Для тех, кто никогда не ездил на площадке машиниста, думаю, будет небесполезным узнать, что это, по сути, огромный камин. Позади паровозного бойлера есть переборка, в коей расположена дверца, открывающая топку, примерно как в кухонной плите. Выше, по обеим сторонам топки, находятся два окошка, те самые «смотровые» окошки, куда, как утверждает сигнальщик из Грэнтэма, уставились машинист и кочегар эдинбургского почтового. Между этими окошками – ужасающее количество трубок, рычагов, клапанов и кранов, машинист с их помощью управляет паровозом. Разнообразные шкалы и циферблаты сообщают о паровом давлении, состоянии воды и так далее. Все это накрыто металлическим козырьком с маленькими окошечками с обеих сторон, прямо напротив каждого из выходов на площадку.
Сзади к площадке машиниста прилегает угольный тендер. Для удобства паровозной бригады крошечные сиденья для машиниста и кочегара находятся слева и справа от топки. Если вам показалось, что бригада располагает огромным рабочим пространством, то позвольте напомнить, что с тех пор, как мир отказался от старой доброй «широкой колеи», расстояние между колесами железнодорожного состава всего лишь четыре фута и восемь дюймов. Поэтому когда мы собрались вчетвером, на площадке машиниста стало тесновато.
– Ну а теперь мы с вами, Ватсон, должны основательно похудеть, дабы машинист Пруст и его коллега могли беспрепятственно управлять машиной. Я хотел бы встать слева – занять «место машиниста» – так вы его называете, мистер Пруст? – и наблюдать за дорогой с этой стороны, а доктор Ватсон разместится справа. Таким образом мы сможем обозревать всю магистраль и прилегающую местность, не мешая бригаде работать.
Холмс опустил уши своей фуражки и завязал их под подбородком. В тот момент, когда он обматывал лицо шарфом, а я нахлобучивал кепку задом наперед, на манер автомобилиста, раздался грохот подходящего плимутского поезда. Холмс вынул из кармана часы.
– Отлично! – воскликнул он. – Плимутский идет точно по расписанию. Теперь – по местам и по возможности сразу же в путь. Не стоит откладывать в долгий ящик дело Лондонской юго-западной компании! – С этими словами Холмс развернулся и свесился над краем площадки.
Вскоре мы услышали, как плимутский поезд медленно выползает из Тэмпл-Коумба; когда же он затих в отдалении, стрелки перед нами с шумом защелкнулись. Пора было начинать. Машинист Пруст встал к своей сложной системе управления и трижды с силой выпустил пар, четыреста двадцать первый не спеша покатил по направлению к главной магистрали.
Первая часть нашего путешествия была скучна и однообразна. Милю за милей машинист Пруст вел паровоз на одной и той же скорости, а мы с Холмсом вглядывались в темноту, стоя по краям площадки. Как и предсказывал Холмс, стояла ясная ночь, озаренная яркой луной, окрестности и путь впереди хорошо просматривались, но все это время ни там ни тут я не видел ничего, что могло бы привлечь внимание. Мерный стук колес паровоза, сопровождаемый ритмичным шуршанием длинной лопаты кочегара Тэрранта, когда он подбрасывал уголь, стал усыплять, и только холодный воздух в лицо и крошки угольной пыли из трубы паровоза мешали мне забыться.
Мы уже проехали большую часть пути, и я начал было подумывать о теплой постели в Солсбери, как вдруг что-то неуловимо изменилось: я не сразу и осознал, что мы поехали гораздо быстрее. Мне не хотелось ломать над этим голову, видимо, Холмс, решив закончить бесполезные наблюдения, велел Прусту прибавить пару.
Я, впрочем, продолжал смотреть в темноту; мимо проносились фермы, хозяйственные постройки, поля и изгороди, все еще без единого признака чего-либо необычного. Время от времени я прислушивался к стуку колес и вскоре окончательно уверился, что мы едем еще быстрее; затем я повернулся лицом к кабине, чтобы спросить, почему мы так спешим.
К своему ужасу, я тут же увидел, что кочегар Тэррант крепко спит на маленьком сиденье у меня за спиной. Он повалился вперед, с закрытыми глазами, и единственным, что удерживало его от падения, была лопата, которую он все еще сжимал в руках. На другой стороне площадки на своем сиденье развалился машинист Пруст, руки его свесились по бокам, на лице застыло выражение дурацкого веселья. Холмс, согнувшись, продолжал наблюдение с другой стороны площадки.
Признаюсь, мне стало страшно до крайности. Скорость паровоза была шестьдесят миль в час, если не больше, и наши с Холмсом жизни теперь полностью зависели от действий бригады, которая, похоже, была безнадежно пьяна.
– Холмс! – воскликнул я, перекрывая грохот паровоза. – Холмс! Мы в опасности!
Он обернулся и тут же оценил ситуацию. Схватив машиниста Пруста под мышки, он оттащил его к тендеру и оставил валяться на куче угля, а я в это время изо всех сил старался последовать его примеру, пытаясь совладать с ватным телом кочегара.
Когда мы убрали их с дороги, Холмс занял место у топки, с трудом удерживая равновесие, ибо пол ходил ходуном.
– Холмс! – вновь закричал я. – Что в конце концов мы можем сделать?
– Спрыгнуть, – откликнулся он, – но это значило бы бросить бригаду на произвол судьбы. Надо остановить паровоз. Ради Бога, найдите ручку гудка у себя над головой и потяните!
Я ухватился за ручку гудка и рванул ее вниз. Перекрывая шум и грохот мчащегося паровоза, ночь расколол пронзительный вой. Крупные капли пота выступили у меня на лице, я смотрел на Холмса, обследующего рычаги и регуляторы, и с ужасом сознавал, что мы сейчас всего лишь в нескольких милях от места назначения. Неужели нам тоже суждено закончить нашу отчаянную гонку в груде разбитого металла на поворотах станции Солсбери?
Холмс шагнул вперед и начал сражаться с одним из рычагов управления на щитке. Я кинулся было помочь, но он резко отстранил меня.
– Гудок, Ватсон! – закричал он. – Не отпускайте ручку!
Одной рукой я цеплялся за край кабины, а другой изо всех сил схватился за ручку гудка. Паровоз теперь так и летел, и залитый лунным светом пейзаж за спиной Холмса сливался в одну сплошную полосу – так велика была наша скорость.
