Страница:
— Кстати, о кислороде. Что там с дыхательной смесью?
— Судя по структуре крови, вполне годится та, что есть. Содержание кислорода в крови близко к нормальному, так что лучше ничего не менять. Можно сжечь легкие.
— А что ты скажешь о мазках?
— Вот это действительно интересно.
— Что-нибудь нашли?
— Ничего. Абсолютно ни-че-го.
— Мда, немного же надо, чтобы тебя заинтересовать.
— Потерпите, шеф. Осмелюсь спросить, кто сказал вам, что это женщина?
— Хэммет.
— А он откуда узнал?
— От пнатиан.
— Вот как?
— Так что показали мазки? — озадаченно спросил Дарлинский.
— Ничего. Ничего, что могло бы указать на половую принадлежность. Мазок номер один, соответствующий нижнему отверстию, содержит воду, несколько ферментов и остатки двух органических растворов. Можно утверждать, что единственное назначение этого отверстия — поглощать жидкую пищу. Мазок номер два содержит остатки твердых веществ, бактерии и нечто, отдаленно напоминающее желудочный сок. Следовательно, в отверстие номер два наш друг запихивал твердую пищу. А вот с мазком номер три возникла проблема. Но я готов держать пари, что отверстие, ему соответствующее, служит исключительно для того, чтобы издавать звуки.
— Черт побери, но одно из отверстий просто обязано быть половым органом! — рявкнул Дарлинский. — У нее нет больше ни одной свободной дырки, а нам со всей определенностью дали понять — это женщина!
— Возможно, но мы не обнаружили никаких следов полового гормона, смазки или каких-либо еще выделений. Мне казалось, что обнаружить половой гормон у теплокровного кислорододышащего — очень простая задача.
— А не может это неопознанное отверстие играть роль анального?
— Маловероятно, — Дженнингс покачал головой. — Я бы даже выразился категоричней: безусловно, нет. Следы остались бы в любом случае. Мне очень жаль, шеф, что задал вам такую задачу.
— Задачу? Да ты задал целых две задачи!
— Вот как?
— Во-первых, я должен вылечить женскую особь, начисто лишенную каких-либо половых признаков. А во-вторых, мне нужно накормить едока, который совершенно непонятным образом избавляется от отходов.
— Может, как раз в этом и состоит причина болезни? — улыбнулся Дженнингс. — Наша незнакомка переела и теперь мается.
— Остряк чертов! Ладно, пойду взгляну на нее еще раз, может, что и надумаю.
Дарлинский открыл дверь, и тут же в нос ему ударило ужасающее зловоние. Он зажег верхний свет и бросился к пнатианке. Она дышала с огромным трудом — все лицо, в том числе и дыхательное отверстие, покрывала пленка отвратительно пахнущей слизи. Слизь, судя по всему, вытекала из отверстия, предназначенного для потребления пищи. Призвав на помощь медсестру, Дарлинский перевернул пнатианку на бок, надел антисептические перчатки и принялся счищать слизь с лица. Через минуту дыхание восстановилось. Оставив пациентку на попечение сестры, Дарлинский с образцами жидкости помчался в лабораторию.
— Ну вот, — удовлетворенно сказал Дженнингс после тридцатиминутной возни, — одной проблемой меньше. Похоже, одно отверстие выполняет обе функции — принимать пищу и избавляться от отходов. Крайне неэффективно. И, честно говоря, довольно необычно.
— Ты уверен, что это не рвота?
— Абсолютно. Остатки непереваренной пищи отсутствуют начисто. Организм извлек из пищи все, что ему было нужно, и изверг отходы.
— Век живи, век учись, — изрек Дарлинский. — Дали бы мне годик-другой, я, глядишь, и вылечил бы бедняжку.
— Судя по сообщениям, в вашем распоряжении значительно меньше времени.
— И не напоминай мне об этом! — раздраженно махнул рукой Дарлинский. — Как ты думаешь, мы можем подвергнуть ее рентгеноскопии?
— Мне не кажется, что рентгеновский анализ причинит ей большой вред. Конечно, в обычных условиях стоило бы повременить, но наши обстоятельства трудно назвать нормальными. Так что мой совет, шеф, — действуйте!
Два часа спустя Дарлинский изрыгал проклятия, разглядывая снимки.
— Ну как, шеф? — осведомился Дженнингс по внутренней связи.
— Сломанных костей нет, — простонал врач, — поскольку у нее вообще нет костей!
— А что показала флюороскопия?
— Ничего особенного. Мне встречались и куда более сложные пищеварительные системы. Тут все достаточно просто. Пища поступает внутрь, переваривается, разносится по организму, и через один-два дня отходы исторгаются обратно. Остается одно — повреждение мозга. Но, черт побери, как можно установить травму, если я никогда в жизни не видел неповрежденный мозг существа этого вида. — Он грубо выругался. — Ни одной зацепки!
— Печально, — согласился Дженнингс, — кстати, по поводу образцов…
— Что там?
— Они растут, шеф. Еще неделя, и они перестанут помещаться в контейнере.
— Может, какая-то форма рака?
— Ни в коем случае! — категорично отозвался патологоанатом. — Раковые клетки никогда не ведут себя подобным образом. Происходит что-то очень странное. По всем законам образцы ткани уже давно должны погибнуть и разложиться.
— Мда, к тому же, если бы она страдала раком кожи, то я бы обнаружил это, — пробурчал Дарлинский и прошелся по кабинету. — Спятить можно! Дыхательная система в норме, пищеварительная система в норме, система кровообращения в норме. Так в чем же причина?
— Может, ушиб?
— Сомневаюсь. Остались бы следы. Сердечный приступ также, наверное, исключается. Состояние, сколь бы далеким от нормы оно ни было, стабильно. В случае внезапного приступа оно должно либо ухудшаться, либо улучшаться, но не происходит ни того, ни другого.
— Если уж вас интересуют парадоксы, шеф, — вставил Дженнингс, — то подумайте, почему все настаивают на том, что это женщина.
— Мне и своих парадоксов хватает! — взъярился Дарлинский.
— Я хочу вам помочь, шеф, — обиделся Дженнингс. — Если понадоблюсь, я на месте.
Дарлинский, проклиная все и вся, вернулся к пациентке. Что же произошло?! Вирус? Но вирус либо уже убил бы организм, либо сработала бы иммунная защита.
Самым странным было именно то, что ничего не менялось. Ни в худшую сторону, ни в лучшую.
