Страница:
– Спасибо, спасибо большое, – и туда пепел бросал.
Потрясающий был дядька. Говорили, что его «съел» Захава. Судьба Симолина трагически оборвалась: уже после того, как мироновский курс отучился, он повесился. Он рассказывал о таких вещах, которые нельзя было рассказывать. Выкапывал что-то из архивов. Энциклопедических знаний человек…»
Между тем именно «Щука» поставила крест на первой любви Миронова. Как мы помним, он со школы был влюблен в свою одноклассницу Галю Дыховичную и продолжал с ней встречаться и после поступления в училище. Однако эти встречи продолжались всего лишь несколько месяцев. Потом Галя резко оборвала их отношения, застав однажды своего возлюбленного с другой девушкой – его однокурсницей по «Щуке». По словам Галины: «Мы поссорились потому, что он… загулял, что ли. Теперь я думаю, что, наверное, в училище девчонки были более раскованные, чем я. Более доступные, что ли. У нас же близости не было, хотя доходило почти что до… но я была девушкой, может быть, излишне строгих правил…
Расставаться с Андреем было очень жалко. Но в 18 лет предательство не прощается. Я оказалась свидетелем его проделок и не смогла пережить. Я сказала: «Все. До свидания, наши дороги разошлись». Он делал попытки помириться. Но у меня такой характер занозистый. Я очень переживала. И родители наши тоже переживали…»
Как ни странно, но после расставания с Галиной постоянной девушки у Миронова так и не появилось. Он пытался ухаживать за некоторыми своими однокурсницами, а также девушками с других курсов, но во что-то серьезное эти связи обычно не выливались.
Вспоминает В. Лепко: «Домой к Андрюше ходили мальчишки, но меня он тоже несколько раз приглашал. Квартира меня поразила обилием фарфора, на стенах, на шкафах – везде тарелки фарфоровые. У нас – а жили мы в том доме, где сейчас находится Театр сатиры, – все стены были голые, только фотографии мамины. Андрюшина квартира хоть и не очень большая, но очень богатая, хорошо обставленная, изобилие диковинных, редких и красивых вещей, даже хотелось бы поменьше, на мой вкус.
Только один раз столкнулась дома с его мамой. Очень странные были отношения. У меня ощущения остались свои, непохожие на те, что наши однокурсники описывают. Может, потому, что я девочка или у нее настроение не заладилось в тот день, когда я к ним пришла, допустим. Может, она готовилась к концерту, не знаю. Она вышла, увидела меня и сказала:
– Да, да, да, здравствуй, деточка.
Она знала моих родителей еще со времен мюзик-холла. Довольно суховатая была женщина, строгая, я ее всегда побаивалась, честно говоря. Вот не знаю почему. От нее всегда каким-то холодом веяло, с первой встречи. Она так и ушла к себе, а Андрюша меня быстренько провел в свою комнату. И тут последовало новое разочарование… Мальчишки рассказывали, что мироновская домработница всегда, когда они приходили, их всех кормила, потому что студенты вечно были голодные. А я помню, мы сидели с Андрюшкой в его комнате, болтали, готовились к экзамену. Он к тому времени мне немножко понравился. Как мужчина он меня все-таки обаял, и потом его работы не могли оставить равнодушной. Я смотрела на него уже с восхищением, он мне нравился. И домработница сказала:
– Андрюша, иди ужинать!
И он пошел ужинать, а я осталась сидеть одна в комнате.
Я не была голодной, но меня это задело, даже травмировало. Как будто какой-то красивый, очаровательный, много раз слышанный миф – умер. В то время к моей маме весь двор приходил есть какую-нибудь картошку.
При всей моей симпатии к Андрюше я понимала, что он – домашний мальчик, мамин мальчик, это было ясно. Немножко даже подкаблучник. Тогда он казался достаточно избалованным, при маме, при папе. Но держали его в большой строгости. Конечно, мама всегда главенствовала в их семье, задавала тон, а Александр Семенович был более мягким, добрым, обаятельным. Вот от него не веяло холодом. Казалось, что скорее отец сделал сына, чем мать…»
Видимо, родители Андрея понимали, что их сын уже достаточно взрослый человек и нуждается в отдельной жилплощади, куда бы он мог смело водить как своих девушек, так и друзей. Те студенческие гульбища, которые Миронов устраивал в доме в момент отсутствия родителей, последним не могли нравиться: во время них опустошался бар Менакера, билась посуда и происходили другие нехорошие вещи. Поэтому на семейном совете было решено приобрести Андрею отдельную жилплощадь. Это переселение произошло в 1960 году, когда Миронов закончил второй курс. Отныне он стал жить в комнате в коммунальной квартире в Волковом переулке, что поблизости с зоопарком. Это была 18-метровая комнатка, разделенная на две половины – гостиная и спальня – полкой для книг. Кухня была крохотная – всего 5 метров. Однако и этому жилью Андрей был рад: в последнее время он стал тяготиться жизнью с родителями, особенно с матерью, которая пилила его и учила жить.
Первые годы учебы в «Щуке» Миронов был поглощен исключительно учебой. Его отец иной раз сетовал своим друзьям: дескать, сына несколько раз приглашали сниматься в массовках в кино, но он отказался – испугался отчисления из училища. Испуг сына отцу был понятен, его поражало другое – не слишком ли его сын прагматичен. Вон другие студенты все-таки каким-то образом умудряются и в массовках сниматься, и в училище учиться. В других начинаниях Андрей тоже не выделялся: если в детстве обязательно бегал на какие-то выставки, спортивные состязания, то теперь про все это начисто забыл. «Я в его годы чем только не занимался», – сетовал Менакер-старший.
В 1960 году Миронов переборол-таки свой страх и пришел на фотопробы к фильму «Прощайте, голуби». Однако его лицо режиссеру Якову Сегелю не приглянулось. Чего нельзя было сказать о другом режиссере – Юлии Райзмане. В мае 1960 года он вступил в подготовительный период с фильмом «Как это могло случиться» (в прокате картина получит другое название – «А если это любовь?»), повествующем о школьниках-десятиклассниках. Учитывая, что последней работой Райзмана была лента «Коммунист», выбор режиссера многим показался странным. Однако дальнейшие события показали, что Райзман с выбором не ошибся: «Любовь» хоть и не смогла сравниться по силе восприятия с «Коммунистом», однако полемику в обществе вызвала куда более острую. Речь в фильме шла об учениках десятого класса, о первой любви одноклассников Ксении и Бориса. Из-за непонимания со стороны взрослых эта любовь едва не привела молодых людей к трагедии – Ксения совершила попытку отравления, но была спасена.
