Рэ Жан. Город великого страха

   – Если оно не прикончит нас, – машинально возразил Триггс.
   – Если оно не прикончит нас, – эхом отозвался Чедберн.
   С тяжелым вздохом Триггс рухнул в другое кресло; некоторое время он думал, что его втянули в какой-то шарлатанский спектакль и вскоре бывшие коллеги будут до упаду смеяться над ним, но постепенно атмосфера начала действовать на него, и он принялся ждать привидение.
   – Почему мы должны ожидать молча, Триггс, – тихо произнес Чедберн. – Жалко, у меня здесь нет ни портвейна, ни виски; можете курить свою трубку, если она с вами. И поболтаем, если вы не против.
   В голове у Триггса не было никаких мыслей, он произнес несколько слов и умолк; тогда заговорил Чедберн.
   Говорил он складно, но Триггса его повествование интересовало не больше, чем рассуждения о романском стиле; он остался равнодушен и сожалел, что больше никогда не услышит занимательных таинственных историй из уст своего друга.
   – Дув рассказывал прелюбопытнейшие истории, – сказал Триггс, – и всегда попадал в самую точку. Но более всего я ценил в нем его чудесную руку… Какой почерк, какая каллиграфия, мистер Чедберн! Редко в одном веке живут два подобных художника. Но он был скромным человеком… Думаю, возьмись он за гравюру, он добился бы и славы, и богатства. Он утверждал, что не занимается гравюрой, но я однажды заметил у него на руке пятна от кислоты. «Э, святоша Дув, сказал я ему, – бьюсь об заклад, вы тайком занимаетесь чудесным искусством гравюры!»
   Триггс не мог остановиться:
   – А в другой раз я буквально оскорбил его. Я заявил: «Дув, будь в ваших чудесных руках тигриные, а не цыплячьи мышцы, годные разве на то, чтобы поднести ложку ко рту, я бы отправил вас к моему бывшему шефу Гэмфри Баккету».
   Он удивленно глянул на меня и попросил объясниться.
   «Я в свое время познакомился с одним проходимцем вернее, с его рукой, которая чуть не свернула мне шею, как цыпленку. И этот проходимец – самый умелый гравер на всем острове, он с бесподобной ловкостью имитирует филигранный рисунок банкнот, хотя Английский Банк не просит его об этом». Ах! Дув страшно оскорбился, и мне пришлось извиниться.
   Свечи быстро догорали; одна из них, таявшая быстрее других, погасла.
   – Мистер Триггс, – предложил мэр, – если мы не хотим остаться в темноте, следует экономить свет. Я не запасся другими свечами.
   Они оставили гореть лишь два огарка, и Триггс решил, что нет особой разницы между полной темнотой, о которой с опасением говорил мэр, и оставшимся светом. Он еле различал приземистую громаду кресла Чедберна и густую шевелюру мэра, на которую падал отблеск света.
   – Предположим, призрак явится и не сможет выйти за пределы магической пентаграммы, а дальше… Нельзя же схватить привидение, – сказал Триггс, к которому постепенно стал возвращаться здравый смысл. – Нас поднимут на смех.
   – Если людям из Скотленд-Ярда придет в голову разыскивать виновных, они найдут, кого схватить, – усмехнулся мэр. – А я пока придерживаюсь своих планов.
   Сквозь вой ветра Триггс расслышал далекий перезвон башенных курантов.
   – Мистер Чедберн?
   – Просто Чедберн, Триггс.
   – Я не признаю такое обращение, – возразил Сигма. – Мне оно кажется грубым и невежливым, а потому, нравится вам или нет, я буду вас величать по-прежнему – сэр.
   Вы сказали, что несчастный Дув переводил сонет Аретино. Я не знаю, что это значит. До сегодняшнего дня я такого имени не слыхал, но вы говорили о переводе. Меня удивило отсутствие текста, которым он должен был пользоваться…
   – Неужели? – спросил мэр. – Разве его не было?
   – Нет, не было, – твердо заявил детектив. – На каком языке писал этот ваш Аретино?
