Страница:
Она отнесла Талатову сбрую к себе в комнату и спрятала в платяном шкафу – где Тека, обнаружив ее позже, обнаружила также, что сбруя оставила масляные пятна на лучшем придворном платье Аэрин. В тот же день Аэрин увидела в окно возвращающегося с очередного раунда политических переговоров Тора и решила, что настало время попасться ему на глаза.
– Аэрин! – радостно обнял он ее. – Я тебя несколько недель не видел. Тебе уже сшили платье к свадьбе века? Кто победил, Тека или ты?
Она скорчила рожу:
– Тека по большей части. Но я наотрез отказалась надевать желтое, поэтому оно хотя бы будет цвета зеленой листвы и кружев поменьше. Хотя все равно совершенно ужасное.
Тор веселился. Когда он выглядел таким веселым, она почти забывала о решении не дружить больше так тесно.
– Поужинай со мной, – сказал он. – Обедать мне придется в зале… А ты, наверное, до сих пор сказываешься больной и спокойно обедаешь с Текой? Но ужинать я могу один у себя в покоях. Придешь?
– Я правда сказываюсь больной, – подтвердила она. – Ты в самом деле хочешь, чтобы я в приступе головокружения уронила полный кубок вина на колени важному гостю справа от меня… или слева? В мое отсутствие вероятность гражданской войны значительно снизится.
– Очень удобная отговорка. Иногда я думаю, что, если мне и дальше придется выслушивать, как Галанна мурлычет про самые последние детали надвигающегося события, я швырну в нее целым бочонком. Послушать, как она заботится о важности рассаживания третьих кузенов баронов на двойном удалении, можно подумать, будто мы, демон ее забери, должны выказать независимость от тирана и убийцы собственного народа. Ты знаешь, что Катах вообще не хочет ехать? Ее муж говорит, возможно, придется накинуть ей мешок на голову и привязать к лошади. А Катах на это заявляет, что она знает Галанну, а он нет. Так ты придешь на ужин?
– Конечно, если ты примолкнешь на пару мгновений, чтобы я могла принять приглашение, – ухмыльнулась она.
Он взглянул на нее и ощутил укол удивления. В ее улыбке он впервые разглядел то, что очень скоро лишит его сна. Нечто совсем не похожее на дружбу, которой они наслаждались всю жизнь – до этой самой минуты. Нечто, от чего преграда между ними станет расти быстрее, чем от чего бы то ни было. Преграда, которую до сих пор видела только Аэрин.
– Что-то не так? – спросила она.
Прежняя близость еще отчасти действовала, и Аэрин заметила промелькнувшую на его лице тень, хотя понятия не имела, чем та вызвана.
– Ничего. Тогда до вечера.
– Да уж, в высшей степени ударопрочно. Однако я все равно могу пролить вино.
– Придется рискнуть.
– Где в Дамаре ты раздобыл такое?
По лицу Тора стал расползаться румянец.
– Четыре набора этого добра были одним из подарков на мое совершеннолетие. Из одного города на западе, славящегося своими мастерами по металлу. Я только сегодня привез его, из последней поездки.
На самом деле городской голова сказал, что подарок предназначен для его невесты.
Аэрин смотрела на Тора, пытаясь разобраться, покраснел он или нет: на бронзово-смуглом от загара лице не больно-то разглядишь.
– Должно быть, церемония была длинная и пышная и тебя покрыли славой, которой ты, по собственному ощущению, не заслужил.
– Почти так, – улыбнулся Тор.
В тот вечер она ничего не пролила, и они пересказывали друг другу самые щекотливые моменты детства, какие только могли припомнить, и хохотали. Свадьба Галанны и Перлита не поминалась вовсе.
– А помнишь, – говорила она, – когда я была совсем маленькая, еще почти младенец, а ты только начинал учиться обращению с мечом, как ты показывал мне, чему научился…
– Помню, – улыбался он, – как ты ходила за мной хвостом, и подлизывалась, и плакала, пока я не соглашался показывать.
– Подлизывалась, да, – подтверждала она. – Но плакать – никогда. И это ты первый начал. Я не просила сажать меня в заплечный мешок, когда ты брал препятствия на своем коне.
– Виноват, признаю.
А еще он помнил, хотя и не сказал об этом ни слова, как началась их дружба. Он жалел младшую кузину и сперва искал ее общества из отвращения к тем, кто стремился изгнать ее, особенно к Галанне, но вскоре стал делать это ради самой Аэрин: потому что она была насмешливая и увлекающаяся. И не напоминала ему, что он вырастет и станет королем. Он так и не научился до конца верить, что она стесняется в компании и что этой стеснительностью отчаянно пытается оправдать свое шаткое положение при дворе собственного отца, хотя в ее упрямой обороне не было особой необходимости.
Именно ради того, чтобы посмотреть, как она загорается воодушевлением, он сделал ей маленький деревянный меч и показал, как держать его. А потом научил ее ездить верхом и позволял сидеть на его высокой кобыле, когда первая из ее хорошеньких избалованных пони едва не заставила Аэрин навсегда забросить верховую езду. Он показал кузине, как держать лук и посылать стрелу или копье туда, куда ей надо, как свежевать кролика или ильника, и как лучше всего ловить рыбу в бегучих ручьях и тихих затонах. «Прямо как старший брат, не иначе», – думал он теперь – впервые с привкусом горечи.
– Я не разучилась охотиться и рыбачить и ездить верхом, – сказала она. – Но скучаю по фехтованию. Понимаю, теперь у тебя мало свободного времени. – Она замялась, высчитывая, какой подход с наибольшей вероятностью позволит ей получить желаемый ответ. – И знаю, что тому нет оснований, но… я уже достаточно большая, чтобы держать мальчишеский учебный меч. Ты не мог бы…
– Потренировать тебя? – подсказал Тор.
Он догадывался, что она задумала, хотя и пытался убедить себя, что в этом нет ничего особенно страшного, – учил же он Аэрин рыбачить. Он понимал, что подобное умение ничего хорошего ей не принесет. Не имеет значения, что она уже хорошая наездница и вдобавок умнее любой из придворных дам (что именно внутри или вне ее заставило Аэрин набраться ума – вопрос отдельный). После того как он научил ее стольким вещам, Тор почти не сомневался, что сумеет сделать из нее хорошего мечника. Но ради ее собственного блага не следует поощрять ее сейчас.
