Страница:
Жан Рэ
Майенская псалтирь
Обреченные редко заботятся о красоте слога: подводя итог своей жизни, они силятся говорить сжато и точно.
Умирающий Баллистер лежал в рубке рыболовного судна «Норд–Капер» из Гремсби.
Жизнь уходила пурпурными своими путями, и мы напрасно старались их перекрыть. Лихорадки у Баллистера не было, голос звучал ровно. Видел ли он бинты и таз с мутно–красной водой? Вряд ли: отрешенные глаза следили за картинами далекими и зловещими.
Рейнс, радист, записывал его слова.
Этот Рейнс посвящал все свободное время сочинению сказок и эссе для эфемерных литературных журналов и брошюр благотворительных обществ. Если вы когда–нибудь раскрывали серию «Патерностер Роу», вы наверняка натыкались на чепуху Арчибальда Рейнса.
Поэтому не удивляйтесь несколько стилизованной записи монолога смертельно раненного моряка. Это вина Рейнса – литератора никудышного, как вы понимаете. Одно я могу утверждать точно: все факты, изложенные Баллистером, были выслушаны четырьмя членами экипажа «Норд–Капера»: капитаном Бенджаменом Кормоном, его помощником Джоном Коперлендом, механиком Эфраимом Розом – вашим покорным слугой – и вышеупомянутым Арчибальдом Рейнсом.
Баллистер рассказывал:
– Я встретил школьного учителя в таверне «Лихие ребята». Там мы заключили сделку, там я получил инструкции.
Надо сказать, настоящие моряки не часто швартуются в «Лихих ребятах» – больше лодочники и разные бродяги. Обшарпанный фасад этой таверны отражается в воде ливерпульского арьердока, где постоянно торчит парочка баржей или одномачтовых суденышек.
Я внимательно рассматривал отлично вычерченный план маленькой шхуны. Потом сказал:
– Это почти яхта. Скорость, должно быть, приличная. Корма широкая, хорошо: при попутном ветре это обеспечит ловкий маневр.
– Есть еще вспомогательный мотор, – добавил школьный учитель.
Я поморщился, так как беспредельно любил море и признавал только парусную навигацию. Потом снова принялся рассматривать план.
– Так. Верфи Галетт и Галетт, Глазго, спуск на воду 1909 года. Что ж, оснастка продумана толково. Шести человек хватит за глаза. Эти шестьдесят тонн будут держаться на воде не хуже пакетбота.
Школьный учитель довольно улыбнулся и заказал выпивку.
– Только зачем вы убрали название «Ара»? Звучит приятно, да и птица красивая.
– Видите ли, – засмеялся он, – это вопрос деликатный. Долг благодарности, если хотите.
– Значит, шхуна теперь называется «Майенская псалтирь». Любопытно… Оригинально во всяком случае.
Алкоголь развязал учителю язык.
– Дело не в этом. Год назад умер мой двоюродный дед и оставил мне в наследство чемодан, битком набитый старыми книгами.
Я только присвистнул.
– Погодите! Я их перебирал без особой радости, как вдруг одна книга привлекла мое внимание. Это была инкунабула.
– Как вы сказали?
– Инкунабула, – повторил он и снисходительно пояснил. – Так называют книгу, изданную в первую эпоху книгопечатания. Я едва мог поверить глазам: на ней стояла сигнатура Фуста и Шеффера! Имена вам ничего не скажут, но представьте: это были компаньоны Гутенберга – изобретателя книгопечатания, а в руках я держал изданный в конце пятнадцатого века редчайший роскошный экземпляр знаменитой «Майенской псалтири».
Я попытался изобразить внимание на своей физиономии.
– Заметьте, Баллистер, – продолжал учитель, слегка прищурившись, – эта книжонка стоит целое состояние.
– Ну да! – я мгновенно насторожился.
– Солидную пачку фунтов стерлингов. Хватило на покупку «Ары» и с лихвой осталось для найма экипажа из шести человек, чтобы совершить задуманное мной плаванье. Вот почему я решил заново окрестить наше суденышко и дать ему столь редкое имя, непонятное морякам. Но вы–то теперь понимаете?
Еще бы не понять. Я только пробормотал пару слов насчет величия его души и рассудительно добавил:
– И все–таки логичней было бы окрестить шхуну именем бесценного дядюшки: потому как…
Он вдруг злобно расхохотался, чего я никак не ожидал от образованного человека. Затем деловито сдвинул брови:
– Вы поедете в Глазго. Вы проведете шхуну проливом Норт–Минч до мыса Рат.
– Опасно, я вам скажу.
– Я выбрал именно вас, Баллистер, так как вы знаете эти рифы.
Нельзя больше польстить моряку, нежели сказать, что он знает пролив Минч – гибельную бушующую горловину. Сердце мое возликовало.
– Что правда, то правда. Я–таки поободрал шкуру между Чикеном и Тимпан Хидом.
– К югу от мыса Рат вы найдете хорошо защищенную бухточку, известную лишь контрабандистам. Ее называют Биг–тоэ. На картах ее искать бесполезно.
Я воззрился на него с откровенным восхищением.
– Черт возьми! Такое знание вам может дорого обойтись. Вы будете вознаграждены вниманием таможенников да и парочкой ножевых ударов. На берегу попадаются застенчивые ребята.
Он небрежно махнул рукой.
– Я буду вас ждать в Биг–тоэ.
– А затем?
Он указал точно на запад.
– Н–да…а, – протянул я, – вот это дыра. Кругом ничего, кроме горбатых рифов. И ни дымка на горизонте, сколько ни пяль глаза.
– Вот и хорошо. Просто великолепно. Я понимающе подмигнул.
– Ну что ж. Это ваше частное дело. А я не люблю вмешиваться в частные дела, особенно если денежки вперед.
– Полагаю, вы заблуждаетесь насчет моих дел, Баллистер. Они имеют отношение, как бы вам объяснить… отношение к науке, но я хотел бы держать их в тайне от назойливых ученых, которым ничего не стоит присвоить чужое открытие. Ну и хватит об этом. Заплачу сколько потребуется, даже больше.
Мы занялись выпивкой. Молча. Я, признаться, был удивлен, что в такой заплесневелой хибаре для пресноводных недоносков, как эти «Лихие ребята», подают приличные напитки. Потом мы принялись беседовать насчет экипажа, но как–то невпопад.
– Я в морском деле ничего не смыслю, – заявил мой партнер, – так что на меня не рассчитывайте. Я школьный учитель и привык работать головой.
– Уважаю ученость. Не хочу хвастаться, но и сам в этом деле не промах. Школьный учитель. Отличная профессия.
