Страница:
«Вдоль согласованной в 1939 году демаркационной линии наблюдалась невиданная концентрация войск. На эту тему циркулировала масса слухов. С одной стороны, всем было ясно, что против Советов что-то затевается. С другой стороны, в Германию из СССР исправно следовали нефтеналивные составы с бакинской нефтью».
В этой связи всякие мотивы нападения Германии на СССР, несмотря на явные признаки возможности такого развития событий, представлялись абсурдными. Шарф горестно признает: «Я, значит, проспорю тогда одному безвестному советскому лейтенанту бутылку шампанского. Я еще доказывал ему, что мы никогда не нападем на СССР».
Министр иностранных дел СССР Молотов в середине ноября 1940 года нанес официальный визит в Берлин. Это событие с большой помпой освещалось в германских средствах массовой информации и, в частности, заняло солидное место в выпусках еженедельной хроники «Дойче вохеншау». Простые немцы, знай они, как обстоят дела в действительности, наверняка призадумались бы. За месяц до визита Молотова в Германию планирование предстоящей операции «Отто» (лишь позже ей было присвоено другое кодовое название – «Барбаросса») осуществлялось полным ходом. Гальдер патетически заметил, что, дескать, расчеты России на войну Германии с Англией «явно не оправдаются».
«Мы уже на русской границе – 40 дивизий. Позже будем иметь там 100 дивизий. Россия наткнется на гранитную стену. Однако невероятно, чтобы Россия сама начала с нами конфликт».
«В России управляют разумные люди», – начертал Гальдер комментарий по поводу прогнозов Гитлера о возможном сопротивлении русских в ходе войны. Молотов был не знающим жалости, прожженным дипломатом масштаба Бисмарка. Поэтому когда Румыния и Венгрия присоединились к странам «оси», это заставило Молотова поверить в то, что Германия нарушает дух договора августа 1939 года. Заверения в том, что трехстороннее соглашение (Германия – Италия – Япония) направлено против США и Англии и ничуть не затрагивает интересов России, не убедили советское руководство. Поэтому, в полном противоречии с тем, что говорилось в средствах массовой информации, но вовсе не удивительно для тех, кто наблюдал переговорный процесс вблизи, визит Молотова едва не похоронил германо-советские отношения. Пауль Шмидт, личный переводчик Гитлера, так описывает этот пронизанный едким сарказмом диалог Молотова с Гитлером, который, естественно, не был обнародован. Молотов, по словам Шмидта… «…не церемонился в выражениях и вообще не щадил самолюбие Гитлера. Без тени улыбки на лице, бескомпромиссный, злобно посверкивающий очками, он страшно напомнил мне учителя математики, когда, смерив Гитлера презрительным взглядом, точно тот был его учеником, заявил: «Так как же, наше прошлогоднее соглашение еще в силе?»
10 января 1941 года. Подписи и печати Наркоминдел Молотова и посла Третьего рейха в СССР графа фон Шуленбурга под дополнительным советско-германским соглашением о Литве
Гитлер, кому вдруг показалось, что перевод неадекватен, ответил: «Разумеется, а почему оно должно утратить силу?» На что Молотов ответил: «Да потому что я задал этот вопрос в связи с финнами. Вы ведь очень дружите с финнами. Приглашаете их к себе в Германию, свои миссии к ним высылаете, а финны, между тем, люди очень опасные. Они подрывают нашу безопасность, и нам предстоит что-то решать по этому поводу».
На что Гитлер, разъярившись, ответил: «Я вас прекрасно понимаю. Вам нужна война с финнами, а вот об этом и речи быть не может. Послушайте, вы меня понимаете? – так вот – это невозможно! В таком случае я окажусь отрезанным от никеля, железа и другого необходимого сырья».
Шмидт делает заключение: «Это был очень нелегкий диалог, поединок двух тяжеловесов». Как бы это ни воспринималось, это мало напоминало идеологическое противостояние, речь шла исключительно об узконациональных интересах. Обе страны не доверяли друг другу. Гитлер и приглашенные им на обед муссировали вздорные слухи, распространяемые личным врачом Гитлера д-ром Карлом Брандтом о том, что якобы Молотов велел прокипятить посуду, с которой предстояло есть, дабы уберечься от германских бацилл. Тем не менее, как будут восприняты итоги переговоров, очень заботило Гитлера, пусть ради этого ему пришлось пойти даже на фальсификацию их итогов. После встречи Гальдер сделал следующую запись: «Результаты: Конструктивный тон. Россия не хочет разрывать отношений с нами. Это должно повлиять на остальной мир». Еженедельная хроника «Дойче вохеншау» информировала аудиторию так:
«Состоявшиеся в Берлине переговоры прошли в атмосфере взаимного доверия и обнаружили полное взаимопонимание по всем вопросам, представляющим взаимный интерес».
«Знаете, что я отметил? Что сейчас впервые с тех пор, как у нас улучшились отношения с Россией, русские не принимали участия в Лейпцигской ярмарке. Прошлой осенью и летом они были широко представлены и в Лейпциге и в Кёнигсберге на Балтийской ярмарке. И если проследить то, что пишется в нашей прессе по поводу нашего вторжения в Болгарию, можно заметить, что на сей раз Москва не упоминается. Сейчас мы ведем переговоры с Турцией о том, чтобы войти в Сирию, где «томми» сосредоточили свои самые сильные армии. И вы думаете, русские будут сидеть сложа руки? Как бы не так!»
Несмотря на все эти «любопытные признаки», младший офицер пришел к заключению, что «нет смысла ломать надо всем этим голову, главного все равно не избежать. Окончательная победа будет за нами». Другой солдат сделал в том же месяце в своем письме такое признание:
«Один русский генерал в нетрезвом состоянии хвалился, если, мол, с Польшей за 18 дней разделались, то с нами [то есть с Германией] и восьми за глаза хватит. Вот такое приходится сегодня слышать! Все это, конечно, очень интересно, но мы не так уж много и знаем о России (что касается территории, армии, казарм, аэродромов и так далее), о Польше, Голландии, Бельгии, Франции, а теперь – и об Англии мы знали куда больше. Но – как бы то ни было – унывать не стоит – у фюрера все под контролем».
