Страница:
– Эй, вы, больше не делайте так! Я не желаю, чтобы его били, вы слышите? – Она бросилась на его защиту. Застигнутые врасплох, охранники отпустили его и отошли. К своему ужасу, он обнаружил, что ноги больше не держат его. Он упал на колени, затем, не имея возможности удержать себя с помощью рук, повалился на бок на мягкий ковер пыльной травы. Мир вокруг него покачнулся и тошнотворно завертелся. Впервые в жизни он подумал, что может потерять сознание.
– Вы сделали ему больно! – вскрикнула она и, опустившись на колени рядом с ним, дотронулась до его потного, грязного виска своими прохладными пальцами. От ее прикосновения желудок у него сжался. Она по крайней мере не относилась к нему как к животному, но он не мог позволить ей сделаться предметом насмешек, понимая, какие порочные мысли бродят в мужских умах. Какая пища для их непристойного воображения… Он стиснул зубы и заставил себя открыть глаза. Мир по-прежнему раскачивался, но, сосредоточившись на ее лице, он смог силой воли удерживать себя в сознании.
– Убирайтесь от меня! – прорычал он так, чтобы больше никто не услышал, и был рад и в то же время огорчен, когда глаза ее расширились и она отшатнулась. Глядя на нее волком, он сделал безуспешную попытку сесть, чтобы потом подняться на ноги, но обнаружил, что в таком ослабленном состоянии даже сидеть ему не под силу. Боль накатывала при малейшем движении. Оставалось либо постараться сохранять сознание, либо начать двигаться и рисковать подвергнуться унижению обморока. Он предпочел первое, снова закрыв глаза, когда очередная волна боли вновь накрыла его с головой. Когда он наконец открыл глаза, то обнаружил, что она по-прежнему сидит на корточках рядом с ним и край ее юбки почти касается его руки, а лицо заполняет поле зрения. Она хмурилась, глядя на него, и выглядела такой очаровательно обеспокоенной и такой свежей и красивой, что душа у него заныла сильнее, чем побитые ребра. Ее близость вновь заставила его помрачнеть.
– Проклятие, мне кажется, я велел вам убираться от меня! – Ярость, испытываемая им, превратила его слова в злобное шипение. Вместо того чтобы вскочить и убежать, как он ожидал, она протянула руку и дотронулась до его ребер, словно проверяя повреждения. Прикосновение ее руки, скользящей так интимно по его боку, взбесило его. Он дернулся вбок от ее руки и заплатил за это очередной кинжальной болью.
– Теперь все будет хорошо, вот увидите, – мягко сказала она ему, не обращая внимания на все его попытки оттолкнуть ее. Затем какой-то коренастый мужчина с грубоватым лицом надвинулся сзади, схватив ее за локти, и поставил на ноги.
– Проклятие, Лайла, что это, черт побери, ты вытворяешь? – взревел он. – Говард Лемастерс сказал мне, что ты устроила тут целый спектакль, но я ему не поверил! Теперь я вижу, что он ничуть не преувеличивал! Может, объяснишь, что все это значит?
Мужчина продолжал держать ее за локти с таким видом, словно хотел встряхнуть. Он развернул ее лицом к себе, поэтому Джосс не видел ее выражения. Но мужчина выглядел взбешенным.
Джосс оцепенел и с мрачной решимостью попытался подняться на ноги. Ему удалось встать на колени, но он не мог бы подняться дальше, даже если бы от этого зависела его – или ее – жизнь. Если этот парень оскорбит ее словами или действиями, он не в состоянии защитить ни ее честь, ни ее саму.
– Ах, Кевин, я как раз собиралась пойти за тобой! Я хочу, чтобы ты заплатил аукционисту сто долларов, пожалуйста! – Ее, по-видимому, ничуть не обескуражила ни бурная реакция мужчины на ее поведение, ни сила его хватки на ее обнаженных руках. При виде этих мясистых рук на ее бледной коже Джосс почувствовал сильную неприязнь к мужчине. Затем Кевин взглянул на него поверх желтой соломенной шляпки, и Джосс осознал, что эта неприязнь обоюдна.
– Ты что, разрази гром, совсем с ума сошла? Не могу поверить, что ты в самом деле торговалась за раба – особенно этого! Он ублюдок старого Джорджа, ведь так? Юный Калверт всем рассказывал, как ты строила ему глазки, пока не узнала, что он цветной!
– Кевин! Говори потише! Он же не глухой, и все остальные тоже! – Ее спина негодующе застыла. Говоря это, она слегка повернулась, смущенно взглянув на Джосса. Какой-то крошечной частью сознания, которая не была занята их разговором или терзающей его болью, он отметил, что у нее на платье травяное пятно от того, что она вставала на колени возле него.
– Ну? Так это он, не так ли? И теперь у тебя достало глупости купить его на общественном аукционе! После этого все чертово графство будет судачить о тебе! Не могу поверить, что ты сваляла такого дурака!
Глаза мужчины были какого-то неясного цвета, что-то между карим и ореховым, обнаружил Джосс, когда с ненавистью встретил его взгляд. Он оглядел Джосса со всем высокомерием человека, чье более высокое положение в мире бесспорно и несомненно. Джосс был голый по пояс, грязный и покрытый рубцами, синяками и порезами. Он был небрит, немыт и унижен. Но он отказывался съежиться под уничтожающе-оценивающим взглядом Кевина. Он со свирепым вызовом смотрел на его презрительно сморщенный широкий нос. Джосс почувствовал, как убийственная ярость вскипает в жилах. Но прежде чем он сказал или сделал что-то неразумное, Кевин вновь переключил внимание на девушку.
– Ах, Кевин, ну не сердись, пожалуйста, – подольстилась она, улыбаясь ему так, что Джосс скрипнул зубами. Он-то думал, что та улыбка, которую она даровала ему три недели назад, была предназначена специально для него. Теперь он подумал, что она искусная маленькая кокетка, которая хлопает ресницами на все, что в брюках.
– Не сердиться? Ты втаптываешь свое доброе имя в грязь и говоришь мне, чтобы я не сердился? Ты прекрасно знаешь, что не должна была вообще вступать в торги на аукционе рабов, тем более за него! Наверное, ты думаешь, что я не слышал слухов? Ха! Но я готов был игнорировать их, учитывая обстоятельства. Ты не могла знать, кто он, и я слишком хорошо тебя знаю, чтобы заподозрить, что он дотронулся до тебя хоть пальцем. Но все равно ты не должна была…
– Они били его, – тихо проговорила она. – Я не могла этого вынести.
Кевин уставился на нее, качая головой.