Ну хорошо, будем рассуждать логически. Дарлинский сел на стул напротив пнатианки. Если состояние больной неизменно, то должно быть и неизменно какое-то внутреннее или внешнее условие, вызвавшее болезнь. Внутренние системы в норме, и Дженнингс до сих пор не обнаружил никаких вирусов и бактерий. Поэтому остается предположить либо мозговую травму, которую невозможно выявить, либо ненормальные внешние условия.
А если все дело в последнем, то проще всего начать с изменения гравитации и атмосферных условий.
Он уменьшил силу тяжести в боксе до нуля, но никаких изменений в состоянии пациентки не произошло. Затем Дарлинский увеличил гравитацию до трех g. Дыхание пнатианки стало глубже, но и только. Продолжать он не решился — дальнейшее повышение силы тяжести могло оказаться опасным для бескостного существа.
Закончив с гравитацией, он укрепил на голове пациентки маску и начал понижать содержание кислорода в дыхательной смеси. Пятнадцать процентов, двенадцать, восемь. Ему стало не по себе. Так можно далеко зайти. Внезапно веки существа дрогнули.
Окрыленный, он еще понизил содержание кислорода. Семь процентов, пять, четыре… Свершилось!
Пнатианка забормотала, щупальцевидные отростки беспорядочно задергались. Дарлинский, привязав ее к столу эластичной лентой, отошел в сторону. Глаза пациентки открылись, движения участились. Дарлинский ждал. Прошло десять минут, но ничего не менялось. Взгляд больной, казалось, не мог сфокусироваться, а движения по-прежнему носили совершенно беспорядочный характер. Словно пнатианка задалась целью во что бы то ни стало убедить доктора в полной неспособности управлять своими конечностями.
У Дарлинского забрезжила догадка. Требовалось кое-что еще проверить. Он вызвал Дженнингса.
— Скажи-ка, что произойдет с человеком, если удвоить содержание кислорода, поступающего в его легкие?
— Скорее всего он зайдется от смеха, — немедленно ответил патологоанатом.
— Это я знаю, — отмахнулся Дарлинский. — Меня интересует другое — он может потерять сознание?
— Сомневаюсь. С какой стати?
— А если содержание кислорода увеличить в четыре раза?
— Иногда такой способ применяют в чрезвычайных обстоятельствах.
— И больные при этом не отключаются?
— Случается. Но редко. Шеф, к чему вы клоните?
— Ответь мне на последний вопрос, и я тебе все объясню.
— Хорошо.
— Если поместить человека в атмосферу с девяносто…
— Помещайте! — оборвал его Дженнингс.
— Дай мне закончить. Если оставить его в такой атмосфере на неделю?
— Думаю, никто не проводил такого эксперимента. Возможно, избыточный кислород сожжет мозг и легкие, а следовательно… Постойте! Вы хотите сказать, что…
— Что пациентка привыкла дышать воздушной смесью с четырехпроцентным содержанием кислорода. А с того момента, как она прибыла к нам, эта несчастная вынуждена вдыхать в восемь раз больше кислорода. Поначалу она, наверное, чувствовала себя превосходно, но наступил момент, когда организм не выдержал кислородной агрессии, и наша подопечная потеряла сознание.
— Так вы нашли решение, шеф! — воскликнул Дженнингс. — И какое простое!
— Никакого решения я пока не нашел, — резко ответил Дарлинский. — Держу пари, что мозгов у нее осталось с наперсток. Координация отсутствует полностью, взгляд не фокусируется, из отверстий непрерывно сочится какая-то гадость. Ее умственные способности ниже, чем у самого последнего идиота. Вылечить мы ее сможем, но разум к ней не вернется.
— Может, вас утешит то обстоятельство, что перед тем, как потерять сознание, она, вероятно, испытывала истинное блаженство.
— Мне сразу полегчало, — мрачно заметил Дарлинский и отключил связь.
Ему не давала покоя одна мысль. Он вызвал Хэммета, объяснил ситуацию и принялся ждать, пока тот проконсультируется с правительством.
Хэммет объявился через час.
— Вы отлично справились, но с пнатианами мы не смогли договориться. Сначала они обвинили нас во лжи, потом все-таки поверили, но решили, что мы несем ответственность за случившееся. Нам даже почти удалось достичь согласия, но в итоге все сорвалось. Через два дня кончается перемирие, и если вам не удастся к этому времени восстановить ее умственные способности, то… — он замолчал.
— Можно задать вам один вопрос? — спросил Дарлинский.
— Валяйте.
— Почему вы решили, что посол — женщина?
— Об этом сказал представитель пнатиан.
— Он сказал, что это женщина?
— Ну да.
— Вы можете повторить в точности его слова?
— Попробую. Он выразил сожаление, что Леонора, или, как там ее, совсем недавно вступила в пору деторождения.
— Это дословно?
— Не совсем. Но наши переводчики постарались передать его слова максимально точно.
— Наши переводчики? — переспросил Дарлинский. — То есть гетеросексуальные женщины и мужчины?
— К чему вы клоните?
— Пока ничего не спрашивайте. А скажите, правильно ли я вас понял: если посол не выйдет из растительного состояния или умрет, то они объявят нам войну?
— Верно.
— Хорошо. Тогда я попрошу вас об одной любезности.
— Сделаю все, что в моих силах, — ответил Хэммет.
— Я хочу, чтобы вы перекрыли полностью доступ в операционную палату 607 и в соседнюю терапевтическую. Распорядитесь создать там атмосферу со следующим составом: три с половиной процента кислорода, девяносто пять процентов азота и полтора процента инертных газов. Давление нормальное. Поставьте охрану и проследите, чтобы не впускали никого, кроме Дженнингса. Повторяю, никого. Только с моего разрешения.
— Через два часа все будет готово. Но…
— Никаких вопросов. Да, еще одно. Мне нужен открытый чан с концентрированной азотной кислотой, и обязательно накройте его непрозрачным материалом.
— Чан с кислотой?
— Именно. И не забудьте обернуть его. Через два часа я буду в операционной.
Когда в назначенное время Дарлинский с медсестрой вкатили пнатианку в палату, все уже было готово. Дженнингс восседал на операционном столе с самым озадаченным видом.
— Я чуть не спятил, — пожаловался он, — пока гадал, что вы задумали, шеф. Что за операцию вы тут собираетесь проводить? У меня есть только один ответ, да и тот идиотский.
— Идиотские ответы оставь себе, — пробурчал Дарлинский. — Ответ действительно единственный, но вполне разумный. Ты сможешь выполнить функции анестезиолога?
— А нужно?
— Чрезвычайно. А сейчас всем надеть кислородные маски. — Проследив за тем, чтобы помощники выполнили его приказ, Дарлинский распорядился понизить содержание кислорода в атмосфере до трех с половиной процентов. — Так, Дженнингс, дай теперь ей тридцать процентов, чтобы усыпить.
