Каждый предсказывал по-своему, чем кончится дело. Один заявил, что поймают по меньшей мере трех; другие, не столь умеренные, называли цифру вдвое большую. Ян утверждал, что яма будет битком набита полосатыми красавцами, и Гендрик считал это довольно вероятным, принимая во внимание остроумный способ, к которому они собирались прибегнуть, чтобы загнать квагг в западню.
Надежды казались вполне обоснованными. Ширина ямы исключала возможность, что животные перепрыгнут ее, а поскольку она тянулась поперек всей дорожки, они не могли ее миновать.
Правда, если бы предоставить квагг самим себе и позволить им идти, как они привыкли, вереницей, то попался бы только вожак. Остальные, увидав, что он провалился, непременно повернули бы назад и поскакали бы врассыпную во все стороны. Но охотники не собирались мириться с подобным ходом вещей. Они надумали в нужную минуту обратить животных в паническое бегство и загнать их прямо в западню. На этом и была основана надежда поймать не одну, а несколько квагг. Им нужно было четыре — по одной квагге на каждого охотника. Но, конечно, если бы в яму попалось больше четырех, это было бы еще приятней. Чем больше, тем лучше: будет возможность сделать выбор.
Отобедав, охотники стали готовиться к приему «гостей». Как сказано, обед в этот день запоздал против обычного, и уже приближался час, когда должны были показаться квагги. Чтобы не прозевать их, каждый заблаговременно занял свой пост. Ганс, Гендрик и Черныш засели в приозерных кустах — на некотором расстоянии друг от друга. Нижний край озера, где животные обычно входили и выходили, был оставлен свободным. Ван Блоом ждал между тем на помосте в ветвях нваны, чтобы с высоты подкараулить квагг и холостым выстрелом дать сигнал трем остальным. А те должны были выскочить вдруг и, напугав табун неожиданным своим появлением и стрельбой из ружей, погнать его прямо к яме.
План был отлично задуман и удался на славу. Стадо показалось на равнине в обычный час. Троих, сидевших в засаде, ван Блоом оповестил о его приближении, повторив несколько раз приглушенным голосом:
— Квагги подходят, квагги подходят!
А те, не чуя опасности, прошли гуськом по ложбинке, разбрелись по озеру, вдосталь напились и стали одна за другой выходить по той тропе, поперек которой была вырыта яма.
Вожак, взобравшись на берег и заметив устилавшие дорогу свежие дерн и камыш, зафыркал, заржал и, видимо, склонен был повернуть обратно. Но как раз в это мгновение грянул громкий выстрел из ружья и раскатился по всей окрестности. Затем отозвались эхом с левой и с правой стороны выстрелы из меньших ружей, меж тем как Черныш гикал на самой высокой ноте откуда-то еще… Квагги, озираясь, убедились, что их почти отовсюду окружают неведомые враги. Но один путь оставался, по-видимому, открытым — дорога, которой они обычно возвращались с водопоя. С перепугу весь табун устремился на берег и, сбившись в кучу, ринулся к западне.
Послышался треск ветвей и шестов, топот множества копыт, гул от столкновения тяжелых тел, глухая возня и дикое ржание животных, в ужасе рванувшихся вперед. Было видно, как некоторые квагги взвились высоко на воздух, точно желая перепрыгнуть яму. Другие вставали на дыбы и, круто повернув, кидались обратно в озеро. Многие метнулись в кусты и убежали, продираясь сквозь чащу, но большая часть табуна устремилась обратно и, замутив воду, умчалась по той же ложбинке, по которой пришла. Через несколько минут последняя квагга скрылась из виду.
Мальчики подумали, что квагги все спаслись. Но ван Блоом со своей вышки разглядел несколько полосатых морд, высунувшихся над краями ямы.
Кинувшись к западне, охотники, к своей великой радости, увидели в яме ни больше, ни меньше, как восемь взрослых квагг — ровно вдвое больше того, сколько было им надо, чтобы каждому получить по скакуну.
В первый же раз, когда квагг взяли на слоновую охоту, они блестяще оправдали возложенные на них надежды. Слон, как всегда, после первого выстрела обратился в бегство. Но охотники, верхом на кваггах, не упускали его из виду и мчались за ним по пятам. Когда слон убедился, что преследователи, как бы он ни мчался, не отстают от него, он гордо отказался от бегства и стал в оборону; это позволило охотникам выпускать в него пулю за пулей, пока смертельная рана не свалила великана наземь.
Ван Блоом был в восторге. Он воспрянул духом; снова восходила для него счастливая звезда.
Наперекор всему он исполнит свой замысел, будет ковать свое счастье. Через несколько лет он составит себе состояние — построит пирамиду из слоновой кости.
Глава 39. В ПОГОНЕ ЗА КАННОЙ
Глава 40. БЕШЕНАЯ СКАЧКА ВЕРХОМ НА КВАГГЕ
Надежды казались вполне обоснованными. Ширина ямы исключала возможность, что животные перепрыгнут ее, а поскольку она тянулась поперек всей дорожки, они не могли ее миновать.
Правда, если бы предоставить квагг самим себе и позволить им идти, как они привыкли, вереницей, то попался бы только вожак. Остальные, увидав, что он провалился, непременно повернули бы назад и поскакали бы врассыпную во все стороны. Но охотники не собирались мириться с подобным ходом вещей. Они надумали в нужную минуту обратить животных в паническое бегство и загнать их прямо в западню. На этом и была основана надежда поймать не одну, а несколько квагг. Им нужно было четыре — по одной квагге на каждого охотника. Но, конечно, если бы в яму попалось больше четырех, это было бы еще приятней. Чем больше, тем лучше: будет возможность сделать выбор.
Отобедав, охотники стали готовиться к приему «гостей». Как сказано, обед в этот день запоздал против обычного, и уже приближался час, когда должны были показаться квагги. Чтобы не прозевать их, каждый заблаговременно занял свой пост. Ганс, Гендрик и Черныш засели в приозерных кустах — на некотором расстоянии друг от друга. Нижний край озера, где животные обычно входили и выходили, был оставлен свободным. Ван Блоом ждал между тем на помосте в ветвях нваны, чтобы с высоты подкараулить квагг и холостым выстрелом дать сигнал трем остальным. А те должны были выскочить вдруг и, напугав табун неожиданным своим появлением и стрельбой из ружей, погнать его прямо к яме.
