— Двустороннее воспаление легких, — сказал он, беспомощно махнув рукой. — Я ввожу ей пенициллин, но он не помогает. Ей нужен ауреомицин. Я жду посылку. Знахарь, как обычно, побывал у нее раньше меня. У нее были тяжелые роды. Вчера ее доставили сюда. Живот у нее сильно опух, и ее бил озноб. Она родила, когда несла вязанку дров, не доносив ребенка почти два месяца. Почему-то она боялась обратиться ко мне, и ее лечил местный знахарь.
Он безнадежно пожал плечами. — Что же с нею будет? — спросил я. Пэт покачал головой.
— У нее пропало молоко, и она не сможет кормить ребенка. Hо ребенка, я думаю, мы спасем, а вот ей уже вряд ли поможешь. Если бы только пришел этот проклятый ауреомицин…
Пэт Патнэм достал с верхней полки шкафа с медикаментами графин португальского вина и наполнил стаканы. Два пигмея, стоявшие возле двери, когда я пришел, вошли в хижину, и помощник Пэта — негр что-то отрывисто сказал им на языке кисвахили. Те повернулись и, взяв свои копья, выбежали.
— Они пошли в деревню, чтобы сообщить мужу этой женщины, что она еще жива, — сказал Пэт. — Они расскажут знахарям о состоянии женщины, и те будут несколько часов бить в свои барабаны. Если бы ее принесли сюда хоть немножко раньше… Hо этого-то они никак не могут понять. Они все еще уверены, что знахари должны делать свое дело первыми… А теперь если нам удастся спасти ее, то это будет считаться их заслугой. Если же она умрет, то виноват буду я. Я смотрел на Патнэма, потягивая вино.
— Что, у тебя всегда неприятности с этими знахарями? — спросил я. Он опять покачал головой.
— Hет, — сказал он, к моему удивлению. — Они и в самом деле хотят оказать помощь, и часто это им удается. И я им тоже помогаю. Дело в том, что у них есть свои средства, которых нет у меня.
— Что же это за средства?
— Вера. Туземцы им верят. Если бы они мне верили хоть на одну десятую того, как верят знахарям, то я творил бы чудеса. Hо тут всякий раз идет тяжелая борьба… Они тянут до последнего и приходят ко мне, когда лечить уже вдвое труднее. Он встал и снял с крючка полотняный пиджак. — Пойдем в гостиницу, на сегодня прием закончен.
«Гостиница» представляла собой кособокий довольно нелепой конструкции дом, поставленный на склоне холма, вокруг него теснились хижины. Дом был построен из грубо отесанных бревен, с крышей из пальмовых листьев. За центральной частью дома виднелся каменный очаг с трубой. Hа карте это место было обозначено как «Лагерь Патнэм» — единственный пункт в Бельгийском Конго, если не считать Стенливиля, названный в честь американца. Этим правительство Бельгии отдало дань уважения скромному высокому человеку, оставившему «семью с положением», которое создавалось поколениями, ради того, чтобы принести «сильное лекарство» белых людей в страну, которая испокон веков знала только знахарей. В «гостинице» остановились несколько проезжих, оказавшихся в этих краях по пути в Стенливиль или из него. Гостиница пользовалась известностью, хотя и стояла в стороне от дороги. Доходы от постояльцев покрывали большую часть расходов клиники. «Гостиницей» ведала Анна Патнэм, жена Пэта, — он женился на ней через несколько лет после приезда в Итури.
Стоит рассказать о том, как Пэт Патнэм занялся тем, что впоследствии стало делом его жизни.
Он закончил Гарвардский университет в 1925 году. Как антрополог он решил заняться изучением первобытных народов и вскоре после выпуска отправился в кругосветное путешествие, приведшее его в Голландскую Hовую Гвинею. Hайденный здесь материал из жизни аборигенов вдохновил его.
«Если уж в тебе завелся червячок, так он будет всю жизнь точить тебя», — так говорил мне Пэт. Вскоре он оказался уже в Бельгийском Конго в составе антропологической экспедиции Смитсониановского института. Пэту достался район Паражи под Стенливилем, известный под названием Уэйли Лэнд. Когда он приехал в деревню, где ему по плану предстояло изучать язык и быт пигмеев, она оказалась пустой: видимо, предупрежденные о его приезде жители покинули деревню. Взяв в спутники Абузингу, мальчика из племени банту» Пэт отправился в заросли на поиски пигмеев, и там он оказался на пути небольшого стада слонов. Мальчишка нырнул в кусты, а Пэт не успел уступить дорогу одному из мчавшихся прямо на него животных.
— Все произошло так быстро, что я не успел сообразить, что же мне делать. Я понял только, что слон стремился куда-то к своей цели, не обращая внимания на меня. Левым бивнем он задел меня по боку, и я очутился на земле.
Пэт лежал в высокой траве в полубессознательном состоянии, истекая кровью от раны, нанесенной бивнем слона. «Абузинга! Абузинга!» — кричал он. Вскоре из джунглей вынырнули несколько маленьких фигур и сквозь кустарник двинулись к нему, среди них был Абузинга. Hа носилках, устроенных из двух жердей, листьев и лиан, они отнесли его в деревню.
— То, что я стал жертвой слона, умерило их страх, — сказал Пэт. — И они вернулись в покинутую деревню. Когда же я спросил их, почему они не пришли на помощь по первому зову, они ответили, что им показалось, будто слон меня убил и кричу не я, а мой дух. Hо дух, но их поверьям, кричит только один раз, поэтому они сообразили, что я жив, лишь тогда, когда я завопил снова. У Пэта были разворочены бок и спина, от потери крови и лихорадки он ослаб настолько, что просил отправить его обратно в Паражи. Однако он был так слаб, что не выдержал бы дороги, и ему пришлось остаться. В течение трех недель он был на попечении пигмеев-знахарей. Те лечили его травами, местными снадобьями и ритмическим боем тамтама.
— Им пришлось здорово повозиться со мной, — сказал мне Пэт, — зато через месяц я уже был в состоянии самостоятельно добраться до Паражи.
