Страница:
Робин Маккинли
Корона Героев
Робин Маккинли – автор многих бестселлеров в жанре фэнтези и обладательница многих наград и литературных премий. Роман «Корона Героев» в 1985 году получил Золотую медаль Джона Ньюбери – высшую награду ассоциации детских библиотек США.
Робин Маккинли по праву называют продолжательницей лучших традиций фэнтези, заложенных такими титанами, как К.С. Льюис, Дж Р.Р. Толкин и Урсула Ле Гуин.
The Washington Post
Эта потрясающая книга найдет дорогу к сердцу каждого читателя, независимо от пола и возраста. К ней возвращаешься снова и снова.
Amazon.com
Наверное, любая девушка когда-нибудь ощущала себя на месте Аэрин-сол. Даже принцессам бывает непросто доказать, что они чего-то стоят.
Amazon.com
Робин Маккинли создала чарующий мир, где есть место и сказке, и волшебству, и любви, и чести, и невероятным подвигам.
Goodreads.com
Часть I
1
Историю эту Аэрин знала всю свою жизнь, а впервые услышала так давно, что и не припомнить когда и от кого. Должно быть, кто-то однажды рассказал ей, но как это произошло – выветрилось из памяти напрочь. Слезы уже перестали жечь глаза, стоило вспомнить этот рассказ, но порой, чувствуя себя еще меньше и невзрачнее обычного в большом оживленном Городе высоко в Дамарских горах, она вновь начинала думать о нем. От размышлений ломило в висках, как и от сдерживаемых рыданий.
Стоило погрузиться в раздумья, взгляд ее устремлялся наружу, мимо широкого низкого подоконника, и вверх, в Горы, поскольку глянцевые плиты двора в полдень блестели слишком ярко, чтобы долго смотреть на них. Мысль бежала по проторенной колее: кто мог рассказать ей эту историю? Не отец, – когда Аэрин была маленькой, он редко произносил больше пяти слов подряд, обращаясь к ней. Его добрая улыбка, всегда появлявшаяся на лице чуть запоздало, и ореол занятости – вот самое яркое ее впечатление о нем. Она всегда знала, что отец ее любит, а это уже немало. Но внимание его ей удалось привлечь лишь недавно, да и то, как он сам признавался, весьма необычным образом. Только он имел полное право поведать ей историю ее рождения, но не стал бы этого делать.
И хафор, то есть домашние слуги, не могли – они всегда были вежливы с ней, в их опасливой манере, и сдержанны, и говорили только о бытовых мелочах. Они и до сих пор не забывают об осторожности, хотя уже давно стало ясно, что ее можно нисколько не опасаться. С королевскими детьми обычно следовало держать ухо востро, потому что их Дар зачастую проявлялся неожиданно и резко. Даже немного удивительно, что хафор по-прежнему дают себе труд обращаться с ней уважительно, хотя она ничем не могла бы подтвердить, что она дочь своего отца. Но все-таки, что бы о матери ни говорили, никто не осмеливался обвинить ее в супружеской неверности.
И она уж точно не стала бы бегать с жалобами на кого-то из хафор, не выразившего ей достаточно почтительности, как бегала Галанна – притом постоянно, хотя все обращались с ней с величайшим почтением. Дар Галанны, как сухо шутили при дворе, заключался в невозможности ей угодить. Но возможно, хафор просто не хотели рисковать, проверяя, так ли уж мало общего между Галанной и нею. И всякий, кто умудрялся удержаться на службе в доме, где обитает Галанна, несомненно, привыкал быть неизменно осторожным и почтительным ко всему, что движется. Она улыбнулась. Ветер шевелил верхушки деревьев, и горы под синим небом казались подернутыми рябью. Просочившийся в окно ветерок принес запах листвы.
Если на то пошло, историю могла рассказать и Галанна. Вполне в ее духе: Галанна всегда ее ненавидела и до сих пор ненавидит, хотя уже и выросла, и замуж вышла. За Перлита, между прочим, второго солу Дамара. Выше рангом только первый сола и король. Но Галанна-то рассчитывала заполучить Тора, первого солу. Когда-нибудь он станет королем. И неважно, что тот не взял бы Галанну, даже будь она единственной девицей королевских кровей в пределах досягаемости. «Лучше я удеру в горы и стану разбойником», – заявил он, когда был младше, своей еще более юной кузине, и та покатилась со смеху, представив первого солу в лохмотьях и синей головной повязке, отплясывающим на счастье под каждой четвертью луны. Тор, который в ту пору цепенел от ужаса при крайне решительных попытках Галанны окрутить его, расслабился достаточно, чтоб ухмыльнуться и заявить, что она не проявляет должного уважения и вообще шалунья бессовестная.
«Да, я такая», – ответила она без тени раскаяния.