«Упаси ее боги просить меня о чем-либо, чего я не должен ей давать», – подумал он, а вслух сказал:
– Ладно.
Глаза их встретились, и Аэрин первой опустила взгляд.
Она мрачно гордилась своими успехами на уроках Тора, и незачем ему было знать, что ради них ей приходилось по многу часов тренироваться, рубя листья и пылинки. Когда Тора отсылали куда-нибудь, Аэрин для приличия жаловалась на перерывы, но в душе радовалась им, ведь благодаря отлучкам наставника у нее появлялось лишнее время, чтобы вбить полученные навыки в свои медлительные, глупые, без-Дарные мышцы. Но она всегда с нетерпением ждала следующей встречи с первым солой, а он никогда не упоминал, что догадывается о ее тайных тренировках. Не говорил он и о том, что не сражался пешим с детства, когда постигал первые азы фехтования. Сола всегда ведет конницу. Аэрин прекрасно знала, что, будь ее обучение настоящим, в должное время ее посадили бы на лошадь. Но они молчали и об этом.
Кроме того, гордость не позволяла Аэрин говорить о том, что тренировки пошли ей на пользу: они требовали постоянно контролировать и направлять собственное тело, и упорные занятия в конце концов выгнали вместе с потом и остатки сарки из ее тела. С памятной встречи с Галанной в королевском саду к тому времени прошло два года.
Тор с Аэрин встречались на краю самой дальней из учебных площадок. Там они могли быть вместе, как были всегда, и напряжение, возникшее между ними в последнее время, не мешало им, не создавало неловкости и не заставляло запинаться.
Аэрин понимала, что Тор старается наносить удары не в полную силу, когда теснит ее. Но по мере того, как она набиралась опыта, ему приходилось двигаться все быстрее, чтобы отражать ее атаки. А сила, надеялась она, придет.
Аэрин росла как сорняк. Семнадцатилетие наступило и прошло с утомительной пышностью (все-таки день рождения королевской дочери!) и вымученной любезностью (все-таки королевская дочь-то неправильная). И вдруг оказалось, что расти дальше уже некуда. Ей нравилось возвышаться над Галанной. Нравилось смотреть сверху вниз – с высоты безупречный профиль Галанны казался чуть приплюснутым возле бровей, а глаза узковатыми. Кроме того, Аэрин питала надежду, что перерастет строптивую Кишу и ей подарят настоящую лошадь.
Настоящую лошадь. Аэрин очень старалась не упоминать о конях при Торе, но ей уже приходилось прикусывать язык, чтобы не нарушить собственный зарок. Именно в лошади сила всадника – или всадницы. Но если попросить Тора научить ее сражаться верхом, ему придется признать, что он с самого начала понял, как много значат для нее их занятия, что это непросто веселая секретная игра. А ведь ему и без того не по себе из-за их уроков. Он ни разу не спросил, зачем ей это нужно, и его молчание о многом сказало Аэрин. А Тор, как и раньше, читал ее мысли не хуже, чем она его.
6
– Аэрин! – радостно обнял он ее. – Я тебя несколько недель не видел. Тебе уже сшили платье к свадьбе века? Кто победил, Тека или ты?
Она скорчила рожу:
– Тека по большей части. Но я наотрез отказалась надевать желтое, поэтому оно хотя бы будет цвета зеленой листвы и кружев поменьше. Хотя все равно совершенно ужасное.
Тор веселился. Когда он выглядел таким веселым, она почти забывала о решении не дружить больше так тесно.
– Поужинай со мной, – сказал он. – Обедать мне придется в зале… А ты, наверное, до сих пор сказываешься больной и спокойно обедаешь с Текой? Но ужинать я могу один у себя в покоях. Придешь?
– Я правда сказываюсь больной, – подтвердила она. – Ты в самом деле хочешь, чтобы я в приступе головокружения уронила полный кубок вина на колени важному гостю справа от меня… или слева? В мое отсутствие вероятность гражданской войны значительно снизится.
– Очень удобная отговорка. Иногда я думаю, что, если мне и дальше придется выслушивать, как Галанна мурлычет про самые последние детали надвигающегося события, я швырну в нее целым бочонком. Послушать, как она заботится о важности рассаживания третьих кузенов баронов на двойном удалении, можно подумать, будто мы, демон ее забери, должны выказать независимость от тирана и убийцы собственного народа. Ты знаешь, что Катах вообще не хочет ехать? Ее муж говорит, возможно, придется накинуть ей мешок на голову и привязать к лошади. А Катах на это заявляет, что она знает Галанну, а он нет. Так ты придешь на ужин?
– Конечно, если ты примолкнешь на пару мгновений, чтобы я могла принять приглашение, – ухмыльнулась она.
Он взглянул на нее и ощутил укол удивления. В ее улыбке он впервые разглядел то, что очень скоро лишит его сна. Нечто совсем не похожее на дружбу, которой они наслаждались всю жизнь – до этой самой минуты. Нечто, от чего преграда между ними станет расти быстрее, чем от чего бы то ни было. Преграда, которую до сих пор видела только Аэрин.
– Что-то не так? – спросила она.
Прежняя близость еще отчасти действовала, и Аэрин заметила промелькнувшую на его лице тень, хотя понятия не имела, чем та вызвана.
– Ничего. Тогда до вечера.
* * *
Она рассмеялась, увидев накрытый к ужину стол: золото. Золотые кубки в виде стоящих на хвостах рыб, раскрывших рты в ожидании, когда туда зальют вино. Тарелки окаймляло рельефное изображение скачущих оленей, голова каждого склонялась над крупом скачущего впереди, а развевающиеся хвосты образовывали ажурный край. Ножи и ложки представляли собой золотых птиц с длинными хвостами в виде ручек.– Да уж, в высшей степени ударопрочно. Однако я все равно могу пролить вино.
– Придется рискнуть.
– Где в Дамаре ты раздобыл такое?
По лицу Тора стал расползаться румянец.
– Четыре набора этого добра были одним из подарков на мое совершеннолетие. Из одного города на западе, славящегося своими мастерами по металлу. Я только сегодня привез его, из последней поездки.
На самом деле городской голова сказал, что подарок предназначен для его невесты.
