Страница:
– Товарищ военный юрист, что это вы тут пытаетесь опорочить честных людей? Мало того, что вы раздуваете эпизод с Тишко по Керимбаеву, так теперь и эта небылица. Подумайте, старший лейтенант. Утро-то вечера мудренее… – заключил полковник.
Перекусив в офицерском кафе, а потом застряв по дороге в разговоре с одной из офицерских жен, совершенно не по адресу начавшей жаловаться ему на тяготы захолустной жизни, Алексей, к своей досаде, не скоро добрался до квартиры для приезжих, в которой ему надо было прихватить папку с бланками протоколов.
Дверь почему-то оказалась не заперта – в квартире прибиралась незнакомая девица, мало похожая на обычно замызганных уборщиц. “Видно, дочка какой-нибудь из них”, – машинально подумал Алексей.
Он уселся перебирать свои бумаги, пока девица лениво шаркала тряпкой по подоконнику.
– Я думаю, вы на сегодня свободны, здесь уже и так достаточно чисто, – уборщица начала раздражать Алексея, и он хотел побыстрее выпроводить ее, чтобы сосредоточиться на делах, еще раз понять, что же следовало из его разговора с начальником части, внезапно обернувшимся далеко не тем безобидным стариканом-батяней, каким его представлял себе Алексей.
Вместо ответа юная особа переместилась к письменному столу, не мигая, уставилась в глаза Алексею и принялась вытирать пепел вокруг банки из-под пива, служившей пепельницей в этой квартире. Барышня выглядела неоднозначно. Несмотря на трескучий мороз на улице и холод в квартире, эта знойная особа была в прозрачной обтягивающей блузочке, под которой, как не составляло труда убедиться Алексею, вовсе не оказалось никакого белья. К тому же она была в шлепанцах на босу ногу, из которых выглядывали розовые пяточки. “Нимфоманка какая-то. Все они здесь, что ли, чокнутые, в этой части?” – подумал он.
В глубокой задумчивости девица пораскачивала свой бюст перед носом Алексея и замерла в таком непонятом состоянии.
– Вы, видимо, дочка Марьи Степановны, – заполнил паузу Алексей, к счастью, вспомнивший, как звали ту безликую тетку, что вваливалась в квартиру по утрам и не столько убиралась, сколько пачкала все и вся своими грязными тряпками.
– Нет, я дочка… – начала девица и запнулась. “Господи, какая мне разница, чья она тут дочка, только бы поскорее выматывалась”, – уже с нескрываемой тоской посмотрел на нее Алексей, так и не привыкший к разудалым замашкам офицерских жен и дочерей, с энтузиазмом бросавшихся на всякого первого встречного. Иметь дела с этими скучающими гарнизонными дамочками он зарекся еще в первые месяцы своей службы. И сейчас, глядя на откровенно призывный вид девицы, Алексей с понятным содроганием припомнил жену одного майора, не удовлетворившуюся скоротечным флиртом, а устроившую целое светопреставление со вскрытием вен и прочими эксцентричными эскападами. Слава богу, майор оказался нормальным мужиком – после отправки супруги в госпиталь сам заявился к Алексею, распил вместе с ним положенную в таких случаях бутылочку да посоветовал никогда и ни при каких обстоятельствах не связываться с этими гарнизонными шлюхами, к разряду которых он критически причислил и свою драгоценную. Выяснилось, что случай с помпрокурора был еще не самым клиническим в послужном списке этой майорши – до того она пыталась вешаться из-за страстной любви к шоферу, двадцатилетнему парню, уволенному из рядов в соответствии с приказом. Отъезд дембеля на родину подкосил тридцатилетнюю красавицу…
Глянув на девицу с понятным раздражением, Нертов откровенно зевнул:
– Милая, повторяю еще раз: ты свободна. Гарнизон большой – поищи другой объект. Сочувствую, но мне не до этого. Дела!
Дальше произошло нечто, крайне озадачившее Алексея и еще раз заставившее его подумать о какой-то здешней аномалии. Оглянувшись на дверь, девица вдруг опрокинулась навзничь, прямо на письменный стол, сминая тощим задом все бумаги и протоколы.
– Чокнутая! – вскричал Алексей, пытаясь оторвать ее от стола, в края которого она впилась железной хваткой. От таких усилий застежка на груди особы лопнула, обнажив синюшную грудь. Алексей запихнул руку под задницу красотки, чтобы хотя бы вытянуть бумаги. Почувствовав его руку на своем мягком месте, девица с неподдельным испугом завизжала, а потом с несколько вопросительной интонацией выкрикнула: “Насилуют!"
– Насилуют! – сообщила она еще раз, уже погромче.
И тут дверь в квартиру распахнулась, и в нее в театральном гневе ввалились.., полковник-батяня и прапорщик Тишко. За их спинами подпрыгивали в любопытстве вахтерша и уборщица – понятые.
– Папочка!
– Деточка! Что он, негодяй, с тобою сделал? Все было расписано, как по нотам. Прямо-таки спектакль “Западня для прокурора”… Юная особа оказалась несовершеннолетней дочерью полковника. Алексей предстал коварным растлителем, обманом заманившим дитя в вышеуказанную квартиру и предпринявшим попытку его изнасилования.
– Что, Алексей Юрьевич, теперь делать будем? участливо осведомился полковник, накидывая свою необъятную шинель на плечи слегка засмущавшейся дочурки. – Полюбовно решим или ваших коллег вызывать? Состав, понимаете ли, налицо, девочка все подтвердит. Как там у вас в УК? Статьи 15, 117 и 120… Начнем перетирать вопрос? Или так решим? – батяня отчего-то заговорил по бандитским понятиям.
Алексею очень хотелось со всей силы въехать по лоснящемуся, расплывающемуся лицу полковника. Но слишком умело все было обставлено…
– Ну-ну, – пробормотал сухо Алексей. – Въезжаю. Давайте прямо: что вы от меня хотите?
– Вот это, сынок, другой разговор. Ты парень не дурак. Поэтому говорю по-простому: вали отсюда. И немедленно. Согласен? Я прокурору позвоню, скажу, что ты просто сорвался, нахамил командованию, а ты подтвердишь, покаешься. Гордыню-то свою успокой – тебе карьера нужна, жизнь нормальная. Думай…
Как ни гадко все складывалось, а полковник был прав. Лучше замять происшествие и отчаливать. Они выиграли. Следивший за выражением лица Алексея полковник тихо подсказал:
– Дело бы почитать… Пройтись, так сказать, отеческой рукой.