– Ох уж это твое мягкое сердце, – сказал он, немного помолчав, и пробормотал что-то еще себе под нос. Джосс не расслышал его последующих слов, потому что нож снова стал поворачиваться в его внутренностях. Горячая кровь стыда бросилась ему в лицо. Иисусе, он не краснел уже лет пятнадцать, с тех пор как четырнадцатилетним мальчишкой впервые увидел голую женскую грудь! Но жалость в ее голосе была больше, чем он мог вынести.
– Ты не собираешься представить нас, Лайла? – Оскорбительность его тона была намеренной. Она взглянула на него через плечо, глаза ее расширились. Лицо Кевина напряглось, покраснело. Он взял Лайлу за талию и отодвинул с дороги, потом пошел к Джоссу. Джосс понимал, что сейчас будет, видел, как мужчина взялся за пояс, вытащил пистолет и высоко вскинул его. Джосс ничего не мог сделать, чтобы предотвратить предстоящее, кроме как уклониться, но гордость не позволила. Он принял всю силу удара в лицо, его голова откинулась назад, когда он почувствовал, как левая щека раскололась.
– Кевин, нет!
Джосс подумал, что она бы бросилась к нему, если бы Кевин не схватил ее за руку. Но возможно, из-за растекающегося по щеке онемения вкупе с ужасной болью в боку ему вновь что-то показалось.
– Возвращайся в коляску, Лайла, пока ты еще больше не оскандалилась, – сквозь зубы процедил Кевин. – Рабы – моя забота, не твоя, и ты это знаешь. Иди. Я присоединюсь к тебе после того, как сделаю, что могу, чтобы расхлебать эту кашу, которую ты заварила.
– Ты больше не будешь бить его, Кевин, ты меня слышишь? Посмотри на него! Его уже достаточно били. – Гнев проступил в ее голосе и в глазах. – Я хочу, чтобы ты дал мне слово! – Кто-то захихикал в толпе, которая медленно собиралась, чтобы поглазеть на это новое представление. Щеки Лайлы покраснели, на лице отразилось смущение, когда она внезапно осознала, что привлекла к себе всеобщее внимание.
Кевин, быстро оглядевшись вокруг, тоже покраснел и бросил на нее разъяренный взгляд.
– Ладно, я не буду его бить, – сказал он жестко. – А теперь уходи отсюда, а? Мягкое сердце – это одно, но сегодня оно завело тебя чересчур далеко! О тебе и этом… парне будут теперь зубоскалить до скончания века! Не знаю, как тебе, но мне это совсем не по душе!
– Мне наплевать, я не сделала ничего плохого! Я…
– Красотке как пить дать захотелось темного мясца, а? – Шутливое предположение мужчины отчетливо прозвучало среди общего неясного гомона толпы. Кевин развернулся, гневно сверкая глазами. Лайла предостерегающе положила ладонь ему на руку. Мужчина, не догадываясь о грозящей ему опасности, продолжал: – Я бы не прочь дать ей попробовать белого!
– Какой же ты белый, старый ты сукин сын, ты ж чернее, чем он! – Другой ткнул его локтем в ребра.
– Так то ж грязь! Уж я смою ее для такой, как она. А то, может, и нет. Может, почернее я ей больше понравлюсь!
– Ты не понравишься ей никакой, старый пьянчуга! А ну проваливай отсюда, пока я не выдрала последние космы из твоей плешивой башки! – Тучная женщина в полинявшей одежде фермерской жены ухватила говорившего за ухо и потащила его, воющего, за собой. Второй мужчина пошел следом, приложив ладони рупором ко рту и подзадоривая женщину под аккомпанемент гогочущей толпы:
– Он плешивый, Этта!
Эта трехсторонняя перебранка лишь слегка сбавила громкость, когда ее участники перешли улицу, но Джосс больше ничего не слышал. Он слишком явственно сознавал стыд на лице Лайлы и ярость Кевина. Он тоже был страшно зол, безнадежно, бессмысленно зол на весь мир, включая себя, и на эту невероятную, Дантову ситуацию, в которую попал. Понимание, что эта ярость абсолютно ничем ему не поможет, злила еще больше.
– Уходи! – бросил Кевин Лайле, угрожающе сжав рот. Лайла гневно сверкнула глазами. Ее щеки все еще жарко пылали, но она вскинула подбородок с холодным вызовом.
– Не смей так разговаривать со мной, Кевин Толботт! Я достаточно терпела от тебя сегодня, но больше терпеть не намерена! Я вернусь к карете тогда, когда сочту нужным, и не раньше! Я не потерплю никакой тирании над собой, и тебе лучше не забывать об этом!
Кевин сверлил ее разъяренным взглядом, но Лайла не уступала ни на йоту. Она была тонкой и очень красивой, когда вот так стояла с пылающими щеками и сложенными под грудью руками, всем своим видом показывая, что Кевину лучше не продолжать спор. Кевин, очевидно, понял, что проиграл. Он вскинул руки, признавая свое поражение, под смешки из толпы.
– Ты упряма, как мул, Лайла Реми, и всегда была такой. Что ж, поступай как знаешь. – Кевин повернулся спиной к ней и толпе и вперил взгляд в Джосса. Двое охранников, предвкушая избиение, шагнули ближе, с дубинками наготове. Дьявольское удовольствие от неожиданного развлечения, которое им перепало, явственно читалось на их физиономиях. По знаку Кевина они снова отошли. – Послушай-ка, парень, – сказал он тихо, но зло. – Моя невеста мисс Реми согласилась купить тебя, и хотя я испытываю крайне серьезные сомнения относительно этого, я уступлю ее желаниям. Но кем бы ты ни был или считал себя в прошлом, теперь ты не более чем раб, принадлежащий отцу мисс Реми. Я надсмотрщик мистера Реми, и в «Усладе сердца» я заправляю всем и всеми. Если я когда-нибудь услышу, что ты скажешь хотя бы слово мисс Реми, тем паче позволишь себе подобную фамильярность по отношению к ней, я прикажу избить тебя до полусмерти. И ты узнаешь, что я не бросаюсь пустыми угрозами.
Кулаки Джосса бессильно сжимались и разжимались за спиной. Боль в боку была мучительной, а разбитая щека горела огнем. Глаза его пылали еще горячее, когда он сверлил стоящего над ним мужчину яростным взглядом. Но он не сказал и не сделал ничего, что дало бы тому повод снова ударить его. Он медленно, болезненно начинал постигать мудрость. Он изранен и обессилен, не в состоянии даже стоять. Как раб, он в полнейшей власти своих хозяев, которые могут избить его или убить просто из прихоти. В настоящее время он должен вести себя осмотрительно и не позволять своей проклятой гордости и огромным голубым глазам, которые смотрят на него с такой жалостью, толкнуть его на какую-нибудь глупость. Пока. Но когда-нибудь наступит и его день…
– Кевин! – Лайла схватила сзади Кевина за руку и потянула назад. Кевин попытался отделаться от нее, но безуспешно.