План был отлично задуман и удался на славу. Стадо показалось на равнине в обычный час. Троих, сидевших в засаде, ван Блоом оповестил о его приближении, повторив несколько раз приглушенным голосом:
— Квагги подходят, квагги подходят!
А те, не чуя опасности, прошли гуськом по ложбинке, разбрелись по озеру, вдосталь напились и стали одна за другой выходить по той тропе, поперек которой была вырыта яма.
Вожак, взобравшись на берег и заметив устилавшие дорогу свежие дерн и камыш, зафыркал, заржал и, видимо, склонен был повернуть обратно. Но как раз в это мгновение грянул громкий выстрел из ружья и раскатился по всей окрестности. Затем отозвались эхом с левой и с правой стороны выстрелы из меньших ружей, меж тем как Черныш гикал на самой высокой ноте откуда-то еще… Квагги, озираясь, убедились, что их почти отовсюду окружают неведомые враги. Но один путь оставался, по-видимому, открытым — дорога, которой они обычно возвращались с водопоя. С перепугу весь табун устремился на берег и, сбившись в кучу, ринулся к западне.
Послышался треск ветвей и шестов, топот множества копыт, гул от столкновения тяжелых тел, глухая возня и дикое ржание животных, в ужасе рванувшихся вперед. Было видно, как некоторые квагги взвились высоко на воздух, точно желая перепрыгнуть яму. Другие вставали на дыбы и, круто повернув, кидались обратно в озеро. Многие метнулись в кусты и убежали, продираясь сквозь чащу, но большая часть табуна устремилась обратно и, замутив воду, умчалась по той же ложбинке, по которой пришла. Через несколько минут последняя квагга скрылась из виду.
Мальчики подумали, что квагги все спаслись. Но ван Блоом со своей вышки разглядел несколько полосатых морд, высунувшихся над краями ямы.
Кинувшись к западне, охотники, к своей великой радости, увидели в яме ни больше, ни меньше, как восемь взрослых квагг — ровно вдвое больше того, сколько было им надо, чтобы каждому получить по скакуну.
***
Меньше чем за две недели четыре квагги были приучены к седлу и покорились узде. Конечно, пришлось порядком с ними повозиться. Они брыкались, лягались, пускались в дикую скачку и не раз сбрасывали с себя седока, пока удалось переупрямить их. Однако Черныш и Гендрик были умелыми объездчиками и вскоре усмирили диких коней.В первый же раз, когда квагг взяли на слоновую охоту, они блестяще оправдали возложенные на них надежды. Слон, как всегда, после первого выстрела обратился в бегство. Но охотники, верхом на кваггах, не упускали его из виду и мчались за ним по пятам. Когда слон убедился, что преследователи, как бы он ни мчался, не отстают от него, он гордо отказался от бегства и стал в оборону; это позволило охотникам выпускать в него пулю за пулей, пока смертельная рана не свалила великана наземь.
Ван Блоом был в восторге. Он воспрянул духом; снова восходила для него счастливая звезда.
Наперекор всему он исполнит свой замысел, будет ковать свое счастье. Через несколько лет он составит себе состояние — построит пирамиду из слоновой кости.
Глава 39. В ПОГОНЕ ЗА КАННОЙ
Самым ярым охотником в семье был Гендрик, любивший охоту ради охоты. Благодаря ему кладовая никогда не пустовала. В те дни, когда не шли все вместе на слона, Гендрик бродяжил один и гонялся за антилопами и другими животными, мясо которых составляло обычную пищу наших героев. Гендрик не давал столу оскудевать.
Антилопы — главная южноафриканская дичь, и Африку больше всех других частей света можно назвать страной антилоп. Вы, верно, удивитесь, услышав, что на земле существует семьдесят видов антилопы, в том числе более пятидесяти африканских, из которых по меньшей мере тридцать принадлежит Южной Африке, то есть области, лежащей между тропиком Козерога и мысом Доброй Надежды.
Следовательно, захоти мы дать подробное описание одних только антилоп, нам пришлось бы посвятить этому целый том. Здесь же я могу только сказать, что антилопы водятся главным образом в Африке, хотя много видов этих животных обитает также в Азии, и что в Америке встречается только одна порода — вилорог, а в Европе две, хотя одна из них, общеизвестная серна, скорее коза, чем антилопа.
Замечу далее, что семьдесят видов, причисляемых зоологами к антилопам, сильно отличаются друг от друга и складом, и ростом, и окраской, и привычками — словом, по стольким признакам, что именовать их всех одинаково антилопами крайне мало оснований. Некоторые виды имеют много общего с козой, другие приближаются к оленю, третьи напоминают быка, четвертые сродни как будто буйволу, а несколько видов обладают многими характерными особенностями дикой овцы.
В общем, однако, антилопа походит скорее всего на оленя, и многие виды ее так в просторечии и зовутся оленем. В самом деле, некоторые антилопы ближе к известным видам оленя, чем к иным из своих сородичей. Основное различие, отмечаемое между ними и оленями, заключается в том, что у антилопы костные рога постоянные, прикрыты роговыми футлярами, не ветвятся и не сменяются, тогда как у оленя они чисто костные, ветвятся и он их ежегодно сбрасывает.
Подобно оленям, различные виды антилоп ведут весьма различный образ жизни. Одни живут на открытых равнинах, другие — в дремучих лесах. Одни держатся тенистых речных берегов, другие любят скалистые кручи или сухие горные ущелья. Одни щиплют траву, другие, подобно козам, предпочитают листья и нежные молодые побеги. В самом деле, привычки этих животных настолько многообразны, что, каков бы ни был характер данной страны или области, она неизменно оказывает гостеприимство той или иной из антилоп. Даже в пустыне водятся свои антилопы, предпочитающие сухую, безводную степь самой плодородной, зеленой долине.
Из всех антилоп самая крупная — злен, или канна. Ростом она не уступает самой большой лошади. А весит крупная канна до тысячи футов. Это грузное животное, и даже не слишком быстроногий противник или конный охотник догоняет его без труда. Строением тела канна напоминает быка, только рога у нее прямые и стоят над теменем торчком, лишь слегка расходясь. Они достигают двух футов длины и отмечены желобком, который проходит по ним винтообразно почти до самых концов. У самки рога длиннее, чем у самца.
