Рид Майн. Вольные стрелки

   Густая листва защищала нас от солнца; благоухали цветы; воздух звенел птичьим гомоном.
   Приблизившись к дому, мы остановились. Я приказал людям соблюдать тишину и один пошел вперед — на разведку.

Глава Х. ПРИКЛЮЧЕНИЕ С КАЙМАНОМ

   Аллея неожиданно вывела меня на лужайку. В центре лужайки высилась круговая живая изгородь из жасминных кустов.
   За изгородью стоял дом, но с того места, где находился я, из-за жасминов виднелась только крыша.
   Не находя в изгороди ни прохода, ни тропинки, я осторожно раздвинул кусты руками и заглянул внутрь. Зрелище, открывшееся передо мной, было так неожиданно, что я не сразу поверил глазам своим.
   На невысоком холмике стоял дом причудливой и странной архитектуры. Стены его были выложены из бамбуковых жердей, крепко связанных между собою волокнами питы. Кровля из пальмовой листвы далеко выступала за стену и кончалась наверху деревянным куполом с крестом. Окон не было, дом и так весь просвечивал. Сквозь промежутки между жердями просвечивала внутренняя обстановка.
   Дверью служила зеленая барежевая занавеска на пруте с кольцами. Она как раз была отдернута, и у входа я заметил диван и изящную арфу.
   Вся постройка была похожа на огромную золотую клетку.
   Вокруг дома расстилался сад. Здесь никакой запущенности уже не было, все дышало порядком.
   Сзади, как темный фон картины, росла густая роща сучковатых широковетвенных олив; справа и слева — купы апельсиновых и лимонных деревьев. Золотистые плоды и яркие цветы резко выделялись на фоне серовато-желтых листьев. На каждой ветке одновременно хозяйничала весна и осень.
   В больших вазах глазированного фаянса росли редкие экзотические растения, своей роскошной расцветкой увеличивавшие общую красоту вида.
   Кристальный фонтан бил почти на десять метров в высоту и, опадая дождем радужных брызг, стекал ручейком по заросшему кувшинками и другими водяными растениями ложу, затем терялся в рощице величественных смоковниц. Питаясь обильно орошенной землей, эти смоковницы далеко и широко простирали свои ветви…
   Людей не было. Казалось, этот роскошный тропический уголок был населен одними птицами. Павлин и пава торжественно выступали по траве, гордясь своим великолепным радужным оперением. У фонтана торчал высокий фламинго, чей красный цвет резко выделялся на фоне крупных зеленых листьев кувшинок. Певчие птицы щебетали на всех деревьях и в кустах. Пересмешник, взобравшись на самую высокую ветку, подражал монотонному крику попугая. Перцеяды перелетали с дерева на дерево или купались под брызгами фонтана, а колибри сидели на листьях ароматных цветов или, подобно играющим солнечным лучам, носились над газоном.
   Напрасно обшаривал я глазами весь сад — людей не было… Но вдруг из рощи смоковниц до меня донесся серебристый женский голос. Взрыв веселого и звонкого хохота. Потом — ответный смех, несколько коротких восклицаний, плеск воды, разбрызгиваемой легкою рукой…
   Сердце мое забилось. Первым моим движением было броситься вперед, и я, не теряя ни минуты, перескочил жасминную изгородь. Но в следующий момент я резко остановился, боясь наткнуться на то, чего не полагалось видеть…
   Я собирался вернуться назад и уже занес было ногу, чтобы перешагнуть изгородь, когда к серебристому смеху присоединился низкий, мужской голос:
   — Anda! Anda! hace mucho caloo! Vamos a volver. (Скорей, скорей! Становится жарко! Пора вернуться.)
   — Ah, nо, Рере! Un ratito neas. (Ах, нет, Пепе! Еще немножко!)
   — Vayo, carambo! (Ну, скорей, каррамба!) И снова — звонкий смех, хлопанье в ладоши, радостные вскрики.