Дженнингс приложил кислородную маску к дыхательному отверстию, и пнатианка почти мгновенно отключилась.
— Кислота здесь? — Дарлинский оглянулся. — Хорошо. Сестра, приготовьте все для ампутации.
— А что вы собираетесь ампутировать, сэр? — растерянно спросила та.
— Голову.
— Я так и знал! — радостно воскликнул Дженнингс. — Вы сошли с ума, шеф!
— А что мы теряем? — осведомился Дарлинский, игнорируя ужас в глазах сестры. — Война начнется в любом случае: умрет пациентка или останется идиоткой. Единственный способ предотвратить войну — ампутация головы.
С этими словами он наклонился над пнатианкой и сделал надрез поперек длинной тонкой шеи-стебля. Руки доктора двигались уверенно и быстро, и вскоре голова оказалась отделенной от остального тела.
— Сестра, — он вскинул на нее глаза, — вы, возможно, удивитесь, но зашивать мы не будем. Если хотите, то можете наложить жгут минуты на полторы, но потом придется его убрать.
Перепуганная до смерти сестра лишь слабо кивнула в ответ.
— Дженнингс, ты знаешь, что делать с головой? — спросил врач.
— Кислота?
Дарлинский кивнул.
— Если мы хотим избежать лишних неприятностей, то тебе следует поторопиться, иначе вскоре вокруг начнут вопить о кровавом убийстве.
— Но может, гуманнее было бы кремировать?
— Несомненно. Но мне как-то не хочется тащить бормочущую голову через пять этажей и отвечать на вопросы, чем это я занимаюсь. А тебе?
— Мне тоже. — Дженнингс улыбнулся. С кряхтением он отделил голову от туловища, почти бегом пересек палату и бросил голову в чан с кислотой.
Дарлинский снял с шеи жгут. Крови не было.
— Нужды в этом нет, но все-таки давайте вставим туда трубку с воздушной смесью. Затем, Дженнингс, тебе надо сбегать к себе в патологию и поискать нужный питательный раствор для внутривенных вливаний. Он нам может понадобиться, хотя при таком слое подкожного жира… — он покачал головой.
Дженнингс исчез. Дарлинский выпрямился и посмотрел на сестру.
— Пока исход операции не станет ясным, вам, боюсь, придется посидеть под домашним арестом. Вам не следует общаться ни с кем, кроме мистера Хэммета, доктора Дженнингса и меня. Вы поняли?
Та молча кивнула.
— Хорошо. Пока побудьте здесь. Позвоните Хэммету и скажите ему, чтобы он немедленно шел сюда.
— Хэммет появился через четыре минуты. Дарлинский рассказал ему про операцию.
— Видите ли, — он хмуро взглянул на него, — вся суть состоит в том, что посол вовсе не является женщиной. Сначала эта проблема сбила меня с толку, но я отмахнулся от нее, потому что в тот момент имелись более насущные вопросы. Но потом до меня все-таки дошло. Я должен был понять раньше! Все свидетельствовало об этом: ткань продолжала расти даже в отсутствие какой-либо питательной среды; половых органов мы не обнаружили, так же как и следов половых гормонов. Вывод напрашивался сам собой: существо размножается делением, следовательно, способно к регенерации. Я должен, должен был бы понять это уже тогда, когда брал образцы тканей! На месте надреза выступило совсем немного крови, да и та свернулась через считанные мгновения.
— Но неужели вы думаете, что голова тоже может отрасти заново? — с испугом спросил Хэммет. — Вы ведь удалили мозг. Даже у морской звезды должна остаться часть сердцевины, только тогда она может регенерировать.
— Отрастет. В противном случае и тело, и голова должны были бы сразу погибнуть. Но этого не произошло. Поэтому-то и пришлось уничтожить голову. Я не хотел, чтобы выросло новое существо с разумом полного идиота. Наша ошибка в том, что мы постоянно очеловечиваем чужаков, стремимся наделить земными качествами неземные формы, жизни. Мне до сих пор кажется совершенно невероятным, что можно выжить после ампутации головы, но факт остается фактом. И все-таки главная проблема не решена.
— Какая же?
— Новый мозг не имеет ни малейшего представления ни о том, что он является послом, ни о том, что мы спасли ему жизнь. Так что надо готовиться к войне.
10. ПОЛИТИКИ
— Судя по структуре крови, вполне годится та, что есть. Содержание кислорода в крови близко к нормальному, так что лучше ничего не менять. Можно сжечь легкие.
— А что ты скажешь о мазках?
— Вот это действительно интересно.
— Что-нибудь нашли?
— Ничего. Абсолютно ни-че-го.
— Мда, немного же надо, чтобы тебя заинтересовать.
— Потерпите, шеф. Осмелюсь спросить, кто сказал вам, что это женщина?
— Хэммет.
— А он откуда узнал?
— От пнатиан.
— Вот как?
— Так что показали мазки? — озадаченно спросил Дарлинский.
— Ничего. Ничего, что могло бы указать на половую принадлежность. Мазок номер один, соответствующий нижнему отверстию, содержит воду, несколько ферментов и остатки двух органических растворов. Можно утверждать, что единственное назначение этого отверстия — поглощать жидкую пищу. Мазок номер два содержит остатки твердых веществ, бактерии и нечто, отдаленно напоминающее желудочный сок. Следовательно, в отверстие номер два наш друг запихивал твердую пищу. А вот с мазком номер три возникла проблема. Но я готов держать пари, что отверстие, ему соответствующее, служит исключительно для того, чтобы издавать звуки.
— Черт побери, но одно из отверстий просто обязано быть половым органом! — рявкнул Дарлинский. — У нее нет больше ни одной свободной дырки, а нам со всей определенностью дали понять — это женщина!
— Возможно, но мы не обнаружили никаких следов полового гормона, смазки или каких-либо еще выделений. Мне казалось, что обнаружить половой гормон у теплокровного кислорододышащего — очень простая задача.
— А не может это неопознанное отверстие играть роль анального?
— Маловероятно, — Дженнингс покачал головой. — Я бы даже выразился категоричней: безусловно, нет. Следы остались бы в любом случае. Мне очень жаль, шеф, что задал вам такую задачу.
— Задачу? Да ты задал целых две задачи!
— Вот как?
— Во-первых, я должен вылечить женскую особь, начисто лишенную каких-либо половых признаков. А во-вторых, мне нужно накормить едока, который совершенно непонятным образом избавляется от отходов.