Естественно, подобные высказывания – результат размышлений рядового состава. Вся сеть коммуникаций все сильнее растягивалась в восточном направлении. «Барбаросса», такое кодовое название имел план вторжения в Россию, разрабатывался с воистину тевтонской обстоятельностью. К 14 марта на восток уже были отправлены 2500 грузовых поездов первого эшелона войск. Развертывание войск продолжалось: в период с 8 апреля по 20 мая 1941 года из Германии и Западной Европы на восток было переброшено в общей сложности 17 дивизий, включая их штабы. В течение следующей декады прибыли еще девять дивизий. С 3 по 23 июня из южной и юго-западной Германии прибыли еще 12 танковых и 12 мотопехотных дивизий. Таким образом, общее число сосредоточенных у границ с СССР дивизий достигло 120. «Впечатляет бесконечность пространства, где будут наступать наши войска», – писал Гальдер 9 июня 1941 года. Офицер танковых войск гауптман Александр Штальберг вспоминает:
«В июне поступил приказ, ясно дававший понять, чего нам следует ожидать… Каждый солдат, от простого рядового до командира соединения, должен был освоить русский алфавит. Каждый обязан был уметь читать надписи на картах и дорожных указателях на русском языке. Это, разумеется, говорило само за себя, но разве не подписывали Гитлер со Сталиным пакт о ненападении два года тому назад? Разве не Гитлер лично принимал Молотова в ноябре месяце прошлого года в Берлине, чтобы обсудить с ним – как стало известно впоследствии – вопрос о расчленении Британской империи?»
Лейтенант Ф.-В. Кристианс был твердо убежден, что предстоящая миссия связана с намерением Германии защитить нефтеносные районы Баку от вероятного вторжения англичан. Поскольку между двумя странами существовал пакт о ненападении, то лейтенант не сомневался, что они беспрепятственно проследуют по территории «дружественной страны», и старательно уложил в чемодан свою летнюю форму и кавалерийскую саблю. «Ходили слухи о том, что нам, дескать, предстоит через территорию России передислоцироваться в Пакистан», – так считал Эдуард Янке, стрелок-мотоциклист из 2-й дивизии СС «Дас рейх». Впрочем, никто ничего не мог сказать с определенностью.
«Вроде бы Россия попросила у Германии помощи, но все это были лишь слухи, никто толком в это не верил. Мы поинтересовались у нашего командира взвода: «Так все же, куда теперь?» – «Понятия не имею», – ответил тот».
«Куда мы собрались? – поинтересовался Гётц из танкового разведвзвода. – Уж, не в Турцию ли? Или в Африку?» Ответов на эти вопросы не последовало. Колонны грузовиков тянулись на восток. «Нам ничего не было известно о том, когда выступать», – объяснял он. Вот позади уже остался Берлин, а их гнали дальше. Более-менее что-то начало проясняться только в Восточной Пруссии. 12-я танковая дивизия начала сосредоточение в лесном массиве близ Сувалок. «Чем ближе к русской границе, тем выше была плотность войск. Никогда прежде мне не доводилось видеть столько техники», – вспоминает бывший солдат этой дивизии Штальберг. Все понемногу стали понимать, в чем дело. Полк Тернера Хельзмана «располагался в 70–80 км западнее Варшавы. Там мы простояли около месяца, и все это время проводились интенсивные учения», – добавил он. «До этого нам раздали карманного формата словари – хоть немного подучиться русскому. Но я так его толком и не освоил, – признался Хельзман, – разве что «Руки вверх!»
В сосредоточенных вдоль всей советско-германской границы войсках росла уверенность в скором начале новой кампании. «Здесь столько войск, – писал домой один ефрейтор еще в апреле месяце, – которых пригнали сюда, как и нас, и число их с каждым днем растет». Другой солдат утверждает: «Здесь не соскучишься – все дороги забиты военными транспортами. Что же все-таки ждет нас в ближайшие дни?» Судя по всему, солдат явно не в восторге от предстоящего, это явствует из тона его послания:
«Неужели еще одна война, вторая по счету за этот год? Я уже сыт ею по горло и предпочел бы заняться чем-нибудь поинтереснее, чем еще год таскать эту форму».
Планирование операции «Барбаросса» происходило выборочно, со строгим соблюдением принципа необходимого знания[3].
Гитлер объявил о своем намерении напасть на Советский Союз 31 июля 1940 года, тогда и началась подготовка плана вторжения. Майор Карл Вильгельм Тило, молодой офицер-штабист, сотрудник оперативного отдела штаба ОКХ, записал в своем дневнике 21 сентября 1940 года в Фонтенбло, где тогда размещался штаб:
«Согласно распоряжению фюрера над территорией России надлежит провести аэрофотосъемку на глубину до 300 км в рамках подготовки вторжения. Мне в составе миссии военного атташе в Москве предстоит проработать задачи воздушной разведки и маршруты полетов разведывательных самолетов на трех направлениях наступления».
Через 11 дней Тило записал, что, по утверждениям военного атташе Германии, посетившего осенние маневры Красной Армии, «там все ждут начала советско-германской войны в 1941 году и считают, что после того, как будет сокрушена Англия, настанет черед России». Согласно утверждению генерала Блюментритта, начальника штаба 4-й армии, ни командующий армией – генерал-фельдмаршал фон Клюге, – ни его штаб до самого января месяца 1941 года не располагали информацией, указывавшей на скорое начало войны с Советским Союзом. Тем временем планирование продолжалось лихорадочными темпами до самого начала войны 22 июня 1941 года. Гальдер в январе того же 1941 года в двух словах сформулировал задачу предстоящей кампании:
«А. Использовать все имеющиеся соединения (тогда, 29 января, он считал необходимым иметь 144 дивизии)[4].
Зима 1941 года в Европе была очень снежной
Б. Разгромить Россию в ходе быстротечной военной кампании».