Глаза у канны, как почти у всех антилоп, большие, ясные и кроткие; выражение свирепости им чуждо. Это животное при огромной своей величине и силе обладает самым безобидным нравом и вступает в драку, только если его довести до отчаяния. В большинстве случаев общая окраска этой антилопы бурая с рыжим отливом. Но встречаются особи пепельно-серой окраски, чуть переходящей в охру.
Канна принадлежит к тем антилопам, которые, по-видимому, легко обходятся без воды. Ее можно встретить в пустынной степи, где поблизости нет ни ручья, ни родника; она как будто даже предпочитает такие местности — вероятно, чувствуя себя там безопаснее, — но водится и в плодородных, лесистых областях. Канны живут стадами, причем самки и самцы пасутся врозь, образуя стада от десяти до ста голов. Мясо канны очень ценится и нежностью не уступает мясу любой другой антилопы, оленя или представителя бычьего племени. Оно напоминает нежную говядину с привкусом дичи; а из мышц бедра, если их соответствующим образом приготовить и прокоптить, получается лакомая закуска, известная под странным названием «бедровые язычки».
Естественно, что канна, дающая превосходное мясо, да еще в таком количестве, представляет большой соблазн для охотников. А так как она тяжела в беге и тучна, то травля длится обычно недолго. Канну пристреливают, снимают с нее шкуру и разрубают тушу на части. Охота на нее сама по себе не увлекательна. Ее беззащитность и ценность ее мяса привели к усиленному истреблению этого вида антилопы; теперь стада канн можно встретить только по глухим окраинам.
С тех пор как ван Блоом и его семья поселилась в этой местности, они не видели ни одной канны, хотя порою им попадались ее следы. А Гендрику по ряду причин не терпелось застрелить хоть одну канну. Он никогда в жизни не охотился на нее — вот первая причина, вторая — ему хотелось обеспечить дом запасом вкусного мяса, которое в таком большом количестве имеется у этого животного. Поэтому Гендрик очень обрадовался, когда в одно прекрасное утро ему сообщили, что на верхней равнине, и притом неподалеку, видели стадо канн. Известие принес Черныш, успевший на рассвете побывать в горах.
Потратив ровно столько времени, сколько требовалось, чтобы получить от Черныша все указания, Гендрик оседлал свою кваггу, вскинул на плечи карабин и поскакал разыскивать стадо. Неподалеку от лагеря, среди утесов, пролегал удобный проход, ведущий вверх на плоскогорье. То было нечто вроде лощины или расселины; и, как показывало множество следов, животные спускались по ней с плоскогорья в нижнюю равнину, где был родник и ручей. Квагги и другие обитатели пустынных степей, когда шли на водопой, избирали обычно эту тропу.
Гендрик поскакал вверх по лощине и, едва выбравшись из нее, увидел на плоскогорье, в какой-нибудь миле от скалистого обрыва, стадо канн — семь старых быков. На гладкой нагорной равнине негде было бы укрыться и лисе. Всю растительность в том месте, где находились канны, составляли разбросанные поросли алоэ, молочая да изредка чахлое деревце или пучок сухой травы, характерные для пустыни. Не было нигде даже маленького холмика, за которым охотник мог бы спрятаться от зорких глаз своей дичи, и Гендрик тотчас понял, что ему не подобраться к каннам незаметно. Хотя Гендрик никогда не охотился за этой антилопой, ему хорошо были известны все ее повадки, и он знал, как ее преследовать. Он знал, что в беге она слаба и любая старая кляча обгонит ее, не говоря уже о его квагге, самой быстроногой из всех четырех, прирученных семьей ван Блоома.
Следовательно, весь вопрос сводится к тому, как поднять дичь. Подобравшись для начала к стаду на близкое расстояние, он безусловно сумеет загнать одного из быков. Но дело сильно осложнится, если канны обратятся в бегство, увидав его еще издалека. Итак, нужно подкрасться к каннам, чтобы начать гон с близкого расстояния, — вот первая задача. Но Гендрик был осторожным охотником, и это ему скоро удалось. Он не поехал прямо на стадо, а сделал большой крюк, пока канны не оказались между ним и скалистым обрывом, и тогда, направив на них свою кваггу, неторопливо поскакал вперед.
В седле он сидел не выпрямившись, а припав к луке, так что грудь его почти лежала на шее скакуна. Этим он желал обмануть животных, которые иначе признали бы во всаднике врага. А так они не могли разобрать, что за тварь приближается к ним, и довольно долго стояли, взирая на Гендрика и его кваггу с большим любопытством, хотя, разумеется, и не без опаски.
Все же они допустили охотника на расстояние пятисот ярдов — достаточно близкое для него — и тогда только снялись с места тяжелым, неуклюжим галопом.
Гендрик теперь привстал в седле, пришпорил кваггу и помчался за стадом во весь опор. Его расчет оказался верен. Канны бежали прямо на скалы — не туда, где лощина образовала проход, а туда, где не было никакого спуска с плоскогорья, — и, достигнув стремнины, были вынуждены избрать новое направление, под прямым углом к прежнему. Гендрик это использовал и, срезав угол, вскоре настиг стадо. Он задумал отделить одного из быков от стада и загнать его, предоставив остальным ускакать, куда им будет угодно.
Свое намерение он выполнил без труда. Вскоре одна из канн, самая жирная, подалась в сторону, как будто рассчитывая найти там спасение, пока остальные бегут вперед. Но хитрость едва не сгубила канну. Гендрик не упустил ее из виду, и квагга с наездником мгновенно устремилась за ней. Еще одно усилие — и гон увлек и дичь и охотника на целую милю в глубь равнины. Канна из рыжевато-бурой стала свинцово-синей; слюна длинными нитями свисала с ее губ, пена взмылилась на широкой груди, из больших глаз катились слезы, и ее галоп перешел в усталую рысь. Канна явно выдыхалась. Через несколько минут квагга уже бежала за ней совсем по пятам, и тогда огромная антилопа, видя, что бегство ее уже не спасет, остановилась в отчаянии и повернулась навстречу преследователю.
Гендрик держал в руке заряженный карабин, и вы, вероятно, полагаете, что юный охотник тотчас вскинул его на плечо, прицелился, нажал курок и убил канну наповал.
Должен вас разочаровать: он не сделал ничего подобного.