Алексей начал догадываться, что они – или один полковник? – явно переоценили его возможности. Они были убеждены в том, что он докопался до истины, а он, пинкертон армейский, на самом деле ничего еще не понял. Впрочем, теперь ему уже не составляло труда сделать вывод о том, что полковничек-то, батяня этот, был с душком, а Тишко, получалось, при нем и состоял. Ох, суки, а как удачно провели представление с Керимбаевым… Пришили ведь паренька, приговорили… Сидят тут в своей вотчинке, с бандитами дела ворочают… Полковник ведь взъерепенился именно после того, как Нертов стал въезжать в бандитскую разборку с танком! Да, тут бы стоило покопать…
Вновь угадав ход мыслей Алексея, полковник вкрадчиво произнес:
– Звездочки на погонах замерещились? Имя себе хочешь сделать? Давай-давай, со сто двадцатой статьей. “Петухом” тебе, милок, быть в тюряге зэки оч-чень любят таких нежных мальчиков, опустят тебя, глазом моргнуть не успеешь. А мог бы ведь нас послушать, сынок. Ствол тот – на Керимбаева. Танка ты в глаза не видел. Мало ли что кому померещилось. Кстати, у тебя тут твой двухгодичный срок заканчивается – и адью к мамочке и папочкой. У папочки-то, я в газетах читал, очень неплохое дельце, и сынка бы к нему пристроил. К чему бы тебе, молодому, в армейскую лямку впрягаться? Юристы-то сейчас на гражданке в большой цене…
Алексей подавленно кивнул.
– Вот и славно. А теперь одевайся и поехали в часть начальству звонить, – удовлетворенно сказал полковник. – А с этими я сам разберусь.
Впрочем, “эти” – девица, прапорщик и тетки-понятые – давно куда-то улетучились. Алексей даже не заметил, когда они ушли.
Все оставшееся время, пока он находился в части, рядом с ним кто-нибудь да маячил, так что связаться с особистами, чтобы доложить им о случившемся, не было никакой возможности. Тем не менее, он успел шепнуть прикомандированному к нему шоферу Васе (пареньку, когда-то отмазанному им от гауптвахты), чтобы тот позвонил особистам: “Нужно встретиться срочно и незаметно”.
Под конвоем полковника Алексея довезли до поезда, проводили до места и подождали, пока состав тронется. Мимо за окном проплыл самодовольный батяня…
Батяня, думавший о том, как неплохо ему удалось избавиться от настырного помпрокурора, не заметил невзрачного мужичонку в ватнике, в последний момент вскочившего в вагон.
А мужичонка, дойдя до тамбура, в котором закурил Алексей, улыбнулся ему, как старому знакомому:
– Ну что, Каттани, говорят, тобою Спрут сегодня славно позавтракал? Не подавился, а?..
Через час на каком-то полустанке мужичок выпрыгнул из поезда, поспешил к станции, влез в замызганную “Ниву” и, по-хозяйски развалившись на заднем сиденье, скомандовал водителю:
– Езжай на базу.
Вот так и пришлось Алексею распрощаться с карьерой военного юриста. Прибыв в контору, он отказался писать рапорт о зачислении в кадровый состав, однако шеф-прокурор не очень-то и настаивал на этом. Вскоре пришел и приказ: уволить в связи с окончанием срока службы. И через два года после того, как он ступил на хлипкую дощатую платформу таежного полустанка, Алексей вернулся в Петербург.
За эти два года его однокурсники крепко рванули вперед, а он был никем. Пристраиваться к делу отца, который управлял одним металлургическим комбинатом в области, ему не хотелось. Да и отец всегда старался держать сына подальше от своего бизнеса, почему – догадаться Алексею было нетрудно. К тому же после двух лет захолустья хотелось осесть в Питере, а не погружаться снова в сонную дремоту провинции. Питер был Европой, а тот городок в полутора часах езды от северной столицы, где стоял комбинат отца, каким-то Бхопалом: скопище обветшалых деревянных бараков и облезлых панельных трущоб вокруг денно и нощно дымящихся труб. Южносибирский Дивномайск казался даже райским местечком в сравнении с городом его детства. Алексей собирался съездить туда, погостить у родителей день-другой, а потом возвращаться в Питер на поиски работы.
Вчера Светка уже обещала ему помочь. Нехорошо, конечно, извлекать выгоды из пылкой страсти, но что поделать?
– Леша, – появилась в спальне Светка. – Ты меня вчера утомил.
Алексей самодовольно хмыкнул.
– Я бы на твоем месте так не веселилась. Ты же невменяемый: всю ночь что-то бормотал, кричал, кого-то звал, псих ненормальный. Страшно с тобой. И кто такой Керимбаев?
Алексей, всегда доверявший Светке, вкратце рассказал ту историю, из-за которой он и вылетел из военной прокуратуры. Светка выслушала ее, скучая и пропуская мимо ушей перечисления имен, дат, событий.
– Ох, Лешенька, детский сад это все. Считай, что ничего не произошло. Эти твои полковники да прапорщики – сущая мелюзга. У нас же тут кругом, как говорит одна мудрая старушенция-коллега, акулы пожирают акул. С потрохами съедают при первой возможности. Сам таким станешь – никуда не денешься.
– Юра… – укоризненно вздохнула мать, – мальчик два года не был дома, а ты ему с порога про свое дерьмо.
– Вот видишь, – она у нас не меняется. Все воспитывает меня. Теперь за тебя возьмется, да и правильно сделает, – отец неожиданно посерьезнел. –Чего ж сразу-то к нам не приехал? Зачем к Светлане поперся?
– Так, захотелось себя в божеский вид привести, – Алексей смутился. – А ты-то откуда знаешь?
– Питер – город маленький. Тебе сегодня одним местом захотелось – завтра тебя в другом месте поимеют.
– Юра! – вновь одернула отца мать.
– Ладно-ладно, я ничего не говорил. Но к Светке больше не суйся. Владимир Иванович Лишков, ее будущий супруг, мужик на редкость пакостный. Но очень нужный.
На следующий день Юрий Алексеевич устроил для своих компаньонов основательный ужин с банькой – по случаю возвращения наследника. Леша с некоторым удивлением увидел, что то почтительно-заискивающее отношение, которое всегда окружало его отца в этом городке, теперь было перенесено и на него. Наследник есть наследник: контрольный пакет акций комбината принадлежал Юрию Алексеевичу. Еще какие-то доли были у области и у одной германской фирмы. Поэтому в баньку на знакомство с Алексеем прибыл и здоровущий немец – господин Раупах, не без удовольствия вкушавший местную экзотику. Немец отлично говорил по-русски.
