил, что там не осталось ничего, кроме крестильной купели. Все жертвы исчезли.
   Но в зале появился громадный крест. Его перевернули и в наклонном положении прислонили к алтарной ограде.
   Властелин Флориан подозвал меня, показал зажатые в руке пять огромных гвоздей и велел следовать за собой.
   Крест водрузили на предназначенное для него место – похоже, эта процедура повторялась довольно часто. Он был вырезан из прекрасной твердой древесины, массивный, тяжелый и великолепно отполированный, хотя на нем остались следы других гвоздей и пятна – явно чьей-то крови.
   Нижний конец креста крепился прямо к алтарной ограде, рядом с мраморными перилами, так что распятый на нем оказывался на высоте трех футов над полом и в пределах видимости для всей паствы.
   – Паства! Вы скопище мерзких негодяев! – засмеялся я. Благодарение Господу и всем его ангелам, глаза моих родителей узрели божественный свет, и они не стали свидетелями такого страшного вырождения.
   Старейший протянул ко мне руки с двумя золотыми кубками.
   Я понял их назначение. Сосуды должны были наполниться моей кровью, которая хлынет из нанесенных гвоздями ран.
   Он наклонил голову.
   Меня поволокли по центральному нефу. Перед статуей Люцифера появилась сверкающая фигура
   Флориана, разряженного словно высокопоставленный служитель церкви. Ноги мои не касались пола. Собравшиеся вокруг придворные внимательно следили за всем, что со мной делали, однако Властелин постоянно оставался в поле их зрения.
   Перед крестильной купелью мне омыли лицо.
   Я решительно тряс головой, старательно разбрызгивая воду на тех, кто пытался искупать меня. Мальчики-служки с опаской приблизились и нерешительно взялись за пряжки на моей одежде.
   – Разденьте его, – повелел Властелин и снова поднял руку, чтобы показать мне гвозди.
   – Я хорошо вижу, мой трусливый Властелин, – сказал я. – Конечно, тебе ровным счетом ничего не стоит распять такого, как я, мальчишку. Спаси свою душу, Властелин, решайся! И весь твой Двор восхитится.
   Музыка грянула с балкона Снова вступил хор, отвечая на псалом теноров.
   Для меня слова больше ничего не значили; я видел только пламя свечей и испытывал осознание того, что сейчас у меня отберут одежду, а затем я приближусь к этому дьявольскому перевернутому распятию, которое никогда не освящалось святым Петром, ибо перевернутый крест всегда был символом дьявола.
   Внезапно дрожащие руки прислужников отпустили меня.
   Духовые исполняли свою самую прекрасную, горестную мелодию.
   Тенора безукоризненными голосами с силой бросили вызов с хоров:
   – Можно ли не спасать этого? Можно ли не освобождать его?
   Хор подхватил вопрос в унисон:
   – Можно ли не освобождать этого из власти сатаны?
   Вперед выступила Урсула, сняла с головы красную пелену, объявшую ее до самых пят, и отбросила ее с такой силой, что ткань опустилась, словно красное облако, вокруг нее. Возле меня появился прислужник с моим мечом и моими ножами в руках.
   Еще раз взмолились тенора:
   – Душа, отпущенная в мир, безумна и может засвидетельствовать могущество сатаны лишь только для самых внимательных ушей.
   Годрик, Старейший, оказался между мной и Властелином. Отворив коленом ворота мраморного ограждения алтаря, он двинулся ко мне вдоль центрального нефа и поднес к самым моим губам один из золотых бокалов.
   – Выпей и забудь, Витторио, иначе мы погубим и ее сердце, и ее душу.
   – Что ж, да будет так.
   – Нет, – вскричала она. – Нет! – Обернувшись через плечо, я увидел, как она выхватила из левой руки Флориана три гвоздя и швырнула их на мрамор. В этот момент усиленное арочными сводами пение зазвучало еще мощнее и великолепнее. Я не услышал, как гвозди звякнули о камень.
   Звучание хора стало ликующим, праздничным Скорбное пение реквиема затихло.
