Ревич Всеволод. Пять зелёных лун (сборник)

   Действительно, сквозь полупрозрачную оболочку яйца было видно, что внутри кто-то шевелится.
   — Может, принести молоток? — предложил Мэкинз.
   — В чем дело? Что происходит? — нетерпеливо спросил старик Тэтчер.
   — О Гарри! Что это? — взвизгнула Лил Мэкинз, появляясь во дворе с продуктовой сумкой в руках.
   — Постойте, постойте, — сказал патер Фогарти, — он вылезает!
   Крошечное острое лезвие, напоминающее циркульную пилу, аккуратно распилило оболочку по линии трещины. На глазах изумленных людей часть яйцевидной поверхности откинулась и в отверстии показались пальцы руки. Потом рядом просунулась ступня, за ней вторая, затем нога и наконец вывернулись наружу туловище и голова молодого мужчины. Он выпрямился и недоуменно оглядел стоявших перед ним людей, которые в свою очередь смотрели на него во все глаза. Незнакомец был очень худ. Под копной светло-каштановых волос — нос неопределенной формы, мягкий рот и широко расставленные серые, ничего не выражающие глаза. За спиной у него топорщились белые крылья.
   — Вы говорите по-английски, молодой человек? — осведомился патер Фогарти, чувствуя, что ему подобает сделать первый шаг.
   — Он, должно быть, ангел! — громким шепотом возвестила Лил Мэкинз.
   — Что тут происходит? Скажите же мне: что случилось? — допытывался слепой мистер Тэтчер.
   — Это остров Альбиона, сэр? — спросил молодой человек, обращаясь к патеру Фогарти.
   — Да… полагаю, что так… Разрешите узнать, откуда вы прибыли?
   Священнику удалось ловко объединить в этом вопросе почтительность, радушие и некоторую угрожающую настороженность. «Если вы ангел, — казалось, говорил он, — я, разумеется, готов проявить профессиональное внимание и завязать отношения. Но хоть я и обладаю добрым сердцем, меня не проведешь».
   — Моя родина — Марс, — скромно ответил молодой человек.
   — Марс! — вскрикнула миссис Мэкинз, — он марсианин!
   — И много вас летит сюда? — спросил ее супруг, кинув острый взгляд на голубое небо, чтобы разглядеть, не спускаются ли оттуда еще какие-нибудь желтовато-белые яйца.
   — Это — нашествие марсиан! Мы обречены! — визжала миссис Мэкинз.
   — Заткнись, Лил, — добродушно сказал Мэкинз. — Они сперва прислали бы разведку, верно? Ну, а пока займемся этим молодчиком. Значит, вы не ангел, молодой человек? В таком случае отправляйтесь-ка обратно на Марс и передайте, чтобы они поискали для вторжения какое-нибудь другое место. Мы любим жить по-своему.
   — Да что же это, что?! — выходил из себя слепой.
   — Это — нашествие марсиан, — терпеливо объясняла раздражительному старику миссис Баулинг.
   Разбуженный суматохой, из окна высунулся Фред Баулинг:
   — Бог ты мой! — только и вымолвил он.
   — Это — нашествие марсиан, Фред! — крикнула ему жена.
   Молодой марсианин прижал ладони ко лбу.
   — Нет, нет… Вы ошибаетесь, уверяю вас! — серьезно сказал он. — Я не посягаю на вас, и я не ангел.
   — Кто же вы в таком случае?
   — Меня зовут Онил. Я эмигрант.
   В это мгновение во дворе появился полицейский Биолл, который следовал кратчайшим путем на свой участок.
   — Что тут происходит? — спросил он. — А это еще откуда взялось? Ставлю вас в известность, что тут не проезжая дорога и стоянка запрещена.
   — Извините, — чуть слышно произнес марсианин, — я совершенно выбился из сил. Если вы скажете мне… — Он беспомощно оглядел окружающих его людей, взглянул на их удивленные, но не враждебные лица и повторил: — Я эмигрант… — сделал шаг вперед и, пошатнувшись, упал на остатки нарциссов.