По неизвестным причинам Тор держался подчеркнуто официально со всеми, кроме нее. Но участь первого солы при серьезном, дважды вдовом короле страны, на которой лежала тень угрозы, сделала бы сдержанным и куда более жизнерадостного молодого человека, чем Тор. Аэрин подозревала, что он благодарен судьбе, что у него есть она, Аэрин, так же как она сама благодарна, что у нее есть Тор. Одно из самых ранних ее воспоминаний: она трясется в детской сумке у него за спиной, а он гонит коня галопом через препятствия. Она визжит от восторга, вцепившись крохотными ручками в густые черные волосы кузена. Тека потом бушевала, но Тор только смеялся, хотя обычно, стоило кому-нибудь упрекнуть его в малейшем нарушении долга, замирал с каменным лицом и побелевшими губами.
Аэрин уже хотела остановиться на мысли, будто первой ее просветила Галанна, но обнаружила, что поверить в это никак не получается. Расписать все в черных красках из зависти и злобы – да, это Галанна могла. Но история была исполнена печального величия. Хотя, может, это только Аэрин так казалось, ведь речь шла о ее матери. Может, она, сама того не сознавая, переиначила услышанное, превратив кислую сплетню в высокую трагедию? С другой стороны, Галанна никогда не разговаривала с ней подолгу, она предпочитала по возможности рассеянно скользить взглядом поверх головы самой младшей из кузин, всем видом как бы говоря: «На подоконнике дохлая муха, почему хафор до сих пор ее не убрали?» Если Галанна вообще снисходила до разговора с ней, то, как правило, лишь для того, чтобы отомстить. История второй жены Арлбета не годилась для этого – слишком сложно. Значит, скорее всего, рассказчиком был кто-то из кузенов. Не Тор, разумеется. Кто-то другой.
Аэрин высунулась из окна и глянула вниз. Трудно различать людей по макушкам голов с высоты в несколько этажей. Кроме Тора – его она могла бы узнать и по локтю, торчащему на дюйм-другой из-за дверного косяка. А сейчас под ее окном вышагивал, по всей видимости, Перлит: самодовольная походка читалась даже с такой высоты – и трое хафор в нарядных уборах следовали за господином по пятам исключительно ради придания ему важности. Значит, точно не Тор – он при любой возможности ходил один. Первому соле, мрачно сетовал он, в силу его обязанностей и так приходится все время быть в обществе, и последнее, в чем он нуждается, – это неофициальная свита в промежутках между официальной. А Аэрин нравилось смотреть, как отец влечет за собой шлейф из разодетых в бархат лакеев, словно ребенок – игрушку на веревочке.
Голова Перлита переговорила с другой темной головой, хафор почтительно ждали на расстоянии. Тут из-за угла появился некто на лошади – Аэрин не различала голосов, но слышала стук копыт. Всадник носил эмблему гонца и, судя по форме седла, прибыл с запада. Обе головы повернулись к нему и запрокинулись, поэтому ей удалось разглядеть бледные пятна их лиц, пока они общались с гонцом. И вот всадник отъехал, причем конь его ступал так осторожно, словно боялся пересечь двор слишком быстро. И Перлит, и его собеседник, и свита исчезли из виду.
Аэрин не нужно было слышать, о чем они разговаривали, – она и так знала, что происходит. Но что хорошего в том, что она это знала? Один только стыд и горькое разочарование. Именно стыд, а может, разочарование загнали ее теперь в собственные покои, где она и сидела, запершись от всех.
Всю минувшую неделю она едва видела отца и Тора: они только и делали, что встречались с гонцами, пытаясь отдалить неизбежное до тех пор, пока они не придумают, что делать, когда оно-таки случится. Западные бароны – четвертые солы – строят козни. По слухам, весной некто с Севера – то ли настоящий человек, то ли лишь с виду – пронес через Границу семена демон-порчи и рассыпал на совете баронов. Нирлол председательствовал на том совете лишь потому, что ранее этот пост занимал его отец. Но отец был куда лучше и мудрее сына. Нирлол же прославился не умом, а вспыльчивым и буйным нравом: идеальная мишень для демон-порчи.
Отец Нирлола распознал бы беду, а Нирлол не понял ничего. Просто ему вдруг показалось чудесной идеей отделиться от Дамара, выйти из-под руки дамарского короля Арлбета и Тора-солы и назначить себя королем Нирлолом, обложить своих крестьян новым налогом в пользу нарождающейся армии и вскоре отобрать остальной Дамар у Арлбета с Тором, которые правят не так хорошо, как мог бы он. Ему удалось убедить нескольких своих товарищей-баронов (демон-порча, стоит ей заразить одного человека, распространяется как чума) в безупречности плана, и зло помутило их разум. Ходили еще слухи, более расплывчатые, будто Нирлол вместе с этой чудесной идеей внезапно обрел гипнотическую способность склонять на свою сторону любого, кто слышал его. И этот слух тревожил куда больше, ибо, если он правдив, демон-порча и впрямь очень сильна.
