Страница:
При менее пагубном принципе, чем необузданный военный деспотизм, империя еще могла бы жить, даже после крушения римских основ со смертью Марка Аврелия, могла бы дать мир христианству веком ранее, чем это последовало, и избегнуть потоков крови, пролитой без всякой пользы Децием и Диоклетианом. Роль римской аристократии была закончена; истощив в I веке все безумия, она изжила во втором, сколько в ней оставалось добродетели. Но скрытые силы великого средиземного союза еще не были истощены. Подобно тому, как после крушения политического сооружения, построенного на правах фамилии Августа, нашлась для восстановления империи провинциальная династия Флавиев, так после крушения здания, основанного на усыновлении членов высшей римской аристократии, нашлись провинциалы, восточные люди, сирийцы, которые восстановили и великое сообщество, всем дававшее мир и выгоду. Септимий Север повторил, без нравственного величия, но не без славы, то, что было сделано Веспасианом.
Конечно, людей этой новой династии нельзя сравнивать с великими императорами II века. Даже Александр Север, не уступающий Антонину и Марку в доброте, гораздо ниже их по уму и благородству. Принцип правительства отвратительный; это заискивание перед легионами напорерыв, возмущение путем подкупа, обращение к солдатам не иначе, как с кошелем в кулаке. Военный деспотизм никогда не принимал форм более бесстыдных; но военный деспотизм может держаться долго. Рядом с этими безобразными зрелищами, под властью этих презираемых сирийских императоров, сколько реформ! Какие успехи в законодательстве и какой день, когда (в царствование Каракаллы) каждый свободный человек, живущий в империи получает равноправность! He следует преувеличивать преимуществ, которые это равенство давало тогда; однако, в политике слова всегда имеют известное значение. Наследство получено было прекрасное. Философы школы Марка Аврелия исчезли, но их заменили юристы. В продолжение ненавистнейших лет, Папиниан, Ульпиан, Павел, Гай, Модестин, Флорентин, Маркиан составляют образцы совершенства и, действительно, создают право будущего. Значительно уступая Траяну и Антонинам со стороны политических традиций, сирийские императоры, именно потому, что они не римляне и не имеют предрассудков римлян, обнаруживают нередко широту ума, которую не могли иметь глубоко консервативные великие императоры II века. Они разрешают и даже поощряют союзы или синдикаты. Доходя в этом направлении до крайностей, они хотели бы ввести кастовое устройство с отличительными костюмами. Они всем открыли доступ в империю. Один из них, сын Маммеи, добрый и трогательыый Александр Север, становится по своей плебейской доброте почти в уровень с добродетелью патрициев лучших веков; самые высокие мысли бледнеют перед прямыми излияниями его сердца. В особенности в религии, так называемые сирийские императоры проявляют неведомую до тех пор широту мыслей и терпимость. Эти эмесские сирийки, прекрасные, умные, смелые до утопии, Юлия Домна, Юлия Меза, Юлия Маммея, Юлия Сосмия не сдержаны никакой традицией, ни общественным приличием. Оне осмеливаютея делать то, на что ни одна римлянка никогда не отваживалась; оне входят в сенат, участвуют в прениях, фактически управляют империей, мечтают о Семирамиде и Нитокрисе. Вот чего бы не сделала Фаустина, несмотря на свое легкомыслие; ее бы удержал такт, сознание смешного, правила хорошего римского общества. Сирийки не отступают ни перед чем. У них является женский сенат, который издает всякие сумасбродства. Римский культ представляется им холодным к незначительным. He связанные с ним никакими семейными узами, и при воображении более сочувственном христианству, эти женщины увлекаются рассказами о путешествии богов по земле. Филострат восхищает их своим Аполлонием. Быть может, оне тайным образом имели сношения с христианами. Между тем, последние почтенные представительницы прежнего общества, как всеми уважаемая старушка, дочь Марка Аврелия, убитая Каракаллой, присутствовали, забытые миром, при оргии, представлявшей такую странную противоположность с воспоминаниями их юности.
Провинции, и в особенности восточные провинции, более деятельные и более возбужденные, чем западные, решительно брали верх. Конечно, Гелиогобал был безумец; однако ж его, мечта о центральном единобожном культе, установленном в Риме и поглощающем все другие культы, показывает, что узкий круг антониновских понятий был вполне сломан. Маммея и Александр Север пойдут дальше; в то самое время, как юристы, со всем спокойствием рутины, будут переписывать свои старые и свирепые правила против свободы совести, сириец император и его мать станут изучать христианство и выражать свое сочувствие к нему. He довольствуясь дарованием безопасности христианам, Александр, с трогательным эклектизмом, вводит Иисуса в свою божницу. Мир, по-видимому, установлен, и притом не так, как при Константине, путем унижения одной из сторон, но путем широкого примирения.
Во всем этом заключалась, конечно, смелая попытка преобразования, с рациональной стороны уступавшая реформе Антонинов, но представлявшая большую вероятность успеха, так как она была гораздо популярнее и ближе к интересам провинций и Востока. В таком демократическом деле, люди без предков, как эти африканцы и сирийцы, имели более шансов успеха, чем неподатливые, безупречные формалисты, какими являлись императоры аристократы. Но глубокий внутренний порок императорской системы проявится в десятый раз. 19 марта 235 года Александр Север был умерщвлен солдатами. Стало ясно, что армия могла отныне выносить только тиранов. Власть последовательно падала от знатных римских фамилий в руки провинциальных офицеров; теперь она перешла к унтер-офицерам и солдатам. До Коммода умерщвляемые императоры были невыносимыми чудовищами; теперь обрекается смерти император добрый, старающийся хотя отчасти восстановить дисциплину, обуздать преступления армии.