   «Ну, что ж, — подумал я, возвращаясь на газон. — Раз там и без меня есть мужчина, было б глупо отступать…»
   И я подошел к роще смоковниц, заслонявшей от меня людей, чьи голоса я слышал.
   — Lupe! Lupe! Mira, que bonito! (Люпе, Люпе, погляди, какая прелесть!)
   — Ah, pobrecito! Echalo, Luz! Echalo! (Ах, бедняжка! Пусти ее, Люс! Пусти!)
   — Voy luego. (Сейчас.) Я нагнулся и осторожно раздвинул крупные шелковистые листья. Очаровательное зрелище представилось моим глазам.
   Я увидел круглый бассейн, диаметром в несколько сажен, со всех сторон окруженный высокими смоковницами, чьи гигантские горизонтальные листья прикрывали его от солнечных лучей.
   Вокруг бассейна шел невысокий фарфоровый барьер с желто-зеленым орнаментом.
   Посредине била и пенилась сильная струя воды. Преломляясь в ней, золотые рыбки, плававшие в бассейне, казались бесчисленными.
   Несколько дальше из бассейна вытекал ручей, весь в водяных лилиях. Высокая, гибкая шея лебедя белела на фоне плавучих листьев.
   Другой лебедь, самец, стоял на берегу, чистя клювом свои белоснежные перья.
   А в бассейне плескались две прелестные девушки в зеленых туниках без рукавов, с поясками. Вода доходила им до талии и была так прозрачна, что я ясно различал на дне маленькие ножки купальщиц.
   Их пышные волосы свободно ниспадали на плечи. Девушки были очень похожи друг на друга — обе высокие, грациозные и стройные.
   Черты лица были тоже очень сходны. Всякий сразу понял бы, что это сестры, хотя по цвету кожи они и отличались друг от друга. Словно более темная кровь струилась в жилах одной из них, просвечивая сквозь нежную кожу и придавая ей оливковый оттенок. Волосы были черны, как смоль, а еле заметный темный пушок над верхней губой подчеркивал ослепительную белизну зубов. Большие черные миндалевидные глаза, казалось, глядели не на вещи, а сквозь них. Весь облик этой девушки невольно напоминал мавританскую Испанию. Она явно была старшей из двух купальщиц.
   Вторая представляла совсем иной тип. То была блондинка с золотыми волосами. Большие, широко открытые голубые глаза, длинные и пышные волосы, кожа не такая шелковистая, как у сестры, но нежная, с очаровательным румянцем. Под лучами солнца руки этой девушки казались такими же бескровными и прозрачными, как и крохотная золотая рыбка, судорожно бившаяся в ее пальцах.
   — Ah! que barbara! Pobrecito-ito-ito! (Ах какая ты жестокая! Бедная рыбка!)
   — Со meremos. (Мы ее съедим.)
   — Ah!.. no, echalo, Luz, о tirare la agua en suos о jos! (Ах!.. Нет, пусти ее, Люс, или я тебе забрызгаю глаза.) — И девушка нагнулась к воде, как бы собираясь исполнить угрозу.
   — Ya! No! (Ах так! Ну нет!) — решительно отвечала Люс.
   — Guanda te! (Берегись!) И темноволосая девушка, зачерпнув ладонями воду, обрызгала сестру. Та сейчас же выронила рыбку и ответила тем же.
   Разгорелась веселая и оживленная потасовка. Радужные брызги летали над головами девушек, скатываясь по прядям блестящих волос, и обдавали лебедя…
   Но тут мое внимание было отвлечено хриплым голосом. Оглянувшись, я увидел толстую негритянку, которая лежала под деревом и, опершись на руку, со смехом глядела на сражавшихся…
   Ее-то голос я и принял за мужской…
   Внезапно осознав всю нелепость своего положения, я хотел уйти. Но внезапный и резкий крик заставил меня снова повернуться к бассейну.
   Лебеди отчаянно хлопали крыльями по воде, рыбки метались из стороны в сторону и в ужасе выскакивали из воды, птицы испуганно кричали.