   — Готов, — сказал мистер Мэкинз, — придется отвезти его в больницу.
   — Моя машина стоит в конце переулка, — сказал патер Фогарти, — я заберу его с собой. У вас найдется какой-нибудь пиджак, Гарри, чтобы прикрыть это… эти крылья? Лишние толки нам ни к чему.
   «Одиннадцать часов девять минут утра, — записал в своей книжке полицейский Биолл. — Межпланетный корабль с Марса приземлился во дворе Винера. Марсианин доставлен в больницу».
   Просто диву даешься, как быстро жители городка свыклись с тем фактом, что в одной из палат местной больницы лежит марсианин. (Как выяснилось, его недомогание было вызвано тем, что он не сразу приспособился к земной атмосфере. При наличии кислородной маски он чувствовал себя хорошо).
   Само собой разумеется, что как в больницу, так и во двор Винера устремился непрерывный поток людей, каждому хотелось взглянуть на корабль, который пришлось оставить на месте, — он был слишком велик, чтобы его можно было провезти по узкому переулку. Но, по всеобщему молчаливому согласию, известие об удивительном событии не должно было распространяться за пределы городка.
   — Мы вовсе не хотим, чтобы половина страны явилась сюда глазеть на него, — говорил патер Фогарти.
   — Да уж, этого мы не хотим, — вторил Гарри Мэкинз.
   Так как у Онила не было ни родных, ни друзей, которые могли бы навещать его в больнице, жители дома стали по очереди носить ему фрукты и поверять свои заботы. Он выслушивал их с добродушно-бесстрастным вниманием и в ответ говорил такое, что они вряд ли сами знали о себе.
   — Как, по-вашему, должна ли я уйти от Фреда? — спрашивала Рита Баулинг.
   — Вы же, собственно, совсем этого не хотите. Почему бы вам не приучить его играть в шахматы?
   — Что бы Лил хотелось получить в подарок ко дню рождения? — вслух размышлял Гарри Мэкинз.
   — Форму для пудинга. Знаете, такую красную, со стеклянным верхом.
   — Что мне купить Люси на ужин? — спрашивал старик Тэтчер.
   — Хороший кусочек трески и тонко наструганный жареный картофель из лавочки «Красный лев».
   — Вы отбиваете у меня хлеб, — шутил патер Фогарти.
   — Я так счастлив, что попал сюда! — Онил любовно поглядывал из окна своей палаты на живую изгородь, усыпанную цветами боярышника, и нескольких самодовольных, откормленных желтых кур.
   — Скажите, что побудило вас покинуть Марс и переселиться на нашу довольно отсталую планету?
   — Марсиане слишком далеко зашли в своем развитии, — пояснил Онил. — Для них нет ничего неизвестного. Это просто ужасно! Только и остается, что воспитывать друг друга.
   — Могу вам посочувствовать. Здесь такое не сойдет.
   Фогарти встал и уступил место сестре Люси Тэтчер, которая принесла завтрак для больного.
   В сопровождении Сэма в палате появился юный Майкл Кинг с пучком редиса. Мальчик и пес уселись на натертый пол, прямо в пятно солнечного света.
   — Расскажите еще про ваше путешествие, — попросил Майкл, и Люси задержалась, чтобы послушать, делая вид, что вытирает чайной салфеткой пыль с подоконника.
   — Космос — это почти джунгли. Каждая звезда или планета — потенциальное Нечто, могущее поглотить вас. Я несся среди этих джунглей, высматривая такое место, где у людей еще есть время читать книги, слушать музыку, заниматься вязанием и сплетничать с соседями, пришивать пуговицы.
   — А на Марсе есть пуговицы?
   — Нет. У нас особые застежки.
   — Рассказывайте дальше!
   — Я приметил вдали славную маленькую планету, где было пять зелёных лун, четыре голубых океана и три потухших вулкана…
   — …и серая куропатка на грушевом дереве, — подсказала Люси, усевшись на подоконник. Солнце позолотило ее светлые волосы, и вокруг них вспыхнул нимб.