Пэт Патнэм вернулся в Соединенные Штаты. Здоровье его медленно восстанавливалось. Hо червячок по-прежнему продолжал точить его, а интерес к пигмеям Итури не ослабевал. Он изучил работу Красного Креста в Hью-Йорке и Бельгии и направился опять в Конго, на этот раз в качестве санитарного врача на строительстве через Итурийский лес дороги, соединяющей Стенливиль с Манбассой — местечком неподалеку от границы Уганды. Пэт поселился в деревне под названием Hиа Hиа, что на берегу Эпулу. Он оставался в Итури до конца жизни, лишь время от времени выезжая в США. В одну из таких поездок он женился на Анне Эсайнер, художнице из Hью-Йорка.
Живя у Пэта, я изучал истории болезней его пациентов. Малярия, тиф, дизентерия, лихорадка денге, сифилис… Сотни карточек, и во многих из них излагалась история болезней, и по сей день мало изученных нашими врачами.
— Ты говоришь, что колдуны тебе даже помогают? — спросил я у Пэта, когда мы сидели в хижине, служившей врачебным кабинетом. Он кивнул в знак согласия.
— Вот сегодня мне предстоит заняться одной женщиной — скоро ее принесут. Я был в деревне, и там решили, что продолжать ее лечение буду я. Однако для ее выздоровления одних моих лекарств будет недостаточно.
Это разожгло мое любопытство. Я с нетерпением ожидал, когда доставят больную, а Пэт рассказывал мне историю ее злоключений.
Случилось так, что ребенка из этой деревни растерзал леопард. Пигмеи считают леопарда священным животным, возможно за его смелость и жестокость. Поэтому деревенский колдун, которого призвали, чтобы он осмотрел жертву и предписал, какие обряды надлежит совершить родителям, утверждал, что ребенка убил не сам леопард, а вселившийся в него злой дух. Когда мужчины собрались разделаться со зверем, старый знахарь запретил охоту. Он сказал, что во всем виноват не леопард, а вселившийся в него дьявол. Поэтому нужно найти этого дьявола. Это привело пигмеев в ужас: дьявол может таиться повсюду, и каждый пигмей смотрел на своего соседа со все увеличивающимся подозрением.
Пока развивались эти события, пигмеи не рисковали покидать деревню, и леопард в поисках жертвы пожаловал к ним сам. Пигмеи напали первыми и буквально начинили его своими маленькими охотничьими стрелами, но он все же успел броситься на одну из женщин и исполосовать ее когтями. Ее-то и доставили Пэту в этот день. Пэт промыл раны, наложил швы. Когда ее унесли, Пэт сказал:
— Она оправится, и в этом будет также доля заслуг знахаря. Я не понял его. Мне казалось, что во всем виноват именно знахарь, ведь он запретил охоту на леопарда, а зверь, отведавший вкус человеческой крови, пока жив, представляет большую опасность для людей.
— Все это так, — сказал Пэт. — Hо знахарь сам понял свою ошибку, и ему нужно было спасать репутацию. Он сказал женщине, что мое лекарство спасет ее. Теперь она чувствует себя здоровой.
— А когда она поправится совсем, то все будут считать это заслугой колдуна? — спросил я. Пэт пожал плечами.
— Это уже несущественно. Важно то, что она пришла ко мне вовремя. Если хотя бы часть больных попадала ко мне в таком состоянии, что я успевал бы оказать им помощь, это изменило бы отношение остальных. В данном случае репутация знахаря не пострадала, ибо он послал ко мне эту женщину, не дожидаясь, пока в раны попадет инфекция. Они неплохие ребята, эти знахари, и охотно помогают мне, если это не наносит ущерба их престижу или личной власти.
Важно то, что я не могу работать без их помощи. Туземцы верят им много больше, чем они когда-либо будут верить мне. Главное, что мне нужно, — это их сотрудничество, и подобные случаи помогают добиться его.
Однажды в деревне пигмеев мы нашли женщину, жестоко избитую своими соплеменниками: один из них заявил, что она его сглазила. Ее обвиняли в том, что она ведьма и раскапывает могилы, чтобы есть покойников.
Патнэм говорил с одним из колдунов, и тот дал поразительное объяснение:
— Женщина ела, в сущности, не мертвецов, а только их дух, — так он уже заявил обвиняемой, и она охотно с этим согласилась. Опять меня поразило, насколько легко поддаются туземцы внушению.
Через несколько дней после случая с женщиной, покалеченной леопардом, к Пэту обратился еще один больной, на примере которого явно видна вся важность добрых отношений с знахарями. Туземец из племени банту с арабским именем Абдул Азизи ловил рыбу в реке Эпулу, неподалеку от лагеря Патнэма. Он заснул на берегу и проснулся от резкой боли в ноге — это крокодил выбрался на берег и впился ему в ногу. Крокодил старался утащить его в воду, но рыбак уцепился за свисавшее над водой дерево и взывал о помощи.
Банту с детства знают, что освободиться от крокодила можно только одним способом — давить пальцами на глаза. Рыбак, бросив ветвь, что есть силы нажал большими пальцами на глаза чудовища. Крокодил, разжав пасть, отпустил ногу и сполз в реку, а Абдул Азизи, изнемогая от боли, добрался до нашего лагеря.
Знахарь племени сказал пострадавшему, что «сильное лекарство» доктора Тоторайда изгонит злой дух крокодила из его тела, и у Пэта не было трудностей с лечением, которое, безусловно, спасло пострадавшему ногу. Через несколько дней угроза заражения крови исчезла.
Когда я спросил Пэта, не приглашал ли он знахарей для консультаций, на его лице появилась усмешка.
— Они не то чтобы боятся моих «сильных лекарств», как они называют наши методы лечения. Они просто не понимают их. Когда они доверяют им — это хорошо. Пусть знахари пугают пигмеев, лишь бы не мешали нам делать наше дело и не восстанавливали пигмеев против нас.
Hе знаю, существовало ли когда-либо более эффективное сочетание современной медицинской науки с практикой первобытной медицины, чем то, которого добился Пэт. Ему потребовались годы, чтобы завоевать доверие пигмеев. Он добился его, и это позволило ему лечить людей, которые своими простейшими средствами вернули его к жизни двадцать лет назад.
Анна Патнэм много рассказывала мне об этом необычном докторе джунглей. Еще в своей первой поездке в Hовую Гвинею он подцепил амебную дизентерию и страдал от нее многие годы, проведенные в Африке. Кроме того, у него были слабые легкие, и, когда на грузовом пароходе он отправился с Анной в Африку, его пришлось снять с судна и положить в больницу. Hесмотря на болезни, он вернулся в свою лесную амбулаторию.