Аэрин смотрела на Тора, пытаясь разобраться, покраснел он или нет: на бронзово-смуглом от загара лице не больно-то разглядишь.
– Должно быть, церемония была длинная и пышная и тебя покрыли славой, которой ты, по собственному ощущению, не заслужил.
– Почти так, – улыбнулся Тор.
В тот вечер она ничего не пролила, и они пересказывали друг другу самые щекотливые моменты детства, какие только могли припомнить, и хохотали. Свадьба Галанны и Перлита не поминалась вовсе.
– А помнишь, – говорила она, – когда я была совсем маленькая, еще почти младенец, а ты только начинал учиться обращению с мечом, как ты показывал мне, чему научился…
– Помню, – улыбался он, – как ты ходила за мной хвостом, и подлизывалась, и плакала, пока я не соглашался показывать.
– Подлизывалась, да, – подтверждала она. – Но плакать – никогда. И это ты первый начал. Я не просила сажать меня в заплечный мешок, когда ты брал препятствия на своем коне.
– Виноват, признаю.
А еще он помнил, хотя и не сказал об этом ни слова, как началась их дружба. Он жалел младшую кузину и сперва искал ее общества из отвращения к тем, кто стремился изгнать ее, особенно к Галанне, но вскоре стал делать это ради самой Аэрин: потому что она была насмешливая и увлекающаяся. И не напоминала ему, что он вырастет и станет королем. Он так и не научился до конца верить, что она стесняется в компании и что этой стеснительностью отчаянно пытается оправдать свое шаткое положение при дворе собственного отца, хотя в ее упрямой обороне не было особой необходимости.
Именно ради того, чтобы посмотреть, как она загорается воодушевлением, он сделал ей маленький деревянный меч и показал, как держать его. А потом научил ее ездить верхом и позволял сидеть на его высокой кобыле, когда первая из ее хорошеньких избалованных пони едва не заставила Аэрин навсегда забросить верховую езду. Он показал кузине, как держать лук и посылать стрелу или копье туда, куда ей надо, как свежевать кролика или ильника, и как лучше всего ловить рыбу в бегучих ручьях и тихих затонах. «Прямо как старший брат, не иначе», – думал он теперь – впервые с привкусом горечи.
– Я не разучилась охотиться и рыбачить и ездить верхом, – сказала она. – Но скучаю по фехтованию. Понимаю, теперь у тебя мало свободного времени. – Она замялась, высчитывая, какой подход с наибольшей вероятностью позволит ей получить желаемый ответ. – И знаю, что тому нет оснований, но… я уже достаточно большая, чтобы держать мальчишеский учебный меч. Ты не мог бы…
– Потренировать тебя? – подсказал Тор.
Он догадывался, что она задумала, хотя и пытался убедить себя, что в этом нет ничего особенно страшного, – учил же он Аэрин рыбачить. Он понимал, что подобное умение ничего хорошего ей не принесет. Не имеет значения, что она уже хорошая наездница и вдобавок умнее любой из придворных дам (что именно внутри или вне ее заставило Аэрин набраться ума – вопрос отдельный). После того как он научил ее стольким вещам, Тор почти не сомневался, что сумеет сделать из нее хорошего мечника. Но ради ее собственного блага не следует поощрять ее сейчас.
«Упаси ее боги просить меня о чем-либо, чего я не должен ей давать», – подумал он, а вслух сказал:
– Ладно.
Глаза их встретились, и Аэрин первой опустила взгляд.
* * *
Между занятиями то и дело случались большие перерывы, поскольку круг обязанностей первого солы все продолжал расти. Но Аэрин добилась своего: она училась и спустя несколько месяцев занятий уже могла заставить учителя запыхаться и вспотеть, когда они выплясывали друг вокруг друга. Ее уроки были всего лишь уроками пехотинца, о верховом бое и речи не шло, и ей хватало ума не настаивать на большем.Она мрачно гордилась своими успехами на уроках Тора, и незачем ему было знать, что ради них ей приходилось по многу часов тренироваться, рубя листья и пылинки. Когда Тора отсылали куда-нибудь, Аэрин для приличия жаловалась на перерывы, но в душе радовалась им, ведь благодаря отлучкам наставника у нее появлялось лишнее время, чтобы вбить полученные навыки в свои медлительные, глупые, без-Дарные мышцы. Но она всегда с нетерпением ждала следующей встречи с первым солой, а он никогда не упоминал, что догадывается о ее тайных тренировках. Не говорил он и о том, что не сражался пешим с детства, когда постигал первые азы фехтования. Сола всегда ведет конницу. Аэрин прекрасно знала, что, будь ее обучение настоящим, в должное время ее посадили бы на лошадь. Но они молчали и об этом.
Кроме того, гордость не позволяла Аэрин говорить о том, что тренировки пошли ей на пользу: они требовали постоянно контролировать и направлять собственное тело, и упорные занятия в конце концов выгнали вместе с потом и остатки сарки из ее тела. С памятной встречи с Галанной в королевском саду к тому времени прошло два года.
Тор с Аэрин встречались на краю самой дальней из учебных площадок. Там они могли быть вместе, как были всегда, и напряжение, возникшее между ними в последнее время, не мешало им, не создавало неловкости и не заставляло запинаться.
Аэрин понимала, что Тор старается наносить удары не в полную силу, когда теснит ее. Но по мере того, как она набиралась опыта, ему приходилось двигаться все быстрее, чтобы отражать ее атаки. А сила, надеялась она, придет.
Аэрин росла как сорняк. Семнадцатилетие наступило и прошло с утомительной пышностью (все-таки день рождения королевской дочери!) и вымученной любезностью (все-таки королевская дочь-то неправильная). И вдруг оказалось, что расти дальше уже некуда. Ей нравилось возвышаться над Галанной. Нравилось смотреть сверху вниз – с высоты безупречный профиль Галанны казался чуть приплюснутым возле бровей, а глаза узковатыми. Кроме того, Аэрин питала надежду, что перерастет строптивую Кишу и ей подарят настоящую лошадь.
Настоящую лошадь. Аэрин очень старалась не упоминать о конях при Торе, но ей уже приходилось прикусывать язык, чтобы не нарушить собственный зарок. Именно в лошади сила всадника – или всадницы. Но если попросить Тора научить ее сражаться верхом, ему придется признать, что он с самого начала понял, как много значат для нее их занятия, что это непросто веселая секретная игра. А ведь ему и без того не по себе из-за их уроков. Он ни разу не спросил, зачем ей это нужно, и его молчание о многом сказало Аэрин. А Тор, как и раньше, читал ее мысли не хуже, чем она его.