На роли школьников Райзман искал профессиональных актеров – студентов творческих вузов. Он их нашел во ВГИКе и двух театральных училищах – Щепкинском и Щукинском. Первое учебное заведение представляли: Жанна Прохоренко (Ксения) и Евгений Жариков, второе – Игорь Пушкарев (Борис), третье – Андрей Миронов (Петя), В. Ганишну, Т. Приемская (школьники). Самыми опытными среди них были Прохоренко и Пушкарев, на счету которых уже были съемки в нескольких фильмах: Прохоренко блистательно дебютировала в 1959 году в пронзительной «Балладе о солдате», Пушкарев снялся в лентах «Жестокость», «Самые первые». Для Жарикова и Миронова фильм Райзмана стал дебютом.
В июне 1960 года администрация съемочной группы разослала письма во все вышеперечисленные учебные заведения с просьбой к руководству вузов отпустить своих учеников на съемки картины. Письмо ректору «Щуки» Б. Захаве по поводу Миронова, Ганишну и Приемской было отправлено 22 июня. Никаких проволочек ни с одним из утвержденных актеров не случилось.
Поскольку действие фильма происходило в одном из неназванных промышленных городов Союза, Райзман отказался от съемок в Москве и перенес натурные съемки в Киев. Там в одном из новых микрорайонов и начались съемки. На календаре было 25 июля 1960 года. Как будет вспоминать много позже сам А. Миронов: «Текст роли был невелик, и я стремился компенсировать это в перерывах между съемками: острил, развлекал как мог съемочную группу – старался изо всех сил. Как-то, после очередной моей шутки, Юлий Яковлевич подошел ко мне и тихо сказал: „Артист в жизни должен говорить гораздо меньше. Нужно что-то оставить для сцены и для экрана. Не трать себя попусту, на ерунду“. Эти слова Ю. Райзмана запомнились навсегда…»
Миронов действительно играл самого веселого персонажа. И хотя его появлений в кадре было не так много, однако у него было два больших монолога. Первый он произносил, когда они с одноклассниками возвращались домой из школы. Это был монолог про любовь. Миронов с ехидцей в голосе спрашивал одноклассницу, что она читает, а когда та заколебалась с ответом, догадался: «Небось опять про любовь? Ну сколько можно?! Семьсот лет талдычат одно и то же: он ее любит, она его не любит. Сколько можно!..» «Почему семьсот?» – поинтересовался кто-то из одноклассников. «Ну, тысячу, какая разница?» – развел руками герой Миронова.
Второй монолог был куда длиннее и гораздо важнее для всего развития сюжета. Собственно, именно с него и завязалась вся интрига в фильме. Школьники проходили практику на заводе, и перед самым выходом на работу герой Миронова вдруг заметил у своей одноклассницы в руках какое-то письмо, выхватил его и стал вслух зачитывать присутствующим, параллельно допытываясь, кто его автор. Автором был Борис, а письмо предназначалось Ксении. Он бросился к Пете, попытался вырвать свое любовное послание, а когда это не получилось, толкнул его в грудь. Сбивая на пол ящики с молочными бутылками, Петя рухнул на пол.
Натурные съемки продолжались до конца августа, после чего группа вернулась в Москву. Здесь в начале сентября съемки возобновились, но теперь уже в павильонах «Мосфильма». Миронов был занят всего лишь в нескольких эпизодах: в основном в школьных сценах, поэтому большую часть времени он проводил в «Щуке», занятия в которой начались в эти же дни. Вспоминает преподаватель Миронова Ю. Катин-Ярцев:
«С Мироновым я столкнулся непосредственно в работе в январе 1961 года, когда мне поручили отрывок из «Мертвых душ». Сцена у Плюшкина: Чичиков – Миронов, Плюшкин – Юданов, Мавра – Селянская (потом партнерша Миронова в Театре сатиры в спектакле «Над пропастью во ржи»). Начинается тщательная работа – от урока к уроку. Вот они, каждодневные училищные заботы – как преодолеть в ученике то, что ему мешает, как отыскать то, что нужно ему, и не только для этой роли, но и вообще как артисту…
Миронов показался близким Чичикову актерски. И вот еще запись: «Правильно все пропускать через мысли» – это же не открытие, это норма актерского существования, ее надо искать и искать. «Убрать у Андрея излишнюю нервность в руках». «В речи излишняя пулеметность, особенно в начале – убрать, речь должна быть округлая».
Репетировали мы достаточно увлеченно. Листаю репертуарные записи. 14 января 1961 года. 21.15–24.15, «Мертвые души» в гимнастическом зале (это наша сцена). 15 января. 21.00–24.30, «Мертвые души». А ведь на следующий день опять в 9 часов на занятия. «А еще вот так, а еще вот так». Сдаем работу на зачете. А. А. Орочко, зав. кафедрой, говорит: «Расстраивал меня Миронов до сегодняшнего показа. Сегодня хорошо – органично, задорно, но все время характерные и острохарактерные роли играет, надо бы что-то попроще». Б. Е. Захава: «Что-то вроде Жадова». Реплики справедливые…»
В том же 61-м у Миронова случилось еще несколько прекрасных ролей. Так, на втором семестре тот же Катин-Ярцев взял его в отрывок из спектакля «Тень» Е. Шварца на роль журналиста Цезаря Борджиа (десять лет спустя Миронов сыграет его же в фильме Надежды Кошеверовой). Роль Аннунциаты исполняла Ольга Яковлева, Ученого – Николай Волков, Пьетро – Юрий Волынцев. На одну из репетиций пришла педагог А. Ремизова, которая поначалу его и ставила, но потом вынуждена была передать другому – она сдавала этот же спектакль в Театре Вахтангова. Ремизова решила, что детищу Катина-Ярцева не хватает музыкальности, и работа пошла в этом направлении. Музыка стала звучать по-новому, поменялась пластика, появились куплеты, подтанцовки. В этой новой интерпретации талант Миронова засверкал новыми красками. По словам Ю. Катина-Ярцева: «И надо было видеть, как оживился и расцвел Андрей Миронов. Загорелись глаза, подвижность его рвалась наружу, и то зерно роли, которое мы раньше определяли („мотылек“), стало воплощаться в каждом его движении. И несмотря на его сетования в последующие годы на недостаточную музыкальность, она проявлялась во всем. Вот заседают министры королевства, и вездесущий Цезарь Борджиа порхает с одного конца сцены на другой – пируэты, поклоны, реверансы, музыкальные фразы следуют чередой друг за другом. Роль зажила по-настоящему полнокровно, становясь значительной, очень современной. Так и о костюмах записано: „Миронову можно современный костюм“ – такой и был в спектакле, песочного цвета. Дипломный спектакль получился и успешно принимался зрителями, и Цезарь Борджиа вызывал одобрительные аплодисменты…»
Из других ролей Миронова-третьекурсника следует отметить следующие: Сганарель в «Лекаре поневоле» (режиссер А. Брискиндова), Хиггинс в «Пигмалионе» (режиссер Ц. Мансурова), Лукаш в «Бравом солдате Швейке» (режиссер Ю. Любимов). Последнего Миронов играл так виртуозно, что все, кто видел его в этой роли, восхищались и говорили: вот готовый номер, его можно играть на любых капустниках и концертах! Роль Лукаша наглядно выявила два главных качества будущего актера Миронова – точный рисунок и импровизационное самочувствие. Отчетливо чувствовалось и главное – обостренная авторски-актерская позиция есть отношение актера к образу – «суд над персонажем».