Пот градом катился по моим щекам, в глазах туманилось. Ноги подгибались, и, казалось, я вот-вот рухну на пол. Голова моя, еще минуту назад кристально ясная ввиду такого отчаянного положения, теперь почему-то отяжелела, будто бы со сна, непонятно было, зачем мой друг возится с рычагами. Рука самопроизвольно разжалась, и я повалился на сиденье кочегара.
– Ватсон! – крикнул Холмс. – Гудок! Нажмите гудок! – И я с трудом поднялся, чтобы вновь схватиться за ручку. Теперь, несмотря на чудовищную скорость локомотива, все ощущалось словно издалека. Шум паровоза стал приглушенным, а гудок казался слабым и далеким. Я забыл о нашей ужасающей скорости и близости станции Солсбери; меня охватил приступ какого-то безумного смеха.
Рванув напоследок один из рычагов, Холмс развернул меня к выходу из кабины и так и держал, выставив мою голову наружу за металлическую перегородку, одновременно нажимая на ручку гудка.
Ветер сдувал кепку с моей головы и хлестал так сильно, что поначалу мне никак не удавалось вздохнуть. Постепенно дыхание восстановилось, но я все еще чувствовал слабость и головокружение.
Немного овладев собой, я вырвался из рук Холмса.
– Паровоз, Холмс! – прокричал я, задыхаясь. – Вы не можете остановить его?
Он удержал меня твердым движением руки.
– Слушайте внимательно! – скомандовал он. Я вслушался, и до меня медленно доходило, что темп гонки изменился. Теперь постукивание колес на стыках стало реже, паровоз сбросил скорость. Вскоре мы вернулись к тому постоянному ритму, с которым машинист Пруст выехал из Тэмпл-Коумба.
– Попробуйте дотянуться левой рукой до рычага! – прокричал Холмс. – Нет! Не поворачивайтесь в кабину, просто держите ручку. А я попытаюсь включить тормоз. – И сыщик перешел на другую сторону площадки.
Через несколько минут, когда я, пошатываясь от головокружения, все еще цеплялся за ручку гудка, четыреста двадцать первый затормозил у полустанка неподалеку от западной сигнальной будки Солсбери. Как только локомотив застыл на месте, я скатился с площадки и на нетвердых ногах стремглав бросился к насыпи.
7
8
Сзади к площадке машиниста прилегает угольный тендер. Для удобства паровозной бригады крошечные сиденья для машиниста и кочегара находятся слева и справа от топки. Если вам показалось, что бригада располагает огромным рабочим пространством, то позвольте напомнить, что с тех пор, как мир отказался от старой доброй «широкой колеи», расстояние между колесами железнодорожного состава всего лишь четыре фута и восемь дюймов. Поэтому когда мы собрались вчетвером, на площадке машиниста стало тесновато.
– Ну а теперь мы с вами, Ватсон, должны основательно похудеть, дабы машинист Пруст и его коллега могли беспрепятственно управлять машиной. Я хотел бы встать слева – занять «место машиниста» – так вы его называете, мистер Пруст? – и наблюдать за дорогой с этой стороны, а доктор Ватсон разместится справа. Таким образом мы сможем обозревать всю магистраль и прилегающую местность, не мешая бригаде работать.
Холмс опустил уши своей фуражки и завязал их под подбородком. В тот момент, когда он обматывал лицо шарфом, а я нахлобучивал кепку задом наперед, на манер автомобилиста, раздался грохот подходящего плимутского поезда. Холмс вынул из кармана часы.
– Отлично! – воскликнул он. – Плимутский идет точно по расписанию. Теперь – по местам и по возможности сразу же в путь. Не стоит откладывать в долгий ящик дело Лондонской юго-западной компании! – С этими словами Холмс развернулся и свесился над краем площадки.
Вскоре мы услышали, как плимутский поезд медленно выползает из Тэмпл-Коумба; когда же он затих в отдалении, стрелки перед нами с шумом защелкнулись. Пора было начинать. Машинист Пруст встал к своей сложной системе управления и трижды с силой выпустил пар, четыреста двадцать первый не спеша покатил по направлению к главной магистрали.
Первая часть нашего путешествия была скучна и однообразна. Милю за милей машинист Пруст вел паровоз на одной и той же скорости, а мы с Холмсом вглядывались в темноту, стоя по краям площадки. Как и предсказывал Холмс, стояла ясная ночь, озаренная яркой луной, окрестности и путь впереди хорошо просматривались, но все это время ни там ни тут я не видел ничего, что могло бы привлечь внимание. Мерный стук колес паровоза, сопровождаемый ритмичным шуршанием длинной лопаты кочегара Тэрранта, когда он подбрасывал уголь, стал усыплять, и только холодный воздух в лицо и крошки угольной пыли из трубы паровоза мешали мне забыться.
Мы уже проехали большую часть пути, и я начал было подумывать о теплой постели в Солсбери, как вдруг что-то неуловимо изменилось: я не сразу и осознал, что мы поехали гораздо быстрее. Мне не хотелось ломать над этим голову, видимо, Холмс, решив закончить бесполезные наблюдения, велел Прусту прибавить пару.
Я, впрочем, продолжал смотреть в темноту; мимо проносились фермы, хозяйственные постройки, поля и изгороди, все еще без единого признака чего-либо необычного. Время от времени я прислушивался к стуку колес и вскоре окончательно уверился, что мы едем еще быстрее; затем я повернулся лицом к кабине, чтобы спросить, почему мы так спешим.
К своему ужасу, я тут же увидел, что кочегар Тэррант крепко спит на маленьком сиденье у меня за спиной. Он повалился вперед, с закрытыми глазами, и единственным, что удерживало его от падения, была лопата, которую он все еще сжимал в руках. На другой стороне площадки на своем сиденье развалился машинист Пруст, руки его свесились по бокам, на лице застыло выражение дурацкого веселья. Холмс, согнувшись, продолжал наблюдение с другой стороны площадки.
Признаюсь, мне стало страшно до крайности. Скорость паровоза была шестьдесят миль в час, если не больше, и наши с Холмсом жизни теперь полностью зависели от действий бригады, которая, похоже, была безнадежно пьяна.
– Холмс! – воскликнул я, перекрывая грохот паровоза. – Холмс! Мы в опасности!
Он обернулся и тут же оценил ситуацию. Схватив машиниста Пруста под мышки, он оттащил его к тендеру и оставил валяться на куче угля, а я в это время изо всех сил старался последовать его примеру, пытаясь совладать с ватным телом кочегара.
Когда мы убрали их с дороги, Холмс занял место у топки, с трудом удерживая равновесие, ибо пол ходил ходуном.