Он изложил главные отличительные черты и основные требования к этой кампании. Расстояние до Днепра, который намечался в качестве рубежа, на который требовалось выйти в первую очередь, – примерно равно расстоянию от Люксембурга до устья Луары. «Быстрота. Никаких задержек!» – отметил Гальдер. Важная роль отводилась транспорту и его организации, причем автотранспорту, а не железнодорожному. По оценкам немецкого военачальника, на тот период была достигнута «высокая степень моторизации» (по сравнению с 1940 годом); кроме того, Гальдер предусматривал создание еще 33 моторизованных соединений[5].
В течение весны 1941 года на восток перебрасывались все новые и новые дивизии, подготовка стала еще более напряженной по мере того, как в районы стратегического развертывания войск поэтапно стали направляться и штабы соединений, хоть пока и не в полном составе. «Эти месяцы отличались неспокойной атмосферой», – комментировал генерал Блюментритт. Многим из офицеров высшего командования выпало участвовать в боевых действиях на территории России в период Первой мировой войны тогда еще на младших командных должностях. «Так что мы в общих чертах представляли себе, что нас ожидает», – добавил он.
«И среди офицеров штаба, и среди командного состава дивизий росло чувство неуверенности. С другой стороны, долг требовал от них вдумчивой и упорядоченной работы. С прилавков магазинов вскоре исчезли все книги, так или иначе связанные с Россией».
Сохранились наглядные свидетельства тщательной и кропотливой работы по подготовке плана «Барбаросса». Это оперативная документация и многочисленные карты. Выпускались и доработанные карты-справочники, где указывалось расстояние до Москвы, где были нанесены места дислокации частей Красной Армии, важные промышленные объекты, железнодорожные магистрали, энергообъекты, военные госпитали и местоположение органов административного управления. Информация тактического характера, касающаяся рельефа местности, изотерм января и июля и иных метеорологических данных, была представлена как в форме таблиц, так и карт. Подготовка плана включала и данные фотометрической разведки, фотокарты, в частности, Москвы, с отмеченными на них зданиями, которые надлежало уничтожить в первую очередь. Блюментритт продолжает:
«На самом деле, приходилось изучать и изучать все материалы, связанные с русской кампанией Наполеона в 1812 году. Клюге внимательнейшим образом штудировал описания упомянутой кампании, сделанные генералом де Коленкуром, – в них описывалась специфика боевых действий и особенности жизни в России… мы понимали, что скоро и нам предстоит повторить путь Наполеона».
В истории имеется два впечатляющих примера вторжений в Россию: короля Швеции Карла XII, разбитого в 1709 году под Полтавой, и Наполеона в 1812 году. Последний пример был наиболее ценным, поскольку Бонапарт наступал на Москву тем же путем, каким собирался двигаться и Гитлер, – через Смоленск. Отчеты и воспоминания об этой кампании читались запоем. «Письменный стол Клюге в его ставке в Варшаве был буквально завален публикациями на эту тематику», – вспоминает начальник штаба 4-й армии. Предыдущие вторжения потерпели неудачу вследствие огромного растяжения коммуникаций, недостатка провианта и боеприпасов, вызванного перебоями в войсковом снабжении. К фатальному результату для армий Наполеона и Карла привело также отчаянное сопротивление местного населения и ужасающе холодная русская зима. Все это давало пищу для размышлений, не всегда оптимистичных. Швед Нисбет Байн описал в 1895 году зимние холода 1708 года, сыгравшие роковую роль для армии Карла XII, когда «на бескрайних степных просторах Украины… птицы падали замертво с ветвей деревьев, сраженные морозом, когда замерзало даже вино, да и напитки покрепче обращались в ледяной ком». Беллок описывает погодные условия во время кампании Наполеона 1812 года глазами тех, кому приходилось стоять на посту в мороз:
«Стоя на посту глубокой ночью, эти люди испытывали то, что не шло ни в какое сравнение с выпадавшим на их долю прежде… Европеец просто не представляет себе подобных холодов, надвигавшихся с продуваемых ледяными ветрами азиатских степей… Дыхание замерзало в этом шелестящем от мороза воздухе, дышать можно было лишь сквозь закрывавшую рот повязку из теплой ткани».
Многие из офицеров, сражавшихся в России в период Первой мировой войны, а теперь командовавшие крупными соединениями, имели все основания подивиться стойкости и выносливости русского солдата.
Но те, на кого возлагалось планирование данной операции, были твердо убеждены, что все эти сложности вполне преодолимы техническими и идеологическими средствами. Положенные в основу плана «Барбаросса» расистские концепции нацистов в конечном итоге вели к просчетам в подготовке. И степень потенциального сопротивления населения России, и ее экономический потенциал, и боеспособность Красной Армии – все рассматривалось сквозь призму гитлеровской догмы о «расовой неполноценности славян». Все втискивалось в прокрустово ложе утверждения Гитлера, что, мол, стоит лишь «поддать, как следует, и режим разлетится, словно карточный домик». «Русский человек – неполноценен, – писал Гальдер на совещании у Гитлера 5 декабря 1940 года. – Армия не имеет настоящих командиров». И непродолжительная кампания, «блицкриг», наверняка станет успешной. «Если по такой армии нанести мощный удар, ее разгром неминуем», – предвещал он.
Первоначально Гитлер принимал Красную Армию всерьез, однако после ужасных потерь в советско-финской войне в 1939 год его отношение к ней круто изменилось. Советские потери объяснялись, прежде всего, внутренними причинами и, в первую очередь, сталинскими чистками предыдущих лет, которые нанесли невосполнимый урон офицерскому корпусу. Разведка указывала на отсутствие в Красной Армии опытных командных кадров. Германский военный атташе оценивал советский генералитет как «никуда не годный» и отмечал, что, «если сравнивать его с 1933 годом, России потребуется самое малое 20 лет, чтобы выйти на прежний уровень». Более того, так называемый «освободительный поход» Красной Армии в Западную Белоруссию и Западную Украину во время польской кампании вермахта еще больше уронил авторитет советской военной машины. Молодой унтер-офицер, артиллерист, принимавший участие в «прощальном параде» в Бресте 22 сентября 1939 года, прокомментировал проход советских моторизованных частей перед Гудерианом и русским генералом[6] такой репликой:
«Советы выглядели убого. И автомобили, и танки допотопные, должен признаться, все это не больше, чем отживший свой век хлам».