   – Конечно, на итальянском!
   – Значит, речь действительно идет о переводе, но текст оригинала отсутствовал. Это во-первых…
   – Продолжайте, Триггс.
   – Дув являлся прекрасным каллиграфом. Я видел перо, выпавшее из его руки… – С каких пор, мистер Чедберн, такой каллиграф, каким был покойный мистер Дув, пользуется для письма на веленевой бумаге не Вудстоком, а иным пером?
   – Что? – вскричал мистер Чедберн. – Я вас не понимаю.
   – Господин мэр, строчки были написаны пером Вудсток. Я разбираюсь в этом. А чернила! Медленно сохнущие чернила, которые становятся блестяще-черными, когда высыхают.
   – Знай я, куда вы клоните, мистер Триггс…
   – А вот куда, мистер Чедберн. Мистер Дув писал нечто другое, когда его убили, писал другим пером, другими чернилами и не на веленевой бумаге.
   – И что?
   – Убийцу заинтересовало написанное, поэтому он забрал текст и заменил его другим, написанным дней пять-шесть тому назад! Привидения так не поступают, хотя я мало осведомлен о нравах и обычаях этих существ.
   – Мистер Триггс, – медленно произнес мэр Ингершама, – вы слишком скромны, утверждая, что вы не детектив.
   Триггс молчал, прислушиваясь к бою курантов. Вдруг он ощутил чье-то присутствие и во мраке увидел фигуру, двигавшуюся по направлению к нему.
   – Мистер Чедберн, сюда кто-то вошел!
   Мэр не двигался и не – отвечал. Одна из свечей вспыхнула ярким высоким пламенем.
   Триггс увидел белый силуэт, висящий футах в шести над ним, а из мрака выплывало лицо, искаженное ужасной гримасой.
   Он закричал… Призрачная рука схватила его за затылок.
   В глазах Сигмы запрыгали искры; он хотел было позвать Чедберна на помощь, но крик ужаса застрял у него в горле.
   Он приподнялся, поскользнулся и упал, но ему удалось вырваться из лап невидимки.
   Триггс с воплем вскочил на ноги, махая руками, бросился к камину и схватил подсвечник.
   Пять огоньков вспыхнули ярким светом и залили всю комнату…
   Констебль Ричард Лэммл с предосторожностями переступил белую линию пентаграммы и с видимым отвращением склонился над трупом.
   – Раскроен череп, как у мистера Дува… Боже, какое несчастье, это же наш мэр, мистер Чедберн!
   По щекам его потекли слезы.
   Триггс, застывший словно статуя, бессмысленно уставился на останки мэра, распростертого в центре магической фигуры.
   – Как это случилось, инспектор? – жалобно спросил Лэммл, устремив безнадежный взор в сторону Триггса.
   – Я предупрежу Скотленд-Ярд, – шумно вздохнув, ответил Триггс. – Найдите мне человека, который быстрее всех доберется до Лондона.
   Письмо повез Билл Блоксон.
   Оно было адресовано Гэмфри Баккету в полицейский участок – 2 в Ротерхайте, но Триггс еще не знал, что его бывшего шефа только-только назначили главным инспектором Скотленд-Ярда и он возглавил бригаду розыска преступников.
 

IX
 
28 ДНЕЙ МИСТЕРА БАККЕТА

   – У Триггса очень крепкое здоровье, несмотря на возраст, но он едва не умер, – сказал доктор Купер. – Теперь опасность миновала. Лихорадка окончательно спадет до наступления ночи.
   – Гм, не представляю себе, чтобы Триггс умер от какой-то несчастной лихорадки, – с сомнением произнес инспектор Баккет.
   – Вы правы, но его чуть не задушили, вернее, чуть не сломали позвоночник. Боже, ну и ручищи у этого таинственного убийцы.
   Баккет, ворча, согласился; вот уже три дня он сидел у изголовья Триггса, который в бреду рассказывал странные и ужасные вещи.
   В дверь тихо постучали, и в дверной проем просунула голову старая Снипграсс.