Арлбет предпочел не обращать на второй слух внимания или, скорее, уделить ему ровно столько внимания, чтобы сбросить со счетов. Так было нужно, чтобы никто не подумал, будто он отмел его из страха. Король объявил, что смута слишком серьезна, дело требует его личного вмешательства и с ним поедет Тор и существенная часть войска, и почти столь же существенная часть придворных, со всем их бархатом и драгоценностями для утонченно-пышной демонстрации учтивости. Вся эта роскошь нужна для маскировки идущих за свитой солдат. Но обе стороны будут знать, что платья платьями, а копья копьями. План был трудновыполнимый и рискованный, ведь Арлбет хотел предотвратить гражданскую войну, а не разжечь ее. Участников похода отбирали с великой тщательностью и осторожностью.
– Но вы же берете Перлита! – воскликнула Аэрин, случайно встретив Тора за амбарами – там они могли говорить свободно, не опасаясь чужих ушей.
Тор скривился:
– Я знаю, Перлит не самый приятный человек, но он действительно крайне полезен в подобных делах: во-первых, он отменный лжец, как тебе известно, а во-вторых, способен самым изящным образом преподносить самые отвратительные вещи.
Женщины в войске Арлбета не служили. Однако нескольким самым отважным женам дозволили отправиться вместе со своими мужьями. Чтобы поехать, дама должна доказать, что умеет ездить верхом и владеть кавалерийскими приемами, а еще ей можно доверить улыбаться Нирлолу (если переговоры пойдут соответствующим образом) и приседать перед ним в реверансе, как подобает его рангу четвертого солы, и даже танцевать с ним, если пригласит. Но ни одна жена не поехала бы, кроме как по просьбе мужа, а ни один муж не обратился бы к жене с подобной просьбой, не получив предварительно королевского позволения.
Галанна определенно не поехала бы, даже возьми Перлит на себя труд получить разрешение у Арлбета (которого тот, скорее всего, не дал бы). К счастью и покою всех заинтересованных лиц, сопровождать мужа Галанна желания не изъявила. Ничего из того, что сколько-нибудь напоминало трудности, ни в малейшей степени ее не интересовало, и, по ее глубокому убеждению, на варварском западе не было ничего такого, ради чего ей стоило бы тратить время и красоту.
А вот королевская дочь могла бы поехать: королевская дочь, при всей своей ничтожности все же доказавшая, что способна помалкивать и улыбаться по знаку, королевская дочь, которая по стечению обстоятельств оказалась единственным ребенком короля. Она понимала, что ей не позволят. Понимала, что Арлбет не посмел бы взять ее с собой даже при желании, а он вряд ли хочет этого. Нет, он не решится взять ведьмину дочь на битву с демоном-порчей. Народ ни за что не позволит ему так поступить, а он слишком отчаянно нуждается в доброй воле своего народа.
Но не спросить она не могла – как бедный глупый Нирлол не мог не сойти с ума, когда его поразил демон-порча. Она тщательно выбирала момент, но отец с Тором в последнее время были так заняты, что ей пришлось ждать и снова ждать, пока время почти не вышло. В последний вечер после ужина она наконец задала вопрос. А после поднялась сюда, к себе в покои, и больше не выходила.
– Отец… – Собственный голос показался ей писклявым, как всегда, когда ей бывало страшно.
Другие женщины и младшие придворные уже покинули длинный зал. Арлбет с Тором и несколько кузенов, в том числе Перлит, готовились к очередному утомительному совещанию по поводу Нирлоловой глупости. Они прервали беседу и все одновременно повернулись и посмотрели на нее. Ну почему их так много! Сначала, опасаясь, что Арлбет всего лишь ласково пожурит ее и не примет всерьез, она хотела спросить отца позже, в его собственных покоях, где наверняка застала бы его в одиночестве. Но передумала. Если ей предстоит опозориться, – а она убедила себя в неизбежности отказа, – по крайней мере, она спросит при всех: пусть отец поймет, как это важно для нее.
Арлбет повернулся к ней с присущей ему неторопливой улыбкой, но на сей раз улыбка проступала медленнее обычного и глаз его достигла меньшая ее часть. Он не бросил: «Давай быстрей, я занят», – а мог бы. «И был бы не так уж не прав», – с тоской подумала Аэрин.
– Ты скоро едешь на… запад? Пировать с Нирлолом? – Она чувствовала взгляд Тора, но сама упорно смотрела только на отца.
– Пировать? – переспросил отец. – Если мы поедем, то вместе с воинами, дабы они стали свидетелями пира. – Тень улыбки наконец коснулась его глаз. – Ты схватываешь придворный язык, милая. Да, мы едем «пировать» с Нирлолом.
– Мы питаем некоторую надежду снять порчу, – вступил Тор. Слово «демон» старались без нужды не произносить. – Собрать ее семена и отправить обратно туда, откуда их принесли. Надежа есть даже сейчас. Брожение это не остановит, но не позволит ему усугубиться. Если бы Нирлола не подстрекали и не подзуживали, он бы снова превратился в умного и обаятельного Нирлола, которого мы все знаем и уважаем. – Губы Тора изогнулись в невеселой улыбке.