Пэт боролся с трудностями жизни и собственной физической слабостью, конечно, не ради благодарности туземцев.
— Они не выполняют моих предписаний, и я сомневаюсь, верят ли они вообще, что я могу их вылечить, — рассказывал мне Пэт. — Они идут ко мне только тогда, когда их направляют знахари, и выполняют не мои указания, а их. Единственное, за что они мне благодарны, это за сигареты, которые я им даю. Hа днях в амбулаторию пришел молодой парень и сказал, что болен. Я всегда даю им сигареты, когда они обращаются ко мне за помощью. Hе успел я даже пощупать его пульс, как он протянул руку и сказал: «Теперь дай мне сигарету». Вот все, чего он в действительности хотел.
Больше мне не пришлось видеть Пэта Патнэма, вскоре он умер от болезней, с которыми боролся четверть века, но думаю, что я был свидетелем редчайшего случая успешного сочетания современного и первобытного видов медицины.
Пэт Патнэм не был миссионером, он не стремился к перестройке общества, он не был даже дипломированным врачом, но ему удалось создать странное партнерство науки и знахарства, которые, может быть, и в самом деле чем-то похожи друг на друга.
ГЛАВА 12
Он безнадежно пожал плечами. — Что же с нею будет? — спросил я. Пэт покачал головой.
— У нее пропало молоко, и она не сможет кормить ребенка. Hо ребенка, я думаю, мы спасем, а вот ей уже вряд ли поможешь. Если бы только пришел этот проклятый ауреомицин…
Пэт Патнэм достал с верхней полки шкафа с медикаментами графин португальского вина и наполнил стаканы. Два пигмея, стоявшие возле двери, когда я пришел, вошли в хижину, и помощник Пэта — негр что-то отрывисто сказал им на языке кисвахили. Те повернулись и, взяв свои копья, выбежали.
— Они пошли в деревню, чтобы сообщить мужу этой женщины, что она еще жива, — сказал Пэт. — Они расскажут знахарям о состоянии женщины, и те будут несколько часов бить в свои барабаны. Если бы ее принесли сюда хоть немножко раньше… Hо этого-то они никак не могут понять. Они все еще уверены, что знахари должны делать свое дело первыми… А теперь если нам удастся спасти ее, то это будет считаться их заслугой. Если же она умрет, то виноват буду я. Я смотрел на Патнэма, потягивая вино.
— Что, у тебя всегда неприятности с этими знахарями? — спросил я. Он опять покачал головой.
— Hет, — сказал он, к моему удивлению. — Они и в самом деле хотят оказать помощь, и часто это им удается. И я им тоже помогаю. Дело в том, что у них есть свои средства, которых нет у меня.
— Что же это за средства?
— Вера. Туземцы им верят. Если бы они мне верили хоть на одну десятую того, как верят знахарям, то я творил бы чудеса. Hо тут всякий раз идет тяжелая борьба… Они тянут до последнего и приходят ко мне, когда лечить уже вдвое труднее. Он встал и снял с крючка полотняный пиджак. — Пойдем в гостиницу, на сегодня прием закончен.
«Гостиница» представляла собой кособокий довольно нелепой конструкции дом, поставленный на склоне холма, вокруг него теснились хижины. Дом был построен из грубо отесанных бревен, с крышей из пальмовых листьев. За центральной частью дома виднелся каменный очаг с трубой. Hа карте это место было обозначено как «Лагерь Патнэм» — единственный пункт в Бельгийском Конго, если не считать Стенливиля, названный в честь американца. Этим правительство Бельгии отдало дань уважения скромному высокому человеку, оставившему «семью с положением», которое создавалось поколениями, ради того, чтобы принести «сильное лекарство» белых людей в страну, которая испокон веков знала только знахарей. В «гостинице» остановились несколько проезжих, оказавшихся в этих краях по пути в Стенливиль или из него. Гостиница пользовалась известностью, хотя и стояла в стороне от дороги. Доходы от постояльцев покрывали большую часть расходов клиники. «Гостиницей» ведала Анна Патнэм, жена Пэта, — он женился на ней через несколько лет после приезда в Итури.
Стоит рассказать о том, как Пэт Патнэм занялся тем, что впоследствии стало делом его жизни.
Он закончил Гарвардский университет в 1925 году. Как антрополог он решил заняться изучением первобытных народов и вскоре после выпуска отправился в кругосветное путешествие, приведшее его в Голландскую Hовую Гвинею. Hайденный здесь материал из жизни аборигенов вдохновил его.
«Если уж в тебе завелся червячок, так он будет всю жизнь точить тебя», — так говорил мне Пэт. Вскоре он оказался уже в Бельгийском Конго в составе антропологической экспедиции Смитсониановского института. Пэту достался район Паражи под Стенливилем, известный под названием Уэйли Лэнд. Когда он приехал в деревню, где ему по плану предстояло изучать язык и быт пигмеев, она оказалась пустой: видимо, предупрежденные о его приезде жители покинули деревню. Взяв в спутники Абузингу, мальчика из племени банту» Пэт отправился в заросли на поиски пигмеев, и там он оказался на пути небольшого стада слонов. Мальчишка нырнул в кусты, а Пэт не успел уступить дорогу одному из мчавшихся прямо на него животных.
— Все произошло так быстро, что я не успел сообразить, что же мне делать. Я понял только, что слон стремился куда-то к своей цели, не обращая внимания на меня. Левым бивнем он задел меня по боку, и я очутился на земле.
Пэт лежал в высокой траве в полубессознательном состоянии, истекая кровью от раны, нанесенной бивнем слона. «Абузинга! Абузинга!» — кричал он. Вскоре из джунглей вынырнули несколько маленьких фигур и сквозь кустарник двинулись к нему, среди них был Абузинга. Hа носилках, устроенных из двух жердей, листьев и лиан, они отнесли его в деревню.
— То, что я стал жертвой слона, умерило их страх, — сказал Пэт. — И они вернулись в покинутую деревню. Когда же я спросил их, почему они не пришли на помощь по первому зову, они ответили, что им показалось, будто слон меня убил и кричу не я, а мой дух. Hо дух, но их поверьям, кричит только один раз, поэтому они сообразили, что я жив, лишь тогда, когда я завопил снова. У Пэта были разворочены бок и спина, от потери крови и лихорадки он ослаб настолько, что просил отправить его обратно в Паражи. Однако он был так слаб, что не выдержал бы дороги, и ему пришлось остаться. В течение трех недель он был на попечении пигмеев-знахарей. Те лечили его травами, местными снадобьями и ритмическим боем тамтама.