– Не лезь в это, Лайла. Я не шучу.
Джосс увидел, как глаза Лайлы вспыхнули, но она больше ничего не сказала.
– Ты понял меня, парень? В «Усладе сердца» ты будешь наравне со всеми остальными рабами. Будешь работать там, где тебе скажут, и делать то, что скажут, столько, сколько скажут. Ты будешь проявлять уважение к тем, кто выше тебя по положению, и держать свой дерзкий язык за зубами, если хочешь сохранить свою шкуру в целости. Если будешь делать так, то обнаружишь, что жизнь у нас не так уж плоха. Если же станешь доставлять мне проблемы, пожалеешь, что родился на свет. – Не дожидаясь ответа, который мог дать Джосс, Кевин коротко кивнул охранникам: – Поместите его вместе с остальными рабами для «Услады сердца». Через день-два кто-нибудь придет, чтобы переправить их в порт и погрузить на «Быстрый ветер». А пока их должны поить и кормить. И чтобы не было никакого недосмотра. Я не хочу потерять кого-нибудь из них в пути из-за того, что о них не позаботились как следует заблаговременно.
– Да, сэр.
– Кевин, он ранен. Они били его ногами…
– Я велю послать доктора осмотреть его, идет? Это тебя удовлетворит?
– Это меня успокоит.
Она снова послала ему одну из своих ослепительных улыбок. Кевин оторвался от восторженного изучения прелестного лица стоявшей перед ним Лайлы и обнаружил, что Джосс сверлит их обоих злым взглядом. Он сделал знак охранникам. Те схватили Джосса за руки и наполовину понесли, наполовину потащили прочь. Джосс увидел, как надменный ублюдок повернулся к Лайле, которая издала протестующий возглас при виде такого грубого обращения с ним, и с примирительной улыбкой обнял ее рукой за талию. Внутренности Джосса горели. Он говорил себе, что это от побоев, но на самом деле не верил в это.
Глава 9
– Вы сделали ему больно! – вскрикнула она и, опустившись на колени рядом с ним, дотронулась до его потного, грязного виска своими прохладными пальцами. От ее прикосновения желудок у него сжался. Она по крайней мере не относилась к нему как к животному, но он не мог позволить ей сделаться предметом насмешек, понимая, какие порочные мысли бродят в мужских умах. Какая пища для их непристойного воображения… Он стиснул зубы и заставил себя открыть глаза. Мир по-прежнему раскачивался, но, сосредоточившись на ее лице, он смог силой воли удерживать себя в сознании.
– Убирайтесь от меня! – прорычал он так, чтобы больше никто не услышал, и был рад и в то же время огорчен, когда глаза ее расширились и она отшатнулась. Глядя на нее волком, он сделал безуспешную попытку сесть, чтобы потом подняться на ноги, но обнаружил, что в таком ослабленном состоянии даже сидеть ему не под силу. Боль накатывала при малейшем движении. Оставалось либо постараться сохранять сознание, либо начать двигаться и рисковать подвергнуться унижению обморока. Он предпочел первое, снова закрыв глаза, когда очередная волна боли вновь накрыла его с головой. Когда он наконец открыл глаза, то обнаружил, что она по-прежнему сидит на корточках рядом с ним и край ее юбки почти касается его руки, а лицо заполняет поле зрения. Она хмурилась, глядя на него, и выглядела такой очаровательно обеспокоенной и такой свежей и красивой, что душа у него заныла сильнее, чем побитые ребра. Ее близость вновь заставила его помрачнеть.
– Проклятие, мне кажется, я велел вам убираться от меня! – Ярость, испытываемая им, превратила его слова в злобное шипение. Вместо того чтобы вскочить и убежать, как он ожидал, она протянула руку и дотронулась до его ребер, словно проверяя повреждения. Прикосновение ее руки, скользящей так интимно по его боку, взбесило его. Он дернулся вбок от ее руки и заплатил за это очередной кинжальной болью.
– Теперь все будет хорошо, вот увидите, – мягко сказала она ему, не обращая внимания на все его попытки оттолкнуть ее. Затем какой-то коренастый мужчина с грубоватым лицом надвинулся сзади, схватив ее за локти, и поставил на ноги.
– Проклятие, Лайла, что это, черт побери, ты вытворяешь? – взревел он. – Говард Лемастерс сказал мне, что ты устроила тут целый спектакль, но я ему не поверил! Теперь я вижу, что он ничуть не преувеличивал! Может, объяснишь, что все это значит?
Мужчина продолжал держать ее за локти с таким видом, словно хотел встряхнуть. Он развернул ее лицом к себе, поэтому Джосс не видел ее выражения. Но мужчина выглядел взбешенным.
Джосс оцепенел и с мрачной решимостью попытался подняться на ноги. Ему удалось встать на колени, но он не мог бы подняться дальше, даже если бы от этого зависела его – или ее – жизнь. Если этот парень оскорбит ее словами или действиями, он не в состоянии защитить ни ее честь, ни ее саму.
– Ах, Кевин, я как раз собиралась пойти за тобой! Я хочу, чтобы ты заплатил аукционисту сто долларов, пожалуйста! – Ее, по-видимому, ничуть не обескуражила ни бурная реакция мужчины на ее поведение, ни сила его хватки на ее обнаженных руках. При виде этих мясистых рук на ее бледной коже Джосс почувствовал сильную неприязнь к мужчине. Затем Кевин взглянул на него поверх желтой соломенной шляпки, и Джосс осознал, что эта неприязнь обоюдна.
– Ты что, разрази гром, совсем с ума сошла? Не могу поверить, что ты в самом деле торговалась за раба – особенно этого! Он ублюдок старого Джорджа, ведь так? Юный Калверт всем рассказывал, как ты строила ему глазки, пока не узнала, что он цветной!
– Кевин! Говори потише! Он же не глухой, и все остальные тоже! – Ее спина негодующе застыла. Говоря это, она слегка повернулась, смущенно взглянув на Джосса. Какой-то крошечной частью сознания, которая не была занята их разговором или терзающей его болью, он отметил, что у нее на платье травяное пятно от того, что она вставала на колени возле него.
– Ну? Так это он, не так ли? И теперь у тебя достало глупости купить его на общественном аукционе! После этого все чертово графство будет судачить о тебе! Не могу поверить, что ты сваляла такого дурака!