Гендрик был истый охотник — не слишком опрометчивый и не склонный зря расходовать заряд. Он задумал кое-что поинтереснее, чем убить канну на месте. Он знал, что животное в его полной власти, так что теперь он может гнать его куда угодно, как смирного вола. Убивать же канну на месте означало напрасную трату пороха и пули. Мало того: это поставило бы перед ним новую и довольно-таки трудную задачу. Как перенести мясо в лагерь? В один прием не управишься, да еще был риск, что гиены сожрут главную часть добычи, пока охотник снесет домой первую порцию. Между тем он мог избавиться от всех хлопот, пригнав дичь к лагерю. Это он и собирался сделать.
Итак, приберегая пулю, Гендрик проскакал мимо затравленного зверя, потом повернул назад, заставил повернуть и канну и погнал ее перед собой в направлении к скалам. Канна не могла ни уклониться, ни оказать сопротивления. Время от времени она оборачивалась и делала попытку поскакать в сторону, но всадник, заехав вперед, опять легко направлял ее куда хотел, пока наконец не пригнал ко входу в расселину.
Антилопы — главная южноафриканская дичь, и Африку больше всех других частей света можно назвать страной антилоп. Вы, верно, удивитесь, услышав, что на земле существует семьдесят видов антилопы, в том числе более пятидесяти африканских, из которых по меньшей мере тридцать принадлежит Южной Африке, то есть области, лежащей между тропиком Козерога и мысом Доброй Надежды.
Следовательно, захоти мы дать подробное описание одних только антилоп, нам пришлось бы посвятить этому целый том. Здесь же я могу только сказать, что антилопы водятся главным образом в Африке, хотя много видов этих животных обитает также в Азии, и что в Америке встречается только одна порода — вилорог, а в Европе две, хотя одна из них, общеизвестная серна, скорее коза, чем антилопа.
Замечу далее, что семьдесят видов, причисляемых зоологами к антилопам, сильно отличаются друг от друга и складом, и ростом, и окраской, и привычками — словом, по стольким признакам, что именовать их всех одинаково антилопами крайне мало оснований. Некоторые виды имеют много общего с козой, другие приближаются к оленю, третьи напоминают быка, четвертые сродни как будто буйволу, а несколько видов обладают многими характерными особенностями дикой овцы.
В общем, однако, антилопа походит скорее всего на оленя, и многие виды ее так в просторечии и зовутся оленем. В самом деле, некоторые антилопы ближе к известным видам оленя, чем к иным из своих сородичей. Основное различие, отмечаемое между ними и оленями, заключается в том, что у антилопы костные рога постоянные, прикрыты роговыми футлярами, не ветвятся и не сменяются, тогда как у оленя они чисто костные, ветвятся и он их ежегодно сбрасывает.
Подобно оленям, различные виды антилоп ведут весьма различный образ жизни. Одни живут на открытых равнинах, другие — в дремучих лесах. Одни держатся тенистых речных берегов, другие любят скалистые кручи или сухие горные ущелья. Одни щиплют траву, другие, подобно козам, предпочитают листья и нежные молодые побеги. В самом деле, привычки этих животных настолько многообразны, что, каков бы ни был характер данной страны или области, она неизменно оказывает гостеприимство той или иной из антилоп. Даже в пустыне водятся свои антилопы, предпочитающие сухую, безводную степь самой плодородной, зеленой долине.
Из всех антилоп самая крупная — злен, или канна. Ростом она не уступает самой большой лошади. А весит крупная канна до тысячи футов. Это грузное животное, и даже не слишком быстроногий противник или конный охотник догоняет его без труда. Строением тела канна напоминает быка, только рога у нее прямые и стоят над теменем торчком, лишь слегка расходясь. Они достигают двух футов длины и отмечены желобком, который проходит по ним винтообразно почти до самых концов. У самки рога длиннее, чем у самца.
Глаза у канны, как почти у всех антилоп, большие, ясные и кроткие; выражение свирепости им чуждо. Это животное при огромной своей величине и силе обладает самым безобидным нравом и вступает в драку, только если его довести до отчаяния. В большинстве случаев общая окраска этой антилопы бурая с рыжим отливом. Но встречаются особи пепельно-серой окраски, чуть переходящей в охру.
Канна принадлежит к тем антилопам, которые, по-видимому, легко обходятся без воды. Ее можно встретить в пустынной степи, где поблизости нет ни ручья, ни родника; она как будто даже предпочитает такие местности — вероятно, чувствуя себя там безопаснее, — но водится и в плодородных, лесистых областях. Канны живут стадами, причем самки и самцы пасутся врозь, образуя стада от десяти до ста голов. Мясо канны очень ценится и нежностью не уступает мясу любой другой антилопы, оленя или представителя бычьего племени. Оно напоминает нежную говядину с привкусом дичи; а из мышц бедра, если их соответствующим образом приготовить и прокоптить, получается лакомая закуска, известная под странным названием «бедровые язычки».
Естественно, что канна, дающая превосходное мясо, да еще в таком количестве, представляет большой соблазн для охотников. А так как она тяжела в беге и тучна, то травля длится обычно недолго. Канну пристреливают, снимают с нее шкуру и разрубают тушу на части. Охота на нее сама по себе не увлекательна. Ее беззащитность и ценность ее мяса привели к усиленному истреблению этого вида антилопы; теперь стада канн можно встретить только по глухим окраинам.
С тех пор как ван Блоом и его семья поселилась в этой местности, они не видели ни одной канны, хотя порою им попадались ее следы. А Гендрику по ряду причин не терпелось застрелить хоть одну канну. Он никогда в жизни не охотился на нее — вот первая причина, вторая — ему хотелось обеспечить дом запасом вкусного мяса, которое в таком большом количестве имеется у этого животного. Поэтому Гендрик очень обрадовался, когда в одно прекрасное утро ему сообщили, что на верхней равнине, и притом неподалеку, видели стадо канн. Известие принес Черныш, успевший на рассвете побывать в горах.
Потратив ровно столько времени, сколько требовалось, чтобы получить от Черныша все указания, Гендрик оседлал свою кваггу, вскинул на плечи карабин и поскакал разыскивать стадо. Неподалеку от лагеря, среди утесов, пролегал удобный проход, ведущий вверх на плоскогорье. То было нечто вроде лощины или расселины; и, как показывало множество следов, животные спускались по ней с плоскогорья в нижнюю равнину, где был родник и ручей. Квагги и другие обитатели пустынных степей, когда шли на водопой, избирали обычно эту тропу.