– Да, я преподаю в Йоркшире. Я от души засмеялся.
– Прямо Сквирс, владелец школы в Йоркшире. Помните «Николаса Никльби»? Нет, нет, вы нисколько не похожи на этого мерзкого типа. Постойте, дайте–ка сообразить!
Я внимательно оглядел упрямое костистое лицо, густую шевелюру, запавшие глаза угрюмой обезьяны, строгий опрятный костюм.
– Так и есть! Хедстон из «Нашего общего друга».
– Бросьте, – проворчал он. – Я пришел сюда не за тем, чтобы слушать разные гадости на свой счет. Храните литературные воспоминания про себя, друг Баллистер, мне нужен моряк, а не книгочей. С книгами я как–нибудь и сам разберусь.
– Пардон, – возразил я обиженно, поскольку в моей среде меня уважали за начитанность. – Пардон, не вы один получили образование. У меня в кармане диплом капитана каботажного плаванья.
– Потрясающе, – фыркнул он.
– Не будь этой дурацкой истории с пропажей канатов и ящиков с мылом, где я, поверьте, не при чем, я бы здесь не рядился командовать корытом в шестьдесят тонн.
Он примирительно улыбнулся.
– Я вовсе не хотел вас задеть. Капитан каботажного плаванья – это кое–что.
– Математика, география, гидрография, начала небесной механики. Прямо как у Диккенса: порядком балласта в этом…Баллистере!
На этот раз он искренне засмеялся.
– Я вас недооценил, Баллистер. Хотите еще виски?
– Это мое слабое место.
Я улыбнулся в свою очередь. На столе появилась новая бутылка и дурная минута разошлась, словно дымок из трубки. Я продолжил деловой разговор.
– Теперь насчет экипажа. Во–первых, Турнепс. Фамилия смешная, но ее с честью носит славный малый и отличный моряк. Правда, не так давно он вернулся… ну, в общем, на ступальную мельницу он угодил не по своей воле. Если вам почему–либо…
– Ни в коей мере.
– Тогда все в порядке. Он за деньгами не гонится, а рому выпить всегда не прочь. На качество ему плевать, было бы побольше. Хочу также порекомендовать голландца Стевена. Записной молчун, но ему разорвать причальный канат так же просто, как вам откусить кончик сигары.
– И, конечно, что–нибудь вроде ступальной мельницы?
– У них в стране такого не водится, но эквивалент не исключен.
– Ладно. Как его?
– Стевен.
– Сколько?
– Да не слишком много. Налегает на сухари с беконом и еще обожает вишневый джем. И потому как провизию надо все равно запасать…
– Ладно. Хоть полтонны джема.
– Будет вашим рабом. Так. Я бы предложил Уолкера, да не больно он красив.
– А вы юморист, Баллистер.
– Как сказать. У него откушен нос, отрезано ухо и с подбородком не все в норме. Завсегдатаю музея мадам Тюссо, может, и понравится, а так… А все итальянские матросы, будь они прокляты.
– Хорошо. И кто у вас еще на примете, любезный Баллистер?
– Двое парней что надо. Джелвин и брат Тук.
– Мало Диккенса, еще и Вальтер Скотт!
– Не хотелось говорить, но раз уж вы начали… Брат Тук. Знаю молодца только по этой кличке. Он немного повар, эдакий морской мастер Якоб.
– Превосходно, Баллистер. Вот уж не думал встретить в вашей среде столь интеллигентного человека.
– Джелвин и брат Тук неразлучны. Позовешь одного, откликнется другой, наймешь одного, нанимай другого. Вот такие дела.
Я нагнулся и доверительно зашептал:
– Люди не совсем обыкновенные. Говорят, Джелвин из королевской семьи, а брат Тук вроде преданного слуги в несчастье.
– Значит, вознаграждение должно соответствовать рангу?
– Пожалуй. Когда–то этот самый принц был заправским автомобилистом. Ему бы и заняться вашим вспомогательным мотором, ведь никто другой…
И тут случился маленький эпизод, собственно к делу не относящийся, хотя я о нем часто вспоминал впоследствии. В бар вошел, а вернее влетел, загнанный шквальным порывом ветра, какой–то бедолага. Это был сухопарый малый, длинный, как жердь, взъерошенный и промокший не хуже бродячей собаки. Он спросил стакан джина и с наслаждением поднес к губам. Вдруг раздался звон стекла. Я поднял глаза: парень уставился на моего компаньона с несказанным ужасом, потом прыгнул к двери и нырнул в промозглую тьму, позабыв на стойке полукрону. Похоже, школьный учитель не заметил инцидента, по крайности не подал вида, но я, помнится, все спрашивал себя, какая дикая мысль заставила этого голодранца, этого последнего из последних бросить свои деньги, выронить стакан джина и рвануть из натопленного бара на ледяную улицу?
Один из внезапных юго–восточных бризов, дующих только в этом углу, принес нам за двести миль запах первой ирландской сирени и, действуя вместе с мотором, протолкнул нас к Биг–тоэ. Но здесь настрой и мотив изменились.
Водовороты перекрещивались и свистели наподобие паровых сирен. Лавировать меж бурунов было нелегким делом. Какой–то плавучий островок, заброшенный с просторов Атлантики, яркий, словно майская лужайка, вынырнул из–под бушприта и, ударившись о прибрежную скалу, рассыпался мрачным каскадом гниения и тлена. Сколько раз мы опасались, что ураган, словно единым взмахом гигантской бритвы, срежет мачты «Майенской псалтири». По счастью, этот великолепный парусник держался с элегантностью истинного джентльмена. Пользуясь часовым затишьем, мы завели мотор и таки сумели проскочить в заливчик Биг–тоэ, а через несколько минут разъяренный прилив ринулся по нашему следу, грохнув в корму вспененным изумрудной пылью валом.
– Мы здесь не в очень–то приветливых водах, – сообщил я своему экипажу. – Если на нас наткнутся береговые молодчики, объяснений не миновать, а у них в обычае начинать переговоры ружейными выстрелами. Так что приготовимся ко всему.
И спустя некоторое время молодчики действительно появились, правда, на свою беду, хотя беда эта показалась нам сколь тревожной, столь и загадочной.
Турнепс ловил на удочку палтуса, Стевен уходил за прибрежные скалы в дикие и пустынные ланды: зачастую, будто щелканье кнута, слышались выстрелы его ружья. Он возвращался с куропаткой либо с тетеревом, иногда приносил зайца и почти всегда – пятнистых кроликов, восхитительных на вкус.
Школьный учитель не появлялся, что, честно говоря, нас мало заботило: уплачено было за шесть недель вперед новенькими бумажками по фунту или десять шиллингов, и Турнепс клялся исчезнуть отсюда лишь с последней каплей рома.
