Страница:
Рут Ренделл
Застигнутый врасплох
Ruth Rendell
A GUILTY THING SURPRISED
Copyright © 1970 by Ruth Rendell.
First published by Hutchinson. The Author has asserted her right to be identified as the author of the Work
© Гольдберг Ю., перевод на русский язык, 2012
© Издание на русском языке, оформление. ООО «Издательство “Эксмо”», 2013
Все права защищены. Никакая часть электронной версии этой книги не может быть воспроизведена в какой бы то ни было форме и какими бы то ни было средствами, включая размещение в сети Интернет и в корпоративных сетях, для частного и публичного использования без письменного разрешения владельца авторских прав.
© Электронная версия книги подготовлена компанией ЛитРес ()
A GUILTY THING SURPRISED
Copyright © 1970 by Ruth Rendell.
First published by Hutchinson. The Author has asserted her right to be identified as the author of the Work
© Гольдберг Ю., перевод на русский язык, 2012
© Издание на русском языке, оформление. ООО «Издательство “Эксмо”», 2013
Все права защищены. Никакая часть электронной версии этой книги не может быть воспроизведена в какой бы то ни было форме и какими бы то ни было средствами, включая размещение в сети Интернет и в корпоративных сетях, для частного и публичного использования без письменного разрешения владельца авторских прав.
© Электронная версия книги подготовлена компанией ЛитРес ()
Моему кузену Майклу Ричардсу,
с любовью
…высокая свобода,
Пред ней же наша смертная природа
Дрожит, как вор, застигнутый врасплох; —
Но ради той, полузабытой,
Той, первой, – как ни назови —
Тревоги, нежности, любви,
Что стала нашим светом…
Уильям Вордсворт[1]
Глава 1
По утрам, когда Квентин Найтингейл уезжал из дома в Лондон, жена обычно спала. Экономка кормила его завтраком, отпирала входную дверь, подавала шляпу и зонт, а девушка-иностранка, помогавшая по хозяйству, приносила газету. Далее по пути ему встречались два садовника, почтительно приветствовавшие хозяина: «Доброе утро, сэр», а иногда шурин, спешивший укрыться в тишине и покое Старого дома, служившего писателю надежным убежищем. Не хватало лишь Элизабет, но если Квентина это и беспокоило, виду он не подавал. Бодрой, уверенной походкой счастливого человека он шел к машине.
В то утро в начале сентября все шло своим чередом, если не считать того, что зонт Квентину не понадобился. Фигуры садовников поместья Майфлит окутывал золотистый туман, предвещавший чудесный день. Квентин спустился по каменным ступенькам парадного крыльца и ненадолго задержался у кустов – напомнить Уиллу Палмеру, что пора подкормить махровые хризантемы, которые они выращивали для выставки цветов в Кингсмаркхэме. Затем пошел по дорожке во внутренний двор между старыми каретными сараями, где его ждала машина, ветровое стекло которой только что тщательно протер Шон Ловелл.
«Еще рано», – подумал Квентин и не стал садиться в машину, а подошел к невысокой стене и окинул взглядом долину Кингсбрук. Пейзаж, как всегда, радовал глаз. Других домов почти не видно, только луга – зеленые и недавно скошенные, отливавшие бледным золотом; извилистая тоненькая река под пологом из ив; низкие округлые холмы с венчиками деревьев на вершинах, а там, слева, по другую сторону дороги, огромный сосновый лес. Он укрывал целую гряду холмов и этим туманным утром походил на темный бархатный плащ, небрежно наброшенный на пейзаж. Квентин всегда был неравнодушен к лесу, всегда подыскивал для него романтические метафоры. Иногда он видел перед собой не лес и не бархатный плащ, а приникшего к земле зверя, который охранял спящие поля, а расходившиеся в разные стороны посадки представлялись ему раскинутыми лапами, мощными и надежно защищавшими от беды.
Квентин перевел взгляд на свой парк, потом на пространство перед домом с ровными, окутанными туманом лужайками и многочисленными розами, поблекшими в утренней дымке. «Не срезать ли розу «Айсберг» или «Суперстар»?» – подумал он, как вдруг почувствовал прикосновение пальца к плечу и услышал спокойный голос:
Дэнис Виллерс кивнул.
– Если мне грустно, – сказал он, – то лишь по одной причине. Через два дня начало семестра, и придется отложить работу до самого Рождества. Кстати, я тебе кое-что принес. – Дэнис открыл портфель и достал книгу, новую, блестящую, вероятно, только что из типографии. – Сигнальный экземпляр, – пояснил он. – Я подумал, тебе будет приятно.
Лицо Квентина вспыхнуло от удовольствия. Он прочел название: Дэнис Виллерс, «Влюбленный Вордсворт», а затем, едва сдерживая волнение, открыл страницу с посвящением и вслух прочел:
– «Моему зятю, Квентину Найтингейлу, истинному другу и покровителю». О, Дэнис, как чудесно! Я чувствую себя Саутгемптоном[3].
Виллерс криво улыбнулся, что случалось крайне редко.
– Единственный вдохновитель этих очерков, мистер К. Н… – Он нахмурился, словно сердясь на себя за слабость. – Надеюсь, тебе понравится. Ну, у меня дела, да и тебе пора…
– Да, поеду. Береги себя, Дэнис. Жду не дождусь, когда вернусь домой и смогу приступить к чтению. – Квентин похлопал по книге, потом по плечу Виллерса и отвернулся.
Дэнис открыл калитку в стене вокруг Старого дома и ступил на тенистый, заросший липами и кипарисами двор, куда никогда не заглядывало солнце. Квентин, все еще улыбаясь, сел за руль, положил подарок на соседнее сиденье и поехал в Лондон.
Элизабет Найтингейл прихорашивалась целый час, прежде чем явить себя миру. Она стремилась создать впечатление безыскусной юности, безупречной чистоты и свежести. Легкий макияж и небрежная тщательность – или тщательная небрежность – в одежде. Никто не давал ей больше двадцати пяти. «Ах, – часто повторяла Элизабет своему отражению в зеркале, – видели бы они меня в двадцать пять!» А иногда прибавляла, что времени теперь тратишь вдвое больше, а выглядишь вдвое хуже.
Не изменяя своим демократичным привычкам, утренний кофе она выпила вместе с прислугой на кухне. Два садовника расположились по краям стола, а Элизабет села напротив Катье Доорн. Миссис Кэнтрип пила кофе стоя, не прекращая раздавать указания.
