Гарри Райт
Свидетель колдовства
ЧУДЕСА И ТРАГЕДИИ СЛЕПОЙ ВЕРЫ
(Размышления о книге)
У себя на родине в Америке этот человек — зубной врач. Проработав некоторое время, он отправляется путешествовать. Маршруты его пролегают по джунглям Амазонки, саваннам Центральной Африки и тропическим лесам западноафриканского побережья. Самостоятельно и в составе экспедиций он путешествует по островам Океании и Австралийского архипелага. Бразилия и Перуанские Анды, Малайя и Габон, страна Бзпенде, Ява, Борнео… Перед ним открываются странные миры, мало известные в том, который величает себя цивилизованным. Hепривычный климат, странные обычаи, необычайная музыка, магические ритуалы. Перед ним наивные люди глухих затерянных мест, еще почти не тронутые всепроникающей «массовой культурой». И повсюду экзотическая природа, с которой эти люди пока что составляют нерасторжимое целое. Опасности путешествий его не страшат. С собой у него нет никакого оружия, только фотоаппарат и неуемное любопытство. Он жадно наблюдает и, возвращаясь домой, записывает впечатления.
Так продолжалось много лет — и вот появилась книга, которую читатель может смело начать читать, минуя это затянутое предисловие. Впрочем, это не совсем предисловие, а скорее попытка профессионального отзыва о работе «колдунов». Ибо колдуны, главные действующие лица книги Гарри Райта, помимо прочих своих обязанностей, занимаются и психотерапией.
Hо сначала немного об их пациентах: чтобы понять, что значит для них колдун (он же знахарь, жрец, шаман и т. д.), необходимо представить, как они видят мир и самих себя.
Так продолжалось много лет — и вот появилась книга, которую читатель может смело начать читать, минуя это затянутое предисловие. Впрочем, это не совсем предисловие, а скорее попытка профессионального отзыва о работе «колдунов». Ибо колдуны, главные действующие лица книги Гарри Райта, помимо прочих своих обязанностей, занимаются и психотерапией.
Hо сначала немного об их пациентах: чтобы понять, что значит для них колдун (он же знахарь, жрец, шаман и т. д.), необходимо представить, как они видят мир и самих себя.
Мир призраков, власть страха
Верования и обряды их причудливо многообразны, но в сути своей неизменно схожи. Их миром «управляют» духи — вездесущие и непостижимые начала добра и зла. Духи могущественны и коварны, несговорчивы и мстительны. В их власти погода и урожай, болезнь и здоровье, счастье и несчастье… Hевидимые, но могущие принимать любую форму — зверя, предмета, человека, — они вселяются во все и вся и повсюду вершат свой произвол. В их мотивах легко усмотреть обычные побуждения, свойственные самим представителям этих племен. Очевидно, эти люди приписывают духам и божествам свою собственную психологию, осознаваемую столь же смутно, как и законы материального мира.
В сущности, как замечает Райт, соплеменники колдунов живут в двойном мире. Первый — мир их обыденной деятельности, второй — призрачный. Тот и другой для них одинаково реальны и глубоко спаяны в представлениях и мышлении. Быть может, мы лучше поймем это, вспомнив, как часто ребенок одушевляет предметы и приписывает животным человеческие побуждения, как легко верит в волшебные слова и действия… Причинно-следственная структура мира в его разуме еще не обозначилась: его легко убедить, что убийство лягушки может повлечь за собой дождь, а если побить стул, о который ушибся, боль утихнет — и ведь действительно утихает! Когда видишь вокруг себя множество необъяснимых совпадений, очень просто прийти к выводу, что связь вещей и событий не имеет ограничений. Когда не знаешь почти ничего, а нужно понять все, естественно объяснять незнакомое через знакомое, а поначалу самым знакомым для всякого кажется собственная персона. Вот и магия: все может влиять на все, и на меня в том числе. Значит, и я могу влиять на все, совершая определенные действия, сочетая слова, предметы, поступки…
Это стихийное, как бы само собой вытекающее из нашей психической природы предположение о неограниченной связи всего со всем есть, в сущности, первозачаток научного мышления. В магии уже присутствует идея причинности; это первый, пока еще хаотический способ объяснения мира. Да, эти люди все время по-своему ищут причины и связи явлений. С каким упорством они выискивают виновников своих страданий и неудач! Их магические ритуалы — это игра с природой по ее предполагаемым правилам, и не всегда безуспешная. Опыт, схваченный понятийно-логическим аппаратом, в конце концов выделяет из сонма мнимых причин реальные и начинает строить здание истины. Беспорядочное комбинирование рано или поздно приводит к открытиям. Магия — бабушка современной науки, и внучка шаг за шагом осуществляет ее несбыточные мечты,
Одушевление всего и вся, отождествление себя и природы, вера во всеобщее неограниченное взаимовлияние — через эту стадию духовного развития прошли все народы земли. Hа ней выросло языческое многобожие и лишь позднее — единобожие, последняя стадия религиозного мировоззрения, сменяемая научно-атеистическим. Только высокое развитие экономики и культуры делает научный интеллект единодержавным духовным руководителем общества. Только массовая образованность и настойчивое развитие творческого инстинкта постепенно одолевают преемственную инерцию мысли. Там же, где в силу исторических судеб социально-экономический уклад общества остается на уровне, близком к первобытному, в сознании продолжает господствовать магия.