— Может, как раз в этом и состоит причина болезни? — улыбнулся Дженнингс. — Наша незнакомка переела и теперь мается.
— Остряк чертов! Ладно, пойду взгляну на нее еще раз, может, что и надумаю.
Дарлинский открыл дверь, и тут же в нос ему ударило ужасающее зловоние. Он зажег верхний свет и бросился к пнатианке. Она дышала с огромным трудом — все лицо, в том числе и дыхательное отверстие, покрывала пленка отвратительно пахнущей слизи. Слизь, судя по всему, вытекала из отверстия, предназначенного для потребления пищи. Призвав на помощь медсестру, Дарлинский перевернул пнатианку на бок, надел антисептические перчатки и принялся счищать слизь с лица. Через минуту дыхание восстановилось. Оставив пациентку на попечение сестры, Дарлинский с образцами жидкости помчался в лабораторию.
— Ну вот, — удовлетворенно сказал Дженнингс после тридцатиминутной возни, — одной проблемой меньше. Похоже, одно отверстие выполняет обе функции — принимать пищу и избавляться от отходов. Крайне неэффективно. И, честно говоря, довольно необычно.
— Ты уверен, что это не рвота?
— Абсолютно. Остатки непереваренной пищи отсутствуют начисто. Организм извлек из пищи все, что ему было нужно, и изверг отходы.
— Век живи, век учись, — изрек Дарлинский. — Дали бы мне годик-другой, я, глядишь, и вылечил бы бедняжку.
— Судя по сообщениям, в вашем распоряжении значительно меньше времени.
— И не напоминай мне об этом! — раздраженно махнул рукой Дарлинский. — Как ты думаешь, мы можем подвергнуть ее рентгеноскопии?
— Мне не кажется, что рентгеновский анализ причинит ей большой вред. Конечно, в обычных условиях стоило бы повременить, но наши обстоятельства трудно назвать нормальными. Так что мой совет, шеф, — действуйте!
Два часа спустя Дарлинский изрыгал проклятия, разглядывая снимки.
— Ну как, шеф? — осведомился Дженнингс по внутренней связи.
— Сломанных костей нет, — простонал врач, — поскольку у нее вообще нет костей!
— А что показала флюороскопия?
— Ничего особенного. Мне встречались и куда более сложные пищеварительные системы. Тут все достаточно просто. Пища поступает внутрь, переваривается, разносится по организму, и через один-два дня отходы исторгаются обратно. Остается одно — повреждение мозга. Но, черт побери, как можно установить травму, если я никогда в жизни не видел неповрежденный мозг существа этого вида. — Он грубо выругался. — Ни одной зацепки!
— Печально, — согласился Дженнингс, — кстати, по поводу образцов…
— Что там?
— Они растут, шеф. Еще неделя, и они перестанут помещаться в контейнере.
— Может, какая-то форма рака?
— Ни в коем случае! — категорично отозвался патологоанатом. — Раковые клетки никогда не ведут себя подобным образом. Происходит что-то очень странное. По всем законам образцы ткани уже давно должны погибнуть и разложиться.
— Мда, к тому же, если бы она страдала раком кожи, то я бы обнаружил это, — пробурчал Дарлинский и прошелся по кабинету. — Спятить можно! Дыхательная система в норме, пищеварительная система в норме, система кровообращения в норме. Так в чем же причина?
— Может, ушиб?
— Сомневаюсь. Остались бы следы. Сердечный приступ также, наверное, исключается. Состояние, сколь бы далеким от нормы оно ни было, стабильно. В случае внезапного приступа оно должно либо ухудшаться, либо улучшаться, но не происходит ни того, ни другого.
— Если уж вас интересуют парадоксы, шеф, — вставил Дженнингс, — то подумайте, почему все настаивают на том, что это женщина.
— Мне и своих парадоксов хватает! — взъярился Дарлинский.
— Я хочу вам помочь, шеф, — обиделся Дженнингс. — Если понадоблюсь, я на месте.
Дарлинский, проклиная все и вся, вернулся к пациентке. Что же произошло?! Вирус? Но вирус либо уже убил бы организм, либо сработала бы иммунная защита.
Самым странным было именно то, что ничего не менялось. Ни в худшую сторону, ни в лучшую.
Ну хорошо, будем рассуждать логически. Дарлинский сел на стул напротив пнатианки. Если состояние больной неизменно, то должно быть и неизменно какое-то внутреннее или внешнее условие, вызвавшее болезнь. Внутренние системы в норме, и Дженнингс до сих пор не обнаружил никаких вирусов и бактерий. Поэтому остается предположить либо мозговую травму, которую невозможно выявить, либо ненормальные внешние условия.
А если все дело в последнем, то проще всего начать с изменения гравитации и атмосферных условий.
Он уменьшил силу тяжести в боксе до нуля, но никаких изменений в состоянии пациентки не произошло. Затем Дарлинский увеличил гравитацию до трех g. Дыхание пнатианки стало глубже, но и только. Продолжать он не решился — дальнейшее повышение силы тяжести могло оказаться опасным для бескостного существа.
Закончив с гравитацией, он укрепил на голове пациентки маску и начал понижать содержание кислорода в дыхательной смеси. Пятнадцать процентов, двенадцать, восемь. Ему стало не по себе. Так можно далеко зайти. Внезапно веки существа дрогнули.
Окрыленный, он еще понизил содержание кислорода. Семь процентов, пять, четыре… Свершилось!
Пнатианка забормотала, щупальцевидные отростки беспорядочно задергались. Дарлинский, привязав ее к столу эластичной лентой, отошел в сторону. Глаза пациентки открылись, движения участились. Дарлинский ждал. Прошло десять минут, но ничего не менялось. Взгляд больной, казалось, не мог сфокусироваться, а движения по-прежнему носили совершенно беспорядочный характер. Словно пнатианка задалась целью во что бы то ни стало убедить доктора в полной неспособности управлять своими конечностями.
У Дарлинского забрезжила догадка. Требовалось кое-что еще проверить. Он вызвал Дженнингса.
— Скажи-ка, что произойдет с человеком, если удвоить содержание кислорода, поступающего в его легкие?
— Скорее всего он зайдется от смеха, — немедленно ответил патологоанатом.
— Это я знаю, — отмахнулся Дарлинский. — Меня интересует другое — он может потерять сознание?
— Сомневаюсь. С какой стати?
— А если содержание кислорода увеличить в четыре раза?
— Иногда такой способ применяют в чрезвычайных обстоятельствах.
— И больные при этом не отключаются?
— Случается. Но редко. Шеф, к чему вы клоните?
— Ответь мне на последний вопрос, и я тебе все объясню.