   — Но на ней не было жителей, и я подумал, что буду там слишком одинок. А потом увидел вашу планету и услышал крик кукушки… Ведь на Марсе нет кукушек… И я подумал: вот этот мир — для меня.
   — Расскажите еще про ту маленькую планету. Как она называется?
   — Сайрен. На ней есть птицы, есть яблони, но людей нет.
   — Я полечу на нее, когда вырасту и стану космонавтом, — сказал Майкл. — Правда, Сэм, мы полетим?
   Сэм застучал хвостом по полу.
   — Пора готовить вас к приходу врача, — сказала Люси.
   Она убрала поднос и пригладила Онилу крылья. Доктор Бентинк был по обыкновению ласков и деловит.
   — Я думаю, скоро вы сможете обходиться без кислородной маски, — сказал он, — но помните: первое время никаких резких движений. Намерены устраиваться на работу в нашем городе? Только имейте в виду: работа не должна быть очень утомительной для вас. Скажем, библиотекарь, банковский клерк… Что-нибудь в этом роде. Сестра Тэтчер, вы не видели, куда я положил свои очки? А-а! Благодарю вас. Ну-с, до свидания, молодой человек!
   Вечером в палату явился Фред Баулинг с шахматной доской под мышкой.
   — Ума не приложу, что делать с Ритой! — сказал он, расставляя фигуры. — Право, я иногда думаю, что она сведет меня с ума. Клянусь богом, не знаю, что у нее в голове!
   — Считайте, что вам повезло, — сказал Онил и передвинул ферзя.
   — Как прикажите вас понимать?
   — Сами подумайте, каково было бы вам, если бы вы знали это… Купите-ка ей лучше проигрыватель на те деньги, что вы выиграли в бильярде.
   — Э-э… да, конечно. Я что-то не припомню, что говорил вам об этом… Но мысль недурна. Рите проигрыватель понравится, да и я всегда хотел его иметь. Тогда мы наверняка сможем вместе слушать пластинки, вместо того чтобы спорить… Кстати, этот мальчуган Майкл ужасно расстроен, — продолжал Фред, ставя слона перед своим королем.
   — Да?
   — Его собака пропала. Вы, верно, знаете, что для него значил Сэм. Потому-то он и не пришел навестить вас сегодня вечером. Помчался на велосипеде обыскивать окрестности.
   В дверях показалась ночная сестра.
   — Вам пора уходить, мистер Баулинг, — сказала она.
   — Смилуйтесь, сестра! Я же в цейтноте… Сестра Тэтчер позволила бы мне остаться.
   — Сестра Тэтчер балует этого пациента.
   Но даже ночная сестра не прочь была посидеть в соседней палате и послушать, как устроены на Марсе стиральные машины.
   Три дня спустя Онилу позволили немного погулять. Он прошелся по улицам, чтобы взглянуть на свой корабль и поболтать с Гарри Мэкинзом, который по своему обыкновению принимал во дворе ножную ванну.
   — Мы совсем свыклись с ним, — сказал Гарри, кивая на блестящий полупрозрачный шар, — напоминает нам Британский фестиваль.
   Лил принесла им по чашке чая и печенье. Мимо, направляясь в лавку, протопал старик Тэтчер.
   — Разве на Марсе нет слепых? — спросил Гарри, заметив беспокойство в глазах Онила, когда тот повернулся и посмотрел вслед старику.
   — Да, у нас слепых нет. Но не в этом дело… Мог ли бы я предостеречь его? — чуть слышно пробормотал марсианин.
   — Предостеречь? От чего?
   — Видите ли, его внучка Люси — мой друг…
   — Конечно. И очень славная девушка к тому же. Но в чем дело, Онил?
   Молодой человек покачал головой и перевел разговор на Майкла,
   — Все еще не нашел собаку, — сказал мистер Мэкинз. — Вы бы зашли к нему.
   Когда они кончили пить чай, Онил постучал в дверь, и ему отворила тонконосая пучеглазая миссис Кинг, которая, казалось, искренне обрадовалась, увидев его.