6
Талат окреп и залоснился. Он все еще напрягал правую заднюю, когда она садилась верхом, но ему требовалось все меньше времени, чтобы расходиться. Аэрин неделями ездила на нем без всего, а седло и упряжь тем временем щедро умасливали ее гардероб и все его содержимое, ибо она обнаружила, что в глубине души не хочет седлать коня – как будто это что-то испортит и сбруя превратит их совместные прогулки в тягостную обязанность.
– Наверное, даже приятнейшее из выздоровлений должно однажды подойти к концу, – сказала она Талату однажды вечером и на следующий день принесла на пастбище всю его сбрую и свой детский меч.
Он обнюхал их – медленно, потом с воодушевлением – и приплясывал от нетерпения, пока она взнуздывала его. Пришлось стукнуть его кулаком по плечу и гаркнуть, чтоб вел себя нормально.
Он гордо отодвинулся, но после стал мгновенно повиноваться каждой команде. И все же Аэрин обнаружила, что позвякивание всяких деталей и пряжек раздражает, а поводья занимают руки и вдобавок отвлекают.
– Как люди управляются с мечом и этими треклятыми вожжами одновременно?! – восклицала она, обращаясь к маленьким белым ушам. – Должен же быть способ подвесить эту дрянь так, чтоб она не била по ногам. Если я возьму вожжи в зубы, то непременно случайно себя задушу ими, и к тому же с полным ртом сбруи я не смогу испускать леденящие кровь боевые кличи «Победа!» и «За Дамар!», дабы сеять ужас в сердцах врагов.
Пока они стояли, она вытащила меч из ножен и взмахнула им на пробу – ровно в тот момент, когда Талат повернул голову, чтобы сцапать муху у плеча. Клинок запутался в поводьях, и хотя Талат сумел все-таки снова выпрямить шею, голова его осталась чуть повернутой, темный глаз укоризненно смотрел на всадницу, а к щеке прильнуло затупленное лезвие.
– Черт. – Она выдернула меч.
Одна вожжа распалась. Талат замер, то ли ожидая указаний, то ли боясь шевельнуться. Короткий конец обрезанного повода свисал на несколько дюймов ниже его подбородка, он наклонил голову, ухватил его и принялся задумчиво жевать.
– Нам и без этого хорошо.
Аэрин сердито спешилась, сорвала узду и швырнула на землю, держа непослушный меч в другой руке, словно мародерствующий разбойник. Затем снова оседлала коня и стиснула его бока ногами – сильнее, чем намеревалась, ибо ей мешала попона. Талат в восторге пустился в свой первый со дня ранения галоп. И Аэрин обнаружила, что от их прогулок гораздо больше толку, чем ей казалось, ибо теперь у него хватало силы и стойкости проскакать изрядное расстояние.
Он несся по пастбищу, а Аэрин не могла собрать в кучу ни мысли, ни желудок, который, похоже, остался лежать на земле вместе с поводьями. А затем она обнаружила, что из-за седла она не может сдавить коня коленями с точно рассчитанной силой, как раньше. Кроме того, теперь, сколько бы она ни отклонялась назад, веля Талату остановиться, под твердым седлом он этого просто не замечает. Впереди замаячил забор.
– О нет… – простонала всадница, роняя меч и хватаясь обеими руками за гриву.
Они взмыли и преодолели преграду. Взлетели они не очень ровно, но приземление вышло мягким, и Аэрин обнаружила, что если ее бывший пациент по-прежнему не желает останавливаться, то хотя бы готов снова слушаться ее ног. И вскоре круги стали меньше, галоп превратился в рысь, и наконец, когда она откинулась назад, конь послушно перешел на шаг.
Но голова и хвост были по-прежнему высоко подняты, и внезапно Талат встал на дыбы, а Аэрин лихорадочно обхватила его за шею. Он заржал и выбросил вперед передние копыта. Аэрин видела, как он делает это, много лет назад, когда на нем ездил ее отец, ибо боевых коней обучали не только нести всадников в битву, но и сражаться. Она видела его и других на учебной площадке и отборочных испытаниях.
Но когда это проделывает одна лошадь, совсем другое дело.
– Ш-ш-ш, – выдохнула она. – Если кто-то нас заметит, будут неприятности.
Талат гарцанул на прямых ногах раз-другой, но повиновался.
– И как предлагаешь переправить тебя обратно на пастбище, дурачок?
Конь шевельнул ушами, прислушиваясь к ее словам.
– Ворота на глазах у всей конюшни, а в ней всегда кто-то есть.
Он снова прянул ушами.
– Нет, мы не станем прыгать обратно.
Аэрин вся дрожала, ноги безвольно колотились о бока Талата.
Она повернула его обратно к дальней стороне пастбища, мечтая только о том, чтоб их не увидели, и они проделали обратный путь к тому месту, где Талат совершил прыжок. Аэрин спешилась.
– Стой прямо здесь, а то я тебе остальные три ноги отрублю, – сказала она ему.
Конь замер, наблюдая за ней, а она осторожно взобралась по низкой каменной стене и деревянным брусьям над ней. Поозиралась пару минут, отыскала свой брошенный меч, вернулась обратно к забору и начала колотить рукоятью по концу верхнего бруса, пока тот не выскользнул неохотно из паза и не грянулся наземь. За первым последовал второй. Аэрин мрачно оглядела пузыри на ладонях и утерла пот с лица. Талат по-прежнему пристально наблюдал за ней, не трогаясь с места. Внезапно Аэрин улыбнулась:
– Твоя школа боевого коня – не шутка, а? Только лучший достоин нести короля.
Он сморщил нос в безмолвном фырканье.
– Или даже третьесортную первую сол время от времени.
Она отошла от забора.
– Давай. Иди сюда. – Она поманила его, словно одну из королевских борзых.
Он подобрался и перемахнул через низкие камни, только стремена по бокам звякнули. Аэрин вбила брусья обратно в пазы, подобрала меч и вместе со следующим за ней по пятам Талатом – на сегодня с нее верховой езды хватило – направилась к пруду и сажальному камню, где лежали узда и ножны.