– Холмс! – вновь закричал я. – Что в конце концов мы можем сделать?
– Спрыгнуть, – откликнулся он, – но это значило бы бросить бригаду на произвол судьбы. Надо остановить паровоз. Ради Бога, найдите ручку гудка у себя над головой и потяните!
Я ухватился за ручку гудка и рванул ее вниз. Перекрывая шум и грохот мчащегося паровоза, ночь расколол пронзительный вой. Крупные капли пота выступили у меня на лице, я смотрел на Холмса, обследующего рычаги и регуляторы, и с ужасом сознавал, что мы сейчас всего лишь в нескольких милях от места назначения. Неужели нам тоже суждено закончить нашу отчаянную гонку в груде разбитого металла на поворотах станции Солсбери?
Холмс шагнул вперед и начал сражаться с одним из рычагов управления на щитке. Я кинулся было помочь, но он резко отстранил меня.
– Гудок, Ватсон! – закричал он. – Не отпускайте ручку!
Одной рукой я цеплялся за край кабины, а другой изо всех сил схватился за ручку гудка. Паровоз теперь так и летел, и залитый лунным светом пейзаж за спиной Холмса сливался в одну сплошную полосу – так велика была наша скорость.
Пот градом катился по моим щекам, в глазах туманилось. Ноги подгибались, и, казалось, я вот-вот рухну на пол. Голова моя, еще минуту назад кристально ясная ввиду такого отчаянного положения, теперь почему-то отяжелела, будто бы со сна, непонятно было, зачем мой друг возится с рычагами. Рука самопроизвольно разжалась, и я повалился на сиденье кочегара.
– Ватсон! – крикнул Холмс. – Гудок! Нажмите гудок! – И я с трудом поднялся, чтобы вновь схватиться за ручку. Теперь, несмотря на чудовищную скорость локомотива, все ощущалось словно издалека. Шум паровоза стал приглушенным, а гудок казался слабым и далеким. Я забыл о нашей ужасающей скорости и близости станции Солсбери; меня охватил приступ какого-то безумного смеха.
Рванув напоследок один из рычагов, Холмс развернул меня к выходу из кабины и так и держал, выставив мою голову наружу за металлическую перегородку, одновременно нажимая на ручку гудка.
Ветер сдувал кепку с моей головы и хлестал так сильно, что поначалу мне никак не удавалось вздохнуть. Постепенно дыхание восстановилось, но я все еще чувствовал слабость и головокружение.
Немного овладев собой, я вырвался из рук Холмса.
– Паровоз, Холмс! – прокричал я, задыхаясь. – Вы не можете остановить его?
Он удержал меня твердым движением руки.
– Слушайте внимательно! – скомандовал он. Я вслушался, и до меня медленно доходило, что темп гонки изменился. Теперь постукивание колес на стыках стало реже, паровоз сбросил скорость. Вскоре мы вернулись к тому постоянному ритму, с которым машинист Пруст выехал из Тэмпл-Коумба.
– Попробуйте дотянуться левой рукой до рычага! – прокричал Холмс. – Нет! Не поворачивайтесь в кабину, просто держите ручку. А я попытаюсь включить тормоз. – И сыщик перешел на другую сторону площадки.
Через несколько минут, когда я, пошатываясь от головокружения, все еще цеплялся за ручку гудка, четыреста двадцать первый затормозил у полустанка неподалеку от западной сигнальной будки Солсбери. Как только локомотив застыл на месте, я скатился с площадки и на нетвердых ногах стремглав бросился к насыпи.
7
ИЗОБРЕТЕНИЕ МАНЬЯКА
Придя в себя, я обнаружил рядом Шерлока Холмса.
– Ватсон, дружище, с вами все в порядке? – участливо спросил он.
Я кивнул и глубоко вдохнул чистый ночной воздух.
– Теперь мне намного лучше, Холмс. Давайте займемся этими беднягами из тендера.
С помощью сигнальщика Холмс спустил на землю машиниста Пруста и кочегара. Усадив их поудобнее, он взял у сигнальщика фонарик и стал пристально изучать лица членов паровозной бригады. Они, казалось, находились в шоке или трансе, и только свежий воздух и свет фонарика постепенно привели их в норму.
Холмс выпрямился и протянул фонарик мне.
– Если вы в силах, Ватсон, будьте добры, засвидетельствуйте, что эти люди не пьяны, а затем дайте медицинское заключение об их состоянии.
Я склонился над ними и принялся осматривать. Туман в глазах слегка рассеялся, но мне все еще с трудом удавалось фокусировать зрение в слепящем свете фонарика. Лица людей смутно вырисовывались в темноте, пятна сажи на щеках были прорезаны белыми полосками там, где пот когда-то катил градом. Зрачки были сужены, дыхание казалось замедленным. С помощью Холмса я измерил пульс; он оказался очень частым и неровным, и у того, и у другого.
– Ну как, Ватсон? – поинтересовался Холмс.
– Просто невероятно, Холмс! Эти люди, безусловно, трезвые – от них не пахнет спиртным, но налицо все симптомы отравления. Не понимаю, каким образом, но по всем признакам они приняли одну из форм опиатов!
– Тогда ваше мнение совпадает с моим, Ватсон. А вот и народ со станции подоспел! Полагаю, следует перевезти машиниста с кочегаром туда, где о них позаботятся.
Приблизились какие-то темные фигуры – это по железнодорожным путям со станции Солсбери пришли станционные служители, некоторые из них с фонариками. Пока Холмс раздавал указания, я сел на насыпь рядом с путями; головокружение и тяжесть вернулись вновь. Я не помню почти ничего из той ночи, кроме того, что ковылял вдоль железнодорожного полотна, поддерживаемый Холмсом, а потом трясся в кебе, который, видимо, доставил нас в гостиницу.
Мое пробуждение следующим утром было не самым приятным. Открыть глаза, даже в приглушенном свете занавешенной комнаты, удалось с трудом, а когда, оглядевшись, я обнаружил себя в совершенно незнакомой спальне, мысли мои окончательно спутались. Язык присох к глотке, и даже в лежачем положении ощущалась слабость в руках и ногах. Сообразив по меблировке, что это гостиница, я схватился за шнурок колокольчика. Тотчас же в дверь постучали.
И без всяких приглашений в комнату вошел Холмс с чашкой кофе на подносе.
– О Ватсон! – воскликнул он. – Позвольте пожелать вам доброго утра!