Тут начинается полувековой ад (235-284), в котором погибла всякая философия, всякая гражданственность, всякая утонченность чувств. Власть захватывается с молотка, солдатские шайки всевластны, иногда десять тиранов владычествуют одновременно, варвары вторгаются во все трещины расшатанного мира. Афины разрушают древние памятники для сооружения дрянных стен в защиту от готов. Если чем можно доказать, что римская империя была необходима, по самому своему существу, так это именно тем, что она окончательно не рухнула во время этой анархии и сохранила еще настолько дыхания жизни, чтобы ожить под могучим воздействием Диоклетиана и просуществовать еще целые два столетия. Во всех направлениях упадок страшный. В пятьдесят лет разучились ваянию. Латинская литература прекратилась совсем. Точно злой дух насел на это общество, пьет его кровь и жизнь. Христианство тянет к себе все, что получше и настолько же обессиливает гражданскую часть. Армия чахнет по недостаточности хорошего освежения офицерского состава; церковь влечет к себе все. Религиозные и нравственные элементы государства могут очень просто наказать его, если оно не дает им места, которое они считают своим по праву. Им стоит только отстранить себя от дел, гражданское общество останется тогда при одних нравственных подонках, а религия поглощает все лучшее. Вместо отечества, представляющего лишь принцип материальной силы, ищут отечества в идеале или, точнее, в учреждении, которое заменяет прежнюю общину и рухнувшее отечество. Церковь становится исключительною связью душ; и так как бедствия гражданского общества лишь способствуют ее возвеличению, то в этих бедствиях легко утешаются, усматривая в них кару, ниспосылаемую Христом и его святыми.
"Если бы нам позволено было воздавать злом за зло, - говорит Тертуллиан, - одной ночи и нескольких фонарей было бы достаточно для нашего мщения". Были терпеливы, потому что были уверены в будущем. Сегодня мир побивает святых, но завтра святые будут судьями миру. "Всматривайтесь в наши лица, чтобы узнать нас на последнем суде", говорил язычникам один из карфагенских мучеников. "Наше терпение, - говорили более умеренные, последствие уверенности, что мы будем отомщены; оно собирает раскаленные уголья над головами наших врагов. Что за день настанет, вогда Всевышний соберет своих верных, низвергнет виновных в геену и предаст наших гонителей пламени вечного огня! Какое беспредельное зрелище и какому я предамся восторгу, восхищению, смеху. Как я ногами затопаю, когда увижу стенающими в мрачной глубине, с Юпитером и их собственными поклонниками, стольких государей, о которых сказано, что они после смерти вознеслись на небеса и какая радость увидеть судей гонителей имени Господнего, горящими в пламени более жгучем, чем огонь костров, зажженных для христиан!"
Глава 28. Христианство в конце II века - Догма
На протяжении времени от смерти Августа до смерти Марка Аврелия, в мире возникла новая религия, получившая наименование христианства. Сущность этой религии заключается в том, чтобы верить, что последовадо громадное небесное проявление, в лице божественного существа, Иисуса Назареянина, который, после совершенно сверхъестественной жизни, был умерщвлен евреями, своими соотечествонниками, и воскрес в третий день. Победив таким образом смерть, он ожидает, одесную Бога, отца своего, благоприятного часа, чтобы вновь появиться в облаках, председательствовать при всеобщем воскресении, коему его собственное воскресение лишь положило начало, и основать на очистившейся земле царствие Божие, т. е. царство воскресших святых. В ожидании этого, собрание верующих, церковь, представляет как бы общину живущих в настоящее время святых, неизменно управляемую Иисусом. Признавалось, что Иисус передал свою власть апостолам, которые поставили епископов и всю церковную иерархию. Церковь возобнозляет свое общение с Иисусом посредством частицы хлеба и таинства чаши, обряда, установленного самим Иисусом, и в силу коего Иисус, на мгновение, но действительно, является посреди своих. Для утешения верующих в тятостное время ожидания, среди гонений порочного мира, им ниспосылаются сверхъестественные дары Духа Божия, того Духа, который некогда вдохновлял пророков и еще не угас. Они пользуются в особенности чтением книг, открытых Духом, т. е. Библии, Евангелия, Посланий апостольских и тех из писаний новых пророков, которые приняты церковью для чтения в общественных собраниях. Жизнь верующих должна быть жизнью молитвы, аскетизма, отречения, разлуки с миром, так как современный мир управляется киязем зла, Сатаной, и идолопоклонство не что иное, как культ демонов.
Такая религия является прежде всего как происшедшая из иудейства. Ее колыбель - еврейский мессианизм. Первый титул Иисуса, сделавшийся неразлучным с его Именем, есть Христос - греческий перевод еврейского слова Mosih. Великая священная книга нового культа есть еврейская Библия; его праздники, по крайней мере по имени, суть праздники еврейские; его пророческие проявления - продолжение пророчества еврейского. Но отделение дитяти от матери совершилось вполне. Евреи и христиане вообще ненавидят друг друга; новая религия все более и более стремится забыть свое происхождение и то, чем она обязана еврейскому народу. Большая часть приверженцев христианства считает его религией совершенно новой, без связи с предшествовавшим.
Если мы теперь сравним христианство, каким оно было около 180 года, с христианством IV и V века, с христианством средневековым, с христианством наших дней, то увидим, что в течение последних веков к нему прибавилось очень немногое. В 180 году, Новый Завет закончен; к нему уж не прибавится ни одной новой книги. Медленно послания Павла завоевали себе место, вслед за Евангелиями, в священном кодексе и в литургии. Что же касается догматов, то ни один еще не определился вполне, но все же есть в зародыше; уже не возникает почти ни одной новой мысли, на которую не могли бы сослаться авторитеты I и II века. Есть излишки, есть противоречия; работа богословов будет в гораздо большей мере состоять в отсечении, в устранении излишков, чем в создании нового. Церковь отступится от многих ошибочно вчиненных вещей, выберется из многих тупиков. У нее еще два сердда, так сказать, и несколько голов; эти аномалии отпадут; но ни один действительно оригиналышй догмат уже не возникает.