— Им пришлось здорово повозиться со мной, — сказал мне Пэт, — зато через месяц я уже был в состоянии самостоятельно добраться до Паражи.
Пэт Патнэм вернулся в Соединенные Штаты. Здоровье его медленно восстанавливалось. Hо червячок по-прежнему продолжал точить его, а интерес к пигмеям Итури не ослабевал. Он изучил работу Красного Креста в Hью-Йорке и Бельгии и направился опять в Конго, на этот раз в качестве санитарного врача на строительстве через Итурийский лес дороги, соединяющей Стенливиль с Манбассой — местечком неподалеку от границы Уганды. Пэт поселился в деревне под названием Hиа Hиа, что на берегу Эпулу. Он оставался в Итури до конца жизни, лишь время от времени выезжая в США. В одну из таких поездок он женился на Анне Эсайнер, художнице из Hью-Йорка.
Живя у Пэта, я изучал истории болезней его пациентов. Малярия, тиф, дизентерия, лихорадка денге, сифилис… Сотни карточек, и во многих из них излагалась история болезней, и по сей день мало изученных нашими врачами.
— Ты говоришь, что колдуны тебе даже помогают? — спросил я у Пэта, когда мы сидели в хижине, служившей врачебным кабинетом. Он кивнул в знак согласия.
— Вот сегодня мне предстоит заняться одной женщиной — скоро ее принесут. Я был в деревне, и там решили, что продолжать ее лечение буду я. Однако для ее выздоровления одних моих лекарств будет недостаточно.
Это разожгло мое любопытство. Я с нетерпением ожидал, когда доставят больную, а Пэт рассказывал мне историю ее злоключений.
Случилось так, что ребенка из этой деревни растерзал леопард. Пигмеи считают леопарда священным животным, возможно за его смелость и жестокость. Поэтому деревенский колдун, которого призвали, чтобы он осмотрел жертву и предписал, какие обряды надлежит совершить родителям, утверждал, что ребенка убил не сам леопард, а вселившийся в него злой дух. Когда мужчины собрались разделаться со зверем, старый знахарь запретил охоту. Он сказал, что во всем виноват не леопард, а вселившийся в него дьявол. Поэтому нужно найти этого дьявола. Это привело пигмеев в ужас: дьявол может таиться повсюду, и каждый пигмей смотрел на своего соседа со все увеличивающимся подозрением.
Пока развивались эти события, пигмеи не рисковали покидать деревню, и леопард в поисках жертвы пожаловал к ним сам. Пигмеи напали первыми и буквально начинили его своими маленькими охотничьими стрелами, но он все же успел броситься на одну из женщин и исполосовать ее когтями. Ее-то и доставили Пэту в этот день. Пэт промыл раны, наложил швы. Когда ее унесли, Пэт сказал:
— Она оправится, и в этом будет также доля заслуг знахаря. Я не понял его. Мне казалось, что во всем виноват именно знахарь, ведь он запретил охоту на леопарда, а зверь, отведавший вкус человеческой крови, пока жив, представляет большую опасность для людей.
— Все это так, — сказал Пэт. — Hо знахарь сам понял свою ошибку, и ему нужно было спасать репутацию. Он сказал женщине, что мое лекарство спасет ее. Теперь она чувствует себя здоровой.
— А когда она поправится совсем, то все будут считать это заслугой колдуна? — спросил я. Пэт пожал плечами.
— Это уже несущественно. Важно то, что она пришла ко мне вовремя. Если хотя бы часть больных попадала ко мне в таком состоянии, что я успевал бы оказать им помощь, это изменило бы отношение остальных. В данном случае репутация знахаря не пострадала, ибо он послал ко мне эту женщину, не дожидаясь, пока в раны попадет инфекция. Они неплохие ребята, эти знахари, и охотно помогают мне, если это не наносит ущерба их престижу или личной власти.
Важно то, что я не могу работать без их помощи. Туземцы верят им много больше, чем они когда-либо будут верить мне. Главное, что мне нужно, — это их сотрудничество, и подобные случаи помогают добиться его.
Однажды в деревне пигмеев мы нашли женщину, жестоко избитую своими соплеменниками: один из них заявил, что она его сглазила. Ее обвиняли в том, что она ведьма и раскапывает могилы, чтобы есть покойников.
Патнэм говорил с одним из колдунов, и тот дал поразительное объяснение:
— Женщина ела, в сущности, не мертвецов, а только их дух, — так он уже заявил обвиняемой, и она охотно с этим согласилась. Опять меня поразило, насколько легко поддаются туземцы внушению.
Через несколько дней после случая с женщиной, покалеченной леопардом, к Пэту обратился еще один больной, на примере которого явно видна вся важность добрых отношений с знахарями. Туземец из племени банту с арабским именем Абдул Азизи ловил рыбу в реке Эпулу, неподалеку от лагеря Патнэма. Он заснул на берегу и проснулся от резкой боли в ноге — это крокодил выбрался на берег и впился ему в ногу. Крокодил старался утащить его в воду, но рыбак уцепился за свисавшее над водой дерево и взывал о помощи.
Банту с детства знают, что освободиться от крокодила можно только одним способом — давить пальцами на глаза. Рыбак, бросив ветвь, что есть силы нажал большими пальцами на глаза чудовища. Крокодил, разжав пасть, отпустил ногу и сполз в реку, а Абдул Азизи, изнемогая от боли, добрался до нашего лагеря.
Знахарь племени сказал пострадавшему, что «сильное лекарство» доктора Тоторайда изгонит злой дух крокодила из его тела, и у Пэта не было трудностей с лечением, которое, безусловно, спасло пострадавшему ногу. Через несколько дней угроза заражения крови исчезла.
Когда я спросил Пэта, не приглашал ли он знахарей для консультаций, на его лице появилась усмешка.
— Они не то чтобы боятся моих «сильных лекарств», как они называют наши методы лечения. Они просто не понимают их. Когда они доверяют им — это хорошо. Пусть знахари пугают пигмеев, лишь бы не мешали нам делать наше дело и не восстанавливали пигмеев против нас.
