Робертс Нора. Рожденная в огне

   Она никогда не страдала от мысли о том, что многое из того, что принадлежало ей от рождения, было распродано, заложено, утеряно по вине отца, из-за его фантазий и неосуществленных планов. Но все же испытывала какое-то сожаление, глядя на поля и склоны холмов, где прошло ее безоблачное детство и бродить по которым она могла теперь только с разрешения новых хозяев. Однако все это в прошлом. Она бы не хотела трудиться на этих землях, чувствовать за них ответственность. У нее нет страстного желания выращивать что-то, о чем так мечтает ее сестра Брианна. Свой сад она любит, конечно. Ее радуют его ароматы, смелые краски растений. Но цветы там растут в основном сами по себе, и в редкие часы и дни она уделяет им какое-то внимание.
   У нее есть свое царство, за пределы которого она не хочет выходить, – там ее дело, ее мысли, и никто, и ничто больше не нужны ей. В нем она чувствует себя самодостаточной.
   А зависимость от других, полагала она, и стремление к чему-то большему ведут только к неудовлетворенности и к различного рода несчастьям. Да и зачем далеко ходить – у нее перед глазами пример родителей.
   Стоя здесь, у открытой двери дома, под прохладным дождем, она с удовольствием вдыхала влажный весенний воздух, в котором смешались запахи цветущего терновника, росшего, как живая изгородь, с восточной стороны сада, и аромат ранних роз, уже распустившихся на его западной стороне.
   Небольшого роста, стройная – последнее было видно, невзирая на мешковатые джинсы и фланелевую рубаху навыпуск – вот какой была Мегги Конкеннан. На длинных, до плеч, огненно-рыжих волосах сидела нескладная шапка, серая, как моросящий дождь, из-под ее козырька смотрели задумчивые глаза цвета морской волны. Ее лицо, смуглое, с веснушками на носу и возле него, было мокрым от дождя. Мягкие линии щек и подбородка, широкий унылый рот – все словно в капельках росы. В руке она держала стеклянную кружку собственной работы с крепким чаем, который всегда пила на завтрак. Из кухни раздавались резкие звонки телефона, однако она не обращала на них никакого внимания. Это было манерой поведения, превратившейся в привычку, особенно когда голова ее занята мыслями об очередной работе. Черты и формы будущей скульптуры обретали в эти минуты красоту и ясность дождевых капель.
   Видение манило неодолимо. Так и не подойдя к телефону, она зашагала сквозь дождь к мастерской, где успокаивающе фыркал и рычал огонь в плавильной печи.
 
   В своей конторе в Дублине Роган Суини держал в руке телефонную трубку, слушал повторяющиеся без конца сигналы и раздраженно чертыхался. Он деловой человек, у него каждая минута на счету, и он не может тратить столько времени ради общения с невежливой и вздорной художницей, которая не хочет отвечать на звонок, нужный в первую очередь ей самой и, быть может, открывающий перед ней достаточно радужные перспективы.
   У него и без этого сегодня работы по горло. Ответы на звонки, бумаги в папках и цифры, цифры… И еще надо, пока не поздно, пойти в галерею и познакомиться с последними поступлениями. Национальная американская керамика – его детище, он потратил в последние месяцы немало времени и усилий, отбирая лучшие из лучших образцов.
   А в это самое время какая-то упрямая особа из графства Клер сидит у него занозой в мозгу! Он никогда еще не видел ее саму, но ее работы не дают ему покоя. Разумеется, он уделит достаточно внимания новым поступлениям, как всегда, тщательно займется консультациями, оценкой, но в то же время ему по-прежнему интересно открывать новые имена. Это волнует и будоражит.
   Работы этой Конкеннан, на которые он недавно обратил внимание, понадобятся для его галереи, решил он, и не успокоится до тех пор, пока не осуществит задуманное.
   Он считал, что родился для того, чтобы добиться успеха, недаром он представлял уже третье поколение удачливых предпринимателей, виртуозно владевших искусством превращать пенни в фунты стерлингов. Дело, которое его дед основал более шестидесяти лет назад, с тех пор процветало и при нем, Рогане Суини, тоже не должно прийти в упадок. Ни в коем случае! Он умеет добиваться своей цели – кропотливой работой, обаянием, настойчивостью, цепкостью – чем угодно, в рамках дозволенного, разумеется.
   Сейчас его цель – Маргарет Мэри Конкеннан с ее свободным, не знающим узды талантом. Таковой он ее считает и думает, что не ошибается.
   Он вовсе не относит себя к безрассудным или чересчур увлекающимся людям и весьма удивился бы, и даже посчитал себя оскорбленным, услышав о себе такое мнение. Напротив, он любит во всем порядок и систему, и если требует от своих служащих усердной работы, то включает в это понятие и самого себя. Все эти качества он впитал с молоком матери.
   Он мог бы, конечно, давно уже передать бразды правления своему помощнику и жить припеваючи на доходы от бизнеса. Мог бы много путешествовать, не ради дела, а для удовольствия, пожиная плоды богатого урожая, но не трудясь сам над его выращиванием.
   Да, он мог бы так поступить, но чувство ответственности и жажда деятельности не позволяют ему сделать это. И еще – интерес ко всему новому.
   В данный момент этим «новым» была для него мисс Конкеннан, художник по стеклу, отшельница и, как говорят, эксцентричная особа.
   Он собирается пойти на некоторые перемены в своей галерее, суть которых, коротко говоря, в том, чтобы яснее передать свое видение, собственные взгляды на искусство, дать больший простор тому, что может быть названо душой его страны, душой Ирландии. На этом пути работы Конкеннан будут первой ступенькой, первым шагом, и будь он проклят, если ее непокладистость и упрямство заставят его споткнуться и отступить.
   Она не знает и не может знать, что он задумал сделать ее первой национальной звездой его галереи. В прошлом, при деде и отце, их Всемирная галерея в Дублине полностью отвечала названию и представляла почти исключительно искусство других стран. Роган Суини не собирается сужать ее рамки, он только хочет сместить фокус и сделать главными экспонатами искусство страны, где родился сам. Он готов даже рискнуть, хотя это и против его правил, своими деньгами и репутацией ради этого! Правда, все же с оглядкой.
   Если с первым художником ему повезет, на что он очень рассчитывает, если вложения оправдают себя, а его предчувствия и надежды осуществятся, можно думать о создании новой галереи, где будет представлено исключительно ирландское искусство. Это станет тогда реальностью.
   А начнет он с работ М. Конкеннан, пренеприятной особы…
   Он давно уже бросил телефонную трубку и поднялся из-за дубового стола старинной работы. Стоя у окна, Роган смотрел на простиравшийся перед ним город – широкие улицы, зеленые бульвары, серебряная полоска реки и охватывающий ее мост. Он видел непрекращающийся поток машин, людей, снующих группами, парами, поодиночке. Красочное зрелище в лучах утреннего солнца. Но все так далеки от него. Взгляд его задержался на юной паре – ох уж эти объятия, касания друг друга руками, губами!
   Роган отвернулся от окна, почувствовав легкий, едва ощутимый укол зависти. Ему было почти незнакомо чувство беспокойства, тревоги, охватившее его сейчас. На столе лежала работа, в блокноте расписаны деловые встречи, однако он не торопился заняться всем этим.
   С самого детства он двигался к намеченной цели – от учебы к работе, от успеха к успеху. Чего и ожидали от него все, чего он и сам от себя ожидал. Все было хорошо, на должном уровне.
   Но семь лет назад он в одночасье лишился родителей, когда у отца, сидевшего за рулем, случился сердечный приступ, и машина, потеряв управление, врезалась в дорожный столб. До сих пор он не может без ужаса вспоминать отчаяние, охватившее все его существо и не отпускавшее ни на секунду, пока он летел из Дублина в Лондон, куда отец отправился по делам. И этот ужасный запах больницы…
   Отец умер на месте. Мать пережила его на час с лишним. Так что, когда прибыл сын, оба были мертвы. Всю жизнь они многому учили его: семейной гордости, любви к искусству, любви к своему делу и как все это сочетать с возможно большей пользой.
   В двадцать шесть лет он стал хозяином и главой Всемирной галереи со всеми ее филиалами, человеком, ответственным за целый штат служащих, за принимаемые решения, за предметы искусства, попадающие в его руки. Уже семь лет он без устали работает для процветания и развития галерейного дела, разве этого не достаточно?
   А теперь еще – новая идея, что пришла ему в голову, от которой он не может отделаться.
 
   Все началось тем зимним ветреным днем, когда он впервые увидел работы Мегги Конкеннан. Это было во время очередного чаепития в доме его бабушки, где он обратил внимание.., нет, это совсем неподходящие слова!., где он был захвачен, ошеломлен тем, что увидел на одном из ее многочисленных столиков. Ему сразу захотелось познакомиться с художником, захотелось следить за его судьбой, карьерой, стать его покровителем, патроном, наставником. Опять не совсем те слова, но смысл именно тот.
   После того дня он сумел приобрести всего две работы этого автора. Одна – нежная и зыбкая, словно дневной сон, представляла собой почти невесомый стеклянный столб, из которого как бы вырывались, вылетали радуги, целый сонм радуг! И все это изделие было не больше ладони в длину.
   Вторая работа, еще сильнее поразившая его воображение, была похожа тоже на сновидение, но мрачное и тревожное – ночной кошмар. Это было какое-то буйство страстей: дикая, беспорядочная война формы и красок. Стеклянные щупальца, усики, иглы и завитки рвались со своего основания и словно пытались схватить вас, уколоть, ущипнуть.
   Изделие могло показаться кому-то уродливым, но оно завораживало, в нем была беспокойная мощь и что-то недосказанное, даже сексуальное.
   Рогану было очень интересно узнать, что представляла собой женщина, которая смогла создать две такие разные по смыслу и исполнению, но одинаковые по силе мастерства вещи.
   Уже около двух месяцев, чуть не с самого дня покупки, он пытался связаться с автором этих работ, но безуспешно. Женщина не проявляла ровно никакого интереса к его туманным обещаниям помощи и покровительства.
   Дважды ему удавалось говорить с ней по телефону, однако собеседница по другую сторону провода была немногословна и почти невежлива. Нет, ей не требуется покровитель, тем более деловой человек из Дублина, без сомнения, слишком образованный и не с самым большим вкусом.
   Слушать все это было довольно неприятно!
   У нее был музыкальный голос с западноирландскими интонациями, и она объяснила ему, что вполне удовлетворена своим теперешним положением, когда может делать то, что хочет и как хочет, изредка продавая тем, кто покупает. Ей не требуется человек, кто бы указывал, что и куда продавать, не нужны лишние знакомства и контакты. Это ее собственные изделия – разве не так? – и почему бы ему не оставить ее в покое и не заняться своими бухгалтерскими книгами?
   Какая бессовестная, наглая гордячка! Вспоминая сейчас о ней, он снова вспыхнул от гнева. Ей предлагают руку помощи, руку, о которой десятки других художников могут только мечтать, а она позволяет себе чуть ли не с презрением отвергать его предложение.
   Нужно плюнуть на все это. Плюнуть и забыть, и пускай она делает свою работу, оставаясь в безвестности. Так ей и надо! Ни он, ни его галерея не нуждаются в ней, пальцем о палец не ударит он ради нее… Но, черт ее побери, он все же хочет с ней познакомиться!
   Внезапно, как по наитию, он схватил телефонную трубку и вызвал секретаря.
   – Эйлин, – торопливо сказал он, – отмените все мои встречи на ближайшие дни. Я отправляюсь в поездку.
   У Рогана никогда не было особенных дел в западных графствах страны, и для отдыха или развлечений он выбирал другие места. В детстве он обычно ездил в Париж или в Милан, изредка на виллу родителей, которая находилась на французском берегу Средиземного моря. По делам галереи он чаще всего совершал поездки в Нью-Йорк, Лондон, Венецию, Бонн или Бостон, во время которых совмещал приятное с полезным. Пожалуй, только один раз, когда ему было лет девять, его родители предприняли вместе с ним автомобильное путешествие в Шеннон, чтобы как следует насладиться пейзажами запада – озерами и скалами, тихими деревнями и бескрайними зелеными полями. Там было очень красиво, он это хорошо помнил, но не очень уютно и удобно.
   И теперь, сидя в своем «Астон Мартине», мотор которого работал безупречно, он жалел уже о внезапно принятом решении, и только природное упрямство мешало ему повернуть назад.
   Вдобавок ко всему в одной из деревенек, где он спрашивал, как проехать, его направили по дороге, на которой слякоть превратилась вскоре в непролазную грязь, да еще с выбоинами под ее покровом, и все эти неприятности он переносил куда хуже, чем его автомобиль, невозмутимо продолжавший свое движение под непрерывным дождем.
   Что ж, думал Роган, поездка, в конце концов, не такая уж страшная – какое-никакое, а разнообразие. Что же касается этой упрямой женщины… Если она намерена похоронить себя за оградами из кустов боярышника и утесника – ее дело. Но все равно он заполучит изделия ее рук и ума. Они будут его!
   Следуя указаниям, полученным на местной почте, он миновал крошечный отель под названием «Блекторн» с кустом терновника, изображенном на вывеске, и красивыми голубыми ставнями. Потом пошли небольшие каменные дома, загоны для скота, сараи для сена. Под навесом с покатой крышей он увидел трактор, возле него возился мужчина, который поднял руку, приветствуя Рогана, и затем снова погрузился в работу.
   Как тут люди живут, в этом забытом Богом месте? – подумалось Рогану. Ответа на свой вопрос он не знал. Нет, он бы ни за что не променял запруженные машинами и людьми улицы Дублина на эти мокнущие под дождем просторы, на это безлюдье. Да будь оно трижды проклято! Хотя какая красота и своеобразие!
   Неплохо она упрятала тут себя, продолжал он думать, уже подъезжая к коттеджу Мегги Конкеннан, скрывающему свои белые стены за неухоженными зарослями бирючины и фуксии. С трудом различил он въезд и свернул туда, но долго ехать не пришлось. Почти сразу путь ему преградил потрепанный и ржавый голубой грузовичок. Поставив свой шикарный белый «Астон» позади него, Роган вышел из машины.
   Покрутившись возле ворот, он нашел в конце концов среди травы и цветов тропинку, ведущую к дому. Подойдя туда, Роган остановился у двери, выкрашенной в ярко-красный цвет, и постучал три раза. Ответа не было. Он постучал еще раз и еще – никакого результата. Потеряв терпение, шагнул к окну, попытался заглянуть внутрь.
   В камине горело слабое пламя, рядом стоял плетеный стул. Дряхлая софа в углу была покрыта пестрым куском материи, сочетавшей в себе красный, синий и фиолетовый оттенки. Он подумал, что ошибся домом, но тут же понял, что это не так: по комнате были в беспорядке разбросаны изделия из стекла. Ее работы. Бутыли и статуэтки, вазы и кувшины помещались во всех возможных и невозможных местах.
   Роган протер покрытое влагой окно, и взор его упал на большую многорожковую люстру, помещенную в центре каминной доски. Стекло, из которого была сделала люстра, отличалось особой прозрачностью, чистотой и свежестью, словно там застыла родниковая вода. Рожки из нее не торчали, а стекали, сердцевина была похожа на водопад. Внутри у него все замерло. Это она! Только она!
   Итак, он нашел ее!
   Если бы еще она ответила наконец на его стук!
   Он отошел от передней двери и, ступая по мокрой траве, прошел к задней стороне домика. Повсюду, где только могли и хотели, росли цветы – свободно, без всяких клумб и грядок. Дикие, как сорняки. Мисс Конкеннан не тратила свое драгоценное время на прополку и на устройство клумб.
   Возле задней двери, под навесом, были сложены брикеты торфа. К стене прислонен древний велосипед со спущенной шиной, рядом стояли высокие сапоги «веллингтон», с грязными до самого верха голенищами.
   Роган снова начал стучать в дверь, но обернулся, различив какой-то шум позади себя. Не удивительно, что он сразу не услышал его, – это был постоянный ровный шум, напоминавший о море, и доносился он со стороны другого дома, стоявшего в некотором отдалении от первого. Роган увидел дым, выходящий из трубы и растекающийся в свинцовом небе.
   В здании было несколько окон, два или три открытых, несмотря на промозглую погоду. Конечно, это мастерская, решил Роган и зашагал туда, предвкушая удивление хозяйки и собственное умелое и дипломатичное объяснение цели своего неожиданного появления.
   Постучав и снова не дождавшись ответа, он распахнул дверь. Сразу же в лицо пахнуло жаром, он ощутил необычные запахи и увидел небольшого роста женщину. Она сидела в огромном деревянном кресле, в руках у нее была какая-то длинная трубка.
   Первое, о чем он подумал: да, тут происходят чудеса!
   – Закройте дверь, будьте вы прокляты, здесь сквозняк!
   Он машинально выполнил приказание, подчиняясь яростному окрику, однако не мог не возразить:
   – У вас же открыты окна.
   – Это тяга, глупец!
   Больше она ничего не добавила, даже не удостоила его взглядом. Приникнув ртом к трубке, она принялась в нее дуть.
   Роган наблюдал за рождением стеклянного пузыря, против воли завороженный зрелищем. В сущности, простейшая процедура, думал он. Только дыхание собственных легких да жидкое стекло. Пальцы ее играли на трубке, как на музыкальном инструменте, она поворачивала ее, вращала, снова поворачивала, борясь с силой тяжести и в то же время используя эту силу до той поры, пока не оставалась довольна получившейся формой.
   Она совершенно не думала о вошедшем, не замечала его, погруженная в работу: выдувала, отрезала шеи пузырькам, наносила узоры на стекло особыми приспособлениями, делала еще десятки разных вещей, различных операций – и все это спокойно и хладнокровно, как если бы знала и определила заранее каждое свое движение, каждый вдох и выдох.
   Потом, у печи, она втолкнула рожденный пузырь под слой расплавленного стекла, нагревавшегося там для второй плавки, которую она влила затем в деревянную форму, где та делалась тоньше и остывала.
   Она терпеливо повторяла эту процедуру множество раз, и сейчас главную роль выполняли ее руки, в то время как в предыдущей операции основная работа осуществлялась с помощью дыхания.
   Роган смотрел на все это, застыв у дверей. Зрелище было впечатляющим. В комнате стояла удушающая жара, несмотря на открытые окна. Он снял намокшее пальто, от которого, как ему казалось, шел пар.
   Хозяйка после того, как обозвала вошедшего глупцом, больше не обращала на него никакого внимания, напрочь позабыв о его присутствии. Огромное кресло, по-видимому домашней работы, на котором она сидела, было утыкано гвоздями и крючками с висящими на них инструментами. Возле кресла стояли ведра с водой, песком, горячим воском.
   Временами она вставала, чтобы подойти к печи, и тогда он пробовал заговорить, но звуки, похожие на глухое рычание, вырывались в ответ из ее горла, и Роган замолкал.
   Ладно, говорил он себе, подождем, черт ее возьми! Час, два, сколько нужно! Если это существо, рожденное женщиной, в состоянии терпеть такую адскую жару и все эти запахи, выдержу и я.
   Сколько прошло времени, он не знал. Он чувствовал себя как в театре, на захватывающем спектакле, когда не думаешь о часах и минутах, о жаре и духоте в зале.
   Но вот изделие, над каким она трудилась, находится уже на понтии, длинном железном пруте стеклодува, с помощью которого она забрасывает его в электрическую печь для отжига. Включив регуляторы времени и температуры, она, по-прежнему не глядя на гостя, прошла к небольшому холодильнику, стоящему прямо на полу. Роган, не спускавший с нее глаз, увидел, когда она нагнулась, как вытерты ее джинсы и почти расползлись на самых интересных местах.
   Однако длительным это зрелище не было. Она выпрямилась, повернулась к нему, и в него полетел один из предметов, вынутых ею из холодильника. Это была банка с холодным напитком, которую он сумел все-таки поймать, прежде чем она угодила ему в нос.
   – Вы еще здесь? – услышал он ее голос. Она открыла крышку, начала жадно пить. – Наверное, изжарились в своем прекрасном костюме?
   Теперь, когда она не была поглощена работой, когда ее руки и голова освободились от бремени, он как бы заново увидел ее. Но и она смотрела на него изучающим взглядом.
   Перед ней стоял высокий худощавый мужчина с темными волосами. Очень темными и хорошо ухоженными, а глаза были синие, как озеро Керри. Не так уж плохо смотрится, подумала она, допивая сок и постукивая пальцем по донышку банки. Приятная форма рта, что бывает нечасто, но вряд ли эти губы сплошь и рядом растягиваются в улыбку. И глаза тоже не из тех, что можно назвать смеющимися. В их синеве хладнокровие, расчетливость, уверенность.
   Черты лица довольно резкие, хорошо очерченные. «Хорошие кости – хорошая кровь», – говорила ее бабушка. А у этого человека она еще, вполне возможно, и голубая.
   Костюм, сразу видно, английского покроя. Галстук – выше всех похвал. В манжетах – крапинки золота. А выправка у него прямо солдатская, да еще такого солдата, грудь которого вся в медалях и орденах.
   Теперь, когда работа благополучно окончена, Мегги позволила себе дружелюбно улыбнуться ему.
   – Устали дожидаться?
   – Нет, – ответил он коротко.
   Улыбка делала ее еще менее реальной, больше похожей на какое-то сказочное существо, которому подвластны все волшебные силы. Он предпочел бы, чтобы она снова кривила губы и ворчливо обрывала его.
   – Я проделал немалый путь, чтобы поговорить с вами, мисс Конкеннан, – учтиво сказал он. – Мое имя Роган Суини.
   Ее улыбка постепенно сменилась чем-то, напоминающим усмешку. Значит, вот ты кто. Сам Роган Суини. Человек, желающий наложить лапу на ее работы. «Джекин» – как не слишком почтительно называют порою у них в провинции жителя Дублина. Что означает «наглец».
   – Вы упорный человек, мистер Суини, – заметила она. – Отдаю вам должное. Надеюсь, поездка была приятной, по крайней мере?
   – Отвратительной.
   – Очень жаль.
   – Но я не считаю ее напрасной. – Он открыл банку с соком, которую продолжал держать в руке, хотя предпочел бы сейчас стакан горячего чая. – У вас здесь интересная обстановка.
   Он снова оглядел комнату – ревущую печь, сушильни, длинные скамейки, кучи металлического и деревянного инструмента, прутья, трубки, полки и шкафа с химическими препаратами.
   – У меня сейчас неплохо идет работа, я вполне удовлетворена, – процедила она. – О чем уже сообщала вам как-то по телефону.
   – Та вещь, над которой вы трудились, когда я вошел… Она мне очень нравится.
   Он немного прошелся по комнате, наклонился над столом, заваленным набросками на бумаге и картоне, карандашами, углем и мелками. Взгляд его упал на эскиз того стеклянного изделия, которое сейчас сушилось в печи. Нежное, воздушное. Нет, скорее текучее, льющееся.
   – Вы продаете ваши эскизы?
   – Я художник по стеклу, мистер Суини. Не график и не живописец.
   Он внимательно посмотрел на нее, взял в руки эскиз.
   – Если вы подпишете, – твердо сказал он, – я дам за него сто фунтов.
   Она недоверчиво фыркнула и точно метнула пустую банку из-под сока в мусорное ведро.
   – А за ту работу, что вы сейчас окончили? – спросил он спокойно. – Сколько вы за нее возьмете?
   – Какое, собственно, вам дело?
   – Возможно, я купил бы и ее тоже.
   Она немного задумалась, сидя на краю скамейки и болтая ногами. В самом деле, кто может назвать ей истинную цену того, что она делает? Никто. В том числе и она сама. Но стоимость в денежных знаках – дело другое. В конце концов, она тоже человек, и ей надо есть и пить.
   Ее подход к назначению цены был простым и весьма гибким. И не имел ничего общего с наукой или мастерством, каковые присутствовали в ее работе. Здесь действовали три нормальных фактора: потраченное время, собственное отношение к нему и мнение о покупателе.
   У Мегги уже сложилось определенное мнение о Рогане Суини. Поэтому она рискнула запросить с него подороже.
   – Двести пятьдесят фунтов, – решила она. Сотню накинула за его золотые запонки.
   – Хорошо, я выпишу чек.
   Он улыбнулся, и Мегги поняла, что должна быть благодарна ему за то, что он раньше не использовал это свое оружие. Достаточно смертоносное, не могла она не признать, глядя, как изгибаются его губы и одновременно темнеют глаза. Обаяние давалось ему легко, без видимых усилий.
   Он заговорил вновь:
   – Этот экземпляр я покупаю для моей собственной коллекции – под настроение, так сказать. И как воспоминание о первой встрече. Но я готов приобрести еще один, чтобы выставить его в моей галерее. И за двойную цену.
   – Удивительно, как вы еще не прогорели, мистер Суини, если так балуете клиентов.
   – Вы недооцениваете себя, мисс Конкеннан, – улыбнувшись, сказал он.
   Внезапно он шагнул к скамейке, где она сидела, решительно, с уверенностью победителя. Подождав, пока она подняла глаза, чтобы видеть его лицо, он добавил:
   – Поймите, я необходим вам.
   – Я прекрасно знаю сама, что мне делать в этой жизни, – сказала она в прежнем резком тоне.
   – Да, когда вы у себя в мастерской. – Он обвел рукой комнату. – В этом я убедился, проведя у вас уже немало времени. Но деловой мир – совсем иное.
   – Он меня не интересует.
   – Прекрасно. – Он вновь улыбнулся, как если бы услышал восхитивший его ответ. – Меня же этот мир, напротив, весьма привлекает. Уверяю вас, в нем есть свои радости.