   – Пришел Билл Блоксон. Он хочет видеть господина полицейского из Лондона.
   Билл Блоксон вошел, теребя в руках фуражку.
   – Я нашел, сэр…
   – А, очень хорошо.
   Она утонула в низине, на дороге, ведущей к границам Миддлсекса, где ее застало наводнение. Она умерла несколько дней назад и выглядит не лучшим образом.
   – Положите ее в подвал ратуши и снесите туда весь имеющийся лед; надо сделать нечто вроде ледника.
   Билл удалился, обещая выполнить порученное дело.
   Старый Купер оказался неплохим прорицателем, ибо в сумерки Триггс проснулся и слабым голосом заявил, что голоден.
   Когда он узнал Гэмфри Баккета, губы его задрожали.
   – А из Скотленд-Ярда приехали? – спросил он.
   – Не приехали, – ответил его бывший шеф, – я прибыл один. Уже месяц, как я служу в Скотленд-Ярде, Сигма.
   Триггс закрыл глаза.
   – Боже, я ужасно рад! Я не должен был никогда… Понимаете меня, шеф?
   – Конечно. А теперь, мой милый Триггс, выпейте чашку бульона, съешьте кусочек курятинки и отдохните.
   – Я хочу говорить.
   – О дожде и солнце, Сигма Тау, хотя до хорошей погоды в этом скверном городишке еще далеко. ~ Серьезные дела отложим на завтра.
   Когда Триггс успокоился, он стал настаивать, и Баккету пришлось уступить.
   – У вас всегда, была чудесная память, Триггс; надеюсь, она вас не подведет, поскольку мы в ней очень нуждаемся.
   – Я не опущу ни одной детали, ни одной, слышите меня шеф?
   Триггс говорил допоздна, и Баккету пришлось прервать его речи.
   – Продолжим завтра, – приказал он.
   – И снова Триггс говорил до позднего вечера. Он устал, но выглядел успокоенным.
   – Я рассказал все, шеф.
   – Превосходно, Сигма Тау. Теперь мой черед рассказывать. Когда я сообщил своим начальникам об Ингершаме, они мне дали карт-бланш и разрешили провести расследование в одиночку, настояв на некоторой сдержанности.
   – Неужели?.. Довольно редкое решение.
   – Верно, мой милый, но позже вы все поймете и одобрите подобные меры. А пока лежите спокойно, ешьте, пейте, курите трубку и читайте Диккенса. Это – самое лучшее успокоительное. Я получил четыре недели отпуска. На завершение дела мне столько времени не понадобится, но хотелось бы заодно и отдохнуть.
   Триггс вздохнул. Через час, набивши трубку, он с увлечением принялся за «Николаса Никльби».
   – Сигма Тау, вы слыхали о Фрейде и психоанализе?
   – Никогда, шеф.
   – Тогда на эту тему распространяться не будем; я и сам многого не понимаю, но одна из аксиом, сей высокоученой теории гласит: в основе многих самых отчаянных преступлений лежит страх.
   – Вот как? – удивился Триггс. – Чтобы заявить или понять такое, не надо быть великим ученым.
   – Быть может… Теперь перенесемся в Ингершам я рассмотрим его невроз.
   – Что? Ужасно непонятное слово.
   – Этот невроз характерен для всех крохотных провинциальных городишек; не скажу, что он носит особый характера Ингершаме, но не будем забегать вперед. Чем занимаются жители маленького городка? Едят, пьют, сплетничают, суют нос в дела соседа, ненавидят пришельцев и все, что может нарушить покой, необходимый для правильного пищеварения и приятных пересудов.
   Причиной такого беспокойства, Триггс, является невроз маленького городка, а здесь невроз – синоним страха.
   И вот в один прекрасный день в этаком маленьком городке селится полицейский.
   – Не полицейский, – проворчал Триггс, – а отставной квартальный секретарь.
   – В глазах всех добрых людей все же полицейский. А так как слово «ружье» напоминает о слове «патрон» и наоборот, то слово «полицейский» ассоциируется с преступлением и расследованием. Зачем он прибыл? Вот какой вопрос начали задавать в Ингершаме.
   Баккет встал и уставился на дома, стоявшие по другую сторону площади.
   – И вот инспектор Триггс, а вас здесь величают именно так, селится на главной площади. Он разглядывает дома, на которые я смотрю сейчас: значит, первыми задают себе этот вопрос именно обитатели этих домов. И они же первыми начинают волноваться.
   – По какой причине? – спросил Триггс.
   – Мы дойдем до этого, Сигма Тау, но я не стану описывать события в хронологическом порядке, когда стану раскрывать тайны, нарушившие спокойствие Ингершама, ведь с некоторых тайн завеса еще не снята. Мне не составляет труда снять ее, не из любви к искусству я кое-что оставлю на закуску. Посмотрите на угловой дом – дом аптекаря Пайкрофта. Аптекарь первым признает вас, пытается заручиться вашим доверием, доверием лондонского полицейского, и проникнуть в ваш замысел, а он считает его опасным.
   – Опасным? Почему?
   – Вечер проходит приятнейшим образом, и Пайкрофт начинает успокаиваться, но Дув приступает к рассказу одной из своих историй. Ох уж эти историй Дува, какую роль сыграли они в провинциальной трагедии и что натворили бы еще, не вмешайся в дело парка со своими ножницами!
   – История детектива Репингтона…
   – Который существовал лишь в воображении Дува!
   – Быть того не может!.. А я подтвердил, что знал этого великого человека, – жалобно промолвил Триггс.
   – Большой беды в том нет. Напротив. В свою очередь, вы вспомнили об ужасном и действительном преступлении, о деле доктора Кривлена.
   Пайкрофту этого оказалось достаточно. Он покончил с собой.
   – Но зачем? Я так и не понял, почему он покончил жизнь самоубийством.
   – Сегодня утром я исследовал погреб старой аптеки; пришлось копать, поднимать плиты… Там находились останки миссис Пайкрофт.
   Сигма застонал от ужаса и огорчения.
   – Он узнал себя в преступниках – вымышленном полковнике Крафтоне и подлинном докторе Криппене, о которых вы говорили с Дувом. Пайкрофт счел, что вы оба расставили ему тончайшую ловушку, и сам совершил над собой правосудие.
   После продолжительного молчания Гэмфри Баккет продолжал:
   – У каждого в жизни есть тайна, у одних преступная, у других просто житейская, и лишь несколько жителей Ингершама без страха приняли лондонского полицейского, который, как считалось, явился разоблачать тайны, могущие нарушить извечное спокойствие. Вам ясно, Сигма Тау? Вот где кроется причина Великого Страха Ингершама.
   – Пелли быстро освобождается от разлившихся вод, – сказал Баккет.
   – И разъяснится еще одна тайна? – лукаво спросил Триггс.
   – Если только история Фримантла, этого чудища, вас удовлетворила полностью, – ответил Гэмфри, платя ему той же монетой – иронией.
   – Нет, ни в коем случае, – униженно промямлил Триггс.
   – В сущности, трагическая история Фримантла и его соседа Ревинуса есть история сиамских близнецов. Оба любили Дороги Чемсен… Не стану утверждать, что дама не вела двойной игры, но Ревинус – вдовец, а Фримантл женат, тогда как мисс Чемсен прежде всего хотелось иметь мужа. Поэтому она и связала свои надежды с весельчаком Ревинусом. Они окружают свою связь тайной, совершенно необходимой в условиях маленького городка. Фримантл, человек грубоватый и начисто лишенный воображения, решил прибегнуть к жалкому маскараду, завершению которого вы способствовали!
   – Но воображение у него все-таки было, – запротестовал Триггс. – Ведь он выдумал чудовище Пелли, и оно царило в течение многих лет, наводя ужас на всю округу.
   – Вы в это верите? А если я сообщу вам, что в ночь, когда ваша ловкость во владении палкой восторжествовала над ним, бедняга Фримантл впервые в жизни изображал ужасный персонаж Быка?
   – Как?