Она взглянула на него, и уголки ее собственного рта дрогнули. Очень в Торовом духе – отвечать ей, словно она полноправная придворная дама, даже допущенная к официальным совещаниям, а не головная боль семьи. Тор мог бы даже позволить ей отправиться с ними. В отличие от Арлбета, он еще достаточно молод, чтобы не особенно тревожиться о том, что люди подумают. И кроме того, он упрям. Но решение принимал не Тор. Она снова повернулась к отцу.
– Когда вы отправитесь… можно ли мне с вами? – Голос ее прозвучал чуть громче комариного писка.
Вот бы поблизости оказалась стена или дверь, к которым можно прислониться, а не стоять посреди огромной пустоты обеденного зала на ногах, подламывающихся, точно у новорожденного жеребенка.
Тишина внезапно сгустилась, и лица стоявших перед ней мужчин сделались жесткими – или только у Арлбета и тех, кто был рядом, потому что Аэрин упорно не смотрела на Тора. Она боялась, что не вынесет, если единственный верный друг тоже отвергнет ее. И никогда не пыталась выяснять границы Торова упрямства. Тишину нарушил визгливый смех Перлита.
– Ну и чего вы ждали, предоставив ей заниматься чем вздумается в последние годы? Это замечательно, что она нашла себе занятие и не путается под ногами, вот только не обойдется ли это слишком дорого? На что вы рассчитывали, если наш достойный первый сола дает ей уроки фехтования и она носится по всей округе на трехногой кляче, словно крестьянский мальчишка с Гор, а эта старая хабалка, которая за ней ходит, слова ей поперек не скажет? Неужто вы думали, что она не напомнит о себе? Ей порка требовалась, а не поощрение много лет назад… да и сейчас не мешало бы выпороть, думается мне. Может, еще не слишком поздно.
– Довольно. – Голос Тора прозвучал точно рык.
Ноги дрожали так сильно, что приходилось переминаться на месте, чтобы колени не подломились. Она чувствовала, как кровь приливает к лицу при словах Перлита, но не позволила им прогнать ее без ответа.
– Отец?
– Отец! – передразнил Перлит. – Истинно королевская дочь могла бы и пригодиться при встрече с тем, что послал нам Север. Королевская дочь, в чьих жилах течет истинно королевская кровь…
Арлбет, совсем не по-королевски выбросив руку, перехватил Тора, прежде чем кто-либо успел сообразить, чем могло закончиться внезапное движение первого солы в сторону Перлита.
– Перлит, твои слова недостойны второго солы.
– Он извинится, – произнес Тор сдавленным голосом, – или я преподам ему урок фехтования, который ему совсем не понравится.
– Тор, не вздумай… – начала она в ярости, но королевский голос прервал ее:
– Перлит, требование первого солы справедливо.
Последовала долгая пауза, и пока длилось молчание, она ненавидела всех одинаково. Тора – за то, что повел себя словно мальчишка-деревенщина, у которого обидели любимого цыпленка. Отца – за непоколебимую царственность. Перлита – за то, что он Перлит. Все обернулось даже хуже, чем она предвидела. Она была бы рада исчезнуть, но было слишком поздно.
Наконец Перлит произнес:
– Я приношу извинения, Аэрин-сол… За то, что сказал правду, – ядовито добавил он и, развернувшись на каблуках, широким шагом пересек зал. В дверях он обернулся, чтобы крикнуть: – Ступай убей дракона, леди! Леди Аэрин Драконобойца!
Тишина снова опустилась на них, и Аэрин больше не смела даже глаз поднять на отцовское лицо.
– Аэрин, – начал Арлбет.
Нежность в его голосе сказала ей все, что она хотела знать. Она развернулась и двинулась к другому концу зала, противоположному выбранной Перлитом двери. Так получится дольше, потому что Перлит выбрал более короткий путь, и она еще больше ненавидела его за это. Она сознавала, что все на нее смотрят, и что ноги у нее по-прежнему дрожат, и что ступает она вовсе не по прямой. Отец не позвал ее обратно. И Тор тоже. Когда она наконец добралась до двери, слова Перлита все еще звенели у нее в ушах: «Королевская дочь, в чьих жилах течет истинно королевская кровь… Леди Аэрин Драконобойца». Слова, словно охотничьи псы, преследовали ее и кусали за пятки.
Стоило погрузиться в раздумья, взгляд ее устремлялся наружу, мимо широкого низкого подоконника, и вверх, в Горы, поскольку глянцевые плиты двора в полдень блестели слишком ярко, чтобы долго смотреть на них. Мысль бежала по проторенной колее: кто мог рассказать ей эту историю? Не отец, – когда Аэрин была маленькой, он редко произносил больше пяти слов подряд, обращаясь к ней. Его добрая улыбка, всегда появлявшаяся на лице чуть запоздало, и ореол занятости – вот самое яркое ее впечатление о нем. Она всегда знала, что отец ее любит, а это уже немало. Но внимание его ей удалось привлечь лишь недавно, да и то, как он сам признавался, весьма необычным образом. Только он имел полное право поведать ей историю ее рождения, но не стал бы этого делать.