   – Нет, Господи, если ты спасешь ее душу, распни меня на кресте, распни меня!
   Но к губам моим уже прижали золотой бокал. Рука Урсулы насильно раздвинула мне челюсти, и жидкость струей хлынула в горло. Прежде чем закрыть глаза, я увидел, как словно крест вознесся надо мной меч, увидел его длинный эфес и рукоять.
   Тихие фальшивые смешки прокатились по залу и слились с магической, неописуемой красотой хора.
   Красная пелена окутала меня с ног до головы. Я увидел, как взвилась перед глазами яркая ткань, а потом опустилась на мое тело, словно восхитительные струи дождя, благоухающего ее духами, обволакивающего ее нежностью.
   – Урсула, пойдем со мной…– прошептал я.
   – Изгнать его! – раздались сверху надменные голоса.
   – Изгнать его…– вторил громадный хор, и, показалось, весь Двор присоединился к певцам.
   – Изгнать его! – И глаза мои закрылись, как только красная пелена спустилась на меня, коснулась моего лица, словно заколдованная паутина склеила пытавшиеся сорвать ее пальцы и прочно запечатала мой раскрывшийся в крике рот.
   Духовые протрубили окончательное решение.
   – Помилован! Изгнать его! – звенели гневные голоса.
   – Изгнать и повергнуть в полное безрассудство, – прошептал Годрик мне на ухо. – Безрассудство на все оставшиеся дни твоей жизни. А ведь ты, если бы только пожелал, мог стать одним из нас
   – Да, одним из нас, – подтвердил его слова Флориан спокойным, ровным голосом.
   – Глупец – вот кто ты! – сказал Годрик, – ведь ты мог бы стать бессмертным.
   – Одним из нас, навеки бессмертным, нетленным, чтобы царствовать здесь на вершине славы, – произнес Флориан.
   – Бессмертие или смерть, – ответил Годрик, – поистине королевский выбор! А вместо этого ты будешь обречен вечно странствовать по миру, лишенный разума и презираемый всеми.
   – Да, лишенный разума и презираемый всеми, – прозвенел у меня в ушах детский голосок.
   – Лишенный разума и презираемый всеми, – вторил ему другой.
   – Лишенный разума и презираемый всеми, – эхом отозвался Флориан.
   Но хор продолжал пение, заглушая их язвительные замечания, в том полуобморочном состоянии, в котором я пребывал, исступленные псалмы звучали для меня еще более страшной угрозой.
   – Лишь глупец способен избрать себе такую судьбу, – заметил Годрик, – вечные скитания и презрение всего мира.
   Ослепленный, накрепко спеленутый мягкой тканью, опьяненный питьем, я просто не мог отвечать. Мне чудилось, будто я улыбаюсь. На фоне великолепных, умиротворяющих голосов хора их слова казались чрезмерно жестокими. И безрассудными. Глупцы! Это они – глупцы, коль скоро не в состоянии понять, что все их речи не имеют ровным счетом никакого смысла.
   – А ведь ты мог бы стать нашим юным принцем. Мы могли полюбить тебя так же, как любит она.
   Я не ослышался? Неужели Флориан на моей стороне? Невозмутимый бесстрашный Флориан?!
   – Юным принцем…– повторил Годрик, – дабы править вместе с нами вечно.
   – Да, – вновь раздался детский голосок, – глупо покидать нас
   Как удивительны были мелодии этих псалмов! В сочетании с ними эти слова тоже звучали приятной музыкой…
   Мне показалось, что сквозь шелк я ощутил ее поцелуй. Мне показалось, что я его действительно почувствовал. Мне показалось, что едва слышным шепотом, на который способны лишь женщины, она просто, без всяких церемоний произнесла:
   – Любовь моя.
   То был ее триумф и ее прощание. Вниз, вниз, вниз… Я погружался в глубины самого драгоценного, самого приятного сна, который может даровать Бог. Музыка вновь наполнила силой мое тело, вдохнула воздух в мои легкие, в то время как все остальные чувства словно исчезли, растворились…

С небесных высот услышали мы голоса ангелов

   Шел проливной дождь. Нет, дождь уже прекратился. Они все еще не понимали меня.