   – Связь Ревинуса с Дороги Чемсен началась не вчера. И, как все робкие, ревнивые люди, особенно если они находятся во власти провинциальных условностей, он выслеживал парочку, мучил себя зрелищем их счастья. Фримантл проводил долгие ночи, наблюдая за «Красными Буками», с предосторожностями разыскивал во тьме пустоши влюбленных, искавших уединения.
   И во время своих ночных бдений он столкнулся с Быком, терроризировавшим обитателей Пелли и бродяг в том числе.
   – А! – прошептал Триггс. – Вот в чем дело…
   – Я отыскал цыган. Они разбили свой табор на границе Миддлсекса, там, где остановились воды разлива. Мне удалось завоевать их доверие. Бедным людям приходилось платить ужасную дань чудовищу Пелли, кравшему и убивавшему их детей!
   – Боже, они мне ничего не сказали.
   – Они боялись Чедберна, – ответил Баккет. – Мэр Ингершама не хотел никакой огласки.
   – Ужасно! Надо сделать что-нибудь! – воскликнул Триггс.
   – Пойдемте, – пригласил его бывший шеф.
   Светя фонарем, оба полицейских спустились по спиральной лестнице, ведущей в подземелье ингершамской ратуши.
   Триггс с трудом сдерживал дрожь, чувствуя тьму и сырость; со сводов сыпался мелкий ледяной дождь; во тьме слабо фосфоресцировали таинственные символы; напуганные светом и людьми, грызуны с отвратительным писком разбегались по своим углам.
   Баккет толкнул какую-то дверцу, и из нее пахнуло холодом. Свет фонаря заиграл на блестящих глыбах, в которых Триггс узнал блоки льда.
   – Что это? – с удивлением спросил он.
   – Импровизированный морг, – ответил Баккет.
   Триггс различил маленькое сжавшееся тело, лежавшее на плитах пола.
   – Попробуйте ее опознать, – тихо сказал Баккет, направляя луч фонаря на неподвижное тело.
   Триггс увидел зеленовато-белое лицо с пустыми глазами и странными черными кудрями.
   – Я не знаю ее, – пробормотал он. – Хотя погодите, Баккет, мне все же сдается… Я сказал бы, королева Анна! Тот странный портрет, служивший вывеской магазина сестер Памкинс!
   Баккет осветил труп и медленно произнес:
   – Леди Флоренс Хоннибингл.
   Триггс вскрикнул и вцепился в руку своего друга, умоляя покончить с этим кошмаром.
   Гэмфри Баккет наклонился над покойницей и резко дернул за черные букли; Триггс услышал треск рвущейся материи и увидел в руках шефа парик.
   – Гляньте еще раз.
   Не поддержи Баккет Триггса, тот бы рухнул на миниатюрный ледник.
   Он узнал Дебору Памкинс.
   – Пейте! Пейте этот грог. Слишком горячо? Ничего, Триггс, вам нужно именно такое укрепляющее средство, чтобы прийти в себя и выслушать рассказ об этом чудовище.
   Сигма стал послушнее ребенка; грог обжигал, из глаз катились слезы, но ему стало легче.
   – И все же, Сигма Тау, – нервно рассмеялся Гэмфри Баккет, – вы и есть подлинный победитель ужаса Пелли.
   – Я ничего не понимаю! – жалобно простонал бедняга.
   – А кто, как не С. Т. Триггс, рассказал на традиционной встрече добрых соседей, и не без содействия несравненного мистера Дува, историю о знатной даме, совершившей преступление и удивительно похожей на королеву Анну с вывески гостеприимного дома?
   – Это был я? – захныкал Триггс. – Но разве мог я знать…
   – Дабы не огорчать благородное семейство, ее имя никогда не называлось. И только карточка в секретных архивах Скотленд-Ярда напоминает о леди Хоннибингл. По истечении срока наказания эту отвратительную бабу передали в семейство, которое поручилось за ее поведение. Увы! Она осталась преступницей, превратившись из воровки в кровопийцу, и с помощью страха Ингершама и мании мэра все скрывать начала творить свои преступления.