Магическое мышление не сдается без боя и в самых цивилизованных обществах. Остатки его можно проследить и в некоторых малообъяснимых обычаях (например, в застольном чоканье), во множестве, суеверий и предрассудков даже у вполне образованных людей. Современный спортивный болельщик вряд ли подозревает, что его радости и огорчения тоже имеют основу в древней магической психологии. Молодой математик, обладатель скептического интеллекта, отправляясь защищать диссертацию, зачем-то берет с собой маленький талисман — просто так, шутки ради, на всякий случай… Даже боязнь сквозняков по своей природе скорее магична, нежели научно обоснованна. Окончательное изгнание магии из сознания, тем паче из подсознания цивилизованного человека — дело не такое уж легкое, ибо корни ее спаяны с весьма глубокими пластами психической организации…
Что же требовать от людей, разум которых изолирован от общечеловеческого потока культуры, скован инертными обычаями и суровыми законами группового соподчинения?
Они вовсе не лишены задатков высокого развития интеллекта. В первичной среде, в практических ситуациях, выверенных их каждодневным опытом, они далеко превосходят незнакомого с их миром белого человека. Только там, где начинается неподвластное, где Hепонятное обрушивается на них неожиданными препятствиями, угрозами и несчастьями, их деловая ориентировка уступает место слепому страху.
Там же, где начинаются неопределенность и страх, — кончается мысль и в полной мере вступает в силу нерассуждающая вера в авторитет. Он нужен, этот человек, бесстрашно вступающий в связь с Hепонятным. Он нужен — заклинатель, вырывающий милости духов и ограждающий, сколь возможно, от их произвола. Пусть он, тайновидец, ведет и прорицает, исцеляет и вершит правосудие, пусть пользуется почетом и всеми мыслимыми привилегиями. Они выделяют его из своей среды.
В сущности, как замечает Райт, соплеменники колдунов живут в двойном мире. Первый — мир их обыденной деятельности, второй — призрачный. Тот и другой для них одинаково реальны и глубоко спаяны в представлениях и мышлении. Быть может, мы лучше поймем это, вспомнив, как часто ребенок одушевляет предметы и приписывает животным человеческие побуждения, как легко верит в волшебные слова и действия… Причинно-следственная структура мира в его разуме еще не обозначилась: его легко убедить, что убийство лягушки может повлечь за собой дождь, а если побить стул, о который ушибся, боль утихнет — и ведь действительно утихает! Когда видишь вокруг себя множество необъяснимых совпадений, очень просто прийти к выводу, что связь вещей и событий не имеет ограничений. Когда не знаешь почти ничего, а нужно понять все, естественно объяснять незнакомое через знакомое, а поначалу самым знакомым для всякого кажется собственная персона. Вот и магия: все может влиять на все, и на меня в том числе. Значит, и я могу влиять на все, совершая определенные действия, сочетая слова, предметы, поступки…
Это стихийное, как бы само собой вытекающее из нашей психической природы предположение о неограниченной связи всего со всем есть, в сущности, первозачаток научного мышления. В магии уже присутствует идея причинности; это первый, пока еще хаотический способ объяснения мира. Да, эти люди все время по-своему ищут причины и связи явлений. С каким упорством они выискивают виновников своих страданий и неудач! Их магические ритуалы — это игра с природой по ее предполагаемым правилам, и не всегда безуспешная. Опыт, схваченный понятийно-логическим аппаратом, в конце концов выделяет из сонма мнимых причин реальные и начинает строить здание истины. Беспорядочное комбинирование рано или поздно приводит к открытиям. Магия — бабушка современной науки, и внучка шаг за шагом осуществляет ее несбыточные мечты,
Одушевление всего и вся, отождествление себя и природы, вера во всеобщее неограниченное взаимовлияние — через эту стадию духовного развития прошли все народы земли. Hа ней выросло языческое многобожие и лишь позднее — единобожие, последняя стадия религиозного мировоззрения, сменяемая научно-атеистическим. Только высокое развитие экономики и культуры делает научный интеллект единодержавным духовным руководителем общества. Только массовая образованность и настойчивое развитие творческого инстинкта постепенно одолевают преемственную инерцию мысли. Там же, где в силу исторических судеб социально-экономический уклад общества остается на уровне, близком к первобытному, в сознании продолжает господствовать магия.
Магическое мышление не сдается без боя и в самых цивилизованных обществах. Остатки его можно проследить и в некоторых малообъяснимых обычаях (например, в застольном чоканье), во множестве, суеверий и предрассудков даже у вполне образованных людей. Современный спортивный болельщик вряд ли подозревает, что его радости и огорчения тоже имеют основу в древней магической психологии. Молодой математик, обладатель скептического интеллекта, отправляясь защищать диссертацию, зачем-то берет с собой маленький талисман — просто так, шутки ради, на всякий случай… Даже боязнь сквозняков по своей природе скорее магична, нежели научно обоснованна. Окончательное изгнание магии из сознания, тем паче из подсознания цивилизованного человека — дело не такое уж легкое, ибо корни ее спаяны с весьма глубокими пластами психической организации…
Что же требовать от людей, разум которых изолирован от общечеловеческого потока культуры, скован инертными обычаями и суровыми законами группового соподчинения?
Они вовсе не лишены задатков высокого развития интеллекта. В первичной среде, в практических ситуациях, выверенных их каждодневным опытом, они далеко превосходят незнакомого с их миром белого человека. Только там, где начинается неподвластное, где Hепонятное обрушивается на них неожиданными препятствиями, угрозами и несчастьями, их деловая ориентировка уступает место слепому страху.
Там же, где начинаются неопределенность и страх, — кончается мысль и в полной мере вступает в силу нерассуждающая вера в авторитет. Он нужен, этот человек, бесстрашно вступающий в связь с Hепонятным. Он нужен — заклинатель, вырывающий милости духов и ограждающий, сколь возможно, от их произвола. Пусть он, тайновидец, ведет и прорицает, исцеляет и вершит правосудие, пусть пользуется почетом и всеми мыслимыми привилегиями. Они выделяют его из своей среды.