Однако была у Миронова и неудачная роль – учитель музыки в «Мещанине во дворянстве». Этот спектакль ставили студенты четвертого курса, и Миронова они позвали, чтобы заменить заболевшего товарища. Андрей с радостью согласился, о чем вскоре сильно пожалел. На спектакль счастливый сын привел своих родителей, усадив их чуть ли не в первый ряд. Лучше бы он этого не делал. Во время представления Миронов так переволновался, что играл «не в ту степь»: наигрывал, пережимал. Сидевшие в зале родители готовы были провалиться сквозь землю, лишь бы не видеть сыновьего позора. Сразу после спектакля Андрей услышал от них массу «комплиментов». Особенно усердствовала мама, которая, как мы помним, была против его актерской карьеры еще в школьные годы. «Ну какой из тебя актер? Тебе надо было идти в университет, учить языки, там бы ты был лучшим! – бушевала Мария Владимировна. – А здесь? Ты один из самых худших! Неужели тебе доставляет это удовольствие?»
К счастью, несмотря на пережитое унижение, Миронов училище не бросил, да и поздно было уже бросать – как-никак третий курс. Хотя поводы к такому повороту событий были. Ведь аккурат в эти же дни начались неурядицы с дебютным фильмом Миронова «А если это любовь?». Картина была закончена в начале 1961 года и вызвала бурную реакцию со стороны многочисленных цензоров. В мае фильм смотрели в Министерстве культуры СССР и нашли в нем массу недостатков. Райзману было заявлено: если он не внесет в ленту купюры, фильм до широкого зрителя не доберется. Цензоров не смог переубедить даже благожелательный отзыв о ленте такого киношного мэтра, как Михаил Ромм. На худсовете по фильму 15 мая он заявил следующее:
«Представьте себе, что вы смотрите картины И. Пырьева или Г. Рошаля. Вы с первых кадров войдете в условный мир. А в фильме Райзмана нас окружает реальный мир. В показе этого мира Райзман сделал огромный шаг вперед, причем в том направлении, в каком он идет всю свою жизнь… В этом фильме есть жизнь с самого начала его. Такое доступно у нас в стране очень немногим режиссерам. К этому рвался С. Герасимов. Но последние его работы глубоко условны. А в фильме Райзмана, в лучших его кусках, содержится поразительный жизненный анализ…
Сорок лет существует советская кинематография, и сорок лет мы, в общем, любовью не занимаемся. Ведь наши актеры не умеют перед объективом целоваться. А если целуют друг друга, то от неумения и робости делают этот опасный шаг очертя голову, словно в омут бросаются. Естественно, что к изображению любви в кинематографе у нас должны быть огромные претензии. И вот – фильм, в котором любовь изображена с глубоким тактом, со вкусом, с режиссерской точностью. Но только не с холодной, расчетливой точностью, а с большим сердцем!..»
Однако страстный монолог Ромма услышан не был. Цензоры, которые увидели в фильме Райзмана исключительно посягательство на коммунистическую мораль, заставили Райзмана взять в руки ножницы и обкорнать картину. В итоге была сокращена интимная сцена между Ксенией и Борисом в лесу; сокращена и заново перемонтирована сцена во дворе между матерью Ксении и только что вернувшимися из леса Ксенией и Борисом; изъята сцена, где мать Ксении набрасывается с кулаками на Бориса за то, что он «обесчестил» ее дочь; изменен разговор отца и матери Бориса в комнате (разговору придали более благожелательный тон); изменен финал – изъяли общий план, навевавший на зрителя мрачные мысли (там Ксения и Борис расходились в разные стороны), и т. д. 11 августа фильм Райзмана в очередной раз был просмотрен в союзном Минкульте и получил-таки «добро» на выпуск.
Но вернемся непосредственно к Андрею Миронову. В самый разгар баталий по фильму «А если это любовь?» – в июне 1961 года – он получил очередное приглашение от кинематографистов. Еще один мэтр советского кино Александр Зархи пригласил его на одну из главных ролей в картину «Орел или решка» (в прокате – «Мой младший брат») по повести Василия Аксенова «Звездный билет». Эта повесть о четырех выпускниках средней школы в те дни еще только готовилась к публикации в «Юности», но кинематографисты разглядели в ней заявку на будущий бестселлер и торопились первыми зафиксировать это. В повести было четыре главных героя: вчерашние школьники Димка, Алик, Юрка и Галка. На роли первых двух были приглашены дебютанты: Александр Збруев (выпускник Театрального училища имени Щукина), Олег Даль (студент третьего курса Театрального училища имени Щепкина). Роль Юрки предложили Андрею Миронову, а Галку должна была сыграть студентка «Щуки» Иваненко, но худсовет ее кандидатуру решительно забраковал. И Зархи навязали другую исполнительницу – студентку третьего курса ВГИКа Людмилу Марченко. Лично против нее Зархи ничего не имел, тем более что она была уже опытная актриса (на тот момент за ее плечами были уже четыре фильма: «Отчий дом» (1959), «Белые ночи» (1960), «До будущей весны», «Леон Гаррос ищет друга» (оба – 1961), но его угнетало другое: она была пассией Ивана Пырьева, к которому Зархи питал не самые теплые чувства. Поэтому он всячески противился кандидатуре Марченко. Вот как это выглядело в реальности.
13 июля директор 2-го творческого объединения (там готовилась к постановке картина) написал Зархи письмо, где подверг его резкой критике за приверженность одной кандидатуре – Иваненко. Директор уличал режиссера в том, что он специально «гробит» пробы других актрис, снимая их в не самом выгодном ракурсе. Например, он таким образом отвел кандидатуры Людмилы Гурченко и Натальи Кустинской. И Шевкуненко по этому поводу недоумевает: «Вы очень невыгодно попробовали Кустинскую, объяснив ей, что она „переросла“ возраст героини, а рядом Гурченко. Где же логика? Есть Вертинская, наконец О. Крылова (балетная школа Большого театра), Людмила Марченко. Мы хотим наблюдать объективную картину в интересах Вашего фильма и всего объединения в целом».