– Да наш он, этот немчура, гэдээровский. В Москве учился, – пояснил Лехе отец. – Отличный мужик. После девяносто первого года приватизировал там у себя кое-что, так что теперь трудимся вместе. В поте лица, ха-ха…
Отец был в отличном настроении. И сам, расцвечивая повествование все новыми пикантными подробностями, под хохот распаренных банькой и водкой мужиков рассказывал собравшимся о Лешкиных злоключениях, о которых тот поведал ему накануне, не предполагая, что ради острого словца отец не пожалеет и родного сына.
– Представляете, пяточки розовые, грудь цыплячья – этакая Мата Хари гарнизонная, – утирал слезы Юрий Алексеевич…
– Алексей, мне очень жаль, что у вас там были такие большие проблемы, – сокрушенно качал головой герр Раупах, начисто лишенный, как и многие его соотечественники, чувства юмора. – Юрий, мы должны помочь мальчику.
– Да уж, не обидим наследничка! Только он, неблагодарный, здесь оставаться не желает. Манят его, понимаешь ли, огни большого города.
– Юрий, мы с тобой как-то говорили о банке Андрея Артуровича, – не желал сворачивать с деловой стези немец. – Это есть хорошая ситуация…
– Ох, и хитер ты, мин херц!
– Алексей, с его опытом и образованием, мог бы работать в секьюрити банка. Свой человек у Андрея Артуровича – это очень, очень хорошо…
Леша, к приятному удивлению отца, упрямиться не стал. “Служба безопасности солидного банка это не так уж плохо”, – решил он сам для себя. Не в прокуратуру же ему было идти или в ментовку – по нынешним временам там, по его мнению, могли работать только сумасшедшие энтузиасты или отпетые взяточники: на таком-то безденежье! Вольные адвокатские хлеба его пугали. Все-таки за два года он, хотя и сам не желал в том себе сознаваться, умудрился пропитаться армейским духом: ему нужно было стабильное место, стабильное жалованье, рост по службе. Звездочки маячили-таки в его голове… Подобранное отцом место работы выглядело вполне весомо, и Алексей не без удовольствия думал о том, что он теперь на равных вернется в круг своих знакомых. Хуже не было для него, чем слыть несостоявшимся и неудачником.
На новом месте его первым делом отправили на “повышение квалификации” – на стажировку в Финляндию, на курсы телохранителей при одном институте, готовившем кадры для служб безопасности самых разных охранных структур. Там, в настоящей Европе, он окончательно забыл о своей Вологде-20, о Дивномайске и прочих Мухосрансках, коими скрещивали такие бывшие вояки, как он, все те места, где довелось им послужить. Публика на курсах подобралась прелюбопытная – было даже несколько слушателей из СНГ, ребята из разных бывших советских республик, от Украины до Таджикистана. У всех была за плечами служба в армии – советской армии, конечно. У некоторых – даже в особо элитных частях. Нертов энергично завязывал знакомства с коллегами. Никогда не угадаешь, кто и когда тебе пригодится.
Глава 3
Перекусив в офицерском кафе, а потом застряв по дороге в разговоре с одной из офицерских жен, совершенно не по адресу начавшей жаловаться ему на тяготы захолустной жизни, Алексей, к своей досаде, не скоро добрался до квартиры для приезжих, в которой ему надо было прихватить папку с бланками протоколов.
Дверь почему-то оказалась не заперта – в квартире прибиралась незнакомая девица, мало похожая на обычно замызганных уборщиц. “Видно, дочка какой-нибудь из них”, – машинально подумал Алексей.
Он уселся перебирать свои бумаги, пока девица лениво шаркала тряпкой по подоконнику.
– Я думаю, вы на сегодня свободны, здесь уже и так достаточно чисто, – уборщица начала раздражать Алексея, и он хотел побыстрее выпроводить ее, чтобы сосредоточиться на делах, еще раз понять, что же следовало из его разговора с начальником части, внезапно обернувшимся далеко не тем безобидным стариканом-батяней, каким его представлял себе Алексей.
Вместо ответа юная особа переместилась к письменному столу, не мигая, уставилась в глаза Алексею и принялась вытирать пепел вокруг банки из-под пива, служившей пепельницей в этой квартире. Барышня выглядела неоднозначно. Несмотря на трескучий мороз на улице и холод в квартире, эта знойная особа была в прозрачной обтягивающей блузочке, под которой, как не составляло труда убедиться Алексею, вовсе не оказалось никакого белья. К тому же она была в шлепанцах на босу ногу, из которых выглядывали розовые пяточки. “Нимфоманка какая-то. Все они здесь, что ли, чокнутые, в этой части?” – подумал он.
В глубокой задумчивости девица пораскачивала свой бюст перед носом Алексея и замерла в таком непонятом состоянии.
– Вы, видимо, дочка Марьи Степановны, – заполнил паузу Алексей, к счастью, вспомнивший, как звали ту безликую тетку, что вваливалась в квартиру по утрам и не столько убиралась, сколько пачкала все и вся своими грязными тряпками.
– Нет, я дочка… – начала девица и запнулась. “Господи, какая мне разница, чья она тут дочка, только бы поскорее выматывалась”, – уже с нескрываемой тоской посмотрел на нее Алексей, так и не привыкший к разудалым замашкам офицерских жен и дочерей, с энтузиазмом бросавшихся на всякого первого встречного. Иметь дела с этими скучающими гарнизонными дамочками он зарекся еще в первые месяцы своей службы. И сейчас, глядя на откровенно призывный вид девицы, Алексей с понятным содроганием припомнил жену одного майора, не удовлетворившуюся скоротечным флиртом, а устроившую целое светопреставление со вскрытием вен и прочими эксцентричными эскападами. Слава богу, майор оказался нормальным мужиком – после отправки супруги в госпиталь сам заявился к Алексею, распил вместе с ним положенную в таких случаях бутылочку да посоветовал никогда и ни при каких обстоятельствах не связываться с этими гарнизонными шлюхами, к разряду которых он критически причислил и свою драгоценную. Выяснилось, что случай с помпрокурора был еще не самым клиническим в послужном списке этой майорши – до того она пыталась вешаться из-за страстной любви к шоферу, двадцатилетнему парню, уволенному из рядов в соответствии с приказом. Отъезд дембеля на родину подкосил тридцатилетнюю красавицу…
Глянув на девицу с понятным раздражением, Нертов откровенно зевнул:
– Милая, повторяю еще раз: ты свободна. Гарнизон большой – поищи другой объект. Сочувствую, но мне не до этого. Дела!
Дальше произошло нечто, крайне озадачившее Алексея и еще раз заставившее его подумать о какой-то здешней аномалии. Оглянувшись на дверь, девица вдруг опрокинулась навзничь, прямо на письменный стол, сминая тощим задом все бумаги и протоколы.