   Я бросился вперед, чтобы посмотреть, чем вызывалась суматоха, и увидел негритянку, которая, вскочив на ноги и указывая рукой на барьер, вопила не своим голосом:
   — Ninas, ninas! El cayman! El cayman! (Дети, дети! Кайман! Кайман!) Я взглянул на противоположную сторону бассейна. Ужасное зрелище представилось мне. Безобразный мексиканский кайман медленно переползал барьер. Его длинное тело извивалось на водяных растениях.
   Короткие передние лапы, покрытые чешуей и складками, уже находились на барьере, мощное тело напрягалось перед прыжком. Чешуйчатая спина с длинным зубчатым гребнем блестела от влаги; глаза, обычно тупые, яростно блистали в своих выдающихся глазницах.
   У меня был с собой карабин. Вскинуть его к плечу и прицелиться было делом одной секунды. Грянул выстрел, и пуля угодила кайману между глаз, но скользнула по твердому черепу, словно по стальной броне. Выстрел мой оказался бесполезным, если даже не вредным: раздраженное животное бросилось в воду и понеслось прямо к девушкам.
   Сестры уже давно бросили свою веселую игру. Они совершенно растерялись и вместо того, чтобы выскочить на берег, неподвижно стояли, дрожа от страха и сжимая друг друга в объятиях.
   Одним прыжком перескочил я барьер и, выхватив саблю, побежал по бассейну.
   Девушки стояли почти посредине водоема, но кайман попал в него раньше меня, а вода мешала мне двигаться. К тому же дно было скользкое, и я два или три раза падал. Но я тотчас вскакивал и с отчаянной энергией бросался вперед, громко крича девушкам, чтобы они бежали на берег.
   Несмотря на мои крики, перепуганные девушки даже не пытались спастись. Страх приковал их к месту…
   Кайман несся к ним со страшной быстротой. Он уже находился шагах в шести от купальщиц; его длинная морда торчала под водой, в мощных челюстях сверкали четыре ряда острых зубов.
   Я застонал от отчаяния. Глубокая вода сковывала мои движения. Чтобы встать между кайманом и его жертвами, я должен был пробежать почти вдвое больше, чем уже пробежал.
   — Опоздаю!..
   И вдруг кайман свернул в сторону: он наткнулся на подводную трубу.
   Это задержало его всего на несколько секунд, но я успел добежать до девушек и встать так, чтобы принять на себя его нападение.
   — A la orilla! A la orilla! (На берег! На берег!) — кричал я, подталкивая девушек левой рукой и в то же время вытягивая правую, вооруженную шпагой, к приближающемуся кайману.
   Только теперь девушки стряхнули с себя оцепенение и бросились из воды.
   Чудовище приближалось, щелкая зубами…
   Я размахнулся и ударил каймана по голове. Но сабля скользнула по твердому черепу, и сталь жалобно зазвенела.
   Тем не менее удар заставил крокодила свернуть с пути, и он пролетел мимо меня, как стрела. Я с отчаянием оглянулся назад… Какое счастье: девушки в безопасности!
   Липкая чешуя задела мое бедро; я отскочил в сторону, чтобы кайман не ударил меня хвостом, которым он бил по воде.
   Кайман повернулся и снова бросился на меня.
   На этот раз я уже не пытался рубить, а вонзил ему саблю в пасть в расчете проткнуть глотку. Но клинок сломался, как ледяная сосулька. У меня в руках остался обломок не длиннее фута — и этим обломком я колол и резал с энергией отчаяния.
   Положение мое поистине было критическим. Девушки уже выбрались из бассейна и, отчаянно крича, стояли на парапете.
   Вдруг старшая, схватив с земли жердь, кинулась мне на помощь. Но не успела она соскочить в бассейн, как из-за смоковниц блеснул огонь, и я услышал выстрел. Просвистела пуля, и несколько человек выскочило из рощи. Перескочив парапет, все они побежали к бассейну.
   Громкий плеск, людские голоса, звон оружия — и кайман, пронзенный двенадцатью штыками, погрузился на дно.

Глава XI. ДОН КОСМЕ РОЗАЛЕС

   — Вы не ранены, капитан?