Таким образом, планирование операции «Барбаросса» свелось к чисто оперативному аспекту, а вопрос о том, как организовать снабжение войск, наступающих по трем расходящимся направлениям, остался за скобками. Генерал-лейтенант Паулюс, начиная с сентября 1940 года, также участвовал в разработке плана. Предполагалось, что Советы попытаются удержаться вдоль линии Днепр – Березина – Полоцк и в прибалтийских республиках – севернее Риги. Немецкое командование сформировало три группы армий: одну на юге и две севернее Припятских болот. Однако желание немецких генштабистов окружить и уничтожить Красную Армию в западной части России, не дав ей отступить, вступило в противоречие со стремлением Гитлера обеспечить «жизненное пространство» для арийской расы. В полном соответствии со своими теориями фюрер потребовал первым делом овладеть Украиной с ее богатыми сельскохозяйственными ресурсами, а также промышленным районом Донбасса, а далее обеспечить доступ к нефтяным месторождениям Кавказа. Главнокомандующий силами вермахта фон Браухич и начальник Генерального штаба Гальдер, в отличие от него, руководствовались чисто оперативными соображениями – разгромить Красную Армию, а уж потом извлекать экономическую выгоду.
Группе армий «Центр» в составе примерно 51 дивизии под командованием генерал-фельдмаршала фон Бока отводилась главная роль. Будучи самой мощной из двух армейских группировок, сосредоточенных севернее Припятских болот, она должна была окружить неприятеля в верховьях Днепра и Двины в районе Минска, лишив его возможности отхода в восточном направлении. Кроме крупных сил пехоты, группа армий «Центр» располагала и мощным кулаком мобильных частей: девять танковых, шесть моторизованных дивизий, одна кавалерийская, входивших в состав 3-й и 2-й танковых групп под командованием генералов Гота и Гудериана соответственно. Группе армий «Север», куда менее многочисленной (26 дивизий), под командованием генерал-фельдмаршала фон Лееба ставилась задача нанести удар в направлении Ленинграда и, соединившись с финскими частями, разгромить силы русских в районе Балтийского моря. Танковые удары осуществлялись тремя танковыми и двумя моторизованными дивизиями, входившими в состав 4-й танковой группы под командованием генерала Гёпнера. Группа армий «Юг» насчитывала 40 дивизий, и командовал ею генерал-фельдмаршал фон Рундштедт. При поддержке 14 румынских дивизий и венгерского корпуса этой группе предстояло наносить удар из Польши во взаимодействии с пятью танковыми и двумя моторизованными дивизиями 1 – й танковой группы под командованием генерала фон Клейста. Ее целью было окружить неприятельские силы восточнее Киева. Примерно 22 дивизии, включая две танковых, находились в резерве. Кулак из трех групп армий, несмотря на добавленные к ним мобильные танковые группировки, состоял, главным образом, из пехотных соединений. Именно бронированному кулаку предстояло задавать темп наступления, в противном случае войска передвигались бы по территории России со скоростью армии Наполеона 130 лет назад.
Из плана видно, что в нем не уделялось должного внимания материально-техническому снабжению войск. Возобладала точка зрения Гитлера об упадке «еврейско-большевистской» системы, что, в свою очередь, привело к абсолютно неверным обобщениям относительно уязвимости и слабости СССР. К ноябрю 1940 года специалисты по войсковому снабжению исходили из возможности бесперебойного войскового подвоза в 600 км от исходных рубежей. Специалисты же по вопросам оперативного планирования ставили задачи достичь целей, расположенных в 1750 км от исходных рубежей, причем на всю кампанию отводилось от 6 до 17 недель. И те, кто планировал операцию, и Гитлер исходили из показателей, достигнутых в ходе кампаний в Польше, Нидерландах и Франции. Немецкий солдат представлялся им способным на все, и в принципе это было не так уж и далеко от истины. Ошибкой было отсутствие обобщенного практического опыта ведения боевых действий такого масштаба. Тем не менее в узком кругу Гитлер уверенно заявил: «Когда план «Барбаросса» будет введен в действие, мир затаит дыхание».
«В 14 часов рота выстроилась. Лейтенант Хельмштедт, командир роты, с мрачным видом появился перед нами. Он зачитал приказ фюрера вермахту, – теперь нам стала понятна цель нашего пребывания здесь и всей тайной подготовки последних недель».
Унтер-офицер Гельмут Колаковски, еще один пехотинец, узнал обо всем примерно таким же образом.
«Поздним вечером наш взвод собрали в сараях и объявили: «Завтра нам предстоит вступить в битву с мировым большевизмом». Лично я был просто поражен, это было как снег на голову, а как же пакт о ненападении между Германией и Россией? Я все время вспоминал тот выпуск «Дойче вохеншау», который видел дома и в котором сообщалось о заключенном договоре. Я не мог и представить, как это мы пойдем войной на Советский Союз».
Как и предполагалось, приказ фюрера вызвал удивление и недоумение рядового состава. «Можно сказать, мы были огорошены услышанным, – признавался Лотар Фромм, офицер-корректировщик. – Мы все, я подчеркиваю это, были изумлены и никак не готовы к подобному». Зигфрид Лауэрвассер, прикомандированный к люфтваффе и следовавший к месту назначения поездом, тот вообще ни о чем не подозревал. «Нам никто не сообщил, куда и зачем мы едем, – заявил он и рассказал, как пытался сориентироваться по местности, глядя из окна вагона. – Подъехали к какой-то станции, название было написано по-польски». В ту же ночь они прибыли на место, где их разместили в только что сооруженных бараках на 100 человек. Один из офицеров показал им, где разместиться. Как только Лауэрвассер вместе со своими товарищами собрались, офицер, по-видимому, уже не в состоянии молчать, признался им:
В этой связи всякие мотивы нападения Германии на СССР, несмотря на явные признаки возможности такого развития событий, представлялись абсурдными. Шарф горестно признает: «Я, значит, проспорю тогда одному безвестному советскому лейтенанту бутылку шампанского. Я еще доказывал ему, что мы никогда не нападем на СССР».