И хафор, то есть домашние слуги, не могли – они всегда были вежливы с ней, в их опасливой манере, и сдержанны, и говорили только о бытовых мелочах. Они и до сих пор не забывают об осторожности, хотя уже давно стало ясно, что ее можно нисколько не опасаться. С королевскими детьми обычно следовало держать ухо востро, потому что их Дар зачастую проявлялся неожиданно и резко. Даже немного удивительно, что хафор по-прежнему дают себе труд обращаться с ней уважительно, хотя она ничем не могла бы подтвердить, что она дочь своего отца. Но все-таки, что бы о матери ни говорили, никто не осмеливался обвинить ее в супружеской неверности.
И она уж точно не стала бы бегать с жалобами на кого-то из хафор, не выразившего ей достаточно почтительности, как бегала Галанна – притом постоянно, хотя все обращались с ней с величайшим почтением. Дар Галанны, как сухо шутили при дворе, заключался в невозможности ей угодить. Но возможно, хафор просто не хотели рисковать, проверяя, так ли уж мало общего между Галанной и нею. И всякий, кто умудрялся удержаться на службе в доме, где обитает Галанна, несомненно, привыкал быть неизменно осторожным и почтительным ко всему, что движется. Она улыбнулась. Ветер шевелил верхушки деревьев, и горы под синим небом казались подернутыми рябью. Просочившийся в окно ветерок принес запах листвы.
Если на то пошло, историю могла рассказать и Галанна. Вполне в ее духе: Галанна всегда ее ненавидела и до сих пор ненавидит, хотя уже и выросла, и замуж вышла. За Перлита, между прочим, второго солу Дамара. Выше рангом только первый сола и король. Но Галанна-то рассчитывала заполучить Тора, первого солу. Когда-нибудь он станет королем. И неважно, что тот не взял бы Галанну, даже будь она единственной девицей королевских кровей в пределах досягаемости. «Лучше я удеру в горы и стану разбойником», – заявил он, когда был младше, своей еще более юной кузине, и та покатилась со смеху, представив первого солу в лохмотьях и синей головной повязке, отплясывающим на счастье под каждой четвертью луны. Тор, который в ту пору цепенел от ужаса при крайне решительных попытках Галанны окрутить его, расслабился достаточно, чтоб ухмыльнуться и заявить, что она не проявляет должного уважения и вообще шалунья бессовестная.
«Да, я такая», – ответила она без тени раскаяния.
По неизвестным причинам Тор держался подчеркнуто официально со всеми, кроме нее. Но участь первого солы при серьезном, дважды вдовом короле страны, на которой лежала тень угрозы, сделала бы сдержанным и куда более жизнерадостного молодого человека, чем Тор. Аэрин подозревала, что он благодарен судьбе, что у него есть она, Аэрин, так же как она сама благодарна, что у нее есть Тор. Одно из самых ранних ее воспоминаний: она трясется в детской сумке у него за спиной, а он гонит коня галопом через препятствия. Она визжит от восторга, вцепившись крохотными ручками в густые черные волосы кузена. Тека потом бушевала, но Тор только смеялся, хотя обычно, стоило кому-нибудь упрекнуть его в малейшем нарушении долга, замирал с каменным лицом и побелевшими губами.
Аэрин уже хотела остановиться на мысли, будто первой ее просветила Галанна, но обнаружила, что поверить в это никак не получается. Расписать все в черных красках из зависти и злобы – да, это Галанна могла. Но история была исполнена печального величия. Хотя, может, это только Аэрин так казалось, ведь речь шла о ее матери. Может, она, сама того не сознавая, переиначила услышанное, превратив кислую сплетню в высокую трагедию? С другой стороны, Галанна никогда не разговаривала с ней подолгу, она предпочитала по возможности рассеянно скользить взглядом поверх головы самой младшей из кузин, всем видом как бы говоря: «На подоконнике дохлая муха, почему хафор до сих пор ее не убрали?» Если Галанна вообще снисходила до разговора с ней, то, как правило, лишь для того, чтобы отомстить. История второй жены Арлбета не годилась для этого – слишком сложно. Значит, скорее всего, рассказчиком был кто-то из кузенов. Не Тор, разумеется. Кто-то другой.
Аэрин высунулась из окна и глянула вниз. Трудно различать людей по макушкам голов с высоты в несколько этажей. Кроме Тора – его она могла бы узнать и по локтю, торчащему на дюйм-другой из-за дверного косяка. А сейчас под ее окном вышагивал, по всей видимости, Перлит: самодовольная походка читалась даже с такой высоты – и трое хафор в нарядных уборах следовали за господином по пятам исключительно ради придания ему важности. Значит, точно не Тор – он при любой возможности ходил один. Первому соле, мрачно сетовал он, в силу его обязанностей и так приходится все время быть в обществе, и последнее, в чем он нуждается, – это неофициальная свита в промежутках между официальной. А Аэрин нравилось смотреть, как отец влечет за собой шлейф из разодетых в бархат лакеев, словно ребенок – игрушку на веревочке.