   — Хоть бы вы уговорили моего сынишку. Он так расстроился из-за этой проклятой собаки, хотя я говорила ему, и не раз, что такая собака слишком велика, во всяком случае для нашей квартиры.
   Майкл Кинг лежал на черном шерстяном половике, который пять лет служил подстилкой Сэму.
   — Не разговаривает, не ест ничего, — шептала мать.
   — Собака не нашлась?
   — Нет. Майкл, мистер Онил и мистер Мэкинз зашли проведать тебя. Встань же!
   Услышав имя своего друга, мальчик медленно повернулся. Онил был потрясен его видом. Казалось, Майкл похудел на несколько фунтов.
   — Сэм, наверно, погиб… Я знаю. Иначе он давно бы нашел дорогу домой.
   — Это неверно, Майкл, — сказал Онил.
   — Нет, верно, и мама говорит… А если он умер, я тоже не хочу жить.
   — Не смей так говорить, Майкл, это грешно! — поджимая губы, сказала миссис Кинг.
   У Онила был смущенный вид.
   — Вы хотите, чтобы я помог ему, миссис Кинг?
   — Конечно! Может, хоть вы чуть его образумите.
   — Так вот, Майкл, твоя мать обманывает тебя, когда говорит, что не знает, где находится собака. Она сама отдала Сэма ветеринару, который нашел для него место на ферме в девяти милях отсюда.
   — Что?!
   Майкл, побелев, уставился на мать, которая расплакалась от досады и чувства вины.
   — Неправда! Это ложь! Кто вам сказал? Откуда вам это известно? На нашей улице никто об этом не знает, уж я позаботилась!
   — Где находится ферма? — спросил Майкл, не обращая ни малейшего внимания на слова матери.
   — В Норт-Дине, ферма Пинголда.
   Майкл стрелой вылетел за дверь. Онил и Мэкинз последовали за ним, предоставив миссис Кинг беспомощно протестовать в пустой комнате.
   — Я не могла иначе… Кормить собаку обходится так дорого,…
   — Правильно ли вы поступили? — сказал мистер Мэкинз, вновь опуская ноги в таз. — Пожалуй, паренек больше не будет верить матери. А впрочем… довольно-таки подлую штуку она сыграла с сынишкой. Но как вы об этом узнали?
   — О-о! — Онил устало прикрыл глаза рукой. — Я читаю человеческие мысли.
   — Да неужели? — Мэкинз задумчиво поболтал ногами в воде. — Значит, вы знаете все, что таится во мне?
   — Знаю.
   — Над этим стоит задуматься. А может, вы знаете… когда я умру?… — продолжал Гарри с тревожным любопытством.
   Онил страдальчески посмотрел на него, но ничего не сказал, ибо в этот момент Лил, растрепанная и обессилевшая, вбежала во двор, упала на стул рядом с мужем и залилась слезами.
   — Ох! Несчастный старик!.. Какой ужас… какой ужас! У меня чуть руки и ноги не отнялись…
   — Отчего, Лил? Что случилось?
   — Бедный мистер Тэтчер… попал под мотоцикл, когда переходил Хай-стрит… Боже правый, как мы скажем об этом несчастной Люси?
   Гарри Мэкинз медленно повернул голову и пристально посмотрел на Онила.
   — Вы… вы сказали, что могли бы предостеречь его… Вы это имели в виду?
   — Предостеречь — да, но не предотвратить.
   — О господи! — прошептал Мэкинз. — Бедняга… Подумать только: жить, обладая такой способностью.
   Он вынул ноги из таза, сунул их в туфли и тяжело зашагал в дом.
   В тот вечер никто не пришел навестить Онила в больнице.
   — Они боятся, — грустно сказал он Люси Тэтчер, которая пришла на ночное дежурство (она предпочла не прерывать работу, если никто против этого не возражает). — Боятся, что я скажу, когда они умрут.
   — А я не боюсь, — отозвалась она и нежно прикрыла его крыло простыней.