Министр иностранных дел СССР Молотов в середине ноября 1940 года нанес официальный визит в Берлин. Это событие с большой помпой освещалось в германских средствах массовой информации и, в частности, заняло солидное место в выпусках еженедельной хроники «Дойче вохеншау». Простые немцы, знай они, как обстоят дела в действительности, наверняка призадумались бы. За месяц до визита Молотова в Германию планирование предстоящей операции «Отто» (лишь позже ей было присвоено другое кодовое название – «Барбаросса») осуществлялось полным ходом. Гальдер патетически заметил, что, дескать, расчеты России на войну Германии с Англией «явно не оправдаются».
«Мы уже на русской границе – 40 дивизий. Позже будем иметь там 100 дивизий. Россия наткнется на гранитную стену. Однако невероятно, чтобы Россия сама начала с нами конфликт».
«В России управляют разумные люди», – начертал Гальдер комментарий по поводу прогнозов Гитлера о возможном сопротивлении русских в ходе войны. Молотов был не знающим жалости, прожженным дипломатом масштаба Бисмарка. Поэтому когда Румыния и Венгрия присоединились к странам «оси», это заставило Молотова поверить в то, что Германия нарушает дух договора августа 1939 года. Заверения в том, что трехстороннее соглашение (Германия – Италия – Япония) направлено против США и Англии и ничуть не затрагивает интересов России, не убедили советское руководство. Поэтому, в полном противоречии с тем, что говорилось в средствах массовой информации, но вовсе не удивительно для тех, кто наблюдал переговорный процесс вблизи, визит Молотова едва не похоронил германо-советские отношения. Пауль Шмидт, личный переводчик Гитлера, так описывает этот пронизанный едким сарказмом диалог Молотова с Гитлером, который, естественно, не был обнародован. Молотов, по словам Шмидта… «…не церемонился в выражениях и вообще не щадил самолюбие Гитлера. Без тени улыбки на лице, бескомпромиссный, злобно посверкивающий очками, он страшно напомнил мне учителя математики, когда, смерив Гитлера презрительным взглядом, точно тот был его учеником, заявил: «Так как же, наше прошлогоднее соглашение еще в силе?»
10 января 1941 года. Подписи и печати Наркоминдел Молотова и посла Третьего рейха в СССР графа фон Шуленбурга под дополнительным советско-германским соглашением о Литве
Гитлер, кому вдруг показалось, что перевод неадекватен, ответил: «Разумеется, а почему оно должно утратить силу?» На что Молотов ответил: «Да потому что я задал этот вопрос в связи с финнами. Вы ведь очень дружите с финнами. Приглашаете их к себе в Германию, свои миссии к ним высылаете, а финны, между тем, люди очень опасные. Они подрывают нашу безопасность, и нам предстоит что-то решать по этому поводу».
На что Гитлер, разъярившись, ответил: «Я вас прекрасно понимаю. Вам нужна война с финнами, а вот об этом и речи быть не может. Послушайте, вы меня понимаете? – так вот – это невозможно! В таком случае я окажусь отрезанным от никеля, железа и другого необходимого сырья».
Шмидт делает заключение: «Это был очень нелегкий диалог, поединок двух тяжеловесов». Как бы это ни воспринималось, это мало напоминало идеологическое противостояние, речь шла исключительно об узконациональных интересах. Обе страны не доверяли друг другу. Гитлер и приглашенные им на обед муссировали вздорные слухи, распространяемые личным врачом Гитлера д-ром Карлом Брандтом о том, что якобы Молотов велел прокипятить посуду, с которой предстояло есть, дабы уберечься от германских бацилл. Тем не менее, как будут восприняты итоги переговоров, очень заботило Гитлера, пусть ради этого ему пришлось пойти даже на фальсификацию их итогов. После встречи Гальдер сделал следующую запись: «Результаты: Конструктивный тон. Россия не хочет разрывать отношений с нами. Это должно повлиять на остальной мир». Еженедельная хроника «Дойче вохеншау» информировала аудиторию так:
«Состоявшиеся в Берлине переговоры прошли в атмосфере взаимного доверия и обнаружили полное взаимопонимание по всем вопросам, представляющим взаимный интерес».
«У фюрера всё под контролем»
Солдаты сосредоточенных на востоке дивизий не могли не почувствовать перемену во взаимоотношениях обеих стран. Один лейтенант писал домой в начале марта:«Знаете, что я отметил? Что сейчас впервые с тех пор, как у нас улучшились отношения с Россией, русские не принимали участия в Лейпцигской ярмарке. Прошлой осенью и летом они были широко представлены и в Лейпциге и в Кёнигсберге на Балтийской ярмарке. И если проследить то, что пишется в нашей прессе по поводу нашего вторжения в Болгарию, можно заметить, что на сей раз Москва не упоминается. Сейчас мы ведем переговоры с Турцией о том, чтобы войти в Сирию, где «томми» сосредоточили свои самые сильные армии. И вы думаете, русские будут сидеть сложа руки? Как бы не так!»
Несмотря на все эти «любопытные признаки», младший офицер пришел к заключению, что «нет смысла ломать надо всем этим голову, главного все равно не избежать. Окончательная победа будет за нами». Другой солдат сделал в том же месяце в своем письме такое признание:
«Один русский генерал в нетрезвом состоянии хвалился, если, мол, с Польшей за 18 дней разделались, то с нами [то есть с Германией] и восьми за глаза хватит. Вот такое приходится сегодня слышать! Все это, конечно, очень интересно, но мы не так уж много и знаем о России (что касается территории, армии, казарм, аэродромов и так далее), о Польше, Голландии, Бельгии, Франции, а теперь – и об Англии мы знали куда больше. Но – как бы то ни было – унывать не стоит – у фюрера все под контролем».
