Рик Янси. 5-я волна

   Песня стихла, ее сменили куда менее мелодичные трели сверчков.
   Хрустнула ветка.
   Кто-то у меня за спиной крикнул:
   – Кэсси! Подожди!
   Я не остановилась. Я узнала этот голос. Наверное, сама себя сглазила, когда подумала о Бене. Так бывает, когда до смерти хочется шоколада, а у тебя в рюкзаке только раздавленный пакетик «Скитлс».
   – Кэсси!
   Он побежал. У меня не было настроения бегать, и я позволила себя догнать.
   Это закон, который ничто не сможет отменить: единственный верный способ не быть одному – захотеть побыть одному.
   – Ты что тут делаешь? – спросил Криско.
   Он пыхтел как паровоз, раздувал красные щеки; виски блестели, наверное от жира с волос.
   – А что, не видно? – выдала я в ответ. – Сооружаю ядерную бомбу, чтобы уничтожить корабль-носитель.
   – Ядерное оружие тут не поможет. – Криско расправил плечи. – Надо делать пушку Ферми.
   – Ферми?
   – Это парень, который изобрел бомбу.
   – Я думала, ее изобрел Оппенгеймер.
   Мои знания как будто произвели впечатление на Криско.
   – Ну, может, Ферми бомбу и не изобретал, но идея была его.
   – Криско, ты придурок, – сказала я, но, решив, что это звучит грубо, добавила: – Правда, я не знала тебя до Вторжения.
   – Надо вырыть глубокую яму, положить на дно боеголовку, залить водой и запечатать стальной крышкой в несколько тонн весом. Взрыв за секунду превратит воду в пар, а пар сорвет крышку, и она полетит в космос со скоростью в десять раз быстрее звука.
   – Ага, – согласилась я, – кто-то точно соорудит такое. – Ты поэтому меня подкарауливал? Хочешь, чтобы я помогла тебе построить ядерную паровую катапульту?
   – Можно тебя кое о чем спросить?
   – Нет.
   – Я серьезно.
   – Я тоже.
   – Если бы ты знала, что через двадцать минут умрешь, что бы ты сделала?
   – Понятия не имею, – ответила я. – Но точно в эти двадцать минут обойдусь без тебя.
   – Это почему? – Криско не стал ждать ответа, наверное догадался, что он ему не понравится. – А если я буду последним человеком на Земле?
   – Если ты будешь последним человеком на Земле, меня рядом с тобой не будет.
   – Ладно. А если мы с тобой будем последними на Земле?
   – Тогда ты все равно будешь последним, потому что я убью себя.
   – Я тебе не нравлюсь.
   – Да что ты говоришь? Как догадался?
   – Представь, что мы их увидели, прямо здесь. Вот они идут, чтобы нас прикончить. Что ты тогда сделаешь?
   – Не знаю. Попрошу прикончить меня первой. К чему ты клонишь, Криско?
   – Ты девственница? – вдруг спросил он.
   Я присмотрелась к нему. Он был абсолютно серьезен. Но большинство тринадцатилетних пацанов серьезны, когда у них начинают играть гормоны.
   – Имела я тебя, куда хочешь, – буркнула я, обошла его и направилась в лагерь.
   Похоже, я выбрала слишком слабое ругательство. Криско потрусил за мной, и ни один волосок у него на голове при этом не шевельнулся. Как будто он носил блестящий черный шлем.
   – Я серьезно, Кэсси, – пыхтел на бегу Криско. – Бывает такое, что каждая ночь может оказаться последней.
   – Придурок, так было и до их появления.
   Он схватил меня за руку и развернул к себе, а потом приблизил ко мне щекастую сальную физиономию. Я была на дюйм выше, но он имел перевес в двадцать фунтов.
   – Ты правда хочешь умереть, даже не узнав, каково это?
   – С чего ты взял, что я не знаю? – переспросила я и рывком высвободила руку. – Больше никогда ко мне не прикасайся.
   Смена темы разговора.