Голова Перлита переговорила с другой темной головой, хафор почтительно ждали на расстоянии. Тут из-за угла появился некто на лошади – Аэрин не различала голосов, но слышала стук копыт. Всадник носил эмблему гонца и, судя по форме седла, прибыл с запада. Обе головы повернулись к нему и запрокинулись, поэтому ей удалось разглядеть бледные пятна их лиц, пока они общались с гонцом. И вот всадник отъехал, причем конь его ступал так осторожно, словно боялся пересечь двор слишком быстро. И Перлит, и его собеседник, и свита исчезли из виду.
Аэрин не нужно было слышать, о чем они разговаривали, – она и так знала, что происходит. Но что хорошего в том, что она это знала? Один только стыд и горькое разочарование. Именно стыд, а может, разочарование загнали ее теперь в собственные покои, где она и сидела, запершись от всех.
Всю минувшую неделю она едва видела отца и Тора: они только и делали, что встречались с гонцами, пытаясь отдалить неизбежное до тех пор, пока они не придумают, что делать, когда оно-таки случится. Западные бароны – четвертые солы – строят козни. По слухам, весной некто с Севера – то ли настоящий человек, то ли лишь с виду – пронес через Границу семена демон-порчи и рассыпал на совете баронов. Нирлол председательствовал на том совете лишь потому, что ранее этот пост занимал его отец. Но отец был куда лучше и мудрее сына. Нирлол же прославился не умом, а вспыльчивым и буйным нравом: идеальная мишень для демон-порчи.
Отец Нирлола распознал бы беду, а Нирлол не понял ничего. Просто ему вдруг показалось чудесной идеей отделиться от Дамара, выйти из-под руки дамарского короля Арлбета и Тора-солы и назначить себя королем Нирлолом, обложить своих крестьян новым налогом в пользу нарождающейся армии и вскоре отобрать остальной Дамар у Арлбета с Тором, которые правят не так хорошо, как мог бы он. Ему удалось убедить нескольких своих товарищей-баронов (демон-порча, стоит ей заразить одного человека, распространяется как чума) в безупречности плана, и зло помутило их разум. Ходили еще слухи, более расплывчатые, будто Нирлол вместе с этой чудесной идеей внезапно обрел гипнотическую способность склонять на свою сторону любого, кто слышал его. И этот слух тревожил куда больше, ибо, если он правдив, демон-порча и впрямь очень сильна.
Арлбет предпочел не обращать на второй слух внимания или, скорее, уделить ему ровно столько внимания, чтобы сбросить со счетов. Так было нужно, чтобы никто не подумал, будто он отмел его из страха. Король объявил, что смута слишком серьезна, дело требует его личного вмешательства и с ним поедет Тор и существенная часть войска, и почти столь же существенная часть придворных, со всем их бархатом и драгоценностями для утонченно-пышной демонстрации учтивости. Вся эта роскошь нужна для маскировки идущих за свитой солдат. Но обе стороны будут знать, что платья платьями, а копья копьями. План был трудновыполнимый и рискованный, ведь Арлбет хотел предотвратить гражданскую войну, а не разжечь ее. Участников похода отбирали с великой тщательностью и осторожностью.
– Но вы же берете Перлита! – воскликнула Аэрин, случайно встретив Тора за амбарами – там они могли говорить свободно, не опасаясь чужих ушей.
Тор скривился:
– Я знаю, Перлит не самый приятный человек, но он действительно крайне полезен в подобных делах: во-первых, он отменный лжец, как тебе известно, а во-вторых, способен самым изящным образом преподносить самые отвратительные вещи.
Женщины в войске Арлбета не служили. Однако нескольким самым отважным женам дозволили отправиться вместе со своими мужьями. Чтобы поехать, дама должна доказать, что умеет ездить верхом и владеть кавалерийскими приемами, а еще ей можно доверить улыбаться Нирлолу (если переговоры пойдут соответствующим образом) и приседать перед ним в реверансе, как подобает его рангу четвертого солы, и даже танцевать с ним, если пригласит. Но ни одна жена не поехала бы, кроме как по просьбе мужа, а ни один муж не обратился бы к жене с подобной просьбой, не получив предварительно королевского позволения.
Галанна определенно не поехала бы, даже возьми Перлит на себя труд получить разрешение у Арлбета (которого тот, скорее всего, не дал бы). К счастью и покою всех заинтересованных лиц, сопровождать мужа Галанна желания не изъявила. Ничего из того, что сколько-нибудь напоминало трудности, ни в малейшей степени ее не интересовало, и, по ее глубокому убеждению, на варварском западе не было ничего такого, ради чего ей стоило бы тратить время и красоту.