Естественно, подобные высказывания – результат размышлений рядового состава. Вся сеть коммуникаций все сильнее растягивалась в восточном направлении. «Барбаросса», такое кодовое название имел план вторжения в Россию, разрабатывался с воистину тевтонской обстоятельностью. К 14 марта на восток уже были отправлены 2500 грузовых поездов первого эшелона войск. Развертывание войск продолжалось: в период с 8 апреля по 20 мая 1941 года из Германии и Западной Европы на восток было переброшено в общей сложности 17 дивизий, включая их штабы. В течение следующей декады прибыли еще девять дивизий. С 3 по 23 июня из южной и юго-западной Германии прибыли еще 12 танковых и 12 мотопехотных дивизий. Таким образом, общее число сосредоточенных у границ с СССР дивизий достигло 120. «Впечатляет бесконечность пространства, где будут наступать наши войска», – писал Гальдер 9 июня 1941 года. Офицер танковых войск гауптман Александр Штальберг вспоминает:
«В июне поступил приказ, ясно дававший понять, чего нам следует ожидать… Каждый солдат, от простого рядового до командира соединения, должен был освоить русский алфавит. Каждый обязан был уметь читать надписи на картах и дорожных указателях на русском языке. Это, разумеется, говорило само за себя, но разве не подписывали Гитлер со Сталиным пакт о ненападении два года тому назад? Разве не Гитлер лично принимал Молотова в ноябре месяце прошлого года в Берлине, чтобы обсудить с ним – как стало известно впоследствии – вопрос о расчленении Британской империи?»
Лейтенант Ф.-В. Кристианс был твердо убежден, что предстоящая миссия связана с намерением Германии защитить нефтеносные районы Баку от вероятного вторжения англичан. Поскольку между двумя странами существовал пакт о ненападении, то лейтенант не сомневался, что они беспрепятственно проследуют по территории «дружественной страны», и старательно уложил в чемодан свою летнюю форму и кавалерийскую саблю. «Ходили слухи о том, что нам, дескать, предстоит через территорию России передислоцироваться в Пакистан», – так считал Эдуард Янке, стрелок-мотоциклист из 2-й дивизии СС «Дас рейх». Впрочем, никто ничего не мог сказать с определенностью.
«Вроде бы Россия попросила у Германии помощи, но все это были лишь слухи, никто толком в это не верил. Мы поинтересовались у нашего командира взвода: «Так все же, куда теперь?» – «Понятия не имею», – ответил тот».
«Куда мы собрались? – поинтересовался Гётц из танкового разведвзвода. – Уж, не в Турцию ли? Или в Африку?» Ответов на эти вопросы не последовало. Колонны грузовиков тянулись на восток. «Нам ничего не было известно о том, когда выступать», – объяснял он. Вот позади уже остался Берлин, а их гнали дальше. Более-менее что-то начало проясняться только в Восточной Пруссии. 12-я танковая дивизия начала сосредоточение в лесном массиве близ Сувалок. «Чем ближе к русской границе, тем выше была плотность войск. Никогда прежде мне не доводилось видеть столько техники», – вспоминает бывший солдат этой дивизии Штальберг. Все понемногу стали понимать, в чем дело. Полк Тернера Хельзмана «располагался в 70–80 км западнее Варшавы. Там мы простояли около месяца, и все это время проводились интенсивные учения», – добавил он. «До этого нам раздали карманного формата словари – хоть немного подучиться русскому. Но я так его толком и не освоил, – признался Хельзман, – разве что «Руки вверх!»
В сосредоточенных вдоль всей советско-германской границы войсках росла уверенность в скором начале новой кампании. «Здесь столько войск, – писал домой один ефрейтор еще в апреле месяце, – которых пригнали сюда, как и нас, и число их с каждым днем растет». Другой солдат утверждает: «Здесь не соскучишься – все дороги забиты военными транспортами. Что же все-таки ждет нас в ближайшие дни?» Судя по всему, солдат явно не в восторге от предстоящего, это явствует из тона его послания:
«Неужели еще одна война, вторая по счету за этот год? Я уже сыт ею по горло и предпочел бы заняться чем-нибудь поинтереснее, чем еще год таскать эту форму».
Планирование операции «Барбаросса» происходило выборочно, со строгим соблюдением принципа необходимого знания[3].
Гитлер объявил о своем намерении напасть на Советский Союз 31 июля 1940 года, тогда и началась подготовка плана вторжения. Майор Карл Вильгельм Тило, молодой офицер-штабист, сотрудник оперативного отдела штаба ОКХ, записал в своем дневнике 21 сентября 1940 года в Фонтенбло, где тогда размещался штаб:
«Согласно распоряжению фюрера над территорией России надлежит провести аэрофотосъемку на глубину до 300 км в рамках подготовки вторжения. Мне в составе миссии военного атташе в Москве предстоит проработать задачи воздушной разведки и маршруты полетов разведывательных самолетов на трех направлениях наступления».
Через 11 дней Тило записал, что, по утверждениям военного атташе Германии, посетившего осенние маневры Красной Армии, «там все ждут начала советско-германской войны в 1941 году и считают, что после того, как будет сокрушена Англия, настанет черед России». Согласно утверждению генерала Блюментритта, начальника штаба 4-й армии, ни командующий армией – генерал-фельдмаршал фон Клюге, – ни его штаб до самого января месяца 1941 года не располагали информацией, указывавшей на скорое начало войны с Советским Союзом. Тем временем планирование продолжалось лихорадочными темпами до самого начала войны 22 июня 1941 года. Гальдер в январе того же 1941 года в двух словах сформулировал задачу предстоящей кампании:
«А. Использовать все имеющиеся соединения (тогда, 29 января, он считал необходимым иметь 144 дивизии)[4].
Зима 1941 года в Европе была очень снежной
Б. Разгромить Россию в ходе быстротечной военной кампании».
Он изложил главные отличительные черты и основные требования к этой кампании. Расстояние до Днепра, который намечался в качестве рубежа, на который требовалось выйти в первую очередь, – примерно равно расстоянию от Люксембурга до устья Луары. «Быстрота. Никаких задержек!» – отметил Гальдер. Важная роль отводилась транспорту и его организации, причем автотранспорту, а не железнодорожному. По оценкам немецкого военачальника, на тот период была достигнута «высокая степень моторизации» (по сравнению с 1940 годом); кроме того, Гальдер предусматривал создание еще 33 моторизованных соединений[5].