Спустя четыре дня – 17 июля – состоялся худсовет объединения, где Зархи снова подвергли критике за его приверженность одной кандидатуре. Приведу лишь несколько отрывков из выступлений некоторых ораторов:
Воробьев: «Гурченко не подходит по возрасту. Иваненко моложе, но она слишком неумела, с ней нужна гигантская работа…»
Воинов: «Меня не смущает версия Иваненко. Гораздо хуже, что в ней нет обаяния. Она неприятна внешне…»
Зархи: «Я считаю, что Иваненко идеально подходит для роли Галки…»
Шевкуненко: «Марченко хороша. Но она заключила договор с Одесской киностудией, и будет трудно ее оттуда забрать…»
Зархи: «Я считаю, что Марченко не подходит, надо снимать Иваненко…»
И все же, несмотря на все потуги Зархи отстоять кандидатуру Иваненко, его обязали взять в картину именно Людмилу Марченко. Что касается Андрея Миронова, то его кандидатура была чуть ли не единственной – Зархи определился с ним с самого начала, и в немалой степени это объяснялось его личными симпатиями: Зархи был знаком с Александром Менакером еще в бытность того ленинградцем. И члены худсовета на удивление легко пропустили кандидатуру Миронова, хотя и она у многих вызывала нарекания. Чтобы читателю стало понятно, о чем идет речь, приведу выдержки из стенограммы заседания худсовета от 7 июля 1961 года, где речь шла именно о Миронове, пробовавшемся на роль Юрки:
В. Гетов: «Юрка мне просто не понравился. Он кажется постарше, помассивнее, он физически неприятен. В романе у Аксенова он чище, он склонен к компромиссам, примирениям. Вся манера поведения, которая представлена в пробах, начисто противопоказана – это вытрющивание, обезьянничание, клоунада…»
Л. Арнштам: «О Юре. Он может быть такой. Он просто в компании как-то неинтересен. Юра в компании контрастирует с другими. Он проще. Он физкультурник. Между прочим, Юра выглядит более спортивным…»
М. Захариас: «Я думаю, что парни подобраны хорошо. Я согласен, что здесь лучше Димка и Алик, а Юрка немного хуже. Но мне кажется, что он может быть в конечном итоге хорошим…»
В. Леонов: «Юра, может быть, вызывает какие-то опасения именно по его мужской фактуре…»
А. Мачерет: «Что касается Юрки. Мне казалось, что главная линия его – это решительная прямота физкультурника. Есть такие прямолинейные люди, которые рубят правду, дают по морде за безнравственные вещи. Может ли этот актер, играющий Юрку-баскетболиста, хороший актер, дать этот образ? Может. Но сказать, что это находка, типизирующая эту сущность человека, нельзя. Тем не менее я бы не возражал против него, вздохнув, что нет лучшего…»
А. Зархи: «Что касается Юрки, то я не скрою от вас – я до последнего дня еще нахожусь в ощущении, что с Юркой мы не совсем точно попали, но здесь есть обстоятельство за него, то есть в том смысле, что это самая трудная роль, она наименее выписана – это во-первых. И во-вторых, это парень, который будет рабочим в дальнейшем – это очень важное обстоятельство. С другой стороны, он должен быть обаятельный, смешной, и нужен очень хороший актер, который смог бы это сделать. Вот Миронов из всех поисков и проб наиболее подходящий. Он старше по сравнению с остальными, но он хороший актер и в этой компании он поможет. В нем есть какие-то свойства, которые помогают всему этому…»
17 июля съемочная группа «Орел или решка» (чуть позже фильм назовут уже по-другому – «Под открытым небом») выехала в Таллин, где должна была сниматься натура. Съемки проходили в приморском городке Пирит. Работа шла трудно. Поскольку Зархи не успел провести репетиции в Москве, пришлось это делать прямо по ходу съемок. Из-за этого тратилась уйма рабочего времени. Однако если взрослые участники съемок заметно нервничали, то четверка главных исполнителей наслаждалась каждым днем пребывания в курортном городке. Люсю Марченко ребята звали «мамкой», поскольку среди них она была самой опытной: и по части кинематографической, и по части амурной (про ее роман с Пырьевым не знал только ленивый, к тому же она недавно вышла замуж за студента МГИМО). Из ребят «женатиком» был Збруев, женатый на Валентине Малявиной. Однако это не помешало ему чуть ли не с первых дней экспедиции начать приударять за Марченко.
За время съемок ребята сильно сдружились и практически все свободное время проводили вместе: гуляли по городу, бродили по берегу моря. Особенно дружны были Збруев и Даль. Миронов же иногда любил уединиться, уходил в город один и долго не появлялся.
Между тем прошло чуть больше десяти дней с начала съемок, как грянул первый гром. Отснятый материал был отправлен в Москву, где его смотрело руководство «Мосфильма», то бишь Иван Пырьев. И увиденное ему сильно не понравилось. Он понял, что Зархи целенаправленно гробит его протеже – Марченко. Прихватив с собой директора объединения Шевкуненко и редактора Мачерета, Пырьев рванул в Пирит. И устроил Зархи форменный разнос. Приведу цитату из заключения, написанного по следам этой поездки:
«Плохо получилась актриса Марченко. Речь идет об искусственной мизансцене (сцена в лесу), о невыразительном актерском исполнении и неудачных портретах. Нужно сделать все возможное для того, чтобы добиться большей внешней привлекательности актрисы, более тонкого и искреннего исполнения ею роли…»
Кстати, и игра Андрея Миронова тоже не осталась без внимания. 19 августа, после просмотра следующей партии отснятого материала, А. Мачерет писал Зархи: «Я не баскетболист, но те, кто знают в этом толк, говорят, что внешние данные актера, выбранного на роль Юры, не очень соответствуют спортивному профилю, о котором идет речь в романе. Ну, да это, думается, не столь важно. Гораздо важнее другое: актер держит себя просто, естественно и, на наш общий взгляд, согласуется с представлением о персонаже, возникающем при чтении романа…»
Съемки в Эстонии должны были продлиться до 18 октября. Но помешала погода. В октябре должны были сниматься эпизоды на море (на рыболовецкой шхуне, попавшей в шторм), однако из-за тихой погоды съемки пришлось перенести на более поздние сроки. В итоге группа задержалась на неделю и в Москву вернулась только 25 октября. И здесь грянуло ЧП. Аккурат в эти дни в столице проходил 22-й съезд КПСС, где повесть В. Аксенова «Звездный билет», напечатанная в «Юности», была подвергнута разгромной критике. Писателя обвиняли в том, что он возвел поклеп на советскую молодежь, изобразив в своей книге не строителей коммунизма, а рефлексирующих нытиков и развязных девиц. Как результат: съемки фильма «Под открытым небом» были остановлены (приказ от 27 октября). Зархи была дана команда переработать сценарий (Аксенов от этого самоустранился). Переработка длилась больше двух месяцев. Наконец, 1 февраля 1962 года съемки фильма возобновились в павильонах «Мосфильма».