– Если ты увидишь этого Элфа Тоуни, Уилл, напомни ему, что на сегодняшний вечер мне нужен цыпленок, и я хочу получить его утром, а не за пять минут до того, как мадам сядет ужинать. Убери локти со стола, Шон. Сколько раз тебе повторять… А ты, Кетчер, когда допьешь кофе, снеси чашку мистеру Виллерсу. Не то он подумает, что мы все умерли, – это факт. И ради всего святого, выключи радио. Мадам делать больше нечего, как слушать этот грохот.
– Почему же. Мне нравится поп-музыка, миссис Кэнтрип, – возразила Элизабет.
Шон поднял голову.
– По вам сразу видно, – сказал он, – что вы не зануда.
– Как можно так разговаривать с мадам! – Миссис Кэнтрип была шокирована.
– Для меня это большой комплимент, – возразила Элизабет.
Смуглое лицо Шона вспыхнуло от удовольствия, и он улыбнулся своей гранатовой улыбкой – ровные белые зубы сверкнули между алых губ. Вдохновленный благосклонностью хозяйки юноша посмотрел сначала на миссис Кэнтрип, затем на Уилла Палмера. Катье захихикала, но ее Шон проигнорировал.
– Вы, старики, все одинаковые, – заявил он. – Завязли в заезженной колее.
– Твоя колея – сад, и тебе не стоит об этом забывать. Все равно никогда не станешь одним из этих новомодных певцов.
– Почему это? – Агрессия Шона быстро сменилась отчаянием. – Я должен попробовать, просто обязан. Я уже сказал своей старухе, что время поджимает – в апреле мне стукнет двадцать три. Представляете, если «Битлз» ждали бы до двадцати трех лет, прежде чем начать?
– И что? – переспросила миссис Кэнтрип. – В мире было бы гораздо тише – это факт.
– Не волнуйся, Шон, – ласково улыбнулась Элизабет. – Ты же знаешь, я обещала. И не забуду. – Шон страстно закивал, не отрывая от Элизабет восхищенного взгляда. – Послушай, Уилл, у мистера Найтингейла есть костюм, который он уже не носит и который может тебе подойти. И раз уж речь зашла о подарках, я собрала посылку для твоей матери, Катье. Немного печенья, какого не купишь в Голландии. Найдешь ее на столике в холле вместе с моим пакетом. Тебя не затруднит отнести их на почту?
– Мадам сущий ангел, – сказала миссис Кэнтрип, когда Элизабет ушла. – Стыд и позор, что таких мало на свете.
Катье хихикнула.
Туман рассеялся, и комнаты Майфлит Мэнор были залиты светом – резким светом позднего лета, в котором видны малейшие следы пыли. Но миссис Кэнтрип и Катье стояли на страже, и пыли в доме не было. Элизабет переходила из комнаты в комнату, ступая по мягким, залитым солнцем коврам, проверяла свежесть цветов в бронзовых чашах и розовых вазах китайского фарфора, изредка раздвигала шторы, чтобы защитить нежный старинный шелк от солнца. Из окна спальни она смотрела, как Катье пересекла улицу деревни Майфлит, держа в пухлых ладонях две посылки: одну в Голландию, другую в Лондон. Элизабет вздохнула. Почти все друзья и слуги связали бы ее вздох с тем, что Катье оставила широко открытыми обе створки ворот из кованого железа, украшенных стоящими на задних лапах крылатыми драконами, морды которых соединялись там, где висел замок. На белой, ярко освещенной поверхности дороги подвижная, слегка деформированная выпуклостями посылок тень Катье выглядела черной.
Элизабет спустилась и закрыла ворота. Потом села в свой «Лотус» и поехала сначала в Куинс Уотерфорд, чтобы обсудить с леди Ларкин-Смит подготовку к танцам в загородном клубе, затем в Помфрет, чтобы получить от миссис Роджерс выручку от благотворительных сборов на лечение раковых больных, и, наконец, в парикмахерскую в Кингсмаркхэме. Она опустила стекла в машине, сложила верх, и ее светлые локоны цвета примулы развевались во встречном потоке воздуха, как мягкие, похожие на пух чертополоха волосы на голове маленькой девочки.
В половине второго миссис Кэнтрип подала ленч в столовой. Статус Катье давал ей право садиться за стол с хозяевами, но в отсутствие Квентина Найтингейла она почти не разговаривала. Женщина и девушка съели спаржу, ветчину и ежевичный пирог в молчании, которое прерывалось редкими замечаниями Элизабет, хвалившей еду. Когда они закончили, Катье сказала, что предпочитает пудинг чиполата.
– Ты должна научить миссис Кэнтрип его готовить.
– Может, я учу ее сегодня после ленча. – Катье не давались времена глаголов, и она обо всем говорила в настоящем времени.
– Отличная идея!
– Один раз пробуете – и больше не хотите ежевичного пирога. – Катье принялась пальцем выковыривать застрявшие между зубов зернышки ежевики.
– Это мы еще посмотрим. А теперь я собираюсь отдохнуть. Если кто-то приедет или позвонит, меня не беспокоить.
– Я помню, – кивнула Катье.
– Куда ты собираешься сегодня вечером?
– Я встречаюсь с парнем в Кингсмаркхэме, и мы, наверное, идем смотреть кино.
– Фильм, Катье, – мягко поправила Элизабет. – «Кино» говорят только в Америке. Можешь взять машину, но лучше не «Лотус». Твоя мама вряд ли разрешила бы тебе водить быстрый спортивный автомобиль.
– Можно тогда я беру «мини»?
– Хорошо.
Катье убрала со стола и загрузила посуду в посудомоечную машину, вместе со стаканом и тарелками, оставшимися от ленча Дэниса Виллерса.
– А теперь я учу вас готовить пудинг чиполата, – объявила она миссис Кэнтрип, которая устроила себе десятиминутный перерыв с чашкой чая и «Дейли скетч».
– Это еще что такое? Ты же знаешь, мадам не держит в доме сосисок.
– Совсем не сосиски. Сливки с желе и фруктами. У нас же есть сливки? А яйца? Давайте, миссис Кэнтрип, милая.
– Истину говорят: нет покоя грешникам. – Миссис Кэнтрип неохотно встала из кресла-качалки. – Не понимаю, чем тебя не устраивает добрый английский десерт. Мистер Виллерс съел все, до крошки. Знаешь, он хоть и пишет книги, но аппетит у него отменный.
Катье достала сливки и яйца из холодильника.