— Хорошо.
— Если поместить человека в атмосферу с девяносто…
— Помещайте! — оборвал его Дженнингс.
— Дай мне закончить. Если оставить его в такой атмосфере на неделю?
— Думаю, никто не проводил такого эксперимента. Возможно, избыточный кислород сожжет мозг и легкие, а следовательно… Постойте! Вы хотите сказать, что…
— Что пациентка привыкла дышать воздушной смесью с четырехпроцентным содержанием кислорода. А с того момента, как она прибыла к нам, эта несчастная вынуждена вдыхать в восемь раз больше кислорода. Поначалу она, наверное, чувствовала себя превосходно, но наступил момент, когда организм не выдержал кислородной агрессии, и наша подопечная потеряла сознание.
— Так вы нашли решение, шеф! — воскликнул Дженнингс. — И какое простое!
— Никакого решения я пока не нашел, — резко ответил Дарлинский. — Держу пари, что мозгов у нее осталось с наперсток. Координация отсутствует полностью, взгляд не фокусируется, из отверстий непрерывно сочится какая-то гадость. Ее умственные способности ниже, чем у самого последнего идиота. Вылечить мы ее сможем, но разум к ней не вернется.
— Может, вас утешит то обстоятельство, что перед тем, как потерять сознание, она, вероятно, испытывала истинное блаженство.
— Мне сразу полегчало, — мрачно заметил Дарлинский и отключил связь.
Ему не давала покоя одна мысль. Он вызвал Хэммета, объяснил ситуацию и принялся ждать, пока тот проконсультируется с правительством.
Хэммет объявился через час.
— Вы отлично справились, но с пнатианами мы не смогли договориться. Сначала они обвинили нас во лжи, потом все-таки поверили, но решили, что мы несем ответственность за случившееся. Нам даже почти удалось достичь согласия, но в итоге все сорвалось. Через два дня кончается перемирие, и если вам не удастся к этому времени восстановить ее умственные способности, то… — он замолчал.
— Можно задать вам один вопрос? — спросил Дарлинский.
— Валяйте.
— Почему вы решили, что посол — женщина?
— Об этом сказал представитель пнатиан.
— Он сказал, что это женщина?
— Ну да.
— Вы можете повторить в точности его слова?
— Попробую. Он выразил сожаление, что Леонора, или, как там ее, совсем недавно вступила в пору деторождения.
— Это дословно?
— Не совсем. Но наши переводчики постарались передать его слова максимально точно.
— Наши переводчики? — переспросил Дарлинский. — То есть гетеросексуальные женщины и мужчины?
— К чему вы клоните?
— Пока ничего не спрашивайте. А скажите, правильно ли я вас понял: если посол не выйдет из растительного состояния или умрет, то они объявят нам войну?
— Верно.
— Хорошо. Тогда я попрошу вас об одной любезности.
— Сделаю все, что в моих силах, — ответил Хэммет.
— Я хочу, чтобы вы перекрыли полностью доступ в операционную палату 607 и в соседнюю терапевтическую. Распорядитесь создать там атмосферу со следующим составом: три с половиной процента кислорода, девяносто пять процентов азота и полтора процента инертных газов. Давление нормальное. Поставьте охрану и проследите, чтобы не впускали никого, кроме Дженнингса. Повторяю, никого. Только с моего разрешения.
— Через два часа все будет готово. Но…
— Никаких вопросов. Да, еще одно. Мне нужен открытый чан с концентрированной азотной кислотой, и обязательно накройте его непрозрачным материалом.
— Чан с кислотой?
— Именно. И не забудьте обернуть его. Через два часа я буду в операционной.
Когда в назначенное время Дарлинский с медсестрой вкатили пнатианку в палату, все уже было готово. Дженнингс восседал на операционном столе с самым озадаченным видом.
— Я чуть не спятил, — пожаловался он, — пока гадал, что вы задумали, шеф. Что за операцию вы тут собираетесь проводить? У меня есть только один ответ, да и тот идиотский.
— Идиотские ответы оставь себе, — пробурчал Дарлинский. — Ответ действительно единственный, но вполне разумный. Ты сможешь выполнить функции анестезиолога?
— А нужно?
— Чрезвычайно. А сейчас всем надеть кислородные маски. — Проследив за тем, чтобы помощники выполнили его приказ, Дарлинский распорядился понизить содержание кислорода в атмосфере до трех с половиной процентов. — Так, Дженнингс, дай теперь ей тридцать процентов, чтобы усыпить.
Дженнингс приложил кислородную маску к дыхательному отверстию, и пнатианка почти мгновенно отключилась.
— Кислота здесь? — Дарлинский оглянулся. — Хорошо. Сестра, приготовьте все для ампутации.
— А что вы собираетесь ампутировать, сэр? — растерянно спросила та.
— Голову.
— Я так и знал! — радостно воскликнул Дженнингс. — Вы сошли с ума, шеф!
— А что мы теряем? — осведомился Дарлинский, игнорируя ужас в глазах сестры. — Война начнется в любом случае: умрет пациентка или останется идиоткой. Единственный способ предотвратить войну — ампутация головы.
С этими словами он наклонился над пнатианкой и сделал надрез поперек длинной тонкой шеи-стебля. Руки доктора двигались уверенно и быстро, и вскоре голова оказалась отделенной от остального тела.
— Сестра, — он вскинул на нее глаза, — вы, возможно, удивитесь, но зашивать мы не будем. Если хотите, то можете наложить жгут минуты на полторы, но потом придется его убрать.
Перепуганная до смерти сестра лишь слабо кивнула в ответ.
— Дженнингс, ты знаешь, что делать с головой? — спросил врач.
— Кислота?
Дарлинский кивнул.
— Если мы хотим избежать лишних неприятностей, то тебе следует поторопиться, иначе вскоре вокруг начнут вопить о кровавом убийстве.
— Но может, гуманнее было бы кремировать?
— Несомненно. Но мне как-то не хочется тащить бормочущую голову через пять этажей и отвечать на вопросы, чем это я занимаюсь. А тебе?
— Мне тоже. — Дженнингс улыбнулся. С кряхтением он отделил голову от туловища, почти бегом пересек палату и бросил голову в чан с кислотой.
Дарлинский снял с шеи жгут. Крови не было.
— Нужды в этом нет, но все-таки давайте вставим туда трубку с воздушной смесью. Затем, Дженнингс, тебе надо сбегать к себе в патологию и поискать нужный питательный раствор для внутривенных вливаний. Он нам может понадобиться, хотя при таком слое подкожного жира… — он покачал головой.