Например, Троица ученых 180 г. еще не определилась. Слово Логос, Параклет, Св. Дух, Христос употребляются безразлично и смутно для обозначения божественной ипостаси, воплощенной в Иисусе. Три ипостаси еще не сосчитаны, не занумерованы, если можно так выразиться; но Отец, Сын и Дух уже предуказаны для трех понятий, которые должны оставаться обособленными, не разделяя, однако, неделимого Иеговы. Сын возрастет в безграничной степени. Этот своего рода викарий, присоединенный с известной эпохи к Верховному существу, чрезвычайно затмил отца. Странные никейские формулы установят противоестественные равенства; Христос, единственное деятельное лицо Троицы, возьмет на себя все дело творения и Провидения, сделается самим Богом. Но послание к колоссаям всего в одном шаге от этого учения; чтобы дойти до этих преувелнчений, достаточно небольшой доли логики. Мария, мать Иисусова, также предназначена к колоссальному росту; фактически она сделается одним из лиц Троицы. Гностики уже предугадали это будущее и установили культ, призванный к несоразмерному возвеличению.
Догмат божественности Иисуса Христа существует вполне; но еще не согласились относительно формул, которые служат для его выражения; христология сирийских иудео-христиан и усвоенная автором Ерма или автором Узнаваний, очень различны; богословам придется выбрать, но не создавать. Хилиазм первых христиан становился все более и более антипатичным эллинам, принимавшим христианство. Греческая философия сильно воздействовала в том смысле, чтобы заменить своим догматом о бессмертии души старинные еврейские (или, если угодно, персидские) представления о воскресении и земном рае. Однако, обе формулы еще существуют. В грубом материализме, Ириней превосходит всех исповедников хилиазма, тогда как четвертое Евангелие, столь строго спиритуалистическое, провозгласило пятидесятью годами ранее, что царствие Божие начинается здесь на земле, и что оно в каждом из нас. Кай, Климент Александрийский, Ориген, Дионисий Александрийский вскоре осудят мечты первых христиан и возненавидят Апокалипсис. Но уже прошло время для существенных сокращений. Христианство подчинит пришествие Христа в облаках и воскресепие тел бессмертию души; так что первобытный догмат христианства будет почти совсем забыт и удален, как устарелая декорация, на задний план последнего суда, не имеющего особенного значения, так как участь каждого определяется в момент его смерти. Многие допускают, что мучения грешников будут вечны и послужат приправой к блаженству праведников. Другие полагают, что они кончатся или будут смягчены.
В теории организации церкви, все более и более берет верх идея, что апостольская преемственность есть основание власти епископа, который, таким образом, является не представителем общины, но продолжателем апостолов и хранителями их авторитета. Некоторые христиане держатся, однако, гораздо более простого представления об Ecclesia по Матфею, где все члены равны. По вопросу о канонических книгах, достигнуто соглашение относительно главных основных текстов; но точного списка писаний новой Библии еще не существует, и берега, если можно так выразиться, этой новой священной дитературы, еще совсем не определились.
Таким образом, христианское учение является уже таким сплоченным целым, что к нему уже ничего существенного не прибавится, и никакое значительное сокращение не будет возможно. До Магомета, и даже после него, в Сирии еще будут иудео-христиане, элказаиты, евиониты. Помимо этих minim или сирийских назареев, известных только ученейшим из числа Отцов, и которые еще в IV веке не переставали проклинать св. Павла в своих синагогах, и называть обыкновенных христиан лже-иудеями, Восток никогда не переставал иметь в составе своего населения христианские семьи, соблюдавшие субботу и применявшие обрезание. В наши дни, христиане Сальта и Кероха могут, по-видимому, быть названы своего рода евионитами. Абиссинцы настоящие иудео-христиане, соблюдающие все еврейские правила, часто даже строже, чем сами евреи. Коран и ислам являются лишь продолжением этой древней формы христиавства, сущность которой заключалась в веровании во второе пришествие Христа, в докетизме и в устранении креста. С другой стороны, теперь, в конце XIX века, коммунистические и апокалипсические секты Америки ставят хилиазм и близость последнего суда в основу своих верований, как верили этому в первые дни первого христианского поколения.
Итак, в христианской церкви конца II века все уже было сказано. Все мнения, все направления мыслей, все басни уже имели своих защитников. Арианство существовало в зародыше в мнениях монархиан, артемонитов, Праксея, Феодота Византийского, и они справедливо замечали, что их верования были верованиями большинства римской церкви до папы Зефирина (около 200 г.). Но эта пора необузданной свободы лишена еще того, что впоследствии дадут соборы и ученые, т. е. дисциплины, правила, устранения противоречий. Иисус уже стал Богом, но иные еще не решаются называть его этим именем. Отделение от иудаизма совершилось, но многие христиане соблюдает еще все предписания иудаизма. Воскресение заменило субботу, но она все еще соблюдается иными верующими. Христианская Пасха отличена от еврейской, и, однако же, целые церкви держатся еще старинного обычая. На Вечери - большинство употребляет обыкновенный хлеб; но некоторые, особенно в Малой Азии, допускают только опресночный. Библия и писания Нового Завета составляют основу церковного преподавания, и в то же время множество других книг одними признаются, а другими отвергаются. Четыре Евангелия определились, а между тем много других евангельских текстов ходят по рукам и принимаются сочувственно. Большинство верующих отнюдь не враждебно римской империи, ждут дня примирения и уже допускают мысль о христианской империи; a другие продолжают изрыгать против столицы языческого мира самые мрачные апокалипсические предсказания. Уже установилось правоверие, служащее пробным камнем для устранения ересей; но в случае злоупотребления этим авторитетом, христианские ученые позволяют себе громко осмеивать то, что они называют "множественностью заблуждения". Главенство римской церкви начинает выделяться; но далее те, которые признают это главенство, запротестовали бы, если бы им было сказано, что епископ римский со временем посягнет на звание владыки вселенской церкви. Словом, различия, которые в наши дни отделяют правовернейшего католика от либеральнейшего протестанта, ничтожны в сравнении с теми различиями, которые тогда существоваяи между христианами, сстававшимися, тем не менее, в совершенном общении друг с другом.