   То был голос Линкольна. Вокруг меня по пояс в воде стояла дюжина солдат. Тут же был и Маленький Джек: только голова в фуражке торчала над водой… Его игрушечная сабля в полтора фута длиной тоже была всажена в мертвого крокодила.
   Я улыбнулся.
   — Цел и невредим, — отвечал я. — Но вы поспели как раз вовремя…
   — Мы прибежали на ваш выстрел, капитан, — объяснил Линкольн. — Раз вы стреляете, значит, что-то случилось. Взяв нескольких ребят, я поспешил на помощь…
   — И хорошо сделали, сержант!.. Но где же…
   И я взглянул в ту сторону, где были девушки. Но они исчезли.
   — Если вы про женщин, — вмешался Чэйн, — то они скрылись за деревьями.
   С этими словами он вдруг повернулся и стал яростно колоть мертвого каймана штыком, восклицая:
   — У, черт! Чтоб ты провалился со всем своим железным костяком! Мерзкая тварь, туда же — лезет к девушкам!.. До чего крепок, проклятый! Ах, черт возьми, да на нем не осталось ни одного живого места!
   Мы вылезли на берег, и солдаты вытирали свои мокрые ружья.
   В это время появился Клейли во главе всего отряда. Когда я рассказал ему все приключение, он расхохотался:
   — Клянусь жизнью, — сказал он, — тут не о чем будет и докладывать! Со стороны неприятеля один убитый, а у нас даже раненых нет. Впрочем, можно будет упомянуть об одном пропавшем без вести.
   — Кто же пропал? — насторожился я.
   — Кто же, как не доблестный Блоссом!
   — Но куда он девался?
   — А кто его знает. В последний раз, когда я его видел, он прятался за какую-то развалину. Я не удивился бы, если бы он ускакал обратно в лагерь. Несомненно, он так поступил бы, если б запомнил дорогу.
   И Клейли снова громко рассмеялся.
   Мне и самому было трудно удержаться от смеха, ибо, взглянув в направлении, указанном лейтенантом, я разглядел нечто лунообразное, оказавшееся лицом майора.
   Спрятавшись за смоковницами, он осторожно выглядывал оттуда, а в глазах застыл страх. Я видел только его лицо, круглое и блестящее, как луна, и, подобно лику луны, испещренное светом и тенью: от страха по щекам поползли красные и белые пятна.
   Разобравшись в положении, майор начал с шумом и треском пробиваться сквозь кусты, ломая их, словно слон. В руках его была обнаженная сабля.
   — Скверное дело, — сказал он, геройскими шагами обойдя бассейн. — И это всё? — Продолжал он, показывая на труп каймана. — А я-то надеялся, что у нас будет стычка с мексиканцами!..
   — Нет, майор, — отозвался я, стараясь сохранять серьезность. — Нам, к сожалению, не так повезло.
   — Не сомневаюсь, однако, — лукаво заметил Клейли, — что они недолго заставят себя ждать. Ведь до врагов донеслась наша стрельба!
   Весь облик майора сразу резко изменился. Сабля медленно опустилась, и толстые красные щеки снова покрылись белыми и синими пятнами.
   — Как вы думаете, капитан, не слишком ли мы углубились в эту подлую страну? Никаких мулов здесь нет. Могу вас заверить, здесь нет ни одного мула! Не лучше ли нам вернуться в лагерь?
   Не успел я ответить, как наше внимание привлек внезапно появившийся человек. Майор едва не упал в обморок. Человек бежал по откосу прямо на нас.
   — Клянусь честью, это гверильяс — мексиканский партизан! — с притворным ужасом воскликнул Клейли, показывая на красный пояс, стягивающий талию незнакомца.
   Майор оглянулся кругом, ища, куда бы ему спрятаться в случае стычки. Он уже пробирался бочком к тому месту, где барьер был повыше, когда незнакомец бросился к нему и, обняв его обеими руками, разразился целым потоком испанских фраз, в которых чаще всего слышалось слово gracias (благодарю).