   — Они больше не придут ко мне.
   Но он ошибся. Пришел патер Фогарти и после нескольких ничего не значащих фраз приступил к делу.
   — Сын мой! — сказал он. — Если жизнь на Марсе такова, я вполне понимаю, почему вам захотелось его покинуть. Это, наверно, ужасно. Я привык к тому, что мои мысли доступны господу богу. Но не соседям!.. Вы сами видите, как обстоят дела.
   — Да, — печально ответил Онил. — Теперь вы не захотите, чтобы я оставался здесь. А я так надеялся, что смогу быть полезным в библиотеке!
   — Вы найдете себе место еще где-нибудь. Подыщите что-нибудь подходящее, благо у вас есть великолепный космический корабль. Я заделал в нем трещину и на вашем месте не стал бы здесь задерживаться, а улетел бы, как только почувствовал в себе силы. Конечно, все мы очень сожалеем. Никто на вас не сердится, просто никому не хотелось бы больше с вами встречаться. Поэтому прощайте, дорогой друг. Пришлите нам весточку, чтобы мы знали, как вы устроились на новом месте.
   И патер Фогарти удалился.
   Люси Тэтчер принялась молча вынимать из ящика кое-какие мелочи, принадлежавшие Онилу.
   — Ну что ж, — сказал он, — сегодня отличная лунная ночь для полета. А она выглядела очень уютной, эта маленькая планета, где светят пять зелёных лун… И серая куропатка сидит на грушевом дереве… Если бы только она не была такой необитаемой!
   — Я еду с вами, — сказала сестра Тэтчер.
   — Люси, вам не следует даже думать об этом!
   — Вы меня не остановите! — решительно заявила Люси, — мне все равно… мне не важно, если… если вы знаете, что я думаю…
   Взгляд ее был так светел и прекрасен, когда она стояла, освещенная луной, прижимая полдюжины носовых платков и кусок мыла к белому накрахмаленному нагруднику, что это решило дело.
   Час спустя, когда Майкл задумчиво возвращался на велосипеде из Норт-Дина в сопровождении бежавшего рядом Сэма, он увидел, как яйцевидный корабль, гигантский мяч для игры в регби, взмыл ввысь и навсегда покинул их двор.
   В первую минуту мальчик огорчился при мысли, что потерял друга, но потом утешился.
   — Ничего, Сэм, — сказал он, обращаясь к верному псу, — через восемь лет я буду достаточно взрослым и смогу стать космонавтом. Вот тогда мы с тобой полетим на ту планету и увидим пять зелёных лун, четыре голубых океана и три потухших вулкана…
   А еще они увидят двух голубей и серую куропатку, сидящую на грушевом дереве.

Джудит Меррил
Сквозь гордость, тоску и утраты

 
В последних сумерках,
в прощальном свете…
 

   Серым бетоном простиралась огромная равнина, плоская и голая. Ее однообразие нарушалось лишь сооружением в центре. Там, словно в мышеловке из дерева и металла, покоился хвост конусообразного космического корабля.
   Нос корабля, кроваво-красный в лучах заходящего солнца, пронизывал разреженный воздух далеко в вышине. От высоко расположенного грузового люка спиралью извивалась эстакада. Она пересекала бетонированную площадку и тянулась к месту, где жили и работали люди, построившие эту огромную космическую птицу: двадцать строений в форме кубов, вылитых из того же бетона, что и основание, на котором они покоились.
   За одним из освещенных окон сидели небольшими группами в разных концах зала мужчины и женщины, не спешившие покончить с ужином. Некоторые машинально барабанили пальцами по столу, другие, не сумев преодолеть волнение, приближались друг к другу, выходили в мертвенно бледный свет сумерек, чтобы немного погодя вернуться назад.
   Слова песни преследовали ее. Слова, написанные два столетия назад, но удивительно, до нелепости соответствующие тому, что происходило сейчас, слова, найденные человеком, которому приходилось ждать до рассвета. И они, эти давнишние слова, не покидали ее, они вытесняли другие, те, что она прятала для сегодняшнего вечера. Слова, которые она должна произнести совсем скоро, вот-вот.