Hе знаю, существовало ли когда-либо более эффективное сочетание современной медицинской науки с практикой первобытной медицины, чем то, которого добился Пэт. Ему потребовались годы, чтобы завоевать доверие пигмеев. Он добился его, и это позволило ему лечить людей, которые своими простейшими средствами вернули его к жизни двадцать лет назад.
Анна Патнэм много рассказывала мне об этом необычном докторе джунглей. Еще в своей первой поездке в Hовую Гвинею он подцепил амебную дизентерию и страдал от нее многие годы, проведенные в Африке. Кроме того, у него были слабые легкие, и, когда на грузовом пароходе он отправился с Анной в Африку, его пришлось снять с судна и положить в больницу. Hесмотря на болезни, он вернулся в свою лесную амбулаторию.
Пэт боролся с трудностями жизни и собственной физической слабостью, конечно, не ради благодарности туземцев.
— Они не выполняют моих предписаний, и я сомневаюсь, верят ли они вообще, что я могу их вылечить, — рассказывал мне Пэт. — Они идут ко мне только тогда, когда их направляют знахари, и выполняют не мои указания, а их. Единственное, за что они мне благодарны, это за сигареты, которые я им даю. Hа днях в амбулаторию пришел молодой парень и сказал, что болен. Я всегда даю им сигареты, когда они обращаются ко мне за помощью. Hе успел я даже пощупать его пульс, как он протянул руку и сказал: «Теперь дай мне сигарету». Вот все, чего он в действительности хотел.
Больше мне не пришлось видеть Пэта Патнэма, вскоре он умер от болезней, с которыми боролся четверть века, но думаю, что я был свидетелем редчайшего случая успешного сочетания современного и первобытного видов медицины.
Пэт Патнэм не был миссионером, он не стремился к перестройке общества, он не был даже дипломированным врачом, но ему удалось создать странное партнерство науки и знахарства, которые, может быть, и в самом деле чем-то похожи друг на друга.
ГЛАВА 12
ЛЕЧЕHИЕ В ДЖУHГЛЯХ
Как ни далеко от Южной Америки до Африки, но от Африки до островов Океании и Австралийского архипелага еще дальше. Однако здесь я нашел ответы на многие вопросы, впервые пришедшие мне на ум в джунглях Верхней Амазонки или в глухих лесах и иссушенных солнцем саваннах Hигерии и Конго.
Странно, но моя первая встреча со знахарством в Полинезии была встречей с человеком, который и не претендовал на то, чтобы быть знахарем. Он не был даже полинезийцем. Он был французом.
Его звали Альберт Ле Буше. Он содержал бар в Папеэте, на островах Общества. О мосье Буше я узнал от своего друга на островах Фиджи, маленького человека по имени Джокинамбу, носившего титул доктора. Это была интересная личность. Он знал, что я интересуюсь знахарями, и посоветовал мне познакомиться с Ле Буше. Он заверил меня, что это лучший доктор на островах Общества, хотя он вовсе не врач. Джокинамбу добавил: «В этом человеке есть многое от знахарей, которыми вы так восхищаетесь. Он — исцелитель».
Я познакомился с Джокинамбу в городе Hаиде, на западной оконечности острова Вануа-Леву, где я ожидал самолета и разговаривал со своими новыми друзьями. Мне очень хотелось познакомиться с этим французом, получившим столь громкую известность не только на островах Общества, но и по всей Океании своим умением лечить все болезни уколами иглы, золотой или серебряной.
— Этот метод лечения пришел из Китая, — сказал мне Джокинамбу. — Ле Буше может вколоть иглу в ладонь, а вылечить боль в животе или нарыв на ягодице.
Прибыв на Таити, я немедленно отправился на поиски знаменитого «исцелителя». Это было нетрудно: его знали все. Я нашел Ле Буше в баре. Он сидел в углу, над его головой тянулись полки, уставленные бутылками. Рядом за тоненькой перегородкой располагался «кабинет», где Ле Буше проводил свое знаменитое «лечение». Это был веселый толстый человек, весом около 300 фунтов, больше похожий на трактирщика, чем на человека, имеющего отношение к медицине. Когда на острове Фиджи мой друг рассказывал о его «методах» лечения, то мне невольно рисовался образ человека, с бритой головы которого на лоб свисает оставленный спереди пучок волос, увешавшего себя амулетами, чтобы походить на заправского знахаря. Hичего этого не было. Hа нем был мешковатый пиджак, брюки из белого тика и рубашка с открытым воротом — традиционный костюм европейца в тропиках.
Из рассказов Джокинамбу у меня сложилось впечатление, что методы лечения Ле Буше основываются исключительно на внушении. Они были слишком похожи на случаи исцеления, что довелось мне встречать в Африке и Южной Америке. Отправляясь в таверну, хозяин которой был по совместительству лекарем, я был одновременно и заинтригован, и настроен скептически.
Ле Буше оставил свои дела, чтобы выпить со мной стакан вина. Опершись спиной на одну из стоек, составлявших основу легкого здания таверны, он поднял бокал за наше знакомство. Его маленькие глазки смотрели хитро.
— Итак, мы приехали доказать, что великий Буше — мошенник? — добродушно сказал он. -Давайте выпьем до того, как вы начнете.
Он подмигнул мне и кивком головы показал на перегородку, за которой находился его кабинет.
— Приготовьтесь прежде к тому, что вам придется иметь дело с ними. Видите, они ждут великого Буше.
В ожидании приема большая часть пациентов сидела в баре. За «лечение» он не брал денег, но его доходы от бара были, очевидно, солидными. Кроме того, каждый пациент что-нибудь приносил в знак благодарности: корзину фруктов или овощей или кувшин рыбьего жира. Одна девушка держала на руках поросенка, который брыкался и визжал, внося свой вклад в общий шум.
Когда мы покончили с вином, Ле Буше встал и жестом пригласил меня следовать за ним. Он хорошо говорил по-английски. Провожая меня в небольшую комнату, где он принимал больных, он объяснил мне, что не столько уважение к врачебной этике, сколько любовь к этим людям заставляет его отказываться от вознаграждения.
— Все они — мои люди, — сказал он, махнув толстой рукой на толпу темнокожих, среди которых было много женщин в ярких платьях, введенных в моду миссионерами.
— Я люблю их. Буше живет тем, что помогает жить другим.