Глаза мужчины были какого-то неясного цвета, что-то между карим и ореховым, обнаружил Джосс, когда с ненавистью встретил его взгляд. Он оглядел Джосса со всем высокомерием человека, чье более высокое положение в мире бесспорно и несомненно. Джосс был голый по пояс, грязный и покрытый рубцами, синяками и порезами. Он был небрит, немыт и унижен. Но он отказывался съежиться под уничтожающе-оценивающим взглядом Кевина. Он со свирепым вызовом смотрел на его презрительно сморщенный широкий нос. Джосс почувствовал, как убийственная ярость вскипает в жилах. Но прежде чем он сказал или сделал что-то неразумное, Кевин вновь переключил внимание на девушку.
– Ах, Кевин, ну не сердись, пожалуйста, – подольстилась она, улыбаясь ему так, что Джосс скрипнул зубами. Он-то думал, что та улыбка, которую она даровала ему три недели назад, была предназначена специально для него. Теперь он подумал, что она искусная маленькая кокетка, которая хлопает ресницами на все, что в брюках.
– Не сердиться? Ты втаптываешь свое доброе имя в грязь и говоришь мне, чтобы я не сердился? Ты прекрасно знаешь, что не должна была вообще вступать в торги на аукционе рабов, тем более за него! Наверное, ты думаешь, что я не слышал слухов? Ха! Но я готов был игнорировать их, учитывая обстоятельства. Ты не могла знать, кто он, и я слишком хорошо тебя знаю, чтобы заподозрить, что он дотронулся до тебя хоть пальцем. Но все равно ты не должна была…
– Они били его, – тихо проговорила она. – Я не могла этого вынести.
Кевин уставился на нее, качая головой.
– Ох уж это твое мягкое сердце, – сказал он, немного помолчав, и пробормотал что-то еще себе под нос. Джосс не расслышал его последующих слов, потому что нож снова стал поворачиваться в его внутренностях. Горячая кровь стыда бросилась ему в лицо. Иисусе, он не краснел уже лет пятнадцать, с тех пор как четырнадцатилетним мальчишкой впервые увидел голую женскую грудь! Но жалость в ее голосе была больше, чем он мог вынести.
– Ты не собираешься представить нас, Лайла? – Оскорбительность его тона была намеренной. Она взглянула на него через плечо, глаза ее расширились. Лицо Кевина напряглось, покраснело. Он взял Лайлу за талию и отодвинул с дороги, потом пошел к Джоссу. Джосс понимал, что сейчас будет, видел, как мужчина взялся за пояс, вытащил пистолет и высоко вскинул его. Джосс ничего не мог сделать, чтобы предотвратить предстоящее, кроме как уклониться, но гордость не позволила. Он принял всю силу удара в лицо, его голова откинулась назад, когда он почувствовал, как левая щека раскололась.
– Кевин, нет!
Джосс подумал, что она бы бросилась к нему, если бы Кевин не схватил ее за руку. Но возможно, из-за растекающегося по щеке онемения вкупе с ужасной болью в боку ему вновь что-то показалось.
– Возвращайся в коляску, Лайла, пока ты еще больше не оскандалилась, – сквозь зубы процедил Кевин. – Рабы – моя забота, не твоя, и ты это знаешь. Иди. Я присоединюсь к тебе после того, как сделаю, что могу, чтобы расхлебать эту кашу, которую ты заварила.
– Ты больше не будешь бить его, Кевин, ты меня слышишь? Посмотри на него! Его уже достаточно били. – Гнев проступил в ее голосе и в глазах. – Я хочу, чтобы ты дал мне слово! – Кто-то захихикал в толпе, которая медленно собиралась, чтобы поглазеть на это новое представление. Щеки Лайлы покраснели, на лице отразилось смущение, когда она внезапно осознала, что привлекла к себе всеобщее внимание.
Кевин, быстро оглядевшись вокруг, тоже покраснел и бросил на нее разъяренный взгляд.
– Ладно, я не буду его бить, – сказал он жестко. – А теперь уходи отсюда, а? Мягкое сердце – это одно, но сегодня оно завело тебя чересчур далеко! О тебе и этом… парне будут теперь зубоскалить до скончания века! Не знаю, как тебе, но мне это совсем не по душе!
– Мне наплевать, я не сделала ничего плохого! Я…
– Красотке как пить дать захотелось темного мясца, а? – Шутливое предположение мужчины отчетливо прозвучало среди общего неясного гомона толпы. Кевин развернулся, гневно сверкая глазами. Лайла предостерегающе положила ладонь ему на руку. Мужчина, не догадываясь о грозящей ему опасности, продолжал: – Я бы не прочь дать ей попробовать белого!
– Какой же ты белый, старый ты сукин сын, ты ж чернее, чем он! – Другой ткнул его локтем в ребра.
– Так то ж грязь! Уж я смою ее для такой, как она. А то, может, и нет. Может, почернее я ей больше понравлюсь!
– Ты не понравишься ей никакой, старый пьянчуга! А ну проваливай отсюда, пока я не выдрала последние космы из твоей плешивой башки! – Тучная женщина в полинявшей одежде фермерской жены ухватила говорившего за ухо и потащила его, воющего, за собой. Второй мужчина пошел следом, приложив ладони рупором ко рту и подзадоривая женщину под аккомпанемент гогочущей толпы:
– Он плешивый, Этта!
Эта трехсторонняя перебранка лишь слегка сбавила громкость, когда ее участники перешли улицу, но Джосс больше ничего не слышал. Он слишком явственно сознавал стыд на лице Лайлы и ярость Кевина. Он тоже был страшно зол, безнадежно, бессмысленно зол на весь мир, включая себя, и на эту невероятную, Дантову ситуацию, в которую попал. Понимание, что эта ярость абсолютно ничем ему не поможет, злила еще больше.
– Уходи! – бросил Кевин Лайле, угрожающе сжав рот. Лайла гневно сверкнула глазами. Ее щеки все еще жарко пылали, но она вскинула подбородок с холодным вызовом.
– Не смей так разговаривать со мной, Кевин Толботт! Я достаточно терпела от тебя сегодня, но больше терпеть не намерена! Я вернусь к карете тогда, когда сочту нужным, и не раньше! Я не потерплю никакой тирании над собой, и тебе лучше не забывать об этом!
Кевин сверлил ее разъяренным взглядом, но Лайла не уступала ни на йоту. Она была тонкой и очень красивой, когда вот так стояла с пылающими щеками и сложенными под грудью руками, всем своим видом показывая, что Кевину лучше не продолжать спор. Кевин, очевидно, понял, что проиграл. Он вскинул руки, признавая свое поражение, под смешки из толпы.
