Страница:
– Когда я услышала об этом, – начала Мэг, – то сначала не могла поверить. Траулеры были в море, и они отправились спасать тех, кто выжил. Большинство пришло к месту катастрофы слишком поздно. Они привезли на берег лишь мертвых. Господи помилуй, я своими глазами видела некоторых спасшихся, когда они сошли на берег. Женщины, маленькие дети, мужчины… Они все были полуголые и едва могли идти. Говорят, лайнер утонул меньше чем за двадцать минут. Это правда?
– Не знаю, – пробормотал Феликс и закрыл глаза.
Девушка смотрела на Гринфилда, надеясь, что у него хватит сил выслушать остальное.
– Кое-кто умер уже на берегу. Их раны оказались смертельными. Некоторые не выдержали переохлаждения. Списки быстро меняются. Нельзя без ужаса думать о семьях, которые надеются и ждут. И о скорби тех, которые знают, что их родные умерли такой страшной смертью. Вы говорили, что вас никто не ждет.
– Да. Никто.
Мэг склонилась к нему. Она лечила его раны, страдала вместе с Феликсом, когда тот бредил. Гринфилд находился на ее попечении всего три дня, но им двоим это время казалось вечностью.
– Отдыхайте. В этом нет ничего плохого, – тихо говорила она. – Бог простит вас, если сегодня вы не пойдете на похороны. Вы еще не поправились.
– Я должен идти. – Феликс смотрел на свое тело, в чужой одежде казавшееся особенно тощим и хрупким. Но живым.
Тишина казалась неестественной. В день похорон все магазины и лавки Куинстауна закрылись. По улицам не бегали дети, соседки не останавливались поболтать или посплетничать. В тишине слышались глухой звук колоколов стоявшей на холме церкви Святого Колмана и горькие слова заупокойной молитвы.
Феликс знал: если он проживет еще сто лет, то все равно не забудет этих скорбных звуков и негромкого, но отчетливого барабанного боя. Он следил за бликами солнца на меди инструментов и вспоминал, как то же самое солнце золотило медные лопасти винтов на корме «Лузитании», поднявшейся вверх перед тем, как корабль окончательно ушел на дно.
«Я жив», – снова подумал он. Но вместо облегчения и благодарности почувствовал лишь вину и отчаяние.
Опустив голову, он ковылял за священниками, скорбящими, мертвыми по благоговейно затихшим улицам. Дорога до кладбища заняла у Феликса больше часа и отняла у него все силы. К тому времени, когда Гринфилд увидел три братские могилы под высокими вязами, вокруг которых стояли мальчики-хористы с курильницами, ему пришлось тяжело опереться на Мэг.
При виде маленьких детских гробиков его веки обожгли слезы.
Феликс слушал тихий плач и негромкие слова заупокойной службы, но это его не трогало. Он все еще слышал и думал, что всегда будет слышать то, как тонущие люди взывали к господу. Но господь не слушал и позволил им умереть ужасной смертью.
Затем он поднял голову и вдруг увидел женщину и мальчика с парохода. Слезы хлынули вновь, потекли по щекам как дождь, и он стал протискиваться сквозь толпу. Феликс добрался до нее, когда в воздух вознеслись первые аккорды «Пребудь со мной», и опустился на колени перед креслом на колесиках.
– Я боялась, что вы умерли. – Она протянула руку и коснулась его лица. Вторая рука лежала в лубке. – Я не знала вашего имени и не могла навести о вас справки.
– Вы живы… – Он увидел порез на ее лице, покрытом лихорадочным румянцем. – И мальчик тоже.
Малыш спал на руках другой женщины. Как ангел, снова подумал Феликс. Мирно и безмятежно.
Кулак страха, сжимавший его сердце, разжался. По крайней мере, одна молитва была услышана.
– Он так и не отпустил меня. – Женщина беззвучно заплакала. – Во время падения я сломала руку. Если бы вы не отдали мне свой спасательный жилет, мы утонули бы. Мой муж… – Женщина посмотрела на могилы, и ее голос дрогнул. – Его так и не нашли.
– Мне очень жаль.
– Он бы тоже сказал вам спасибо. – Она снова подняла руку и коснулась ноги мальчика. – Он очень любил сына. – Женщина глубоко вдохнула. – От его имени благодарю вас за то, что спасли меня и нашего сына. Пожалуйста, скажите, как вас зовут.
– Феликс Гринфилд, мэм.
– Мистер Гринфилд. – Она наклонилась и поцеловала Феликса в щеку. – Я никогда не забуду вас. И мой сын тоже.
Когда ее кресло увозили, женщина широко расправила плечи и держалась со спокойным достоинством, заставившим Феликса устыдиться своей слабости.
– Вы герой, – сказала ему Мэг.
Он покачал головой и стал пробиваться сквозь толпу, пытаясь оказаться как можно дальше от могил.
– Нет. Это все она. Я – ничто.
– Как вы можете так говорить? Я слышала ее слова. Вы спасли жизнь ей и маленькому мальчику. – Мэг устремилась за ним и заботливо поддержала.
Феликс хотел стряхнуть ее руку, но у него не хватило сил. Поэтому он просто опустился на высокую кладбищенскую траву и закрыл лицо руками.
– Ну, тише, тише… – Жалость заставила Мэг сесть рядом и обнять его. – Успокойтесь, Феликс.
Он не мог думать ни о чем, кроме силы, читавшейся на лице молодой вдовы, и невинности ее сына.
– Она была ранена и попросила меня взять мальчика. Спасти его.
– Вы спасли их обоих.
– Не знаю, почему я это сделал. Я думал только о себе. Я вор. Помните вещи, которые лежали у меня в кармане? Я украл их. Украл тогда, когда в пароход попала торпеда. Когда это случилось, я думал только о том, чтобы выбраться из этой истории живым.
Мэг отодвинулась и сложила руки.
– Вы отдали ей свой спасательный жилет?
– Жилет был не мой. Я нашел его. Не знаю, почему я его отдал. Она была зажата между шезлонгами и цеплялась за мальчика. Цеплялась за остатки рассудка в самом центре ада.
– Вы могли отвернуться от нее и спастись.
– Я хотел. – Он вытер глаза.
– Но вы этого не сделали.
– Я никогда не пойму, почему. – Гринфилд знал только одно: спасение женщины и мальчика что-то круто изменило в нем самом. – Дело в том, что я второразрядный вор, оказавшийся на этом пароходе, потому что убегал от копов. Я обокрал человека за несколько минут до его смерти. Погибла тысяча людей. Я видел, как умирали многие. А я жив. Что это за мир, который позволяет спастись вору, а губит ни в чем не повинных детей?