Гендрик поскакал вверх по лощине и, едва выбравшись из нее, увидел на плоскогорье, в какой-нибудь миле от скалистого обрыва, стадо канн — семь старых быков. На гладкой нагорной равнине негде было бы укрыться и лисе. Всю растительность в том месте, где находились канны, составляли разбросанные поросли алоэ, молочая да изредка чахлое деревце или пучок сухой травы, характерные для пустыни. Не было нигде даже маленького холмика, за которым охотник мог бы спрятаться от зорких глаз своей дичи, и Гендрик тотчас понял, что ему не подобраться к каннам незаметно. Хотя Гендрик никогда не охотился за этой антилопой, ему хорошо были известны все ее повадки, и он знал, как ее преследовать. Он знал, что в беге она слаба и любая старая кляча обгонит ее, не говоря уже о его квагге, самой быстроногой из всех четырех, прирученных семьей ван Блоома.
Следовательно, весь вопрос сводится к тому, как поднять дичь. Подобравшись для начала к стаду на близкое расстояние, он безусловно сумеет загнать одного из быков. Но дело сильно осложнится, если канны обратятся в бегство, увидав его еще издалека. Итак, нужно подкрасться к каннам, чтобы начать гон с близкого расстояния, — вот первая задача. Но Гендрик был осторожным охотником, и это ему скоро удалось. Он не поехал прямо на стадо, а сделал большой крюк, пока канны не оказались между ним и скалистым обрывом, и тогда, направив на них свою кваггу, неторопливо поскакал вперед.
В седле он сидел не выпрямившись, а припав к луке, так что грудь его почти лежала на шее скакуна. Этим он желал обмануть животных, которые иначе признали бы во всаднике врага. А так они не могли разобрать, что за тварь приближается к ним, и довольно долго стояли, взирая на Гендрика и его кваггу с большим любопытством, хотя, разумеется, и не без опаски.
Все же они допустили охотника на расстояние пятисот ярдов — достаточно близкое для него — и тогда только снялись с места тяжелым, неуклюжим галопом.
Гендрик теперь привстал в седле, пришпорил кваггу и помчался за стадом во весь опор. Его расчет оказался верен. Канны бежали прямо на скалы — не туда, где лощина образовала проход, а туда, где не было никакого спуска с плоскогорья, — и, достигнув стремнины, были вынуждены избрать новое направление, под прямым углом к прежнему. Гендрик это использовал и, срезав угол, вскоре настиг стадо. Он задумал отделить одного из быков от стада и загнать его, предоставив остальным ускакать, куда им будет угодно.
Свое намерение он выполнил без труда. Вскоре одна из канн, самая жирная, подалась в сторону, как будто рассчитывая найти там спасение, пока остальные бегут вперед. Но хитрость едва не сгубила канну. Гендрик не упустил ее из виду, и квагга с наездником мгновенно устремилась за ней. Еще одно усилие — и гон увлек и дичь и охотника на целую милю в глубь равнины. Канна из рыжевато-бурой стала свинцово-синей; слюна длинными нитями свисала с ее губ, пена взмылилась на широкой груди, из больших глаз катились слезы, и ее галоп перешел в усталую рысь. Канна явно выдыхалась. Через несколько минут квагга уже бежала за ней совсем по пятам, и тогда огромная антилопа, видя, что бегство ее уже не спасет, остановилась в отчаянии и повернулась навстречу преследователю.
Гендрик держал в руке заряженный карабин, и вы, вероятно, полагаете, что юный охотник тотчас вскинул его на плечо, прицелился, нажал курок и убил канну наповал.
Должен вас разочаровать: он не сделал ничего подобного.
Гендрик был истый охотник — не слишком опрометчивый и не склонный зря расходовать заряд. Он задумал кое-что поинтереснее, чем убить канну на месте. Он знал, что животное в его полной власти, так что теперь он может гнать его куда угодно, как смирного вола. Убивать же канну на месте означало напрасную трату пороха и пули. Мало того: это поставило бы перед ним новую и довольно-таки трудную задачу. Как перенести мясо в лагерь? В один прием не управишься, да еще был риск, что гиены сожрут главную часть добычи, пока охотник снесет домой первую порцию. Между тем он мог избавиться от всех хлопот, пригнав дичь к лагерю. Это он и собирался сделать.
Итак, приберегая пулю, Гендрик проскакал мимо затравленного зверя, потом повернул назад, заставил повернуть и канну и погнал ее перед собой в направлении к скалам. Канна не могла ни уклониться, ни оказать сопротивления. Время от времени она оборачивалась и делала попытку поскакать в сторону, но всадник, заехав вперед, опять легко направлял ее куда хотел, пока наконец не пригнал ко входу в расселину.
Глава 40. БЕШЕНАЯ СКАЧКА ВЕРХОМ НА КВАГГЕ
Гендрик уже поздравил себя с успехом. Радостно предвкушал он, как будут поражены все домашние, когда он пригонит к лагерю канну; ибо нисколько не сомневался, что это ему удастся. В самом деле, какие могли тут возникнуть сомнения? Канна уже вступила в расселину и бежала рысью вниз по тропе, а Гендрик на своей квагге поспешал за ней. Всего лишь несколько ярдов отделяло охотника от входа в расселину, когда вдруг до его слуха донесся громкий топот, словно целое стадо крепконогих животных поднималось по каменному коридору.
Гендрик пришпорил своего скакуна, чтобы скорее достичь края плоскогорья и заглянуть в глубину расселины. Но не успел он еще домчаться до места, как увидел, к своему удивлению, что канна скачет обратно в гору и норовит, минуя всадника, выбежать на равнину. Антилопа, по-видимому, испугалась чего-то там, в расселине, и, чем идти навстречу новому врагу, предпочла обратиться грудью к старому. Гендрик не стал преследовать антилопу — ее он мог догнать в любое время, — важнее было узнать сперва, какая причина заставила ее повернуть обратно; и он еще быстрее поскакал к расселине. Скажут, что мальчику следовало, пожалуй, действовать осторожнее — ведь там могли оказаться львы. Но топот копыт, будивший гулкое эхо в каменном коридоре, убеждал охотника, что не львы спугнули канну.
Наконец Гендрик достиг места, откуда мог заглянуть в глубину расселины. Впрочем, этого даже не требовалось — животные, чей топот он слышал, были уже близко; охотник увидел не что иное, как табун квагг. Гендрик был сильно раздосадован помехой — и тем сильнее, что виновницами оказались квагги, совсем не соблазнительная дичь. Будь вместо них что-нибудь стоящее, он пристрелил бы штуку, другую, но убить кваггу он мог бы сейчас разве что со зла, так как в ту минуту был основательно зол на них.