Однажды утром положение изменилось.
Стевен наполнял бочонок пресной водой, когда в ушах пропела острая свистящая нота и в нескольких дюймах от его физиономии разлетелся кусок скалы. Стевен торопиться не любил: он вошел в бухточку, задрал голову, проследил за синей струйкой дыма, тянущейся от расселины у вершины и, презрев резкие коварные всплески, спокойно добрался до шхуны вплавь. Потом вошел в рубку и заявил:
– Похоже, стреляют.
Несколько отрывистых ударов по обводу правого борта подтвердили его слова.
Я снял карабин, выскочил на палубу и тут же пригнул голову – пуля взвизгнула, как струна под туго натянутым смычком; от второй разлетелось несколько щепок и звякнула бронзовая скоба у гика. Я поднял дуло на уровень расселины, указанной Стевеном, где висели клочья дыма от добротного черного пороха, как вдруг стрельба прекратилась, послышались проклятья и крики ужаса.
Потом глухо и гулко отозвался красный песок пляжа – я даже вздрогнул от брезгливого страха: на берегу распластался человек, упавший с обрыва высотой футов в триста. Искалеченное тело почти целиком ушло в песок. Судя по грубой кожаной куртке, он был из шайки мародеров, обычно подстерегающих кораблекрушения у мыса Рат. Я все смотрел на него, пока Стевен не тронул меня за плечо:
– Еще один на подходе.
В небе на мгновение застыла и ринулась вниз нелепая, скрюченная фигура: так большая морская птица, застигнутая свинцом и внезапно побежденная собственным весом, теряет величавую плавность и падает, крутясь и кувыркаясь.
И еще раз берег отозвался глухо и гулко. Человек корчился несколько секунд. Его рот пузырился кровью, лицо запрокинулось к солнцу. Стевен медленно протянул руку к скалистой круче и сказал чуть дрогнувшим голосом:
– Третий.
Пронзительный вой резанул нервы. Над самой вершиной показались плечи и спина: кто–то наудачу махал руками и ногами, отбиваясь от невидимого противника, потом пружинисто взлетел, словно выброшенный из катапульты. Тело уже покоилось рядом с другими, а крик отчаянья еще кружил над нами, ввинчиваясь в оцепенелую тишину.
Мы стояли не шевелясь.
– Так дело не пойдет! – взорвался Джелвин. – Хоть эти гады и решили нас кокнуть, я за них отомщу. Мистер Баллистер, дайте карабин. Брат Тук, где ты?
Бритая голова вынырнула из отверстия люка.
– Брат Тук стоит охотничьего пса, – пояснил Джелвин, – вернее, десяти охотничьих псов. Он чует дичь издалека. Это феномен.
– Ну, старина, что скажешь насчет дичи? Брат Тук высвободил круглый массивный торс и прямо–таки подкатился к планширу. Он внимательно посмотрел на трупы и поморщился от недоумения, изумления, страха.
– Да что с тобой? – Джелвин принужденно засмеялся. – Можно подумать, ты никогда не видел мертвецов. Ты похож на девицу, которую ущипнули в церкви.
– При чем тут церковь, – прохрипел брат Тук. Тут такое творится. Стреляйте, монсеньор! Стреляйте в дыру наверху!
Разъяренный Джелвин повернулся к нему.
– Опять это дурацкое прозвище! Сколько раз тебе говорить!…
Брат Тук покачал головой.
– Поздно. Слишком поздно.
– Что поздно? – спросил я.
– Это исчезло из расселины.
– Что исчезло?
Брат Тук взглянул на меня исподлобья.
– Не знаю. Теперь этого нет.
Я перестал его спрашивать. С вершины скалы послышался свист. В расселине метнулась тень.
Джелвин вскинул карабин, но я перехватил дуло.
– Стойте!
Из расселины шла зигзагом тропинка, незамеченная нами поначалу. На берег спускался школьный учитель.
Шхуна шла на северо–запад.
– Вон тот мыс, похоже, на севере Исландии, – заметил я Джелвину.
Он внимательно посмотрел на карту.
– Не думаю. Скорее, это Гренландия.
– Ну и черт с ним. Нам–то какая печаль. Он столь же беззаботно пожал плечами.
Мы покинули Биг–тоэ в ясную погоду – далекие горы Росс нежили свои бурые вершины в безоблачном небе. Встречные корабли попадались редко; днем наш курс пересек парусник, на палубе которого торчало с десяток безобразных ублюдков – их приплюснутые носы выдавали уроженцев Гебрид; вечером сзади по бакборту на всех парусах промчался красивый двухмачтовик.
На следующий день море заволновалось: с наветренной стороны показался датский пароход – его так заволокло дымом, что мы не смогли прочесть названия. Это было последнее судно, замеченное нами. Правда, на рассвете третьего дня на юге закурчавились два дымка – сторожевого британского авизо, по мнению Уолкера. И больше ничего.
К вечеру того же дня совсем низко, почти касаясь верхушек мачт, пролетел поморник. С тех пор мы не видели никаких признаков жизни.
Школьный учитель пригласил меня в каюту.
Сам он не выпил ни капли. Куда девался приятный собутыльник из «Лихих ребят»? Но, как вежливый и хорошо воспитанный человек, он то и дело подливал мне виски и пока я пил, сосредоточенно разглядывал свою книгу.
Вообще я сохранил мало воспоминаний об этих монотонных днях. Однако люди казались озабоченными, особенно после неприятного инцидента, случившегося однажды вечером.
Мы все разом и в одно и то же время почувствовали тошноту, настолько острую, что Турнепс заорал об отравлении. Я приказал ему замолчать. Недомогание, кстати сказать, быстро исчезло, вскорости мы забыли о нем, так как из–за легкого шторма пришлось брасопить паруса.
Начался восьмой день вояжа.
– Мистер Баллистер, мы бы хотели поговорить не с капитаном, а с напарником по лебедке, которым вы были для каждого из нас.
– Вот так вступление, – засмеялся я.
– Это чтобы, значит, по честности, – вставил Уолкер, и пародия на улыбку еще более исказила его жуткое лицо.
– Ну!
– Неладное творится вокруг, – продолжал Джелвин, – и самое худшее, что никто из нас ничего не может понять.
Я хмуро огляделся и неожиданно протянул ему руку.
– Ваша правда, Джелвин, я это чувствую, как и вы.
Все стеснились возле меня, обнаружив союзника в капитане.
– Посмотрите на море, мистер Баллистер.
– Вижу, как и вы, – пробормотал я и опустил голову.