   Криско снова попытался схватить меня. Я отбила его руку левой рукой, а правой ладонью хорошенько треснула по носу. От удара кран открылся – из носа Криско потекла алая струйка крови.
   – Сука! – задыхаясь, выругался Криско. – У тебя мог быть хоть кто-нибудь. Хоть кто-то из твоей гребаной жизни, кто еще жив.
   Он разревелся и побежал по тропинке. Потом упал и скис. На него навалилось все разом, и он сдался. Это в точности как если ты лежишь под большим «бьюиком», и ощущение такое, что все хуже некуда, но будет еще хуже.
   Вот черт.
   Я присела на тропинку рядом с Криско и сказала, чтобы запрокинул голову, а он жаловался, что так кровь затекает в горло.
   – Ты только никому не рассказывай, – умолял он. – Если расскажешь, пострадает моя репутация.
   Я рассмеялась. Просто не смогла удержаться.
   – Где ты этому научилась? – спросил Криско.
   – Девочки-скауты.
   – А за такое дают значки?
   – Значки дают за все.
   Вообще-то я семь лет занималась карате. Бросила в прошлом году. Даже не помню почему. Мне вроде нравилось тогда.
   – Я тоже такой, – сказал Криско.
   – Что?
   Он сплюнул на землю сгусток крови и сказал:
   – Девственник.
   Вот это шок.
   – С чего ты взял, что я девственница? – спросила я.
   – Если бы у тебя был секс, ты бы меня не ударила.

14

   На шестой день пребывания в лагере я в первый раз увидела беспилотник.
   Блестящий и серый на фоне ярко-синего дневного неба.
   Вдруг поднялась дикая суматоха, люди кричали и бегали по лагерю, хватались за оружие, размахивали шляпами и рубашками и просто ликовали, то есть плакали, обнимались, хлопали друг друга по ладоням. Они думали, что пришло спасение. Хатчфилд и Брогден пытались всех успокоить, но безуспешно. Дрон пронесся по небу и скрылся за лесом. Потом вернулся, летя уже медленнее. С земли он был похож на аэростат. Папа с Хатчфилдом, присев в дверях барака, по очереди смотрели в бинокль.
   – Крыльев нет. Без опознавательных знаков. Ты видел, как он в первый заход летел? Сверхзвуковой, точно, – говорил Хатчфилд и в ритм словам стучал кулаком по земле. – Эта штука внеземная, если только мы не выпустили какой-то секретный аппарат.
   Папа с ним соглашался. Нас загнали в дома. Папа с Хатчфилдом продолжали стоять в дверях и передавать друг другу бинокль.
   – Кэсси, это инопланетяне? – спросил Сэмми. – Они придут сюда?
   – Тсс.
   Я подняла голову и увидела, что за мной наблюдает Криско.
   – Двадцать минут, – сказал он одними губами.
   – Если придут, я их побью, – шепотом сказал Сэмми. – Всех прикончу карате!
   – Правильно, – согласилась я и нервно погладила его по волосам.
   – Я не собираюсь убегать, – продолжал Сэмми, – я их поубиваю за то, что они убили маму.
   Дрон исчез. Позже папа сказал, что он ушел вертикально вверх и сделал это за долю секунды.
   Мы среагировали на беспилотник, как среагировал бы любой на нашем месте.
   Мы перепугались.
   Некоторые побежали. Кто-то хватал все, что мог унести, и устремлялся в лес, кто-то срывался с места с пустыми руками и с ужасом в глазах. Никакие слова Хатчфилда не могли их остановить.
   Не разбежавшиеся сидели в бараках до наступления ночи, а потом наша вечеринка ужаса перешла на новый круг.
   Засекли нас или нет? Кто придет следом за дроном? Штурмовики, солдаты-клоны или роботы? Нас всех зажарят лазерными пушками?
   Мы не осмелились зажечь керосиновые лампы, поэтому в бараке было темно, хоть глаз выколи. Прерывистый шепот, сдавленный плач. Мы лежали на койках и подскакивали при любом шорохе. Хатчфилд назначил в караул самых метких стрелков: «Что-то шевельнется – бей». Никто не мог выйти из барака без разрешения. А Хатчфилд никому его не давал.