Я еле-еле собрался с силами, чтобы ответить:
– Холмс, где, ради Бога, мы находимся?
– Вы уже забыли события прошлой ночи, Ватсон? Мы в «Герцоге Кларенсском», старой респектабельной гостинице в Солсбери, куда вас доставили после приключений на площадке машиниста.
На меня нахлынули воспоминания, вызывая невольную дрожь. Я наконец дотянулся до чашки, и глоток крепкого сладкого кофе тотчас освежил мою память.
– Вы в состоянии спуститься к завтраку? – спросил Холмс. – Стол уже накрыт в гостиной по соседству, и, если это вас не обременит, я бы хотел пригласить Рэдли составить нам компанию. Вы оба имеете право на некоторые разъяснения по поводу прошлой ночи, а бедняга Рэдли, по словам слуги, дожидается в гостиной на первом этаже с тех самых пор, как только открылись двери отеля.
Несмотря на слабость, мне очень хотелось услышать, к каким выводам пришел мой друг.
– Через пятнадцать минут, Холмс, я присоединюсь к вам с Рэдли.
Сказалась старая привычка к «кочевой» жизни: не прошло и пятнадцати минут, как я вошел в гостиную. Рэдли при моем появлении озабоченно вскочил:
– Доктор Ватсон! Как вы себя чувствуете?
– Теперь я способен передвигаться и разговаривать, что, мне кажется, является улучшением по сравнению с прошлой ночью. А как бригада?
– Я был в больнице сегодня утром. Оба пришли в сознание, но ни один не может объяснить, что на них нашло прошлой ночью на площадке. Доктора предписывают им полный покой до окончательного выздоровления.
Холмс предложил нам кофе, а когда мы уселись, начал свой рассказ:
– Я уже говорил вам, мистер Рэдли, в Тэмпл-Коумбе, что сделал определенные открытия. На той стадии я обнаружил, что леди по имени Эйлин Нигл была на борту «Нью-Йорка» и сошла на берег в Плимуте. Плимутский поезд следовал до Ватерлоо, а из некоего источника нам известно, что срочное дело, которое можно охарактеризовать как «государственное», у нее было в Лондоне. Списки погибших и уцелевших в катастрофе, предоставленные компанией, показывают, что ее, по всей видимости, в поезде не было. Место этой леди, вероятно, занял некий Джонатан Я. Сэмуэль, имя которого почти наверняка было настоящим, но по единственному названному им адресу – в отеле – ваши агенты его не нашли.
– А разве эти двое имеют какое-то отношение к крушению?
– Весьма вероятно, что никакого, хотя я уверен в обратном. Однако этот инцидент относится к разряду так называемых «государственных дел», поэтому сейчас я не имею возможности в деталях изложить вам мои подозрения. Тем не менее довольно точно можно обрисовать, как произошла трагедия, при условии, что эта информация останется между нами до тех самых пор, пока я не сочту нужным ее обнародовать.
Рэдли заметно напрягся.
– Мистер Холмс, – произнес он, – мне кажется, вы требуете слишком. Я уже говорил, как важно разрешение этой загадки для меня и моих компаньонов. Как вы можете просить меня держать в секрете ваши открытия?
– Мистер Рэдли, то, что я обнаружил, не оставляет на Лондонской юго-западной компании ни грана вины. Но в этом деле, по всей видимости, затронуты национальные интересы. До тех пор пока я не избавлюсь от всяческих сомнений на сей счет, мне придется просить вас хранить молчание, даже для ваших коллег.
– В таком случае, мистер Холмс, мне придется смириться.
– Спасибо, – кивнул Холмс. – Итак, господа, надеюсь вы помните, что я еще в самом начале утверждал, что не являюсь экспертом в железнодорожных делах. Как выяснилось из криминальных хроник, случаев умышленного столкновения поездов в Британии не было, весьма сомнительно также, чтобы сие могло случиться дважды в течение трех месяцев. Тем не менее показания сигнальщика Дэя в Грэнтэме и странная история с гудками навели меня на мысль о том, что могло случиться, чтобы крушение было результатом преступления.
– И все подтвердилось? – не выдержал Рэдли, но Холмс не обратил внимания на его вопрос.
– Прошлой ночью я поставил эксперимент в надежде, что обнаружу какую-либо более очевидную причину. В результате же случайно эксперимент выявил не только тот факт, что плимутский поезд умышленно пустили под откос, но и способ, каким это было сделано.
– И как же?! – хором спросили мы с Рэдли.
– Посредством хитроумного изобретения маньяка – вот этого! – воскликнул Холмс и вытащил из кармана конверт. Открыв его, он вытряхнул оттуда несколько комочков темно-коричневого смолистого вещества.
Мы с Рэдли пристально разглядывали темные кусочки, а Холмс тем временем продолжал:
– Когда поезд покидал Тэмпл-Коумб 30 июня, его вели трезвые, здоровые и опытные люди. Но прежде чем он достиг Солсбери, с ними случилось что-то такое, в результате чего они превратились в сомнамбул. Оба не заметили, что подъезжают к Солсбери, или не смогли правильно отреагировать на то, что заметили. Однако не могли же они оба заснуть? Кроме того, нам достоверно известно, что по крайней мере один из них бодрствовал до самого конца, до ужасной развязки этой коллизии.
– Откуда же мы это знаем? – осведомился я.
– Гудок, Ватсон! Когда они на всех парах ворвались в Солсбери, или Роббинс или Гэдд потянул ручку гудка – последняя попытка предупредить тех, кто впереди. Другими словами, между Тэмпл-Коумбом и Солсбери с ними что-то случилось, и они уже не осознавали, что происходит. Правда, один из них все-таки сообразил, что катастрофы не избежать, и послал последнее предупреждение.
– В таком случае, они находились под воздействием наркотиков! – воскликнул я, глядя на комочки перед моими глазами и вспоминая собственные переживания прошлой ночи.
– Гениально, Ватсон! Да, машинист Роббинс и кочегар Гэдд были приведены в состояние полнейшего отупения мощными опиатами.
– Как же их подсунули?! – удивился Рэдли. – Ведь если бы вместе с пищей или водой, вряд ли удалось бы так точно рассчитать время?
– Этого вещества и не было ни в пище, ни в питье, впрочем, не было и необходимости, строго выдерживать временной интервал точно в какой-то момент времени. Намерение маньяка заключалось в том, чтобы плимутский поезд не доехал до Лондона той ночью. Он знал, как вы понимаете, что скорый поезд, управляемый невменяемыми машинистом и кочегаром, неизбежно потерпит крушение где-то по дороге.