Что тут добавить! Уже два дня море на себя не похоже.
За двадцать лет навигации я не видел ничего подобного ни под какими широтами. Его пересекают полосы немыслимых цветов, там и сям закручиваются воронки, при полном затишье вздымается огромная одинокая волна: из невесть откуда рожденного буруна доносится хриплый хохот, заставляющий людей вздрагивать и оборачиваться.
– Ни одной птицы на горизонте, – вздохнул брат Тук.
Верно.
– Вчера вечером, – продолжал он, – крысы, что гнездились в отсеке для съестных припасов, выскочили на палубу, сцепились и единым комом покатились в воду. Такого я никогда не видел.
– Никогда, – подтвердили остальные.
– Я в этих местах сколько раз бывал, – выступил Уолкер, – и в это самое время. Здесь должно быть черным–черно от перелетной синьги, да и тюленей не счесть. А посмотрите–ка?
– Вы вчера вечером на небо глядели, мистер Баллистер? – спросил Джелвин.
– Нет, – сконфузился я.
Вчера вечером я так нагрузился в компании молчаливого учителя, что не смог подняться на палубу. Даже сейчас мигрень ломила мне череп.
Турнепс в сердцах плюнул.
– Куда этот дьявол затащил нас?
– Дьявол – верное слово, – прибавил флегматик Стевен.
Каждый что–то прибавил без всякого проку и толку. Я принял неожиданное решение.
– Послушайте, Джелвин. Я, понятно, здесь капитан, это так, но не стыжусь признаться перед всеми, что вы самый толковый человек на борту и моряк, каких мало.
Джелвин иронически улыбнулся.
– И что же?
– Полагаю, вам известно побольше нашего.
– Нет, – ответил он откровенно. – Вот брат Тук – другое дело. Как я уже говорил, он чувствует некоторые вещи, хотя и не может их объяснить. Он, если можно так выразиться, слышит запах опасности. Говори, брат Тук.
– Легко сказать, говори. Что–то стягивается вокруг нас, что–то… хуже смерти.
Мы в ужасе переглянулись.
– Школьный учитель, – брат Тук понизил голос, – к этому причастен.
Я не удержался и схватил Джелвина за руку.
– Джелвин, у меня не хватит духу! Пойдите к нему вы. Сейчас.
– Хорошо.
Он спустился. Мы услышали стук в каюту школьного учителя. Еще стук. Потом дверь скрипнула.
Через минуту Джелвин поднялся. Он был бледен и растерян.
– Его там нет… Обыщите шхуну. Здесь далеко не спрячешься.
Мы обшарили судно, потом вернулись на палубу и воззрились друг на друга с тоскливым недоумением. Школьный учитель исчез.
От изумления у меня голова пошла кругом.
Море – пенистое и рокочущее – объяло невиданное небо. Наши глаза тщетно рыскали в поисках знакомых созвездий. Новые конфигурации новых звезд слабо мерцали в серебристых изломах ужасающей черной бездны.
– Господи Иисусе! Где мы? Тяжелые облака заволакивали небо.
Так, пожалуй, лучше, – холодно сказал Джелвин. – Не стоит им видеть всего этого. Где мы? Откуда мне знать. Дадим машине задний ход. А впрочем, какой смысл, мистер Баллистер? Я стиснул ладонями голову.
– Уже два дня компас бездействует.
– Знаю.
– Но где мы, где?
Джелвин позволил себе усмехнуться.
– Успокойтесь, мистер Баллистер. Вы капитан, не забывайте. Куда нас занесло? Понятия не имею. Могу лишь выдвинуть гипотезу – этим ученым словом часто оправдывают фантазии самые невероятные.
– Говорите. Предпочитаю услышать любую дьявольщину, только не распроклятое «понятия не имею».
– Похоже, мы заплыли в другую перспективу бытия. Вы сейчас поймете, что я хочу сказать, так как смыслите в математике. Наш обычный трехмерный мир потерян для нас, а этот я могу определить как мир энного измерения. Неубедительно, отвлеченно, скажете вы. А что еще придумаешь? Если бы, к примеру, с помощью какой–либо магии или неведомой науки нас перенесло на Марс, Юпитер или даже Альдебаран, это не помешало бы нам увидеть знакомые созвездия в некоторых регионах неба.
– Но солнце… – прервал я.
– Подобие, совпадение в бесконечности, эквивалентная звезда, возможно. Впрочем, все это предположения, банальности, пустые слова. И поскольку в этом чужом мире мы сможем так же хорошо умереть, как и в нашем, не вижу оснований терять хладнокровие.
Тут я обозлился окончательно.
– Умереть! Черта с два! Я буду драться за свою шкуру.
– С кем? – спросил он насмешливо. Потом прибавил:
– Брат Тук говорил, что нас окружают вещи похуже смерти. И знаете, его мнением не следует пренебрегать в минуту опасности.
Я вернулся к его теории:
– Итак, энное измерение…
– Ради Бога, – поморщился он, – не придавайте особого значения моей гипотезе. Я только хотел сказать следующее: ничто не доказывает, что творение замкнуто в наших трех вульгарных измерениях. Так же, как мы не замечаем существ идеально плоских, живущих в поверхности, или, допустим, линеарных, так же точно нас не замечают обитатели четвертого измерения. У меня сейчас нет настроения, мистер Баллистер, читать вам лекцию по гипергеометрии, но совершенно ясно, что мы способны иметь некоторое представление о пространствах, отличных от нашего. Возьмите сновидения, где нечто единое непонятным образом сочетает настоящее с прошлым и, возможно, будущим. Или структура атома… Нет ничего абсурдного в гипотезе существования инородных пространств, где жизнь образует головокружительные и таинственные формации.
Он устало провел ладонью по волосам.
– С какой целью этот субъект затащил нас сюда – в страну неведомых звезд? Каким образом он исчез, и главное – почему?
Тут я хлопнул кулаком по лбу. Мне припомнилось поведение брата Тука в Биг–тоэ и выражение мучительного страха на лице того бедолаги из «Лихих ребят». Я рассказал все это Джелвину, но он только покачал головой.
Умирающий Баллистер лежал в рубке рыболовного судна «Норд–Капер» из Гремсби.
Жизнь уходила пурпурными своими путями, и мы напрасно старались их перекрыть. Лихорадки у Баллистера не было, голос звучал ровно. Видел ли он бинты и таз с мутно–красной водой? Вряд ли: отрешенные глаза следили за картинами далекими и зловещими.
Рейнс, радист, записывал его слова.