На следующий день Талат сильно хромал, и Аэрин водила его в поводу, чтобы заставить идти рысью и выгнать болезненность, прежде чем снова садиться на него. Она вернулась к езде без седла или поводьев, но меч стала брать с собой и рубила нависающие ветки и паутину. Порой особенно блестящий удар лишал ее равновесия, и она падала. А порой Талат вставал на дыбы, и задача была в том, чтобы научиться держаться за него ногами. Они снова и снова рысили налево, чтобы укрепить слабую ногу, хотя в иные дни конь ни в какую не желал этого делать, и Аэрин приходилось орать и колотить его по бокам и плечам.
Однажды она как бы между прочим спросила Тора, какие команды для прыжков и бросков знают боевые кони. Тор не знал про Талата и испугался, не затеяла ли она чего-нибудь эдакого, однако все же рассказал ей. Конь едва не сбросил Аэрин, когда она впервые попросила его проделать эти вещи, и несколько дней не мог успокоиться, надеясь вновь услышать команду делать то, что любил больше всего, пускаясь в курбеты, когда она всего лишь просила его идти рысью.
Уздечка не вернулась в платяной шкаф, а перекочевала под кровать с глаз долой. (Тека, перебирая гардероб, дабы выделить пространство седельному маслу, удивилась, но одобрила такое решение – под кроватью придворных платьев не держат). Аэрин сняла с седла стремена, повыдергала прошивку из нижней части, вытащила большую часть набивки и снова сшила. Получившееся нечто она водрузила Талату на спину, уселась верхом, выругалась, сняла конструкцию, разобрала на кусочки полностью и начала старательно перекраивать, точно следуя контурам Талатовой спины и собственных ног. Несколько недель она только и делала, что водружала на коня очередное рукоделие, примерялась и слезала по полдюжины раз на дню, что начало уже раздражать Талата. Ей также пришлось одолжить кожевенный инструмент у Хорнмара. У нее были заготовлены ответы на вопросы, которые Хорнмар никогда ей не задавал, но все же мог однажды задать. Но он молча и охотно давал ей инструмент.
Наконец она закончила седло. Петли для нагрудника остались, и Талат мог по-прежнему носить королевскую эмблему. А когда она надела на него седло и нагрудник, то удивилась, как красиво все выглядит.
– На сей раз у меня неплохо вышло, – сказала Аэрин, глядя на творение своих рук, и покраснела, хотя никто, кроме Талата, ее не видел.
Вот тогда-то, на свадьбе, и зародился тревожный слух о королевской дочери. На сей раз Галанне с ее завистью и уязвленной гордостью не пришлось ничего делать, множество глаз видело то же, что и она, множество гостей сделали те же выводы.
Королевская дочь, Аэрин-сол, как полагается, стояла по левую руку от отца. Она надела длинное зеленое платье с юбками почти такими же пышными, как у Галанны, но только ради того, чтобы выказать должное уважение кузине. Скромное кружево на лифе, колец всего два – одно королевского дома и одно, подаренное ей отцом на двенадцатилетие. Волосы чопорно собраны в узел на затылке, а в руках лишь небольшой букетик из желтых и белых вьющихся цветов. Аэрин не желала затмевать Галанну, даже если бы могла, и препиралась с Текой из-за каждого стежка на платье и каждой пряди в прическе и пыталась вообще отбрыкаться от букета.
Король с дочерью стояли справа от новобрачных, а первые дружки – напротив них. И всем, кто присутствовал на свадьбе, было очевидно, что взгляд первого дружки Перлита прикован вовсе не к невесте. А к королевской дочери. Ирония заключалась в том, что не стой он на месте первого дружки, оказался бы по правую руку от короля, где при всем желании не мог бы смотреть на Аэрин-сол, и его тайна сохранилась бы чуточку дольше.
И уже на свадебном пиру люди стали судачить, что первый сола влюблен в королевскую дочь и что ведьмино отродье окрутит будущего короля Дамара, как ее мать окрутила нынешнего. Они принесли этот слух в свои дома, и легкое дыхание страха, усыпленное было много лет назад без-Дарностью Аэрин, вновь пробудилось и понеслось вслед за слухом.
Когда Галанна заметила, куда направлен взгляд первого дружки ее новоиспеченного супруга, это едва не испортило ее звездный час напрочь. Она-то надеялась заставить Тора в конце концов хоть немного пожалеть о том, что он на ней не женился. Но Галаннна прикусила язык, решив оставить свой гнев при себе. И это того стоило.
Спустя несколько дней одна из ее самых глупых и притом благонамеренных фрейлин обеспокоенно упомянула, будто ей кто-то говорил, мол, Тор попал под чары ведьминой дочери, а значит, история грозит повториться.
– Я что-то не поняла, к чему это было сказано, – нахмурила лобик фрейлина. – Мать Аэрин-сол была королевой. Из них получилась бы весьма подходящая пара.
Галанна рассмеялась самым беспечным образом.
– Ты так юна, – ласково сказала она. – Когда Арлбет женился на матери Аэрин… О, то был ужасный скандал. Ты разве не знаешь, что мать Аэрин была с Севера?
Фрейлина, выросшая в маленьком городке на юге, не знала, и глаза у нее округлились. Она явно предвкушала, как вплетет в беседу свежую сплетню на ближайших посиделках с подружками.
– Нет, Арлбет, разумеется, на ней женился, – промурлыкала Галанна, – но королевой в точном смысле слова она не стала. – Она произнесла это так, будто поступок Арлбета извиняла лишь бездумная страсть, и, ослепленный этой страстью, он мог бы и вовсе не жениться.
Она осторожно выждала, пока крохотный разум фрейлины усвоит новость, и, увидев проступающее в глазах дамы понимание, нежно и ласково отослала ее, дабы понимание не расплескалось втуне.
Аэрин и на свадебной церемонии, и на пиру была занята лишь тем, что держала себя в руках. Это потребовало всех ее душевных сил, как молчание под пыткой. Она не заметила ни Торовых глаз, ни тем более Галанниной ярости – игнорировать Галаннну давно вошло у нее в привычку. Двенадцать колец – это все, что осталось у нее в памяти от невесты, уж больно сложно было их пропустить. И уж подавно Аэрин не заметила, что придворные на сей раз что-то уж слишком натянуто-учтивы с ней.