– Чокнутая! – вскричал Алексей, пытаясь оторвать ее от стола, в края которого она впилась железной хваткой. От таких усилий застежка на груди особы лопнула, обнажив синюшную грудь. Алексей запихнул руку под задницу красотки, чтобы хотя бы вытянуть бумаги. Почувствовав его руку на своем мягком месте, девица с неподдельным испугом завизжала, а потом с несколько вопросительной интонацией выкрикнула: “Насилуют!"
– Насилуют! – сообщила она еще раз, уже погромче.
И тут дверь в квартиру распахнулась, и в нее в театральном гневе ввалились.., полковник-батяня и прапорщик Тишко. За их спинами подпрыгивали в любопытстве вахтерша и уборщица – понятые.
– Папочка!
– Деточка! Что он, негодяй, с тобою сделал? Все было расписано, как по нотам. Прямо-таки спектакль “Западня для прокурора”… Юная особа оказалась несовершеннолетней дочерью полковника. Алексей предстал коварным растлителем, обманом заманившим дитя в вышеуказанную квартиру и предпринявшим попытку его изнасилования.
– Что, Алексей Юрьевич, теперь делать будем? участливо осведомился полковник, накидывая свою необъятную шинель на плечи слегка засмущавшейся дочурки. – Полюбовно решим или ваших коллег вызывать? Состав, понимаете ли, налицо, девочка все подтвердит. Как там у вас в УК? Статьи 15, 117 и 120… Начнем перетирать вопрос? Или так решим? – батяня отчего-то заговорил по бандитским понятиям.
Алексею очень хотелось со всей силы въехать по лоснящемуся, расплывающемуся лицу полковника. Но слишком умело все было обставлено…
– Ну-ну, – пробормотал сухо Алексей. – Въезжаю. Давайте прямо: что вы от меня хотите?
– Вот это, сынок, другой разговор. Ты парень не дурак. Поэтому говорю по-простому: вали отсюда. И немедленно. Согласен? Я прокурору позвоню, скажу, что ты просто сорвался, нахамил командованию, а ты подтвердишь, покаешься. Гордыню-то свою успокой – тебе карьера нужна, жизнь нормальная. Думай…
Как ни гадко все складывалось, а полковник был прав. Лучше замять происшествие и отчаливать. Они выиграли. Следивший за выражением лица Алексея полковник тихо подсказал:
– Дело бы почитать… Пройтись, так сказать, отеческой рукой.
Алексей начал догадываться, что они – или один полковник? – явно переоценили его возможности. Они были убеждены в том, что он докопался до истины, а он, пинкертон армейский, на самом деле ничего еще не понял. Впрочем, теперь ему уже не составляло труда сделать вывод о том, что полковничек-то, батяня этот, был с душком, а Тишко, получалось, при нем и состоял. Ох, суки, а как удачно провели представление с Керимбаевым… Пришили ведь паренька, приговорили… Сидят тут в своей вотчинке, с бандитами дела ворочают… Полковник ведь взъерепенился именно после того, как Нертов стал въезжать в бандитскую разборку с танком! Да, тут бы стоило покопать…
Вновь угадав ход мыслей Алексея, полковник вкрадчиво произнес:
– Звездочки на погонах замерещились? Имя себе хочешь сделать? Давай-давай, со сто двадцатой статьей. “Петухом” тебе, милок, быть в тюряге зэки оч-чень любят таких нежных мальчиков, опустят тебя, глазом моргнуть не успеешь. А мог бы ведь нас послушать, сынок. Ствол тот – на Керимбаева. Танка ты в глаза не видел. Мало ли что кому померещилось. Кстати, у тебя тут твой двухгодичный срок заканчивается – и адью к мамочке и папочкой. У папочки-то, я в газетах читал, очень неплохое дельце, и сынка бы к нему пристроил. К чему бы тебе, молодому, в армейскую лямку впрягаться? Юристы-то сейчас на гражданке в большой цене…
Алексей подавленно кивнул.
– Вот и славно. А теперь одевайся и поехали в часть начальству звонить, – удовлетворенно сказал полковник. – А с этими я сам разберусь.
Впрочем, “эти” – девица, прапорщик и тетки-понятые – давно куда-то улетучились. Алексей даже не заметил, когда они ушли.
Все оставшееся время, пока он находился в части, рядом с ним кто-нибудь да маячил, так что связаться с особистами, чтобы доложить им о случившемся, не было никакой возможности. Тем не менее, он успел шепнуть прикомандированному к нему шоферу Васе (пареньку, когда-то отмазанному им от гауптвахты), чтобы тот позвонил особистам: “Нужно встретиться срочно и незаметно”.
Под конвоем полковника Алексея довезли до поезда, проводили до места и подождали, пока состав тронется. Мимо за окном проплыл самодовольный батяня…
Батяня, думавший о том, как неплохо ему удалось избавиться от настырного помпрокурора, не заметил невзрачного мужичонку в ватнике, в последний момент вскочившего в вагон.
А мужичонка, дойдя до тамбура, в котором закурил Алексей, улыбнулся ему, как старому знакомому:
– Ну что, Каттани, говорят, тобою Спрут сегодня славно позавтракал? Не подавился, а?..
Через час на каком-то полустанке мужичок выпрыгнул из поезда, поспешил к станции, влез в замызганную “Ниву” и, по-хозяйски развалившись на заднем сиденье, скомандовал водителю:
– Езжай на базу.
Вот так и пришлось Алексею распрощаться с карьерой военного юриста. Прибыв в контору, он отказался писать рапорт о зачислении в кадровый состав, однако шеф-прокурор не очень-то и настаивал на этом. Вскоре пришел и приказ: уволить в связи с окончанием срока службы. И через два года после того, как он ступил на хлипкую дощатую платформу таежного полустанка, Алексей вернулся в Петербург.
За эти два года его однокурсники крепко рванули вперед, а он был никем. Пристраиваться к делу отца, который управлял одним металлургическим комбинатом в области, ему не хотелось. Да и отец всегда старался держать сына подальше от своего бизнеса, почему – догадаться Алексею было нетрудно. К тому же после двух лет захолустья хотелось осесть в Питере, а не погружаться снова в сонную дремоту провинции. Питер был Европой, а тот городок в полутора часах езды от северной столицы, где стоял комбинат отца, каким-то Бхопалом: скопище обветшалых деревянных бараков и облезлых панельных трущоб вокруг денно и нощно дымящихся труб. Южносибирский Дивномайск казался даже райским местечком в сравнении с городом его детства. Алексей собирался съездить туда, погостить у родителей день-другой, а потом возвращаться в Питер на поиски работы.