Этот Рейнс посвящал все свободное время сочинению сказок и эссе для эфемерных литературных журналов и брошюр благотворительных обществ. Если вы когда–нибудь раскрывали серию «Патерностер Роу», вы наверняка натыкались на чепуху Арчибальда Рейнса.
Поэтому не удивляйтесь несколько стилизованной записи монолога смертельно раненного моряка. Это вина Рейнса – литератора никудышного, как вы понимаете. Одно я могу утверждать точно: все факты, изложенные Баллистером, были выслушаны четырьмя членами экипажа «Норд–Капера»: капитаном Бенджаменом Кормоном, его помощником Джоном Коперлендом, механиком Эфраимом Розом – вашим покорным слугой – и вышеупомянутым Арчибальдом Рейнсом.
Баллистер рассказывал:
– Я встретил школьного учителя в таверне «Лихие ребята». Там мы заключили сделку, там я получил инструкции.
Надо сказать, настоящие моряки не часто швартуются в «Лихих ребятах» – больше лодочники и разные бродяги. Обшарпанный фасад этой таверны отражается в воде ливерпульского арьердока, где постоянно торчит парочка баржей или одномачтовых суденышек.
Я внимательно рассматривал отлично вычерченный план маленькой шхуны. Потом сказал:
– Это почти яхта. Скорость, должно быть, приличная. Корма широкая, хорошо: при попутном ветре это обеспечит ловкий маневр.
– Есть еще вспомогательный мотор, – добавил школьный учитель.
Я поморщился, так как беспредельно любил море и признавал только парусную навигацию. Потом снова принялся рассматривать план.
– Так. Верфи Галетт и Галетт, Глазго, спуск на воду 1909 года. Что ж, оснастка продумана толково. Шести человек хватит за глаза. Эти шестьдесят тонн будут держаться на воде не хуже пакетбота.
Школьный учитель довольно улыбнулся и заказал выпивку.
– Только зачем вы убрали название «Ара»? Звучит приятно, да и птица красивая.
– Видите ли, – засмеялся он, – это вопрос деликатный. Долг благодарности, если хотите.
– Значит, шхуна теперь называется «Майенская псалтирь». Любопытно… Оригинально во всяком случае.
Алкоголь развязал учителю язык.
– Дело не в этом. Год назад умер мой двоюродный дед и оставил мне в наследство чемодан, битком набитый старыми книгами.
Я только присвистнул.
– Погодите! Я их перебирал без особой радости, как вдруг одна книга привлекла мое внимание. Это была инкунабула.
– Как вы сказали?
– Инкунабула, – повторил он и снисходительно пояснил. – Так называют книгу, изданную в первую эпоху книгопечатания. Я едва мог поверить глазам: на ней стояла сигнатура Фуста и Шеффера! Имена вам ничего не скажут, но представьте: это были компаньоны Гутенберга – изобретателя книгопечатания, а в руках я держал изданный в конце пятнадцатого века редчайший роскошный экземпляр знаменитой «Майенской псалтири».
Я попытался изобразить внимание на своей физиономии.
– Заметьте, Баллистер, – продолжал учитель, слегка прищурившись, – эта книжонка стоит целое состояние.
– Ну да! – я мгновенно насторожился.
– Солидную пачку фунтов стерлингов. Хватило на покупку «Ары» и с лихвой осталось для найма экипажа из шести человек, чтобы совершить задуманное мной плаванье. Вот почему я решил заново окрестить наше суденышко и дать ему столь редкое имя, непонятное морякам. Но вы–то теперь понимаете?
Еще бы не понять. Я только пробормотал пару слов насчет величия его души и рассудительно добавил:
– И все–таки логичней было бы окрестить шхуну именем бесценного дядюшки: потому как…
Он вдруг злобно расхохотался, чего я никак не ожидал от образованного человека. Затем деловито сдвинул брови:
– Вы поедете в Глазго. Вы проведете шхуну проливом Норт–Минч до мыса Рат.
– Опасно, я вам скажу.
– Я выбрал именно вас, Баллистер, так как вы знаете эти рифы.
Нельзя больше польстить моряку, нежели сказать, что он знает пролив Минч – гибельную бушующую горловину. Сердце мое возликовало.
– Что правда, то правда. Я–таки поободрал шкуру между Чикеном и Тимпан Хидом.
– К югу от мыса Рат вы найдете хорошо защищенную бухточку, известную лишь контрабандистам. Ее называют Биг–тоэ. На картах ее искать бесполезно.
Я воззрился на него с откровенным восхищением.
– Черт возьми! Такое знание вам может дорого обойтись. Вы будете вознаграждены вниманием таможенников да и парочкой ножевых ударов. На берегу попадаются застенчивые ребята.
Он небрежно махнул рукой.
– Я буду вас ждать в Биг–тоэ.
– А затем?
Он указал точно на запад.
– Н–да…а, – протянул я, – вот это дыра. Кругом ничего, кроме горбатых рифов. И ни дымка на горизонте, сколько ни пяль глаза.
– Вот и хорошо. Просто великолепно. Я понимающе подмигнул.
– Ну что ж. Это ваше частное дело. А я не люблю вмешиваться в частные дела, особенно если денежки вперед.
– Полагаю, вы заблуждаетесь насчет моих дел, Баллистер. Они имеют отношение, как бы вам объяснить… отношение к науке, но я хотел бы держать их в тайне от назойливых ученых, которым ничего не стоит присвоить чужое открытие. Ну и хватит об этом. Заплачу сколько потребуется, даже больше.
Мы занялись выпивкой. Молча. Я, признаться, был удивлен, что в такой заплесневелой хибаре для пресноводных недоносков, как эти «Лихие ребята», подают приличные напитки. Потом мы принялись беседовать насчет экипажа, но как–то невпопад.
– Я в морском деле ничего не смыслю, – заявил мой партнер, – так что на меня не рассчитывайте. Я школьный учитель и привык работать головой.
– Уважаю ученость. Не хочу хвастаться, но и сам в этом деле не промах. Школьный учитель. Отличная профессия.
– Да, я преподаю в Йоркшире. Я от души засмеялся.
– Прямо Сквирс, владелец школы в Йоркшире. Помните «Николаса Никльби»? Нет, нет, вы нисколько не похожи на этого мерзкого типа. Постойте, дайте–ка сообразить!
Я внимательно оглядел упрямое костистое лицо, густую шевелюру, запавшие глаза угрюмой обезьяны, строгий опрятный костюм.
– Так и есть! Хедстон из «Нашего общего друга».
– Бросьте, – проворчал он. – Я пришел сюда не за тем, чтобы слушать разные гадости на свой счет. Храните литературные воспоминания про себя, друг Баллистер, мне нужен моряк, а не книгочей. С книгами я как–нибудь и сам разберусь.