– Ты упряма, как мул, Лайла Реми, и всегда была такой. Что ж, поступай как знаешь. – Кевин повернулся спиной к ней и толпе и вперил взгляд в Джосса. Двое охранников, предвкушая избиение, шагнули ближе, с дубинками наготове. Дьявольское удовольствие от неожиданного развлечения, которое им перепало, явственно читалось на их физиономиях. По знаку Кевина они снова отошли. – Послушай-ка, парень, – сказал он тихо, но зло. – Моя невеста мисс Реми согласилась купить тебя, и хотя я испытываю крайне серьезные сомнения относительно этого, я уступлю ее желаниям. Но кем бы ты ни был или считал себя в прошлом, теперь ты не более чем раб, принадлежащий отцу мисс Реми. Я надсмотрщик мистера Реми, и в «Усладе сердца» я заправляю всем и всеми. Если я когда-нибудь услышу, что ты скажешь хотя бы слово мисс Реми, тем паче позволишь себе подобную фамильярность по отношению к ней, я прикажу избить тебя до полусмерти. И ты узнаешь, что я не бросаюсь пустыми угрозами.
Кулаки Джосса бессильно сжимались и разжимались за спиной. Боль в боку была мучительной, а разбитая щека горела огнем. Глаза его пылали еще горячее, когда он сверлил стоящего над ним мужчину яростным взглядом. Но он не сказал и не сделал ничего, что дало бы тому повод снова ударить его. Он медленно, болезненно начинал постигать мудрость. Он изранен и обессилен, не в состоянии даже стоять. Как раб, он в полнейшей власти своих хозяев, которые могут избить его или убить просто из прихоти. В настоящее время он должен вести себя осмотрительно и не позволять своей проклятой гордости и огромным голубым глазам, которые смотрят на него с такой жалостью, толкнуть его на какую-нибудь глупость. Пока. Но когда-нибудь наступит и его день…
– Кевин! – Лайла схватила сзади Кевина за руку и потянула назад. Кевин попытался отделаться от нее, но безуспешно.
– Не лезь в это, Лайла. Я не шучу.
Джосс увидел, как глаза Лайлы вспыхнули, но она больше ничего не сказала.
– Ты понял меня, парень? В «Усладе сердца» ты будешь наравне со всеми остальными рабами. Будешь работать там, где тебе скажут, и делать то, что скажут, столько, сколько скажут. Ты будешь проявлять уважение к тем, кто выше тебя по положению, и держать свой дерзкий язык за зубами, если хочешь сохранить свою шкуру в целости. Если будешь делать так, то обнаружишь, что жизнь у нас не так уж плоха. Если же станешь доставлять мне проблемы, пожалеешь, что родился на свет. – Не дожидаясь ответа, который мог дать Джосс, Кевин коротко кивнул охранникам: – Поместите его вместе с остальными рабами для «Услады сердца». Через день-два кто-нибудь придет, чтобы переправить их в порт и погрузить на «Быстрый ветер». А пока их должны поить и кормить. И чтобы не было никакого недосмотра. Я не хочу потерять кого-нибудь из них в пути из-за того, что о них не позаботились как следует заблаговременно.
– Да, сэр.
– Кевин, он ранен. Они били его ногами…
– Я велю послать доктора осмотреть его, идет? Это тебя удовлетворит?
– Это меня успокоит.
Она снова послала ему одну из своих ослепительных улыбок. Кевин оторвался от восторженного изучения прелестного лица стоявшей перед ним Лайлы и обнаружил, что Джосс сверлит их обоих злым взглядом. Он сделал знак охранникам. Те схватили Джосса за руки и наполовину понесли, наполовину потащили прочь. Джосс увидел, как надменный ублюдок повернулся к Лайле, которая издала протестующий возглас при виде такого грубого обращения с ним, и с примирительной улыбкой обнял ее рукой за талию. Внутренности Джосса горели. Он говорил себе, что это от побоев, но на самом деле не верил в это.
Глава 9
Неделю спустя Лайла стояла на мягко покачивающейся палубе «Быстрого ветра», чьи белые паруса раздувались на фоне голубого неба, отрывисто хлопая на ветру. Она обхватила себя руками в тщетной попытке защититься от крепкого океанского бриза. Невидящим взглядом она смотрела поверх поручней на горизонт в отчаянной попытке не замечать рабов, прыгающих вверх-вниз на палубе в каких-то двадцати шагах от нее. Кевин прохаживался среди них, заставляя их двигаться и несильно ударяя симулянтов по ногам тростью. Цепи, которыми были обвязаны пояса и запястья рабов, при этом громко звенели. Босые ноги неритмично стучали по деревянному настилу палубы.
Корабль подпрыгивал на морских волнах, усеянных пенящимися белыми барашками, солнце клонилось к горизонту в прекрасной панораме темно-красного, розового и оранжевого, и игривые соленые брызги осыпали тонкий голубой муслин ее платья каждые несколько мгновений. Ничего этого Лайла не замечала. Все ее сознание было сосредоточено на высокой фигуре Джосса, прислонившегося к поручню футах в пятнадцати от нее. Сломанные ребра освобождали его от упражнений, которые Кевин требовал от других рабов, и цепь, которая обычно связывала его с другими, была отстегнута. Она даже не смотрела на него и все же чувствовала каждое его малейшее движение. Она ненавидела себя за то, что так остро ощущала его присутствие, за то, что вообще думала о нем теперь, когда исполнила свой христианский долг, избавив его от ужасной судьбы, которая, несомненно, постигла бы его после аукциона. В конце концов, сейчас она точно знала, кто он и что, поэтому не было оправдания ее слабости в том, что она никак не могла вырвать его из сердца. Но как бы она ни боролась с собой, она так же не могла не думать о нем, как пострадавший от ядовитого сумаха не мог забыть об этом растении. Но она отказывалась даже взглянуть в его сторону, как побуждал ее сделать инстинкт – сейчас, пока Кевин повернулся спиной и все его внимание было полностью сосредоточено на остальных рабах. Хотя чувствовала, что он тоже ощущает ее присутствие.
Как добросовестный надсмотрщик, Кевин заботился о том, чтобы выводить рабов «Услады сердца» на палубу для моциона и упражнений почти ежедневно, в зависимости от погоды. Это просто хорошо выполняемая работа, ответил он, когда Лайла, встревоженная тем, что Джосса вывели вместе с другими рабами на второй день путешествия, спросила, зачем он это делает. Рабы – это крупное капиталовложение, и он хочет привезти их на «Усладу сердца» вполне здоровыми и способными выполнять работу, для которой их купили. Почти все другие владельцы рабов преспокойно оставляли свою собственность на волю судьбы без свежего воздуха и солнца в продолжение всего путешествия, но Кевин поступал иначе.