Дженнингс исчез. Дарлинский выпрямился и посмотрел на сестру.
— Пока исход операции не станет ясным, вам, боюсь, придется посидеть под домашним арестом. Вам не следует общаться ни с кем, кроме мистера Хэммета, доктора Дженнингса и меня. Вы поняли?
Та молча кивнула.
— Хорошо. Пока побудьте здесь. Позвоните Хэммету и скажите ему, чтобы он немедленно шел сюда.
— Хэммет появился через четыре минуты. Дарлинский рассказал ему про операцию.
— Видите ли, — он хмуро взглянул на него, — вся суть состоит в том, что посол вовсе не является женщиной. Сначала эта проблема сбила меня с толку, но я отмахнулся от нее, потому что в тот момент имелись более насущные вопросы. Но потом до меня все-таки дошло. Я должен был понять раньше! Все свидетельствовало об этом: ткань продолжала расти даже в отсутствие какой-либо питательной среды; половых органов мы не обнаружили, так же как и следов половых гормонов. Вывод напрашивался сам собой: существо размножается делением, следовательно, способно к регенерации. Я должен, должен был бы понять это уже тогда, когда брал образцы тканей! На месте надреза выступило совсем немного крови, да и та свернулась через считанные мгновения.
— Но неужели вы думаете, что голова тоже может отрасти заново? — с испугом спросил Хэммет. — Вы ведь удалили мозг. Даже у морской звезды должна остаться часть сердцевины, только тогда она может регенерировать.
— Отрастет. В противном случае и тело, и голова должны были бы сразу погибнуть. Но этого не произошло. Поэтому-то и пришлось уничтожить голову. Я не хотел, чтобы выросло новое существо с разумом полного идиота. Наша ошибка в том, что мы постоянно очеловечиваем чужаков, стремимся наделить земными качествами неземные формы, жизни. Мне до сих пор кажется совершенно невероятным, что можно выжить после ампутации головы, но факт остается фактом. И все-таки главная проблема не решена.
— Какая же?
— Новый мозг не имеет ни малейшего представления ни о том, что он является послом, ни о том, что мы спасли ему жизнь. Так что надо готовиться к войне.
10. ПОЛИТИКИ
…Так случилось, что к концу первого тысячелетия эпохи Демократии все населенные людьми планеты и колонии оказались объяты единым стремлением. Долгие годы люди ждали, что настанет тот день, когда Человек заявит о своем праве на Галактику. Их убежденность в собственном превосходстве напоминала средневековые верования в предначертанность судьбы. И действительно, быстро стало ясно — период галактического ученичества закончился, и Человек более не желает довольствоваться вторыми ролями на подмостках звездной истории.
Именно в разгар этого кризиса, вызванного столкновениями философских систем и мировоззрений, начал свое стремительное восхождение к вершинам власти Джошуа Беллоуз (2943—3009 гг. г. э.). Он очень быстро приобрел огромную популярность в массах, но внутри своей собственной партии поначалу встретил мощное сопротивление. И если верно утверждение, что история сама творит своих героев, то…
«Человек. История двенадцати тысячелетий»
…Нельзя отрицать, что этот Беллоуз обладал задатками незаурядного политического лидера и умел привлекать к себе людей. Однако сохранившиеся материалы позволяют предположить, что Беллоуз не смог бы подняться столь высоко без влиятельной поддержки…
…Хотя Демократия после его смерти просуществовала еще двенадцать столетий, нет никаких сомнений, что именно Беллоуз несет ответственность за…
«Происхождение и история разумных рас», т.8
Джош Беллоуз восседал за своим необъятным письменным столом, на блестящей полированной поверхности которого отдельными островками белели стопки документов. Справа на столе серебрилась панель связи. Элегантнейший костюм, безукоризненный пробор в подернутой сединой, но все еще густой шевелюре, решительное и в то же время чрезвычайно обаятельное лицо, пронзительные серо-голубые глаза обладателя этого великолепного стола с полной определенностью свидетельствовали — перед вами истинный лидер, благородный, неудержимый и бесстрашный.
— Как идут дела?
На пороге стоял человек, являвший собой полную противоположность хозяину кабинета. Мешковатый поношенный костюм, сорочка не первой свежести; очки со стеклами столь толстыми, что невозможно разглядеть выражение глаз их владельца; спутанный венчик редких волос. Все это выглядело совершенно неуместно в величественной обители сильных мира сего.
— Люди начинают беспокоиться, — прошепелявил посетитель, придвинул к себе прекрасный стул из драгоценного дорадусианского дерева, плюхнулся на него и бесцеремонно закинул на стол ноги.
— Люди всегда кажутся беспокойными, когда на них смотришь сверху, Мелвин, — пожал плечами Беллоуз, — я тоже имел такую привычку, когда был там, внизу. Потому-то я и здесь.
— Есть некоторая разница, Джош. Они волнуются, потому что хотят, чтобы ты применил свою власть.
— Знаю. — Беллоуз нахмурился. — Но что, по их мнению, я должен сделать? Объявить войну?
— Нет. Хотя, — добавил Хилл задумчиво, — вряд ли толпа станет возражать против войны.
— На выборах правителя Делуроса VIII я получил шестьдесят четыре процента голосов. Думаю, эта цифра дает мне право на собственную точку зрения.
— С первой частью твоего высказывания я согласен целиком и полностью. Право-то, конечно, дает. Только вот на что?
— Знаешь, — Беллоуз ухмыльнулся, — глядя на тебя, я начинаю подумывать, уж не совершил ли я ошибку, не окружив себя подхалимами и льстецами.
— Ты платишь мне слишком много, чтобы я с притворной улыбкой лизал тебе зад, — Хилл с кряхтением опустил ноги со стола. — Должен же хоть кто-то в этой чертовой администрации говорить правду.
— И в чем же состоит правда на этот раз?
— В том, что опасность отрешения от власти куда реальнее, чем тебе кажется.
С минуту Беллоуз бесстрастно изучал собеседника.
— Чушь, — сказал он наконец.
Хилл поднялся.
— Когда захочешь услышать остальную часть доклада, дай мне знать. — Он развернулся и потащился к дверям.
— Постой! Сядь, и давай все спокойно обсудим.
Хилл вернулся и сел.
— Можно начинать?
Беллоуз кивнул.
— Хорошо. Ты занял кресло правителя, обещая обеспечить Человеку галактическое превосходство. То же самое утверждал и твой соперник, но ты первым успел заявить, что право на Галактику — это врожденное право Человека.
— Это всего лишь политика.