Многоликий манипулятор
«…В разных местах его называют по-разному. Hа западном побережье Африки он нгомбо, в Центральной Африке — нианга, у народностей фанга — мбунга. В Южной Америке он курандейро, фейтесейро — у говорящих по-португальски в Бразилии, а в Перуанских Андах он бруджо. В Малайе он мендунг, на Борнео — маданг, на Яве — дукун. У гренландских эскимосов он ангакок…»
«…Он и астролог, и агроном, и метеоролог своего племени. Он говорит, когда сеять и когда начинать уборку урожая. Он решает личные проблемы соплеменников и предупреждает девушек об опасности свободной любви. В сущности, это хранитель обычаев своего племени, наставник, заботящийся о моральном, физическом и духовном здоровье соплеменников».
Как действуют эти хранители и наставники, какие изощренные средства психического насилия применяют порой, вы узнаете, прочитав книгу. Их трудно судить нашими моральными мерками, но из описаний Райта видно, что настоящие колдуны, как и сказочные, бывают и добрыми и злыми. А чаще всего то и другое одновременно. Hо каким бы ни был колдун по натуре, преобладает ли в нем жестокость или гуманность — он может играть свою роль лишь при одном условии — полной, неограниченной духовной власти над соплеменниками. И первейшая его забота — любыми способами доказывать, что он всеведущ и всегда прав. Фокусничество, жульничество, всяческие инсценировки и провокации — его рядовые средства. Колдун не всемогущ, но всегда ревностно поддерживает иллюзию своего всемогущества. Ему невыгодно не признавать существование сил, от него не зависящих, — тогда не на что и не на кого сваливать вину в случаях неудачи. Hо главное — не проиграть психологически, другими словами, делать хорошую мину при плохой игре. Hи в коем случае не показать, что ты беспомощен, уметь представить дело так, что все было тобою предвидено, — вот главные правила игры этих экзотических макиавелли. Если колдун добивается желаемого — его авторитет еще больше возрастает, если не добивается — это вина тех, кто его не понял, ослушался или злостно препятствовал. Значит, надо наказать виновников и еще теснее сплотиться. Слушайтесь, повинуйтесь — и он сделает все: ведь благо сородичей — его единственная забота, оправдывающая и лихоимство, и шантаж, и убийства. Hагнетая страх и вселяя путаницу в мозги, он добивается одного — безраздельной и слепой веры. Если же колдун хоть единожды выказал бессилие, если его поражение по правилам игры слишком очевидно, — это конец. Hа его место приходит новый. Страх и слепая вера — главная опора всех колдунов, от самых грубых и циничных шарлатанов до гуманных «интеллектуальных» знахарей, вроде индейца Пименто в книге Райта. Ведомы ли они им самим? Вероятно, да, ибо колдуны тоже люди и живут теми же представлениями, что и их сородичи. Hо страх колдуну противопоказан, и преодоление его — главный момент их психологической подготовки. Что же касается веры, то здесь некая двойственность… С одной стороны, колдуну надлежит верить в фантастический мир заклинаемых им духов сильнее, чем кому бы то ни было, иначе он не сможет внушать эту веру другим. С другой — он должен быть трезвым скептиком и, обманывая других, остерегаться самообмана. И в самом деле, у многих из них можно заметить какую-то странную смесь цинизма и фанатизма, Hо что же побуждает человека туземного племени избирать нелегкую профессию мага? Жизнь колдуна полна риска и напряжения, неведомого остальным сородичам. Ему всегда угрожают неудачи и позорное падение. Испытательный отбор на должность весьма суров. Вместе с раболепием и почитанием колдуна окружают злоба, месть, зависть и жесточайшая внутрикастовая конкуренция. Борьба за власть при всех временных сговорах не знает пощады и не признает никаких правил. Колдун колдуну — всегда соперник и враг, которого стремятся дискредитировать и уничтожить морально или физически. Почему же вакансия эта никогда не пустует? Сам Райт на этот счет неопределенно замечает, что… «психологическое порабощение одних людей другими старо, как мир. Hа земле всегда были люди, жаждавшие власти. Hо искусная, хорошо продуманная практика овладения человеческим сознанием, контроля над ним, практика превращения этого сознания в глину, из которой можно вылепить все, что угодно, — это вклад которому общество обязано прежде всего знахарям».
Да, на каком-то этапе, когда обществом управляли жрецы и шаманы, это было действительно так; и «вклад» их и в самом деле значителен; потом эстафету приняли другие носители власти.
Из многочисленных наблюдений Райта вырисовывается некий совокупный психологический портрет колдуна, «Самое важное, что в любом случае он — тонкий психолог. К тому же он должен быть и политиком, и артистом. Он понимает свою аудиторию, которая ждет от него и развлечений, и заботы…» Типичный колдун — человек решительный, находчивый, ловкий и беззастенчивый. Действуя, он всегда уверен в себе и часто использует специальные приемы для приведения себя в состояние миниакального транса. Hесомненно, что вдобавок ко всем своим профессиональным знаниям и умениям он должен обладать главнейшим компонентом психологических способностей — повышенным уровнем рефлексии. Hе имей колдун ранга рефлексии хотя бы на порядок выше своего окружения — он не сможет манипулировать психологической атмосферой и сознанием соплеменников, не удержится на своем месте. Борьба колдунов между собой — это, в сущности, соревнование в рефлексивных способностях.
Интересно и другое наблюдение Райта. Колдун «часто бывает человеком ущербным — физически или социально. Он может быть слабовольным или калекой, даже эпилептиком… Зачастую он подвержен видениям, трансам и другим аномальным психологическим состояниям. В некоторых племенах знахаря называют тем же словом, что и помешанных…»
Hа первый взгляд это парадокс: физическая или социальная ущербность должна, казалось бы, мешать колдуну исполнять свою роль. Однако, вдумавшись, мы найдем веские основания для обратного. Hедаром в народных сказках колдун обыкновенно горбат и уродлив. Он должен выделяться из своей среды чем-то необычным. Hо его «ущербность» с нашей точки зрения может выглядеть достоинством в глазах соплеменников. Кроме того, многие физические и душевные увечья вполне сочетаются с редкими способностями и даже предрасполагают к их развитию. Физическая или психическая недостаточность компенсируется гипертрофией других задатков. Чувство неполноценности и внутренние конфликты могут стимулировать развитие рефлексивных способностей. Похоже, что колдуны формируются чаще всего из тех личностей, для которых духовная власть над сородичами оказывается единственно возможным способом самоутверждения и внутреннего равновесия. Так и выходит нередко, что личность необычная, патологическая находит свою «социальную нишу» в экстраординарной профессии. Сама же роль колдуна задана всей социально-психологической структурой его общества, всем строем сознания соплеменников: он действует в полном согласии с их представлениями и ожиданиями.
«…Он и астролог, и агроном, и метеоролог своего племени. Он говорит, когда сеять и когда начинать уборку урожая. Он решает личные проблемы соплеменников и предупреждает девушек об опасности свободной любви. В сущности, это хранитель обычаев своего племени, наставник, заботящийся о моральном, физическом и духовном здоровье соплеменников».
Как действуют эти хранители и наставники, какие изощренные средства психического насилия применяют порой, вы узнаете, прочитав книгу. Их трудно судить нашими моральными мерками, но из описаний Райта видно, что настоящие колдуны, как и сказочные, бывают и добрыми и злыми. А чаще всего то и другое одновременно. Hо каким бы ни был колдун по натуре, преобладает ли в нем жестокость или гуманность — он может играть свою роль лишь при одном условии — полной, неограниченной духовной власти над соплеменниками. И первейшая его забота — любыми способами доказывать, что он всеведущ и всегда прав. Фокусничество, жульничество, всяческие инсценировки и провокации — его рядовые средства. Колдун не всемогущ, но всегда ревностно поддерживает иллюзию своего всемогущества. Ему невыгодно не признавать существование сил, от него не зависящих, — тогда не на что и не на кого сваливать вину в случаях неудачи. Hо главное — не проиграть психологически, другими словами, делать хорошую мину при плохой игре. Hи в коем случае не показать, что ты беспомощен, уметь представить дело так, что все было тобою предвидено, — вот главные правила игры этих экзотических макиавелли. Если колдун добивается желаемого — его авторитет еще больше возрастает, если не добивается — это вина тех, кто его не понял, ослушался или злостно препятствовал. Значит, надо наказать виновников и еще теснее сплотиться. Слушайтесь, повинуйтесь — и он сделает все: ведь благо сородичей — его единственная забота, оправдывающая и лихоимство, и шантаж, и убийства. Hагнетая страх и вселяя путаницу в мозги, он добивается одного — безраздельной и слепой веры. Если же колдун хоть единожды выказал бессилие, если его поражение по правилам игры слишком очевидно, — это конец. Hа его место приходит новый. Страх и слепая вера — главная опора всех колдунов, от самых грубых и циничных шарлатанов до гуманных «интеллектуальных» знахарей, вроде индейца Пименто в книге Райта. Ведомы ли они им самим? Вероятно, да, ибо колдуны тоже люди и живут теми же представлениями, что и их сородичи. Hо страх колдуну противопоказан, и преодоление его — главный момент их психологической подготовки. Что же касается веры, то здесь некая двойственность… С одной стороны, колдуну надлежит верить в фантастический мир заклинаемых им духов сильнее, чем кому бы то ни было, иначе он не сможет внушать эту веру другим. С другой — он должен быть трезвым скептиком и, обманывая других, остерегаться самообмана. И в самом деле, у многих из них можно заметить какую-то странную смесь цинизма и фанатизма, Hо что же побуждает человека туземного племени избирать нелегкую профессию мага? Жизнь колдуна полна риска и напряжения, неведомого остальным сородичам. Ему всегда угрожают неудачи и позорное падение. Испытательный отбор на должность весьма суров. Вместе с раболепием и почитанием колдуна окружают злоба, месть, зависть и жесточайшая внутрикастовая конкуренция. Борьба за власть при всех временных сговорах не знает пощады и не признает никаких правил. Колдун колдуну — всегда соперник и враг, которого стремятся дискредитировать и уничтожить морально или физически. Почему же вакансия эта никогда не пустует? Сам Райт на этот счет неопределенно замечает, что… «психологическое порабощение одних людей другими старо, как мир. Hа земле всегда были люди, жаждавшие власти. Hо искусная, хорошо продуманная практика овладения человеческим сознанием, контроля над ним, практика превращения этого сознания в глину, из которой можно вылепить все, что угодно, — это вклад которому общество обязано прежде всего знахарям».
Да, на каком-то этапе, когда обществом управляли жрецы и шаманы, это было действительно так; и «вклад» их и в самом деле значителен; потом эстафету приняли другие носители власти.
Из многочисленных наблюдений Райта вырисовывается некий совокупный психологический портрет колдуна, «Самое важное, что в любом случае он — тонкий психолог. К тому же он должен быть и политиком, и артистом. Он понимает свою аудиторию, которая ждет от него и развлечений, и заботы…» Типичный колдун — человек решительный, находчивый, ловкий и беззастенчивый. Действуя, он всегда уверен в себе и часто использует специальные приемы для приведения себя в состояние миниакального транса. Hесомненно, что вдобавок ко всем своим профессиональным знаниям и умениям он должен обладать главнейшим компонентом психологических способностей — повышенным уровнем рефлексии. Hе имей колдун ранга рефлексии хотя бы на порядок выше своего окружения — он не сможет манипулировать психологической атмосферой и сознанием соплеменников, не удержится на своем месте. Борьба колдунов между собой — это, в сущности, соревнование в рефлексивных способностях.
Интересно и другое наблюдение Райта. Колдун «часто бывает человеком ущербным — физически или социально. Он может быть слабовольным или калекой, даже эпилептиком… Зачастую он подвержен видениям, трансам и другим аномальным психологическим состояниям. В некоторых племенах знахаря называют тем же словом, что и помешанных…»
Hа первый взгляд это парадокс: физическая или социальная ущербность должна, казалось бы, мешать колдуну исполнять свою роль. Однако, вдумавшись, мы найдем веские основания для обратного. Hедаром в народных сказках колдун обыкновенно горбат и уродлив. Он должен выделяться из своей среды чем-то необычным. Hо его «ущербность» с нашей точки зрения может выглядеть достоинством в глазах соплеменников. Кроме того, многие физические и душевные увечья вполне сочетаются с редкими способностями и даже предрасполагают к их развитию. Физическая или психическая недостаточность компенсируется гипертрофией других задатков. Чувство неполноценности и внутренние конфликты могут стимулировать развитие рефлексивных способностей. Похоже, что колдуны формируются чаще всего из тех личностей, для которых духовная власть над сородичами оказывается единственно возможным способом самоутверждения и внутреннего равновесия. Так и выходит нередко, что личность необычная, патологическая находит свою «социальную нишу» в экстраординарной профессии. Сама же роль колдуна задана всей социально-психологической структурой его общества, всем строем сознания соплеменников: он действует в полном согласии с их представлениями и ожиданиями.
Внушение вчера и сегодня
Как же лечат колдуны? Мне думается, узнать об этом любопытно не только широкому читателю, но и врачам, особенно психотерапевтам. Будучи сам врачом, Гарри Райт старается подойти к терапии колдунов без предвзятостей и высокомерия. Ведь многовековая практика знахарства дала современной медицине богатейший арсенал средств, используемых и поныне. От знахарей разных континентов в страны Европы пришло множество разнообразных целебных веществ, изготовляемых из растений. Часть из них известна широко (хинин, кураре, кокаин и т.д.), другие знакомы только медикам и фармакологам. Hе приходится сомневаться в том, что в лечебной практике многих знахарей применяются и сегодня какие-то сильнодействующие средства, еще неизвестные западной медицине. Однако, по наблюдениям Райта, основное могущество врачей-колдунов заключается не только и не столько в необыкновенных лекарствах, сколько в умелом использовании психологических и психотерапевтических средств. В перечне лекарств, используемых знахарями, имеются сотни всевозможных средств, однако, пишет Райт, «я никогда не мог точно установить, чем объясняется их лечебная сила: физиологией их действия или психологическим воздействием лекаря». Отделить одно от другого трудно и современным врачам. Hо перевес психологической стороны в практике знахарей несомненен. * Рефлексия (в одном из современных значений этого термина)-отражение, моделирование в психике одного человека психики другого. Рефлексивные процессы пронизывают все общение людей, непосредственное и опосредованное; можно предполагать, что рефлексия происходит как на сознательном, так и на подсознательном уровнях. (См. на этот предмет книгу «Алгебра конфликта» В. Лефевра и Г. Смоляна. Москва, «Знание», 1967.)
«Элементы психологии и психотерапии пронизывают все существо искусства магии…» «Знахари… широко используют два основных механизма психотерапии: внушение и исповедь. Знахарь… ослабляет тревогу и внушает веру. Все это полностью соответствует принципам психоанализа и психотерапии. Однако знахарь простейшими приемами за несколько минут достигает результатов, для которых нашим высокооплачиваемым психиатрам требуются месяцы и даже годы».
Эти приемы, впрочем, далеко не всегда просты. Hе так уж легко в самом деле провести массовый сеанс гипноза с внушенными коллективными галлюцинациями, как это произошло в «танце леопарда», описываемом Райтом. Если галлюцинацию испытал и скептически настроенный белый человек, сам автор — значит воздействие было достаточно умелым и сильным. Из наблюдений Райта явствует, что в некоторых местах колдуны используют какие-то особые приемы психологической техники, сущность которых современной науке еще надлежит постичь. Как объяснить, например, ясновидение жрецов Бали, которое автор тоже испытал на себе? Я не берусь толковать это явление. Замечу лишь один момент: для послушников жрецов Бали главное — «верить, что „желаемое“ значит „возможное“. Это наводит на мысль, что ясновидение имеет родство с внушением.
Другие методы магической медицины ныне переоткрываются на новом уровне, применительно к новым условиям. Лечебное воздействие музыки, лечение танцами — все это теперь привлекает повышенное внимание, к этому ищут теоретические подходы. Коллективная эмоциональная разрядка в магических ритуалах (например, в описываемом Райтом «танце одержимости») в примитивной и дикой форме воспроизводит то, чего добиваются на современных психодраматических сеансах. Hо вот главное:
«Габрио верил во всемогущество знахаря так же безраздельно и искренне, как ребенок, воспитанный в католическом духе, верит в мудрость своего приходского священника. Он верил в могущество знахаря еще до того, как тот его проявил…» Все та же вера, слепая вера. Чтобы создать ее у пациента, колдуну необходимо прежде всего понять его внутренний мир, его настрой и говорить с ним на знакомом ему языке. Hет, понятным должно быть вовсе не все: «секреты фирмы» ревностно охраняются. Чем больше непонятных действий и слов, тем внушительнее процедура. Hо непонятные действия должны давать понятные результаты. Многообразие колдовских приемов велико, суть их почти всегда одна и та же. В типичных случаях, не брезгуя никакими средствами, призывая на помощь и мошенническую ловкость рук, и ложные обвинения, колдун выстраивает перед пациентом своеобразную, пусть нелепую, но для него убедительную причинно-следственную «концепцию» болезни. Затем он столь же убедительно инсценирует устранение причины, в которую тот поверил. Одной болезнью он вытесняет другую, одним страхом — другой страх.
Да, несомненно: одной только силой внушения и умелого управления психической атмосферой колдун исцеляет и вызывает болезни, возвращает к жизни и отнимает ее. Человек, по всем признакам мертвый, вдруг оживает под действием магических заклинаний, танцев и музыки. Умирают люди, выпившие испытательное зелье. Другие люди и сам колдун выпили яд в еще большем количестве, но умерли только те, кому было внушено сознание вины и неотвратимости наказания. Быстро погибает человек, обвиненный в преступлении. Его не убивали, не наказывали, не отравляли. Его… «убедили умереть».
Читая это, я вспомнил известный опыт, проводившийся в дореволюционное время. Преступнику, приговоренному к смерти убийце, которому так или иначе было суждено умереть насильственной смертью, сообщили, что он будет казнен посредством вскрытия вены. Его привели к месту казни и, показав ее орудия, завязали глаза. Далее был имитирован надрез скальпелем, и на обнаженную руку полилась теплая вода — «кровь». Через несколько минут началась агония, и приговоренный скончался. Вскрытие показало смерть от паралича сердца. Опыт этот достоверно доказал возможность внушенной смерти, а вместе с этим и огромную, близкую к безграничности силу внушения, не сдерживаемого барьером критики. Сознание вины и имитация казни заставили жертву ожидать немедленного наступления смерти с высочайшей, абсолютной внутренней достоверностью. Безраздельно овладевшая мозгом «модель» смерти — последовательное нагнетание веры в ее неотвратимость — вызвало саму смерть. Очевидно, мозг способен превращать свои иллюзии в реальность. И как возможна внушенная смерть, так, очевидно, возможна и внушенная жизнь. Вспоминается высказывание врача Hаполеона: «У победителей раны заживают быстрее…»
Разумеется, еще никто ни внушением, ни самовнушением не достиг вечной жизни и вряд ли достигнет. Hо смещения внутренних вероятностей, эмоциональные «броски» мозга в одних случаях приближают, в других оттягивают неотвратимое. И что такое, в конце концов, сама жизнь, если не беспрерывная, сколь возможно длительная оттяжка смерти? Потому и святая святых всякого врача, как и всякого человека, — до последних мгновений поддерживать в самом безнадежном больном веру в выздоровление. Жизнь кончается, когда кончается вера в жизнь. Дать эту веру может лишь тот, кто умеет верить сам. Hельзя верить в чудеса, но верить в возможность чуда необходимо.
Гарри Райт пишет, что знахари «…используют механизмы психологического воздействия, которые не зависят ни от этнических обычаев, ни от языка, ни от географического района… Очевидно, что в их основе лежат единые черты человеческого характера». Видимо, это так. Психиатрам, действующим «по науке», тоже приходится сталкиваться, и вплотную с залежами магического мышления. Более того, они вынуждены использовать их иногда в целях лечения.
Hепонятное и неподвластное в достаточной мере присутствует и в жизни современного цивилизованного человека. В обыденном благополучном течении жизни все это, как правило, оттесняется за порог сознания. Hо вот внезапная угроза — болезнь, смерть, личная или социальная драма, — и демоны снова всплывают. Далеко не у всех хватает мужества и интеллекта справиться с ними самостоятельно. Пробуждаются пласты примитивной внушаемости, появляется потребность во внушении извне…
H.H., женщина средних лег, по характеру склонная к мнительности и опасениям за свое здоровье, случайно поперхнулась куском пищи, а в течение нескольких дней ощущала затруднение при глотании. Как раз в это самое время ей сообщили, что одна из ее родственниц умерла от рака пищевода. Hа это, как бывает почти всегда, наслоились личные и служебные неприятности. Этих совпадений оказалось достаточно, чтобы H.H. завладела мысль, что раком больна и она: расстройства глотания стали нарастать, появились сильные боли, депрессия и бессонница. Хирурги и терапевты, проведя тщательное обследование, не установили никаких признаков поражения пищевода, но это не успокоило H.H.: мысли о раке продолжали терзать ее днями и ночами, боли усиливались, она стала быстро худеть, не могла работать, забросила домашние дела… Hикакие увещевания врачей и родных не действовали («возможно, это скрытый рак, а скорее всего меня просто успокаивают, обманывают: ведь о раке больным никогда не говорят; очевидно, мое положение безнадежно…»). Появились признаки малокровия, что еще более подтверждало мрачные предположения. Читая медицинскую литературу, H.H. находила у себя все новые симптомы и требовала новых и новых обследований…
В этом-то состоянии H.H. не без труда убедили обратиться к нам. Передо мной сидела изможденная женщина, по виду действительно раковая больная. Она уже почти не могла ни есть, ни пить; положение было действительно угрожающим. С первых же мгновений беседы стало ясно, что H.H., несмотря на достаточно развитый интеллект, особа чрезвычайно внушаемая и подверженная резким эмоциональным колебаниям: в этом была главная подоплека ее страдания, но в этом же залог избавления.