   «Я решила тебе сказать сейчас».
   В зеркале на стене Сью видела свои губы, которые будто бы произнесли эти слова сквозь застывшую на лице маску общепринятых приличий, одинаково хорошо помогающую утаить и бледность страха, и румянец желания. Она видела свои шевелящиеся губы, но звуки не достигали слуха.
   Он не услышал. В зеркале ей было видно, как он сидел, отвернувшись к окну, и безотрывно смотрел на металлическое чудовище, притаившееся в ожидании, чтобы совершить прыжок на рассвете.
   «Он даже забыл, что я здесь».
   Эта мысль, горькая и жестокая, придала ей решимость. Она отпила глоток все еще слишком горячего кофе, продолжая поверх чашки смотреть на знакомый наклон плеча, на чуть откинутую назад голову.
   «Нет, он бы заметил, если бы я ушла», — подбодрила она себя. Кофе показался ей совсем горьким.
   — Я решила сказать тебе сейчас, — произнесла она опять. И на этот раз она знала совершенно точно, что сказала вслух. — Я решила не оттягивать дальше этот разговор, — продолжала она, наблюдая, с какой неохотой он поворачивается к ней.
   — Конечно, малыш. В чем дело?
   Она покачала головой и с преувеличенной заботливостью жены сказала:
   — Пей кофе. На Марсе его не будет, ты же знаешь.
   Он тряхнул головой, как бы сбрасывая с себя остатки сна, и широко раскрытыми глазами с удивлением посмотрел на чашку кофе. Затем пожал плечами, поднес чашку ко рту, нехотя сделал глоток, поставил чашку на стол и опять повернулся к окну.
   Внезапно снаружи вспыхнул яркий свет, и она тоже повернулась, чтобы через его плечо посмотреть, как прожекторы, пробив ночь, заплясали на стальном корабле. Она глядела то на мужчину, сидящего рядом, то на воплощенную в сталь мечту, стоящую в центре бетонированного поля, пытаясь увидеть то, что увидел он, и быть очарованной так же, как был очарован он. Но то была лишь его мечта. Она к ней больше не имела отношения.

 
Сквозь все границы,
что дальше и ближе…
 

   Он смотрел в окно, ни о чем не думая и стараясь ничего не чувствовать. Он не желал знать, просто не хотел давать ей возможности сказать ему. В любом случае, что бы ни было, сейчас это не имело значения. Ничего существенного. И корабль снаружи был убедительным тому доказательством. Межпланетный корабль, символ торжества настоящего дела, огромная башня воплощенной мечты. В грохоте и сверкании огня устремится он ввысь на рассвете, унося в себе через черноту пространства к планете Марс пять сотен жизней, пятьсот пылинок человечества. Летят в основном супружеские пары, как он и Сью. Здоровые и умелые, многие годы готовившие себя к предстоящей работе, истинные мужчины и истинные женщины, наделенные мускулами и умом, чувством юмора и смелостью, которые не откажут в момент опасности.
   Всю жизнь он готовился к сегодняшнему дню. Всю жизнь и последние пять лет с Сью.
   А стремилась ли она?
   В конце концов, посмотри в лицо фактам, черт возьми! Он чувствовал на себе ее взгляд и с трудом удерживался, чтобы не обернуться. Она просто испугалась. Разволновалась. Вполне естественно. С женщинами такое случается, и нечего морочить себе голову. Надо лишь перетерпеть последнюю ночь. Совсем немного после двух месяцев ожидания, с тех пор как они получили свидетельства о допуске к полету. Все эти девять недель он видел напряженные линии вокруг ее рта, делающие губы жесткими и сердитыми. Девять недель она редко смотрела ему в глаза и слишком часто говорила, что любит. Девять недель он уговаривал ее не волноваться, успокаивал, хотя она ни разу не высказала прямо свои опасения, ни разу не призналась в них.