Вот, что составляет несравненный интерес этого творчсского периода. Привыкнув изучать лишь рассудочные периоды истории, почти все те, которые во Франции высказывались по предмету возникновения христианства, принимали в соображение лишь III и IV столетия, века прославившихся людей и вселенских соборов и правил веры. Климент Александрийский и Ориген, Никейский собор и св. Афанасий, вот для них вершины и главные личности. Мы не отрицаем важности какой 6ы то ни было эпохи истории; но мы не называем этого временн временем возникновения. Христианство уже вполне сложилось ранее Оригена и Никейского собора. И кто же его создал? Множество великих безыменных, бессознательных кружков, писателей без имени или псевдонимов. Неведомый автор посланий, называемых от Павла к Титу и Тимофею, более всякого собора содействовал установлению церковной дисциплины. Надо думать, что неведомые авторы Евангелий имели более действительного значения, чем самые знаменитые их комментаторы. А Иисус? Надеюсь, согласятся, что была какая-нибудь причина, в силу которой ученики любили его настолько, что поверили его воскресению и признали в нем осуществление мессианического идеала, сверхчеловеческое существо, предназначенное к совершению полного обновления неба и земли.
В делах этого рода, факт признак права; успех является решающим критерием. В религии и этике новизна мыслы не имеет значения. Учение, преподанное в нагорной проповеди, старо как мир. Права литературной собственности на него никто не имеет. Важно осуществить эти правила, положить их в основу данного общества. Вот почему в основателе религии личная прелесть имеет первостепенную важность. Главное в деле Иисуса то, что он внушил двум десяткам людей такую любовь к себе или, точнее, к мысли, заключавшейся в нем, что эта любовь восторжествовала над смертью. To же надо сказать об апостолах и о первых двух поколениях христиан. Основатели всегда неведомы; но в глазах философа их слава есть истинная слава. He были великими людьми смиренные современники Траяна и Антонина, которые решили, во что веровать миру. В сравнении с ними, знаменитые церковные деятели III и IV века гораздо внушительнее. И, однако же, эти деятели строили на фундаменте, заложенном первыми. Климент Александрийский и Ориген лишь на половину христиане. Это гностики, эллинисты, спиритуалисты, стыдящиеся Апокалипсиса и земного царствования Христа, для которых сущность христианства в метафизическом умозрении, а не в приложении заслуг Христа или в библейском откровении. Ориген признается, что если бы закон Моисеев был понимаем в прямом смысле, то он был бы ниже законов римлян, афинян, спартанцев. Св. Павел едва ли бы признал христианином Климента Александрийского, - спасающаго мир гнозисом, в котором не уделено почти никакой роли крови Иисуса Христа.
To же можно сказать и о писаниях, завещанных нам этими давними временами. Они плоски, просты, грубы, наивны, похожи на безграмотные письма, которые теперь друг друту пишут наименее уважаемые коммунистские сектанты. Иаков, Иуда напоминают Кабэ или Бабика, или любого фанатика 1848 или 1871 года, убежденного, но не знающего своего языка, выражающего отрывочно, трогательным образом свои наивные старания постигнуть. Однако же лепет этого простонародья стал второй Библией рода человеческого. Обойщик Павел писал по-гречески так же скверно, как Бабик по-французски. Ho этих кажущихся странностей влкогда не понять ни ритору, преданному литературным соображениям, для которого французская литература начинается с Виллона, ни историку-доктринеру, который ценит лишь рассудочное развитие и для которого французская конституция начинается с мнимых Конституций Людовика Святого.
Пора вознивновения есть хаос, но хаос, богатый жизнью; это плодотворная протоплазма, где подготавливается жизнь существа, еще чудовища, но одаренного началом единства, типа достаточно сильного, чтобы устранить невозможности, выработать себе необходимые органы. Что значат все усилия сознательных веков в сравнении с самопочинными стремлениями зародышевого возраста, таинственного возраста, во время которого развивающееся существо отсекает у себя ненужяый отросток, создает нервную систему, выращивает себе членность? Это и есть то время, когда Дух Божий высиживает свое творение, и люди, работающие для человечества, действительно могут сказать:
Еst Deus in nobis, agitante calescimus illo.
Глава 29. Культ и дисциплина
История данной религии не есть история ее богословия. Незначащие хитросплетения, украшаемые этим именем, не составляют души религии, а являются лишь паразитом, ее пожирающим. Иисус не знал богословия; он обладал лишь в несравненной степени сознанием божественности и сыновнего общения человека с Богом. Поэтому он не установил культа в настоящем смысле, помимо того, который он нашел уже установленным иудаизмом. "Преломление хлеба", сопровождаемое благодарственной молитвой, или евхаристия была единственным символическим обрядом, им принятым, да и то Иисус лишь возвысил его значение и присвоил себе; так как beraka (благословение) перед тем, как преломить хлеб, всегда была еврейским обычаем. Как бы то ни было, это таинство хлеба и вина, почитаемых телом и кровью Иисуса, так что вкушающие принимают в себя Иисуса, сделалось творческим элементом целого культа. Ессlеsiа, или собрание, стала его основой. И никогда христианство не сходило с этой почвы. Ecclesia, имеющая главной целью причащение или евхаристию, стала обедней; а обедня всегда отодвигала все остальное в христианском культе на второй план, как дополнительную принадлежность.
Во времена Марка Аврелия успели уже далеко отойти от первобытного христианского собрания, в продолжение которого два или три пророка, часто женщины, впадали в экстаз, говорили все вместе, а после приступа спрашивали друг у друга, какие чудеса они наговорили. Подобные сцены происходили еще только у монтанистов. В огромном большинстве церквей, старейшины и епископ председательствуют в собрании, назначают чтения, говорят одни. Женщины сидят отдельно, безмолвные, под покрывалами. Везде порядок, благодаря значительному числу второстепенных служащих, исполняющих определенные обязанности. Мало-помалу сидения епископа и пресвитеров образуют центральный полукруг, хоры. Евхаристия требует стола, перед которым совершающий богослужение произносить молитвы и таинственные слова. Вскоре устраивают амвон для чтений и проповедей, затем разделительную ограду, между пресвитерием и остальной частью помещения. Два воспоминания преобладают в этом зарождении христианской архитектуры: во-первых, неясная память о иерусалимском храме, часть которого была доступна одним левитам; и во-вторых, мысль о великой божественной литургии, которой начинается Апокалипсис. Эта книга имела на литургию первостепенное влияние.
Конечно, людей этой новой династии нельзя сравнивать с великими императорами II века. Даже Александр Север, не уступающий Антонину и Марку в доброте, гораздо ниже их по уму и благородству. Принцип правительства отвратительный; это заискивание перед легионами напорерыв, возмущение путем подкупа, обращение к солдатам не иначе, как с кошелем в кулаке. Военный деспотизм никогда не принимал форм более бесстыдных; но военный деспотизм может держаться долго. Рядом с этими безобразными зрелищами, под властью этих презираемых сирийских императоров, сколько реформ! Какие успехи в законодательстве и какой день, когда (в царствование Каракаллы) каждый свободный человек, живущий в империи получает равноправность! He следует преувеличивать преимуществ, которые это равенство давало тогда; однако, в политике слова всегда имеют известное значение. Наследство получено было прекрасное. Философы школы Марка Аврелия исчезли, но их заменили юристы. В продолжение ненавистнейших лет, Папиниан, Ульпиан, Павел, Гай, Модестин, Флорентин, Маркиан составляют образцы совершенства и, действительно, создают право будущего. Значительно уступая Траяну и Антонинам со стороны политических традиций, сирийские императоры, именно потому, что они не римляне и не имеют предрассудков римлян, обнаруживают нередко широту ума, которую не могли иметь глубоко консервативные великие императоры II века. Они разрешают и даже поощряют союзы или синдикаты. Доходя в этом направлении до крайностей, они хотели бы ввести кастовое устройство с отличительными костюмами. Они всем открыли доступ в империю. Один из них, сын Маммеи, добрый и трогательыый Александр Север, становится по своей плебейской доброте почти в уровень с добродетелью патрициев лучших веков; самые высокие мысли бледнеют перед прямыми излияниями его сердца. В особенности в религии, так называемые сирийские императоры проявляют неведомую до тех пор широту мыслей и терпимость. Эти эмесские сирийки, прекрасные, умные, смелые до утопии, Юлия Домна, Юлия Меза, Юлия Маммея, Юлия Сосмия не сдержаны никакой традицией, ни общественным приличием. Оне осмеливаютея делать то, на что ни одна римлянка никогда не отваживалась; оне входят в сенат, участвуют в прениях, фактически управляют империей, мечтают о Семирамиде и Нитокрисе. Вот чего бы не сделала Фаустина, несмотря на свое легкомыслие; ее бы удержал такт, сознание смешного, правила хорошего римского общества. Сирийки не отступают ни перед чем. У них является женский сенат, который издает всякие сумасбродства. Римский культ представляется им холодным к незначительным. He связанные с ним никакими семейными узами, и при воображении более сочувственном христианству, эти женщины увлекаются рассказами о путешествии богов по земле. Филострат восхищает их своим Аполлонием. Быть может, оне тайным образом имели сношения с христианами. Между тем, последние почтенные представительницы прежнего общества, как всеми уважаемая старушка, дочь Марка Аврелия, убитая Каракаллой, присутствовали, забытые миром, при оргии, представлявшей такую странную противоположность с воспоминаниями их юности.
Провинции, и в особенности восточные провинции, более деятельные и более возбужденные, чем западные, решительно брали верх. Конечно, Гелиогобал был безумец; однако ж его, мечта о центральном единобожном культе, установленном в Риме и поглощающем все другие культы, показывает, что узкий круг антониновских понятий был вполне сломан. Маммея и Александр Север пойдут дальше; в то самое время, как юристы, со всем спокойствием рутины, будут переписывать свои старые и свирепые правила против свободы совести, сириец император и его мать станут изучать христианство и выражать свое сочувствие к нему. He довольствуясь дарованием безопасности христианам, Александр, с трогательным эклектизмом, вводит Иисуса в свою божницу. Мир, по-видимому, установлен, и притом не так, как при Константине, путем унижения одной из сторон, но путем широкого примирения.
Во всем этом заключалась, конечно, смелая попытка преобразования, с рациональной стороны уступавшая реформе Антонинов, но представлявшая большую вероятность успеха, так как она была гораздо популярнее и ближе к интересам провинций и Востока. В таком демократическом деле, люди без предков, как эти африканцы и сирийцы, имели более шансов успеха, чем неподатливые, безупречные формалисты, какими являлись императоры аристократы. Но глубокий внутренний порок императорской системы проявится в десятый раз. 19 марта 235 года Александр Север был умерщвлен солдатами. Стало ясно, что армия могла отныне выносить только тиранов. Власть последовательно падала от знатных римских фамилий в руки провинциальных офицеров; теперь она перешла к унтер-офицерам и солдатам. До Коммода умерщвляемые императоры были невыносимыми чудовищами; теперь обрекается смерти император добрый, старающийся хотя отчасти восстановить дисциплину, обуздать преступления армии.