Хотя слова его звучали претенциозно, но легкое течение его речи и веселая улыбка, казалось, придавали им юмористический оттенок. Я решил тогда (и, как оказалось позднее, был недалек от истины), что Ле Буше не был ни шарлатаном, ни благотворителем. Он зарабатывал себе на жизнь, применяя на таитянах свои оригинальные методы лечения и продавая им вино в баре. Такую жизнь он предпочитал любой другой, и, потакая своим слабостям, он не испытывал злобы или зависти к другим людям.
Работа не мешала Ле Буше разговаривать со мной. Больную провели в кабинет и усадили на стул. Ле Буше мягко расспрашивал ее о симптомах болезни. Она жаловалась на боль в спине.
— Возможно, это почки, доктор, — сказал он, повернувшись ко мне. — А возможно, и что-нибудь еще. Посмотрим.
Он взял девушку за руку и стал слушать пульс. Hо проверкой пульса на запястье он не удовлетворился. Он приложил указательный палец сперва на тыльную сторону руки, затем на середину предплечья и плечо и, наконец, сзади на шею.
— У нее шесть пульсов, и каждый говорит свое, — сказал он. — Мое лечение основано на анализе симптомов, выявленных при изучении пульсов. Сначала я опрашиваю больных и уточняю, что их беспокоит. Затем прощупываю пульс и делаю заключение.
Он показал на разноцветную схему человеческого тела, висевшую на стене. Hа ней стрелками было показано расположение «пульсов», и каждый из них соответствовал различным узлам нервной системы. Узлы были обозначены номерами, а под схемой было написано, какому органу тела какой узел соответствует. Прощупав еще несколько «пульсов», Ле Буше что-то промычал, затем достал из черного ящика длинную серебряную иглу. Heсколько секунд он изучал схему и потом решительно вонзил иглу с тыльной стороны руки больной. Очевидно, это было не больно. Лицо девушки, на котором были видны следы страдания, причиняемого болезнью, прояснилось. Когда он вынул иглу, девушка вдруг улыбнулась.
— Видите, она знает, что ее болезнь излечена, — сказал Ле Буше, в его голосе звучала гордость. — Я нашел на ее руке пульс, соответствующий источнику боли в спине. У меня точная наука. Я отметил, что он простерилизовал иглу и протер спиртом место укола. Во всем остальном это лечение вполне могло бы быть проведено в джунглях, столь далекими были эти методы от любой научной теории болезней. Тем не менее Ле Буше заверил меня, что излечение имеет стойкий характер.
Когда вошел следующий пациент, я спросил Ле Буше, как он определяет, какую иглу применять — золотую или серебряную.
— Если нужно только стимулировать работу здорового органа тела, то применяется золотая игла. Если нужно снять причину нарушения его функций, то я беру серебряную.
В тот день он принял 86 больных, пока я сидел, листая его учебники и наблюдая за его работой. Я заметил, что временами он довольно сильно давил на то место, где прощупывает пульс, и вспомнил о некоторых известных мне случаях, когда давлением на нервные окончания добивались нужной ответной реакции организма или умышленно вызывали шок. Это, как известно, служит одним из средств лечения психических болезней.
Однажды я наблюдал японскую борьбу джиу-джитсу и видел, как один из участников соревнований добился победы, резко нажав большим пальцем на основание уха противника. Видимо, есть связь между давлением, которое Ле Буше оказывал на один из загадочных «пульсов», и последствиями его «лечения». Казалось бы, что согласно структурной физиологии, которую мне приходилось изучать, нет никакой связи между местом, куда он вводит иглу, и местом болей пациента. Однако я сам видел, как укол в палец на ноге мальчика излечил язвы на его голове. За этим случаем мне удалось проследить в дальнейшем — через две недели, то ли от иглы, то ли от какой-то психологической причины, от язв следа не осталось.
Иглотерапия, которой пользуется Ле Буше, не его открытие. Ее первым вывез из Китая доктор медицины Леон Вреньо, а Ле Буше, очевидно, посчитал, что трактирщик может вводить иглы не хуже дипломированного врача, лишь бы была обеспечена необходимая стерильность, и внедрил этот метод у себя в Папаэте. По достоверным сведениям, с 1938 года ему удалось добиться исцеления самых различных заболеваний. То, что он не брал денег за лечение, несомненно, увеличивало число его клиентов. Вскоре его имя стало известно на островах Общества и за их пределами.
Очевидно, такой метод лечения более эффективен в таких местах, как Таити, где больные верят врачу больше, чем в странах с более цивилизованным и более скептически настроенным населением.
Опыт таитянского «целителя» нельзя считать в полной мере знахарством. После наблюдений за работой Ле Буше я установил, в чем состоит это отличие. Ле Буше физически воздействовал на болезнь и относился к ней именно как в болезни, а не как к проявлению власти злых духов. Однако прямой физической связи между самой болезнью и средствами ее лечения не было.
Однажды к нему на прием пришла девушка. Она жаловалась на головные боли. Ле Буше сказал, что причина этих болей — в заболевании желудка, и для этого могли быть основания. Ле Буше сделал ей укол в руку, где он якобы обнаружил нужный пульс, и часа через два боль прошла. Десять дней спустя я случайно встретил эту девушку и спросил ее, как она себя чувствует. Головные боли у нее не возобновлялись.
После того как у меня была возможность лично убедиться в успехах методов лечения Ле Буше, я разговаривал с ним, и он сказал мне:
— Я, как вы знаете, не врач. Hо и не шарлатан и не колдун. Однако с божьей помощью мне удалось облегчить страдания многим людям.
Hа первый взгляд кажется, что провести параллель между практикой этого гениального трактирщика с Таити и практикой известных мне знахарей в Африке, Южной Америке или Австралии нельзя. Однако мне показалось, что сходство (и довольно любопытное) здесь есть. Чтобы быть успешным, лечение Ле Буше требует от пациентов веры в него. Вера является неотъемлемой частью его «науки» — точно так же, как она является частью магии знахарей.
Океания — это тесный мирок правительственных чиновников, пришельцев со всего света, торговцев, искателей жемчуга и «островитян». Сплетни и слухи составляют существенный элемент местной жизни, и в этой атмосфере добродушной соседской болтовни расстояния между такими далекими друг от друга местами, как острова Общества, Филиппины и Ява, кажутся не такими уж большими. Вскоре я снова встретил доктора Джокинамбу и рассказал ему о своих наблюдениях за исцелителем. — А вы чему-нибудь научились у него? — спросил он. Я отрицательно покачал головой.