   — Что он хочет сказать всей этой «грацией»? — вскричал майор, вырываясь из рук мексиканца.
   Но тот не слушал его. Увидев мою мокрую одежду, он бросил майора и обрушил все свои восторги и gracias на меня.
   — Сеньор капитан, — говорил он по-испански, тиская меня, как медведь, — примите мою благодарность! Ах, сеньор! Вы спасли моих детей. Как могу я выразить вам свою признательность?!
   Дальше последовал настоящий букет пышных и патетических фраз, свойственных испанскому языку. В заключение незнакомец предложил мне свой дом со всем, что в нем заключалось.
   В ответ на это любезное предложение я с поклоном извинился, ибо с моей мокрой одежды вода ручьями стекала на мексиканца.
   Только теперь я разглядел его. Он оказался высоким, худощавым и бледным стариком с умным, типично испанским лицом. Волосы у него были коротко подстрижены и совершенно белые, а усы — черные, с еле заметной проседью. Под черными, как агат, бровями блестели живые глаза. Одет он был в короткий белый жакет тончайшего полотна, с таким же жилетом и брюками, затянутыми по талии ярко-красным шелковым поясом. На ногах — зеленые сафьяновые ботинки, а на голове — широкополая соломенная шляпа.
   Хотя такой костюм характерен для Латинской Америки, но всем своим видом и манерами старик напоминал настоящего европейского испанца.
   В ответ на излияния старика я на лучшем своем испанском языке выразил сожаление по поводу страха, пережитого его дочерьми.
   Мексиканец поглядел на меня с изумлением.
   — Как, сеньор капитан? Судя по вашему выговору, вы иностранец?..
   — Иностранец? То есть вы хотите сказать — в Мексике?
   — Да, сеньор. Разве это не так?
   — Ну, конечно, — ответил я с улыбкой, в свою очередь недоумевая.
   — А давно вы служите в армии, сеньор капитан?
   — Нет, совсем недавно.
   — Как вам понравилась Мексика, сеньор?
   — О, я ведь ее пока что почти совсем не видел.
   — Да? Но сколько же времени вы находитесь здесь?
   — Три дня. Мы высадились девятого…
   — Неужели!.. Всего три дня — и уже служите в нашей армии? — проговорил испанец, и на лице его отразилось самое неподдельное удивление.
   Похоже было, что со мной говорит сумасшедший.
   — Вы позволите спросить вас, какова ваша национальность? — продолжал старый джентльмен.
   — Национальность? Разумеется, американец…
   — Американец?!
   — Un Americano! (Американец!) — подтвердил я. (Мы ведь говорили по-испански.)
   — Y son esos Americanos? (И они тоже американцы?) — залопотал мой новый знакомый.
   — Si, senor! (Да, сеньор!)
   — Каррамба! — вскричал старик, подскочив на месте. Глаза его чуть не вылезли из орбит…
   — То есть, строго говоря, не вполне американцы, — добавил я. — Среди нас есть ирландцы, французы, немцы, шведы, швейцарцы. Однако вы можете считать нас всех американцами…
   Но старик не слушал моих объяснений. Опомнившись от первого изумления, он повернулся и, махнув рукой, скрылся за деревьями, прокричав мне «Esperate!» (Погодите!) Солдаты, толпившиеся у бассейна, громко расхохотались. Я не пытался унять их. Испуг старика рассмешил и меня, а разговор, завязавшийся между солдатами, показался мне очень забавным. Я ясно различал слова, хотя стоял поодаль.
   — Не слишком-то гостеприимен этот мексиканец, — презрительно проворчал Линкольн.
   — Капитан спас ему таких славных девчонок, — поддержал Чэйн. — Следовало предложить хоть стакан вина.
   — Наверно, у него в доме нет ни капли. Похоже, что место «сухое», — заметил другой ирландец.
   — Во всяком случае, клетка славная, — возразил Чэйн, — и птички в ней недурные. Я даже вспомнил Типперари… Но там у нас было чего выпить! Целые реки настоящего рома.