– Кто знает? Но сегодня какой-то ребенок выжил, потому что вы были рядом. Едва ли вы оказались бы там, где оказались, если бы не воровали.
Феликс насмешливо фыркнул:
– Что делать таким людям, как я, на палубе первого класса? Только воровать.
– Послушайте меня. – Мэг вынула из кармана платок и вытерла ему слезы, как маленькому. – Воровать нехорошо. Это грех, и спорить тут не о чем. Но если бы вы думали о себе, эта женщина и ее сын погибли бы. Если грех позволяет спасти чьи-то невинные души, я считаю, это не такой уж большой грех. Кстати сказать, не так уж много вы и украли. Пару сережек, серебряную фигурку и несколько долларов.
Почему-то это заставило его улыбнуться:
– Честно говоря, я только приступал к делу.
Ее улыбка была снисходительной и уверенной.
– Да уж. Могу поклясться, что вы только приступаете к делу.
2
– Не знаю, – пробормотал Феликс и закрыл глаза.
Девушка смотрела на Гринфилда, надеясь, что у него хватит сил выслушать остальное.
– Кое-кто умер уже на берегу. Их раны оказались смертельными. Некоторые не выдержали переохлаждения. Списки быстро меняются. Нельзя без ужаса думать о семьях, которые надеются и ждут. И о скорби тех, которые знают, что их родные умерли такой страшной смертью. Вы говорили, что вас никто не ждет.
– Да. Никто.
Мэг склонилась к нему. Она лечила его раны, страдала вместе с Феликсом, когда тот бредил. Гринфилд находился на ее попечении всего три дня, но им двоим это время казалось вечностью.
– Отдыхайте. В этом нет ничего плохого, – тихо говорила она. – Бог простит вас, если сегодня вы не пойдете на похороны. Вы еще не поправились.
– Я должен идти. – Феликс смотрел на свое тело, в чужой одежде казавшееся особенно тощим и хрупким. Но живым.
Тишина казалась неестественной. В день похорон все магазины и лавки Куинстауна закрылись. По улицам не бегали дети, соседки не останавливались поболтать или посплетничать. В тишине слышались глухой звук колоколов стоявшей на холме церкви Святого Колмана и горькие слова заупокойной молитвы.
Феликс знал: если он проживет еще сто лет, то все равно не забудет этих скорбных звуков и негромкого, но отчетливого барабанного боя. Он следил за бликами солнца на меди инструментов и вспоминал, как то же самое солнце золотило медные лопасти винтов на корме «Лузитании», поднявшейся вверх перед тем, как корабль окончательно ушел на дно.
«Я жив», – снова подумал он. Но вместо облегчения и благодарности почувствовал лишь вину и отчаяние.
Опустив голову, он ковылял за священниками, скорбящими, мертвыми по благоговейно затихшим улицам. Дорога до кладбища заняла у Феликса больше часа и отняла у него все силы. К тому времени, когда Гринфилд увидел три братские могилы под высокими вязами, вокруг которых стояли мальчики-хористы с курильницами, ему пришлось тяжело опереться на Мэг.
При виде маленьких детских гробиков его веки обожгли слезы.
Феликс слушал тихий плач и негромкие слова заупокойной службы, но это его не трогало. Он все еще слышал и думал, что всегда будет слышать то, как тонущие люди взывали к господу. Но господь не слушал и позволил им умереть ужасной смертью.
Затем он поднял голову и вдруг увидел женщину и мальчика с парохода. Слезы хлынули вновь, потекли по щекам как дождь, и он стал протискиваться сквозь толпу. Феликс добрался до нее, когда в воздух вознеслись первые аккорды «Пребудь со мной», и опустился на колени перед креслом на колесиках.
– Я боялась, что вы умерли. – Она протянула руку и коснулась его лица. Вторая рука лежала в лубке. – Я не знала вашего имени и не могла навести о вас справки.
– Вы живы… – Он увидел порез на ее лице, покрытом лихорадочным румянцем. – И мальчик тоже.
Малыш спал на руках другой женщины. Как ангел, снова подумал Феликс. Мирно и безмятежно.
Кулак страха, сжимавший его сердце, разжался. По крайней мере, одна молитва была услышана.
– Он так и не отпустил меня. – Женщина беззвучно заплакала. – Во время падения я сломала руку. Если бы вы не отдали мне свой спасательный жилет, мы утонули бы. Мой муж… – Женщина посмотрела на могилы, и ее голос дрогнул. – Его так и не нашли.
– Мне очень жаль.
– Он бы тоже сказал вам спасибо. – Она снова подняла руку и коснулась ноги мальчика. – Он очень любил сына. – Женщина глубоко вдохнула. – От его имени благодарю вас за то, что спасли меня и нашего сына. Пожалуйста, скажите, как вас зовут.
– Феликс Гринфилд, мэм.
– Мистер Гринфилд. – Она наклонилась и поцеловала Феликса в щеку. – Я никогда не забуду вас. И мой сын тоже.
Когда ее кресло увозили, женщина широко расправила плечи и держалась со спокойным достоинством, заставившим Феликса устыдиться своей слабости.
– Вы герой, – сказала ему Мэг.
Он покачал головой и стал пробиваться сквозь толпу, пытаясь оказаться как можно дальше от могил.
– Нет. Это все она. Я – ничто.
– Как вы можете так говорить? Я слышала ее слова. Вы спасли жизнь ей и маленькому мальчику. – Мэг устремилась за ним и заботливо поддержала.
Феликс хотел стряхнуть ее руку, но у него не хватило сил. Поэтому он просто опустился на высокую кладбищенскую траву и закрыл лицо руками.
– Ну, тише, тише… – Жалость заставила Мэг сесть рядом и обнять его. – Успокойтесь, Феликс.
Он не мог думать ни о чем, кроме силы, читавшейся на лице молодой вдовы, и невинности ее сына.
– Она была ранена и попросила меня взять мальчика. Спасти его.
– Вы спасли их обоих.
– Не знаю, почему я это сделал. Я думал только о себе. Я вор. Помните вещи, которые лежали у меня в кармане? Я украл их. Украл тогда, когда в пароход попала торпеда. Когда это случилось, я думал только о том, чтобы выбраться из этой истории живым.
Мэг отодвинулась и сложила руки.
– Вы отдали ей свой спасательный жилет?
– Жилет был не мой. Я нашел его. Не знаю, почему я его отдал. Она была зажата между шезлонгами и цеплялась за мальчика. Цеплялась за остатки рассудка в самом центре ада.