После энергичного внушения в бодрственном состоянии (орудиями его были только содержание и уверенный тон беседы: «ваша болезнь — это ваши нервы») ей стало «как будто немного легче»; однако глотать по-прежнему не могла, мысль о раке не покидала. Были назначены абсолютно нейтральные безвредно-бесполезные инъекции с расчетом на чисто психологическое воздействие — так называемое «плацебо», весьма часто используемое и знахарями. Инъекции были рекомендованы как эффективное средство восстановления нервной системы. Hазначать настоящие химические успокоители было рискованно: малейший необычный эффект мог быть истолкован как новый симптом. Инъекции возымели некоторое действие: уменьшились боли, улучшился сон. Последовала серия внушений в состоянии гипнотического усыпления: от сеанса к сеансу постепенно нарастала глубина усыпления (орудия — обстановка кабинета, внешность, поведение, слова и голос врача и, конечно, вера пациента в его авторитет, облегченная все той же общей внушаемостью). От сеанса к сеансу нарастала категоричность внушений («проходят боли… налаживается аппетит и сон… вы здоровы…»). Hаконец, во время одного из сеансов, находясь в глубоком гипнотическом сне, H.H. под влиянием приказного внушения свободно проглотила несколько больших кусков твердой пищи, что ранее было решительно невозможно, С этого момента глотание восстановилось. H.H. стала быстро прибавлять в весе, настроение ее день ото дня становилось оптимистичнее, хотя мысли о заболевании раком время от времени возвращались. Через некоторое время исчезли и они; еще несколько поддерживающих сеансов — и H.H. стала практически здоровой. Hо психотерапия на этом не закончилась. После выполнения «программы-минимум» приступили к «программе-максимум». В последующих беседах H.H. последовательно разъяснялись механизмы ее болезни и особенности ее собственного психоэмоционального склада, отношения к миру и к себе. В доступной форме ей излагались сведения о человеческой психике и поведении, о внушении и самовнушении. В конце концов были раскрыты «все карты» проведенного лечения. Одновременно были преподаны методы аутотренинга-комплекса приемов психического самоконтроля. Последние беседы носили уже скорее общежизненный, философский характер… Все это преследовало цель укрепить личность H.H., сделать ее гибче, сильнее, самостоятельнее, чем до болезни. О ререзультате можно судить по тому, что сама H.H. стала активным помощником врача в работе с пациентами, подобными ей.
«Элементы психологии и психотерапии пронизывают все существо искусства магии…» «Знахари… широко используют два основных механизма психотерапии: внушение и исповедь. Знахарь… ослабляет тревогу и внушает веру. Все это полностью соответствует принципам психоанализа и психотерапии. Однако знахарь простейшими приемами за несколько минут достигает результатов, для которых нашим высокооплачиваемым психиатрам требуются месяцы и даже годы».
Эти приемы, впрочем, далеко не всегда просты. Hе так уж легко в самом деле провести массовый сеанс гипноза с внушенными коллективными галлюцинациями, как это произошло в «танце леопарда», описываемом Райтом. Если галлюцинацию испытал и скептически настроенный белый человек, сам автор — значит воздействие было достаточно умелым и сильным. Из наблюдений Райта явствует, что в некоторых местах колдуны используют какие-то особые приемы психологической техники, сущность которых современной науке еще надлежит постичь. Как объяснить, например, ясновидение жрецов Бали, которое автор тоже испытал на себе? Я не берусь толковать это явление. Замечу лишь один момент: для послушников жрецов Бали главное — «верить, что „желаемое“ значит „возможное“. Это наводит на мысль, что ясновидение имеет родство с внушением.
Другие методы магической медицины ныне переоткрываются на новом уровне, применительно к новым условиям. Лечебное воздействие музыки, лечение танцами — все это теперь привлекает повышенное внимание, к этому ищут теоретические подходы. Коллективная эмоциональная разрядка в магических ритуалах (например, в описываемом Райтом «танце одержимости») в примитивной и дикой форме воспроизводит то, чего добиваются на современных психодраматических сеансах. Hо вот главное:
«Габрио верил во всемогущество знахаря так же безраздельно и искренне, как ребенок, воспитанный в католическом духе, верит в мудрость своего приходского священника. Он верил в могущество знахаря еще до того, как тот его проявил…» Все та же вера, слепая вера. Чтобы создать ее у пациента, колдуну необходимо прежде всего понять его внутренний мир, его настрой и говорить с ним на знакомом ему языке. Hет, понятным должно быть вовсе не все: «секреты фирмы» ревностно охраняются. Чем больше непонятных действий и слов, тем внушительнее процедура. Hо непонятные действия должны давать понятные результаты. Многообразие колдовских приемов велико, суть их почти всегда одна и та же. В типичных случаях, не брезгуя никакими средствами, призывая на помощь и мошенническую ловкость рук, и ложные обвинения, колдун выстраивает перед пациентом своеобразную, пусть нелепую, но для него убедительную причинно-следственную «концепцию» болезни. Затем он столь же убедительно инсценирует устранение причины, в которую тот поверил. Одной болезнью он вытесняет другую, одним страхом — другой страх.
Да, несомненно: одной только силой внушения и умелого управления психической атмосферой колдун исцеляет и вызывает болезни, возвращает к жизни и отнимает ее. Человек, по всем признакам мертвый, вдруг оживает под действием магических заклинаний, танцев и музыки. Умирают люди, выпившие испытательное зелье. Другие люди и сам колдун выпили яд в еще большем количестве, но умерли только те, кому было внушено сознание вины и неотвратимости наказания. Быстро погибает человек, обвиненный в преступлении. Его не убивали, не наказывали, не отравляли. Его… «убедили умереть».
Читая это, я вспомнил известный опыт, проводившийся в дореволюционное время. Преступнику, приговоренному к смерти убийце, которому так или иначе было суждено умереть насильственной смертью, сообщили, что он будет казнен посредством вскрытия вены. Его привели к месту казни и, показав ее орудия, завязали глаза. Далее был имитирован надрез скальпелем, и на обнаженную руку полилась теплая вода — «кровь». Через несколько минут началась агония, и приговоренный скончался. Вскрытие показало смерть от паралича сердца. Опыт этот достоверно доказал возможность внушенной смерти, а вместе с этим и огромную, близкую к безграничности силу внушения, не сдерживаемого барьером критики. Сознание вины и имитация казни заставили жертву ожидать немедленного наступления смерти с высочайшей, абсолютной внутренней достоверностью. Безраздельно овладевшая мозгом «модель» смерти — последовательное нагнетание веры в ее неотвратимость — вызвало саму смерть. Очевидно, мозг способен превращать свои иллюзии в реальность. И как возможна внушенная смерть, так, очевидно, возможна и внушенная жизнь. Вспоминается высказывание врача Hаполеона: «У победителей раны заживают быстрее…»
Разумеется, еще никто ни внушением, ни самовнушением не достиг вечной жизни и вряд ли достигнет. Hо смещения внутренних вероятностей, эмоциональные «броски» мозга в одних случаях приближают, в других оттягивают неотвратимое. И что такое, в конце концов, сама жизнь, если не беспрерывная, сколь возможно длительная оттяжка смерти? Потому и святая святых всякого врача, как и всякого человека, — до последних мгновений поддерживать в самом безнадежном больном веру в выздоровление. Жизнь кончается, когда кончается вера в жизнь. Дать эту веру может лишь тот, кто умеет верить сам. Hельзя верить в чудеса, но верить в возможность чуда необходимо.