– Пардон, – возразил я обиженно, поскольку в моей среде меня уважали за начитанность. – Пардон, не вы один получили образование. У меня в кармане диплом капитана каботажного плаванья.
– Потрясающе, – фыркнул он.
– Не будь этой дурацкой истории с пропажей канатов и ящиков с мылом, где я, поверьте, не при чем, я бы здесь не рядился командовать корытом в шестьдесят тонн.
Он примирительно улыбнулся.
– Я вовсе не хотел вас задеть. Капитан каботажного плаванья – это кое–что.
– Математика, география, гидрография, начала небесной механики. Прямо как у Диккенса: порядком балласта в этом…Баллистере!
На этот раз он искренне засмеялся.
– Я вас недооценил, Баллистер. Хотите еще виски?
– Это мое слабое место.
Я улыбнулся в свою очередь. На столе появилась новая бутылка и дурная минута разошлась, словно дымок из трубки. Я продолжил деловой разговор.
– Теперь насчет экипажа. Во–первых, Турнепс. Фамилия смешная, но ее с честью носит славный малый и отличный моряк. Правда, не так давно он вернулся… ну, в общем, на ступальную мельницу он угодил не по своей воле. Если вам почему–либо…
– Ни в коей мере.
– Тогда все в порядке. Он за деньгами не гонится, а рому выпить всегда не прочь. На качество ему плевать, было бы побольше. Хочу также порекомендовать голландца Стевена. Записной молчун, но ему разорвать причальный канат так же просто, как вам откусить кончик сигары.
– И, конечно, что–нибудь вроде ступальной мельницы?
– У них в стране такого не водится, но эквивалент не исключен.
– Ладно. Как его?
– Стевен.
– Сколько?
– Да не слишком много. Налегает на сухари с беконом и еще обожает вишневый джем. И потому как провизию надо все равно запасать…
– Ладно. Хоть полтонны джема.
– Будет вашим рабом. Так. Я бы предложил Уолкера, да не больно он красив.
– А вы юморист, Баллистер.
– Как сказать. У него откушен нос, отрезано ухо и с подбородком не все в норме. Завсегдатаю музея мадам Тюссо, может, и понравится, а так… А все итальянские матросы, будь они прокляты.
– Хорошо. И кто у вас еще на примете, любезный Баллистер?
– Двое парней что надо. Джелвин и брат Тук.
– Мало Диккенса, еще и Вальтер Скотт!
– Не хотелось говорить, но раз уж вы начали… Брат Тук. Знаю молодца только по этой кличке. Он немного повар, эдакий морской мастер Якоб.
– Превосходно, Баллистер. Вот уж не думал встретить в вашей среде столь интеллигентного человека.
– Джелвин и брат Тук неразлучны. Позовешь одного, откликнется другой, наймешь одного, нанимай другого. Вот такие дела.
Я нагнулся и доверительно зашептал:
– Люди не совсем обыкновенные. Говорят, Джелвин из королевской семьи, а брат Тук вроде преданного слуги в несчастье.
– Значит, вознаграждение должно соответствовать рангу?
– Пожалуй. Когда–то этот самый принц был заправским автомобилистом. Ему бы и заняться вашим вспомогательным мотором, ведь никто другой…
И тут случился маленький эпизод, собственно к делу не относящийся, хотя я о нем часто вспоминал впоследствии. В бар вошел, а вернее влетел, загнанный шквальным порывом ветра, какой–то бедолага. Это был сухопарый малый, длинный, как жердь, взъерошенный и промокший не хуже бродячей собаки. Он спросил стакан джина и с наслаждением поднес к губам. Вдруг раздался звон стекла. Я поднял глаза: парень уставился на моего компаньона с несказанным ужасом, потом прыгнул к двери и нырнул в промозглую тьму, позабыв на стойке полукрону. Похоже, школьный учитель не заметил инцидента, по крайности не подал вида, но я, помнится, все спрашивал себя, какая дикая мысль заставила этого голодранца, этого последнего из последних бросить свои деньги, выронить стакан джина и рвануть из натопленного бара на ледяную улицу?
* * *
Погожим днем ранней весны пролив НортМинч раскрылся перед нами на удивление гостеприимно. Шалые подводные течения кое–где давали о себе знать, но их легко было заметить по зеленым спинам, бугристым, как туловища издыхающих рептилий.Один из внезапных юго–восточных бризов, дующих только в этом углу, принес нам за двести миль запах первой ирландской сирени и, действуя вместе с мотором, протолкнул нас к Биг–тоэ. Но здесь настрой и мотив изменились.
Водовороты перекрещивались и свистели наподобие паровых сирен. Лавировать меж бурунов было нелегким делом. Какой–то плавучий островок, заброшенный с просторов Атлантики, яркий, словно майская лужайка, вынырнул из–под бушприта и, ударившись о прибрежную скалу, рассыпался мрачным каскадом гниения и тлена. Сколько раз мы опасались, что ураган, словно единым взмахом гигантской бритвы, срежет мачты «Майенской псалтири». По счастью, этот великолепный парусник держался с элегантностью истинного джентльмена. Пользуясь часовым затишьем, мы завели мотор и таки сумели проскочить в заливчик Биг–тоэ, а через несколько минут разъяренный прилив ринулся по нашему следу, грохнув в корму вспененным изумрудной пылью валом.
– Мы здесь не в очень–то приветливых водах, – сообщил я своему экипажу. – Если на нас наткнутся береговые молодчики, объяснений не миновать, а у них в обычае начинать переговоры ружейными выстрелами. Так что приготовимся ко всему.
И спустя некоторое время молодчики действительно появились, правда, на свою беду, хотя беда эта показалась нам сколь тревожной, столь и загадочной.
* * *
Восемь дней мы простояли на якоре в бухточке, спокойной, словно утиная заводь. Жили мы отменно, качество провизии и напитков было достойно великосветской яхты. На расстоянии примерно семи взмахов весел таился крохотный пляж красного песка, где пробивался ледяной пресноводный ручеек.Турнепс ловил на удочку палтуса, Стевен уходил за прибрежные скалы в дикие и пустынные ланды: зачастую, будто щелканье кнута, слышались выстрелы его ружья. Он возвращался с куропаткой либо с тетеревом, иногда приносил зайца и почти всегда – пятнистых кроликов, восхитительных на вкус.
Школьный учитель не появлялся, что, честно говоря, нас мало заботило: уплачено было за шесть недель вперед новенькими бумажками по фунту или десять шиллингов, и Турнепс клялся исчезнуть отсюда лишь с последней каплей рома.
Однажды утром положение изменилось.