Относительно Тора судачили разное. Одни считали, что он влюблен без памяти, а потому надо щадить его чувства, другие полагали его жертвой обмана и предлагали раскрыть ему глаза, и лишь немногие утверждали, что он способен сам решить свою судьбу. И только гораздо позже первый сола осознал, как выдал себя.
Аэрин же при первой возможности отбросила парадный наряд и манеры и рванула в конюшни, выкинув из головы всякие церемонии.
Хорнмар улыбнулся в ответ.
– Понимаешь, я тоже люблю Талата, – мягко сказал он. – Если я могу тебе помочь, только скажи.
С Текой и красным корнем было несколько сложнее.
– Тека, что такое красный корень? – спросила Аэрин как-то вечером.
Она как раз пришила кривую заплатку на нелюбимую юбку и теперь сердито смотрела на дело рук своих.
– Проводи ты хоть за шитьем четверть времени, которое потратила на то старое седло, одевалась бы лучше, чем Галанна, – строго отозвалась Тека. – Отпори и пришей снова.
Аэрин вздохнула и начала вынимать неровные стежки.
– Наверное, без толку напоминать, что я не хочу одеваться лучше Галанны. – Она улучила миг тишины и продолжила: – Если на то пошло, Галанна никогда не надевает ничего с заплатками или рваного.
Тека ухмыльнулась:
– Нет, она делает большой разрез и вставляет целый кусок другой ткани – и получается новое платье.
– Я бы сделала из этой штуки новую половую тряпку, – заметила Аэрин.
Тека забрала юбку у своей подопечной и, прищурившись, внимательно осмотрела ее.
– Цвет поблек, – объяснила она, – но ткань вполне ничего. Мы могли бы ее перекрасить.
Аэрин не проявила заметного воодушевления по поводу этого плана.
– В синий, может быть, или в красный, – продолжала няня. – О, только не надо плясать от радости, дитя. Ты всегда хочешь красное, несмотря на свои огненные волосы…
– Рыжие, – пробурчала Аэрин.
– Ты будешь отлично смотреться в этой юбке, если перекрасить ее в алый. И золотую тунику поверх… Аэрин!
– Ее все равно придется латать, – указала строптивая девица.
Тека тяжко вздохнула:
– Ты и Голотат из терпения выведешь. Если ты сделаешь что-нибудь полезное с рваной упряжью, которая провалялась у тебя под кроватью последние две недели, я перекрашу эту несчастную юбку и пришью заплатку так, что даже Галанна не заметит… как будто тебе не все равно.
Аэрин потянулась обнять Теку, та в ответ фыркнула. Аэрин кулем сползла с подоконника, на четвереньках ринулась к кровати и принялась шарить под ней. Обратно она вылезла лишь слегка запыленной, ибо хафор тщательно подметали полы.
– Наверное, даже приятнейшее из выздоровлений должно однажды подойти к концу, – сказала она Талату однажды вечером и на следующий день принесла на пастбище всю его сбрую и свой детский меч.
Он обнюхал их – медленно, потом с воодушевлением – и приплясывал от нетерпения, пока она взнуздывала его. Пришлось стукнуть его кулаком по плечу и гаркнуть, чтоб вел себя нормально.
Он гордо отодвинулся, но после стал мгновенно повиноваться каждой команде. И все же Аэрин обнаружила, что позвякивание всяких деталей и пряжек раздражает, а поводья занимают руки и вдобавок отвлекают.
– Как люди управляются с мечом и этими треклятыми вожжами одновременно?! – восклицала она, обращаясь к маленьким белым ушам. – Должен же быть способ подвесить эту дрянь так, чтоб она не била по ногам. Если я возьму вожжи в зубы, то непременно случайно себя задушу ими, и к тому же с полным ртом сбруи я не смогу испускать леденящие кровь боевые кличи «Победа!» и «За Дамар!», дабы сеять ужас в сердцах врагов.
Пока они стояли, она вытащила меч из ножен и взмахнула им на пробу – ровно в тот момент, когда Талат повернул голову, чтобы сцапать муху у плеча. Клинок запутался в поводьях, и хотя Талат сумел все-таки снова выпрямить шею, голова его осталась чуть повернутой, темный глаз укоризненно смотрел на всадницу, а к щеке прильнуло затупленное лезвие.
– Черт. – Она выдернула меч.
Одна вожжа распалась. Талат замер, то ли ожидая указаний, то ли боясь шевельнуться. Короткий конец обрезанного повода свисал на несколько дюймов ниже его подбородка, он наклонил голову, ухватил его и принялся задумчиво жевать.
– Нам и без этого хорошо.
Аэрин сердито спешилась, сорвала узду и швырнула на землю, держа непослушный меч в другой руке, словно мародерствующий разбойник. Затем снова оседлала коня и стиснула его бока ногами – сильнее, чем намеревалась, ибо ей мешала попона. Талат в восторге пустился в свой первый со дня ранения галоп. И Аэрин обнаружила, что от их прогулок гораздо больше толку, чем ей казалось, ибо теперь у него хватало силы и стойкости проскакать изрядное расстояние.
Он несся по пастбищу, а Аэрин не могла собрать в кучу ни мысли, ни желудок, который, похоже, остался лежать на земле вместе с поводьями. А затем она обнаружила, что из-за седла она не может сдавить коня коленями с точно рассчитанной силой, как раньше. Кроме того, теперь, сколько бы она ни отклонялась назад, веля Талату остановиться, под твердым седлом он этого просто не замечает. Впереди замаячил забор.
– О нет… – простонала всадница, роняя меч и хватаясь обеими руками за гриву.
Они взмыли и преодолели преграду. Взлетели они не очень ровно, но приземление вышло мягким, и Аэрин обнаружила, что если ее бывший пациент по-прежнему не желает останавливаться, то хотя бы готов снова слушаться ее ног. И вскоре круги стали меньше, галоп превратился в рысь, и наконец, когда она откинулась назад, конь послушно перешел на шаг.
Но голова и хвост были по-прежнему высоко подняты, и внезапно Талат встал на дыбы, а Аэрин лихорадочно обхватила его за шею. Он заржал и выбросил вперед передние копыта. Аэрин видела, как он делает это, много лет назад, когда на нем ездил ее отец, ибо боевых коней обучали не только нести всадников в битву, но и сражаться. Она видела его и других на учебной площадке и отборочных испытаниях.