— Нет, дорогой сэр, не политика. Политика — это совсем другое: обещание уничтожить леммов или какую-нибудь другую расу, что встала на нашем пути, — вот это политика. Быстрая и победоносная война вроде той, что пару веков назад мы вели против Пната. Та война нам была совершенно ни к чему, но мы победили с необычайной легкостью и немало возгордились после победы. Вот это политика. Ты же сделал нечто большее. Ты дал людям мечту. Мечту об утраченном господстве. Ты отмахивался от их требований почти год. Допускаю, что ты бросил эти слова сгоряча, но твои избиратели уцепились за них и теперь требуют, чтобы рыцарь без страха и упрека повел свой народ к земле обетованной. Ты у власти уже почти три года, срок твоего правления перевалил за половину, а ты все еще не приступил к выполнению своего обещания. Теперь понятно, почему улей гудит?
Они собираются взять дело в свои руки. На планетах, которые мы делим с другими расами, начались погромы. В Приграничье произошло несколько стычек между нашими кораблями и кораблями чужаков. Законодательное собрание пропускает мимо ушей твои указания, касающиеся отношений Человека с другими расами. Так-то вот, друг мой. Человеческая раса располагает вооруженными силами в шестьдесят миллионов кораблей и десять миллиардов человек; военные подразделения разбросаны по всей Галактике, и все они только и жаждут того часа, когда ты поведешь их в бой.
Что касается твоего отрешения от власти, то средства массовой информации только сейчас заговорили об этом, но я специально интересовался этим вопросом и выяснил, что оппозиции не хватает всего двенадцати голосов.
— Двадцати восьми, — поправил его Беллоуз.
— Это было в прошлом месяце, — откликнулся Хилл. — Джош, ты не можешь больше сидеть сложа руки и делать вид, что ничего не происходит. Надо что-то предпринять.
— Что именно? — тихо спросил Беллоуз. — Чего они все от меня хотят? Чтобы мы напали на Лодин XI или на Канфор? Может, надо истребить всех чужаков в Галактике? Тогда люди почувствуют себя счастливыми? Я даже не президент общечеловеческого государства, я всего лишь правитель одной из планет.
— Делурос VIII — это не просто одна из планет, и мы оба прекрасно знаем о том. С тех пор, как сюда с Земли перевели весь бюрократический аппарат, мы превратились в социальную, политическую и этическую штаб-квартиру человеческой расы. Уже многие столетия правитель Делуроса VIII является самым могущественным человеком в Галактике. И с практической точки зрения эта должность соответствует статусу президента государства нашей расы. Если ты отдашь приказ, все воинские подразделения, отсюда до самого Приграничья, беспрекословно подчинятся ему. Если экономика Делуроса находится на подъеме или, наоборот, не может выбраться из трясины депрессии, то тоже самое происходит на всех других планетах Человека. Так что не надо делать вид, будто ты руководишь маленькой и незначительной плакеткой.
— Я всего лишь пообещал вернуть Человеку былое величие. Ты ведь помнишь мои слова. Я сказал, что взойти на вершину — это врожденное право Человека, но я не утверждал, что при этом надо скидывать других с этой вершины. Мы достигнем величия своим умом и своим трудолюбием, своим…
— Брось, Джош! — Хилл пренебрежительно махнул рукой. — Ты не смог бы этого выполнить, даже если бы твой срок пребывания у власти составлял не семь лет, а десять тысяч. Послушай, Джош, — Хилл потер ладони, — ты чертовски обаятелен, ты красив и красноречив. Ты всегда мне нравился и нравишься даже теперь, когда готов погубить нашу с тобой карьеру. Ты появился как сильный, решительный, но добрый и благоразумный правитель, которому доверяют все без исключения. Если возникает серьезная проблема, люди идут к тебе. Джош знает, что надо сделать, Джош нам поможет. Так говорят они себе. Но все дело в том, что тебе ни разу в жизни не пришлось пустить в ход штуку, называемую мозгом. Благодаря Богом дарованному образу отца человечества тебе все давалось легко. А когда требовалось выполнить неприятную работу, то рядом всегда оказывался кто-нибудь вроде меня. Нет, мы никогда не возражали. Но теперь ты правитель Делуроса, и в системе нашей Демократии не существует более высокой и более ответственной должности. Теперь тебе не нужно стремиться одолеть еще одну ступень на лестнице власти, ты достиг вершины, и тебе придется выполнить взятые на себя обязательства. И если ты не способен принять решение и осмелиться на действия, которых от тебя ждут все твои подданные, то позволь мне или кому-нибудь еще сделать это от твоего имени. Иначе, Джош, твое прекрасное лицо, исполненное благородства и достоинства, исчезнет из книг по истории раньше, чем ты можешь себе вообразить.
Именно в разгар этого кризиса, вызванного столкновениями философских систем и мировоззрений, начал свое стремительное восхождение к вершинам власти Джошуа Беллоуз (2943—3009 гг. г. э.). Он очень быстро приобрел огромную популярность в массах, но внутри своей собственной партии поначалу встретил мощное сопротивление. И если верно утверждение, что история сама творит своих героев, то…
«Человек. История двенадцати тысячелетий»
…Нельзя отрицать, что этот Беллоуз обладал задатками незаурядного политического лидера и умел привлекать к себе людей. Однако сохранившиеся материалы позволяют предположить, что Беллоуз не смог бы подняться столь высоко без влиятельной поддержки…
…Хотя Демократия после его смерти просуществовала еще двенадцать столетий, нет никаких сомнений, что именно Беллоуз несет ответственность за…
«Происхождение и история разумных рас», т.8
Джош Беллоуз восседал за своим необъятным письменным столом, на блестящей полированной поверхности которого отдельными островками белели стопки документов. Справа на столе серебрилась панель связи. Элегантнейший костюм, безукоризненный пробор в подернутой сединой, но все еще густой шевелюре, решительное и в то же время чрезвычайно обаятельное лицо, пронзительные серо-голубые глаза обладателя этого великолепного стола с полной определенностью свидетельствовали — перед вами истинный лидер, благородный, неудержимый и бесстрашный.
— Как идут дела?
На пороге стоял человек, являвший собой полную противоположность хозяину кабинета. Мешковатый поношенный костюм, сорочка не первой свежести; очки со стеклами столь толстыми, что невозможно разглядеть выражение глаз их владельца; спутанный венчик редких волос. Все это выглядело совершенно неуместно в величественной обители сильных мира сего.
— Люди начинают беспокоиться, — прошепелявил посетитель, придвинул к себе прекрасный стул из драгоценного дорадусианского дерева, плюхнулся на него и бесцеремонно закинул на стол ноги.