Потрясающий был дядька. Говорили, что его «съел» Захава. Судьба Симолина трагически оборвалась: уже после того, как мироновский курс отучился, он повесился. Он рассказывал о таких вещах, которые нельзя было рассказывать. Выкапывал что-то из архивов. Энциклопедических знаний человек…»
Между тем именно «Щука» поставила крест на первой любви Миронова. Как мы помним, он со школы был влюблен в свою одноклассницу Галю Дыховичную и продолжал с ней встречаться и после поступления в училище. Однако эти встречи продолжались всего лишь несколько месяцев. Потом Галя резко оборвала их отношения, застав однажды своего возлюбленного с другой девушкой – его однокурсницей по «Щуке». По словам Галины: «Мы поссорились потому, что он… загулял, что ли. Теперь я думаю, что, наверное, в училище девчонки были более раскованные, чем я. Более доступные, что ли. У нас же близости не было, хотя доходило почти что до… но я была девушкой, может быть, излишне строгих правил…
Расставаться с Андреем было очень жалко. Но в 18 лет предательство не прощается. Я оказалась свидетелем его проделок и не смогла пережить. Я сказала: «Все. До свидания, наши дороги разошлись». Он делал попытки помириться. Но у меня такой характер занозистый. Я очень переживала. И родители наши тоже переживали…»
Как ни странно, но после расставания с Галиной постоянной девушки у Миронова так и не появилось. Он пытался ухаживать за некоторыми своими однокурсницами, а также девушками с других курсов, но во что-то серьезное эти связи обычно не выливались.
Вспоминает В. Лепко: «Домой к Андрюше ходили мальчишки, но меня он тоже несколько раз приглашал. Квартира меня поразила обилием фарфора, на стенах, на шкафах – везде тарелки фарфоровые. У нас – а жили мы в том доме, где сейчас находится Театр сатиры, – все стены были голые, только фотографии мамины. Андрюшина квартира хоть и не очень большая, но очень богатая, хорошо обставленная, изобилие диковинных, редких и красивых вещей, даже хотелось бы поменьше, на мой вкус.
Только один раз столкнулась дома с его мамой. Очень странные были отношения. У меня ощущения остались свои, непохожие на те, что наши однокурсники описывают. Может, потому, что я девочка или у нее настроение не заладилось в тот день, когда я к ним пришла, допустим. Может, она готовилась к концерту, не знаю. Она вышла, увидела меня и сказала:
– Да, да, да, здравствуй, деточка.
Она знала моих родителей еще со времен мюзик-холла. Довольно суховатая была женщина, строгая, я ее всегда побаивалась, честно говоря. Вот не знаю почему. От нее всегда каким-то холодом веяло, с первой встречи. Она так и ушла к себе, а Андрюша меня быстренько провел в свою комнату. И тут последовало новое разочарование… Мальчишки рассказывали, что мироновская домработница всегда, когда они приходили, их всех кормила, потому что студенты вечно были голодные. А я помню, мы сидели с Андрюшкой в его комнате, болтали, готовились к экзамену. Он к тому времени мне немножко понравился. Как мужчина он меня все-таки обаял, и потом его работы не могли оставить равнодушной. Я смотрела на него уже с восхищением, он мне нравился. И домработница сказала:
– Андрюша, иди ужинать!
И он пошел ужинать, а я осталась сидеть одна в комнате.
Я не была голодной, но меня это задело, даже травмировало. Как будто какой-то красивый, очаровательный, много раз слышанный миф – умер. В то время к моей маме весь двор приходил есть какую-нибудь картошку.
При всей моей симпатии к Андрюше я понимала, что он – домашний мальчик, мамин мальчик, это было ясно. Немножко даже подкаблучник. Тогда он казался достаточно избалованным, при маме, при папе. Но держали его в большой строгости. Конечно, мама всегда главенствовала в их семье, задавала тон, а Александр Семенович был более мягким, добрым, обаятельным. Вот от него не веяло холодом. Казалось, что скорее отец сделал сына, чем мать…»
Видимо, родители Андрея понимали, что их сын уже достаточно взрослый человек и нуждается в отдельной жилплощади, куда бы он мог смело водить как своих девушек, так и друзей. Те студенческие гульбища, которые Миронов устраивал в доме в момент отсутствия родителей, последним не могли нравиться: во время них опустошался бар Менакера, билась посуда и происходили другие нехорошие вещи. Поэтому на семейном совете было решено приобрести Андрею отдельную жилплощадь. Это переселение произошло в 1960 году, когда Миронов закончил второй курс. Отныне он стал жить в комнате в коммунальной квартире в Волковом переулке, что поблизости с зоопарком. Это была 18-метровая комнатка, разделенная на две половины – гостиная и спальня – полкой для книг. Кухня была крохотная – всего 5 метров. Однако и этому жилью Андрей был рад: в последнее время он стал тяготиться жизнью с родителями, особенно с матерью, которая пилила его и учила жить.
Первые годы учебы в «Щуке» Миронов был поглощен исключительно учебой. Его отец иной раз сетовал своим друзьям: дескать, сына несколько раз приглашали сниматься в массовках в кино, но он отказался – испугался отчисления из училища. Испуг сына отцу был понятен, его поражало другое – не слишком ли его сын прагматичен. Вон другие студенты все-таки каким-то образом умудряются и в массовках сниматься, и в училище учиться. В других начинаниях Андрей тоже не выделялся: если в детстве обязательно бегал на какие-то выставки, спортивные состязания, то теперь про все это начисто забыл. «Я в его годы чем только не занимался», – сетовал Менакер-старший.
В 1960 году Миронов переборол-таки свой страх и пришел на фотопробы к фильму «Прощайте, голуби». Однако его лицо режиссеру Якову Сегелю не приглянулось. Чего нельзя было сказать о другом режиссере – Юлии Райзмане. В мае 1960 года он вступил в подготовительный период с фильмом «Как это могло случиться» (в прокате картина получит другое название – «А если это любовь?»), повествующем о школьниках-десятиклассниках. Учитывая, что последней работой Райзмана была лента «Коммунист», выбор режиссера многим показался странным. Однако дальнейшие события показали, что Райзман с выбором не ошибся: «Любовь» хоть и не смогла сравниться по силе восприятия с «Коммунистом», однако полемику в обществе вызвала куда более острую. Речь в фильме шла об учениках десятого класса, о первой любви одноклассников Ксении и Бориса. Из-за непонимания со стороны взрослых эта любовь едва не привела молодых людей к трагедии – Ксения совершила попытку отравления, но была спасена.