– Так каким же образом к ним это попало? – спросил я.
– Я соскоблил эту «грязь» с поверхности топки прошлой ночью. Похоже, пока четыреста двадцать первый стоял в Тэмпл-Коумбе 30 июня, кто-то вымазал дверцу топки краской, перемешанной с неким смолистым опиатом. Паровоз набирал скорость на пути от Тэмпл-Коумба к Солсбери, пары этой смеси благодаря тяге просачивались из топки в кабину машиниста, а Роббинс и Гэдд вдыхали их. Как и наша бригада прошлой ночью, они впали в сонную одурь, бросив своего стального коня на произвол судьбы, что и привело его к гибели.
– Кошмар! – ужаснулся Рэдли. – Но почему это повторилось прошлой ночью?
– Потому что наркосмола еще не полностью испарилась и потому что малая скорость локомотива привела к уменьшению тяги и к тому, что ослабленные пары наркотика с большей легкостью концентрировались в кабине. Ни Ватсон, ни я, высунувшись наружу, не подверглись воздействию. Правда, Ватсон, повернувшись, надышался-таки отравленного дыма, я же был защищен шарфом, которым ранее замотал лицо от ветра. Как я уже говорил, господа, прошлой ночью чуть не разыгралась еще одна трагедия, потому что я вопреки самому себе теоретизировал, опережая факты и утверждая, что преступление в этом случае не является объяснением.
– Кто способен на такое, Холмс, и почему? – изумился я.
– Чтобы установить имя преступника, я предлагаю мистеру Рэдли обратиться в местную полицию, дабы выяснить, вместе с хозяйкой нашей гостиницы в Тэмпл-Коумбе, какого числа к ней явился тот астроном. Если это, как я полагаю, произошло 30 июня, то наиболее точное описание этого человека и есть то, что нам нужно. На вопрос «почему» отвечу лишь то, что безумную бойню устроили ради того, чтобы задержать плимутский экспресс. Поскольку доктор Ватсон отдохнул и, похоже, полностью пришел в себя, мы с ним отправимся в Лондон в надежде получить более развернутый ответ.
– Ватсон, дружище, с вами все в порядке? – участливо спросил он.
Я кивнул и глубоко вдохнул чистый ночной воздух.
– Теперь мне намного лучше, Холмс. Давайте займемся этими беднягами из тендера.
С помощью сигнальщика Холмс спустил на землю машиниста Пруста и кочегара. Усадив их поудобнее, он взял у сигнальщика фонарик и стал пристально изучать лица членов паровозной бригады. Они, казалось, находились в шоке или трансе, и только свежий воздух и свет фонарика постепенно привели их в норму.
Холмс выпрямился и протянул фонарик мне.
– Если вы в силах, Ватсон, будьте добры, засвидетельствуйте, что эти люди не пьяны, а затем дайте медицинское заключение об их состоянии.
Я склонился над ними и принялся осматривать. Туман в глазах слегка рассеялся, но мне все еще с трудом удавалось фокусировать зрение в слепящем свете фонарика. Лица людей смутно вырисовывались в темноте, пятна сажи на щеках были прорезаны белыми полосками там, где пот когда-то катил градом. Зрачки были сужены, дыхание казалось замедленным. С помощью Холмса я измерил пульс; он оказался очень частым и неровным, и у того, и у другого.
– Ну как, Ватсон? – поинтересовался Холмс.
– Просто невероятно, Холмс! Эти люди, безусловно, трезвые – от них не пахнет спиртным, но налицо все симптомы отравления. Не понимаю, каким образом, но по всем признакам они приняли одну из форм опиатов!
– Тогда ваше мнение совпадает с моим, Ватсон. А вот и народ со станции подоспел! Полагаю, следует перевезти машиниста с кочегаром туда, где о них позаботятся.
Приблизились какие-то темные фигуры – это по железнодорожным путям со станции Солсбери пришли станционные служители, некоторые из них с фонариками. Пока Холмс раздавал указания, я сел на насыпь рядом с путями; головокружение и тяжесть вернулись вновь. Я не помню почти ничего из той ночи, кроме того, что ковылял вдоль железнодорожного полотна, поддерживаемый Холмсом, а потом трясся в кебе, который, видимо, доставил нас в гостиницу.
Мое пробуждение следующим утром было не самым приятным. Открыть глаза, даже в приглушенном свете занавешенной комнаты, удалось с трудом, а когда, оглядевшись, я обнаружил себя в совершенно незнакомой спальне, мысли мои окончательно спутались. Язык присох к глотке, и даже в лежачем положении ощущалась слабость в руках и ногах. Сообразив по меблировке, что это гостиница, я схватился за шнурок колокольчика. Тотчас же в дверь постучали.
И без всяких приглашений в комнату вошел Холмс с чашкой кофе на подносе.
– О Ватсон! – воскликнул он. – Позвольте пожелать вам доброго утра!
Я еле-еле собрался с силами, чтобы ответить:
– Холмс, где, ради Бога, мы находимся?
– Вы уже забыли события прошлой ночи, Ватсон? Мы в «Герцоге Кларенсском», старой респектабельной гостинице в Солсбери, куда вас доставили после приключений на площадке машиниста.
На меня нахлынули воспоминания, вызывая невольную дрожь. Я наконец дотянулся до чашки, и глоток крепкого сладкого кофе тотчас освежил мою память.
– Вы в состоянии спуститься к завтраку? – спросил Холмс. – Стол уже накрыт в гостиной по соседству, и, если это вас не обременит, я бы хотел пригласить Рэдли составить нам компанию. Вы оба имеете право на некоторые разъяснения по поводу прошлой ночи, а бедняга Рэдли, по словам слуги, дожидается в гостиной на первом этаже с тех самых пор, как только открылись двери отеля.
Несмотря на слабость, мне очень хотелось услышать, к каким выводам пришел мой друг.
– Через пятнадцать минут, Холмс, я присоединюсь к вам с Рэдли.
Сказалась старая привычка к «кочевой» жизни: не прошло и пятнадцати минут, как я вошел в гостиную. Рэдли при моем появлении озабоченно вскочил:
– Доктор Ватсон! Как вы себя чувствуете?
– Теперь я способен передвигаться и разговаривать, что, мне кажется, является улучшением по сравнению с прошлой ночью. А как бригада?
– Я был в больнице сегодня утром. Оба пришли в сознание, но ни один не может объяснить, что на них нашло прошлой ночью на площадке. Доктора предписывают им полный покой до окончательного выздоровления.
Холмс предложил нам кофе, а когда мы уселись, начал свой рассказ:
– Я уже говорил вам, мистер Рэдли, в Тэмпл-Коумбе, что сделал определенные открытия. На той стадии я обнаружил, что леди по имени Эйлин Нигл была на борту «Нью-Йорка» и сошла на берег в Плимуте. Плимутский поезд следовал до Ватерлоо, а из некоего источника нам известно, что срочное дело, которое можно охарактеризовать как «государственное», у нее было в Лондоне. Списки погибших и уцелевших в катастрофе, предоставленные компанией, показывают, что ее, по всей видимости, в поезде не было. Место этой леди, вероятно, занял некий Джонатан Я. Сэмуэль, имя которого почти наверняка было настоящим, но по единственному названному им адресу – в отеле – ваши агенты его не нашли.
– А разве эти двое имеют какое-то отношение к крушению?
– Весьма вероятно, что никакого, хотя я уверен в обратном. Однако этот инцидент относится к разряду так называемых «государственных дел», поэтому сейчас я не имею возможности в деталях изложить вам мои подозрения. Тем не менее довольно точно можно обрисовать, как произошла трагедия, при условии, что эта информация останется между нами до тех самых пор, пока я не сочту нужным ее обнародовать.
Рэдли заметно напрягся.
– Мистер Холмс, – произнес он, – мне кажется, вы требуете слишком. Я уже говорил, как важно разрешение этой загадки для меня и моих компаньонов. Как вы можете просить меня держать в секрете ваши открытия?
– Мистер Рэдли, то, что я обнаружил, не оставляет на Лондонской юго-западной компании ни грана вины. Но в этом деле, по всей видимости, затронуты национальные интересы. До тех пор пока я не избавлюсь от всяческих сомнений на сей счет, мне придется просить вас хранить молчание, даже для ваших коллег.
– В таком случае, мистер Холмс, мне придется смириться.
– Спасибо, – кивнул Холмс. – Итак, господа, надеюсь вы помните, что я еще в самом начале утверждал, что не являюсь экспертом в железнодорожных делах. Как выяснилось из криминальных хроник, случаев умышленного столкновения поездов в Британии не было, весьма сомнительно также, чтобы сие могло случиться дважды в течение трех месяцев. Тем не менее показания сигнальщика Дэя в Грэнтэме и странная история с гудками навели меня на мысль о том, что могло случиться, чтобы крушение было результатом преступления.
– И все подтвердилось? – не выдержал Рэдли, но Холмс не обратил внимания на его вопрос.
– Прошлой ночью я поставил эксперимент в надежде, что обнаружу какую-либо более очевидную причину. В результате же случайно эксперимент выявил не только тот факт, что плимутский поезд умышленно пустили под откос, но и способ, каким это было сделано.
– И как же?! – хором спросили мы с Рэдли.
– Посредством хитроумного изобретения маньяка – вот этого! – воскликнул Холмс и вытащил из кармана конверт. Открыв его, он вытряхнул оттуда несколько комочков темно-коричневого смолистого вещества.
Мы с Рэдли пристально разглядывали темные кусочки, а Холмс тем временем продолжал:
– Когда поезд покидал Тэмпл-Коумб 30 июня, его вели трезвые, здоровые и опытные люди. Но прежде чем он достиг Солсбери, с ними случилось что-то такое, в результате чего они превратились в сомнамбул. Оба не заметили, что подъезжают к Солсбери, или не смогли правильно отреагировать на то, что заметили. Однако не могли же они оба заснуть? Кроме того, нам достоверно известно, что по крайней мере один из них бодрствовал до самого конца, до ужасной развязки этой коллизии.
– Откуда же мы это знаем? – осведомился я.
– Гудок, Ватсон! Когда они на всех парах ворвались в Солсбери, или Роббинс или Гэдд потянул ручку гудка – последняя попытка предупредить тех, кто впереди. Другими словами, между Тэмпл-Коумбом и Солсбери с ними что-то случилось, и они уже не осознавали, что происходит. Правда, один из них все-таки сообразил, что катастрофы не избежать, и послал последнее предупреждение.
– В таком случае, они находились под воздействием наркотиков! – воскликнул я, глядя на комочки перед моими глазами и вспоминая собственные переживания прошлой ночи.
– Гениально, Ватсон! Да, машинист Роббинс и кочегар Гэдд были приведены в состояние полнейшего отупения мощными опиатами.
– Как же их подсунули?! – удивился Рэдли. – Ведь если бы вместе с пищей или водой, вряд ли удалось бы так точно рассчитать время?
– Этого вещества и не было ни в пище, ни в питье, впрочем, не было и необходимости, строго выдерживать временной интервал точно в какой-то момент времени. Намерение маньяка заключалось в том, чтобы плимутский поезд не доехал до Лондона той ночью. Он знал, как вы понимаете, что скорый поезд, управляемый невменяемыми машинистом и кочегаром, неизбежно потерпит крушение где-то по дороге.
– Так каким же образом к ним это попало? – спросил я.
– Я соскоблил эту «грязь» с поверхности топки прошлой ночью. Похоже, пока четыреста двадцать первый стоял в Тэмпл-Коумбе 30 июня, кто-то вымазал дверцу топки краской, перемешанной с неким смолистым опиатом. Паровоз набирал скорость на пути от Тэмпл-Коумба к Солсбери, пары этой смеси благодаря тяге просачивались из топки в кабину машиниста, а Роббинс и Гэдд вдыхали их. Как и наша бригада прошлой ночью, они впали в сонную одурь, бросив своего стального коня на произвол судьбы, что и привело его к гибели.
– Кошмар! – ужаснулся Рэдли. – Но почему это повторилось прошлой ночью?
– Потому что наркосмола еще не полностью испарилась и потому что малая скорость локомотива привела к уменьшению тяги и к тому, что ослабленные пары наркотика с большей легкостью концентрировались в кабине. Ни Ватсон, ни я, высунувшись наружу, не подверглись воздействию. Правда, Ватсон, повернувшись, надышался-таки отравленного дыма, я же был защищен шарфом, которым ранее замотал лицо от ветра. Как я уже говорил, господа, прошлой ночью чуть не разыгралась еще одна трагедия, потому что я вопреки самому себе теоретизировал, опережая факты и утверждая, что преступление в этом случае не является объяснением.
– Кто способен на такое, Холмс, и почему? – изумился я.
– Чтобы установить имя преступника, я предлагаю мистеру Рэдли обратиться в местную полицию, дабы выяснить, вместе с хозяйкой нашей гостиницы в Тэмпл-Коумбе, какого числа к ней явился тот астроном. Если это, как я полагаю, произошло 30 июня, то наиболее точное описание этого человека и есть то, что нам нужно. На вопрос «почему» отвечу лишь то, что безумную бойню устроили ради того, чтобы задержать плимутский экспресс. Поскольку доктор Ватсон отдохнул и, похоже, полностью пришел в себя, мы с ним отправимся в Лондон в надежде получить более развернутый ответ.
8
РАЗВЕРНУТЫЙ ОТВЕТ
По случаю отпуска я запер свой дом в Кенсингтоне, распустив на отдых немногочисленных домочадцев. Поэтому штаб-квартиру мы с Холмсом устроили в гостинице, неподалеку от вокзала Ватерлоо. По приезде вечером того же дня мы отправились отсюда на Пэл-Мэл в клуб «Диоген».
Я уже где-то приводил описание этого самого необычного в Лондоне клуба, отличающегося суровым и непреложным правилом, согласно которому в его стенах нельзя ни с кем разговаривать. Старший брат моего друга, Майкрофт Холмс, будучи одним из основателей клуба, теперь ежевечерне наслаждался привилегией, которую он и его коллеги себе создали. О самом Майкрофте я толком ничего не знал и основывался только на том, что мне говорил Холмс, – брат его якобы занимает очень высокий пост; во всяком случае, Шерлок утверждал, что полномочия и сфера влияния Майкрофта столь велики, что при определенных обстоятельствах он, по сути дела, и играет роль правительства. Я, правда, не припоминаю, чтобы когда-нибудь встречал его имя в газетах. То, что такой облеченный властью человек неизвестен широкой публике, свидетельствует не только об осторожности, с которой в этой стране обращаются с государственными делами, но также и о его собственном «модус вивенди». Он жил в апартаментах на Пэл-Мэл, в двух шагах от своего любимого клуба, а его рабочий стол находился в Сент-Джеймсском дворце[2], немногим дальше. Между этими тремя пунктами он перемещался с постоянством планеты, движущейся по своей орбите, и только чудовищное потрясение могло сбить его с курса. Холмс утверждал, что Майкрофт в интеллектуальном отношении намного превосходит его самого, а скрытое от посторонних глаз существование брата продиктовано только леностью.
Швейцар клуба «Диоген» провел нас в комнату для гостей, единственную во всем помещении комнату, где разрешено разговаривать, и мы застыли у окна, выходящего на Пэл-Мэл, в ожидании Майкрофта. Наконец дверь распахнулась и на пороге возникла высокая и плотная фигура. Несмотря на комплекцию, лицо его сохраняло некую резкость и тонкость черт младшего брата, но глаза были тусклыми, водянисто-серыми, совершенно лишенными силы и глубины глаз моего Друга.
– Добрый день, Шерлок, доктор Ватсон. Это всего лишь светский визит, или же ваше появление следует расценивать как «готовность к бою»?
– Уволь нас от своих шуточек, брат, – сказал Холмс, в то время как мы с Майкрофтом обменялись рукопожатием. – Ты прекрасно знаешь, что нас сюда привело.
– Догадываюсь, – откликнулся Майкрофт, доставая из кармана табакерку из черепахового панциря, – что после первой попытки отказаться ты не выдержал натиска моего друга Борроукли и согласился расследовать это дело с ночными экспрессами, которое так беспокоит его и все руководство компаний. Я прав?
– Конечно, – подтвердил Холмс.
– И каковы же твои успехи в разгадывании этой маленькой тайны? – поинтересовался Майкрофт, вдыхая аромат табака.
– Если ты подразумеваешь причины катастрофы плимутского экспресса, то я могу кое-что поведать. Однако, что касается личности преступника и мотивов его действий, я пока пребываю в полном неведении. Именно поэтому я и хочу с тобой проконсультироваться.
– Со мной?! – изумился Майкрофт, прикрыв нос большим красным платком. – С чего ты взял, что я могу быть тебе полезен?
– Сие препирательство недостойно нас обоих, – отрезал Холмс. – Мы слишком похожи по типу мышления, чтобы продолжать в том же духе. Именно ты послал ко мне Борроукли и его коллег. Более того, могу добавить, зная, что я вряд ли соглашусь принять участие, ты снабдил Борроукли своей запиской, тщательно составленной таким образом, чтобы она ни о чем не говорила Борроукли и в то же время ясно давала мне понять, что твое ведомство заинтересовано в этом деле. Разве это не так?
– И все-таки, Шерлок, – продолжил Майкрофт, пряча и табакерку, и носовой платок, – как ни прискорбны аварии на железной дороге, они не являются прерогативой моего ведомства. Я бы предположил, что это больше касается департамента торговли или, например, почтово-телеграфного управления.
Холмс схватил свою шляпу и сделал шаг к двери.
– В таком случае, ты не возражаешь, если я разрешу Юго-западной железнодорожной компании огласить мое заключение относительно плимутского экспресса?
Майкрофт шагнул ему навстречу:
– Не стоит так горячиться, брат! Посмотрим, возможно, я и помогу, но сначала поведай мне, что же ты обнаружил.
Мы сели, и Холмс изложил свою версию относительно крушения поезда. Правда, не упомянул о двух пропавших пассажирах. Майкрофт на протяжении всего рассказа не проронил ни слова.
– Итак, ты убедился, что катастрофа подстроена, и налицо состав преступления. Чем же я все-таки могу помочь? – спросил он наконец.
– В первую очередь раскрой взаимосвязь между правительством Его Величества и этим делом, не забыв упомянуть о себе.
– Вряд ли я вправе сделать это, – задумчиво ответил Майкрофт. – Не секрет, что по не зависящим от меня обстоятельствам мне стало известно нечто важное. Но эта тайна не только моя.
– Что ж, – обронил Холмс, – в прошлом ты был готов доверять Ватсону и мне свои собственные и чужие секреты. О какой же тайне идет речь, что теперь ты нам не доверяешь?
Майкрофт поднес руки к лицу и стал их разглядывать. После некоторой паузы он сказал:
– Речь идет о весьма деликатных международных переговорах, причем столь важных, что об этом знают всего несколько человек. Не будет преувеличением сказать, что от результата переговоров зависит мир в Европе, а может быть, и во всем мире.