   Та ночь длилась тысячу лет.
   Папа подошел ко мне в темноте и вложил что-то в руку.
   Заряженный полуавтоматический «люгер».
   – Ты же не веришь в оружие, – сказала я.
   – Я много во что раньше не верил.
   Одна женщина начала читать «Отче наш». Мы прозвали ее Мать Тереза. У нее были жидкие седые волосы, большие ноги и костлявые руки, и она ходила в вылинявшем синем платье. А еще она где-то потеряла свои зубные протезы. Мать Тереза постоянно перебирала четки и говорила об Иисусе. К ней присоединилось несколько человек. Потом еще несколько.
   – Прости нам долги наши, как и мы прощаем должникам нашим.
   В этот момент ехидный враг Матери Терезы, единственный атеист в лагере «Погребальная яма», профессор Даукинс из колледжа, крикнул:
   – Особенно этим, инопланетного происхождения!
   – Ты отправишься в ад! – пообещал ему кто-то из темноты.
   – А как я пойму, что там очутился? – крикнул он в ответ.
   – Тихо! – негромко приказал Хатчфилд со своего места у двери. – Хватит молиться!
   – Настал Судный день, – завыла Мать Тереза.
   Сэмми передвинулся на кровати поближе ко мне. Я положила пистолет между ног. Сэмми мог схватить его и случайно прострелить мне голову.
   – Да заткнитесь вы все! – сказала я. – Брата моего пугаете.
   – Я не боюсь, – сказал Сэмми и сжал кулачок. – А ты боишься, Кэсси?
   – Да, – ответила я и поцеловала его в макушку.
   Волосы Сэмми пахли чем-то кислым, я решила, что помою его утром.
   Если утро вообще наступит.
   – Нет, ты не боишься, – сказал он. – Ты никогда ничего не боишься.
   – Мне сейчас так страшно, что я даже описаться могу.
   Сэмми хихикнул. Он уткнулся в мое плечо лицом, и показалось, что оно горячее. Лихорадка? Так это обычно начинается. Я велела себе не поддаваться паранойе. Сэмми сотни раз бывал рядом с инфицированными и не заразился. «Багряное цунами» передается очень быстро, выжить может только тот, у кого есть иммунитет. У Сэмми есть иммунитет. Если бы у него не было иммунитета, он бы уже умер.
   – Тебе лучше надеть подгузник, – поддразнил меня Сэмми.
   – Может, так и сделаю.
   – Если я пойду и долиною смертной тени…^[5] – Мать Тереза не собиралась замолкать.
   В темноте щелкали ее четки. Даукинс, чтобы заглушить молитвы, громко запел «Три слепых мышонка». Я не могла решить, кто меня раздражает больше – фанатичка или циник.
   – Мама говорила, что они могут быть ангелами, – ни с того ни с сего сказал Сэмми.
   – Кто? – не поняла я.
   – Когда инопланетяне появились в первый раз, я спросил маму, станут они нас убивать или нет. А мама сказала, что они, может, и не инопланетяне вовсе. Может, ангелы с небес. Как те, в Библии, которые разговаривали с Авраамом, и с Марией, и с Иисусом, и со всеми остальными.
   – В ту пору они с нашим братом куда больше разговаривали, чем сейчас, – сказала я.
   – А они стали нас убивать. Маму убили.
   Сэмми заплакал.
   – Ты приготовил предо мною трапезу в виду врагов моих…
   Я поцеловала Сэмми в макушку и потерла ему плечи.
   – Умастил елеем голову мою…
   – Кэсси, Бог нас ненавидит?
   – Нет… Не знаю.
   – А маму?
   – Конечно нет. Мама была хорошим человеком.
   – Тогда почему он позволил ей умереть?
   Я покачала головой с таким трудом, будто она весила двадцать тысяч тонн.