Лайла знала, что он прав, но присутствие Джосса в грубом одеянии, которое Кевин выдал всем рабам, предназначенным для «Услады сердца», тревожило ее. Теперь, чисто вымытый, без непривлекательной щетины на лице, с вновь блестящими иссиня-черными волосами, стянутыми на затылке куском веревки, он был почти таким, каким она его помнила с той волшебной ночи. Единственным отличием были одежда – свободная белая рубашка и плохого качества черные бриджи – и отсутствие тех щегольских усов. Рабы не носят усы. Синяки у него на лице почти зажили, и она догадывалась, что и остальные его повреждения заживали так же быстро. Если бы не цепь вокруг пояса, связывающая запястья, ей было бы трудно помнить, что он раб, как и остальные.
Но она должна помнить. Позволить себе забыть это хотя бы на мгновение опасно для того хрупкого душевного равновесия, которого она достигла с тех пор, как приняла предложение Кевина. А если Кевин заподозрит, что она испытывает хотя бы малейшую заинтересованность в Джоссе сверх того, что диктует христианское милосердие, то ее забывчивость станет опасной и для Джосса тоже. Кевин может быть безжалостен, когда дело касается защиты своей собственности. Не говоря уж о том, что Кевин и отец, да и остальные ее знакомые, будут испытывать ужас и отвращение, если догадаются, что она никак не может выбросить из головы мерцающие зеленые глаза раба.
Чтобы уберечь себя от неосторожного взгляда, способного выдать ее тайну, Лайла старалась не выходить на палубу, когда туда выводили рабов. Но в этот день она покинула душную тесноту каюты, которую делила с Бетси, в надежде поднять себе настроение, как обычно, совершив несколько быстрых проходов по палубе и вдыхая свежий морской воздух, и потеряла счет времени. А потом, когда Кевин вывел рабов и поставил их не дальше двадцати шагов от того места, где она стояла, Лайла не стала убегать прочь из страха привлечь его внимание к своей неловкости в присутствии Джосса. Она жила с рабством и в окружении рабов всю свою жизнь. Она считала присутствие их вокруг нее таким же само собой разумеющимся явлением, как воздух, которым дышала. Никогда прежде она не ощущала ни малейшей неловкости, находясь рядом с ними, даже самыми грубыми и неотесанными. Но было трудно считать Джосса таким же рабом, как другие.
О, как же ей хотелось поскорее вернуться домой! Казалось, она уже целую вечность не ступала по прогретой солнцем земле Барбадоса. Странно, что теперь, когда она была ближе к дому, чем все эти пять месяцев, ее охватила ностальгия. Через три недели или около того, если погода продержится, «Быстрый ветер» бросит якорь в бухте Бриджтауна. И она сможет выбросить эти ужасные три недели из своей головы навсегда…
– Я принесла вам шаль, мисс Лайла. Вы, видно, замерзли, если обхватили себя руками. – Бетси подошла и встала рядом, держа в руках красивую нориджскую шелковую шаль, которая была прощальным подарком двоюродной бабки Лайлы. Обрадовавшись тому, что можно отвлечься, Лайла повернулась и улыбнулась своей горничной, затем взглянула на шаль, которую держала Бетси, и покачала головой:
– Спасибо, Бетси, но не нужно. В сущности, ты можешь забрать ее себе, если хочешь.
– Вот эту красоту? Но вы ведь не хотите ее отдавать! Она же новая!
– Полагаю, я могу сделать тебе подарок, если мне так хочется, Бетси. Набрось ее на себя, слышишь?
Несколько мгновений Бетси смотрела на нее, и ее глаза видели больше, чем Лайла хотела бы обнаружить. Затем она опустила глаза на шаль в своей руке и пощупала тяжелый белый шелк.
– Как скажете, мисс Лайла. – Бетси набросила изящную шаль поверх своего простого хлопкового платья и взглянула на шестидюймовую бахрому, затрепетавшую на ветру. – Как сказала бы моя мама, золотые зубы не для свиного рыла.
Это была распространенная на Барбадосе поговорка, означающая, что красивые вещи смотрятся не к месту на тех, кто к ним не привык.
– Мейда бы так не сказала, и ты это знаешь. Шаль смотрится на тебе чудесно. Бену лучше не зевать, когда ты вернешься. Уж на этот раз ты его точно охмуришь, – добавила Лайла с дразнящей полуулыбкой.
– С чего вы взяли, что он мне нужен? – фыркнула Бетси, тряхнув головой и улыбаясь.
Лайла улыбнулась в ответ:
– Ты бегаешь за Беном с пятнадцати лет. Ты влюблена в него, меня не обманешь.
Бетси внезапно помрачнела:
– Но уж вы-то точно не влюблены в мистера Кевина, мисс Лайла! Меня тоже не обманешь.
Лайла вернулась к созерцанию моря.
– Я больше не желаю говорить об этом! – сурово сказала она.
– Ха! – Хорошенькие губки Бетси сложились в нечто весьма напоминающее презрительную усмешку. – Вы просто не хотите слышать правду, вот и все. Вы всегда были такой, даже в детстве. Ноте, кто любит вас, скажут: мистер Кевин не для вас.
– Я собираюсь за него замуж, – решительно проговорила Лайла и, вздернув подбородок, дала понять, что разговор окончен. Бетси не обратила ни малейшего внимания на намек, как Лайле и следовало догадаться. После многолетней дружбы они всего лишь назывались госпожой и служанкой. Бетси была семьей, а семья может быть раздражающей, как заноза под седлом.
– Поступайте, как вам будет угодно, как вы всегда и делаете, но на вашем месте я бы подождала. Подходящий мужчина однажды встретится вам. Так всегда бывает.
– Кевин мне прекрасно подходит.
– Мистер Кевин подходит вашему батюшке и «Усладе сердца». Вам он не подходит. И в глубине души вы это знаете, мисс Лайла. Вы просто слишком упрямы, чтобы признаться в этом.
– Довольно, Бетси. Я больше не желаю это слушать! – Лайла бросила сердитый взгляд на служанку.
Бетси неумолимо продолжала:
– Вам даже не нравится, когда он вас целует! А что вы будете делать, когда придется ложиться с ним в постель после того, как вы поженитесь?
Щеки Лайлы вспыхнули.
– Ты шпионила! – обвиняюще воскликнула она, зная, что Бетси имеет в виду сцену, которая произошла между нею и Кевином прошлым вечером.