Сами того не зная, несчастные квагги одним своим появлением доставили охотнику много лишних хлопот: догоняй теперь снова канну да заставь ее опять свернуть к лощине! Неудивительно, что Гендрик обозлился. Но не настолько все же был он раздражен, чтобы с досады выстрелить в надвигавшийся табун, и, повернув своего скакуна, он погнался опять за канной.
Едва он снялся с места, как одна за другой вышли из расселины сорок — пятьдесят квагг. Каждая, завидев всадника, испуганно вздрагивала и кидалась в сторону, пока весь табун не вытянулся по равнине в длинную вереницу, и каждая квагга фыркала и испускала на скаку свое громкое «куа-а-аг!»
При обычных обстоятельствах Гендрик вряд ли заинтересовался бы ими. Ему часто доводилось видеть табуны квагг, так что они не могли возбудить в нем любопытства. Но на этот раз квагги привлекли его внимание, и вот почему: когда они проносились мимо, он заприметил среди них четыре с куцыми хвостами. По этому признаку охотник узнал тех скакунов, которые попались с другими в западню и были затем отпущены на волю. Черныш из каких-то соображений обкорнал им предварительно хвосты.
Гендрик нисколько не сомневался, что это были те самые квагги и что табун тот же самый, который приходил, бывало, к озеру на водопой, но после оказанного ему дурного приема уже не появлялся в окрестностях. Эта догадка, промелькнувшая в голове у Гендрика, и побудила его с некоторым интересом наблюдать за кваггами.
Внезапный испуг животных при виде всадника и забавные фигуры четырех бесхвостых рассмешили мальчика, и он громко расхохотался, когда пустил галопом своего полосатого скакуна.
Квагги между тем побежали в том же направлении, которое избрала канна, так что Гендрику было с ними по пути, и он поскакал за ними следом. Юному охотнику хотелось проверить, может ли квагга, несущая на себе всадника, держаться наравне с неоседланной — то, о чем столько спорят применительно к лошади, — и хотелось проверить заодно, уступает ли в беге его квагга хоть одной из прежних своих товарок. Так завязалась гонка — канна бежала впереди, за ней квагги, а Гендрик замыкал тыл. Ему не приходилось прибегать к шпорам: квагга летела как ветер. Благородный скакун словно чувствовал, что испытывают в соревновании его доблесть. С каждой секундой расстояние между ним и табуном сокращалось.
Квагги вскоре догнали тяжелую в беге канну и, когда та затрусила в сторону и остановилась, они пронеслись мимо. Проскакал не только табун, но и квагга Гендрика, не отстававшая ни на шаг от своих товарок, и не прошло и пяти минут, как канна осталась на добрую милю позади, а квагги все мчались и мчались вперед по широкой степи.
Что же затеял Гендрик? Уж не решил ли он отступиться от канны, дав ей спокойно уйти? Неужели он настолько увлекся гонкой? Неужели, гордясь своей быстроногой кваггой, он ждал, что она победит в состязании всех остальных? Так показалось бы всякому, кто посмотрел бы на гонку издали. Но кто посмотрел бы вблизи, тот объяснил бы поведение Гендрика совсем иначе.
Когда канна остановилась, Гендрик хотел сделать то же; с этим намерением он сильно натянул поводья. Но тут он, к своему удивлению, убедился, что квагга вовсе не разделяет его намерения. Не подчинившись узде, она закусила удила, прижала уши к голове и понеслась во весь опор. Гендрик попробовал тогда повернуть кваггу в сторону и натянул для этого правый повод, но сделал это так рьяно, что узда съехала, и полосатый конь совсем освободился от нее.
Квагга, понятно, получила теперь полную свободу бежать куда угодно. И ясно, что ей угодно было присоединиться к старым своим товарищам. А что это старые товарищи, она, несомненно, признала, как показывало ее приветственное пофыркивание и радостное ржание.
Сначала Гендрик был склонен смотреть на случай с уздой, как на маленькую неприятность, и только. Среди молодежи он был одним из лучших всадников Южной Африки и умел держаться в седле без поводьев. Квагга вскоре сама остановится, тогда он снова наденет на нее узду, которая осталась у него в руках. Так он рассудил поначалу. Но мысли его приняли другой оборот, когда он убедился, что квагга не собирается умерить свой галоп и несется с прежней быстротой, а табун все так же бешено мчится перед нею и по всем признакам тоже не склонен остановиться.
Дело в том, что квагги бежали, гонимые страхом. Они видели, что всадник рьяно преследует их. И хотя старая товарка легко узнала их, как могли они признать ее — с этим высоким горбом на спине? Она казалась им не кваггой, а каким-то страшным чудовищем. И хоть она каждый раз, когда могла перевести дыхание, издавала свое громкое «куа-а-г», как бы окликая товарищей, ничего не выходило. Они не останавливались, не слушали ее.
Что же тем временем делал Гендрик? Ничего. Он ничего не мог предпринять. Не мог остановить неистовый лет своего скакуна. Не смел выскочить из седла. Если б он отважился на это, он бы убился об острые камни или сломал себе шею. Он ничего не мог предпринять — и только старался крепче держаться в седле. Что думал он при том? Сперва он не задумывался и смотрел на свое приключение довольно легкомысленно. Потом, проскакав третью милю, несколько обеспокоился; а на пятой миле уже признался самому себе, что попал в очень скверную историю.
Но вот уже и пятая миля легла позади, за ней шестая, седьмая, а квагги все еще бешено несутся вперед: табун — подгоняемый страхом утратить свободу, горбатый отщепенец — желанием вновь ее получить. Гендрику было теперь сильно не по себе. Где он? Куда его увлекают квагги? Быть может, в пустыню, где он заблудится и погибнет от голода и жажды… Скалы остались на много миль в стороне, и он уже не сказал бы, в какой. Даже если бы он мог как-нибудь остановиться, он не знал бы, куда повернуть. Не нашел бы дороги!
Его опасения перешли в тревогу. Он не на шутку испугался. Что делать? Спрыгнуть на землю, рискуя сломать себе шею? Но если он и не сломает шеи, то лишится квагги и седла в придачу, не говоря уж о потерянной канне. И придется пешком добираться до лагеря, где его еще поднимут на смех. Все равно, пусть! Оставаясь в седле, он рискует жизнью. Квагги могут проскакать без остановки двадцать, нет — пятьдесят миль. Они не выказывают признаков усталости, ничуть еще не запыхались. Нужно спрыгнуть наземь и расстаться с кваггой и седлом.
Решение сложилось, и Гендрик уже готовился привести его в исполнение. Он обдумывал, как вернее избежать ушибов при падении, высматривал место помягче, когда вдруг его осенила счастливая мысль. Он вспомнил, что, укрощая эту самую кваггу и объезжая ее под седло, он широко пользовался одним совсем простым приспособлением — наглазником. Наглазник представлял собою всего-навсего кусочек мягкой кожи, которая надевалась животному на глаза; однако при всей своей простоте это приспособление оказывало самое верное действие, и квагга из строптивой, брыкающейся и рычащей твари превращалась в смирную лошадку. И вот Гендрик подумал теперь об этом способе.
Правда, у него не было при себе наглазника. Нельзя ли чем-нибудь его заменить? Носовым платком? Нет, он слишком тонок. Ага! Курткой! Куртка подойдет. Мешало ружье. Надо освободить от него спину. Спустить его на землю. На обратном пути можно будет его подобрать. Карабин был спущен на землю со всей возможной осторожностью и вскоре остался далеко позади. В мгновение ока Гендрик снял с себя куртку. Как же приладить ее так, чтобы закрыть квагге глаза? Куртку-то ни в коем случае нельзя выпускать из рук.
Секунда размышления — и находчивый мальчик выработал план. Он наклонился, продел рукава куртки под горло квагге и завязал их крепким узлом. Куртка лежала теперь на шее животного таким образом, что воротник приходился у загривка, а полы ближе к ушам. Затем Гендрик нагнулся как только мог вперед и, вытянув руки во всю длину, стал двигать куртку вверх по шее квагги, пока полы не упали ей через уши на морду.
Даже в таком склоненном положении всадник едва удержался в седле. Как только плотное сукно надвинулось квагге на глаза, та мгновенно застыла, точно подстреленная на скаку смертельной пулей. Однако она не упала, а только остановилась как вкопанная, дрожа всем телом. Конец ее неистовому галопу!
Гендрик соскочил на землю. Он не боялся, что ослепленная квагга попытается убежать; она и не пыталась. В несколько минут узда была надежно налажена. Гендрик, с курткой на плечах, снова твердо сидел в седле. Квагга почувствовала себя побежденной. Старые товарищи, соблазнившие ее выйти из повиновения, скрылись из виду; угнетенный новой разлукой, скакун покорился и удилам и шпорам, повернул и уныло пустился в обратный путь.
Гендрик пришпорил своего скакуна, чтобы скорее достичь края плоскогорья и заглянуть в глубину расселины. Но не успел он еще домчаться до места, как увидел, к своему удивлению, что канна скачет обратно в гору и норовит, минуя всадника, выбежать на равнину. Антилопа, по-видимому, испугалась чего-то там, в расселине, и, чем идти навстречу новому врагу, предпочла обратиться грудью к старому. Гендрик не стал преследовать антилопу — ее он мог догнать в любое время, — важнее было узнать сперва, какая причина заставила ее повернуть обратно; и он еще быстрее поскакал к расселине. Скажут, что мальчику следовало, пожалуй, действовать осторожнее — ведь там могли оказаться львы. Но топот копыт, будивший гулкое эхо в каменном коридоре, убеждал охотника, что не львы спугнули канну.
Наконец Гендрик достиг места, откуда мог заглянуть в глубину расселины. Впрочем, этого даже не требовалось — животные, чей топот он слышал, были уже близко; охотник увидел не что иное, как табун квагг. Гендрик был сильно раздосадован помехой — и тем сильнее, что виновницами оказались квагги, совсем не соблазнительная дичь. Будь вместо них что-нибудь стоящее, он пристрелил бы штуку, другую, но убить кваггу он мог бы сейчас разве что со зла, так как в ту минуту был основательно зол на них.
Сами того не зная, несчастные квагги одним своим появлением доставили охотнику много лишних хлопот: догоняй теперь снова канну да заставь ее опять свернуть к лощине! Неудивительно, что Гендрик обозлился. Но не настолько все же был он раздражен, чтобы с досады выстрелить в надвигавшийся табун, и, повернув своего скакуна, он погнался опять за канной.
Едва он снялся с места, как одна за другой вышли из расселины сорок — пятьдесят квагг. Каждая, завидев всадника, испуганно вздрагивала и кидалась в сторону, пока весь табун не вытянулся по равнине в длинную вереницу, и каждая квагга фыркала и испускала на скаку свое громкое «куа-а-аг!»
При обычных обстоятельствах Гендрик вряд ли заинтересовался бы ими. Ему часто доводилось видеть табуны квагг, так что они не могли возбудить в нем любопытства. Но на этот раз квагги привлекли его внимание, и вот почему: когда они проносились мимо, он заприметил среди них четыре с куцыми хвостами. По этому признаку охотник узнал тех скакунов, которые попались с другими в западню и были затем отпущены на волю. Черныш из каких-то соображений обкорнал им предварительно хвосты.
Гендрик нисколько не сомневался, что это были те самые квагги и что табун тот же самый, который приходил, бывало, к озеру на водопой, но после оказанного ему дурного приема уже не появлялся в окрестностях. Эта догадка, промелькнувшая в голове у Гендрика, и побудила его с некоторым интересом наблюдать за кваггами.
Внезапный испуг животных при виде всадника и забавные фигуры четырех бесхвостых рассмешили мальчика, и он громко расхохотался, когда пустил галопом своего полосатого скакуна.
Квагги между тем побежали в том же направлении, которое избрала канна, так что Гендрику было с ними по пути, и он поскакал за ними следом. Юному охотнику хотелось проверить, может ли квагга, несущая на себе всадника, держаться наравне с неоседланной — то, о чем столько спорят применительно к лошади, — и хотелось проверить заодно, уступает ли в беге его квагга хоть одной из прежних своих товарок. Так завязалась гонка — канна бежала впереди, за ней квагги, а Гендрик замыкал тыл. Ему не приходилось прибегать к шпорам: квагга летела как ветер. Благородный скакун словно чувствовал, что испытывают в соревновании его доблесть. С каждой секундой расстояние между ним и табуном сокращалось.