Но когда это проделывает одна лошадь, совсем другое дело.
– Ш-ш-ш, – выдохнула она. – Если кто-то нас заметит, будут неприятности.
Талат гарцанул на прямых ногах раз-другой, но повиновался.
– И как предлагаешь переправить тебя обратно на пастбище, дурачок?
Конь шевельнул ушами, прислушиваясь к ее словам.
– Ворота на глазах у всей конюшни, а в ней всегда кто-то есть.
Он снова прянул ушами.
– Нет, мы не станем прыгать обратно.
Аэрин вся дрожала, ноги безвольно колотились о бока Талата.
Она повернула его обратно к дальней стороне пастбища, мечтая только о том, чтоб их не увидели, и они проделали обратный путь к тому месту, где Талат совершил прыжок. Аэрин спешилась.
– Стой прямо здесь, а то я тебе остальные три ноги отрублю, – сказала она ему.
Конь замер, наблюдая за ней, а она осторожно взобралась по низкой каменной стене и деревянным брусьям над ней. Поозиралась пару минут, отыскала свой брошенный меч, вернулась обратно к забору и начала колотить рукоятью по концу верхнего бруса, пока тот не выскользнул неохотно из паза и не грянулся наземь. За первым последовал второй. Аэрин мрачно оглядела пузыри на ладонях и утерла пот с лица. Талат по-прежнему пристально наблюдал за ней, не трогаясь с места. Внезапно Аэрин улыбнулась:
– Твоя школа боевого коня – не шутка, а? Только лучший достоин нести короля.
Он сморщил нос в безмолвном фырканье.
– Или даже третьесортную первую сол время от времени.
Она отошла от забора.
– Давай. Иди сюда. – Она поманила его, словно одну из королевских борзых.
Он подобрался и перемахнул через низкие камни, только стремена по бокам звякнули. Аэрин вбила брусья обратно в пазы, подобрала меч и вместе со следующим за ней по пятам Талатом – на сегодня с нее верховой езды хватило – направилась к пруду и сажальному камню, где лежали узда и ножны.
На следующий день Талат сильно хромал, и Аэрин водила его в поводу, чтобы заставить идти рысью и выгнать болезненность, прежде чем снова садиться на него. Она вернулась к езде без седла или поводьев, но меч стала брать с собой и рубила нависающие ветки и паутину. Порой особенно блестящий удар лишал ее равновесия, и она падала. А порой Талат вставал на дыбы, и задача была в том, чтобы научиться держаться за него ногами. Они снова и снова рысили налево, чтобы укрепить слабую ногу, хотя в иные дни конь ни в какую не желал этого делать, и Аэрин приходилось орать и колотить его по бокам и плечам.
Однажды она как бы между прочим спросила Тора, какие команды для прыжков и бросков знают боевые кони. Тор не знал про Талата и испугался, не затеяла ли она чего-нибудь эдакого, однако все же рассказал ей. Конь едва не сбросил Аэрин, когда она впервые попросила его проделать эти вещи, и несколько дней не мог успокоиться, надеясь вновь услышать команду делать то, что любил больше всего, пускаясь в курбеты, когда она всего лишь просила его идти рысью.
Уздечка не вернулась в платяной шкаф, а перекочевала под кровать с глаз долой. (Тека, перебирая гардероб, дабы выделить пространство седельному маслу, удивилась, но одобрила такое решение – под кроватью придворных платьев не держат). Аэрин сняла с седла стремена, повыдергала прошивку из нижней части, вытащила большую часть набивки и снова сшила. Получившееся нечто она водрузила Талату на спину, уселась верхом, выругалась, сняла конструкцию, разобрала на кусочки полностью и начала старательно перекраивать, точно следуя контурам Талатовой спины и собственных ног. Несколько недель она только и делала, что водружала на коня очередное рукоделие, примерялась и слезала по полдюжины раз на дню, что начало уже раздражать Талата. Ей также пришлось одолжить кожевенный инструмент у Хорнмара. У нее были заготовлены ответы на вопросы, которые Хорнмар никогда ей не задавал, но все же мог однажды задать. Но он молча и охотно давал ей инструмент.
Наконец она закончила седло. Петли для нагрудника остались, и Талат мог по-прежнему носить королевскую эмблему. А когда она надела на него седло и нагрудник, то удивилась, как красиво все выглядит.
– На сей раз у меня неплохо вышло, – сказала Аэрин, глядя на творение своих рук, и покраснела, хотя никто, кроме Талата, ее не видел.
* * *
Тем временем долгожданная свадьба Галанны и Перлита наконец состоялась. Тор исполнял роль первого дружки Перлита с пустым и торжественным лицом, а Галанна едва не вознеслась от удовлетворенного тщеславия, ибо взгляды всей страны были направлены на нее. Она была прекрасна, как летняя заря, в розовом и бирюзовом с золотом, ее черные волосы убрали исключительно цветами, розовыми, белыми и бледно-голубыми. Но это необычное самоограничение она компенсировала, надев по кольцу на каждый палец, а на большие по два, и при каждом церемониальном жесте ее руки словно огнем вспыхивали, когда на драгоценные камни попадало солнце.Вот тогда-то, на свадьбе, и зародился тревожный слух о королевской дочери. На сей раз Галанне с ее завистью и уязвленной гордостью не пришлось ничего делать, множество глаз видело то же, что и она, множество гостей сделали те же выводы.
Королевская дочь, Аэрин-сол, как полагается, стояла по левую руку от отца. Она надела длинное зеленое платье с юбками почти такими же пышными, как у Галанны, но только ради того, чтобы выказать должное уважение кузине. Скромное кружево на лифе, колец всего два – одно королевского дома и одно, подаренное ей отцом на двенадцатилетие. Волосы чопорно собраны в узел на затылке, а в руках лишь небольшой букетик из желтых и белых вьющихся цветов. Аэрин не желала затмевать Галанну, даже если бы могла, и препиралась с Текой из-за каждого стежка на платье и каждой пряди в прическе и пыталась вообще отбрыкаться от букета.