Стевен наполнял бочонок пресной водой, когда в ушах пропела острая свистящая нота и в нескольких дюймах от его физиономии разлетелся кусок скалы. Стевен торопиться не любил: он вошел в бухточку, задрал голову, проследил за синей струйкой дыма, тянущейся от расселины у вершины и, презрев резкие коварные всплески, спокойно добрался до шхуны вплавь. Потом вошел в рубку и заявил:
– Похоже, стреляют.
Несколько отрывистых ударов по обводу правого борта подтвердили его слова.
Я снял карабин, выскочил на палубу и тут же пригнул голову – пуля взвизгнула, как струна под туго натянутым смычком; от второй разлетелось несколько щепок и звякнула бронзовая скоба у гика. Я поднял дуло на уровень расселины, указанной Стевеном, где висели клочья дыма от добротного черного пороха, как вдруг стрельба прекратилась, послышались проклятья и крики ужаса.
Потом глухо и гулко отозвался красный песок пляжа – я даже вздрогнул от брезгливого страха: на берегу распластался человек, упавший с обрыва высотой футов в триста. Искалеченное тело почти целиком ушло в песок. Судя по грубой кожаной куртке, он был из шайки мародеров, обычно подстерегающих кораблекрушения у мыса Рат. Я все смотрел на него, пока Стевен не тронул меня за плечо:
– Еще один на подходе.
В небе на мгновение застыла и ринулась вниз нелепая, скрюченная фигура: так большая морская птица, застигнутая свинцом и внезапно побежденная собственным весом, теряет величавую плавность и падает, крутясь и кувыркаясь.
И еще раз берег отозвался глухо и гулко. Человек корчился несколько секунд. Его рот пузырился кровью, лицо запрокинулось к солнцу. Стевен медленно протянул руку к скалистой круче и сказал чуть дрогнувшим голосом:
– Третий.
Пронзительный вой резанул нервы. Над самой вершиной показались плечи и спина: кто–то наудачу махал руками и ногами, отбиваясь от невидимого противника, потом пружинисто взлетел, словно выброшенный из катапульты. Тело уже покоилось рядом с другими, а крик отчаянья еще кружил над нами, ввинчиваясь в оцепенелую тишину.
Мы стояли не шевелясь.
– Так дело не пойдет! – взорвался Джелвин. – Хоть эти гады и решили нас кокнуть, я за них отомщу. Мистер Баллистер, дайте карабин. Брат Тук, где ты?
Бритая голова вынырнула из отверстия люка.
– Брат Тук стоит охотничьего пса, – пояснил Джелвин, – вернее, десяти охотничьих псов. Он чует дичь издалека. Это феномен.
– Ну, старина, что скажешь насчет дичи? Брат Тук высвободил круглый массивный торс и прямо–таки подкатился к планширу. Он внимательно посмотрел на трупы и поморщился от недоумения, изумления, страха.
– Да что с тобой? – Джелвин принужденно засмеялся. – Можно подумать, ты никогда не видел мертвецов. Ты похож на девицу, которую ущипнули в церкви.
– При чем тут церковь, – прохрипел брат Тук. Тут такое творится. Стреляйте, монсеньор! Стреляйте в дыру наверху!
Разъяренный Джелвин повернулся к нему.
– Опять это дурацкое прозвище! Сколько раз тебе говорить!…
Брат Тук покачал головой.
– Поздно. Слишком поздно.
– Что поздно? – спросил я.
– Это исчезло из расселины.
– Что исчезло?
Брат Тук взглянул на меня исподлобья.
– Не знаю. Теперь этого нет.
Я перестал его спрашивать. С вершины скалы послышался свист. В расселине метнулась тень.
Джелвин вскинул карабин, но я перехватил дуло.
– Стойте!
Из расселины шла зигзагом тропинка, незамеченная нами поначалу. На берег спускался школьный учитель.
* * *
Мы предоставили школьному учителю прекрасную каюту на корме, а я роскошно устроился в салоне, перетащив туда две кушетки. Учитель затворился в каюте и зарылся носом в книги: на палубу он являлся раз или два в день, непременно приносил секстант и предавался тщательным наблюдениям и вычислениям.Шхуна шла на северо–запад.
– Вон тот мыс, похоже, на севере Исландии, – заметил я Джелвину.
Он внимательно посмотрел на карту.
– Не думаю. Скорее, это Гренландия.
– Ну и черт с ним. Нам–то какая печаль. Он столь же беззаботно пожал плечами.
Мы покинули Биг–тоэ в ясную погоду – далекие горы Росс нежили свои бурые вершины в безоблачном небе. Встречные корабли попадались редко; днем наш курс пересек парусник, на палубе которого торчало с десяток безобразных ублюдков – их приплюснутые носы выдавали уроженцев Гебрид; вечером сзади по бакборту на всех парусах промчался красивый двухмачтовик.
На следующий день море заволновалось: с наветренной стороны показался датский пароход – его так заволокло дымом, что мы не смогли прочесть названия. Это было последнее судно, замеченное нами. Правда, на рассвете третьего дня на юге закурчавились два дымка – сторожевого британского авизо, по мнению Уолкера. И больше ничего.
К вечеру того же дня совсем низко, почти касаясь верхушек мачт, пролетел поморник. С тех пор мы не видели никаких признаков жизни.
Школьный учитель пригласил меня в каюту.
Сам он не выпил ни капли. Куда девался приятный собутыльник из «Лихих ребят»? Но, как вежливый и хорошо воспитанный человек, он то и дело подливал мне виски и пока я пил, сосредоточенно разглядывал свою книгу.
Вообще я сохранил мало воспоминаний об этих монотонных днях. Однако люди казались озабоченными, особенно после неприятного инцидента, случившегося однажды вечером.
Мы все разом и в одно и то же время почувствовали тошноту, настолько острую, что Турнепс заорал об отравлении. Я приказал ему замолчать. Недомогание, кстати сказать, быстро исчезло, вскорости мы забыли о нем, так как из–за легкого шторма пришлось брасопить паруса.
Начался восьмой день вояжа.
* * *
Нет, люди определенно помрачнели и затаились. Конечно, в плаванье мало кто расположен к пустой болтовне, но здесь было что–то другое: их связывало общее чувство беспокойства, страха, подавленности. Напряжение ползло, блуждало, сгущалось тяжелым молчанием. Наконец Джелвин взял слово:– Мистер Баллистер, мы бы хотели поговорить не с капитаном, а с напарником по лебедке, которым вы были для каждого из нас.
– Вот так вступление, – засмеялся я.
– Это чтобы, значит, по честности, – вставил Уолкер, и пародия на улыбку еще более исказила его жуткое лицо.