Холмс вознамерился что-то сказать, но Майкрофт предостерегающе поднял руку:
– Впрочем, причина моего молчания в другом. Я никогда ни в малейшей степени не сомневался в вашем благоразумии и доброй воле, но я весьма озабочен вашей безопасностью. Вы видели, как легко и небрежно наши враги убирают десятки людей. Почему бы им столь же бестрепетно не расправиться с единицами, которые станут у них на пути? Хуже того, неизвестно, что они предпримут в отношении вас, полагая, что вы относитесь к числу посвященных?
Я уже где-то приводил описание этого самого необычного в Лондоне клуба, отличающегося суровым и непреложным правилом, согласно которому в его стенах нельзя ни с кем разговаривать. Старший брат моего друга, Майкрофт Холмс, будучи одним из основателей клуба, теперь ежевечерне наслаждался привилегией, которую он и его коллеги себе создали. О самом Майкрофте я толком ничего не знал и основывался только на том, что мне говорил Холмс, – брат его якобы занимает очень высокий пост; во всяком случае, Шерлок утверждал, что полномочия и сфера влияния Майкрофта столь велики, что при определенных обстоятельствах он, по сути дела, и играет роль правительства. Я, правда, не припоминаю, чтобы когда-нибудь встречал его имя в газетах. То, что такой облеченный властью человек неизвестен широкой публике, свидетельствует не только об осторожности, с которой в этой стране обращаются с государственными делами, но также и о его собственном «модус вивенди». Он жил в апартаментах на Пэл-Мэл, в двух шагах от своего любимого клуба, а его рабочий стол находился в Сент-Джеймсском дворце[2], немногим дальше. Между этими тремя пунктами он перемещался с постоянством планеты, движущейся по своей орбите, и только чудовищное потрясение могло сбить его с курса. Холмс утверждал, что Майкрофт в интеллектуальном отношении намного превосходит его самого, а скрытое от посторонних глаз существование брата продиктовано только леностью.
Швейцар клуба «Диоген» провел нас в комнату для гостей, единственную во всем помещении комнату, где разрешено разговаривать, и мы застыли у окна, выходящего на Пэл-Мэл, в ожидании Майкрофта. Наконец дверь распахнулась и на пороге возникла высокая и плотная фигура. Несмотря на комплекцию, лицо его сохраняло некую резкость и тонкость черт младшего брата, но глаза были тусклыми, водянисто-серыми, совершенно лишенными силы и глубины глаз моего Друга.
– Добрый день, Шерлок, доктор Ватсон. Это всего лишь светский визит, или же ваше появление следует расценивать как «готовность к бою»?
– Уволь нас от своих шуточек, брат, – сказал Холмс, в то время как мы с Майкрофтом обменялись рукопожатием. – Ты прекрасно знаешь, что нас сюда привело.
– Догадываюсь, – откликнулся Майкрофт, доставая из кармана табакерку из черепахового панциря, – что после первой попытки отказаться ты не выдержал натиска моего друга Борроукли и согласился расследовать это дело с ночными экспрессами, которое так беспокоит его и все руководство компаний. Я прав?
– Конечно, – подтвердил Холмс.
– И каковы же твои успехи в разгадывании этой маленькой тайны? – поинтересовался Майкрофт, вдыхая аромат табака.
– Если ты подразумеваешь причины катастрофы плимутского экспресса, то я могу кое-что поведать. Однако, что касается личности преступника и мотивов его действий, я пока пребываю в полном неведении. Именно поэтому я и хочу с тобой проконсультироваться.
– Со мной?! – изумился Майкрофт, прикрыв нос большим красным платком. – С чего ты взял, что я могу быть тебе полезен?
– Сие препирательство недостойно нас обоих, – отрезал Холмс. – Мы слишком похожи по типу мышления, чтобы продолжать в том же духе. Именно ты послал ко мне Борроукли и его коллег. Более того, могу добавить, зная, что я вряд ли соглашусь принять участие, ты снабдил Борроукли своей запиской, тщательно составленной таким образом, чтобы она ни о чем не говорила Борроукли и в то же время ясно давала мне понять, что твое ведомство заинтересовано в этом деле. Разве это не так?
– И все-таки, Шерлок, – продолжил Майкрофт, пряча и табакерку, и носовой платок, – как ни прискорбны аварии на железной дороге, они не являются прерогативой моего ведомства. Я бы предположил, что это больше касается департамента торговли или, например, почтово-телеграфного управления.
Холмс схватил свою шляпу и сделал шаг к двери.
– В таком случае, ты не возражаешь, если я разрешу Юго-западной железнодорожной компании огласить мое заключение относительно плимутского экспресса?
Майкрофт шагнул ему навстречу:
– Не стоит так горячиться, брат! Посмотрим, возможно, я и помогу, но сначала поведай мне, что же ты обнаружил.
Мы сели, и Холмс изложил свою версию относительно крушения поезда. Правда, не упомянул о двух пропавших пассажирах. Майкрофт на протяжении всего рассказа не проронил ни слова.
– Итак, ты убедился, что катастрофа подстроена, и налицо состав преступления. Чем же я все-таки могу помочь? – спросил он наконец.
– В первую очередь раскрой взаимосвязь между правительством Его Величества и этим делом, не забыв упомянуть о себе.
– Вряд ли я вправе сделать это, – задумчиво ответил Майкрофт. – Не секрет, что по не зависящим от меня обстоятельствам мне стало известно нечто важное. Но эта тайна не только моя.
– Что ж, – обронил Холмс, – в прошлом ты был готов доверять Ватсону и мне свои собственные и чужие секреты. О какой же тайне идет речь, что теперь ты нам не доверяешь?
Майкрофт поднес руки к лицу и стал их разглядывать. После некоторой паузы он сказал:
– Речь идет о весьма деликатных международных переговорах, причем столь важных, что об этом знают всего несколько человек. Не будет преувеличением сказать, что от результата переговоров зависит мир в Европе, а может быть, и во всем мире.
Холмс вознамерился что-то сказать, но Майкрофт предостерегающе поднял руку:
– Впрочем, причина моего молчания в другом. Я никогда ни в малейшей степени не сомневался в вашем благоразумии и доброй воле, но я весьма озабочен вашей безопасностью. Вы видели, как легко и небрежно наши враги убирают десятки людей. Почему бы им столь же бестрепетно не расправиться с единицами, которые станут у них на пути? Хуже того, неизвестно, что они предпримут в отношении вас, полагая, что вы относитесь к числу посвященных?