Он проводил ее до каюты после поздней прогулки по палубе. Когда она открыла дверь, чтобы войти, он удивил ее, шагнув вместе с ней в каюту и почти захлопнув дверь за собой. Бетси спала – Лайла так думала! – на верхней койке, но все равно было уже поздно, в каюте было темно и слишком уединенно, чтобы это выглядело вполне прилично. Она подняла на Кевина вопросительный взгляд: не в его правилах нарушать условности. Не говоря ни слова, он крепко прижал ее к себе и накрыл ее рот своим. Впечатление, которое создалось у нее от его поцелуя, было таким, будто он пытается съесть ее губы. Жадная влажность его языка, слюнявящего ей рот, вызвала у нее тошноту. Этот поцелуй не шел ни в какое сравнение с мягким огнем… нет, она не должна вспоминать об этом. Рассерженная, она оттолкнула Кевина. Он тут же извинился и поцеловал ей руку с нежным раскаянием, прежде чем удалиться, но все это происшествие оставило у нее ощущение неловкости. Неужели это то, что она может ожидать от него, когда они поженятся? Тогда уже будет не так-то легко оттолкнуть его…
– Я не спала, – поправила Бетси с достоинством. – Я видела, как он пытался поцеловать вас, и видела вашу реакцию – как будто вас вот-вот вырвет. Не такие чувства испытывают к мужчине, за которого собираются замуж, мисс Лайла.
– А ты-то что об этом знаешь? – горячо возразила Лайла, злясь, потому что слова Бетси так отвечали ее собственным сомнениям.
Бетси самодовольно усмехнулась:
– Я знаю достаточно. Я целый год водила дружбу с Джоном Генри, а потом был Норман и… ну, не важно. Что я хочу сказать, это что я никогда не испытывала ничего подобного, когда кто-то из них целовал меня. А если бы меня поцеловал Бен… Мисс Лайла, меня бы пришлось оттаскивать от него крюком! Вот что вы должны испытывать к мужчине, за которого собираетесь замуж.
– Леди не испытывают подобных эмоций, – сказала Лайла, впрочем, ощутив укол тревоги, когда снова вспомнила восторг других губ на своих губах… Она решительно отбросила запретную мысль прочь. Нельзя позволять той единственной ночи безумия окрашивать всю ее жизнь. Это была ночь вне реальности, не более материальная, чем сон. И ей лучше никогда не забывать об этом!
Бетси громко фыркнула:
– Как скажете, мисс Лайла. Но вы знаете, и я знаю, что вы только обманываете себя. Леди или служанки, все мы сделаны из одного теста. Все мы женщины.
Корабль подпрыгивал на морских волнах, усеянных пенящимися белыми барашками, солнце клонилось к горизонту в прекрасной панораме темно-красного, розового и оранжевого, и игривые соленые брызги осыпали тонкий голубой муслин ее платья каждые несколько мгновений. Ничего этого Лайла не замечала. Все ее сознание было сосредоточено на высокой фигуре Джосса, прислонившегося к поручню футах в пятнадцати от нее. Сломанные ребра освобождали его от упражнений, которые Кевин требовал от других рабов, и цепь, которая обычно связывала его с другими, была отстегнута. Она даже не смотрела на него и все же чувствовала каждое его малейшее движение. Она ненавидела себя за то, что так остро ощущала его присутствие, за то, что вообще думала о нем теперь, когда исполнила свой христианский долг, избавив его от ужасной судьбы, которая, несомненно, постигла бы его после аукциона. В конце концов, сейчас она точно знала, кто он и что, поэтому не было оправдания ее слабости в том, что она никак не могла вырвать его из сердца. Но как бы она ни боролась с собой, она так же не могла не думать о нем, как пострадавший от ядовитого сумаха не мог забыть об этом растении. Но она отказывалась даже взглянуть в его сторону, как побуждал ее сделать инстинкт – сейчас, пока Кевин повернулся спиной и все его внимание было полностью сосредоточено на остальных рабах. Хотя чувствовала, что он тоже ощущает ее присутствие.
Как добросовестный надсмотрщик, Кевин заботился о том, чтобы выводить рабов «Услады сердца» на палубу для моциона и упражнений почти ежедневно, в зависимости от погоды. Это просто хорошо выполняемая работа, ответил он, когда Лайла, встревоженная тем, что Джосса вывели вместе с другими рабами на второй день путешествия, спросила, зачем он это делает. Рабы – это крупное капиталовложение, и он хочет привезти их на «Усладу сердца» вполне здоровыми и способными выполнять работу, для которой их купили. Почти все другие владельцы рабов преспокойно оставляли свою собственность на волю судьбы без свежего воздуха и солнца в продолжение всего путешествия, но Кевин поступал иначе.
Лайла знала, что он прав, но присутствие Джосса в грубом одеянии, которое Кевин выдал всем рабам, предназначенным для «Услады сердца», тревожило ее. Теперь, чисто вымытый, без непривлекательной щетины на лице, с вновь блестящими иссиня-черными волосами, стянутыми на затылке куском веревки, он был почти таким, каким она его помнила с той волшебной ночи. Единственным отличием были одежда – свободная белая рубашка и плохого качества черные бриджи – и отсутствие тех щегольских усов. Рабы не носят усы. Синяки у него на лице почти зажили, и она догадывалась, что и остальные его повреждения заживали так же быстро. Если бы не цепь вокруг пояса, связывающая запястья, ей было бы трудно помнить, что он раб, как и остальные.
Но она должна помнить. Позволить себе забыть это хотя бы на мгновение опасно для того хрупкого душевного равновесия, которого она достигла с тех пор, как приняла предложение Кевина. А если Кевин заподозрит, что она испытывает хотя бы малейшую заинтересованность в Джоссе сверх того, что диктует христианское милосердие, то ее забывчивость станет опасной и для Джосса тоже. Кевин может быть безжалостен, когда дело касается защиты своей собственности. Не говоря уж о том, что Кевин и отец, да и остальные ее знакомые, будут испытывать ужас и отвращение, если догадаются, что она никак не может выбросить из головы мерцающие зеленые глаза раба.
Чтобы уберечь себя от неосторожного взгляда, способного выдать ее тайну, Лайла старалась не выходить на палубу, когда туда выводили рабов. Но в этот день она покинула душную тесноту каюты, которую делила с Бетси, в надежде поднять себе настроение, как обычно, совершив несколько быстрых проходов по палубе и вдыхая свежий морской воздух, и потеряла счет времени. А потом, когда Кевин вывел рабов и поставил их не дальше двадцати шагов от того места, где она стояла, Лайла не стала убегать прочь из страха привлечь его внимание к своей неловкости в присутствии Джосса. Она жила с рабством и в окружении рабов всю свою жизнь. Она считала присутствие их вокруг нее таким же само собой разумеющимся явлением, как воздух, которым дышала. Никогда прежде она не ощущала ни малейшей неловкости, находясь рядом с ними, даже самыми грубыми и неотесанными. Но было трудно считать Джосса таким же рабом, как другие.