В течение весны 1941 года на восток перебрасывались все новые и новые дивизии, подготовка стала еще более напряженной по мере того, как в районы стратегического развертывания войск поэтапно стали направляться и штабы соединений, хоть пока и не в полном составе. «Эти месяцы отличались неспокойной атмосферой», – комментировал генерал Блюментритт. Многим из офицеров высшего командования выпало участвовать в боевых действиях на территории России в период Первой мировой войны тогда еще на младших командных должностях. «Так что мы в общих чертах представляли себе, что нас ожидает», – добавил он.
«И среди офицеров штаба, и среди командного состава дивизий росло чувство неуверенности. С другой стороны, долг требовал от них вдумчивой и упорядоченной работы. С прилавков магазинов вскоре исчезли все книги, так или иначе связанные с Россией».
Сохранились наглядные свидетельства тщательной и кропотливой работы по подготовке плана «Барбаросса». Это оперативная документация и многочисленные карты. Выпускались и доработанные карты-справочники, где указывалось расстояние до Москвы, где были нанесены места дислокации частей Красной Армии, важные промышленные объекты, железнодорожные магистрали, энергообъекты, военные госпитали и местоположение органов административного управления. Информация тактического характера, касающаяся рельефа местности, изотерм января и июля и иных метеорологических данных, была представлена как в форме таблиц, так и карт. Подготовка плана включала и данные фотометрической разведки, фотокарты, в частности, Москвы, с отмеченными на них зданиями, которые надлежало уничтожить в первую очередь. Блюментритт продолжает:
«На самом деле, приходилось изучать и изучать все материалы, связанные с русской кампанией Наполеона в 1812 году. Клюге внимательнейшим образом штудировал описания упомянутой кампании, сделанные генералом де Коленкуром, – в них описывалась специфика боевых действий и особенности жизни в России… мы понимали, что скоро и нам предстоит повторить путь Наполеона».
В истории имеется два впечатляющих примера вторжений в Россию: короля Швеции Карла XII, разбитого в 1709 году под Полтавой, и Наполеона в 1812 году. Последний пример был наиболее ценным, поскольку Бонапарт наступал на Москву тем же путем, каким собирался двигаться и Гитлер, – через Смоленск. Отчеты и воспоминания об этой кампании читались запоем. «Письменный стол Клюге в его ставке в Варшаве был буквально завален публикациями на эту тематику», – вспоминает начальник штаба 4-й армии. Предыдущие вторжения потерпели неудачу вследствие огромного растяжения коммуникаций, недостатка провианта и боеприпасов, вызванного перебоями в войсковом снабжении. К фатальному результату для армий Наполеона и Карла привело также отчаянное сопротивление местного населения и ужасающе холодная русская зима. Все это давало пищу для размышлений, не всегда оптимистичных. Швед Нисбет Байн описал в 1895 году зимние холода 1708 года, сыгравшие роковую роль для армии Карла XII, когда «на бескрайних степных просторах Украины… птицы падали замертво с ветвей деревьев, сраженные морозом, когда замерзало даже вино, да и напитки покрепче обращались в ледяной ком». Беллок описывает погодные условия во время кампании Наполеона 1812 года глазами тех, кому приходилось стоять на посту в мороз:
«Стоя на посту глубокой ночью, эти люди испытывали то, что не шло ни в какое сравнение с выпадавшим на их долю прежде… Европеец просто не представляет себе подобных холодов, надвигавшихся с продуваемых ледяными ветрами азиатских степей… Дыхание замерзало в этом шелестящем от мороза воздухе, дышать можно было лишь сквозь закрывавшую рот повязку из теплой ткани».
Многие из офицеров, сражавшихся в России в период Первой мировой войны, а теперь командовавшие крупными соединениями, имели все основания подивиться стойкости и выносливости русского солдата.
Но те, на кого возлагалось планирование данной операции, были твердо убеждены, что все эти сложности вполне преодолимы техническими и идеологическими средствами. Положенные в основу плана «Барбаросса» расистские концепции нацистов в конечном итоге вели к просчетам в подготовке. И степень потенциального сопротивления населения России, и ее экономический потенциал, и боеспособность Красной Армии – все рассматривалось сквозь призму гитлеровской догмы о «расовой неполноценности славян». Все втискивалось в прокрустово ложе утверждения Гитлера, что, мол, стоит лишь «поддать, как следует, и режим разлетится, словно карточный домик». «Русский человек – неполноценен, – писал Гальдер на совещании у Гитлера 5 декабря 1940 года. – Армия не имеет настоящих командиров». И непродолжительная кампания, «блицкриг», наверняка станет успешной. «Если по такой армии нанести мощный удар, ее разгром неминуем», – предвещал он.
Первоначально Гитлер принимал Красную Армию всерьез, однако после ужасных потерь в советско-финской войне в 1939 год его отношение к ней круто изменилось. Советские потери объяснялись, прежде всего, внутренними причинами и, в первую очередь, сталинскими чистками предыдущих лет, которые нанесли невосполнимый урон офицерскому корпусу. Разведка указывала на отсутствие в Красной Армии опытных командных кадров. Германский военный атташе оценивал советский генералитет как «никуда не годный» и отмечал, что, «если сравнивать его с 1933 годом, России потребуется самое малое 20 лет, чтобы выйти на прежний уровень». Более того, так называемый «освободительный поход» Красной Армии в Западную Белоруссию и Западную Украину во время польской кампании вермахта еще больше уронил авторитет советской военной машины. Молодой унтер-офицер, артиллерист, принимавший участие в «прощальном параде» в Бресте 22 сентября 1939 года, прокомментировал проход советских моторизованных частей перед Гудерианом и русским генералом[6] такой репликой:
«Советы выглядели убого. И автомобили, и танки допотопные, должен признаться, все это не больше, чем отживший свой век хлам».