— Люди всегда кажутся беспокойными, когда на них смотришь сверху, Мелвин, — пожал плечами Беллоуз, — я тоже имел такую привычку, когда был там, внизу. Потому-то я и здесь.
— Есть некоторая разница, Джош. Они волнуются, потому что хотят, чтобы ты применил свою власть.
— Знаю. — Беллоуз нахмурился. — Но что, по их мнению, я должен сделать? Объявить войну?
— Нет. Хотя, — добавил Хилл задумчиво, — вряд ли толпа станет возражать против войны.
— На выборах правителя Делуроса VIII я получил шестьдесят четыре процента голосов. Думаю, эта цифра дает мне право на собственную точку зрения.
— С первой частью твоего высказывания я согласен целиком и полностью. Право-то, конечно, дает. Только вот на что?
— Знаешь, — Беллоуз ухмыльнулся, — глядя на тебя, я начинаю подумывать, уж не совершил ли я ошибку, не окружив себя подхалимами и льстецами.
— Ты платишь мне слишком много, чтобы я с притворной улыбкой лизал тебе зад, — Хилл с кряхтением опустил ноги со стола. — Должен же хоть кто-то в этой чертовой администрации говорить правду.
— И в чем же состоит правда на этот раз?
— В том, что опасность отрешения от власти куда реальнее, чем тебе кажется.
С минуту Беллоуз бесстрастно изучал собеседника.
— Чушь, — сказал он наконец.
Хилл поднялся.
— Когда захочешь услышать остальную часть доклада, дай мне знать. — Он развернулся и потащился к дверям.
— Постой! Сядь, и давай все спокойно обсудим.
Хилл вернулся и сел.
— Можно начинать?
Беллоуз кивнул.
— Хорошо. Ты занял кресло правителя, обещая обеспечить Человеку галактическое превосходство. То же самое утверждал и твой соперник, но ты первым успел заявить, что право на Галактику — это врожденное право Человека.
— Это всего лишь политика.
— Нет, дорогой сэр, не политика. Политика — это совсем другое: обещание уничтожить леммов или какую-нибудь другую расу, что встала на нашем пути, — вот это политика. Быстрая и победоносная война вроде той, что пару веков назад мы вели против Пната. Та война нам была совершенно ни к чему, но мы победили с необычайной легкостью и немало возгордились после победы. Вот это политика. Ты же сделал нечто большее. Ты дал людям мечту. Мечту об утраченном господстве. Ты отмахивался от их требований почти год. Допускаю, что ты бросил эти слова сгоряча, но твои избиратели уцепились за них и теперь требуют, чтобы рыцарь без страха и упрека повел свой народ к земле обетованной. Ты у власти уже почти три года, срок твоего правления перевалил за половину, а ты все еще не приступил к выполнению своего обещания. Теперь понятно, почему улей гудит?
Они собираются взять дело в свои руки. На планетах, которые мы делим с другими расами, начались погромы. В Приграничье произошло несколько стычек между нашими кораблями и кораблями чужаков. Законодательное собрание пропускает мимо ушей твои указания, касающиеся отношений Человека с другими расами. Так-то вот, друг мой. Человеческая раса располагает вооруженными силами в шестьдесят миллионов кораблей и десять миллиардов человек; военные подразделения разбросаны по всей Галактике, и все они только и жаждут того часа, когда ты поведешь их в бой.
Что касается твоего отрешения от власти, то средства массовой информации только сейчас заговорили об этом, но я специально интересовался этим вопросом и выяснил, что оппозиции не хватает всего двенадцати голосов.
— Двадцати восьми, — поправил его Беллоуз.
— Это было в прошлом месяце, — откликнулся Хилл. — Джош, ты не можешь больше сидеть сложа руки и делать вид, что ничего не происходит. Надо что-то предпринять.
— Что именно? — тихо спросил Беллоуз. — Чего они все от меня хотят? Чтобы мы напали на Лодин XI или на Канфор? Может, надо истребить всех чужаков в Галактике? Тогда люди почувствуют себя счастливыми? Я даже не президент общечеловеческого государства, я всего лишь правитель одной из планет.
— Делурос VIII — это не просто одна из планет, и мы оба прекрасно знаем о том. С тех пор, как сюда с Земли перевели весь бюрократический аппарат, мы превратились в социальную, политическую и этическую штаб-квартиру человеческой расы. Уже многие столетия правитель Делуроса VIII является самым могущественным человеком в Галактике. И с практической точки зрения эта должность соответствует статусу президента государства нашей расы. Если ты отдашь приказ, все воинские подразделения, отсюда до самого Приграничья, беспрекословно подчинятся ему. Если экономика Делуроса находится на подъеме или, наоборот, не может выбраться из трясины депрессии, то тоже самое происходит на всех других планетах Человека. Так что не надо делать вид, будто ты руководишь маленькой и незначительной плакеткой.
— Я всего лишь пообещал вернуть Человеку былое величие. Ты ведь помнишь мои слова. Я сказал, что взойти на вершину — это врожденное право Человека, но я не утверждал, что при этом надо скидывать других с этой вершины. Мы достигнем величия своим умом и своим трудолюбием, своим…
— Брось, Джош! — Хилл пренебрежительно махнул рукой. — Ты не смог бы этого выполнить, даже если бы твой срок пребывания у власти составлял не семь лет, а десять тысяч. Послушай, Джош, — Хилл потер ладони, — ты чертовски обаятелен, ты красив и красноречив. Ты всегда мне нравился и нравишься даже теперь, когда готов погубить нашу с тобой карьеру. Ты появился как сильный, решительный, но добрый и благоразумный правитель, которому доверяют все без исключения. Если возникает серьезная проблема, люди идут к тебе. Джош знает, что надо сделать, Джош нам поможет. Так говорят они себе. Но все дело в том, что тебе ни разу в жизни не пришлось пустить в ход штуку, называемую мозгом. Благодаря Богом дарованному образу отца человечества тебе все давалось легко. А когда требовалось выполнить неприятную работу, то рядом всегда оказывался кто-нибудь вроде меня. Нет, мы никогда не возражали. Но теперь ты правитель Делуроса, и в системе нашей Демократии не существует более высокой и более ответственной должности. Теперь тебе не нужно стремиться одолеть еще одну ступень на лестнице власти, ты достиг вершины, и тебе придется выполнить взятые на себя обязательства. И если ты не способен принять решение и осмелиться на действия, которых от тебя ждут все твои подданные, то позволь мне или кому-нибудь еще сделать это от твоего имени. Иначе, Джош, твое прекрасное лицо, исполненное благородства и достоинства, исчезнет из книг по истории раньше, чем ты можешь себе вообразить.