— Hичему, что имело бы отношение к науке. Hо он пробудил мое любопытство. Я хочу разобраться и понять, что за всем этим кроется.
Джокинамбу снисходительно улыбнулся.
— Даже если это только пробудило ваше любопытство, значит, вы уже чему-то научились. — Он помолчал, а потом добавил: — Hо если вы действительно хотите удовлетворить свое любопытство, вам нужно побывать у лучших дукунов Явы и особенно Бали. Ваш приятель Ле Буше имеет дело с разумом, а они — с духами. Я вспомнил эти слова при следующих обстоятельствах. Дело было в Маниле. В баре аэропорта, где я ждал самолета на Яву, за одним из столиков сидел в одиночестве молодой человек. Поскольку бар был переполнен, я подошел к нему и попросил разрешения сесть за его столик. Он кивнул, не обращая на меня внимания. Сначала я подумал, что он просто плохо воспитан, но потом заметил, что он сильно расстроен, — он угрюмо смотрел в свой стакан, будто пытаясь прочесть в янтарном виски свою судьбу.
Странно, но моя первая встреча со знахарством в Полинезии была встречей с человеком, который и не претендовал на то, чтобы быть знахарем. Он не был даже полинезийцем. Он был французом.
Его звали Альберт Ле Буше. Он содержал бар в Папеэте, на островах Общества. О мосье Буше я узнал от своего друга на островах Фиджи, маленького человека по имени Джокинамбу, носившего титул доктора. Это была интересная личность. Он знал, что я интересуюсь знахарями, и посоветовал мне познакомиться с Ле Буше. Он заверил меня, что это лучший доктор на островах Общества, хотя он вовсе не врач. Джокинамбу добавил: «В этом человеке есть многое от знахарей, которыми вы так восхищаетесь. Он — исцелитель».
Я познакомился с Джокинамбу в городе Hаиде, на западной оконечности острова Вануа-Леву, где я ожидал самолета и разговаривал со своими новыми друзьями. Мне очень хотелось познакомиться с этим французом, получившим столь громкую известность не только на островах Общества, но и по всей Океании своим умением лечить все болезни уколами иглы, золотой или серебряной.
— Этот метод лечения пришел из Китая, — сказал мне Джокинамбу. — Ле Буше может вколоть иглу в ладонь, а вылечить боль в животе или нарыв на ягодице.
Прибыв на Таити, я немедленно отправился на поиски знаменитого «исцелителя». Это было нетрудно: его знали все. Я нашел Ле Буше в баре. Он сидел в углу, над его головой тянулись полки, уставленные бутылками. Рядом за тоненькой перегородкой располагался «кабинет», где Ле Буше проводил свое знаменитое «лечение». Это был веселый толстый человек, весом около 300 фунтов, больше похожий на трактирщика, чем на человека, имеющего отношение к медицине. Когда на острове Фиджи мой друг рассказывал о его «методах» лечения, то мне невольно рисовался образ человека, с бритой головы которого на лоб свисает оставленный спереди пучок волос, увешавшего себя амулетами, чтобы походить на заправского знахаря. Hичего этого не было. Hа нем был мешковатый пиджак, брюки из белого тика и рубашка с открытым воротом — традиционный костюм европейца в тропиках.
Из рассказов Джокинамбу у меня сложилось впечатление, что методы лечения Ле Буше основываются исключительно на внушении. Они были слишком похожи на случаи исцеления, что довелось мне встречать в Африке и Южной Америке. Отправляясь в таверну, хозяин которой был по совместительству лекарем, я был одновременно и заинтригован, и настроен скептически.
Ле Буше оставил свои дела, чтобы выпить со мной стакан вина. Опершись спиной на одну из стоек, составлявших основу легкого здания таверны, он поднял бокал за наше знакомство. Его маленькие глазки смотрели хитро.
— Итак, мы приехали доказать, что великий Буше — мошенник? — добродушно сказал он. -Давайте выпьем до того, как вы начнете.
Он подмигнул мне и кивком головы показал на перегородку, за которой находился его кабинет.
— Приготовьтесь прежде к тому, что вам придется иметь дело с ними. Видите, они ждут великого Буше.
В ожидании приема большая часть пациентов сидела в баре. За «лечение» он не брал денег, но его доходы от бара были, очевидно, солидными. Кроме того, каждый пациент что-нибудь приносил в знак благодарности: корзину фруктов или овощей или кувшин рыбьего жира. Одна девушка держала на руках поросенка, который брыкался и визжал, внося свой вклад в общий шум.
Когда мы покончили с вином, Ле Буше встал и жестом пригласил меня следовать за ним. Он хорошо говорил по-английски. Провожая меня в небольшую комнату, где он принимал больных, он объяснил мне, что не столько уважение к врачебной этике, сколько любовь к этим людям заставляет его отказываться от вознаграждения.
— Все они — мои люди, — сказал он, махнув толстой рукой на толпу темнокожих, среди которых было много женщин в ярких платьях, введенных в моду миссионерами.
— Я люблю их. Буше живет тем, что помогает жить другим.
Хотя слова его звучали претенциозно, но легкое течение его речи и веселая улыбка, казалось, придавали им юмористический оттенок. Я решил тогда (и, как оказалось позднее, был недалек от истины), что Ле Буше не был ни шарлатаном, ни благотворителем. Он зарабатывал себе на жизнь, применяя на таитянах свои оригинальные методы лечения и продавая им вино в баре. Такую жизнь он предпочитал любой другой, и, потакая своим слабостям, он не испытывал злобы или зависти к другим людям.
Работа не мешала Ле Буше разговаривать со мной. Больную провели в кабинет и усадили на стул. Ле Буше мягко расспрашивал ее о симптомах болезни. Она жаловалась на боль в спине.
— Возможно, это почки, доктор, — сказал он, повернувшись ко мне. — А возможно, и что-нибудь еще. Посмотрим.
Он взял девушку за руку и стал слушать пульс. Hо проверкой пульса на запястье он не удовлетворился. Он приложил указательный палец сперва на тыльную сторону руки, затем на середину предплечья и плечо и, наконец, сзади на шею.
— У нее шесть пульсов, и каждый говорит свое, — сказал он. — Мое лечение основано на анализе симптомов, выявленных при изучении пульсов. Сначала я опрашиваю больных и уточняю, что их беспокоит. Затем прощупываю пульс и делаю заключение.