   – Чаша моя преисполнена…
   – Почему он позволил инопланетянам убивать нас? Почему Бог их не остановил?
   – Может, еще остановит, – медленно прошептала я; мне даже языком ворочать было тяжело.
   – Так, благость и милость да сопровождают меня во все дни жизни моей…
   – Не дай им меня забрать, Кэсси. Не дай мне умереть.
   – Ты не умрешь, Сэмс.
   – Обещаешь?
   Я пообещала.

15

   На следующий день дрон вернулся.
   Или это был другой, в точности такой же. Вряд ли иные прилетели с одним беспилотником на борту.
   Дрон медленно плыл по небу. Никакого рокота или жужжания; он просто скользил, как приманка-мушка по гладкой воде. Мы все бросились в барак. В этот раз никаких команд не требовалось. Я обнаружила, что сижу на одной кровати с Криско.
   – Я знаю, что сейчас будет, – шепотом сказал он.
   – Помолчи, – тоже шепотом ответила я.
   Криско кивнул и продолжил:
   – Акустическая бомба. Знаешь, что происходит, когда на тебя обрушивают двести децибел? Лопаются легкие, и воздух попадает в кровь, а после этого разрывается сердце.
   – Где ты набрался всей этой чуши?
   Папа и Хатчфилд опять сидели на корточках возле открытых дверей. Несколько минут они смотрели в одну точку. Видимо, дрон завис на месте.
   – Вот, у меня для тебя кое-что есть, – сказал Криско.
   Кулон с бриллиантом. Трофей из ямы с пеплом.
   – Это отвратительно, – сказала я.
   – Почему? Я ведь его не украл. – Криско обиженно надул губы. – Я знаю, в чем дело. Я не тупой. Дело не в кулоне, дело во мне. Если бы ты считала, что я клевый парень, сразу бы взяла.
   Я задумалась над его словами. Если бы Бен Пэриш выкопал этот кулон из ямы с пеплом, приняла бы я его в подарок?
   – Я-то не думаю, что ты клевая, – добавил Криско.
   Вот это облом. Криско Расхититель Могил не думает, что я клевая девчонка.
   – Тогда почему решил мне это подарить?
   – Я вчера разнылся в лесу. Не хочу, чтобы ты меня за это ненавидела. Не хочу, чтобы считала меня червяком.
   Поздновато для извинений.
   – Мне не нужны украшения с мертвецов, – сказала я.
   – Им тоже, – кивнул Криско.
   Он не собирался от меня отставать. Я отошла и села за спиной у папы. Через его плечо увидела серебристое пятнышко на безоблачном небе.
   – Что происходит?
   И только спросила, как точка исчезла. Я и глазом моргнуть не успела.
   – Воздушная разведка, – выдохнул Хатчфилд. – Наверняка.
   – У нас были спутники, которые с орбиты могли прочитать время на ручных часах, – тихо сказал папа. – Если мы с нашими примитивными технологиями были способны на такое, почему они, чтобы шпионить за нами, вынуждены покидать свой корабль?
   – Есть версия получше? – Хатчфилду не нравилось, когда его слова ставились под сомнение.
   – Возможно, им нет до нас дела, – сказал папа. – Эти штуки могут быть устройствами для замеров того, что нельзя замерить из космоса, атмосферными зондами к примеру. Или они ищут что-то, чего нельзя обнаружить, пока не будет нейтрализовано большинство из нас.
   Папа вздохнул. Мне был знаком этот вздох. Он означал, что папа готов поверить в то, во что ему не хотелось бы верить.
   – Хатчфилд, все сводится к одному простому вопросу. Зачем они здесь? Не для того, чтобы высосать из нашей планеты все ресурсы. Таких планет во Вселенной предостаточно, не надо лететь за сотни световых лет. И не для того, чтобы искоренить нас, хотя они явно вынуждены уничтожить большую часть человечества. Они ведут себя как хозяин, который выгоняет задолжавшего арендатора, чтобы можно было прибраться в доме перед вселением новых жильцов. Я думаю, все это делается с целью подготовить место.