Таким образом, планирование операции «Барбаросса» свелось к чисто оперативному аспекту, а вопрос о том, как организовать снабжение войск, наступающих по трем расходящимся направлениям, остался за скобками. Генерал-лейтенант Паулюс, начиная с сентября 1940 года, также участвовал в разработке плана. Предполагалось, что Советы попытаются удержаться вдоль линии Днепр – Березина – Полоцк и в прибалтийских республиках – севернее Риги. Немецкое командование сформировало три группы армий: одну на юге и две севернее Припятских болот. Однако желание немецких генштабистов окружить и уничтожить Красную Армию в западной части России, не дав ей отступить, вступило в противоречие со стремлением Гитлера обеспечить «жизненное пространство» для арийской расы. В полном соответствии со своими теориями фюрер потребовал первым делом овладеть Украиной с ее богатыми сельскохозяйственными ресурсами, а также промышленным районом Донбасса, а далее обеспечить доступ к нефтяным месторождениям Кавказа. Главнокомандующий силами вермахта фон Браухич и начальник Генерального штаба Гальдер, в отличие от него, руководствовались чисто оперативными соображениями – разгромить Красную Армию, а уж потом извлекать экономическую выгоду.
Группе армий «Центр» в составе примерно 51 дивизии под командованием генерал-фельдмаршала фон Бока отводилась главная роль. Будучи самой мощной из двух армейских группировок, сосредоточенных севернее Припятских болот, она должна была окружить неприятеля в верховьях Днепра и Двины в районе Минска, лишив его возможности отхода в восточном направлении. Кроме крупных сил пехоты, группа армий «Центр» располагала и мощным кулаком мобильных частей: девять танковых, шесть моторизованных дивизий, одна кавалерийская, входивших в состав 3-й и 2-й танковых групп под командованием генералов Гота и Гудериана соответственно. Группе армий «Север», куда менее многочисленной (26 дивизий), под командованием генерал-фельдмаршала фон Лееба ставилась задача нанести удар в направлении Ленинграда и, соединившись с финскими частями, разгромить силы русских в районе Балтийского моря. Танковые удары осуществлялись тремя танковыми и двумя моторизованными дивизиями, входившими в состав 4-й танковой группы под командованием генерала Гёпнера. Группа армий «Юг» насчитывала 40 дивизий, и командовал ею генерал-фельдмаршал фон Рундштедт. При поддержке 14 румынских дивизий и венгерского корпуса этой группе предстояло наносить удар из Польши во взаимодействии с пятью танковыми и двумя моторизованными дивизиями 1 – й танковой группы под командованием генерала фон Клейста. Ее целью было окружить неприятельские силы восточнее Киева. Примерно 22 дивизии, включая две танковых, находились в резерве. Кулак из трех групп армий, несмотря на добавленные к ним мобильные танковые группировки, состоял, главным образом, из пехотных соединений. Именно бронированному кулаку предстояло задавать темп наступления, в противном случае войска передвигались бы по территории России со скоростью армии Наполеона 130 лет назад.
Из плана видно, что в нем не уделялось должного внимания материально-техническому снабжению войск. Возобладала точка зрения Гитлера об упадке «еврейско-большевистской» системы, что, в свою очередь, привело к абсолютно неверным обобщениям относительно уязвимости и слабости СССР. К ноябрю 1940 года специалисты по войсковому снабжению исходили из возможности бесперебойного войскового подвоза в 600 км от исходных рубежей. Специалисты же по вопросам оперативного планирования ставили задачи достичь целей, расположенных в 1750 км от исходных рубежей, причем на всю кампанию отводилось от 6 до 17 недель. И те, кто планировал операцию, и Гитлер исходили из показателей, достигнутых в ходе кампаний в Польше, Нидерландах и Франции. Немецкий солдат представлялся им способным на все, и в принципе это было не так уж и далеко от истины. Ошибкой было отсутствие обобщенного практического опыта ведения боевых действий такого масштаба. Тем не менее в узком кругу Гитлер уверенно заявил: «Когда план «Барбаросса» будет введен в действие, мир затаит дыхание».
«Завтра нам предстоит вступить в битву с мировым большевизмом»
«Вся подготовка свидетельствовала о скором нападении на Советский Союз, – заявил рядовой пехоты Вальтер Штолль. – Мы с трудом верили в это, но факты говорили сами за себя». И перспектива была не из радужных. «Мы продолжали надеяться, что все это не всерьез», – продолжал он. Ранним утром 21 июня офицеров вызвали на совещание. Обычно это предвещало что-то серьезное. Именно так случилось и на этот раз.«В 14 часов рота выстроилась. Лейтенант Хельмштедт, командир роты, с мрачным видом появился перед нами. Он зачитал приказ фюрера вермахту, – теперь нам стала понятна цель нашего пребывания здесь и всей тайной подготовки последних недель».
Унтер-офицер Гельмут Колаковски, еще один пехотинец, узнал обо всем примерно таким же образом.
«Поздним вечером наш взвод собрали в сараях и объявили: «Завтра нам предстоит вступить в битву с мировым большевизмом». Лично я был просто поражен, это было как снег на голову, а как же пакт о ненападении между Германией и Россией? Я все время вспоминал тот выпуск «Дойче вохеншау», который видел дома и в котором сообщалось о заключенном договоре. Я не мог и представить, как это мы пойдем войной на Советский Союз».
Как и предполагалось, приказ фюрера вызвал удивление и недоумение рядового состава. «Можно сказать, мы были огорошены услышанным, – признавался Лотар Фромм, офицер-корректировщик. – Мы все, я подчеркиваю это, были изумлены и никак не готовы к подобному». Зигфрид Лауэрвассер, прикомандированный к люфтваффе и следовавший к месту назначения поездом, тот вообще ни о чем не подозревал. «Нам никто не сообщил, куда и зачем мы едем, – заявил он и рассказал, как пытался сориентироваться по местности, глядя из окна вагона. – Подъехали к какой-то станции, название было написано по-польски». В ту же ночь они прибыли на место, где их разместили в только что сооруженных бараках на 100 человек. Один из офицеров показал им, где разместиться. Как только Лауэрвассер вместе со своими товарищами собрались, офицер, по-видимому, уже не в состоянии молчать, признался им: