Робертс Нора. Река снов

Нора Робертс
Река снов

   Маме и папе.
   Спасибо за то, что вы такие

 
В лесу привольно дышит грудь,
Но мне обещан краткий путь
И место, где смогу уснуть,
И место, где смогу уснуть.
 

Роберт Фрост

Пролог

   Чудовище вернулось. Оно пахло кровью. И вызывало ужас.
   Выход был один – бежать. Но на этот раз бежать к нему.
   Чудесный зеленый лес, который когда-то был спасением, который всегда был ее святилищем, превратился в ночной кошмар. Высокие деревья больше не были воплощением величия природы; они стали клеткой, ловушкой для нее и укрытием для него. Сверкающий ковер из мха превратился в булькающее болото. Она продиралась сквозь папоротник, топча мокрые перистые листья, спотыкаясь о трухлявые стволы и давя питавшуюся ими жизнь.
   Мрачные тени скользили впереди, сбоку, позади и шептали ее имя.
   «Ливи, любовь моя. Я расскажу тебе сказку».
   Воздух, вырывавшийся из ее легких, был пропитан страхом. На кончиках ее пальцев запеклась кровь, холодная, как лед.
   Капли дождя стучали по раскачивавшейся от ветра листве, стекали по поросшим мхом стволам и впитывались в алчущую землю, пока весь мир не стал мокрым, влажным и жадным.
   Кто она? Охотник? Жертва? Какая разница? Важно было только одно: если хочешь жить, беги!
   Либо она найдет его, либо он найдет ее. И тогда кошмар кончится. Она не будет трусить. И если только в этом мире есть свет, она найдет человека, которого любит. Найдет живым.
   Она сжала ладонь, испачканную его кровью. В этом жесте были клятва и надежда.
   Туман, подкрадывавшийся к ботинкам, разлетался в клочья от ее быстрых, размашистых шагов. Кровь стучала в висках и пульсировала в кончиках пальцев.
   Над головой послышался громкий треск, и она едва успела увернуться от длинного сука, не выдержавшего бремени лет, воды и ветра и тяжело рухнувшего на землю.
   Эта маленькая смерть означала новую жизнь.
   Она схватила свое единственное оружие, зная, что для спасения этой жизни пойдет на убийство.
   И увидела в темно-зеленой тени чудовище, являвшееся ей в кошмарных снах.
   Покрытое кровью и следившее за ней.

Оливия

   Дитя, ты жизнию полно,
   Но знать ребенку не дано,
   Что означает смерть.