На роли школьников Райзман искал профессиональных актеров – студентов творческих вузов. Он их нашел во ВГИКе и двух театральных училищах – Щепкинском и Щукинском. Первое учебное заведение представляли: Жанна Прохоренко (Ксения) и Евгений Жариков, второе – Игорь Пушкарев (Борис), третье – Андрей Миронов (Петя), В. Ганишну, Т. Приемская (школьники). Самыми опытными среди них были Прохоренко и Пушкарев, на счету которых уже были съемки в нескольких фильмах: Прохоренко блистательно дебютировала в 1959 году в пронзительной «Балладе о солдате», Пушкарев снялся в лентах «Жестокость», «Самые первые». Для Жарикова и Миронова фильм Райзмана стал дебютом.
В июне 1960 года администрация съемочной группы разослала письма во все вышеперечисленные учебные заведения с просьбой к руководству вузов отпустить своих учеников на съемки картины. Письмо ректору «Щуки» Б. Захаве по поводу Миронова, Ганишну и Приемской было отправлено 22 июня. Никаких проволочек ни с одним из утвержденных актеров не случилось.
Поскольку действие фильма происходило в одном из неназванных промышленных городов Союза, Райзман отказался от съемок в Москве и перенес натурные съемки в Киев. Там в одном из новых микрорайонов и начались съемки. На календаре было 25 июля 1960 года. Как будет вспоминать много позже сам А. Миронов: «Текст роли был невелик, и я стремился компенсировать это в перерывах между съемками: острил, развлекал как мог съемочную группу – старался изо всех сил. Как-то, после очередной моей шутки, Юлий Яковлевич подошел ко мне и тихо сказал: „Артист в жизни должен говорить гораздо меньше. Нужно что-то оставить для сцены и для экрана. Не трать себя попусту, на ерунду“. Эти слова Ю. Райзмана запомнились навсегда…»
Миронов действительно играл самого веселого персонажа. И хотя его появлений в кадре было не так много, однако у него было два больших монолога. Первый он произносил, когда они с одноклассниками возвращались домой из школы. Это был монолог про любовь. Миронов с ехидцей в голосе спрашивал одноклассницу, что она читает, а когда та заколебалась с ответом, догадался: «Небось опять про любовь? Ну сколько можно?! Семьсот лет талдычат одно и то же: он ее любит, она его не любит. Сколько можно!..» «Почему семьсот?» – поинтересовался кто-то из одноклассников. «Ну, тысячу, какая разница?» – развел руками герой Миронова.
Второй монолог был куда длиннее и гораздо важнее для всего развития сюжета. Собственно, именно с него и завязалась вся интрига в фильме. Школьники проходили практику на заводе, и перед самым выходом на работу герой Миронова вдруг заметил у своей одноклассницы в руках какое-то письмо, выхватил его и стал вслух зачитывать присутствующим, параллельно допытываясь, кто его автор. Автором был Борис, а письмо предназначалось Ксении. Он бросился к Пете, попытался вырвать свое любовное послание, а когда это не получилось, толкнул его в грудь. Сбивая на пол ящики с молочными бутылками, Петя рухнул на пол.
Натурные съемки продолжались до конца августа, после чего группа вернулась в Москву. Здесь в начале сентября съемки возобновились, но теперь уже в павильонах «Мосфильма». Миронов был занят всего лишь в нескольких эпизодах: в основном в школьных сценах, поэтому большую часть времени он проводил в «Щуке», занятия в которой начались в эти же дни. Вспоминает преподаватель Миронова Ю. Катин-Ярцев:
«С Мироновым я столкнулся непосредственно в работе в январе 1961 года, когда мне поручили отрывок из «Мертвых душ». Сцена у Плюшкина: Чичиков – Миронов, Плюшкин – Юданов, Мавра – Селянская (потом партнерша Миронова в Театре сатиры в спектакле «Над пропастью во ржи»). Начинается тщательная работа – от урока к уроку. Вот они, каждодневные училищные заботы – как преодолеть в ученике то, что ему мешает, как отыскать то, что нужно ему, и не только для этой роли, но и вообще как артисту…
Миронов показался близким Чичикову актерски. И вот еще запись: «Правильно все пропускать через мысли» – это же не открытие, это норма актерского существования, ее надо искать и искать. «Убрать у Андрея излишнюю нервность в руках». «В речи излишняя пулеметность, особенно в начале – убрать, речь должна быть округлая».
Репетировали мы достаточно увлеченно. Листаю репертуарные записи. 14 января 1961 года. 21.15–24.15, «Мертвые души» в гимнастическом зале (это наша сцена). 15 января. 21.00–24.30, «Мертвые души». А ведь на следующий день опять в 9 часов на занятия. «А еще вот так, а еще вот так». Сдаем работу на зачете. А. А. Орочко, зав. кафедрой, говорит: «Расстраивал меня Миронов до сегодняшнего показа. Сегодня хорошо – органично, задорно, но все время характерные и острохарактерные роли играет, надо бы что-то попроще». Б. Е. Захава: «Что-то вроде Жадова». Реплики справедливые…»
В том же 61-м у Миронова случилось еще несколько прекрасных ролей. Так, на втором семестре тот же Катин-Ярцев взял его в отрывок из спектакля «Тень» Е. Шварца на роль журналиста Цезаря Борджиа (десять лет спустя Миронов сыграет его же в фильме Надежды Кошеверовой). Роль Аннунциаты исполняла Ольга Яковлева, Ученого – Николай Волков, Пьетро – Юрий Волынцев. На одну из репетиций пришла педагог А. Ремизова, которая поначалу его и ставила, но потом вынуждена была передать другому – она сдавала этот же спектакль в Театре Вахтангова. Ремизова решила, что детищу Катина-Ярцева не хватает музыкальности, и работа пошла в этом направлении. Музыка стала звучать по-новому, поменялась пластика, появились куплеты, подтанцовки. В этой новой интерпретации талант Миронова засверкал новыми красками. По словам Ю. Катина-Ярцева: «И надо было видеть, как оживился и расцвел Андрей Миронов. Загорелись глаза, подвижность его рвалась наружу, и то зерно роли, которое мы раньше определяли („мотылек“), стало воплощаться в каждом его движении. И несмотря на его сетования в последующие годы на недостаточную музыкальность, она проявлялась во всем. Вот заседают министры королевства, и вездесущий Цезарь Борджиа порхает с одного конца сцены на другой – пируэты, поклоны, реверансы, музыкальные фразы следуют чередой друг за другом. Роль зажила по-настоящему полнокровно, становясь значительной, очень современной. Так и о костюмах записано: „Миронову можно современный костюм“ – такой и был в спектакле, песочного цвета. Дипломный спектакль получился и успешно принимался зрителями, и Цезарь Борджиа вызывал одобрительные аплодисменты…»
Из других ролей Миронова-третьекурсника следует отметить следующие: Сганарель в «Лекаре поневоле» (режиссер А. Брискиндова), Хиггинс в «Пигмалионе» (режиссер Ц. Мансурова), Лукаш в «Бравом солдате Швейке» (режиссер Ю. Любимов). Последнего Миронов играл так виртуозно, что все, кто видел его в этой роли, восхищались и говорили: вот готовый номер, его можно играть на любых капустниках и концертах! Роль Лукаша наглядно выявила два главных качества будущего актера Миронова – точный рисунок и импровизационное самочувствие. Отчетливо чувствовалось и главное – обостренная авторски-актерская позиция есть отношение актера к образу – «суд над персонажем».