   – Подготовить? Для чего подготовить?
   Папа безрадостно улыбнулся:
   – Для переезда.

16

   Час до рассвета. Наш последний день в лагере. Воскресенье.
   Сэмми спит рядом со мной. Малыш уютно свернулся калачиком, одну руку положил на своего медвежонка, другую мне на грудь. Пухлый детский кулачок.
   Лучшая часть дня. Первые его секунды, когда ты уже не спишь, но еще не заполнена никакими эмоциями. Ты забыла, где находишься, кем была раньше и кем стала теперь. Только дыхание, биение сердца и бег крови в венах. Ты как будто снова в утробе матери. Покой пустоты.
   Вот с чем я сначала перепутала тот звук. С биением собственного сердца.
   Тум-тум-тум. Сначала тихо, потом громче, потом настоящий грохот, так что ты кожей чувствуешь каждый децибел. По бараку пробежал луч света. Свет стал ярче. Люди вскакивают с коек, торопливо натягивают одежду, ищут свое оружие. Свет тускнеет, снова усиливается. По полу мечутся тени, взбегают на потолок. Хатчфилд кричит, чтобы все сохраняли спокойствие. Его не слушают. Все узнали этот звук и поняли, что он означает.
   Спасение!
   Хатчфилд попытался загородить выход своим телом.
   – Оставайтесь на месте! – кричал он. – Нам нельзя…
   Его смели с дороги. Да, теперь нам все можно! Выбежав из барака во двор, мы махали вертолету. Это был «Блэк хоук». Черный вертолет на фоне предрассветного неба сделал еще один круг над лагерем. Нацеленный вниз луч прожектора слепил, но большинство из нас уже ослепло от слез. Мы прыгали, кричали, обнимались. Два человека размахивали американскими флажками. Помню, я тогда еще подумала: «Где они их раздобыли?»
   Хатчфилд орал, чтобы мы вернулись в барак. Его никто не слушал. Он больше не был нашим начальником – прибыли люди от правительства.
   А потом вертолет сделал последний круг и исчез так же неожиданно, как и появился. Стих рокот винтов, и все потонуло в гнетущей тишине. Мы ничего не понимали, и стало страшно. Они наверняка нас видели. Почему не приземлились?
   Мы ждали, что вертолет вернется. Ждали все утро. Люди паковали свои пожитки, строили версии о том, куда нас могут переправить, какова там обстановка и сколько уже собралось выживших. «Блэк хоук»! Что еще уцелело после Первой волны? Мы мечтали об электрическом свете и горячем душе.
   Никто не сомневался в том, что теперь, когда о нас узнало правительство, мы будем спасены. Помощь уже в пути.
   Папа оставался папой. Он ни в чем никогда не был уверен.
   – Могут и не вернуться, – сказал он.
   – Не оставят же нас здесь, – сказала я. Иногда с папой надо было говорить так, будто он ровесник Сэмми. – Иначе зачем прилетали?
   – Возможно, их задача – не спасение людей. Они могли искать что-то еще.
   – Дрон?
   Я имела в виду тот, который потерпел крушение неделей раньше. Папа кивнул.
   – Но все равно теперь они знают о нас, – сказала я. – И что-нибудь предпримут.
   Папа снова кивнул. С отсутствующим видом, как будто думал о чем-то другом.
   – Предпримут. – Он посмотрел мне в глаза. – С этого момента не разлучайся с Сэмми. Ты поняла меня, Кэсси? Не позволяй ему отходить. Пистолет не потеряла?
   Я похлопала себя по карману. Папа обнял меня одной рукой и повел к складу. Там в углу лежал кусок старого брезента, папа отбросил его в сторону, и я увидела полуавтоматическую штурмовую винтовку М-16. Именно она, когда никого больше не останется, сделается моей верной подругой.
   Папа поднял винтовку и осмотрел с рассеянным видом профессора.
   – Что думаешь? – шепотом спросил он.
   – О винтовке? Клевая.