   — Боюсь, что этот малый — грили, — прошептал другой солдат, чистокровный янки из Южных Штатов.
   — Что такое? — спросил ирландец.
   — Как что? Грили — мексиканец, черт бы его побрал!
   — Ну, еще бы! Ведь ты видел его красный пояс?
   — Уж не капитанский ли это пояс? — продолжал янки. — Бьюсь об заклад, он капитан, а, возможно, и полковник…
   — А что такое он прокричал, убегая?
   — Не разобрал я. Что-то насчет пиратов…
   — Какие мы пираты? Сам он пират! Вот возьмем да поставим его к этой самой размалеванной стенке…
   — Сначала этот старик так и лез целоваться. Какая муха его укусила?
   — Рауль говорит, будто он обещал подарить капитану свой дом со всей обстановкой.
   — Ух, мать честная! И с девчонками в придачу?
   — Понятное дело!
   — Черт возьми! Будь я на месте капитана, я поймал бы его на слове.
   — Это фарфор, — заметил один из солдат, указывая на барьер.
   — Нет, не фарфор…
   — Ну, так глазурь.
   — Нет, и не глазурь!
   — Так что же это такое?
   — Просто крашеный камень, дурак ты этакий!
   — Хорош камень! Говорю тебе, это — фарфор!
   — А ты попробуй штыком…
   — Трах, трах, трах, — услыхал я и, повернувшись, увидел, что солдат колотит прикладом по фарфоровому барьеру.
   — Перестань! — закричал я на него.
   Остряк Чэйн не преминул по этому поводу пошутить. Хоть он и говорил вполголоса, но я услыхал его замечание:
   — Капитан тебе тут ничего не позволит ломать и портить: ведь он завладеет всем этим добром, когда женится на одной из этих красоток… А вот и старик! Смотри, он тащит какую-то бумагу! Так и есть, хочет расписаться, что все дарит капитану!..
   Я захохотал и, оглянувшись, заметил старика, торопливо возвращавшегося к нам. В руках он держал большой лист пергамента.
   — В чем дело, сеньор? — спросил я.
   — No soy Mexicano — soy Espanol! (Я не мексиканец, а испанец!) — неожиданно заявил старик.
   Взглянув вскользь на документ, я увидел, что это подписанный испанским консулом в Вера-Круце паспорт на имя испанского подданного дона Косме Розалес, родившегося в Испании.
   — Это совершенно лишнее, сеньор Розалес! — сказал я, возвращая бумагу. — Те обстоятельства, при которых произошла наша встреча, обеспечили бы вам самое лучшее отношение с нашей стороны, будь вы даже мексиканцем. Ведь мы воюем не с мирными жителями, а с солдатами.
   — Es verdad! (Конечно!) Но вы совсем вымокли, сеньор! Не голодны ли вы?
   Я не мог отрицать ни того, ни другого.
   — Вам следует отдохнуть, сеньоры! Не зайдете ли вы в мой дом?..
   — Позвольте, сеньор, представить вам майора Блоссома, лейтенанта Клейли и лейтенанта Окса. Дон Косме Розалес, джентльмены!
   Офицеры раскланялись со стариком. Майор сразу воспрянул духом.
   — Vamonos, caballeros! (Пожалуйте, кабальеро!) — и мы последовали за стариком, который обещал накормить обедом и солдат.
   Через несколько минут мы приблизились к дому, оказавшемуся той бамбуковой клеткой, о которой я уже упоминал.

Глава XII. МЕКСИКАНСКИЙ ОБЕД

   — Прошу вас, сеньоры, — сказал дон Косме, отдергивая занавеску.
   — Ого! — воскликнул майор, пораженный видом комнаты.
   — Садитесь, джентльмены! Ja vuelvo… (Я сию минуту.) И с этими словами дом Косме исчез за дверкой в задней стене. Дверка эта была совершенно скрыта плетеным тростниковым экраном.
   — Честное слово, здесь очень мило! — шепнул Клейли.
   — Очень мило, — подтвердил майор.
   — Правильнее было бы сказать — великолепно…
   — Великолепно! — снова, как эхо, откликнулся майор.