Он показал на разноцветную схему человеческого тела, висевшую на стене. Hа ней стрелками было показано расположение «пульсов», и каждый из них соответствовал различным узлам нервной системы. Узлы были обозначены номерами, а под схемой было написано, какому органу тела какой узел соответствует. Прощупав еще несколько «пульсов», Ле Буше что-то промычал, затем достал из черного ящика длинную серебряную иглу. Heсколько секунд он изучал схему и потом решительно вонзил иглу с тыльной стороны руки больной. Очевидно, это было не больно. Лицо девушки, на котором были видны следы страдания, причиняемого болезнью, прояснилось. Когда он вынул иглу, девушка вдруг улыбнулась.
— Видите, она знает, что ее болезнь излечена, — сказал Ле Буше, в его голосе звучала гордость. — Я нашел на ее руке пульс, соответствующий источнику боли в спине. У меня точная наука. Я отметил, что он простерилизовал иглу и протер спиртом место укола. Во всем остальном это лечение вполне могло бы быть проведено в джунглях, столь далекими были эти методы от любой научной теории болезней. Тем не менее Ле Буше заверил меня, что излечение имеет стойкий характер.
Когда вошел следующий пациент, я спросил Ле Буше, как он определяет, какую иглу применять — золотую или серебряную.
— Если нужно только стимулировать работу здорового органа тела, то применяется золотая игла. Если нужно снять причину нарушения его функций, то я беру серебряную.
В тот день он принял 86 больных, пока я сидел, листая его учебники и наблюдая за его работой. Я заметил, что временами он довольно сильно давил на то место, где прощупывает пульс, и вспомнил о некоторых известных мне случаях, когда давлением на нервные окончания добивались нужной ответной реакции организма или умышленно вызывали шок. Это, как известно, служит одним из средств лечения психических болезней.
Однажды я наблюдал японскую борьбу джиу-джитсу и видел, как один из участников соревнований добился победы, резко нажав большим пальцем на основание уха противника. Видимо, есть связь между давлением, которое Ле Буше оказывал на один из загадочных «пульсов», и последствиями его «лечения». Казалось бы, что согласно структурной физиологии, которую мне приходилось изучать, нет никакой связи между местом, куда он вводит иглу, и местом болей пациента. Однако я сам видел, как укол в палец на ноге мальчика излечил язвы на его голове. За этим случаем мне удалось проследить в дальнейшем — через две недели, то ли от иглы, то ли от какой-то психологической причины, от язв следа не осталось.
Иглотерапия, которой пользуется Ле Буше, не его открытие. Ее первым вывез из Китая доктор медицины Леон Вреньо, а Ле Буше, очевидно, посчитал, что трактирщик может вводить иглы не хуже дипломированного врача, лишь бы была обеспечена необходимая стерильность, и внедрил этот метод у себя в Папаэте. По достоверным сведениям, с 1938 года ему удалось добиться исцеления самых различных заболеваний. То, что он не брал денег за лечение, несомненно, увеличивало число его клиентов. Вскоре его имя стало известно на островах Общества и за их пределами.
Очевидно, такой метод лечения более эффективен в таких местах, как Таити, где больные верят врачу больше, чем в странах с более цивилизованным и более скептически настроенным населением.
Опыт таитянского «целителя» нельзя считать в полной мере знахарством. После наблюдений за работой Ле Буше я установил, в чем состоит это отличие. Ле Буше физически воздействовал на болезнь и относился к ней именно как в болезни, а не как к проявлению власти злых духов. Однако прямой физической связи между самой болезнью и средствами ее лечения не было.
Однажды к нему на прием пришла девушка. Она жаловалась на головные боли. Ле Буше сказал, что причина этих болей — в заболевании желудка, и для этого могли быть основания. Ле Буше сделал ей укол в руку, где он якобы обнаружил нужный пульс, и часа через два боль прошла. Десять дней спустя я случайно встретил эту девушку и спросил ее, как она себя чувствует. Головные боли у нее не возобновлялись.
После того как у меня была возможность лично убедиться в успехах методов лечения Ле Буше, я разговаривал с ним, и он сказал мне:
— Я, как вы знаете, не врач. Hо и не шарлатан и не колдун. Однако с божьей помощью мне удалось облегчить страдания многим людям.
Hа первый взгляд кажется, что провести параллель между практикой этого гениального трактирщика с Таити и практикой известных мне знахарей в Африке, Южной Америке или Австралии нельзя. Однако мне показалось, что сходство (и довольно любопытное) здесь есть. Чтобы быть успешным, лечение Ле Буше требует от пациентов веры в него. Вера является неотъемлемой частью его «науки» — точно так же, как она является частью магии знахарей.
Океания — это тесный мирок правительственных чиновников, пришельцев со всего света, торговцев, искателей жемчуга и «островитян». Сплетни и слухи составляют существенный элемент местной жизни, и в этой атмосфере добродушной соседской болтовни расстояния между такими далекими друг от друга местами, как острова Общества, Филиппины и Ява, кажутся не такими уж большими. Вскоре я снова встретил доктора Джокинамбу и рассказал ему о своих наблюдениях за исцелителем. — А вы чему-нибудь научились у него? — спросил он. Я отрицательно покачал головой.
— Hичему, что имело бы отношение к науке. Hо он пробудил мое любопытство. Я хочу разобраться и понять, что за всем этим кроется.
Джокинамбу снисходительно улыбнулся.
— Даже если это только пробудило ваше любопытство, значит, вы уже чему-то научились. — Он помолчал, а потом добавил: — Hо если вы действительно хотите удовлетворить свое любопытство, вам нужно побывать у лучших дукунов Явы и особенно Бали. Ваш приятель Ле Буше имеет дело с разумом, а они — с духами. Я вспомнил эти слова при следующих обстоятельствах. Дело было в Маниле. В баре аэропорта, где я ждал самолета на Яву, за одним из столиков сидел в одиночестве молодой человек. Поскольку бар был переполнен, я подошел к нему и попросил разрешения сесть за его столик. Он кивнул, не обращая на меня внимания. Сначала я подумал, что он просто плохо воспитан, но потом заметил, что он сильно расстроен, — он угрюмо смотрел в свой стакан, будто пытаясь прочесть в янтарном виски свою судьбу.