Однако была у Миронова и неудачная роль – учитель музыки в «Мещанине во дворянстве». Этот спектакль ставили студенты четвертого курса, и Миронова они позвали, чтобы заменить заболевшего товарища. Андрей с радостью согласился, о чем вскоре сильно пожалел. На спектакль счастливый сын привел своих родителей, усадив их чуть ли не в первый ряд. Лучше бы он этого не делал. Во время представления Миронов так переволновался, что играл «не в ту степь»: наигрывал, пережимал. Сидевшие в зале родители готовы были провалиться сквозь землю, лишь бы не видеть сыновьего позора. Сразу после спектакля Андрей услышал от них массу «комплиментов». Особенно усердствовала мама, которая, как мы помним, была против его актерской карьеры еще в школьные годы. «Ну какой из тебя актер? Тебе надо было идти в университет, учить языки, там бы ты был лучшим! – бушевала Мария Владимировна. – А здесь? Ты один из самых худших! Неужели тебе доставляет это удовольствие?»
К счастью, несмотря на пережитое унижение, Миронов училище не бросил, да и поздно было уже бросать – как-никак третий курс. Хотя поводы к такому повороту событий были. Ведь аккурат в эти же дни начались неурядицы с дебютным фильмом Миронова «А если это любовь?». Картина была закончена в начале 1961 года и вызвала бурную реакцию со стороны многочисленных цензоров. В мае фильм смотрели в Министерстве культуры СССР и нашли в нем массу недостатков. Райзману было заявлено: если он не внесет в ленту купюры, фильм до широкого зрителя не доберется. Цензоров не смог переубедить даже благожелательный отзыв о ленте такого киношного мэтра, как Михаил Ромм. На худсовете по фильму 15 мая он заявил следующее:
«Представьте себе, что вы смотрите картины И. Пырьева или Г. Рошаля. Вы с первых кадров войдете в условный мир. А в фильме Райзмана нас окружает реальный мир. В показе этого мира Райзман сделал огромный шаг вперед, причем в том направлении, в каком он идет всю свою жизнь… В этом фильме есть жизнь с самого начала его. Такое доступно у нас в стране очень немногим режиссерам. К этому рвался С. Герасимов. Но последние его работы глубоко условны. А в фильме Райзмана, в лучших его кусках, содержится поразительный жизненный анализ…
Сорок лет существует советская кинематография, и сорок лет мы, в общем, любовью не занимаемся. Ведь наши актеры не умеют перед объективом целоваться. А если целуют друг друга, то от неумения и робости делают этот опасный шаг очертя голову, словно в омут бросаются. Естественно, что к изображению любви в кинематографе у нас должны быть огромные претензии. И вот – фильм, в котором любовь изображена с глубоким тактом, со вкусом, с режиссерской точностью. Но только не с холодной, расчетливой точностью, а с большим сердцем!..»
Однако страстный монолог Ромма услышан не был. Цензоры, которые увидели в фильме Райзмана исключительно посягательство на коммунистическую мораль, заставили Райзмана взять в руки ножницы и обкорнать картину. В итоге была сокращена интимная сцена между Ксенией и Борисом в лесу; сокращена и заново перемонтирована сцена во дворе между матерью Ксении и только что вернувшимися из леса Ксенией и Борисом; изъята сцена, где мать Ксении набрасывается с кулаками на Бориса за то, что он «обесчестил» ее дочь; изменен разговор отца и матери Бориса в комнате (разговору придали более благожелательный тон); изменен финал – изъяли общий план, навевавший на зрителя мрачные мысли (там Ксения и Борис расходились в разные стороны), и т. д. 11 августа фильм Райзмана в очередной раз был просмотрен в союзном Минкульте и получил-таки «добро» на выпуск.
Но вернемся непосредственно к Андрею Миронову. В самый разгар баталий по фильму «А если это любовь?» – в июне 1961 года – он получил очередное приглашение от кинематографистов. Еще один мэтр советского кино Александр Зархи пригласил его на одну из главных ролей в картину «Орел или решка» (в прокате – «Мой младший брат») по повести Василия Аксенова «Звездный билет». Эта повесть о четырех выпускниках средней школы в те дни еще только готовилась к публикации в «Юности», но кинематографисты разглядели в ней заявку на будущий бестселлер и торопились первыми зафиксировать это. В повести было четыре главных героя: вчерашние школьники Димка, Алик, Юрка и Галка. На роли первых двух были приглашены дебютанты: Александр Збруев (выпускник Театрального училища имени Щукина), Олег Даль (студент третьего курса Театрального училища имени Щепкина). Роль Юрки предложили Андрею Миронову, а Галку должна была сыграть студентка «Щуки» Иваненко, но худсовет ее кандидатуру решительно забраковал. И Зархи навязали другую исполнительницу – студентку третьего курса ВГИКа Людмилу Марченко. Лично против нее Зархи ничего не имел, тем более что она была уже опытная актриса (на тот момент за ее плечами были уже четыре фильма: «Отчий дом» (1959), «Белые ночи» (1960), «До будущей весны», «Леон Гаррос ищет друга» (оба – 1961), но его угнетало другое: она была пассией Ивана Пырьева, к которому Зархи питал не самые теплые чувства. Поэтому он всячески противился кандидатуре Марченко. Вот как это выглядело в реальности.
13 июля директор 2-го творческого объединения (там готовилась к постановке картина) написал Зархи письмо, где подверг его резкой критике за приверженность одной кандидатуре – Иваненко. Директор уличал режиссера в том, что он специально «гробит» пробы других актрис, снимая их в не самом выгодном ракурсе. Например, он таким образом отвел кандидатуры Людмилы Гурченко и Натальи Кустинской. И Шевкуненко по этому поводу недоумевает: «Вы очень невыгодно попробовали Кустинскую, объяснив ей, что она „переросла“ возраст героини, а рядом Гурченко. Где же логика? Есть Вертинская, наконец О. Крылова (балетная школа Большого театра), Людмила Марченко. Мы хотим наблюдать объективную картину в интересах Вашего фильма и всего объединения в целом».