Тут начинается полувековой ад (235-284), в котором погибла всякая философия, всякая гражданственность, всякая утонченность чувств. Власть захватывается с молотка, солдатские шайки всевластны, иногда десять тиранов владычествуют одновременно, варвары вторгаются во все трещины расшатанного мира. Афины разрушают древние памятники для сооружения дрянных стен в защиту от готов. Если чем можно доказать, что римская империя была необходима, по самому своему существу, так это именно тем, что она окончательно не рухнула во время этой анархии и сохранила еще настолько дыхания жизни, чтобы ожить под могучим воздействием Диоклетиана и просуществовать еще целые два столетия. Во всех направлениях упадок страшный. В пятьдесят лет разучились ваянию. Латинская литература прекратилась совсем. Точно злой дух насел на это общество, пьет его кровь и жизнь. Христианство тянет к себе все, что получше и настолько же обессиливает гражданскую часть. Армия чахнет по недостаточности хорошего освежения офицерского состава; церковь влечет к себе все. Религиозные и нравственные элементы государства могут очень просто наказать его, если оно не дает им места, которое они считают своим по праву. Им стоит только отстранить себя от дел, гражданское общество останется тогда при одних нравственных подонках, а религия поглощает все лучшее. Вместо отечества, представляющего лишь принцип материальной силы, ищут отечества в идеале или, точнее, в учреждении, которое заменяет прежнюю общину и рухнувшее отечество. Церковь становится исключительною связью душ; и так как бедствия гражданского общества лишь способствуют ее возвеличению, то в этих бедствиях легко утешаются, усматривая в них кару, ниспосылаемую Христом и его святыми.
"Если бы нам позволено было воздавать злом за зло, - говорит Тертуллиан, - одной ночи и нескольких фонарей было бы достаточно для нашего мщения". Были терпеливы, потому что были уверены в будущем. Сегодня мир побивает святых, но завтра святые будут судьями миру. "Всматривайтесь в наши лица, чтобы узнать нас на последнем суде", говорил язычникам один из карфагенских мучеников. "Наше терпение, - говорили более умеренные, последствие уверенности, что мы будем отомщены; оно собирает раскаленные уголья над головами наших врагов. Что за день настанет, вогда Всевышний соберет своих верных, низвергнет виновных в геену и предаст наших гонителей пламени вечного огня! Какое беспредельное зрелище и какому я предамся восторгу, восхищению, смеху. Как я ногами затопаю, когда увижу стенающими в мрачной глубине, с Юпитером и их собственными поклонниками, стольких государей, о которых сказано, что они после смерти вознеслись на небеса и какая радость увидеть судей гонителей имени Господнего, горящими в пламени более жгучем, чем огонь костров, зажженных для христиан!"
Глава 28. Христианство в конце II века - Догма
На протяжении времени от смерти Августа до смерти Марка Аврелия, в мире возникла новая религия, получившая наименование христианства. Сущность этой религии заключается в том, чтобы верить, что последовадо громадное небесное проявление, в лице божественного существа, Иисуса Назареянина, который, после совершенно сверхъестественной жизни, был умерщвлен евреями, своими соотечествонниками, и воскрес в третий день. Победив таким образом смерть, он ожидает, одесную Бога, отца своего, благоприятного часа, чтобы вновь появиться в облаках, председательствовать при всеобщем воскресении, коему его собственное воскресение лишь положило начало, и основать на очистившейся земле царствие Божие, т. е. царство воскресших святых. В ожидании этого, собрание верующих, церковь, представляет как бы общину живущих в настоящее время святых, неизменно управляемую Иисусом. Признавалось, что Иисус передал свою власть апостолам, которые поставили епископов и всю церковную иерархию. Церковь возобнозляет свое общение с Иисусом посредством частицы хлеба и таинства чаши, обряда, установленного самим Иисусом, и в силу коего Иисус, на мгновение, но действительно, является посреди своих. Для утешения верующих в тятостное время ожидания, среди гонений порочного мира, им ниспосылаются сверхъестественные дары Духа Божия, того Духа, который некогда вдохновлял пророков и еще не угас. Они пользуются в особенности чтением книг, открытых Духом, т. е. Библии, Евангелия, Посланий апостольских и тех из писаний новых пророков, которые приняты церковью для чтения в общественных собраниях. Жизнь верующих должна быть жизнью молитвы, аскетизма, отречения, разлуки с миром, так как современный мир управляется киязем зла, Сатаной, и идолопоклонство не что иное, как культ демонов.
Такая религия является прежде всего как происшедшая из иудейства. Ее колыбель - еврейский мессианизм. Первый титул Иисуса, сделавшийся неразлучным с его Именем, есть Христос - греческий перевод еврейского слова Mosih. Великая священная книга нового культа есть еврейская Библия; его праздники, по крайней мере по имени, суть праздники еврейские; его пророческие проявления - продолжение пророчества еврейского. Но отделение дитяти от матери совершилось вполне. Евреи и христиане вообще ненавидят друг друга; новая религия все более и более стремится забыть свое происхождение и то, чем она обязана еврейскому народу. Большая часть приверженцев христианства считает его религией совершенно новой, без связи с предшествовавшим.
Если мы теперь сравним христианство, каким оно было около 180 года, с христианством IV и V века, с христианством средневековым, с христианством наших дней, то увидим, что в течение последних веков к нему прибавилось очень немногое. В 180 году, Новый Завет закончен; к нему уж не прибавится ни одной новой книги. Медленно послания Павла завоевали себе место, вслед за Евангелиями, в священном кодексе и в литургии. Что же касается догматов, то ни один еще не определился вполне, но все же есть в зародыше; уже не возникает почти ни одной новой мысли, на которую не могли бы сослаться авторитеты I и II века. Есть излишки, есть противоречия; работа богословов будет в гораздо большей мере состоять в отсечении, в устранении излишков, чем в создании нового. Церковь отступится от многих ошибочно вчиненных вещей, выберется из многих тупиков. У нее еще два сердда, так сказать, и несколько голов; эти аномалии отпадут; но ни один действительно оригиналышй догмат уже не возникает.
Например, Троица ученых 180 г. еще не определилась. Слово Логос, Параклет, Св. Дух, Христос употребляются безразлично и смутно для обозначения божественной ипостаси, воплощенной в Иисусе. Три ипостаси еще не сосчитаны, не занумерованы, если можно так выразиться; но Отец, Сын и Дух уже предуказаны для трех понятий, которые должны оставаться обособленными, не разделяя, однако, неделимого Иеговы. Сын возрастет в безграничной степени. Этот своего рода викарий, присоединенный с известной эпохи к Верховному существу, чрезвычайно затмил отца. Странные никейские формулы установят противоестественные равенства; Христос, единственное деятельное лицо Троицы, возьмет на себя все дело творения и Провидения, сделается самим Богом. Но послание к колоссаям всего в одном шаге от этого учения; чтобы дойти до этих преувелнчений, достаточно небольшой доли логики. Мария, мать Иисусова, также предназначена к колоссальному росту; фактически она сделается одним из лиц Троицы. Гностики уже предугадали это будущее и установили культ, призванный к несоразмерному возвеличению.