Король с дочерью стояли справа от новобрачных, а первые дружки – напротив них. И всем, кто присутствовал на свадьбе, было очевидно, что взгляд первого дружки Перлита прикован вовсе не к невесте. А к королевской дочери. Ирония заключалась в том, что не стой он на месте первого дружки, оказался бы по правую руку от короля, где при всем желании не мог бы смотреть на Аэрин-сол, и его тайна сохранилась бы чуточку дольше.
И уже на свадебном пиру люди стали судачить, что первый сола влюблен в королевскую дочь и что ведьмино отродье окрутит будущего короля Дамара, как ее мать окрутила нынешнего. Они принесли этот слух в свои дома, и легкое дыхание страха, усыпленное было много лет назад без-Дарностью Аэрин, вновь пробудилось и понеслось вслед за слухом.
Когда Галанна заметила, куда направлен взгляд первого дружки ее новоиспеченного супруга, это едва не испортило ее звездный час напрочь. Она-то надеялась заставить Тора в конце концов хоть немного пожалеть о том, что он на ней не женился. Но Галаннна прикусила язык, решив оставить свой гнев при себе. И это того стоило.
Спустя несколько дней одна из ее самых глупых и притом благонамеренных фрейлин обеспокоенно упомянула, будто ей кто-то говорил, мол, Тор попал под чары ведьминой дочери, а значит, история грозит повториться.
– Я что-то не поняла, к чему это было сказано, – нахмурила лобик фрейлина. – Мать Аэрин-сол была королевой. Из них получилась бы весьма подходящая пара.
Галанна рассмеялась самым беспечным образом.
– Ты так юна, – ласково сказала она. – Когда Арлбет женился на матери Аэрин… О, то был ужасный скандал. Ты разве не знаешь, что мать Аэрин была с Севера?
Фрейлина, выросшая в маленьком городке на юге, не знала, и глаза у нее округлились. Она явно предвкушала, как вплетет в беседу свежую сплетню на ближайших посиделках с подружками.
– Нет, Арлбет, разумеется, на ней женился, – промурлыкала Галанна, – но королевой в точном смысле слова она не стала. – Она произнесла это так, будто поступок Арлбета извиняла лишь бездумная страсть, и, ослепленный этой страстью, он мог бы и вовсе не жениться.
Она осторожно выждала, пока крохотный разум фрейлины усвоит новость, и, увидев проступающее в глазах дамы понимание, нежно и ласково отослала ее, дабы понимание не расплескалось втуне.
Аэрин и на свадебной церемонии, и на пиру была занята лишь тем, что держала себя в руках. Это потребовало всех ее душевных сил, как молчание под пыткой. Она не заметила ни Торовых глаз, ни тем более Галанниной ярости – игнорировать Галаннну давно вошло у нее в привычку. Двенадцать колец – это все, что осталось у нее в памяти от невесты, уж больно сложно было их пропустить. И уж подавно Аэрин не заметила, что придворные на сей раз что-то уж слишком натянуто-учтивы с ней.
Относительно Тора судачили разное. Одни считали, что он влюблен без памяти, а потому надо щадить его чувства, другие полагали его жертвой обмана и предлагали раскрыть ему глаза, и лишь немногие утверждали, что он способен сам решить свою судьбу. И только гораздо позже первый сола осознал, как выдал себя.
Аэрин же при первой возможности отбросила парадный наряд и манеры и рванула в конюшни, выкинув из головы всякие церемонии.
* * *
Незадолго до свадьбы она переключилась с кожевенных работ на эксперименты с огнеупорной мазью. Большинство составляющих отыскалось легко, ибо в них не было ничего необычного, а образование первой сол включало основы травничества, – Аэрин любила эти уроки, они были для нее глотком свежего воздуха после этикета и истории. Кое-что она выпросила у Хорнмара из его запаса конских снадобий, и старший конюх, полагая, что юная сол хочет испытать какую-то примочку на больной Талатовой ноге, снова не стал задавать вопросов, а просто предоставил ей полный доступ к своей аптечке, как некогда к сундуку с инструментами. Аэрин поразилась его щедрости и на сей раз не удержалась от слегка удивленного взгляда.Хорнмар улыбнулся в ответ.
– Понимаешь, я тоже люблю Талата, – мягко сказал он. – Если я могу тебе помочь, только скажи.
С Текой и красным корнем было несколько сложнее.
– Тека, что такое красный корень? – спросила Аэрин как-то вечером.
Она как раз пришила кривую заплатку на нелюбимую юбку и теперь сердито смотрела на дело рук своих.
– Проводи ты хоть за шитьем четверть времени, которое потратила на то старое седло, одевалась бы лучше, чем Галанна, – строго отозвалась Тека. – Отпори и пришей снова.
Аэрин вздохнула и начала вынимать неровные стежки.
– Наверное, без толку напоминать, что я не хочу одеваться лучше Галанны. – Она улучила миг тишины и продолжила: – Если на то пошло, Галанна никогда не надевает ничего с заплатками или рваного.
Тека ухмыльнулась:
– Нет, она делает большой разрез и вставляет целый кусок другой ткани – и получается новое платье.
– Я бы сделала из этой штуки новую половую тряпку, – заметила Аэрин.
Тека забрала юбку у своей подопечной и, прищурившись, внимательно осмотрела ее.
– Цвет поблек, – объяснила она, – но ткань вполне ничего. Мы могли бы ее перекрасить.
Аэрин не проявила заметного воодушевления по поводу этого плана.
– В синий, может быть, или в красный, – продолжала няня. – О, только не надо плясать от радости, дитя. Ты всегда хочешь красное, несмотря на свои огненные волосы…
– Рыжие, – пробурчала Аэрин.
– Ты будешь отлично смотреться в этой юбке, если перекрасить ее в алый. И золотую тунику поверх… Аэрин!
– Ее все равно придется латать, – указала строптивая девица.
Тека тяжко вздохнула:
– Ты и Голотат из терпения выведешь. Если ты сделаешь что-нибудь полезное с рваной упряжью, которая провалялась у тебя под кроватью последние две недели, я перекрашу эту несчастную юбку и пришью заплатку так, что даже Галанна не заметит… как будто тебе не все равно.
Аэрин потянулась обнять Теку, та в ответ фыркнула. Аэрин кулем сползла с подоконника, на четвереньках ринулась к кровати и принялась шарить под ней. Обратно она вылезла лишь слегка запыленной, ибо хафор тщательно подметали полы.