   Папа не стал делать мне замечаний, наоборот, даже усмехнулся. Показал, как она действует, как ее держать, как целиться, как перезаряжать.
   – Вот, попробуй. – И папа протянул мне винтовку.
   Думаю, его приятно удивило то, как быстро я все усвоила. У меня благодаря занятиям карате была отличная координация. На уроках танца такую не приобретешь.
   – Она твоя, – сказал папа, когда я попыталась вернуть ее. – Я припрятал ее для тебя.
   – Почему? – спросила я.
   Не то чтобы я не хотела такое оружие, но подарок папы меня немного напугал. Пока все остальные радовались, папа учил меня, как обращаться со штурмовой винтовкой.
   – Знаешь, как на войне определить, кто твой враг?
   Папа говорил со мной, а взгляд метался по углам склада. Я не могла понять, почему он на меня не смотрит.
   – Враг – тот, кто в тебя стреляет, вот как это определяется. Не забывай об этом. – Папа кивнул в сторону винтовки. – Не носи ее постоянно. Держи поблизости, но никому не показывай. Спрячь где-нибудь, только не в бараке. Поняла?
   Похлопывание по плечу. Этого недостаточно. Крепкие объятия.
   – Теперь ступай найди Сэмми. Я должен поговорить с Хатчфилдом. И еще, Кэсси, если кто-то попытается отобрать у тебя эту винтовку, отсылай его ко мне. А если не отстанет, стреляй.
   Папа улыбнулся. Только глаза оставались пустыми и холодными, как у акулы.
   Мой папа был счастливчиком. Мы все были счастливчиками. Удача провела нас через первые три волны. Но даже самый опытный игрок скажет вам, что удача не длится бесконечно. Думаю, папа почувствовал это в тот день. Не то чтобы удача покинула нас. Никто не мог этого знать. Но я думаю, он понимал, что тех, кто останется в конце, нельзя будет назвать счастливчиками.
   Это будет хардкор. Останутся те, кто пошлет удачу в задницу. Те, у кого сердце из камня. Те, кто способен убить сотню ради спасения одного. Те, кто готов признать, что сжечь деревню ради ее же спасения – мудрый поступок.
   Мир оттрахан до неузнаваемости.
   А если тебя это не устраивает, ты просто ходячий труп в ожидании конца.
   Я взяла М-16 и спрятала ее за деревьями возле тропинки, которая вела к погребальной яме.

17

   Остатки моего мира были уничтожены днем в теплое солнечное воскресенье.
   Сначала был рык дизельных двигателей, тарахтение и стон колес, визг пневматических тормозов. Наши часовые обнаружили колонну задолго до того, как та подъехала к лагерю. Они заметили солнечные блики на стеклах и плюмаж из пыли, которую вздымали тяжелые колеса. Мы не бросились навстречу с цветами и поцелуями. Мы держались в стороне, а к колонне пошли только Хатчфилд, папа и еще четыре наших лучших стрелка. Все были немного напуганы и уже не испытывали такого энтузиазма, как утром.
   Того, что мы ожидали с момента Прибытия, не случилось. То, чего мы не ожидали, случилось. В Третью волну потребовалось целых две недели, чтобы мы поняли: смертельный грипп – часть плана иных. И тем не менее ты продолжаешь верить в то, во что верил всегда, думать, как думал всегда, надеяться на то, на что надеялся всегда. Поэтому мы не задавались вопросом: «Спасут ли нас?» Мы спрашивали себя: «Когда нас спасут?»
   И вот мы увидели именно то, что ожидали увидеть: большой грузовик с открытым кузовом, полный солдат; «хамви» с пулеметами и ракетными комплексами. Но мы все равно не побежали к ним навстречу.
   А потом показались школьные автобусы.
   Три автобуса ехали один за другим, бампер к бамперу.
   Три школьных автобуса с детьми.
   Такого никто не ожидал. Как я уже говорила, это было до жути нормально. Сюрреализм. Кто-то из нас даже рассмеялся. Желтые школьные автобусы! Где же чертова школа?