Догмат божественности Иисуса Христа существует вполне; но еще не согласились относительно формул, которые служат для его выражения; христология сирийских иудео-христиан и усвоенная автором Ерма или автором Узнаваний, очень различны; богословам придется выбрать, но не создавать. Хилиазм первых христиан становился все более и более антипатичным эллинам, принимавшим христианство. Греческая философия сильно воздействовала в том смысле, чтобы заменить своим догматом о бессмертии души старинные еврейские (или, если угодно, персидские) представления о воскресении и земном рае. Однако, обе формулы еще существуют. В грубом материализме, Ириней превосходит всех исповедников хилиазма, тогда как четвертое Евангелие, столь строго спиритуалистическое, провозгласило пятидесятью годами ранее, что царствие Божие начинается здесь на земле, и что оно в каждом из нас. Кай, Климент Александрийский, Ориген, Дионисий Александрийский вскоре осудят мечты первых христиан и возненавидят Апокалипсис. Но уже прошло время для существенных сокращений. Христианство подчинит пришествие Христа в облаках и воскресепие тел бессмертию души; так что первобытный догмат христианства будет почти совсем забыт и удален, как устарелая декорация, на задний план последнего суда, не имеющего особенного значения, так как участь каждого определяется в момент его смерти. Многие допускают, что мучения грешников будут вечны и послужат приправой к блаженству праведников. Другие полагают, что они кончатся или будут смягчены.
В теории организации церкви, все более и более берет верх идея, что апостольская преемственность есть основание власти епископа, который, таким образом, является не представителем общины, но продолжателем апостолов и хранителями их авторитета. Некоторые христиане держатся, однако, гораздо более простого представления об Ecclesia по Матфею, где все члены равны. По вопросу о канонических книгах, достигнуто соглашение относительно главных основных текстов; но точного списка писаний новой Библии еще не существует, и берега, если можно так выразиться, этой новой священной дитературы, еще совсем не определились.
Таким образом, христианское учение является уже таким сплоченным целым, что к нему уже ничего существенного не прибавится, и никакое значительное сокращение не будет возможно. До Магомета, и даже после него, в Сирии еще будут иудео-христиане, элказаиты, евиониты. Помимо этих minim или сирийских назареев, известных только ученейшим из числа Отцов, и которые еще в IV веке не переставали проклинать св. Павла в своих синагогах, и называть обыкновенных христиан лже-иудеями, Восток никогда не переставал иметь в составе своего населения христианские семьи, соблюдавшие субботу и применявшие обрезание. В наши дни, христиане Сальта и Кероха могут, по-видимому, быть названы своего рода евионитами. Абиссинцы настоящие иудео-христиане, соблюдающие все еврейские правила, часто даже строже, чем сами евреи. Коран и ислам являются лишь продолжением этой древней формы христиавства, сущность которой заключалась в веровании во второе пришествие Христа, в докетизме и в устранении креста. С другой стороны, теперь, в конце XIX века, коммунистические и апокалипсические секты Америки ставят хилиазм и близость последнего суда в основу своих верований, как верили этому в первые дни первого христианского поколения.
Итак, в христианской церкви конца II века все уже было сказано. Все мнения, все направления мыслей, все басни уже имели своих защитников. Арианство существовало в зародыше в мнениях монархиан, артемонитов, Праксея, Феодота Византийского, и они справедливо замечали, что их верования были верованиями большинства римской церкви до папы Зефирина (около 200 г.). Но эта пора необузданной свободы лишена еще того, что впоследствии дадут соборы и ученые, т. е. дисциплины, правила, устранения противоречий. Иисус уже стал Богом, но иные еще не решаются называть его этим именем. Отделение от иудаизма совершилось, но многие христиане соблюдает еще все предписания иудаизма. Воскресение заменило субботу, но она все еще соблюдается иными верующими. Христианская Пасха отличена от еврейской, и, однако же, целые церкви держатся еще старинного обычая. На Вечери - большинство употребляет обыкновенный хлеб; но некоторые, особенно в Малой Азии, допускают только опресночный. Библия и писания Нового Завета составляют основу церковного преподавания, и в то же время множество других книг одними признаются, а другими отвергаются. Четыре Евангелия определились, а между тем много других евангельских текстов ходят по рукам и принимаются сочувственно. Большинство верующих отнюдь не враждебно римской империи, ждут дня примирения и уже допускают мысль о христианской империи; a другие продолжают изрыгать против столицы языческого мира самые мрачные апокалипсические предсказания. Уже установилось правоверие, служащее пробным камнем для устранения ересей; но в случае злоупотребления этим авторитетом, христианские ученые позволяют себе громко осмеивать то, что они называют "множественностью заблуждения". Главенство римской церкви начинает выделяться; но далее те, которые признают это главенство, запротестовали бы, если бы им было сказано, что епископ римский со временем посягнет на звание владыки вселенской церкви. Словом, различия, которые в наши дни отделяют правовернейшего католика от либеральнейшего протестанта, ничтожны в сравнении с теми различиями, которые тогда существоваяи между христианами, сстававшимися, тем не менее, в совершенном общении друг с другом.