Вчера Светка уже обещала ему помочь. Нехорошо, конечно, извлекать выгоды из пылкой страсти, но что поделать?
– Леша, – появилась в спальне Светка. – Ты меня вчера утомил.
Алексей самодовольно хмыкнул.
– Я бы на твоем месте так не веселилась. Ты же невменяемый: всю ночь что-то бормотал, кричал, кого-то звал, псих ненормальный. Страшно с тобой. И кто такой Керимбаев?
Алексей, всегда доверявший Светке, вкратце рассказал ту историю, из-за которой он и вылетел из военной прокуратуры. Светка выслушала ее, скучая и пропуская мимо ушей перечисления имен, дат, событий.
– Ох, Лешенька, детский сад это все. Считай, что ничего не произошло. Эти твои полковники да прапорщики – сущая мелюзга. У нас же тут кругом, как говорит одна мудрая старушенция-коллега, акулы пожирают акул. С потрохами съедают при первой возможности. Сам таким станешь – никуда не денешься.
* * *
– Ну что, пинкертон, выперли тебя из твоего Мухосранска? – вернувшийся вечером с комбината отец довольно хохотнул, похлопав Леху по спине. – Ничего, наследничек. Как говорят мои немецкие партнеры, в каждом большом свинстве есть маленький такой кусочек ветчины. Привыкай к дерьму.– Юра… – укоризненно вздохнула мать, – мальчик два года не был дома, а ты ему с порога про свое дерьмо.
– Вот видишь, – она у нас не меняется. Все воспитывает меня. Теперь за тебя возьмется, да и правильно сделает, – отец неожиданно посерьезнел. –Чего ж сразу-то к нам не приехал? Зачем к Светлане поперся?
– Так, захотелось себя в божеский вид привести, – Алексей смутился. – А ты-то откуда знаешь?
– Питер – город маленький. Тебе сегодня одним местом захотелось – завтра тебя в другом месте поимеют.
– Юра! – вновь одернула отца мать.
– Ладно-ладно, я ничего не говорил. Но к Светке больше не суйся. Владимир Иванович Лишков, ее будущий супруг, мужик на редкость пакостный. Но очень нужный.
На следующий день Юрий Алексеевич устроил для своих компаньонов основательный ужин с банькой – по случаю возвращения наследника. Леша с некоторым удивлением увидел, что то почтительно-заискивающее отношение, которое всегда окружало его отца в этом городке, теперь было перенесено и на него. Наследник есть наследник: контрольный пакет акций комбината принадлежал Юрию Алексеевичу. Еще какие-то доли были у области и у одной германской фирмы. Поэтому в баньку на знакомство с Алексеем прибыл и здоровущий немец – господин Раупах, не без удовольствия вкушавший местную экзотику. Немец отлично говорил по-русски.
– Да наш он, этот немчура, гэдээровский. В Москве учился, – пояснил Лехе отец. – Отличный мужик. После девяносто первого года приватизировал там у себя кое-что, так что теперь трудимся вместе. В поте лица, ха-ха…
Отец был в отличном настроении. И сам, расцвечивая повествование все новыми пикантными подробностями, под хохот распаренных банькой и водкой мужиков рассказывал собравшимся о Лешкиных злоключениях, о которых тот поведал ему накануне, не предполагая, что ради острого словца отец не пожалеет и родного сына.
– Представляете, пяточки розовые, грудь цыплячья – этакая Мата Хари гарнизонная, – утирал слезы Юрий Алексеевич…
– Алексей, мне очень жаль, что у вас там были такие большие проблемы, – сокрушенно качал головой герр Раупах, начисто лишенный, как и многие его соотечественники, чувства юмора. – Юрий, мы должны помочь мальчику.
– Да уж, не обидим наследничка! Только он, неблагодарный, здесь оставаться не желает. Манят его, понимаешь ли, огни большого города.
– Юрий, мы с тобой как-то говорили о банке Андрея Артуровича, – не желал сворачивать с деловой стези немец. – Это есть хорошая ситуация…
– Ох, и хитер ты, мин херц!
– Алексей, с его опытом и образованием, мог бы работать в секьюрити банка. Свой человек у Андрея Артуровича – это очень, очень хорошо…
Леша, к приятному удивлению отца, упрямиться не стал. “Служба безопасности солидного банка это не так уж плохо”, – решил он сам для себя. Не в прокуратуру же ему было идти или в ментовку – по нынешним временам там, по его мнению, могли работать только сумасшедшие энтузиасты или отпетые взяточники: на таком-то безденежье! Вольные адвокатские хлеба его пугали. Все-таки за два года он, хотя и сам не желал в том себе сознаваться, умудрился пропитаться армейским духом: ему нужно было стабильное место, стабильное жалованье, рост по службе. Звездочки маячили-таки в его голове… Подобранное отцом место работы выглядело вполне весомо, и Алексей не без удовольствия думал о том, что он теперь на равных вернется в круг своих знакомых. Хуже не было для него, чем слыть несостоявшимся и неудачником.
На новом месте его первым делом отправили на “повышение квалификации” – на стажировку в Финляндию, на курсы телохранителей при одном институте, готовившем кадры для служб безопасности самых разных охранных структур. Там, в настоящей Европе, он окончательно забыл о своей Вологде-20, о Дивномайске и прочих Мухосрансках, коими скрещивали такие бывшие вояки, как он, все те места, где довелось им послужить. Публика на курсах подобралась прелюбопытная – было даже несколько слушателей из СНГ, ребята из разных бывших советских республик, от Украины до Таджикистана. У всех была за плечами служба в армии – советской армии, конечно. У некоторых – даже в особо элитных частях. Нертов энергично завязывал знакомства с коллегами. Никогда не угадаешь, кто и когда тебе пригодится.
Глава 3
ВЕЧНЫЙ ПАША
Позже Марина сама улыбалась своей наивной самонадеянности. Кто ждал ее в этом большом и холодном городе?
Эффектная дама в приемной комиссии, высокая шатенка в дорогущем костюме, снисходительно растолковывала:
– Голубушка, вы извините, вам вообще не стоило приезжать. У вас там теперь независимое государство. У вас есть свои вузы – университет, пединститут. Мы даже не можем платить вам стипендию.
– Но мне некуда возвращаться…
– Милая, это ваши проблемы! Вы взрослая женщина. Привыкайте решать свои дела самостоятельно.
Увидев слезы, навернувшиеся на глаза Марины, она еще раз пролистала ее документы. Остановилась на графе “родители”. Уже немного виновато глянула на Марину:
– Кажется, понимаю.., знаете, Марина Андреевна, я тоже когда-то начинала одна в этом городе. Конечно, мне было проще, мои родители были живы, но они жили далеко и мне не помогали. Все равно приходилось все делать самой. Мне очень жаль, что у вас так все сложилось. Да вы присядьте, попробуем что-нибудь сообразить…
Марина посмотрела на нее с надеждой.
– Знаете что… Найдите-ка себе работу с временной пропиской и попробуйте поступать на вечернее или заочное. Что там у вас с языком?
– Английский и немецкий.
– Я не о том. Украинским владеете?
– И украинским, и польским.
– Ну, тогда у вас есть шансы. У нас с этого года как раз открывается украинское отделение. Иностранный язык, понимаете ли, – подняв глаза к потолку и ухмыльнувшись, сказала дама. – Попробуйте.
Здесь же, в приемной комиссии, Марина познакомилась с такой же, как она, неудачницей – Катей из белорусского города Борисова. У Кати была уйма питерских родственников. Прописывать к себе племянницу они не захотели, но чем смогли помогли: нашли ей работу с общежитием – санитаркой в больнице. Деловая Катерина смогла замолвить словечко и за новую подругу. Так в этой же больнице на Большом проспекте Васильевского острова оказалась и Марина.
Днем – судна и грязные простыни, вечером – лекции. Не сказать, чтобы ее подружка была очень усердной студенткой. У Катьки были другие задачи.
– Маня, для нас главное что? – воспитывала она свою чересчур интеллигентную, на ее взгляд, подругу. – Для нас главное – закрепиться в Питере. Найдем кого покруче и заживем.
Марина с любопытством наблюдала Катькины маневры вокруг молодых докторов и пациентов импозантного вида. Катька мгновенно оценивала ситуацию и принимала тот облик, который, по ее мнению, был наиболее подходящ для соблазнения. Для одного приглянувшегося пациента она была заботливой нянюшкой, нарочито подчеркивающей свою провинциальность, для другого – бросающей откровенные взгляды томной красоткой. В охоте на Льва Борисовича, тридцатилетнего завотделением, Катька избрала имидж примерной и любознательной студентки. Она ходила за ним по пятам и задавала уйму вопросов по методикам санобработки, а Лев Борисович простодушно распалялся на тему помывки рук по схеме Спасо-Кукоцкого и Кочергина. Но как она ни старалась, ничего у нее не получалось. Лев Борисович и не думал оступаться с пути примерного семьянина. Лишь один раз Катьке удалось раскрутить на непоправимое одного достойного кандидата – рихворнувшего писателя. Но телефона он ей своего не оставил – только одарил при выписке книжечкой стихов с надписью о приятно проведенном времени. Стихи оказались плохими, да и сам писатель, как поделилась потом с подругой Катька, был мужчиной так себе.
– Не там ищем, – сделала мрачный вывод Катька. Через несколько недель она уже еле передвигалась на работе: с присущей ей одержимостью Катерина ринулась в жизнь ночных клубов. По вечерам у общежития стали появляться крутые ребята на стареньких иномарках, а в речи Катьки, и так-то неисправимой росянке, на которой говорят русские белорусы, появились новые словечки, смешившие Марину.
– Как ты говоришь: медуза? – переспрашивала Марина, задумавшая написать курсовую по “ново-язу” бандитов.
– Медуза – это питерские говорят. Южные скажут: “Ты че скворчишь, сковородка?"
– А еще? Как они представляются?
– “Обозначься, бычара, и спусти с ручника”, – Катька сама расхохоталась.
– Чего-чего?
– Назови, значит, свои имя и группировку, а также приди в себя, успокойся.
– А потом?
– Это уже по обстоятельствам. Могут сказать:
"Двигай тему”, а могут: “Ша, планшет”.
– А что такое этот “планшет”?
– Как что? Фильтруй базар, значит, – Катерина никак не могла избавиться от своей дивной родной речи…
– Что ты сказала?
– Господи, да выбирай выражения – как еще сказать?
И они обе хохотали – до стука в стену от других девчонок-медсестер, уже утомленных такими буйными соседками.
Вскоре Катька перекочевала жить к кому-то из новых знакомых, потом опять объявилась в общаге…
Так и металась она месяц за месяцем – от одного приятеля к другому, причем каждый раз ее романы были чистыми и возвышенными: с сияющим от счастья лицом Катька сообщала Марине, что вот теперь-то она, наконец, нашла то, что искала. “Маришечка, ты не думай, что я пошла по рукам”, – всегда смущенно добавляла она при этом и принималась перечислять достоинства нового избранника. Уже за первый год жизни в Питере этих избранников у Екатерины набралось, пожалуй, с полдюжины. Коллекция была представительная: от барменов и милиционеров до фирмачей и чиновников. На второй полудюжине Катька уже перестала говорить о романах и безумной любви – теперь она называла своих новых мужчин просто “спонсорами” или “па-пиками”, причем могла совмещать и того и другого, а для передышки в столь интенсивной жизни она возникала на пороге Марининой комнаты в общаге. Переночевать да поболтать “о девичьем, о потаенном”, как говорила сентиментальная Катерина…
Марина никого и ничего не искала. То ли давала себя знать заложенная Анной Леопольдовной пуританская щепетильность, то ли еще что, но мальчики с филфака и соседнего восточного были, как гласила старая университетская мудрость, тем же самым, что девочки с матмеха – то есть существами абсолютно бесполыми, а больные с отделения – тут и вовсе не о чем было говорить, одно слово: клиника, поэтому не было и поводов для раздумий. К тому же в каждом мужчине она находила черты своего отчима. Кто-то напоминал его жестами, кто-то словами.
Так было до тех пор, пока… Пока не наступил один октябрь – дождливый, с мокрыми тротуарами и прилипающими к каблукам желтыми листьями.
Как всегда невыспавшаяся – вечерние лекции давались непросто, к тому же накануне к ней заявилась Катерина с очередной историей о своих похождениях, – Марина, опаздывая, прибежала на отделение. В сестринской кое-как заколола на макушке распавшиеся волосы. Глянула в зеркало. Нечего сказать, красавица: без косметики, бледная, с веснушками, с покрасневшим от холода носом. “Такую только к швабре и приставляй”, – с грустью подумала она и, звякнув ведром, пошла набирать воду.
В дверях она уткнулась в какого-то мужчину. Видно, нового пациента, еще только осваивавшегося в этих коридорах.
– Боже мой, Николь Кидман? Какая роскошная девушка с прошлым, – игриво протянул пациент, лицо которого показалось Марине знакомым, – Ну, не смотрите на меня так. Вы не ошиблись.
– Что? – не поняла Марина.
– Амплуа такое – именно для вас… Вот, понимаете ли, попал в объятия эскулапов. Надеюсь скоро выбраться. Хотя, смотрю, здесь есть некоторые прелести и прелестницы. Так как вас зовут, моя прелестница?
За спиной пациента Марине уже делал круглые глаза завотделением, неизвестно откуда взявшийся здесь в столь ранний час.
Всполошился Лев Борисович оттого, что ночью на отделение на “скорой” привезли самого Павла Македонского. К утру больной оправился от сердечного приступа и не без удовольствия внимал комплиментам польщенных присутствием столь высокого пациента врачей и медсестер.
– Павел Сергеевич, весь коллектив нашей Покровской больницы… Рады, рады… Всегда поможем, – гудел завотделением. – Моя жена, я, моя теща – мы поклонники вашего таланта. Я помню все ваши фильмы. Как там? “Позови меня в даль ясную” – так, да? Вот лет двадцать назад, да, точно, я еще школьником был, мы прически под вас носили, – обрадовал актера лысоватый Лев Борисович.
Последняя фраза заставила поморщиться Павла Сергеевича.
Лет двадцать тому назад он и в самом деле был бешено популярен, играя всего одну и ту же роль бессменного героя-любовника, не суть важно, были ли это фильмы про колхоз или костюмные мелодрамы. Фильмов ставили много, спрос на Пашу был великий и, незаметно для самого себя, он протянул в одном амплуа и десять лет, и еще пять. Его сокурсники старились, былые подруги юности с травести начинали переходить на характерные роли, а то и в билетерши. Лишь он один по какому-то капризу природы оставался юн и свеж. Ему не давали больше тридцати – несмотря на его давно стукнувшие сорок, заполненные отнюдь не монашеским образом жизни. Павел Сергеевич по-прежнему был великолепен – проблема заключалась только в том, что теперь он был никому не нужен, кроме, разумеется, его родного театра, охотно принявшего назад, из кинематографа, своего блудного сына, согласившегося играть много и играть практически бесплатно. Никаких новых лент в Питере уже давно не снимали, в Москву, где кино еще теплилось, Павла Сергеевича не звали он был слишком породист, а новая эстетика требовала неврастенической простоты…
Поэтому упоминания о том, что он когда-то был и кто-то когда-то его обожал, выводили актера из себя.
Вчера, после концерта и банкета на юбилее очередного банка, на котором он за греющую сердце сумму создавал ауру светского салона для меценатов в цепях и их жен, почему-то сплошь в черных кружевах, это сердце-то и прихватило. Да так, что вмиг пришли тоскливые мысли о возрасте. О том, что ничего не достигнуто. Что нет и не будет уже того старого доброго кино, в котором всегда было место для Паши Македонского. Кто он теперь? Так, нанятый фигляр. “Спойте, пожалуйста… Прочтите, пожалуйста… Ах, мы ваши поклонники! Такой гонорар вас устроит?.."
Эффектная дама в приемной комиссии, высокая шатенка в дорогущем костюме, снисходительно растолковывала:
– Голубушка, вы извините, вам вообще не стоило приезжать. У вас там теперь независимое государство. У вас есть свои вузы – университет, пединститут. Мы даже не можем платить вам стипендию.
– Но мне некуда возвращаться…
– Милая, это ваши проблемы! Вы взрослая женщина. Привыкайте решать свои дела самостоятельно.
Увидев слезы, навернувшиеся на глаза Марины, она еще раз пролистала ее документы. Остановилась на графе “родители”. Уже немного виновато глянула на Марину:
– Кажется, понимаю.., знаете, Марина Андреевна, я тоже когда-то начинала одна в этом городе. Конечно, мне было проще, мои родители были живы, но они жили далеко и мне не помогали. Все равно приходилось все делать самой. Мне очень жаль, что у вас так все сложилось. Да вы присядьте, попробуем что-нибудь сообразить…
Марина посмотрела на нее с надеждой.
– Знаете что… Найдите-ка себе работу с временной пропиской и попробуйте поступать на вечернее или заочное. Что там у вас с языком?
– Английский и немецкий.
– Я не о том. Украинским владеете?
– И украинским, и польским.
– Ну, тогда у вас есть шансы. У нас с этого года как раз открывается украинское отделение. Иностранный язык, понимаете ли, – подняв глаза к потолку и ухмыльнувшись, сказала дама. – Попробуйте.
Здесь же, в приемной комиссии, Марина познакомилась с такой же, как она, неудачницей – Катей из белорусского города Борисова. У Кати была уйма питерских родственников. Прописывать к себе племянницу они не захотели, но чем смогли помогли: нашли ей работу с общежитием – санитаркой в больнице. Деловая Катерина смогла замолвить словечко и за новую подругу. Так в этой же больнице на Большом проспекте Васильевского острова оказалась и Марина.
Днем – судна и грязные простыни, вечером – лекции. Не сказать, чтобы ее подружка была очень усердной студенткой. У Катьки были другие задачи.
– Маня, для нас главное что? – воспитывала она свою чересчур интеллигентную, на ее взгляд, подругу. – Для нас главное – закрепиться в Питере. Найдем кого покруче и заживем.
Марина с любопытством наблюдала Катькины маневры вокруг молодых докторов и пациентов импозантного вида. Катька мгновенно оценивала ситуацию и принимала тот облик, который, по ее мнению, был наиболее подходящ для соблазнения. Для одного приглянувшегося пациента она была заботливой нянюшкой, нарочито подчеркивающей свою провинциальность, для другого – бросающей откровенные взгляды томной красоткой. В охоте на Льва Борисовича, тридцатилетнего завотделением, Катька избрала имидж примерной и любознательной студентки. Она ходила за ним по пятам и задавала уйму вопросов по методикам санобработки, а Лев Борисович простодушно распалялся на тему помывки рук по схеме Спасо-Кукоцкого и Кочергина. Но как она ни старалась, ничего у нее не получалось. Лев Борисович и не думал оступаться с пути примерного семьянина. Лишь один раз Катьке удалось раскрутить на непоправимое одного достойного кандидата – рихворнувшего писателя. Но телефона он ей своего не оставил – только одарил при выписке книжечкой стихов с надписью о приятно проведенном времени. Стихи оказались плохими, да и сам писатель, как поделилась потом с подругой Катька, был мужчиной так себе.
– Не там ищем, – сделала мрачный вывод Катька. Через несколько недель она уже еле передвигалась на работе: с присущей ей одержимостью Катерина ринулась в жизнь ночных клубов. По вечерам у общежития стали появляться крутые ребята на стареньких иномарках, а в речи Катьки, и так-то неисправимой росянке, на которой говорят русские белорусы, появились новые словечки, смешившие Марину.
– Как ты говоришь: медуза? – переспрашивала Марина, задумавшая написать курсовую по “ново-язу” бандитов.
– Медуза – это питерские говорят. Южные скажут: “Ты че скворчишь, сковородка?"
– А еще? Как они представляются?
– “Обозначься, бычара, и спусти с ручника”, – Катька сама расхохоталась.
– Чего-чего?
– Назови, значит, свои имя и группировку, а также приди в себя, успокойся.
– А потом?
– Это уже по обстоятельствам. Могут сказать:
"Двигай тему”, а могут: “Ша, планшет”.
– А что такое этот “планшет”?
– Как что? Фильтруй базар, значит, – Катерина никак не могла избавиться от своей дивной родной речи…
– Что ты сказала?
– Господи, да выбирай выражения – как еще сказать?
И они обе хохотали – до стука в стену от других девчонок-медсестер, уже утомленных такими буйными соседками.
Вскоре Катька перекочевала жить к кому-то из новых знакомых, потом опять объявилась в общаге…
Так и металась она месяц за месяцем – от одного приятеля к другому, причем каждый раз ее романы были чистыми и возвышенными: с сияющим от счастья лицом Катька сообщала Марине, что вот теперь-то она, наконец, нашла то, что искала. “Маришечка, ты не думай, что я пошла по рукам”, – всегда смущенно добавляла она при этом и принималась перечислять достоинства нового избранника. Уже за первый год жизни в Питере этих избранников у Екатерины набралось, пожалуй, с полдюжины. Коллекция была представительная: от барменов и милиционеров до фирмачей и чиновников. На второй полудюжине Катька уже перестала говорить о романах и безумной любви – теперь она называла своих новых мужчин просто “спонсорами” или “па-пиками”, причем могла совмещать и того и другого, а для передышки в столь интенсивной жизни она возникала на пороге Марининой комнаты в общаге. Переночевать да поболтать “о девичьем, о потаенном”, как говорила сентиментальная Катерина…
Марина никого и ничего не искала. То ли давала себя знать заложенная Анной Леопольдовной пуританская щепетильность, то ли еще что, но мальчики с филфака и соседнего восточного были, как гласила старая университетская мудрость, тем же самым, что девочки с матмеха – то есть существами абсолютно бесполыми, а больные с отделения – тут и вовсе не о чем было говорить, одно слово: клиника, поэтому не было и поводов для раздумий. К тому же в каждом мужчине она находила черты своего отчима. Кто-то напоминал его жестами, кто-то словами.
Так было до тех пор, пока… Пока не наступил один октябрь – дождливый, с мокрыми тротуарами и прилипающими к каблукам желтыми листьями.
Как всегда невыспавшаяся – вечерние лекции давались непросто, к тому же накануне к ней заявилась Катерина с очередной историей о своих похождениях, – Марина, опаздывая, прибежала на отделение. В сестринской кое-как заколола на макушке распавшиеся волосы. Глянула в зеркало. Нечего сказать, красавица: без косметики, бледная, с веснушками, с покрасневшим от холода носом. “Такую только к швабре и приставляй”, – с грустью подумала она и, звякнув ведром, пошла набирать воду.
В дверях она уткнулась в какого-то мужчину. Видно, нового пациента, еще только осваивавшегося в этих коридорах.
– Боже мой, Николь Кидман? Какая роскошная девушка с прошлым, – игриво протянул пациент, лицо которого показалось Марине знакомым, – Ну, не смотрите на меня так. Вы не ошиблись.
– Что? – не поняла Марина.
– Амплуа такое – именно для вас… Вот, понимаете ли, попал в объятия эскулапов. Надеюсь скоро выбраться. Хотя, смотрю, здесь есть некоторые прелести и прелестницы. Так как вас зовут, моя прелестница?
За спиной пациента Марине уже делал круглые глаза завотделением, неизвестно откуда взявшийся здесь в столь ранний час.
Всполошился Лев Борисович оттого, что ночью на отделение на “скорой” привезли самого Павла Македонского. К утру больной оправился от сердечного приступа и не без удовольствия внимал комплиментам польщенных присутствием столь высокого пациента врачей и медсестер.
– Павел Сергеевич, весь коллектив нашей Покровской больницы… Рады, рады… Всегда поможем, – гудел завотделением. – Моя жена, я, моя теща – мы поклонники вашего таланта. Я помню все ваши фильмы. Как там? “Позови меня в даль ясную” – так, да? Вот лет двадцать назад, да, точно, я еще школьником был, мы прически под вас носили, – обрадовал актера лысоватый Лев Борисович.
Последняя фраза заставила поморщиться Павла Сергеевича.
Лет двадцать тому назад он и в самом деле был бешено популярен, играя всего одну и ту же роль бессменного героя-любовника, не суть важно, были ли это фильмы про колхоз или костюмные мелодрамы. Фильмов ставили много, спрос на Пашу был великий и, незаметно для самого себя, он протянул в одном амплуа и десять лет, и еще пять. Его сокурсники старились, былые подруги юности с травести начинали переходить на характерные роли, а то и в билетерши. Лишь он один по какому-то капризу природы оставался юн и свеж. Ему не давали больше тридцати – несмотря на его давно стукнувшие сорок, заполненные отнюдь не монашеским образом жизни. Павел Сергеевич по-прежнему был великолепен – проблема заключалась только в том, что теперь он был никому не нужен, кроме, разумеется, его родного театра, охотно принявшего назад, из кинематографа, своего блудного сына, согласившегося играть много и играть практически бесплатно. Никаких новых лент в Питере уже давно не снимали, в Москву, где кино еще теплилось, Павла Сергеевича не звали он был слишком породист, а новая эстетика требовала неврастенической простоты…
Поэтому упоминания о том, что он когда-то был и кто-то когда-то его обожал, выводили актера из себя.
Вчера, после концерта и банкета на юбилее очередного банка, на котором он за греющую сердце сумму создавал ауру светского салона для меценатов в цепях и их жен, почему-то сплошь в черных кружевах, это сердце-то и прихватило. Да так, что вмиг пришли тоскливые мысли о возрасте. О том, что ничего не достигнуто. Что нет и не будет уже того старого доброго кино, в котором всегда было место для Паши Македонского. Кто он теперь? Так, нанятый фигляр. “Спойте, пожалуйста… Прочтите, пожалуйста… Ах, мы ваши поклонники! Такой гонорар вас устроит?.."