   – Ее семья, – простонал Триггс, – ее сестры…
   – Нет, ее надзирательницы. Сигма Тау. Дамы Памкинс не сестры гнусной леди. Но вы понимаете, почему они скрылись, услышав вашу болтовню? И почему исчезла вывеска, являвшаяся портретом одной из ее прабабок, которая передала ей как свою внешность, так и свои отвратительные инстинкты?
   – Руфь Памкинс, – выдохнул Триггс, но Баккет прервал его.
   – Еще не все сказано, – заявил он. – Не убивайтесь сверх меры, Сигма Тау.
   Последний воздел к небу дрожащие руки.
   – Вывеску сняли на заре…
   – Ну и что?
   – Не знаю… Мне трудно выразить свою мысль. Я не думаю, что дамы уехали далеко.
   – Не так уж плохо, старина, но всему свое время, как говаривали наши предки. И здесь следует извиниться перед памятью Дороги Чемсен; вы едва не оказались несправедливым к ней, обвинив в покушении на вашу персону. Подлинная виновница покоится на плитах импровизированного морга, который мы только что покинули; вы понимаете, что у нее были все основания покончить со столь опасным человеком, как вы.
   – Но Руфь? – продолжал настаивав незадачливый полицейский.
   – Еще не все сказано, Сигма Тау!
   – Загляните в календарь и скажите, когда над Ингершамом взойдет луна.
   – Точно в одиннадцать тридцать.
   – Обрекаю вас, Триггс, на бодрствование.
   – Мы отправимся на Пелли… – нерешительно начал Сигма, и в голосе его не чувствовалось энтузиазма.
   – Вовсе нет, мы не покинем пределов главной площади. Мы отправимся на выяснение тайны Кобвела.
   Триггс пересчитал на пальцах: тайна Пайкрофта, тайна Фримантла, тайна Ревинуса, тайна сестер Памкинс – все они растаяли словно снежные бабы под солнцем.
   – У нас осталось два убийства, – тихим голосом подытожил он.
   – И кое-какие пустячки… Когда появится наша приятельница-луна? В одиннадцать тридцать? Следует немного подождать, я заказал спектакль на традиционный час – на полночь. Время – лучший целитель, говорят деревенские жители, и вскоре солнце согреет своими лучами славный городок Ингершам, – сказал Гэмфри.
   – Лишенный всех своих тайн, – с сожалением добавил Триггс, осушая кружку эля, – а станет ли он счастливей?
   – Они были бы менее счастливы, не останься у них привидение ратуши.
   – Опять? – воскликнул Триггс.
   – И навсегда, Сигма Тау.
   Триггс, казалось, с интересом погрузился в изучение твердых зеленых горошков в своей тарелке, а также банки с пикулями и горки сухого печенья.
   – Куда же мы идем сегодня ночью? – с трудом выдавил он.
   – В «Галерею Искусств», где Грегори Кобвел умер от страха. Я хочу познакомить вас с той страшной вещью, которая вызвала его смерть.
   – А как мы попадем к Кобвелу? – встревожился Триггс. Ведь мы не можем прибегнуть к взлому, а ордера на…
   – Тю-тю-тю… не будем кипятиться. Я знал, что уважаемая миссис Чиснатт имела дубликаты некоторых ключей. Я нанес ей дружеский визит и забрал их. Когда я уходил, она заклинала меня опасаться Сьюзен Саммерли, дьяволицы, изготовленной из папье-маше, а не из доброго воска.
   – Глупости! – проворчал Триггс.
   – Не думаю, – серьезно ответил его бывший шеф.
   «Великая Галерея Искусств» не изменилась; лишь из-под ног полицейских поднялось пыли больше, чем когда-то поднималось из-под ног покойного Кобвела.
   Они уселись на плюшевый диванчик, и Баккет погасил карманный фонарик. Было достаточно светло. Поднималась луна, и шторы налились зловещим зеленоватым светом.
   Триггс заметил, что манекен Сьюзен Саммерли, по-прежнему задрапированный в голубую мантию, находился на том же месте и его устрашающая тень становилась все отчетливей.