   Меня окружили эти люди.
   Мы находились совсем близко от мастерской Фра Филиппо. Улица показалась мне знакомой. Точно, я был на ней вместе с отцом около года тому назад.
   – Говори помедленнее. Прекрати рев. Да перестань же плакать, это бессмысленно!
   – Послушай, – сказал другой. – Мы хотим помочь тебе. Скажи, как зовут твоего отца Произнеси имя разборчиво, медленно.
   Они качали головами. Мне казалось, что я говорю вполне осмысленно, я же слышал себя, я сказал: «Лоренцо ди Раниари». Почему они не слышат? Я был ему сыном, я – Витторио ди Раниари. Но я ощутил, как сильно распухли мои губы. И сознавал, что выгляжу отвратительно грязным после дождя.
   – Послушайте. Проводите меня до мастерской Фра Филиппо. Оттуда я сам найду дорогу, – попросил я. Мой великий художник, мой страстный и измученный живописец – его ученики смогли бы вспомнить меня. Сам он не узнал бы, но его помощники, они явно заметили, как я рыдал в тот день, увидев его за работой. И тогда, вот тогда эти люди могли бы проводить меня в дом Козимо на виа дель Ларго.
   Однако они лишь передразнивали меня, издеваясь над моими безуспешными попытками говорить правильно. Я опять потерпел неудачу.
   Я направился к мастерской. Споткнулся и чуть не упал. Это были порядочные, честные люди. Через правое плечо у меня свешивались тяжелые сумки, а меч с лязгом, немилосердно бил меня по бедру, из-за чего я то и дело терял равновесие. Надо мной угрожающе нависали высокие стены Флоренции. Я едва не разбился о камни.
   – Козимо! – заорал я изо всей силы.
   – Мы не сможем отвести тебя к Козимо в таком виде! Козимо не захочет видеть тебя.
   – Ах, так, значит, вы меня понимаете! Вы услышали меня наконец.
   Но человек уже навострил ухо. Порядочный торговец, промокший до костей в своей одежде неяркого зеленого цвета, и, несомненно, только из-за меня. Я и сам бы не вышел из дому в такой ливень. Бессмысленно. Они наткнулись на меня, валяющегося под дождем прямо на пьяцца делла Синьория.
   – Дождь скоро кончится, и небо прояснится.
   Прямо перед собой я увидел вход в мастерскую Фра Филиппо. Ставни оказались закрытыми. Их начали открывать только что – когда унеслись грозовые тучи и лужи просыхали на вымощенных камнем улицах. Люди уже выходили из домов.
   – Посмотрите на этих людей, вон там! – закричал я.
   – Что, что ты говоришь?
   Пожимая плечами, они все же помогли мне. Старик даже поддерживал за локоть.
   – Мы должны отвести его в Сан-Марко. Пусть о нем позаботятся монахи.
   – Нет, нет и нет, мне нужно поговорить с Козимо! – настаивал я.
   И снова они пожимали плечами и качали головами.
   Вдруг я остановился. Меня покачнуло, и, чтобы обрести равновесие, пришлось грубо схватить за плечо младшего из них.
   Я пристально смотрел на недоступную мастерскую.
   На улице – скорее, в проходе между домами – с трудом могли разойтись две лошади, да и для пешеходов она была небезопасна, а каменные фасады почти заслоняли свинцово-серое небо. Окна были раскрыты, и, казалось, стоявшая возле одного из них женщина, стоило только протянуть руку, могла бы коснуться стены дома на противоположной стороне.
   Но что это? Кто это стоит прямо перед мастерской?
   Я их увидел. Я увидел их обоих!
   – Посмотрите, – сказал я снова, – вы их видите?
   Они ничего не видели. Господи, фигуры тех двоих перед мастерской были такие яркие, будто их покрасневшая кожа и просторные одеяния освещались изнутри!
   Я перевесил сумки на левое плечо и обхватил правой рукой рукоять меча При виде открывшегося мне зрелища я устоял на ногах, но глаза мои, должно быть, были круглыми, как блюдца.