– Вы могли отвернуться от нее и спастись.
– Я хотел. – Он вытер глаза.
– Но вы этого не сделали.
– Я никогда не пойму, почему. – Гринфилд знал только одно: спасение женщины и мальчика что-то круто изменило в нем самом. – Дело в том, что я второразрядный вор, оказавшийся на этом пароходе, потому что убегал от копов. Я обокрал человека за несколько минут до его смерти. Погибла тысяча людей. Я видел, как умирали многие. А я жив. Что это за мир, который позволяет спастись вору, а губит ни в чем не повинных детей?
– Кто знает? Но сегодня какой-то ребенок выжил, потому что вы были рядом. Едва ли вы оказались бы там, где оказались, если бы не воровали.
Феликс насмешливо фыркнул:
– Что делать таким людям, как я, на палубе первого класса? Только воровать.
– Послушайте меня. – Мэг вынула из кармана платок и вытерла ему слезы, как маленькому. – Воровать нехорошо. Это грех, и спорить тут не о чем. Но если бы вы думали о себе, эта женщина и ее сын погибли бы. Если грех позволяет спасти чьи-то невинные души, я считаю, это не такой уж большой грех. Кстати сказать, не так уж много вы и украли. Пару сережек, серебряную фигурку и несколько долларов.
Почему-то это заставило его улыбнуться:
– Честно говоря, я только приступал к делу.
Ее улыбка была снисходительной и уверенной.
– Да уж. Могу поклясться, что вы только приступаете к делу.
2
Хельсинки, 2002 год
Она оказалась совсем не такой, как он ожидал. Он изучил портрет на обратной стороне обложки книги и на программе лекции, – кончится она когда-нибудь или нет? – но во плоти эта женщина была совсем другой.
Во-первых, она была небольшого роста. Строгий серый костюм делал ее почти худенькой. Правда, на его вкус, юбка могла бы быть на дюйм короче. Судя по тому, что он видел, ноги у нее были неплохие.
Вблизи она казалась совсем не такой пугающе уверенной в себе, как на суперобложке, хотя маленькие очки в проволочной оправе придавали ей вид заправской интеллектуалки. Голос у нее тоже был приятный. Может быть, даже слишком, потому что от него чертовски клонило в сон. Но в этом была виновата главным образом тема лекции. Он интересовался греческими мифами – точнее, одним-единственным греческим мифом. Но выдержать часовую лекцию, посвященную им всем, было выше его сил.
Он выпрямился на стуле и постарался сосредоточиться. Плевать ему было на Артемиду, превратившую какого-то беднягу в оленя, потому что тот увидел ее обнаженной. Это лишний раз доказывало, что женщины – и богини, и простые смертные – создания странные.
По его мнению, доктор Тайя Марш была чертовски странной. Она родилась в богатой семье. Денег там была уйма, а она, вместо того чтобы наслаждаться своим богатством, посвящала свое время изучению давно почивших греческих богов. Писала о них, читала о них лекции.
За ее плечами было несколько поколений аристократов. С кровью, голубой, как озера ирландского графства Керри. Но она приехала в Финляндию и колесила по ней с лекциями, уже проделав то же самое в Швеции и Норвегии. Рекламировала свою книгу в Европе и Скандинавии.
«Видимо, деньги тут ни при чем, – думал он. – Может быть, ей нравится слышать звук собственного голоса. Сотни раз повторяющего одно и то же в разных аудиториях».
Согласно его сведениям Тайе было двадцать девять лет. Она не замужем, единственная дочь нью-йоркских Маршей и, что самое главное, праправнучка Генри У. Уайли. «Уайли Антикс» уже около ста лет считалась одной из самых престижных аукционных фирм Нью-Йорка, торговавших антиквариатом.
То, что отпрыск Уайли проявлял такой жгучий интерес к греческим богам, было вовсе не совпадением. Поэтому он и решил выяснить, что она знает о Трех Судьбах. Во что бы то ни стало.
Если бы она была чуть… гм-м… помягче, можно было бы попытаться ее соблазнить. Просто удивительно, как много люди могут рассказать друг другу, когда их связывает секс. Она была достаточно привлекательна для ученой дамы, но он не знал, на какие кнопки следует нажимать, общаясь с интеллектуалками.
Он слегка нахмурился, перевернул лежавшую на коленях книгу и еще раз посмотрел на фотографию. Там ее светлые волосы были собраны в пучок. Она улыбалась скорее заученно, чем весело. Как будто кто-то велел сказать ей «чиз!»[1]. Эта улыбка не касалась глаз – строгих и серьезных голубых глаз, которым соответствовали строгие и серьезные губы.
Ее лицо слегка сужалось книзу. В ней было что-то от эльфа, разительно противоречившее классической прическе и степенной внешности. У нее был вид женщины, нуждавшейся в здоровом смехе… или в здоровом сексе. Если бы он сказал об этом вслух, мать и сестра выдрали бы его. Но эти мужские мысли – его личное дело.
Он как следует подумал и решил, что с этой чопорной мисс Марш следует обращаться очень деликатно и исключительно по-деловому.
Когда раздались аплодисменты, на его взгляд более шумные, чем следовало, он чуть не завопил от радости. Но едва он сделал попытку встать, как в воздух взметнулось множество рук. Он с досадой посмотрел на часы, сел на место и стал ждать окончания ответов на вопросы. Поскольку Тайя отвечала через переводчицу, он подумал, что конца этому не будет.
Он заметил, что мисс Марш сняла очки, заморгала, как сова при дневном свете, и сделала глубокий вдох. Так поступил бы прыгун с вышки перед полетом в глубокий бассейн.
Ощутив вдохновение, он поднял руку. Прежде чем ломиться в дверь, следует вежливо постучать в нее.
Когда она сделала жест в его сторону, он поднялся и подарил ей чарующую улыбку.
– Доктор Марш, сначала позвольте поблагодарить вас за захватывающий рассказ.
Тайя заморгала, и он понял, что ее удивил его ирландский акцент. Что ж, еще один козырь, которым можно воспользоваться. По каким-то неясным причинам все янки были без ума от этого акцента.
– Спасибо, – ответила она. – Буду рада ответить вам.
– Меня всегда интересовали Судьбы. Как по-вашему, власть над людьми присуща каждой из них или только всем трем сразу?
– Мойры, или Судьбы, – начала она, – представляют собой триаду. Каждая из Мойр выполняет свою функцию. Клото прядет нить жизни, Лахесис измеряет ее, а Атропос перерезает, кладя ей конец. Никто из них не может работать в одиночку. Нить можно прясть бесконечно и бесцельно. А если не прясть, то нечего будет измерять и перерезать. Три части, – добавила она, сплетя пальцы. – Одна цель. – А затем сжала пальцы в кулак. – Поодиночке они всего лишь простые и не слишком интересные женщины. А вместе – самые могущественные и почитаемые из богов.
«Именно так, – подумал он, снова садясь на место. – Именно».
Она ужасно устала. Когда лекция кончилась, Тайя чувствовала себя так, что боялась не добраться до стола, где ей предстояло надписывать свою книгу. Ее внутреннее представление о времени сбилось. Несмотря на прием мелатонина, диету, ароматерапию и специальные упражнения.
«Сейчас я в Хельсинки, – напомнила себе Тайя. – А это кое-чего стоит. Здесь все так добры, так заинтересованы. Впрочем, как и во всех других городах, где я побывала после вылета из Нью-Йорка. Сколько дней прошло с тех пор?» – подумала она, сев на стул, взяв ручку и нацепив на лицо неизменную вежливую улыбку. Двадцать два. Дни следовало помнить. Больше трех четвертей добровольно принятой ею на себя пытки остались позади.
«Что делать, чтобы победить фобию? – говорил ей доктор Левенстейн. – Как быть, если хроническая застенчивость сочетается у вас с припадками паранойи? Очень просто. Уехать отсюда и как можно чаще быть на людях». Если бы к Левенстейну пришел пациент и пожаловался на страх высоты, тот посоветовал бы больному спрыгнуть с Бруклинского моста.
Слышал ли он ее жалобы на синдром боязни общения? На то, что у нее агорафобия в сочетании с клаустрофобией? Видимо, нет. Левенстейн был уверен, что это всего лишь застенчивость и что оценка ее психического состояния и диагноз – исключительно его прерогатива.
Когда первые слушатели подошли к ней, чтобы поговорить и получить автограф на книге, у Тайи свело живот. Жаль, что в эту минуту рядом с ней не было доктора Левенстейна. Она бы его ударила.
И все же Тайя была вынуждена признать, что ей стало лучше. Явно лучше. Потому что эту лекцию она прочитала без ксанакса. И даже без предварительного глотка виски, после которого неизменно испытывала чувство вины.
Однако лекция – это одно, а общение с глазу на глаз – совсем другое. Во время чтения лекции ты бесстрастен и находишься на расстоянии от публики. У нее был конспект лекции, заранее составленный путеводитель от Ананке до Зевса. Но когда люди подходили к столу за подписями, им требовались непринужденность, умение болтать и – о господи! – личное обаяние…
Когда она раздавала автографы, ее рука не дрожала. Когда говорила, голос не срывался. Это был большой прогресс. Во время первой остановки в Лондоне к концу программы она едва не впала в ступор. Когда Тайя добралась до гостиницы, она тряслась, заикалась и вышла из этого состояния лишь тогда, когда приняла пару таблеток и окутала себя коконом искусственного сна.
О боже, как ей хотелось вернуться домой! Хотелось сбежать в Нью-Йорк и спрятаться в своей уютной квартире. Как кролику, которому до дрожи хочется забиться в нору. Но она подписала договор. Дала слово. А Марши никогда не изменяют своему слову.
Сейчас она была рада и даже гордилась тем, что первую неделю прожила стиснув руки, вторую неделю дрожала, а третью скрежетала зубами. Сейчас она была слишком измучена постоянными разъездами, чтобы нервничать из-за необходимости разговаривать с незнакомыми людьми.
К концу встречи от натужной улыбки у нее болело лицо. Она подняла взгляд и увидела зеленые глаза ирландца, спрашивавшего ее о Судьбах.
– Замечательная лекция, доктор Марш, – сказал он с очаровательным певучим акцентом.
– Спасибо. Рада, что вам понравилось. – Она хотела взять его книгу, но увидела, что ирландец протянул руку. Чуть замешкавшись, Тайя переложила ручку в левую руку и обменялась с ним рукопожатием.
«Зачем люди жмут друг другу руки? – подумала она. – Неужели они не знают, каким количеством микробов обмениваются при этом?»
Его рука была твердой, теплой, а пожатие длилось до тех пор, пока у Тайи не покраснела шея.
– Кстати, о судьбе, – сказал он и ослепительно улыбнулся. – Я очень обрадовался, увидев, что вы оказались в Хельсинки как раз тогда, когда я прилетел сюда по делам. Я уже давно восхищаюсь вашей работой, – не моргнув глазом, солгал он.
– Спасибо. – О боже, беседа… Первое правило: заставьте их заговорить. – Вы из Ирландии?
– Да. Из Корка[2]. Но сейчас путешествую, как и вы. Путешествия очень украшают жизнь, верно?
Украшают?!
– Да, очень. – Настала ее очередь лгать.
– Кажется, мне следует представиться. – Он протянул ей книгу. – Я Малахия. Малахия Салливан.
– Очень рада познакомиться. – Она красивым почерком расписалась на книге, ломая себе голову, как лучше закончить беседу и всю встречу с читателями. – Большое спасибо за то, что пришли на мою лекцию, мистер Салливан. – Тайя поднялась. – Надеюсь, ваша деловая поездка в Хельсинки пройдет благополучно.
– Желаю вам того же, доктор Марш.
Нет, она оказалась не такой, как он ожидал, и это заставило Малахию сменить подход. Он считал ее высокомерной, холодной и отстраненной. Но на ее щеках горел лихорадочный румянец, а в глазах мелькала искорка страха. «О чем это говорит? – спросил он себя, стоя на углу и следя за входом в гостиницу. – Правильно, о неуверенности».
Но с чего быть неуверенной женщине, купающейся в деньгах и занимающей высокое положение в обществе? Ответа на этот вопрос у Малахии не было. Если она так застенчива, какой черт понес ее в Европу?
Впрочем, тот же вопрос можно было задать ему самому. Что заставило человека в здравом уме, достаточно обеспеченного и довольного жизнью, отправиться в Хельсинки в надежде на то, что встреча с незнакомой женщиной наведет его на след сокровища – возможно, несуществующего? «Вопрос слишком сложен для однозначного ответа», – думал он. Если бы Малахии пришлось выбирать, он ответил бы: семейная честь. Но этого было бы недостаточно. Вторая часть ответа звучала бы так: он уже держал Судьбу в руках и не успокоится, пока не прикоснется к ней снова.
Тайя Марш имела отношение к его прошлому и, судя по всему, к будущему. Он посмотрел на часы, надеясь, что вскоре сделает первый шаг.
Малахия обрадовался, когда его догадка подтвердилась. Тайя подъехала к гостинице со стороны университета и вышла из такси. Она была одна.
Салливан двинулся в ее сторону по тротуару, выбирая подходящий момент. И поднял глаза как раз в тот миг, когда она повернулась. Они снова столкнулись лицом к лицу.
– Доктор Марш! – Его тон и улыбка выражали заранее рассчитанную смесь удивления и радости. – Выходит, вы тоже остановились здесь?
– Гм-м… Да, мистер Салливан. – Она запомнила его имя. Более того, она вспоминала этого привлекательного молодого человека, когда ехала в такси и втирала в руки бактерицидный лосьон.
– Хорошая гостиница. Отличное обслуживание. – Он сделал вид, что хочет открыть ей дверь, но внезапно остановился. – Доктор Марш, надеюсь, вы не подумаете ничего плохого, если я предложу вам выпить со мной.
– Я… – Тайя была обескуражена. Честно говоря, в такси она представляла себе, что в беседе с симпатичным ирландцем продемонстрировала остроумие и обаяние и вечер закончился их безумным романом с первого взгляда. – Вообще-то я не пью, – выдавила она.
– Серьезно? – Малахия комично почесал в затылке. – Что ж, первая попытка провести время с интересной и обаятельной женщиной провалилась. А как насчет небольшой прогулки по городу?
– Простите? – Тайя не верила своим ушам. Неужели он хочет поухаживать за ней? Но она не принадлежит к тому типу женщин, за которыми ухаживают мужчины, тем более столь привлекательные незнакомцы с очаровательным акцентом.
– Одно из достоинств Хельсинки – долгие летние вечера. – Воспользовавшись замешательством Тайи, Малахия бережно взял ее под руку и увлек в сторону от дверей гостиницы. – Сейчас половина десятого, а светло как днем. Грех не воспользоваться этим, верно? Хотите прогуляться в порт?
– Нет, я… – Смущенная таким поворотом событий, Тайя оглянулась на здание гостиницы. Там спокойно. Там безопасно. – Вообще-то мне…
– Завтра рано утром улетать? – Малахия знал, что это не так, но хотел проверить, хватит ли у нее духу солгать.
– Да нет… Вообще-то я пробуду здесь до среды.
– Тогда за чем же дело стало? Позвольте вам помочь. – Он забрал у Тайи большую плоскую сумку на ремне и повесил ее себе на плечо. Движение вышло непринужденным, но вес сумки удивил его. – Должно быть, трудно проводить семинары и беседовать со слушателями в стране, языка которой вы не знаете.
– У меня была переводчица.
– Да, она хорошо знала свое дело. И все же это усложняет задачу, не так ли? Вас не удивил интерес, который здесь проявляют к древним грекам?
– Между греческой и скандинавской мифологией существует определенная связь. Божества с человеческими достоинствами и недостатками…
«Если я выпущу инициативу из своих рук, она снова начнет читать мне лекцию», – подумал Салливан.
– Конечно, вы правы. Я родом из страны, где очень чтят свою мифологию. Вы не бывали в Ирландии?
– Однажды. В детстве. Но ничего не запомнила.
– Очень жаль. Вам следует приехать еще раз. Вы не замерзли?
– Нет. Все в порядке. – Тайя тут же спохватилась. Нужно было сослаться на холод и уйти. Но она была слишком польщена тем, что на нее обратили внимание. Теперь она понятия не имела, под каким бы благовидным предлогом вернуться в гостиницу.
Она осмотрелась и попыталась успокоиться. Хотя было около десяти вечера, прямые и узкие улицы были многолюдны. И наполнены светом. Благодатным летним светом, придававшим городу особое очарование. Тайе пришлось признаться, что до сих пор она не обращала на это внимания. Не совершала прогулок, не покупала бесполезных сувениров и даже не пила кофе в уютных местных кофейнях. Она вела себя здесь так же, как в Нью-Йорке. Сидела в норе, пока не наступало время выполнять взятые на себя обязательства.
Малахии казалось, что Тайя похожа на сомнамбулу, вышедшую из транса и тревожно изучавшую место, куда она попала. Рука, которую он держал, все еще была напряжена, но Салливан сомневался, что эта женщина вдруг пустится наутек. Вокруг было достаточно народа, чтобы чувствовать себя в безопасности. Группы, парочки и туристы пользовались преимуществами долгого дня.
На площади звучала музыка, и толпа здесь была еще гуще. Он обогнул скопище людей и повел Тайю к порту, где гулял ветерок. Когда они достигли воды, на которой покачивались красно-белые яхты, Малахия впервые увидел, что она улыбнулась.
– Тут красиво! – Ей пришлось повысить голос, чтобы перекричать музыку. – Мне следовало приплыть сюда из Стокгольма на пароме, но я побоялась приступа морской болезни. Честно говоря, на Балтийском море со мной такое уже случалось. Это должно было что-то значить.
Когда Малахия засмеялся, польщенная Тайя подняла взгляд. Она едва не забыла, что разговаривает с совершенно незнакомым человеком.
– Это звучит глупо.
– Нет, очаровательно. – Как ни странно, Салливан не кривил душой. – Давайте сделаем то, что в такое время делают все финны.
– Пойдем в сауну?
Он снова рассмеялся, провел ладонью по ее предплечью, и их пальцы переплелись.
– Выпьем кофе.
В это трудно было поверить. Неужели она сидела в многолюдном кафе под открытым небом, заполненном жемчужным светом в одиннадцать часов вечера, в городе, лежавшем за тысячи миль от ее дома? Сидела напротив мужчины, столь неправдоподобно красивого, что хотелось оглянуться и удостовериться, что он разговаривает именно с ней, а не с кем-то другим?
Его густые каштановые волосы развевал ветер с моря. Эти волосы слегка вились и блестели словно благородное полированное дерево. Его лицо было гладким, узким, с ямочками на щеках. Его губы, решительные и подвижные, улыбались так, что у любой женщины мог участиться пульс.
Во всяком случае, у нее самой он участился.
У него были густые черные ресницы и высокие дугообразные брови. Но Тайю завораживали его глаза. Они были зелеными, как летняя трава, а зрачки окружал золотистый ореол. Когда Тайя говорила, эти глаза смотрели на нее. Его взгляд не был изучающим или слишком пристальным. В нем светился лишь искренний интерес.
Мужчины и раньше смотрели на нее с интересом. В конце концов, она не была медузой Горгоной. Но за двадцать девять лет жизни Тайи никто не смотрел на нее так, как Малахия Салливан.
Это должно было заставить ее нервничать, но она не нервничала. Ни капельки. Потому что он джентльмен, убеждала себя Тайя. И по одежде, и по манерам. Он говорил легко и непринужденно, как будто с самим собой. Темно-серый деловой костюм идеально смотрелся на его высокой худощавой фигуре.
Ее отец, у которого было безупречное чувство стиля, одобрительно отнесся бы к ее новому знакомому.
Тайя пила вторую чашку кофе без кофеина и гадала, почему судьба сделала ей такой щедрый подарок.
Они снова говорили о Трех Судьбах, и она не чувствовала обычной скованности. Говорить о богах было гораздо легче, чем о личном.
– Я никогда не мог понять, хорошо это или плохо, что три женщины определили твою судьбу еще до того, как ты сделал свой первый вдох. В этом есть что-то пугающее и успокаивающее одновременно.
Она оказалась совсем не такой, как он ожидал. Он изучил портрет на обратной стороне обложки книги и на программе лекции, – кончится она когда-нибудь или нет? – но во плоти эта женщина была совсем другой.
Во-первых, она была небольшого роста. Строгий серый костюм делал ее почти худенькой. Правда, на его вкус, юбка могла бы быть на дюйм короче. Судя по тому, что он видел, ноги у нее были неплохие.
Вблизи она казалась совсем не такой пугающе уверенной в себе, как на суперобложке, хотя маленькие очки в проволочной оправе придавали ей вид заправской интеллектуалки. Голос у нее тоже был приятный. Может быть, даже слишком, потому что от него чертовски клонило в сон. Но в этом была виновата главным образом тема лекции. Он интересовался греческими мифами – точнее, одним-единственным греческим мифом. Но выдержать часовую лекцию, посвященную им всем, было выше его сил.
Он выпрямился на стуле и постарался сосредоточиться. Плевать ему было на Артемиду, превратившую какого-то беднягу в оленя, потому что тот увидел ее обнаженной. Это лишний раз доказывало, что женщины – и богини, и простые смертные – создания странные.
По его мнению, доктор Тайя Марш была чертовски странной. Она родилась в богатой семье. Денег там была уйма, а она, вместо того чтобы наслаждаться своим богатством, посвящала свое время изучению давно почивших греческих богов. Писала о них, читала о них лекции.
За ее плечами было несколько поколений аристократов. С кровью, голубой, как озера ирландского графства Керри. Но она приехала в Финляндию и колесила по ней с лекциями, уже проделав то же самое в Швеции и Норвегии. Рекламировала свою книгу в Европе и Скандинавии.
«Видимо, деньги тут ни при чем, – думал он. – Может быть, ей нравится слышать звук собственного голоса. Сотни раз повторяющего одно и то же в разных аудиториях».
Согласно его сведениям Тайе было двадцать девять лет. Она не замужем, единственная дочь нью-йоркских Маршей и, что самое главное, праправнучка Генри У. Уайли. «Уайли Антикс» уже около ста лет считалась одной из самых престижных аукционных фирм Нью-Йорка, торговавших антиквариатом.
То, что отпрыск Уайли проявлял такой жгучий интерес к греческим богам, было вовсе не совпадением. Поэтому он и решил выяснить, что она знает о Трех Судьбах. Во что бы то ни стало.
Если бы она была чуть… гм-м… помягче, можно было бы попытаться ее соблазнить. Просто удивительно, как много люди могут рассказать друг другу, когда их связывает секс. Она была достаточно привлекательна для ученой дамы, но он не знал, на какие кнопки следует нажимать, общаясь с интеллектуалками.
Он слегка нахмурился, перевернул лежавшую на коленях книгу и еще раз посмотрел на фотографию. Там ее светлые волосы были собраны в пучок. Она улыбалась скорее заученно, чем весело. Как будто кто-то велел сказать ей «чиз!»[1]. Эта улыбка не касалась глаз – строгих и серьезных голубых глаз, которым соответствовали строгие и серьезные губы.
Ее лицо слегка сужалось книзу. В ней было что-то от эльфа, разительно противоречившее классической прическе и степенной внешности. У нее был вид женщины, нуждавшейся в здоровом смехе… или в здоровом сексе. Если бы он сказал об этом вслух, мать и сестра выдрали бы его. Но эти мужские мысли – его личное дело.
Он как следует подумал и решил, что с этой чопорной мисс Марш следует обращаться очень деликатно и исключительно по-деловому.
Когда раздались аплодисменты, на его взгляд более шумные, чем следовало, он чуть не завопил от радости. Но едва он сделал попытку встать, как в воздух взметнулось множество рук. Он с досадой посмотрел на часы, сел на место и стал ждать окончания ответов на вопросы. Поскольку Тайя отвечала через переводчицу, он подумал, что конца этому не будет.
Он заметил, что мисс Марш сняла очки, заморгала, как сова при дневном свете, и сделала глубокий вдох. Так поступил бы прыгун с вышки перед полетом в глубокий бассейн.
Ощутив вдохновение, он поднял руку. Прежде чем ломиться в дверь, следует вежливо постучать в нее.
Когда она сделала жест в его сторону, он поднялся и подарил ей чарующую улыбку.
– Доктор Марш, сначала позвольте поблагодарить вас за захватывающий рассказ.
Тайя заморгала, и он понял, что ее удивил его ирландский акцент. Что ж, еще один козырь, которым можно воспользоваться. По каким-то неясным причинам все янки были без ума от этого акцента.
– Спасибо, – ответила она. – Буду рада ответить вам.
– Меня всегда интересовали Судьбы. Как по-вашему, власть над людьми присуща каждой из них или только всем трем сразу?
– Мойры, или Судьбы, – начала она, – представляют собой триаду. Каждая из Мойр выполняет свою функцию. Клото прядет нить жизни, Лахесис измеряет ее, а Атропос перерезает, кладя ей конец. Никто из них не может работать в одиночку. Нить можно прясть бесконечно и бесцельно. А если не прясть, то нечего будет измерять и перерезать. Три части, – добавила она, сплетя пальцы. – Одна цель. – А затем сжала пальцы в кулак. – Поодиночке они всего лишь простые и не слишком интересные женщины. А вместе – самые могущественные и почитаемые из богов.
«Именно так, – подумал он, снова садясь на место. – Именно».
Она ужасно устала. Когда лекция кончилась, Тайя чувствовала себя так, что боялась не добраться до стола, где ей предстояло надписывать свою книгу. Ее внутреннее представление о времени сбилось. Несмотря на прием мелатонина, диету, ароматерапию и специальные упражнения.
«Сейчас я в Хельсинки, – напомнила себе Тайя. – А это кое-чего стоит. Здесь все так добры, так заинтересованы. Впрочем, как и во всех других городах, где я побывала после вылета из Нью-Йорка. Сколько дней прошло с тех пор?» – подумала она, сев на стул, взяв ручку и нацепив на лицо неизменную вежливую улыбку. Двадцать два. Дни следовало помнить. Больше трех четвертей добровольно принятой ею на себя пытки остались позади.
«Что делать, чтобы победить фобию? – говорил ей доктор Левенстейн. – Как быть, если хроническая застенчивость сочетается у вас с припадками паранойи? Очень просто. Уехать отсюда и как можно чаще быть на людях». Если бы к Левенстейну пришел пациент и пожаловался на страх высоты, тот посоветовал бы больному спрыгнуть с Бруклинского моста.
Слышал ли он ее жалобы на синдром боязни общения? На то, что у нее агорафобия в сочетании с клаустрофобией? Видимо, нет. Левенстейн был уверен, что это всего лишь застенчивость и что оценка ее психического состояния и диагноз – исключительно его прерогатива.
Когда первые слушатели подошли к ней, чтобы поговорить и получить автограф на книге, у Тайи свело живот. Жаль, что в эту минуту рядом с ней не было доктора Левенстейна. Она бы его ударила.
И все же Тайя была вынуждена признать, что ей стало лучше. Явно лучше. Потому что эту лекцию она прочитала без ксанакса. И даже без предварительного глотка виски, после которого неизменно испытывала чувство вины.
Однако лекция – это одно, а общение с глазу на глаз – совсем другое. Во время чтения лекции ты бесстрастен и находишься на расстоянии от публики. У нее был конспект лекции, заранее составленный путеводитель от Ананке до Зевса. Но когда люди подходили к столу за подписями, им требовались непринужденность, умение болтать и – о господи! – личное обаяние…
Когда она раздавала автографы, ее рука не дрожала. Когда говорила, голос не срывался. Это был большой прогресс. Во время первой остановки в Лондоне к концу программы она едва не впала в ступор. Когда Тайя добралась до гостиницы, она тряслась, заикалась и вышла из этого состояния лишь тогда, когда приняла пару таблеток и окутала себя коконом искусственного сна.
О боже, как ей хотелось вернуться домой! Хотелось сбежать в Нью-Йорк и спрятаться в своей уютной квартире. Как кролику, которому до дрожи хочется забиться в нору. Но она подписала договор. Дала слово. А Марши никогда не изменяют своему слову.
Сейчас она была рада и даже гордилась тем, что первую неделю прожила стиснув руки, вторую неделю дрожала, а третью скрежетала зубами. Сейчас она была слишком измучена постоянными разъездами, чтобы нервничать из-за необходимости разговаривать с незнакомыми людьми.
К концу встречи от натужной улыбки у нее болело лицо. Она подняла взгляд и увидела зеленые глаза ирландца, спрашивавшего ее о Судьбах.
– Замечательная лекция, доктор Марш, – сказал он с очаровательным певучим акцентом.
– Спасибо. Рада, что вам понравилось. – Она хотела взять его книгу, но увидела, что ирландец протянул руку. Чуть замешкавшись, Тайя переложила ручку в левую руку и обменялась с ним рукопожатием.
«Зачем люди жмут друг другу руки? – подумала она. – Неужели они не знают, каким количеством микробов обмениваются при этом?»
Его рука была твердой, теплой, а пожатие длилось до тех пор, пока у Тайи не покраснела шея.
– Кстати, о судьбе, – сказал он и ослепительно улыбнулся. – Я очень обрадовался, увидев, что вы оказались в Хельсинки как раз тогда, когда я прилетел сюда по делам. Я уже давно восхищаюсь вашей работой, – не моргнув глазом, солгал он.
– Спасибо. – О боже, беседа… Первое правило: заставьте их заговорить. – Вы из Ирландии?
– Да. Из Корка[2]. Но сейчас путешествую, как и вы. Путешествия очень украшают жизнь, верно?
Украшают?!
– Да, очень. – Настала ее очередь лгать.
– Кажется, мне следует представиться. – Он протянул ей книгу. – Я Малахия. Малахия Салливан.
– Очень рада познакомиться. – Она красивым почерком расписалась на книге, ломая себе голову, как лучше закончить беседу и всю встречу с читателями. – Большое спасибо за то, что пришли на мою лекцию, мистер Салливан. – Тайя поднялась. – Надеюсь, ваша деловая поездка в Хельсинки пройдет благополучно.
– Желаю вам того же, доктор Марш.
Нет, она оказалась не такой, как он ожидал, и это заставило Малахию сменить подход. Он считал ее высокомерной, холодной и отстраненной. Но на ее щеках горел лихорадочный румянец, а в глазах мелькала искорка страха. «О чем это говорит? – спросил он себя, стоя на углу и следя за входом в гостиницу. – Правильно, о неуверенности».
Но с чего быть неуверенной женщине, купающейся в деньгах и занимающей высокое положение в обществе? Ответа на этот вопрос у Малахии не было. Если она так застенчива, какой черт понес ее в Европу?
Впрочем, тот же вопрос можно было задать ему самому. Что заставило человека в здравом уме, достаточно обеспеченного и довольного жизнью, отправиться в Хельсинки в надежде на то, что встреча с незнакомой женщиной наведет его на след сокровища – возможно, несуществующего? «Вопрос слишком сложен для однозначного ответа», – думал он. Если бы Малахии пришлось выбирать, он ответил бы: семейная честь. Но этого было бы недостаточно. Вторая часть ответа звучала бы так: он уже держал Судьбу в руках и не успокоится, пока не прикоснется к ней снова.
Тайя Марш имела отношение к его прошлому и, судя по всему, к будущему. Он посмотрел на часы, надеясь, что вскоре сделает первый шаг.
Малахия обрадовался, когда его догадка подтвердилась. Тайя подъехала к гостинице со стороны университета и вышла из такси. Она была одна.
Салливан двинулся в ее сторону по тротуару, выбирая подходящий момент. И поднял глаза как раз в тот миг, когда она повернулась. Они снова столкнулись лицом к лицу.
– Доктор Марш! – Его тон и улыбка выражали заранее рассчитанную смесь удивления и радости. – Выходит, вы тоже остановились здесь?
– Гм-м… Да, мистер Салливан. – Она запомнила его имя. Более того, она вспоминала этого привлекательного молодого человека, когда ехала в такси и втирала в руки бактерицидный лосьон.
– Хорошая гостиница. Отличное обслуживание. – Он сделал вид, что хочет открыть ей дверь, но внезапно остановился. – Доктор Марш, надеюсь, вы не подумаете ничего плохого, если я предложу вам выпить со мной.
– Я… – Тайя была обескуражена. Честно говоря, в такси она представляла себе, что в беседе с симпатичным ирландцем продемонстрировала остроумие и обаяние и вечер закончился их безумным романом с первого взгляда. – Вообще-то я не пью, – выдавила она.
– Серьезно? – Малахия комично почесал в затылке. – Что ж, первая попытка провести время с интересной и обаятельной женщиной провалилась. А как насчет небольшой прогулки по городу?
– Простите? – Тайя не верила своим ушам. Неужели он хочет поухаживать за ней? Но она не принадлежит к тому типу женщин, за которыми ухаживают мужчины, тем более столь привлекательные незнакомцы с очаровательным акцентом.
– Одно из достоинств Хельсинки – долгие летние вечера. – Воспользовавшись замешательством Тайи, Малахия бережно взял ее под руку и увлек в сторону от дверей гостиницы. – Сейчас половина десятого, а светло как днем. Грех не воспользоваться этим, верно? Хотите прогуляться в порт?
– Нет, я… – Смущенная таким поворотом событий, Тайя оглянулась на здание гостиницы. Там спокойно. Там безопасно. – Вообще-то мне…
– Завтра рано утром улетать? – Малахия знал, что это не так, но хотел проверить, хватит ли у нее духу солгать.
– Да нет… Вообще-то я пробуду здесь до среды.
– Тогда за чем же дело стало? Позвольте вам помочь. – Он забрал у Тайи большую плоскую сумку на ремне и повесил ее себе на плечо. Движение вышло непринужденным, но вес сумки удивил его. – Должно быть, трудно проводить семинары и беседовать со слушателями в стране, языка которой вы не знаете.
– У меня была переводчица.
– Да, она хорошо знала свое дело. И все же это усложняет задачу, не так ли? Вас не удивил интерес, который здесь проявляют к древним грекам?
– Между греческой и скандинавской мифологией существует определенная связь. Божества с человеческими достоинствами и недостатками…
«Если я выпущу инициативу из своих рук, она снова начнет читать мне лекцию», – подумал Салливан.
– Конечно, вы правы. Я родом из страны, где очень чтят свою мифологию. Вы не бывали в Ирландии?
– Однажды. В детстве. Но ничего не запомнила.
– Очень жаль. Вам следует приехать еще раз. Вы не замерзли?
– Нет. Все в порядке. – Тайя тут же спохватилась. Нужно было сослаться на холод и уйти. Но она была слишком польщена тем, что на нее обратили внимание. Теперь она понятия не имела, под каким бы благовидным предлогом вернуться в гостиницу.
Она осмотрелась и попыталась успокоиться. Хотя было около десяти вечера, прямые и узкие улицы были многолюдны. И наполнены светом. Благодатным летним светом, придававшим городу особое очарование. Тайе пришлось признаться, что до сих пор она не обращала на это внимания. Не совершала прогулок, не покупала бесполезных сувениров и даже не пила кофе в уютных местных кофейнях. Она вела себя здесь так же, как в Нью-Йорке. Сидела в норе, пока не наступало время выполнять взятые на себя обязательства.
Малахии казалось, что Тайя похожа на сомнамбулу, вышедшую из транса и тревожно изучавшую место, куда она попала. Рука, которую он держал, все еще была напряжена, но Салливан сомневался, что эта женщина вдруг пустится наутек. Вокруг было достаточно народа, чтобы чувствовать себя в безопасности. Группы, парочки и туристы пользовались преимуществами долгого дня.
На площади звучала музыка, и толпа здесь была еще гуще. Он обогнул скопище людей и повел Тайю к порту, где гулял ветерок. Когда они достигли воды, на которой покачивались красно-белые яхты, Малахия впервые увидел, что она улыбнулась.
– Тут красиво! – Ей пришлось повысить голос, чтобы перекричать музыку. – Мне следовало приплыть сюда из Стокгольма на пароме, но я побоялась приступа морской болезни. Честно говоря, на Балтийском море со мной такое уже случалось. Это должно было что-то значить.
Когда Малахия засмеялся, польщенная Тайя подняла взгляд. Она едва не забыла, что разговаривает с совершенно незнакомым человеком.
– Это звучит глупо.
– Нет, очаровательно. – Как ни странно, Салливан не кривил душой. – Давайте сделаем то, что в такое время делают все финны.
– Пойдем в сауну?
Он снова рассмеялся, провел ладонью по ее предплечью, и их пальцы переплелись.
– Выпьем кофе.
В это трудно было поверить. Неужели она сидела в многолюдном кафе под открытым небом, заполненном жемчужным светом в одиннадцать часов вечера, в городе, лежавшем за тысячи миль от ее дома? Сидела напротив мужчины, столь неправдоподобно красивого, что хотелось оглянуться и удостовериться, что он разговаривает именно с ней, а не с кем-то другим?
Его густые каштановые волосы развевал ветер с моря. Эти волосы слегка вились и блестели словно благородное полированное дерево. Его лицо было гладким, узким, с ямочками на щеках. Его губы, решительные и подвижные, улыбались так, что у любой женщины мог участиться пульс.
Во всяком случае, у нее самой он участился.
У него были густые черные ресницы и высокие дугообразные брови. Но Тайю завораживали его глаза. Они были зелеными, как летняя трава, а зрачки окружал золотистый ореол. Когда Тайя говорила, эти глаза смотрели на нее. Его взгляд не был изучающим или слишком пристальным. В нем светился лишь искренний интерес.
Мужчины и раньше смотрели на нее с интересом. В конце концов, она не была медузой Горгоной. Но за двадцать девять лет жизни Тайи никто не смотрел на нее так, как Малахия Салливан.
Это должно было заставить ее нервничать, но она не нервничала. Ни капельки. Потому что он джентльмен, убеждала себя Тайя. И по одежде, и по манерам. Он говорил легко и непринужденно, как будто с самим собой. Темно-серый деловой костюм идеально смотрелся на его высокой худощавой фигуре.
Ее отец, у которого было безупречное чувство стиля, одобрительно отнесся бы к ее новому знакомому.
Тайя пила вторую чашку кофе без кофеина и гадала, почему судьба сделала ей такой щедрый подарок.
Они снова говорили о Трех Судьбах, и она не чувствовала обычной скованности. Говорить о богах было гораздо легче, чем о личном.
– Я никогда не мог понять, хорошо это или плохо, что три женщины определили твою судьбу еще до того, как ты сделал свой первый вдох. В этом есть что-то пугающее и успокаивающее одновременно.