Спустя четыре дня – 17 июля – состоялся худсовет объединения, где Зархи снова подвергли критике за его приверженность одной кандидатуре. Приведу лишь несколько отрывков из выступлений некоторых ораторов:
Воробьев: «Гурченко не подходит по возрасту. Иваненко моложе, но она слишком неумела, с ней нужна гигантская работа…»
Воинов: «Меня не смущает версия Иваненко. Гораздо хуже, что в ней нет обаяния. Она неприятна внешне…»
Зархи: «Я считаю, что Иваненко идеально подходит для роли Галки…»
Шевкуненко: «Марченко хороша. Но она заключила договор с Одесской киностудией, и будет трудно ее оттуда забрать…»
Зархи: «Я считаю, что Марченко не подходит, надо снимать Иваненко…»
И все же, несмотря на все потуги Зархи отстоять кандидатуру Иваненко, его обязали взять в картину именно Людмилу Марченко. Что касается Андрея Миронова, то его кандидатура была чуть ли не единственной – Зархи определился с ним с самого начала, и в немалой степени это объяснялось его личными симпатиями: Зархи был знаком с Александром Менакером еще в бытность того ленинградцем. И члены худсовета на удивление легко пропустили кандидатуру Миронова, хотя и она у многих вызывала нарекания. Чтобы читателю стало понятно, о чем идет речь, приведу выдержки из стенограммы заседания худсовета от 7 июля 1961 года, где речь шла именно о Миронове, пробовавшемся на роль Юрки:
В. Гетов: «Юрка мне просто не понравился. Он кажется постарше, помассивнее, он физически неприятен. В романе у Аксенова он чище, он склонен к компромиссам, примирениям. Вся манера поведения, которая представлена в пробах, начисто противопоказана – это вытрющивание, обезьянничание, клоунада…»
Л. Арнштам: «О Юре. Он может быть такой. Он просто в компании как-то неинтересен. Юра в компании контрастирует с другими. Он проще. Он физкультурник. Между прочим, Юра выглядит более спортивным…»
М. Захариас: «Я думаю, что парни подобраны хорошо. Я согласен, что здесь лучше Димка и Алик, а Юрка немного хуже. Но мне кажется, что он может быть в конечном итоге хорошим…»
В. Леонов: «Юра, может быть, вызывает какие-то опасения именно по его мужской фактуре…»
А. Мачерет: «Что касается Юрки. Мне казалось, что главная линия его – это решительная прямота физкультурника. Есть такие прямолинейные люди, которые рубят правду, дают по морде за безнравственные вещи. Может ли этот актер, играющий Юрку-баскетболиста, хороший актер, дать этот образ? Может. Но сказать, что это находка, типизирующая эту сущность человека, нельзя. Тем не менее я бы не возражал против него, вздохнув, что нет лучшего…»
А. Зархи: «Что касается Юрки, то я не скрою от вас – я до последнего дня еще нахожусь в ощущении, что с Юркой мы не совсем точно попали, но здесь есть обстоятельство за него, то есть в том смысле, что это самая трудная роль, она наименее выписана – это во-первых. И во-вторых, это парень, который будет рабочим в дальнейшем – это очень важное обстоятельство. С другой стороны, он должен быть обаятельный, смешной, и нужен очень хороший актер, который смог бы это сделать. Вот Миронов из всех поисков и проб наиболее подходящий. Он старше по сравнению с остальными, но он хороший актер и в этой компании он поможет. В нем есть какие-то свойства, которые помогают всему этому…»
17 июля съемочная группа «Орел или решка» (чуть позже фильм назовут уже по-другому – «Под открытым небом») выехала в Таллин, где должна была сниматься натура. Съемки проходили в приморском городке Пирит. Работа шла трудно. Поскольку Зархи не успел провести репетиции в Москве, пришлось это делать прямо по ходу съемок. Из-за этого тратилась уйма рабочего времени. Однако если взрослые участники съемок заметно нервничали, то четверка главных исполнителей наслаждалась каждым днем пребывания в курортном городке. Люсю Марченко ребята звали «мамкой», поскольку среди них она была самой опытной: и по части кинематографической, и по части амурной (про ее роман с Пырьевым не знал только ленивый, к тому же она недавно вышла замуж за студента МГИМО). Из ребят «женатиком» был Збруев, женатый на Валентине Малявиной. Однако это не помешало ему чуть ли не с первых дней экспедиции начать приударять за Марченко.
За время съемок ребята сильно сдружились и практически все свободное время проводили вместе: гуляли по городу, бродили по берегу моря. Особенно дружны были Збруев и Даль. Миронов же иногда любил уединиться, уходил в город один и долго не появлялся.
Между тем прошло чуть больше десяти дней с начала съемок, как грянул первый гром. Отснятый материал был отправлен в Москву, где его смотрело руководство «Мосфильма», то бишь Иван Пырьев. И увиденное ему сильно не понравилось. Он понял, что Зархи целенаправленно гробит его протеже – Марченко. Прихватив с собой директора объединения Шевкуненко и редактора Мачерета, Пырьев рванул в Пирит. И устроил Зархи форменный разнос. Приведу цитату из заключения, написанного по следам этой поездки:
«Плохо получилась актриса Марченко. Речь идет об искусственной мизансцене (сцена в лесу), о невыразительном актерском исполнении и неудачных портретах. Нужно сделать все возможное для того, чтобы добиться большей внешней привлекательности актрисы, более тонкого и искреннего исполнения ею роли…»
Кстати, и игра Андрея Миронова тоже не осталась без внимания. 19 августа, после просмотра следующей партии отснятого материала, А. Мачерет писал Зархи: «Я не баскетболист, но те, кто знают в этом толк, говорят, что внешние данные актера, выбранного на роль Юры, не очень соответствуют спортивному профилю, о котором идет речь в романе. Ну, да это, думается, не столь важно. Гораздо важнее другое: актер держит себя просто, естественно и, на наш общий взгляд, согласуется с представлением о персонаже, возникающем при чтении романа…»
Съемки в Эстонии должны были продлиться до 18 октября. Но помешала погода. В октябре должны были сниматься эпизоды на море (на рыболовецкой шхуне, попавшей в шторм), однако из-за тихой погоды съемки пришлось перенести на более поздние сроки. В итоге группа задержалась на неделю и в Москву вернулась только 25 октября. И здесь грянуло ЧП. Аккурат в эти дни в столице проходил 22-й съезд КПСС, где повесть В. Аксенова «Звездный билет», напечатанная в «Юности», была подвергнута разгромной критике. Писателя обвиняли в том, что он возвел поклеп на советскую молодежь, изобразив в своей книге не строителей коммунизма, а рефлексирующих нытиков и развязных девиц. Как результат: съемки фильма «Под открытым небом» были остановлены (приказ от 27 октября). Зархи была дана команда переработать сценарий (Аксенов от этого самоустранился). Переработка длилась больше двух месяцев. Наконец, 1 февраля 1962 года съемки фильма возобновились в павильонах «Мосфильма».