– Я часто говорю себе, – задумчиво произнесла девушка, – почему он не работает у себя? Это странно и смешно – ведь у него есть жена.
– А могу я спросить, тебе-то какое дело, Кетчер? Понимаешь, мистер Виллерс всегда работал тут. Должно быть, прошло четырнадцать или пятнадцать лет с тех пор, как мистер Найтингейл отремонтировал Старый дом, чтобы мистер Виллерс мог в нем работать. Там тихо, понимаешь? А мистер Найтингейл неровно дышит к мистеру Виллерсу.
– Неровно дышит?
– Ох уж эти иностранцы! Я имею в виду, любит его, восхищается им. Думаю, он гордится, что в семье есть писатель. Включай миксер.
– Миссис Найтингейл его совсем не любит. – Катье налила сливки в чашку. – Он работает тут все каникулы, а миссис Найтингейл никогда, ни разу не приходит к нему. Не понимаю, как можно не любить своего брата.
– Видно, его не очень просто любить, – ответила миссис Кэнтрип. – Можешь быть уверена, если они поссорились – заметь, я этого не утверждаю, – то мадам точно не виновата. У него странные манеры, у этого мистера Виллерса. Отвратительный характер, настоящая язва. Скажу тебе по секрету, Кетчер, я бы не стала отдавать своего сына в школу, где он преподает. Выключай эту штуку, а то сливки превратятся в масло.
К чаю Элизабет не вышла.
В пять вечера небо было безоблачным, как на Средиземном море, а солнце палило нещадно. Уилл Палмер развел костер у ворот, выходящих на дорогу к Кингсмаркхэму, и теплый воздух наполнился едким запахом дыма. Уилл жег скошенную траву, изредка брызгая на нее керосином. Мокрый от пота Шон, недовольно ворча, толкал газонокосилку по лужайкам, устроенным в виде террас.
Миссис Кэнтрип накрыла стол и оставила холодный ужин на тележке. В любую погоду, хорошую или плохую, она не выходила из дома без шляпки. Вот и теперь экономка надела ее и отправилась в свой коттедж на другом конце деревни.
В Старом доме Дэнис Виллерс напечатал еще три предложения о Вордсворте и восприятии природы как источника художественного вдохновения и тоже отправился домой. Медленно и осторожно он ехал в свое бунгало в Кластервеле, а через полчаса за ним последовала Катье Доорн на «мини»; машина с ревом и визгом неслась через деревни по дороге к Кингсмаркхэму.
Элизабет лежала на кровати с примочками из гамамелиса на глазах, консервируя свою красоту. Услышав звук подъехавшего «Ягуара», она встала и начала одеваться к ужину.
На Элизабет было бледно-зеленое платье с вышивкой на воротнике и манжетах.
– Как поживает моя красавица жена?
– Чудесно, дорогой. Как прошел день?
– Неплохо. В Лондоне настоящая парилка. Хочешь чего-нибудь выпить?
– Немного томатного сока, – сказала Элизабет.
Квентин налил ей сока, а себе – двойную порцию виски.
– Спасибо, дорогой. Жарко, правда?
– Но не так, как в Лондоне.
– Надеюсь.
– Ни в какое сравнение с Лондоном, – твердо произнес Квентин. Потом улыбнулся. Элизабет тоже. Оба умолкли.
– Катье нет? – нарушил молчание Квентин.
– Она взяла «мини» и поехала в Кингсмаркхэм, дорогой.
– Значит, мы предоставлены сами себе? И никто не приглашен на коктейль?
– Сегодня – нет. Как ты верно выразился, мы предоставлены сами себе.
Квентин вздохнул и улыбнулся.
– Приятно побыть вдвоем, – произнес он. – Для разнообразия.
Элизабет не ответила. На этот раз молчание было более глубоким и долгим. Квентин стоял у окна и смотрел в сад.
– Наверное, пора ужинать, – наконец сказала Элизабет.
В столовой Квентин открыл бутылку «Пуйи-Фюиссе»[4]. Элизабет достала только один бокал.
– Наконец становится прохладнее, – произнес Квентин за вичисуа[5]. – Скоро ночи должны стать длиннее.
– Должны.
– Да, несмотря на жару в это время года, в воздухе уже чувствуется легкая прохлада. – Элизабет молча поглощала холодного цыпленка. – Но в целом лето было хорошим, – уже ни на что не надеясь, прибавил Квентин.
– В целом да.
Закончив, они вернулись в гостиную.
– Который час? – спросил Квентин, остановившись у стеклянной двери на террасу.
– Всего восемь.
– Правда? Я думал, гораздо позднее. – Он вышел на террасу и окинул взглядом свои хризантемы. Элизабет равнодушно переворачивала страницы журнала «Куин». Квентин вернулся, сел и посмотрел на жену. – Как ты думаешь, не заглянут ли к нам Дэнис с Джорджиной?
– Сомневаюсь.
– Может, позвонить Дэнису, пригласить их на партию в бридж? Не возражаешь?
– Как хочешь, дорогой.
– Только если ты не против.
– Мне действительно все равно, дорогой.
– Ну, тогда я им позвоню, – с облегчением выдохнул Квентин.
Приехали Виллерсы, и до десяти компания играла в бридж.
– Уже поздно, Джорджина. – Виллерс посмотрел на часы. – Мне нужно перед сном пару часов поработать в школьной библиотеке.
– Опять? – удивилась Джорджина.
– Я уже тебе говорил, что хочу поработать со ссылками.
Жена бросила на него возмущенный взгляд.
– Дэнис так предан своей работе, – поспешил вмешаться Квентин, всегда выступавший в роли миротворца, и ласково улыбнулся Джорджине. – Кстати, о преданности, – он повернулся к шурину, – ты не подпишешь для меня книгу?
Дэнис Виллерс взял старую, сломанную шариковую ручку и начертал на форзаце: «Благословенна память ранних дней…»[6].
Квентин прочел, и щеки его зарумянились от удовольствия. Он положил ладонь на плечо Виллерса.
– Теперь подпишись.
И Дэнис добавил под цитатой: «Твой брат Дэнис Виллерс».
– Обычно ты выражаешься точнее. Следовало написать «шурин».
– К черту точность. Кому она нужна? – отмахнулся Виллерс.
Вернулись женщины. Джорджина застегивала свою большую сумку.
– Огромное спасибо за подарок, Элизабет, – сказала она. – Даже не знаю, как тебя благодарить.
– Ну что ты, моя дорогая. Мне он больше не нужен. – Элизабет нежно поцеловала ее.
– Заканчивайте миловаться, – недовольно буркнул Дэнис Виллерс, – и мы пойдем.
– Наверное, я сразу лягу, – сказал Квентин. – Мне не терпится начать новую книгу. Хочешь еще немного посидеть?
– Вечер такой чудесный, – сказала Элизабет. – Прогуляюсь по саду перед сном.
– Только накинь что-нибудь теплое. Спокойной ночи.
– Спокойной ночи, дорогой.
Элизабет взяла куртку, мягкую и легкую, из зеленой ангоры. При свете луны она была неотличима от кипарисов итальянского садика. Поздние розы, бледно-розовые, абрикосовые и лимонные, ночью казались белыми. Элизабет прошла по дерну между розариями, шестиугольным, полукруглым и ромбовидным, затем по мощенной плитками дорожке между живыми изгородями из тиса направилась к калитке в красной кирпичной стене. От костра, разведенного Уиллом, поднимался тонкий серый столбик дыма.
Элизабет отперла калитку и вышла на заросшую травой обочину, над которой нависали ветви буков из сада и которая отделяла стену от дороги на Помфрет. Блеснули и пронеслись мимо фары автомобиля; Элизабет попятилась, укрывшись в тени деревьев. Катье на «мини» возвращалась из Кингсмаркхэма. Дорога опять опустела; теперь ее освещала только луна. Элизабет закрыла за собой калитку, пересекла дорогу и пошла от нее по песчаной тропке в глубь Черитонского леса.
Убедившись, что ее не видно с дороги, Элизабет присела на бревно и стала ждать. Потом зажгла сигарету, третью из пяти, что она выкурит за этот день.
У каждого из супругов Найтингейл была своя спальня на втором этаже Майфлит Мэнор, с окнами, выходившими на фасад дома. Квентин разделся, быстро скользнул в постель, включил ночник и раскрыл «Влюбленного Вордсворта».
Как всегда при чтении книг Виллерса, он первым делом с гордостью и удовольствием прочел редакторский панегирик автору и его работам, внимательно изучил фотографию шурина на задней стороне суперобложки. Затем пролистал все иллюстрации: репродукции портретов Вордсворта, его сестры Дороти и виды на «извилистый Форт» из замка Стирлинг. И только потом приступил к чтению.
Квентин читал, как читают ученые, добросовестно просматривая каждую библиографическую ссылку и не пропуская ни одного примечания. Дойдя до встречи поэта с французской возлюбленной, он услышал звук шагов на лестнице. Элизабет вернулась с прогулки? Нет…
Шаги удалялись, поднимаясь все выше и выше, пока слабый звук не послышался прямо у него над головой. Значит, не Элизабет, а Катье, которая спала наверху.
Часы показывали половину двенадцатого, и в спальне похолодало. Как выразился Квентин за ужином, в воздухе уже чувствовалась легкая прохлада. Должно быть, Элизабет замерзла там, в саду. Рамы на окнах спальни и оконные переплеты наверху задребезжали от поднявшегося ветра. Квентин отложил книгу и выглянул в сад.
Луна скрылась за облаками. Квентин накинул халат, открыл дверь спальни, постоял в нерешительности и направился к лестнице.
В то утро в начале сентября все шло своим чередом, если не считать того, что зонт Квентину не понадобился. Фигуры садовников поместья Майфлит окутывал золотистый туман, предвещавший чудесный день. Квентин спустился по каменным ступенькам парадного крыльца и ненадолго задержался у кустов – напомнить Уиллу Палмеру, что пора подкормить махровые хризантемы, которые они выращивали для выставки цветов в Кингсмаркхэме. Затем пошел по дорожке во внутренний двор между старыми каретными сараями, где его ждала машина, ветровое стекло которой только что тщательно протер Шон Ловелл.
«Еще рано», – подумал Квентин и не стал садиться в машину, а подошел к невысокой стене и окинул взглядом долину Кингсбрук. Пейзаж, как всегда, радовал глаз. Других домов почти не видно, только луга – зеленые и недавно скошенные, отливавшие бледным золотом; извилистая тоненькая река под пологом из ив; низкие округлые холмы с венчиками деревьев на вершинах, а там, слева, по другую сторону дороги, огромный сосновый лес. Он укрывал целую гряду холмов и этим туманным утром походил на темный бархатный плащ, небрежно наброшенный на пейзаж. Квентин всегда был неравнодушен к лесу, всегда подыскивал для него романтические метафоры. Иногда он видел перед собой не лес и не бархатный плащ, а приникшего к земле зверя, который охранял спящие поля, а расходившиеся в разные стороны посадки представлялись ему раскинутыми лапами, мощными и надежно защищавшими от беды.
Квентин перевел взгляд на свой парк, потом на пространство перед домом с ровными, окутанными туманом лужайками и многочисленными розами, поблекшими в утренней дымке. «Не срезать ли розу «Айсберг» или «Суперстар»?» – подумал он, как вдруг почувствовал прикосновение пальца к плечу и услышал спокойный голос:
– Доброе утро, Дэнис, – улыбнулся Квентин. – Не слишком жизнерадостная цитата для такого чудесного утра. Вордсворт, да?
Все, что природа сотворила,
Жило в ладу с моей душой.
Но что, – подумал я уныло, —
Что сделал человек с собой?[2]
Дэнис Виллерс кивнул.
– Если мне грустно, – сказал он, – то лишь по одной причине. Через два дня начало семестра, и придется отложить работу до самого Рождества. Кстати, я тебе кое-что принес. – Дэнис открыл портфель и достал книгу, новую, блестящую, вероятно, только что из типографии. – Сигнальный экземпляр, – пояснил он. – Я подумал, тебе будет приятно.
Лицо Квентина вспыхнуло от удовольствия. Он прочел название: Дэнис Виллерс, «Влюбленный Вордсворт», а затем, едва сдерживая волнение, открыл страницу с посвящением и вслух прочел:
– «Моему зятю, Квентину Найтингейлу, истинному другу и покровителю». О, Дэнис, как чудесно! Я чувствую себя Саутгемптоном[3].
Виллерс криво улыбнулся, что случалось крайне редко.
– Единственный вдохновитель этих очерков, мистер К. Н… – Он нахмурился, словно сердясь на себя за слабость. – Надеюсь, тебе понравится. Ну, у меня дела, да и тебе пора…
– Да, поеду. Береги себя, Дэнис. Жду не дождусь, когда вернусь домой и смогу приступить к чтению. – Квентин похлопал по книге, потом по плечу Виллерса и отвернулся.
Дэнис открыл калитку в стене вокруг Старого дома и ступил на тенистый, заросший липами и кипарисами двор, куда никогда не заглядывало солнце. Квентин, все еще улыбаясь, сел за руль, положил подарок на соседнее сиденье и поехал в Лондон.
Элизабет Найтингейл прихорашивалась целый час, прежде чем явить себя миру. Она стремилась создать впечатление безыскусной юности, безупречной чистоты и свежести. Легкий макияж и небрежная тщательность – или тщательная небрежность – в одежде. Никто не давал ей больше двадцати пяти. «Ах, – часто повторяла Элизабет своему отражению в зеркале, – видели бы они меня в двадцать пять!» А иногда прибавляла, что времени теперь тратишь вдвое больше, а выглядишь вдвое хуже.
Не изменяя своим демократичным привычкам, утренний кофе она выпила вместе с прислугой на кухне. Два садовника расположились по краям стола, а Элизабет села напротив Катье Доорн. Миссис Кэнтрип пила кофе стоя, не прекращая раздавать указания.
– Если ты увидишь этого Элфа Тоуни, Уилл, напомни ему, что на сегодняшний вечер мне нужен цыпленок, и я хочу получить его утром, а не за пять минут до того, как мадам сядет ужинать. Убери локти со стола, Шон. Сколько раз тебе повторять… А ты, Кетчер, когда допьешь кофе, снеси чашку мистеру Виллерсу. Не то он подумает, что мы все умерли, – это факт. И ради всего святого, выключи радио. Мадам делать больше нечего, как слушать этот грохот.
– Почему же. Мне нравится поп-музыка, миссис Кэнтрип, – возразила Элизабет.
Шон поднял голову.
– По вам сразу видно, – сказал он, – что вы не зануда.
– Как можно так разговаривать с мадам! – Миссис Кэнтрип была шокирована.
– Для меня это большой комплимент, – возразила Элизабет.
Смуглое лицо Шона вспыхнуло от удовольствия, и он улыбнулся своей гранатовой улыбкой – ровные белые зубы сверкнули между алых губ. Вдохновленный благосклонностью хозяйки юноша посмотрел сначала на миссис Кэнтрип, затем на Уилла Палмера. Катье захихикала, но ее Шон проигнорировал.
– Вы, старики, все одинаковые, – заявил он. – Завязли в заезженной колее.
– Твоя колея – сад, и тебе не стоит об этом забывать. Все равно никогда не станешь одним из этих новомодных певцов.
– Почему это? – Агрессия Шона быстро сменилась отчаянием. – Я должен попробовать, просто обязан. Я уже сказал своей старухе, что время поджимает – в апреле мне стукнет двадцать три. Представляете, если «Битлз» ждали бы до двадцати трех лет, прежде чем начать?
– И что? – переспросила миссис Кэнтрип. – В мире было бы гораздо тише – это факт.
– Не волнуйся, Шон, – ласково улыбнулась Элизабет. – Ты же знаешь, я обещала. И не забуду. – Шон страстно закивал, не отрывая от Элизабет восхищенного взгляда. – Послушай, Уилл, у мистера Найтингейла есть костюм, который он уже не носит и который может тебе подойти. И раз уж речь зашла о подарках, я собрала посылку для твоей матери, Катье. Немного печенья, какого не купишь в Голландии. Найдешь ее на столике в холле вместе с моим пакетом. Тебя не затруднит отнести их на почту?
– Мадам сущий ангел, – сказала миссис Кэнтрип, когда Элизабет ушла. – Стыд и позор, что таких мало на свете.
Катье хихикнула.
Туман рассеялся, и комнаты Майфлит Мэнор были залиты светом – резким светом позднего лета, в котором видны малейшие следы пыли. Но миссис Кэнтрип и Катье стояли на страже, и пыли в доме не было. Элизабет переходила из комнаты в комнату, ступая по мягким, залитым солнцем коврам, проверяла свежесть цветов в бронзовых чашах и розовых вазах китайского фарфора, изредка раздвигала шторы, чтобы защитить нежный старинный шелк от солнца. Из окна спальни она смотрела, как Катье пересекла улицу деревни Майфлит, держа в пухлых ладонях две посылки: одну в Голландию, другую в Лондон. Элизабет вздохнула. Почти все друзья и слуги связали бы ее вздох с тем, что Катье оставила широко открытыми обе створки ворот из кованого железа, украшенных стоящими на задних лапах крылатыми драконами, морды которых соединялись там, где висел замок. На белой, ярко освещенной поверхности дороги подвижная, слегка деформированная выпуклостями посылок тень Катье выглядела черной.
Элизабет спустилась и закрыла ворота. Потом села в свой «Лотус» и поехала сначала в Куинс Уотерфорд, чтобы обсудить с леди Ларкин-Смит подготовку к танцам в загородном клубе, затем в Помфрет, чтобы получить от миссис Роджерс выручку от благотворительных сборов на лечение раковых больных, и, наконец, в парикмахерскую в Кингсмаркхэме. Она опустила стекла в машине, сложила верх, и ее светлые локоны цвета примулы развевались во встречном потоке воздуха, как мягкие, похожие на пух чертополоха волосы на голове маленькой девочки.
В половине второго миссис Кэнтрип подала ленч в столовой. Статус Катье давал ей право садиться за стол с хозяевами, но в отсутствие Квентина Найтингейла она почти не разговаривала. Женщина и девушка съели спаржу, ветчину и ежевичный пирог в молчании, которое прерывалось редкими замечаниями Элизабет, хвалившей еду. Когда они закончили, Катье сказала, что предпочитает пудинг чиполата.
– Ты должна научить миссис Кэнтрип его готовить.
– Может, я учу ее сегодня после ленча. – Катье не давались времена глаголов, и она обо всем говорила в настоящем времени.
– Отличная идея!
– Один раз пробуете – и больше не хотите ежевичного пирога. – Катье принялась пальцем выковыривать застрявшие между зубов зернышки ежевики.
– Это мы еще посмотрим. А теперь я собираюсь отдохнуть. Если кто-то приедет или позвонит, меня не беспокоить.
– Я помню, – кивнула Катье.
– Куда ты собираешься сегодня вечером?
– Я встречаюсь с парнем в Кингсмаркхэме, и мы, наверное, идем смотреть кино.
– Фильм, Катье, – мягко поправила Элизабет. – «Кино» говорят только в Америке. Можешь взять машину, но лучше не «Лотус». Твоя мама вряд ли разрешила бы тебе водить быстрый спортивный автомобиль.
– Можно тогда я беру «мини»?
– Хорошо.
Катье убрала со стола и загрузила посуду в посудомоечную машину, вместе со стаканом и тарелками, оставшимися от ленча Дэниса Виллерса.
– А теперь я учу вас готовить пудинг чиполата, – объявила она миссис Кэнтрип, которая устроила себе десятиминутный перерыв с чашкой чая и «Дейли скетч».
– Это еще что такое? Ты же знаешь, мадам не держит в доме сосисок.
– Совсем не сосиски. Сливки с желе и фруктами. У нас же есть сливки? А яйца? Давайте, миссис Кэнтрип, милая.
– Истину говорят: нет покоя грешникам. – Миссис Кэнтрип неохотно встала из кресла-качалки. – Не понимаю, чем тебя не устраивает добрый английский десерт. Мистер Виллерс съел все, до крошки. Знаешь, он хоть и пишет книги, но аппетит у него отменный.
Катье достала сливки и яйца из холодильника.
– Я часто говорю себе, – задумчиво произнесла девушка, – почему он не работает у себя? Это странно и смешно – ведь у него есть жена.
– А могу я спросить, тебе-то какое дело, Кетчер? Понимаешь, мистер Виллерс всегда работал тут. Должно быть, прошло четырнадцать или пятнадцать лет с тех пор, как мистер Найтингейл отремонтировал Старый дом, чтобы мистер Виллерс мог в нем работать. Там тихо, понимаешь? А мистер Найтингейл неровно дышит к мистеру Виллерсу.
– Неровно дышит?
– Ох уж эти иностранцы! Я имею в виду, любит его, восхищается им. Думаю, он гордится, что в семье есть писатель. Включай миксер.
– Миссис Найтингейл его совсем не любит. – Катье налила сливки в чашку. – Он работает тут все каникулы, а миссис Найтингейл никогда, ни разу не приходит к нему. Не понимаю, как можно не любить своего брата.
– Видно, его не очень просто любить, – ответила миссис Кэнтрип. – Можешь быть уверена, если они поссорились – заметь, я этого не утверждаю, – то мадам точно не виновата. У него странные манеры, у этого мистера Виллерса. Отвратительный характер, настоящая язва. Скажу тебе по секрету, Кетчер, я бы не стала отдавать своего сына в школу, где он преподает. Выключай эту штуку, а то сливки превратятся в масло.
К чаю Элизабет не вышла.
В пять вечера небо было безоблачным, как на Средиземном море, а солнце палило нещадно. Уилл Палмер развел костер у ворот, выходящих на дорогу к Кингсмаркхэму, и теплый воздух наполнился едким запахом дыма. Уилл жег скошенную траву, изредка брызгая на нее керосином. Мокрый от пота Шон, недовольно ворча, толкал газонокосилку по лужайкам, устроенным в виде террас.
Миссис Кэнтрип накрыла стол и оставила холодный ужин на тележке. В любую погоду, хорошую или плохую, она не выходила из дома без шляпки. Вот и теперь экономка надела ее и отправилась в свой коттедж на другом конце деревни.
В Старом доме Дэнис Виллерс напечатал еще три предложения о Вордсворте и восприятии природы как источника художественного вдохновения и тоже отправился домой. Медленно и осторожно он ехал в свое бунгало в Кластервеле, а через полчаса за ним последовала Катье Доорн на «мини»; машина с ревом и визгом неслась через деревни по дороге к Кингсмаркхэму.
Элизабет лежала на кровати с примочками из гамамелиса на глазах, консервируя свою красоту. Услышав звук подъехавшего «Ягуара», она встала и начала одеваться к ужину.
На Элизабет было бледно-зеленое платье с вышивкой на воротнике и манжетах.
– Как поживает моя красавица жена?
– Чудесно, дорогой. Как прошел день?
– Неплохо. В Лондоне настоящая парилка. Хочешь чего-нибудь выпить?
– Немного томатного сока, – сказала Элизабет.
Квентин налил ей сока, а себе – двойную порцию виски.
– Спасибо, дорогой. Жарко, правда?
– Но не так, как в Лондоне.
– Надеюсь.
– Ни в какое сравнение с Лондоном, – твердо произнес Квентин. Потом улыбнулся. Элизабет тоже. Оба умолкли.
– Катье нет? – нарушил молчание Квентин.
– Она взяла «мини» и поехала в Кингсмаркхэм, дорогой.
– Значит, мы предоставлены сами себе? И никто не приглашен на коктейль?
– Сегодня – нет. Как ты верно выразился, мы предоставлены сами себе.
Квентин вздохнул и улыбнулся.
– Приятно побыть вдвоем, – произнес он. – Для разнообразия.
Элизабет не ответила. На этот раз молчание было более глубоким и долгим. Квентин стоял у окна и смотрел в сад.
– Наверное, пора ужинать, – наконец сказала Элизабет.
В столовой Квентин открыл бутылку «Пуйи-Фюиссе»[4]. Элизабет достала только один бокал.
– Наконец становится прохладнее, – произнес Квентин за вичисуа[5]. – Скоро ночи должны стать длиннее.
– Должны.
– Да, несмотря на жару в это время года, в воздухе уже чувствуется легкая прохлада. – Элизабет молча поглощала холодного цыпленка. – Но в целом лето было хорошим, – уже ни на что не надеясь, прибавил Квентин.
– В целом да.
Закончив, они вернулись в гостиную.
– Который час? – спросил Квентин, остановившись у стеклянной двери на террасу.
– Всего восемь.
– Правда? Я думал, гораздо позднее. – Он вышел на террасу и окинул взглядом свои хризантемы. Элизабет равнодушно переворачивала страницы журнала «Куин». Квентин вернулся, сел и посмотрел на жену. – Как ты думаешь, не заглянут ли к нам Дэнис с Джорджиной?
– Сомневаюсь.
– Может, позвонить Дэнису, пригласить их на партию в бридж? Не возражаешь?
– Как хочешь, дорогой.
– Только если ты не против.
– Мне действительно все равно, дорогой.
– Ну, тогда я им позвоню, – с облегчением выдохнул Квентин.
Приехали Виллерсы, и до десяти компания играла в бридж.
– Уже поздно, Джорджина. – Виллерс посмотрел на часы. – Мне нужно перед сном пару часов поработать в школьной библиотеке.
– Опять? – удивилась Джорджина.
– Я уже тебе говорил, что хочу поработать со ссылками.
Жена бросила на него возмущенный взгляд.
– Дэнис так предан своей работе, – поспешил вмешаться Квентин, всегда выступавший в роли миротворца, и ласково улыбнулся Джорджине. – Кстати, о преданности, – он повернулся к шурину, – ты не подпишешь для меня книгу?
Дэнис Виллерс взял старую, сломанную шариковую ручку и начертал на форзаце: «Благословенна память ранних дней…»[6].
Квентин прочел, и щеки его зарумянились от удовольствия. Он положил ладонь на плечо Виллерса.
– Теперь подпишись.
И Дэнис добавил под цитатой: «Твой брат Дэнис Виллерс».
– Обычно ты выражаешься точнее. Следовало написать «шурин».
– К черту точность. Кому она нужна? – отмахнулся Виллерс.
Вернулись женщины. Джорджина застегивала свою большую сумку.
– Огромное спасибо за подарок, Элизабет, – сказала она. – Даже не знаю, как тебя благодарить.
– Ну что ты, моя дорогая. Мне он больше не нужен. – Элизабет нежно поцеловала ее.
– Заканчивайте миловаться, – недовольно буркнул Дэнис Виллерс, – и мы пойдем.
– Наверное, я сразу лягу, – сказал Квентин. – Мне не терпится начать новую книгу. Хочешь еще немного посидеть?
– Вечер такой чудесный, – сказала Элизабет. – Прогуляюсь по саду перед сном.
– Только накинь что-нибудь теплое. Спокойной ночи.
– Спокойной ночи, дорогой.
Элизабет взяла куртку, мягкую и легкую, из зеленой ангоры. При свете луны она была неотличима от кипарисов итальянского садика. Поздние розы, бледно-розовые, абрикосовые и лимонные, ночью казались белыми. Элизабет прошла по дерну между розариями, шестиугольным, полукруглым и ромбовидным, затем по мощенной плитками дорожке между живыми изгородями из тиса направилась к калитке в красной кирпичной стене. От костра, разведенного Уиллом, поднимался тонкий серый столбик дыма.
Элизабет отперла калитку и вышла на заросшую травой обочину, над которой нависали ветви буков из сада и которая отделяла стену от дороги на Помфрет. Блеснули и пронеслись мимо фары автомобиля; Элизабет попятилась, укрывшись в тени деревьев. Катье на «мини» возвращалась из Кингсмаркхэма. Дорога опять опустела; теперь ее освещала только луна. Элизабет закрыла за собой калитку, пересекла дорогу и пошла от нее по песчаной тропке в глубь Черитонского леса.
Убедившись, что ее не видно с дороги, Элизабет присела на бревно и стала ждать. Потом зажгла сигарету, третью из пяти, что она выкурит за этот день.
У каждого из супругов Найтингейл была своя спальня на втором этаже Майфлит Мэнор, с окнами, выходившими на фасад дома. Квентин разделся, быстро скользнул в постель, включил ночник и раскрыл «Влюбленного Вордсворта».
Как всегда при чтении книг Виллерса, он первым делом с гордостью и удовольствием прочел редакторский панегирик автору и его работам, внимательно изучил фотографию шурина на задней стороне суперобложки. Затем пролистал все иллюстрации: репродукции портретов Вордсворта, его сестры Дороти и виды на «извилистый Форт» из замка Стирлинг. И только потом приступил к чтению.
Квентин читал, как читают ученые, добросовестно просматривая каждую библиографическую ссылку и не пропуская ни одного примечания. Дойдя до встречи поэта с французской возлюбленной, он услышал звук шагов на лестнице. Элизабет вернулась с прогулки? Нет…
Шаги удалялись, поднимаясь все выше и выше, пока слабый звук не послышался прямо у него над головой. Значит, не Элизабет, а Катье, которая спала наверху.
Часы показывали половину двенадцатого, и в спальне похолодало. Как выразился Квентин за ужином, в воздухе уже чувствовалась легкая прохлада. Должно быть, Элизабет замерзла там, в саду. Рамы на окнах спальни и оконные переплеты наверху задребезжали от поднявшегося ветра. Квентин отложил книгу и выглянул в сад.
Луна скрылась за облаками. Квентин накинул халат, открыл дверь спальни, постоял в нерешительности и направился к лестнице.
Глава 2
У инспектора уголовного розыска Майкла Бердена был выходной. Он валялся в постели до девяти. Затем встал, принял ванну и взялся за дело, которому намеревался посвятить весь свободный день, – покрасить бунгало снаружи.
Ночью поднялся сильный ветер, отголосок карибского урагана, который американцы назвали «Каролина». Стремянка Бердену не требовалась, поскольку карнизы бунгало располагались достаточно низко, но сегодня ему и в голову не пришло бы взбираться на лестницу. И разумеется, он не разрешит этого делать своему исполненному энтузиазма помощнику, одиннадцатилетнему сыну Джону, который по случаю школьных каникул был дома.
– Можешь заняться входной дверью, Джон, – сказал Берден, зная, что оказывает сыну особую честь. Все маляры, особенно непрофессионалы, с нетерпением ждут момента, когда на дверь лягут первые мазки краски, обычно яркого, контрастирующего со стенами цвета.
– Правда? Черт! – воскликнул Джон.
– Не чертыхайся. Ты же знаешь, я не люблю, когда ты ругаешься.
Вопреки обыкновению Джон не стал спорить, а молча побежал в гараж за новой банкой краски цвета «розовый фламинго». Там он столкнулся со своей сестренкой Пэт, кормившей листьями липы гусеницу бражника, заключенную в коробку из-под обуви. Он собирался отпустить язвительное замечание, что-нибудь насчет того, как глупо разводить садовых вредителей, но с заднего крыльца послышался голос матери:
– Джон, позови папу. Ему звонят.
– Кто?
– Сам догадайся. – В голосе миссис Берден проступили отчаяние и безнадежность.
Джон догадался. Захватив банку краски, он вернулся к отцу, который как раз нанес первый мазок на раму венецианского окна.
– Тебе звонят из полицейского участка, – сказал мальчик.
Берден взял себе за правило не употреблять крепких выражений – ни в присутствии детей, ни в их отсутствие. Он аккуратно опустил кисть в банку из-под джема, наполненную синтетическим скипидаром, и вошел в дом.
Сегодня утром бунгало выглядело необыкновенно красивым. Холл и гостиная украшены пурпурными георгинами (сорт «Епископ Ллэндаффа») в керамических вазах из Пула, новые занавески раздвинуты, из кухни тянет густым ароматом пудинга с мясом и почками, предназначенным для ленча. Вздохнув, Берден взял безупречно чистую трубку белого телефона.
– Ты не торопишься, – прозвучал недовольный голос старшего инспектора Вексфорда.
– Прощу прощения. Я красил.
– Не повезло тебе, Пикассо. Придется заканчивать свой шедевр в другой раз. Служба зовет.
Берден прекрасно знал: нет смысла напоминать начальнику, что у него сегодня выходной.
– Что случилось, сэр?
– Ты знаешь миссис Элизабет Найтингейл?
– Только в лицо. Ее все знают. Муж – член правления страховой компании Ллойда. Денег куры не клюют. Что она натворила?
– Ее убили – вот что.
– Черт возьми! – нарушил свое правило Берден.
– Я в Майфлит Мэнор. Приезжай сюда как можно скорее, Майк.
– А я варю роскошный пудинг, – сказала Джин Берден. – Постарайся вернуться к ленчу.
– И не надейся.
Берден переоделся, схватил ключи от машины. Джон сидел на низкой стене сада, ожидая распоряжений.
– Придется повременить с входной дверью денек-другой. Извини, что так вышло.
– Я сам могу.
– Не спорь, я тебя очень прошу. – Берден выудил из кармана полкроны. – Ты что-то говорил насчет новой батарейки для транзистора… И сладостей себе тоже купи. – Он сел в машину. – Послушай, Джон… Кажется, мистер Виллерс, брат миссис Найтингейл, преподает у тебя в школе?
– Старая римская вилла? – переспросил Джон. – Я не знаю, чей он там брат. Латынь и греческий. А тебе зачем?
– Так просто, – сказал Берден.
Дом из красного кирпича, построенный в эпоху королевы Анны, как будто присел, слегка наклонившись, у самой дороги; его окна, словно глаза Аргуса[7], смотрели на деревню, а цоколь скрывал густой зеленый кустарник, шелестевший на ветру. Берден остановился позади большого служебного автомобиля, на котором приехал Вексфорд, открыл ворота с драконами и поднялся по ступенькам парадного крыльца. Кнопку звонка он нажать не успел – дверь открыл сержант уголовной полиции Мартин.
Ночью поднялся сильный ветер, отголосок карибского урагана, который американцы назвали «Каролина». Стремянка Бердену не требовалась, поскольку карнизы бунгало располагались достаточно низко, но сегодня ему и в голову не пришло бы взбираться на лестницу. И разумеется, он не разрешит этого делать своему исполненному энтузиазма помощнику, одиннадцатилетнему сыну Джону, который по случаю школьных каникул был дома.
– Можешь заняться входной дверью, Джон, – сказал Берден, зная, что оказывает сыну особую честь. Все маляры, особенно непрофессионалы, с нетерпением ждут момента, когда на дверь лягут первые мазки краски, обычно яркого, контрастирующего со стенами цвета.
– Правда? Черт! – воскликнул Джон.
– Не чертыхайся. Ты же знаешь, я не люблю, когда ты ругаешься.
Вопреки обыкновению Джон не стал спорить, а молча побежал в гараж за новой банкой краски цвета «розовый фламинго». Там он столкнулся со своей сестренкой Пэт, кормившей листьями липы гусеницу бражника, заключенную в коробку из-под обуви. Он собирался отпустить язвительное замечание, что-нибудь насчет того, как глупо разводить садовых вредителей, но с заднего крыльца послышался голос матери:
– Джон, позови папу. Ему звонят.
– Кто?
– Сам догадайся. – В голосе миссис Берден проступили отчаяние и безнадежность.
Джон догадался. Захватив банку краски, он вернулся к отцу, который как раз нанес первый мазок на раму венецианского окна.
– Тебе звонят из полицейского участка, – сказал мальчик.
Берден взял себе за правило не употреблять крепких выражений – ни в присутствии детей, ни в их отсутствие. Он аккуратно опустил кисть в банку из-под джема, наполненную синтетическим скипидаром, и вошел в дом.
Сегодня утром бунгало выглядело необыкновенно красивым. Холл и гостиная украшены пурпурными георгинами (сорт «Епископ Ллэндаффа») в керамических вазах из Пула, новые занавески раздвинуты, из кухни тянет густым ароматом пудинга с мясом и почками, предназначенным для ленча. Вздохнув, Берден взял безупречно чистую трубку белого телефона.
– Ты не торопишься, – прозвучал недовольный голос старшего инспектора Вексфорда.
– Прощу прощения. Я красил.
– Не повезло тебе, Пикассо. Придется заканчивать свой шедевр в другой раз. Служба зовет.
Берден прекрасно знал: нет смысла напоминать начальнику, что у него сегодня выходной.
– Что случилось, сэр?
– Ты знаешь миссис Элизабет Найтингейл?
– Только в лицо. Ее все знают. Муж – член правления страховой компании Ллойда. Денег куры не клюют. Что она натворила?
– Ее убили – вот что.
– Черт возьми! – нарушил свое правило Берден.
– Я в Майфлит Мэнор. Приезжай сюда как можно скорее, Майк.
– А я варю роскошный пудинг, – сказала Джин Берден. – Постарайся вернуться к ленчу.
– И не надейся.
Берден переоделся, схватил ключи от машины. Джон сидел на низкой стене сада, ожидая распоряжений.
– Придется повременить с входной дверью денек-другой. Извини, что так вышло.
– Я сам могу.
– Не спорь, я тебя очень прошу. – Берден выудил из кармана полкроны. – Ты что-то говорил насчет новой батарейки для транзистора… И сладостей себе тоже купи. – Он сел в машину. – Послушай, Джон… Кажется, мистер Виллерс, брат миссис Найтингейл, преподает у тебя в школе?
– Старая римская вилла? – переспросил Джон. – Я не знаю, чей он там брат. Латынь и греческий. А тебе зачем?
– Так просто, – сказал Берден.
Дом из красного кирпича, построенный в эпоху королевы Анны, как будто присел, слегка наклонившись, у самой дороги; его окна, словно глаза Аргуса[7], смотрели на деревню, а цоколь скрывал густой зеленый кустарник, шелестевший на ветру. Берден остановился позади большого служебного автомобиля, на котором приехал Вексфорд, открыл ворота с драконами и поднялся по ступенькам парадного крыльца. Кнопку звонка он нажать не успел – дверь открыл сержант уголовной полиции Мартин.