   Два ангела ссорились. Два ангела, крылья которых лишь слегка шевелились в такт их словам и жестам, спорили между собой, стоя возле самой мастерской.
   Они не обращали внимания ни на кого, да и их никто не видел. И они ссорились друг с другом, эти белокурые ангелы, – я узнал их по картинам Фра Филиппо и различал их голоса.
   Я узнал одного из них по крутым локонам, по голове, украшенной венком из мелких, искусно подобранных цветочков, по просторной мантии малинового цвета, по ярко-голубому, небесному нижнему одеянию, отделанному золотой каймой.
   А что касается другого, я безошибочно узнал и его – по плешивой голове с полоской мягких коротких волос, по золотому воротнику и знакам отличия на его мантии, а также по рукавам, обильно расшитым орнаментом.
   Но лучше всего мне были знакомы их невинные розоватые лица и невозмутимо спокойные глаза
   Погода улучшалась, мрачноватая и ветреная по-прежнему, но где-то за серыми тучами уже поднималось солнце. Глаза мои наполнились слезами.
   – Посмотрите на их крылья, – прошептал я. Но они ничего не видели.
   – Я узнал эти крылья. Я знаю их обоих – видите того ангела со светлыми волосами, у которого локоны волнами спускаются на плечи? Он – с «Благовещения». А его крылья, эти крылья словно как у павлина, сверкающие, синие. А у другого, посмотрите, перья на концах будто осыпаны чистейшей золотой пыльцой.
   Ангел с цветочным венком на голове взволнованно размахивал руками, разговаривая с другим; в подобных жестах и позах простой смертный мог увидеть проявления гнева, но между тем никакого раздражения ангел не выказывал – просто стремился к тому, чтобы его поняли.
   Я двигался медленно, таща за собой своих полезных помощников-попутчиков, которые не могли увидеть даже того, что разглядел я!
   На что я, по их мнению, мог уставиться? Просто глазел на лавки, на учеников, в глубоких сумерках трудившихся в мастерской, на робкие полутона мазков на холстах и тонких досках?
   Другой ангел мрачно тряхнул головой.
   – Я не согласен, – произнес он спокойным и мелодичным голосом. – Нам не следует заходить так далеко. Ты думаешь, такое не заставит зарыдать меня самого?
   – Что? – вскричал я. – Что заставило вас зарыдать?
   Оба ангела обернулись. Они пристально смотрели на меня. Одновременно оба прижали свои яркие, разноцветные, нарядные крылья, как если бы пытались таким способом стать невидимыми. Но для меня они оставались не менее заметными – сверкающие, непорочные и столь узнаваемые. В глазах их застыло изумленное выражение. Что было во мне столь удивительного?
   – Гавриил! – закричал, я. – Я узнал тебя. Я узнал тебя по картине «Благовещение». Вы оба – Гавриилы, я знаю живопись, я узнал тебя: там и тут – Гавриил и Гавриил, как может быть иначе?
   – Он видит нас, – сказал ангел, жестикулировавший с таким поразительным красноречием. Он говорил приглушенным голосом, но, как оказалось, слова достигали моих ушей. – Он слышит нас, – произнес он, и удивление на его лице возросло. Однако он по-прежнему выглядел воплощением невинности и, как всегда, слегка обеспокоенным.
   – Во имя Господа, о чем ты говоришь, мальчик? – спросил старший из моих попутчиков. – Ну же, соберись с мыслями. У тебя ведь в этих сумках целое состояние. Пальцы унизаны кольцами. А теперь расскажи все толком. Я отведу тебя к твоей семье, если ты хотя бы ответишь, кто ты такой.
   Я рассмеялся. Я кивнул головой, но не спускал глаз с двух ошеломленных и изумленных ангелов. Их одежды показались мне легкими, почти прозрачными, как если бы ткань была соткана столь же неестественным образом, сколь неестественной казалась их светящаяся изнутри кожа. Все в их внешности было абсолютно исключительным, все отличалось утонченной выделкой, все было пронизано каким-то внутренним свечением.