Уильям Вордсворт

1

   Беверли-Хиллз, 1979
   Когда явилось чудовище, Оливии было четыре года. Оно шаркающей походкой вошло в ее сон, не бывший сном, и вырвалось наружу с руками в крови, которой так жаждут чудовища.
   Жаркой летней ночью, когда луна была полной и светлой, как душа ребенка, а легкий ветерок напоен запахом роз и жасмина, оно вошло в дом.
   После прихода чудовища не осталось ничего. В чудесном доме со множеством роскошных комнат и сотнями метров натертых полов поселились призрак и серебряное эхо потерянного детства.
   Мать говорила Оливии, что чудовищ не бывает. Это все выдумки, а кошмары – всего лишь дурные сны. Но в ту ночь она видела чудовище, слышала его, ощущала его запах, а мама уже не могла успокоить ее.
   Самые лучшие сказки рассказывал ей папа. Про розовых жирафов и коров с двумя головами. Но он заболел, и болезнь заставила его совершать плохие поступки и говорить плохие слова громким и быстрым голосом, совсем непохожим на голос папы. Ему пришлось уехать. Мама сказала, что он заболел и теперь будет жить в другом месте, пока не выздоровеет. Вот почему папа приходил повидаться с Оливией только время от времени, и при этом в комнате все время оставались мама, тетя Джейми или дядя Дэвид.
   Однажды ей разрешили пойти к папе в гости, в его новый дом на берегу. Ее взяли с собой тетя Джейми и дядя Дэвид, и она как зачарованная смотрела в широкую стеклянную стену, за которой вздымались и опадали волны, а дальше простиралась вода, где-то в невообразимой дали смыкавшаяся с небом.
   Потом папа позвал ее на пляж играть и строить замки из песка. Но тетя сказала «нет». Это не разрешалось. Они стали спорить. Сначала тихими, свистящими голосами, которыми ссорятся взрослые, почему-то считая, что ребенок их не слышит. Оливия их слышала, но продолжала сидеть у окна и пристально вглядываться в волны. А когда голоса стали громче, девочка перестала их слышать, потому что от криков у нее заболел живот и стало жечь в горле.
   И она не слышала, как папа обзывал тетю Джейми плохими словами, а дядя Дэвид говорил грубым голосом: «Следи за своими поступками, Сэм. Следи за своими поступками. Это не пойдет тебе на пользу».
   Наконец тетя Джейми сказала, что им пора уезжать, и понесла ее к машине. Оливия помахала папе рукой, но папа не помахал ей в ответ. Просто смотрел вслед, и его опущенные по швам руки сжимались в кулаки.
   Больше ей не разрешали ездить в дом на берегу и смотреть на волны.
   Но все началось еще до этого. За несколько недель до посещения дома на берегу и за много недель до прихода чудовища.
   Это случилось после той ночи, когда папа пришел в спальню Оливии и разбудил ее. Он ходил по комнате и что-то бормотал себе под нос. Звук был непривычный, но Оливия, зашевелившаяся в большой кровати под белым кружевным пологом, не испугалась. Потому что это был ее папа. И хотя просачивавшийся в окно лунный свет освещал его мрачное лицо и горящие глаза, эти лицо и глаза принадлежали ее папе.
   Ее сердце гулко билось от любопытства.
   Он поставил на шкаф музыкальную шкатулку, которая играла песенку «Когда тебе захочется к звездам» из фильма про Пиноккио.
   Оливия села и сонно улыбнулась.
   – Привет, папа. Расскажи мне сказку.
   – Я расскажу тебе сказку. – Он повернулся и посмотрел на дочь, малышку со взъерошенными светлыми волосами и большими карими глазами, но не видел ничего, кроме собственного гнева. – Ливи, любовь моя, я расскажу тебе страшную сказку о красивой шлюхе, которая только и умеет, что лгать и обманывать.
   – Папа, а где жила эта лошадка?^[1]
   – Какая лошадка?
   – Красивая.
   Он снова повернулся к ней и рявкнул:
   – Ты не слушаешь! Точь-в-точь как она! Я сказал «шлюха», черт побери!
   У Оливии сжалось сердце, и она ощутила во рту неприятный металлический вкус. Тогда она не знала, что это вкус страха, потому что почувствовала его впервые.
   – Что такое «шлюха»?
   – Это твоя мать. Твоя траханая мать – шлюха! – Он махнул рукой и смел со шкафа музыкальную шкатулку и дюжину других сокровищ, с грохотом полетевших на пол.
   Оливия широко открыла глаза и заплакала.
   Он начал кричать. Сказал, что просит прощения. «Сейчас же перестань реветь!» Он купит ей новую музыкальную шкатулку. Когда он подошел и взял ее на руки, от него странно пахло. Так пахло в комнате после ухода гостей и еще до того, как Роза успевала прибрать.
   А потом прибежала мама. Ее длинные волосы были распущены, белая ночная рубашка сияла в лунном свете.
   – Сэм, ради бога, что ты делаешь? Ливи, я здесь, здесь, не плачь, маленькая. Папа просит у тебя прощения.
   Когда отец увидел рядом две золотистых головы, его злоба слегка улеглась. Поняв, что у него так и чешутся руки избить их обеих, он пришел в себя.
   – Я сказал ей, что прошу прощения.
   Но когда он шагнул вперед, собираясь извиниться еще раз, его жена вскинула голову. В ее глазах светился гнев, граничивший с ненавистью.
   – Не подходи к ней! – Лютая злоба, звучавшая в голосе матери, испугала Оливию, и она заплакала навзрыд.
   – Еще чего! Это моя дочь. Джулия, я сыт твоими приказами по горло! Меня тошнит от них.
   – Ты пьян в стельку! Не смей подходить к ней, пока не протрезвеешь!
   А потом Оливия услышала страшные вопли, грохот и голос матери, вскрикнувшей от боли. Она соскочила с кровати, забилась в стенной шкаф и спряталась в куче плюшевых игрушек.
   Потом Оливия узнала, что мать сумела выставить отца из комнаты, запереть дверь и вызвать полицию по детскому телефону с Микки-Маусом на диске. Но про ту ночь она помнила только то, что мама забралась к ней в шкаф, обняла и сказала, что все будет хорошо.
   А потом папа ушел.
   Воспоминания о той ночи еще долго являлись ей в снах.
   Иногда они с мамой ночевали в гостинице или каком-нибудь другом доме. Работа матери была связана с разъездами. После того как отец заболел, Оливия всегда ездила с ней. Люди называли ее мать звездой, Оливию это очень забавляло. Ведь звезды – это огоньки на небесах, а ее мама была здесь, рядом с ней.
   Ее мать снималась в кино, и много-много людей приходило смотреть, как она притворяется кем-то другим. Папа тоже снимался в кино, и Оливия знала историю о том, как они встретились, потом полюбили друг друга и поженились, и у них родилась дочка – она, Оливия.
   Когда Оливия скучала по отцу, она брала большую книгу в кожаном переплете и рассматривала свадебные фотографии, где ее мать была принцессой в длинном белом платье с блестками, а отец – принцем в черном костюме.
   Там был большой серебристо-белый торт и тетя Джейми в голубом платье, почти такая же красивая, как мама. Оливия представляла там и себя – в розовом платье, с цветами в волосах, улыбающейся и держащей родителей за руки. На фотографиях все улыбались и были счастливы.
   Той весной и летом Оливия часто смотрела большой альбом в кожаном переплете.
   В ту ночь, когда пришло чудовище, Оливия слышала сквозь сон крики. Она ворочалась, хныкала и думала: «Не делай ей больно. Не обижай мою маму. Пожалуйста, пожалуйста, пожалуйста, пожалуйста!»
   Она окончательно проснулась от громкого, страшного крика. Оливия выбралась из постели, неслышно пошла по ковру и, протирая глаза, побрела по коридору туда, где теплился свет и где, наверное, была мама.
   Но в комнате с большой голубой кроватью и красивыми белыми цветами было пусто. Уютная спальня пахла духами матери, на туалетном столике стояли волшебные бутылочки и горшочки. Оливия немножко поиграла с ними, притворяясь, будто красится и душится, как это делала мать.
   Когда-нибудь она тоже будет такой же красивой, как мама. Так говорили все. Она шептала это, прихорашиваясь перед высоким зеркалом, представляя себя принцессой в длинном белом платье.
   Потом она устала, захотела спать и пошла искать маму.
   Подойдя к лестничной площадке, внизу она увидела свет. Дверь на улицу была открыта, и ночную рубашку Оливии колыхал летний ветерок.
   Оливия решила, что внизу собрались гости. Она спускалась по лестнице тихо, как мышка.
   Из центрального холла можно было войти в гостиную с высоким потолком и огромным, во всю стену окном с видом на любимый сад матери. В гостиной был большой камин, в хрустальных вазах всегда стояли красивые цветы.
   Но в ту ночь на полу валялись хрустальные осколки вперемешку с растоптанными цветами. Стены цвета слоновой кости были забрызганы красным, а столы, которые полировала до блеска веселая горничная Роза, были опрокинуты.
   В комнате стоял ужасный запах, от которого Оливию затошнило.
   Музыка стала громче. Оливия увидела осколки, сверкавшие, как алмазы, и красные струйки, текшие по белому полу. Всхлипывающая девочка сделала шаг вперед. И увидела все.
   Ее мать лежала на боку за диваном, откинув руку и растопырив пальцы. Ее светлые волосы были мокрыми от крови. Крови было слишком много. Ею был пропитан разорванный в клочья белый халат.
   Оливия не могла вскрикнуть. Не могла вымолвить ни звука. Сердце ее больно забилось, а по ногам потекла теплая струйка. Но кричать она не могла.
   А потом склонившееся над матерью чудовище с руками в крови по локоть, с красными полосами на лице и одежде подняло глаза. Эти глаза были широко открыты и сверкали, как валявшиеся на полу осколки.
   – Ливи, – сказал ее отец. – О боже, Ливи!
   А когда он поднялся на ноги, девочка увидела в его руке окровавленные ножницы.
   Она по-прежнему не могла кричать, но бросилась бежать. Чудовище было настоящим, чудовище пришло, и ей нужно было прятаться. Она услышала долгий протяжный крик, похожий на вой умирающего дикого животного.
   Оливия толкнула дверцу шкафа и зарылась в мягкие игрушки. Она ни о чем не думала, ничего не могла понять. Только, не отрывая взгляда, смотрела на дверь, сосала большой палец и, казалось, не слышала криков искавшего ее чудовища.
   Двери хлопали, как выстрелы. Чудовище плакало, кричало, грохотало и звало ее по имени.
   Оливия, притаившаяся среди игрушек и сама превратившаяся в куклу, съежилась и принялась ждать, когда уже придет мама и вырвет ее из страшного сна.
 
   Там ее и нашел Фрэнк Брэди. Он едва не просмотрел девочку среди медведей, собак и красивых кукол. Она не шевелилась и не произносила ни звука. Ее волосы падали на плечи золотым дождем, в овальном личике не было ни кровинки, огромные янтарные глаза были темными, как мех норки.
   У нее глаза матери, с жалостью подумал Фрэнк. Глаза, которые он столько раз видел на экране. Которые менее часа назад он видел безжизненными и подернутыми пленкой.
   Глаза девочки смотрели на него, а вернее, сквозь него. Шок, подумал Фрэнк. Он присел на корточки перед малышкой, не сделав попытки взять ребенка на руки.
   – Меня зовут Фрэнк, – тихо сказал он, не сводя с нее глаз. – Я не причиню тебе вреда. – Брэди хотелось позвать напарника или кого-нибудь из экспертов, но он боялся, что крик испугает ребенка. – Я полисмен. – Он поднял руку и постучал пальцем по значку на нагрудном кармане. – Милая, ты знаешь, кто такие полисмены?
   Она по-прежнему смотрела на Фрэнка широко открытыми глазами, но ему показалось, что в этих глазах мелькнула какая-то искра. Это сознание, сказал он себе. Она слышит меня.
   – Мы помогаем людям. Я пришел позаботиться о тебе. Это твои куклы? – Он улыбнулся девочке и поднял мягкую плюшевую лягушку. – Я знаю этого парня. Это Кермит из «Улицы Сезам». Ты смотришь телевизор? А мой босс – вылитый Оскар-Ворчун. Но только не передавай ему мои слова.
   Девочка молчала. Тогда он перечислил всех персонажей «Улицы Сезам», которых смог вспомнить, и позволил Кермиту прыгнуть к нему на колено. Широко открытые, пустые глаза Оливии надрывали ему душу.
   – Хочешь выйти отсюда? Ты и Кермит? – Он протянул руку.
   Рука девочки поднялась, как у марионетки. Когда их ладони соприкоснулись, Оливия бросилась в его объятия и зарылась лицом в плечо.
   Хотя Фрэнк был копом уже десять лет, у него едва не разорвалось сердце.
   – Ну вот, маленькая. Ты в порядке. Теперь все будет хорошо. – Он гладил ее по волосам и укачивал.
   – Здесь чудовище, – прошептала она.
   Фрэнк оглянулся, а потом медленно встал, продолжая баюкать ребенка.
   – Оно ушло.
   – Ты прогнал его?
   – Оно ушло. – Брэди обвел глазами комнату, нашел одеяло и укутал Оливию.
   – Я спряталась. Оно искало меня. У него были мамины ножницы. Я хочу к маме.
   Боже! Боже милостивый, только и подумал он.
   Услышав в коридоре чьи-то шаги, Оливия негромко вскрикнула и крепко обхватила шею Фрэнка. Он что-то пробормотал, погладил ее по спине и шагнул к двери.
   – Фрэнк, тут… Ага, ты нашел ее. – Детектив Трейси Хармон посмотрел на девочку, прижавшуюся к его напарнику. – Соседка сказала, что у нее есть сестра. Джейми Мелберн. Она замужем за Дэвидом Мелберном. Тот что-то вроде музыкального агента. Они живут всего лишь в миле отсюда.
   – Извести их. Только осторожно. Милая, ты хочешь к тете Джейми?
   – А моя мама там?
   – Нет. Но я думаю, она хотела бы, чтобы ты поехала туда.
   – Я хочу спать.
   – Вот и спи, маленькая. Закрой глаза.
   – Она что-нибудь видела? – пробормотал Трейси.
   – Ага. – Фрэнк погладил Оливию по волосам, и веки девочки опустились. – Ага. Думаю, она видела слишком много. Слава богу, что этот ублюдок был слишком пьян и не нашел ее. Позвони Мелбернам. Пусть заберут малышку до того, как сюда налетят репортеры.
 
   Он вернулся. Чудовище вернулось. Оливия видела, как это чудовище с лицом ее отца и ножницами матери кралось по дому. Кровь стекала с раскрытых концов ножниц тонкой сверкающей лентой. Оно отцовским голосом шептало ее имя. Оно шло к стенному шкафу, звонко щелкая ножницами.
   – Нет, папа! Нет, нет, нет!
   – Ливи, милая, все хорошо. Я здесь. Тетя Джейми с тобой.
   – Не пускай его! Не дай ему найти меня! – Ливи с плачем бросилась в объятия Джейми.
   – Не дам. Не дам. Честное слово. – Измученная Джейми прижала к себе племянницу. Она качала Оливию, пока девочка не перестала дрожать. – Не бойся, родная. Я с тобой.
   Джейми прижалась лицом к макушке Оливии и дала наконец волю слезам.
   Джулия! О боже, о боже, Джулия!
   Ей хотелось произнести имя сестры вслух. Выкрикнуть его. Но нужно было думать о девочке, сонно обмякшей в ее объятиях.
   Джулия хотела бы, чтобы ее дочь защитили. Один бог знал, как она защищала свое дитя.
   Но теперь Джулия была мертва.
   Джейми продолжала раскачиваться всем телом. Теперь, когда Оливия уснула, она пыталась успокоить себя. Джулия, красивая, яркая, талантливая женщина с чудным низким голосом, с доброй душой, умерла в тридцать два года. Убитая, как сказали ей два детектива с мрачными лицами, человеком, который признался, что любил ее до безумия.
   Что ж, Сэм Тэннер и был безумным, думала Джейми, до боли сжимая кулаки. Безумным от ревности, от наркотиков, от отчаяния. И в конце концов убил женщину, которая стала его манией.
   Но он бы никогда, никогда не тронул ребенка.
   Джейми осторожно положила Оливию на кровать, укрыла одеялом и провела пальцами по светлым волосам. Она помнила ночь, когда родилась Оливия, и то, как Джулия смеялась в перерывах между схватками.
   Только Джулия Макбрайд, думала Джейми, была способна шутить во время родов. И Сэм, невероятно красивый и нервный, с голубыми глазами, горящими от возбуждения и страха, и взлохмаченными черными волосами, так волновался, что ей пришлось гладить его по голове, чтобы хоть немного успокоить.
   А потом он поднес к окну чудесную маленькую девочку, и на его глазах были слезы любви и восторга.
   Да, Джейми помнила это. Она смотрела на них и думала, что они – само совершенство. Три человека, созданные друг для друга.
   Но это была только видимость.
   Она подошла к окну и подняла глаза к небу. Звезда Джулии тогда только всходила, а звезда Сэма находилась в зените. Они познакомились на съемках фильма, страстно влюбились друг в друга, а четыре месяца спустя поженились. Репортеры буквально сходили с ума. А Джейми была встревожена. Все произошло слишком быстро, слишком по-голливудски. Но Джулия всегда знала, чего она хочет. А хотела она Сэма Тэннера. Какое-то время все было как в сказках, которые Джулия рассказывала дочери на ночь.
   Но сказка кончилась кошмаром.
   Вспыхнувший за окном свет вернул Джейми на землю. Дэвид, поняла она и быстро обернулась к кровати, чтобы убедиться, что Оливия мирно спит. Она оставила ночник включенным и торопливо вышла в коридор.
   Дэвид долго стоял в прихожей. Высокий, широкоплечий мужчина с растрепанными темно-русыми волосами и усталыми серо-зелеными глазами, полными ужаса. Он всегда был для Джейми источником силы и уверенности. Но сейчас Дэвид был измучен и разбит, смуглое лицо стало мучнисто-белым.
   – О боже, Джейми. О боже милостивый… – У него сорвался голос, и Джейми стало еще страшнее. – Мне нужно выпить. – Он повернулся и нетвердой походкой пошел в гостиную.
   Она схватилась за перила, чтобы не упасть, и пошла за ним.
   – Дэвид…
   – Подожди. – Муж вынул из буфета бутылку виски и налил в стакан. У него тряслись руки. Одной рукой Дэвид ухватился за буфет, а другой поднес стакан ко рту и выпил виски. – Иисусе, что он с ней сделал…
   – Ох, Дэвид… – Джейми не докончила фразу. От самообладания, с которым она встретила позвонивших в дверь полицейских, не осталось и следа. Джейми осела на пол, и ее плечи затряслись от рыданий.
   – Прости меня. Прости. – Он бросился к ней, сел рядом и прижал к себе.
   Постепенно рыдания сменились стонами: «Джулия… Джулия…», и наконец Джейми затихла.
   – Я отведу тебя наверх, дорогая. Тебе нужно лечь.
   – Нет, нет, нет. – Слезы помогали. Джейми твердила себе, что они должны помочь ей избавиться от ужасной пустоты и боли. – Ливи может проснуться. Я ей понадоблюсь. Ничего, я справлюсь.
   Она выпрямилась и провела руками по лицу. Нестерпимо болела голова, под ложечкой сосало.
   – Рассказывай. Я должна знать все. – Когда муж покачал головой, она вздернула подбородок. – Все как есть, Дэвид.
   Мелберн медлил. Она была такой измученной, такой бледной и хрупкой. Если Джулия была высокой и гибкой, то Джейми – маленькой и тонкокостной. Обе казались воздушными, но Дэвид хорошо знал, как обманчива внешность. Он часто шутил, что сестры Макбрайд родились на свет, чтобы бродить по лесам и покорять горные вершины.
   – Давай выпьем кофе. Я расскажу тебе все, что знаю.
   Как и ее сестра, Джейми не желала заводить постоянную прислугу в доме. Слава богу, это был ее дом, и она не хотела лишаться своего уединения. Приходящая горничная должна была появиться лишь часа через два, и Джейми сама варила кофе, пока Дэвид сидел за столом и смотрел в окно.
   Оба молчали. Джейми думала о том, что ей предстоит сделать. Самым страшным был звонок родителям, и она заранее пыталась собраться с силами. Нужно было организовать достойные похороны, чтобы не пострадали ни приличия, ни достоинство. Пресса наверняка будет стоять на ушах. Нельзя подпускать телевизионщиков. По крайней мере, пока в доме находится Оливия.
   Джейми поставила на стол две чашки и села.
   – Рассказывай.
   – Ничего нового. Детектив Брэди сообщил нам почти все, – начал Дэвид. – Никаких следов взлома. Она впустила его сама. Да… Она собиралась ложиться спать. Похоже, делала вырезки из газет. Сама знаешь, как она любила посылать их родителям.
   Он потер лицо ладонями.
   – Должно быть, они ссорились. Есть следы борьбы. Он орудовал ее ножницами. – В глазах Дэвида был ужас. – Джейми, наверно, он сошел с ума.
   Он посмотрел ей в глаза, протянул руку, и Джейми крепко сжала ее.
   – Он… Это было быстро?
   – Я никогда не видел такого… Он просто озверел. – Дэвид на мгновение закрыл глаза. Она все равно узнает… Шила в мешке не утаишь. В прессу просочатся подробности, а уж там перемешают правду с ложью. – Джейми, она… Он ударил ее несколько раз, а потом перерезал горло.
   Лицо Джейми побелело, но она не убрала руку.
   – Она боролась. Наверняка боролась. На нем должны были остаться следы.
   – Не знаю. Они будут делать аутопсию. После этого многое выяснится. Они думают, что Оливия что-то видела перед тем, как спрятаться. – Дэвид пил кофе, надеясь, что это хоть немного успокоит его. – Они хотят поговорить с ней.
   – Ни за что. – Джейми резко отстранилась и выдернула руку. – Дэвид, она еще совсем крошка. Я не дам им сделать это. Они и так знают, чьих рук это дело, – яростно сказала она. – Я не позволю, чтобы девочку допрашивала полиция!
   Дэвид тяжело вздохнул.
   – Он говорит, что Джулия уже была убита. Что он пришел и увидел ее мертвой.
   – Лжец! – Глаза Джейми горели, лицо раскраснелось. Она заговорила быстро и страстно: – Ублюдок, проклятый убийца! Я хочу, чтобы его казнили. Я убила бы его собственными руками. За последние годы он превратил ее жизнь в ад, а теперь убил. Он будет гореть в аду, но и этого для него мало!
   Джейми резко отвернулась; ей хотелось крушить все вокруг. Но в эту минуту она увидела стоящую в дверях Оливию.
   – Ливи…
   – Где мама? – Ее нижняя губа дрожала. – Я хочу к маме.
   – Ливи…
   Гнев перешел в боль, а боль – в беспомощность. Джейми наклонилась и взяла девочку на руки.
   – Ливи, маме пришлось уехать. – Джейми закрыла глаза и прижалась губами к головке девочки. – Она не хотела, но пришлось.
   – Она скоро вернется?
   – Нет, радость моя. Она не вернется.
   – Она всегда возвращается.
   – На этот раз она не сможет. Ей пришлось отправиться на небеса и стать ангелом.
   Оливия потерла глаза кулаками.
   – Как в кино?
   У Джейми подкосились ноги. Она села и начала баюкать племянницу.
   – Нет, маленькая, на этот раз не как в кино.
   – Чудовище сделало маме больно, а я испугалась и убежала. Поэтому она не вернется. Она рассердилась на меня.
   – Нет, нет, Ливи. – Джейми отодвинулась, взяла лицо Оливии в ладони. – Она хотела, чтобы ты убежала. Хотела, чтобы ты оказалась умницей, убежала и спряталась, чтобы спастись. Этого она хотела больше всего. Если бы ты не сделала этого, она бы очень расстроилась.
   – Тогда завтра она вернется. – Для нее «завтра» было синонимом скорого будущего.
   – Ливи… – Дэвид кивнул жене, взял девочку, посадил к себе на колени и с облегчением вздохнул, когда она положила голову к нему на грудь. – Она не сможет вернуться, но будет следить за тобой с небес.
   – Я не хочу, чтобы она была на небе. – Она тихонько заплакала и зашмыгала носом. – Я хочу домой, к маме!
   Джейми потянулась к ней, но Дэвид покачал головой.
   – Пусть выплачется, – пробормотал он.
   Джейми сжала губы и кивнула. А потом поднялась в спальню и позвонила родителям.

2

   Репортеры были словно голодные волки, почуявшие запах крови. По крайней мере, так казалось Джейми, забаррикадировавшейся за плотно закрытыми дверями. Но надо отдать им справедливость, газетчики были искренне потрясены и старались излагать происшедшее как можно деликатнее.
   Джулия Макбрайд была всеобщей любимицей. Ее желали, ею восхищались, ей завидовали, но все же любили.