А вот королевская дочь могла бы поехать: королевская дочь, при всей своей ничтожности все же доказавшая, что способна помалкивать и улыбаться по знаку, королевская дочь, которая по стечению обстоятельств оказалась единственным ребенком короля. Она понимала, что ей не позволят. Понимала, что Арлбет не посмел бы взять ее с собой даже при желании, а он вряд ли хочет этого. Нет, он не решится взять ведьмину дочь на битву с демоном-порчей. Народ ни за что не позволит ему так поступить, а он слишком отчаянно нуждается в доброй воле своего народа.
Но не спросить она не могла – как бедный глупый Нирлол не мог не сойти с ума, когда его поразил демон-порча. Она тщательно выбирала момент, но отец с Тором в последнее время были так заняты, что ей пришлось ждать и снова ждать, пока время почти не вышло. В последний вечер после ужина она наконец задала вопрос. А после поднялась сюда, к себе в покои, и больше не выходила.
– Отец… – Собственный голос показался ей писклявым, как всегда, когда ей бывало страшно.
Другие женщины и младшие придворные уже покинули длинный зал. Арлбет с Тором и несколько кузенов, в том числе Перлит, готовились к очередному утомительному совещанию по поводу Нирлоловой глупости. Они прервали беседу и все одновременно повернулись и посмотрели на нее. Ну почему их так много! Сначала, опасаясь, что Арлбет всего лишь ласково пожурит ее и не примет всерьез, она хотела спросить отца позже, в его собственных покоях, где наверняка застала бы его в одиночестве. Но передумала. Если ей предстоит опозориться, – а она убедила себя в неизбежности отказа, – по крайней мере, она спросит при всех: пусть отец поймет, как это важно для нее.
Арлбет повернулся к ней с присущей ему неторопливой улыбкой, но на сей раз улыбка проступала медленнее обычного и глаз его достигла меньшая ее часть. Он не бросил: «Давай быстрей, я занят», – а мог бы. «И был бы не так уж не прав», – с тоской подумала Аэрин.
– Ты скоро едешь на… запад? Пировать с Нирлолом? – Она чувствовала взгляд Тора, но сама упорно смотрела только на отца.
– Пировать? – переспросил отец. – Если мы поедем, то вместе с воинами, дабы они стали свидетелями пира. – Тень улыбки наконец коснулась его глаз. – Ты схватываешь придворный язык, милая. Да, мы едем «пировать» с Нирлолом.
– Мы питаем некоторую надежду снять порчу, – вступил Тор. Слово «демон» старались без нужды не произносить. – Собрать ее семена и отправить обратно туда, откуда их принесли. Надежа есть даже сейчас. Брожение это не остановит, но не позволит ему усугубиться. Если бы Нирлола не подстрекали и не подзуживали, он бы снова превратился в умного и обаятельного Нирлола, которого мы все знаем и уважаем. – Губы Тора изогнулись в невеселой улыбке.
Она взглянула на него, и уголки ее собственного рта дрогнули. Очень в Торовом духе – отвечать ей, словно она полноправная придворная дама, даже допущенная к официальным совещаниям, а не головная боль семьи. Тор мог бы даже позволить ей отправиться с ними. В отличие от Арлбета, он еще достаточно молод, чтобы не особенно тревожиться о том, что люди подумают. И кроме того, он упрям. Но решение принимал не Тор. Она снова повернулась к отцу.
– Когда вы отправитесь… можно ли мне с вами? – Голос ее прозвучал чуть громче комариного писка.
Вот бы поблизости оказалась стена или дверь, к которым можно прислониться, а не стоять посреди огромной пустоты обеденного зала на ногах, подламывающихся, точно у новорожденного жеребенка.
Тишина внезапно сгустилась, и лица стоявших перед ней мужчин сделались жесткими – или только у Арлбета и тех, кто был рядом, потому что Аэрин упорно не смотрела на Тора. Она боялась, что не вынесет, если единственный верный друг тоже отвергнет ее. И никогда не пыталась выяснять границы Торова упрямства. Тишину нарушил визгливый смех Перлита.
– Ну и чего вы ждали, предоставив ей заниматься чем вздумается в последние годы? Это замечательно, что она нашла себе занятие и не путается под ногами, вот только не обойдется ли это слишком дорого? На что вы рассчитывали, если наш достойный первый сола дает ей уроки фехтования и она носится по всей округе на трехногой кляче, словно крестьянский мальчишка с Гор, а эта старая хабалка, которая за ней ходит, слова ей поперек не скажет? Неужто вы думали, что она не напомнит о себе? Ей порка требовалась, а не поощрение много лет назад… да и сейчас не мешало бы выпороть, думается мне. Может, еще не слишком поздно.
– Довольно. – Голос Тора прозвучал точно рык.