   – Полночь!
   Башенные куранты медленно отбили роковой час.
   Триггс вздрогнул и посмотрел в сторону окна: шторы медленно вздувались.
   – Окно открылось! – прошептал он.
   Баккет пожатием руки принудил его к молчанию.
   В трех шагах от них стояла Сьюзен Саммерли. Она медленно поднимала руку, сжимавшую топор!
   Баккет не шевелился, но чувствовалось, что он внимательно следит за малейшим жестом призрачного воскового чудовища.
   Триггс попятился, хрипя от страха.
   – Ни слова, что бы вы ни увидели, – шепнул Баккет и зажег свет.
   Сьюзен Саммерли стояла рядом, занося топор для смертельного удара.
   Но… Триггс до крови закусил губу, чтобы не нарушить приказа своего шефа. В желтом свете он увидел бледную маску с закрытыми глазами и искривленным ртом, на которой блестели бисеринки пота.
   – Ничего не предпринимайте, – еле слышно шепнул Баккет, она не нанесет удара… она не может этого сделать. Дадим ей возможность спокойно удалиться!
   Страшная фигура действительно отступила к окну и исчезла за шторами. И тогда Сигма Триггс увидел манекен, спокойно стоявший на своем месте с невинной улыбкой на устах.
   – Вы узнали ее? – спросил Баккет.
   – Лавиния Чемсен! – простонал Триггс.
   – Вот почему Кобвел умер от страха. И если бы я не знал, что сердце у вас крепче, чем у несчастного владельца «Великой Галереи», я бы не подверг вас такому испытанию.
   – Но мне это ни о чем не говорит. Напротив!
   – Ба! Вы не такой уж профан и понимаете, что мисс Чемсен страдает лунатизмом и очень восприимчива к гипнозу.
   Затворите окно, Триггс, и закройте задвижку, хотя нам нечего бояться повторного визита странного существа. Зажгите свечи в этом подсвечнике, и поболтаем в свое удовольствие. Я открою вам престранный механизм драмы, приведшей к смерти Грегори Кобвела, вызвавший еще одну смерть, механизм, который приведет нас к разгадке последних тайн Ингершама.
   – Следите за ходом моего повествования.
   В тот памятный жаркий и солнечный день Грегори Кобвел развлекался тем, что пускал солнечные зайчики.
   Лучик попал в окошечко некоего закутка ратуши, которое до сего времени не привлекало внимания антиквара.
   Он увидел там нечто необычное и захотел рассмотреть все повнимательней. Поэтому взял мощный бинокль и увидел то, из-за чего ему пришлось умереть!
   Станок, стол, рисующая рука и пачка фальшивых банкнот – в ратуше Ингершама Грегори Кобвел наткнулся на мастерскую фальшивомонетчиков.
   Кобвел – человек честный, но преступная рука принадлежала другу, который часто навещал его дом, разделял его вкус к коллекционированию и к которому он испытывал смутную нежность.
   – Лавиния Чемсен!
   – В ратуше, стало известно, что их увидели.
   И Кобвел был обречен.
   Среди ночи перед ним возникла Лавиния Чемсен, одетая в темную мантию, с топором в руке, и вызвала у Кобвела приступ ужаса.
   Его убил страх…
   – Иначе его убил бы топор Лавинии Чемсен! – воскликнул Триггс.
   – Нет, – медленно продолжал Баккет. – Нет, она бы его не убила, она не смогла бы этого сделать. Лавиния Чемсен не преступница! Скажем так, страх наилучшим образом послужил целям преступления… И я спросил себя, не предусмотрел ли все это чей-то дьявольский ум!
   – Сигма Тау!
   – Слушаю вас, шеф.
   – Конечно, Лавиния Чемсен принимала участие в преступных работах, проходивших в закутках древней ратуши. В глазах закона она сообщница преступления, но я склонен преуменьшить ее вину. На бедняжку оказывалось губительное воздействие, и это снимает с нее львиную долю ответственности. Теперь вспомните о двух маленьких ожогах кислотой…