– Ну!
– Неладное творится вокруг, – продолжал Джелвин, – и самое худшее, что никто из нас ничего не может понять.
Я хмуро огляделся и неожиданно протянул ему руку.
– Ваша правда, Джелвин, я это чувствую, как и вы.
Все стеснились возле меня, обнаружив союзника в капитане.
– Посмотрите на море, мистер Баллистер.
– Вижу, как и вы, – пробормотал я и опустил голову.
Что тут добавить! Уже два дня море на себя не похоже.
За двадцать лет навигации я не видел ничего подобного ни под какими широтами. Его пересекают полосы немыслимых цветов, там и сям закручиваются воронки, при полном затишье вздымается огромная одинокая волна: из невесть откуда рожденного буруна доносится хриплый хохот, заставляющий людей вздрагивать и оборачиваться.
– Ни одной птицы на горизонте, – вздохнул брат Тук.
Верно.
– Вчера вечером, – продолжал он, – крысы, что гнездились в отсеке для съестных припасов, выскочили на палубу, сцепились и единым комом покатились в воду. Такого я никогда не видел.
– Никогда, – подтвердили остальные.
– Я в этих местах сколько раз бывал, – выступил Уолкер, – и в это самое время. Здесь должно быть черным–черно от перелетной синьги, да и тюленей не счесть. А посмотрите–ка?
– Вы вчера вечером на небо глядели, мистер Баллистер? – спросил Джелвин.
– Нет, – сконфузился я.
Вчера вечером я так нагрузился в компании молчаливого учителя, что не смог подняться на палубу. Даже сейчас мигрень ломила мне череп.
Турнепс в сердцах плюнул.
– Куда этот дьявол затащил нас?
– Дьявол – верное слово, – прибавил флегматик Стевен.
Каждый что–то прибавил без всякого проку и толку. Я принял неожиданное решение.
– Послушайте, Джелвин. Я, понятно, здесь капитан, это так, но не стыжусь признаться перед всеми, что вы самый толковый человек на борту и моряк, каких мало.
Джелвин иронически улыбнулся.
– И что же?
– Полагаю, вам известно побольше нашего.
– Нет, – ответил он откровенно. – Вот брат Тук – другое дело. Как я уже говорил, он чувствует некоторые вещи, хотя и не может их объяснить. Он, если можно так выразиться, слышит запах опасности. Говори, брат Тук.
– Легко сказать, говори. Что–то стягивается вокруг нас, что–то… хуже смерти.
Мы в ужасе переглянулись.
– Школьный учитель, – брат Тук понизил голос, – к этому причастен.
Я не удержался и схватил Джелвина за руку.
– Джелвин, у меня не хватит духу! Пойдите к нему вы. Сейчас.
– Хорошо.
Он спустился. Мы услышали стук в каюту школьного учителя. Еще стук. Потом дверь скрипнула.
Через минуту Джелвин поднялся. Он был бледен и растерян.
– Его там нет… Обыщите шхуну. Здесь далеко не спрячешься.
Мы обшарили судно, потом вернулись на палубу и воззрились друг на друга с тоскливым недоумением. Школьный учитель исчез.
* * *
Когда спустилась ночь, Джелвин сделал мне знак подняться на палубу и указал на топсель грот–мачты.От изумления у меня голова пошла кругом.
Море – пенистое и рокочущее – объяло невиданное небо. Наши глаза тщетно рыскали в поисках знакомых созвездий. Новые конфигурации новых звезд слабо мерцали в серебристых изломах ужасающей черной бездны.
– Господи Иисусе! Где мы? Тяжелые облака заволакивали небо.
Так, пожалуй, лучше, – холодно сказал Джелвин. – Не стоит им видеть всего этого. Где мы? Откуда мне знать. Дадим машине задний ход. А впрочем, какой смысл, мистер Баллистер? Я стиснул ладонями голову.
– Уже два дня компас бездействует.
– Знаю.
– Но где мы, где?
Джелвин позволил себе усмехнуться.
– Успокойтесь, мистер Баллистер. Вы капитан, не забывайте. Куда нас занесло? Понятия не имею. Могу лишь выдвинуть гипотезу – этим ученым словом часто оправдывают фантазии самые невероятные.
– Говорите. Предпочитаю услышать любую дьявольщину, только не распроклятое «понятия не имею».
– Похоже, мы заплыли в другую перспективу бытия. Вы сейчас поймете, что я хочу сказать, так как смыслите в математике. Наш обычный трехмерный мир потерян для нас, а этот я могу определить как мир энного измерения. Неубедительно, отвлеченно, скажете вы. А что еще придумаешь? Если бы, к примеру, с помощью какой–либо магии или неведомой науки нас перенесло на Марс, Юпитер или даже Альдебаран, это не помешало бы нам увидеть знакомые созвездия в некоторых регионах неба.
– Но солнце… – прервал я.
– Подобие, совпадение в бесконечности, эквивалентная звезда, возможно. Впрочем, все это предположения, банальности, пустые слова. И поскольку в этом чужом мире мы сможем так же хорошо умереть, как и в нашем, не вижу оснований терять хладнокровие.
Тут я обозлился окончательно.
– Умереть! Черта с два! Я буду драться за свою шкуру.
– С кем? – спросил он насмешливо. Потом прибавил:
– Брат Тук говорил, что нас окружают вещи похуже смерти. И знаете, его мнением не следует пренебрегать в минуту опасности.
Я вернулся к его теории:
– Итак, энное измерение…
– Ради Бога, – поморщился он, – не придавайте особого значения моей гипотезе. Я только хотел сказать следующее: ничто не доказывает, что творение замкнуто в наших трех вульгарных измерениях. Так же, как мы не замечаем существ идеально плоских, живущих в поверхности, или, допустим, линеарных, так же точно нас не замечают обитатели четвертого измерения. У меня сейчас нет настроения, мистер Баллистер, читать вам лекцию по гипергеометрии, но совершенно ясно, что мы способны иметь некоторое представление о пространствах, отличных от нашего. Возьмите сновидения, где нечто единое непонятным образом сочетает настоящее с прошлым и, возможно, будущим. Или структура атома… Нет ничего абсурдного в гипотезе существования инородных пространств, где жизнь образует головокружительные и таинственные формации.
Он устало провел ладонью по волосам.
– С какой целью этот субъект затащил нас сюда – в страну неведомых звезд? Каким образом он исчез, и главное – почему?
Тут я хлопнул кулаком по лбу. Мне припомнилось поведение брата Тука в Биг–тоэ и выражение мучительного страха на лице того бедолаги из «Лихих ребят». Я рассказал все это Джелвину, но он только покачал головой.