   Несколько напряженных минут мы слышали только урчание моторов и приглушенные крики и смех детей в автобусах. Потом папа оставил Хатчфилда с начальником колонны и подошел к нам с Сэмми. Нас сразу окружили люди – узнать, что происходит.
   – Они из Райт-Паттерсона, – взволнованно сказал папа. – И судя по всему, уцелело гораздо больше военных, чем мы предполагали.
   – Почему они в противогазах? – спросила я.
   – Меры предосторожности, – ответил папа. – С начала эпидемии они были изолированы. Мы можем быть переносчиками инфекции.
   Папа посмотрел вниз, на Сэмми, который стоял, обхватив меня обеими руками за ногу.
   – Они приехали забрать детей, – сказал папа.
   – Зачем? – спросила я.
   – А как же мы? – возмутилась Мать Тереза. – Нас они не собираются отсюда забирать?
   – Комендант сказал, что они за нами вернутся. – Папа взглянул на Сэмми. – Сейчас у них есть места только для детей.
   – Они не разлучат нас, – сказала я ему.
   – Конечно нет.
   Папа вдруг развернулся и зашагал к бараку. Обратно он пришел с моим рюкзаком и мишкой Сэмми.
   – Ты поедешь с ним.
   Папа меня не понял.
   – Я не собираюсь уезжать без тебя.
   Что происходит с такими людьми, как мой папа? Стоит появиться какой-нибудь важной шишке, и у них сразу выветриваются все мозги.
   – Ты слышала, что он сказал! – визгливо крикнула Мать Тереза. – Только дети! Если кто-то еще имеет право поехать, то это я… женщины. Да, так всегда делается. Первые – женщины и дети. Женщины и дети!
   Папа не обращал на нее внимания. Он хотел положить руку мне на плечо, но я увернулась.
   – Кэсси, в первую очередь они должны увезти в безопасное место самых слабых и беззащитных. Я приеду через несколько часов…
   – Нет! – крикнула я. – Мы или останемся вместе, или вместе уедем. Скажи им, что мы прекрасно продержимся до их возвращения. Я могу позаботится о Сэмми. Я всегда о нем заботилась.
   – И ты будешь о нем заботиться, Кэсси, потому что поедешь с ним.
   – Без тебя не поеду. Папа, я не оставлю тебя здесь.
   Папа улыбнулся мне, как улыбаются малышам умиленные их лепетом взрослые.
   – Я не пропаду.
   У меня не хватало слов, я словно проглотила раскаленный уголь. Чувствовала, что, если нас разлучат, это будет конец нашей семьи; если оставлю папу, то больше никогда его не увижу.
   Папа оторвал Сэмми от моей ноги, потом свободной рукой ухватил меня за локоть и зашагал к автобусам. Лица солдат прятались под противогазами, похожими на головы насекомых, но на зеленых мундирах я видела нашивки с фамилиями.
   Грин.
   Уолтер.
   Паркер.
   Хорошие простые американские фамилии.
   Бойцы стояли прямо, но расслабленно, спокойные и в то же время готовые к бою.
   В общем, именно так и должны выглядеть настоящие солдаты.
   Мы подошли к последнему автобусу. Дети в салоне кричали и махали нам руками. Они вели себя так, будто их ждало большое приключение.
   Солдат внушительного телосложения, который стоял у дверей в автобус, поднял руку. На его нашивке значилось: капрал Бранч.
   – Только дети, – сказал капрал приглушенным из-за противогаза голосом.
   – Я понимаю, капрал, – кивнул папа.
   – Кэсси, почему ты плачешь? – спросил Сэмми и потянулся ручонкой к моему лицу.
   Папа опустил его на землю и присел рядом на корточки.
   – Ты едешь в путешествие, Сэмс, – сказал папа. – Эти хорошие военные дяди отвезут тебя в безопасное место.
   – А ты что, не поедешь? – Сэмми вцепился в папину рубашку.
   – Да, папа поедет, только не сейчас. Но скоро, очень скоро.