О, как же ей хотелось поскорее вернуться домой! Казалось, она уже целую вечность не ступала по прогретой солнцем земле Барбадоса. Странно, что теперь, когда она была ближе к дому, чем все эти пять месяцев, ее охватила ностальгия. Через три недели или около того, если погода продержится, «Быстрый ветер» бросит якорь в бухте Бриджтауна. И она сможет выбросить эти ужасные три недели из своей головы навсегда…
– Я принесла вам шаль, мисс Лайла. Вы, видно, замерзли, если обхватили себя руками. – Бетси подошла и встала рядом, держа в руках красивую нориджскую шелковую шаль, которая была прощальным подарком двоюродной бабки Лайлы. Обрадовавшись тому, что можно отвлечься, Лайла повернулась и улыбнулась своей горничной, затем взглянула на шаль, которую держала Бетси, и покачала головой:
– Спасибо, Бетси, но не нужно. В сущности, ты можешь забрать ее себе, если хочешь.
– Вот эту красоту? Но вы ведь не хотите ее отдавать! Она же новая!
– Полагаю, я могу сделать тебе подарок, если мне так хочется, Бетси. Набрось ее на себя, слышишь?
Несколько мгновений Бетси смотрела на нее, и ее глаза видели больше, чем Лайла хотела бы обнаружить. Затем она опустила глаза на шаль в своей руке и пощупала тяжелый белый шелк.
– Как скажете, мисс Лайла. – Бетси набросила изящную шаль поверх своего простого хлопкового платья и взглянула на шестидюймовую бахрому, затрепетавшую на ветру. – Как сказала бы моя мама, золотые зубы не для свиного рыла.
Это была распространенная на Барбадосе поговорка, означающая, что красивые вещи смотрятся не к месту на тех, кто к ним не привык.
– Мейда бы так не сказала, и ты это знаешь. Шаль смотрится на тебе чудесно. Бену лучше не зевать, когда ты вернешься. Уж на этот раз ты его точно охмуришь, – добавила Лайла с дразнящей полуулыбкой.
– С чего вы взяли, что он мне нужен? – фыркнула Бетси, тряхнув головой и улыбаясь.
Лайла улыбнулась в ответ:
– Ты бегаешь за Беном с пятнадцати лет. Ты влюблена в него, меня не обманешь.
Бетси внезапно помрачнела:
– Но уж вы-то точно не влюблены в мистера Кевина, мисс Лайла! Меня тоже не обманешь.
Лайла вернулась к созерцанию моря.
– Я больше не желаю говорить об этом! – сурово сказала она.
– Ха! – Хорошенькие губки Бетси сложились в нечто весьма напоминающее презрительную усмешку. – Вы просто не хотите слышать правду, вот и все. Вы всегда были такой, даже в детстве. Ноте, кто любит вас, скажут: мистер Кевин не для вас.
– Я собираюсь за него замуж, – решительно проговорила Лайла и, вздернув подбородок, дала понять, что разговор окончен. Бетси не обратила ни малейшего внимания на намек, как Лайле и следовало догадаться. После многолетней дружбы они всего лишь назывались госпожой и служанкой. Бетси была семьей, а семья может быть раздражающей, как заноза под седлом.
– Поступайте, как вам будет угодно, как вы всегда и делаете, но на вашем месте я бы подождала. Подходящий мужчина однажды встретится вам. Так всегда бывает.
– Кевин мне прекрасно подходит.
– Мистер Кевин подходит вашему батюшке и «Усладе сердца». Вам он не подходит. И в глубине души вы это знаете, мисс Лайла. Вы просто слишком упрямы, чтобы признаться в этом.
– Довольно, Бетси. Я больше не желаю это слушать! – Лайла бросила сердитый взгляд на служанку.
Бетси неумолимо продолжала:
– Вам даже не нравится, когда он вас целует! А что вы будете делать, когда придется ложиться с ним в постель после того, как вы поженитесь?
Щеки Лайлы вспыхнули.
– Ты шпионила! – обвиняюще воскликнула она, зная, что Бетси имеет в виду сцену, которая произошла между нею и Кевином прошлым вечером.
Он проводил ее до каюты после поздней прогулки по палубе. Когда она открыла дверь, чтобы войти, он удивил ее, шагнув вместе с ней в каюту и почти захлопнув дверь за собой. Бетси спала – Лайла так думала! – на верхней койке, но все равно было уже поздно, в каюте было темно и слишком уединенно, чтобы это выглядело вполне прилично. Она подняла на Кевина вопросительный взгляд: не в его правилах нарушать условности. Не говоря ни слова, он крепко прижал ее к себе и накрыл ее рот своим. Впечатление, которое создалось у нее от его поцелуя, было таким, будто он пытается съесть ее губы. Жадная влажность его языка, слюнявящего ей рот, вызвала у нее тошноту. Этот поцелуй не шел ни в какое сравнение с мягким огнем… нет, она не должна вспоминать об этом. Рассерженная, она оттолкнула Кевина. Он тут же извинился и поцеловал ей руку с нежным раскаянием, прежде чем удалиться, но все это происшествие оставило у нее ощущение неловкости. Неужели это то, что она может ожидать от него, когда они поженятся? Тогда уже будет не так-то легко оттолкнуть его…
– Я не спала, – поправила Бетси с достоинством. – Я видела, как он пытался поцеловать вас, и видела вашу реакцию – как будто вас вот-вот вырвет. Не такие чувства испытывают к мужчине, за которого собираются замуж, мисс Лайла.
– А ты-то что об этом знаешь? – горячо возразила Лайла, злясь, потому что слова Бетси так отвечали ее собственным сомнениям.
Бетси самодовольно усмехнулась:
– Я знаю достаточно. Я целый год водила дружбу с Джоном Генри, а потом был Норман и… ну, не важно. Что я хочу сказать, это что я никогда не испытывала ничего подобного, когда кто-то из них целовал меня. А если бы меня поцеловал Бен… Мисс Лайла, меня бы пришлось оттаскивать от него крюком! Вот что вы должны испытывать к мужчине, за которого собираетесь замуж.
– Леди не испытывают подобных эмоций, – сказала Лайла, впрочем, ощутив укол тревоги, когда снова вспомнила восторг других губ на своих губах… Она решительно отбросила запретную мысль прочь. Нельзя позволять той единственной ночи безумия окрашивать всю ее жизнь. Это была ночь вне реальности, не более материальная, чем сон. И ей лучше никогда не забывать об этом!
Бетси громко фыркнула:
– Как скажете, мисс Лайла. Но вы знаете, и я знаю, что вы только обманываете себя. Леди или служанки, все мы сделаны из одного теста. Все мы женщины.