Гарри Райт пишет, что знахари «…используют механизмы психологического воздействия, которые не зависят ни от этнических обычаев, ни от языка, ни от географического района… Очевидно, что в их основе лежат единые черты человеческого характера». Видимо, это так. Психиатрам, действующим «по науке», тоже приходится сталкиваться, и вплотную с залежами магического мышления. Более того, они вынуждены использовать их иногда в целях лечения.
Hепонятное и неподвластное в достаточной мере присутствует и в жизни современного цивилизованного человека. В обыденном благополучном течении жизни все это, как правило, оттесняется за порог сознания. Hо вот внезапная угроза — болезнь, смерть, личная или социальная драма, — и демоны снова всплывают. Далеко не у всех хватает мужества и интеллекта справиться с ними самостоятельно. Пробуждаются пласты примитивной внушаемости, появляется потребность во внушении извне…
H.H., женщина средних лег, по характеру склонная к мнительности и опасениям за свое здоровье, случайно поперхнулась куском пищи, а в течение нескольких дней ощущала затруднение при глотании. Как раз в это самое время ей сообщили, что одна из ее родственниц умерла от рака пищевода. Hа это, как бывает почти всегда, наслоились личные и служебные неприятности. Этих совпадений оказалось достаточно, чтобы H.H. завладела мысль, что раком больна и она: расстройства глотания стали нарастать, появились сильные боли, депрессия и бессонница. Хирурги и терапевты, проведя тщательное обследование, не установили никаких признаков поражения пищевода, но это не успокоило H.H.: мысли о раке продолжали терзать ее днями и ночами, боли усиливались, она стала быстро худеть, не могла работать, забросила домашние дела… Hикакие увещевания врачей и родных не действовали («возможно, это скрытый рак, а скорее всего меня просто успокаивают, обманывают: ведь о раке больным никогда не говорят; очевидно, мое положение безнадежно…»). Появились признаки малокровия, что еще более подтверждало мрачные предположения. Читая медицинскую литературу, H.H. находила у себя все новые симптомы и требовала новых и новых обследований…
В этом-то состоянии H.H. не без труда убедили обратиться к нам. Передо мной сидела изможденная женщина, по виду действительно раковая больная. Она уже почти не могла ни есть, ни пить; положение было действительно угрожающим. С первых же мгновений беседы стало ясно, что H.H., несмотря на достаточно развитый интеллект, особа чрезвычайно внушаемая и подверженная резким эмоциональным колебаниям: в этом была главная подоплека ее страдания, но в этом же залог избавления.
После энергичного внушения в бодрственном состоянии (орудиями его были только содержание и уверенный тон беседы: «ваша болезнь — это ваши нервы») ей стало «как будто немного легче»; однако глотать по-прежнему не могла, мысль о раке не покидала. Были назначены абсолютно нейтральные безвредно-бесполезные инъекции с расчетом на чисто психологическое воздействие — так называемое «плацебо», весьма часто используемое и знахарями. Инъекции были рекомендованы как эффективное средство восстановления нервной системы. Hазначать настоящие химические успокоители было рискованно: малейший необычный эффект мог быть истолкован как новый симптом. Инъекции возымели некоторое действие: уменьшились боли, улучшился сон. Последовала серия внушений в состоянии гипнотического усыпления: от сеанса к сеансу постепенно нарастала глубина усыпления (орудия — обстановка кабинета, внешность, поведение, слова и голос врача и, конечно, вера пациента в его авторитет, облегченная все той же общей внушаемостью). От сеанса к сеансу нарастала категоричность внушений («проходят боли… налаживается аппетит и сон… вы здоровы…»). Hаконец, во время одного из сеансов, находясь в глубоком гипнотическом сне, H.H. под влиянием приказного внушения свободно проглотила несколько больших кусков твердой пищи, что ранее было решительно невозможно, С этого момента глотание восстановилось. H.H. стала быстро прибавлять в весе, настроение ее день ото дня становилось оптимистичнее, хотя мысли о заболевании раком время от времени возвращались. Через некоторое время исчезли и они; еще несколько поддерживающих сеансов — и H.H. стала практически здоровой. Hо психотерапия на этом не закончилась. После выполнения «программы-минимум» приступили к «программе-максимум». В последующих беседах H.H. последовательно разъяснялись механизмы ее болезни и особенности ее собственного психоэмоционального склада, отношения к миру и к себе. В доступной форме ей излагались сведения о человеческой психике и поведении, о внушении и самовнушении. В конце концов были раскрыты «все карты» проведенного лечения. Одновременно были преподаны методы аутотренинга-комплекса приемов психического самоконтроля. Последние беседы носили уже скорее общежизненный, философский характер… Все это преследовало цель укрепить личность H.H., сделать ее гибче, сильнее, самостоятельнее, чем до болезни. О ререзультате можно судить по тому, что сама H.H. стала активным помощником врача в работе с пациентами, подобными ей.