Вот, что составляет несравненный интерес этого творчсского периода. Привыкнув изучать лишь рассудочные периоды истории, почти все те, которые во Франции высказывались по предмету возникновения христианства, принимали в соображение лишь III и IV столетия, века прославившихся людей и вселенских соборов и правил веры. Климент Александрийский и Ориген, Никейский собор и св. Афанасий, вот для них вершины и главные личности. Мы не отрицаем важности какой 6ы то ни было эпохи истории; но мы не называем этого временн временем возникновения. Христианство уже вполне сложилось ранее Оригена и Никейского собора. И кто же его создал? Множество великих безыменных, бессознательных кружков, писателей без имени или псевдонимов. Неведомый автор посланий, называемых от Павла к Титу и Тимофею, более всякого собора содействовал установлению церковной дисциплины. Надо думать, что неведомые авторы Евангелий имели более действительного значения, чем самые знаменитые их комментаторы. А Иисус? Надеюсь, согласятся, что была какая-нибудь причина, в силу которой ученики любили его настолько, что поверили его воскресению и признали в нем осуществление мессианического идеала, сверхчеловеческое существо, предназначенное к совершению полного обновления неба и земли.
В делах этого рода, факт признак права; успех является решающим критерием. В религии и этике новизна мыслы не имеет значения. Учение, преподанное в нагорной проповеди, старо как мир. Права литературной собственности на него никто не имеет. Важно осуществить эти правила, положить их в основу данного общества. Вот почему в основателе религии личная прелесть имеет первостепенную важность. Главное в деле Иисуса то, что он внушил двум десяткам людей такую любовь к себе или, точнее, к мысли, заключавшейся в нем, что эта любовь восторжествовала над смертью. To же надо сказать об апостолах и о первых двух поколениях христиан. Основатели всегда неведомы; но в глазах философа их слава есть истинная слава. He были великими людьми смиренные современники Траяна и Антонина, которые решили, во что веровать миру. В сравнении с ними, знаменитые церковные деятели III и IV века гораздо внушительнее. И, однако же, эти деятели строили на фундаменте, заложенном первыми. Климент Александрийский и Ориген лишь на половину христиане. Это гностики, эллинисты, спиритуалисты, стыдящиеся Апокалипсиса и земного царствования Христа, для которых сущность христианства в метафизическом умозрении, а не в приложении заслуг Христа или в библейском откровении. Ориген признается, что если бы закон Моисеев был понимаем в прямом смысле, то он был бы ниже законов римлян, афинян, спартанцев. Св. Павел едва ли бы признал христианином Климента Александрийского, - спасающаго мир гнозисом, в котором не уделено почти никакой роли крови Иисуса Христа.
To же можно сказать и о писаниях, завещанных нам этими давними временами. Они плоски, просты, грубы, наивны, похожи на безграмотные письма, которые теперь друг друту пишут наименее уважаемые коммунистские сектанты. Иаков, Иуда напоминают Кабэ или Бабика, или любого фанатика 1848 или 1871 года, убежденного, но не знающего своего языка, выражающего отрывочно, трогательным образом свои наивные старания постигнуть. Однако же лепет этого простонародья стал второй Библией рода человеческого. Обойщик Павел писал по-гречески так же скверно, как Бабик по-французски. Ho этих кажущихся странностей влкогда не понять ни ритору, преданному литературным соображениям, для которого французская литература начинается с Виллона, ни историку-доктринеру, который ценит лишь рассудочное развитие и для которого французская конституция начинается с мнимых Конституций Людовика Святого.
Пора вознивновения есть хаос, но хаос, богатый жизнью; это плодотворная протоплазма, где подготавливается жизнь существа, еще чудовища, но одаренного началом единства, типа достаточно сильного, чтобы устранить невозможности, выработать себе необходимые органы. Что значат все усилия сознательных веков в сравнении с самопочинными стремлениями зародышевого возраста, таинственного возраста, во время которого развивающееся существо отсекает у себя ненужяый отросток, создает нервную систему, выращивает себе членность? Это и есть то время, когда Дух Божий высиживает свое творение, и люди, работающие для человечества, действительно могут сказать:
Еst Deus in nobis, agitante calescimus illo.
Глава 29. Культ и дисциплина
История данной религии не есть история ее богословия. Незначащие хитросплетения, украшаемые этим именем, не составляют души религии, а являются лишь паразитом, ее пожирающим. Иисус не знал богословия; он обладал лишь в несравненной степени сознанием божественности и сыновнего общения человека с Богом. Поэтому он не установил культа в настоящем смысле, помимо того, который он нашел уже установленным иудаизмом. "Преломление хлеба", сопровождаемое благодарственной молитвой, или евхаристия была единственным символическим обрядом, им принятым, да и то Иисус лишь возвысил его значение и присвоил себе; так как beraka (благословение) перед тем, как преломить хлеб, всегда была еврейским обычаем. Как бы то ни было, это таинство хлеба и вина, почитаемых телом и кровью Иисуса, так что вкушающие принимают в себя Иисуса, сделалось творческим элементом целого культа. Ессlеsiа, или собрание, стала его основой. И никогда христианство не сходило с этой почвы. Ecclesia, имеющая главной целью причащение или евхаристию, стала обедней; а обедня всегда отодвигала все остальное в христианском культе на второй план, как дополнительную принадлежность.
Во времена Марка Аврелия успели уже далеко отойти от первобытного христианского собрания, в продолжение которого два или три пророка, часто женщины, впадали в экстаз, говорили все вместе, а после приступа спрашивали друг у друга, какие чудеса они наговорили. Подобные сцены происходили еще только у монтанистов. В огромном большинстве церквей, старейшины и епископ председательствуют в собрании, назначают чтения, говорят одни. Женщины сидят отдельно, безмолвные, под покрывалами. Везде порядок, благодаря значительному числу второстепенных служащих, исполняющих определенные обязанности. Мало-помалу сидения епископа и пресвитеров образуют центральный полукруг, хоры. Евхаристия требует стола, перед которым совершающий богослужение произносить молитвы и таинственные слова. Вскоре устраивают амвон для чтений и проповедей, затем разделительную ограду, между пресвитерием и остальной частью помещения. Два воспоминания преобладают в этом зарождении христианской архитектуры: во-первых, неясная память о иерусалимском храме, часть которого была доступна одним левитам; и во-вторых, мысль о великой божественной литургии, которой начинается Апокалипсис. Эта книга имела на литургию первостепенное влияние.