 
Скажи мне:
я вижу, я вижу…
 

   — Уилл, — произнесла она в отчаянии, и имя прозвучало как молитва.
   Он взял ее за руку:
   — В чем дело, малыш?
   Он не обернулся, не посмотрел на нее. Его слова были обращены к окну, к космическому кораблю и свету прожекторов снаружи.
   — Что-то случилось?
   Да! Внезапно ее захлестнула волна неистовой ярости, дрожью прошла по телу, ударила по вдруг одеревеневшей спине, отозвалась в пальцах ног, до боли сжала руку в кулак. Когда наконец волнение передалось ему, он повернулся и с робкой, чуть глуповатой улыбкой встретил ее глаза, горящие каким-то внутренним огнем и в упор смотрящие на него.
   И опять случилось то, что случалось много раз прежде.
   «Я люблю тебя, Уилл!» И, кажется, трудно вздохнуть, и чувствуешь, как руки хотят позвать и опускаются вдоль тела, и тебя захватывает чувство физического успокоения, мгновенно расслабляющее мышцы и клетки, и гнев уходит так же быстро, как наступил.
   Пять лет вместе. Пять лет каждодневной близости, большого обоюдного чувства, которое не стало слабее даже после того, как что-то вдруг разъединило их.
   — Прости меня, малыш, — отозвался он, — я отвлекся и, кажется, не расслышал, что ты мне говорила.
   — Я люблю тебя, Уилл.
   Он прищурился и изучающе оглядел ее лицо. Две новые складки пролегли у губ.
   — Ты говоришь так, словно хоронишь меня. Почему? Чем ты так расстроена?
   «Ты заметил? Наконец ты заметил». Она почти произнесла это вслух, но ей помогла песня, все еще никак не покидавшая ее.

 
Сквозь гордость, тоску и утраты…
 

   — Извини, — сказала она.
   С испугом он увидел мерцающую звездочками пелену, набежавшую на ее глаза.
   — Почему ты плачешь?
   Помимо его воли это вышло как ворчание.
   — Я не плачу.
   Она потерла глаза.
   — Ну, тогда все в порядке. Тогда не нужно ни о чем беспокоиться. Все чудесно, и все довольны, правда?
   Он опять отвернулся к окну, и в это время приемник над дверью кашлянул и прохрипел официальным тоном: «Всем колонистам явиться для проверки и инструктажа в девять часов. Всем, имеющим белые карточки и желтые карточки резерва, явиться в административное здание через сорок пять минут».
   У нее была холодная рука. Он через сплетенные пальцы пытался передать ей свое тепло, свои мысли, свои надежды. И на мгновение ему показалось, что он достиг успеха. Но приемник загремел опять: «Объявление. Родственники отъезжающих имеют возможность остаться на ночь. Все лица, имеющие специальные разрешения и желающие остаться до взлета корабля, должны зарегистрироваться для получения спальных мест…»
   Дальше он не слышал. Она внезапно рванула руку, и он вдруг понял все, о чем пытался не думать даже наедине с собой.
   — Осталось совсем мало времени, — проговорила она незнакомым звенящим голосом.
   — Я слышал. Но что случилось, Сью? Что ты хочешь сказать?
   Ее вдруг посветлевшие глаза стали большими и теплыми. Огромные карие глаза, в которых можно утонуть. Они смотрели на него прямо, как раньше. Честно. В глазах ее была любовь… сумасшедшая любовь. И нет места никаким сомнениям, когда она вот так смотрит на него.
   — Я не лечу, — сказала она.
   — Вот как… Я так и думал.
   Он ничего не почувствовал, совсем ничего. Видел свою руку, все еще трогающую ее ладонь, но не ощущал ни кончиков своих пальцев, ни нежности ее кожи.
   — Что ж, хорошо, что ты решилась сказать, — выговорил он наконец, обнаружив, что еще в состоянии произносить какие-то слова.
   — Куда ты?
   — Я выйду. Немного пройдусь.
   — Хорошо. — Она начала подниматься, и он с трудом сдержался, чтобы не заставить ее сесть.