Квагги вскоре догнали тяжелую в беге канну и, когда та затрусила в сторону и остановилась, они пронеслись мимо. Проскакал не только табун, но и квагга Гендрика, не отстававшая ни на шаг от своих товарок, и не прошло и пяти минут, как канна осталась на добрую милю позади, а квагги все мчались и мчались вперед по широкой степи.
Что же затеял Гендрик? Уж не решил ли он отступиться от канны, дав ей спокойно уйти? Неужели он настолько увлекся гонкой? Неужели, гордясь своей быстроногой кваггой, он ждал, что она победит в состязании всех остальных? Так показалось бы всякому, кто посмотрел бы на гонку издали. Но кто посмотрел бы вблизи, тот объяснил бы поведение Гендрика совсем иначе.
Когда канна остановилась, Гендрик хотел сделать то же; с этим намерением он сильно натянул поводья. Но тут он, к своему удивлению, убедился, что квагга вовсе не разделяет его намерения. Не подчинившись узде, она закусила удила, прижала уши к голове и понеслась во весь опор. Гендрик попробовал тогда повернуть кваггу в сторону и натянул для этого правый повод, но сделал это так рьяно, что узда съехала, и полосатый конь совсем освободился от нее.
Квагга, понятно, получила теперь полную свободу бежать куда угодно. И ясно, что ей угодно было присоединиться к старым своим товарищам. А что это старые товарищи, она, несомненно, признала, как показывало ее приветственное пофыркивание и радостное ржание.
Сначала Гендрик был склонен смотреть на случай с уздой, как на маленькую неприятность, и только. Среди молодежи он был одним из лучших всадников Южной Африки и умел держаться в седле без поводьев. Квагга вскоре сама остановится, тогда он снова наденет на нее узду, которая осталась у него в руках. Так он рассудил поначалу. Но мысли его приняли другой оборот, когда он убедился, что квагга не собирается умерить свой галоп и несется с прежней быстротой, а табун все так же бешено мчится перед нею и по всем признакам тоже не склонен остановиться.
Дело в том, что квагги бежали, гонимые страхом. Они видели, что всадник рьяно преследует их. И хотя старая товарка легко узнала их, как могли они признать ее — с этим высоким горбом на спине? Она казалась им не кваггой, а каким-то страшным чудовищем. И хоть она каждый раз, когда могла перевести дыхание, издавала свое громкое «куа-а-г», как бы окликая товарищей, ничего не выходило. Они не останавливались, не слушали ее.
Что же тем временем делал Гендрик? Ничего. Он ничего не мог предпринять. Не мог остановить неистовый лет своего скакуна. Не смел выскочить из седла. Если б он отважился на это, он бы убился об острые камни или сломал себе шею. Он ничего не мог предпринять — и только старался крепче держаться в седле. Что думал он при том? Сперва он не задумывался и смотрел на свое приключение довольно легкомысленно. Потом, проскакав третью милю, несколько обеспокоился; а на пятой миле уже признался самому себе, что попал в очень скверную историю.
Но вот уже и пятая миля легла позади, за ней шестая, седьмая, а квагги все еще бешено несутся вперед: табун — подгоняемый страхом утратить свободу, горбатый отщепенец — желанием вновь ее получить. Гендрику было теперь сильно не по себе. Где он? Куда его увлекают квагги? Быть может, в пустыню, где он заблудится и погибнет от голода и жажды… Скалы остались на много миль в стороне, и он уже не сказал бы, в какой. Даже если бы он мог как-нибудь остановиться, он не знал бы, куда повернуть. Не нашел бы дороги!
Его опасения перешли в тревогу. Он не на шутку испугался. Что делать? Спрыгнуть на землю, рискуя сломать себе шею? Но если он и не сломает шеи, то лишится квагги и седла в придачу, не говоря уж о потерянной канне. И придется пешком добираться до лагеря, где его еще поднимут на смех. Все равно, пусть! Оставаясь в седле, он рискует жизнью. Квагги могут проскакать без остановки двадцать, нет — пятьдесят миль. Они не выказывают признаков усталости, ничуть еще не запыхались. Нужно спрыгнуть наземь и расстаться с кваггой и седлом.
Решение сложилось, и Гендрик уже готовился привести его в исполнение. Он обдумывал, как вернее избежать ушибов при падении, высматривал место помягче, когда вдруг его осенила счастливая мысль. Он вспомнил, что, укрощая эту самую кваггу и объезжая ее под седло, он широко пользовался одним совсем простым приспособлением — наглазником. Наглазник представлял собою всего-навсего кусочек мягкой кожи, которая надевалась животному на глаза; однако при всей своей простоте это приспособление оказывало самое верное действие, и квагга из строптивой, брыкающейся и рычащей твари превращалась в смирную лошадку. И вот Гендрик подумал теперь об этом способе.
Правда, у него не было при себе наглазника. Нельзя ли чем-нибудь его заменить? Носовым платком? Нет, он слишком тонок. Ага! Курткой! Куртка подойдет. Мешало ружье. Надо освободить от него спину. Спустить его на землю. На обратном пути можно будет его подобрать. Карабин был спущен на землю со всей возможной осторожностью и вскоре остался далеко позади. В мгновение ока Гендрик снял с себя куртку. Как же приладить ее так, чтобы закрыть квагге глаза? Куртку-то ни в коем случае нельзя выпускать из рук.
Секунда размышления — и находчивый мальчик выработал план. Он наклонился, продел рукава куртки под горло квагге и завязал их крепким узлом. Куртка лежала теперь на шее животного таким образом, что воротник приходился у загривка, а полы ближе к ушам. Затем Гендрик нагнулся как только мог вперед и, вытянув руки во всю длину, стал двигать куртку вверх по шее квагги, пока полы не упали ей через уши на морду.
Даже в таком склоненном положении всадник едва удержался в седле. Как только плотное сукно надвинулось квагге на глаза, та мгновенно застыла, точно подстреленная на скаку смертельной пулей. Однако она не упала, а только остановилась как вкопанная, дрожа всем телом. Конец ее неистовому галопу!
Гендрик соскочил на землю. Он не боялся, что ослепленная квагга попытается убежать; она и не пыталась. В несколько минут узда была надежно налажена. Гендрик, с курткой на плечах, снова твердо сидел в седле. Квагга почувствовала себя побежденной. Старые товарищи, соблазнившие ее выйти из повиновения, скрылись из виду; угнетенный новой разлукой, скакун покорился и удилам и шпорам, повернул и уныло пустился в обратный путь.