   — Столы и стулья розового дерева, — перечислял Клейли, — арфа, гитара, рояль, диваны, оттоманки, ковры по колено… Фью!
   Я, не обращая внимания на мебель, беспокойно оглядывал комнату.
   — Ха-ха, капитан, чем вы так встревожены? — спросил Клейли.
   — Ничем.
   — А, понимаю! Вы говорили о девицах — о нимфах бассейна. Но куда же они запропастились?
   — Вот именно — куда?
   — Девицы? Что за девицы? — удивился майор, еще не знавший всех подробностей моего приключения в бассейне.
   Но тут послышался голос дона Косме:
   — Пепе, Рамон, Франсиско! Подавайте обед! Anda! Anda! (Живо!)
   — Где кричит этот старик? — не без тревоги в голосе спросил майор. — Я ничего не вижу…
   Мы тоже ничего не видели. Встав со стульев, мы подошли к задней стене.
   В доме, по-видимому, была всего одна комната — та самая, в которой мы находились. Единственным пунктом, недоступным отсюда для наблюдения, была маленькая веранда, куда вышел дон Косме. Но она была слишком мала, чтобы на ней помещалось столько народу, сколько созывал наш хозяин.
   За домом, под оливами, стояли две небольшие постройки, но они просвечивались насквозь, а мы в них ничего не заметили. За оливами открывался лужок метров в сто шириной, а дальше шли мескито и краснели листья алоэ — начинался лес.
   Мы не понимали, куда девались девушки и откуда к нам доносились крики: «Пепе, Рамон, Франсиско!»
   Но тут послышались колокольчики и голос дона Косме:
   — Не желаете ли каких-нибудь любимых блюд, сеньоры?
   — Нет, спасибо, — ответил кто-то из нас.
   — Черт меня побери! — воскликнул майор. — Похоже, что, стоит ему топнуть ногой или позвонить в звонок, и прямо из-под земли появится все что угодно… Ага, что я вам говорил?
   Последние слова были вызваны появлением пяти или шести отлично одетых слуг, которые внесли в комнату подносы с тарелками и графинами. Они вошли с переднего входа, но откуда же они взялись? Несомненно, что не из рощи, а иначе мы видели бы их по пути к дому.
   Майор произнес нечто совершенно непечатное и шепотом прибавил:
   — Это какой-то мексиканский Аладдин!
   Признаюсь, я был удивлен не меньше его. А между тем слуги всё входили и выходили. Не прошло и получаса, как стол положительно затрещал под тяжестью роскошного обеда. Это — не фигуральное выражение. На столе красовались литые серебряные блюда, большие серебряные кувшины, графины и даже золотые кубки.
   — Senores, vamos a coner! (Пожалуйте обедать, сеньоры!) — пригласил дон Косме, любезно указывая нам на стулья. — Боюсь только, что вам не слишком понравится мое угощение. Кухня моя чисто мексиканская.
   Назвать обед плохим значило бы противоречить истине и квартирмейстеру американской армии майору Джорджу Блоссому, который впоследствии утверждал, что такого великолепного обеда он в жизни своей не едал.
   Обед начался с черепахового супа.
   — Может быть, джентльмены предпочли бы суп жюльен или вермишель? — спрашивал хозяин.
   — Нет, благодарю вас, суп очень хорош, — ответил я за всех, так как мне поневоле пришлось стать переводчиком.
   — Попробуйте взять к нему немного агвакате — он придает особый вкус.
   Слуга поднес продолговатый темно-оливковый плод величиною с большую грушу.
   — Спросите его капитан, как это едят? — попросил майор.
   — Ах, простите, сеньоры! Я забыл, что вы не знаете наших кушаний… Надо просто снять кожицу и нарезать — вот так!
   Мы попробовали, но суп от этого не улучшился. Для нашего северного нёба агвакате оказалось почти нестерпимым.
   На второе подали отличную рыбу.
   Затем последовало множество других яств. Из них многие были для нас новинкой, но все оказались весьма вкусными и острыми.