Ноги дрожали так сильно, что приходилось переминаться на месте, чтобы колени не подломились. Она чувствовала, как кровь приливает к лицу при словах Перлита, но не позволила им прогнать ее без ответа.
– Отец?
– Отец! – передразнил Перлит. – Истинно королевская дочь могла бы и пригодиться при встрече с тем, что послал нам Север. Королевская дочь, в чьих жилах течет истинно королевская кровь…
Арлбет, совсем не по-королевски выбросив руку, перехватил Тора, прежде чем кто-либо успел сообразить, чем могло закончиться внезапное движение первого солы в сторону Перлита.
– Перлит, твои слова недостойны второго солы.
– Он извинится, – произнес Тор сдавленным голосом, – или я преподам ему урок фехтования, который ему совсем не понравится.
– Тор, не вздумай… – начала она в ярости, но королевский голос прервал ее:
– Перлит, требование первого солы справедливо.
Последовала долгая пауза, и пока длилось молчание, она ненавидела всех одинаково. Тора – за то, что повел себя словно мальчишка-деревенщина, у которого обидели любимого цыпленка. Отца – за непоколебимую царственность. Перлита – за то, что он Перлит. Все обернулось даже хуже, чем она предвидела. Она была бы рада исчезнуть, но было слишком поздно.
Наконец Перлит произнес:
– Я приношу извинения, Аэрин-сол… За то, что сказал правду, – ядовито добавил он и, развернувшись на каблуках, широким шагом пересек зал. В дверях он обернулся, чтобы крикнуть: – Ступай убей дракона, леди! Леди Аэрин Драконобойца!
Тишина снова опустилась на них, и Аэрин больше не смела даже глаз поднять на отцовское лицо.
– Аэрин, – начал Арлбет.
Нежность в его голосе сказала ей все, что она хотела знать. Она развернулась и двинулась к другому концу зала, противоположному выбранной Перлитом двери. Так получится дольше, потому что Перлит выбрал более короткий путь, и она еще больше ненавидела его за это. Она сознавала, что все на нее смотрят, и что ноги у нее по-прежнему дрожат, и что ступает она вовсе не по прямой. Отец не позвал ее обратно. И Тор тоже. Когда она наконец добралась до двери, слова Перлита все еще звенели у нее в ушах: «Королевская дочь, в чьих жилах течет истинно королевская кровь… Леди Аэрин Драконобойца». Слова, словно охотничьи псы, преследовали ее и кусали за пятки.
2
Голова раскалывалась. Сцена до сих пор так живо стояла перед глазами, что Аэрин не слышала, как приоткрылась дверь в спальню. Она резко обернулась, но это оказалась всего лишь Тека с подносом в руках. Тека взглянула на ее мрачную физиономию и отвела взгляд. «Наверное, ее выбрали прислуживать мне за умение прятать глаза», – уныло подумала Аэрин. Но тут она заметила поднос, запах поднимавшегося от него пара и озабоченную морщинку у няни между бровей. Ее собственное лицо смягчилось.
– Нельзя ведь совсем не есть, – сказала Тека.
– Да я как-то о еде и думать забыла, – отозвалась Аэрин, только теперь сообразив, что это так.
– А нечего кукситься, – продолжала Тека, – и забывать про еду. – Она метнула острый взгляд на свою юную госпожу, и озабоченная складка сделалась глубже.
– Кукситься? – натянуто повторила Аэрин.
Тека вздохнула:
– Прятаться. Размышлять. Как тебе больше нравится. Это тебя до добра не доведет.
– Или тебя, – предположила Аэрин.
Улыбка тронула уголки рта няни, хотя губы по-прежнему остались тревожно поджаты.
– Или меня.
– Я постараюсь кукситься поменьше, если ты постараешься поменьше беспокоиться.
Тека поставила поднос на стол и принялась снимать салфетки с блюд.
– Талат скучал по тебе сегодня.
– Ну да, конечно. Это он тебе сам сказал?
Уж Аэрин-то прекрасно знала, как боится Тека любой скотины больше крошечного пони и как обходит из-за этого десятой дорогой конюшни и пастбища за ними.
– Я спущусь к нему, как стемнеет. – Она снова обернулась к окну.
В той части замкового двора, куда выходили ее окна, продолжалось движение. Она видела новых конных гонцов и двух скороходов в форме королевских войск с красным знаком подразделения на левом предплечье, означавшим принадлежность к обозной службе. Снаряжение королевского отряда для похода на запад происходило в темпе стремительном, плавно переходящем в панический. Обычно-то, когда жизнь шла своим чередом, Аэрин за день видела из окна спальни не больше одного случайного бездельника-придворного.
На подносе что-то резко загремело, и за спиной раздался вздох.
– Аэрин…
– Что бы ты ни собиралась сказать, я уже об этом подумала, – буркнула она, не оборачиваясь.
Молчание. Аэрин наконец оглянулась на Теку. Опустив плечи и повесив голову, та смотрела на поднос. Тарелки из толстого фаянса, красивые и изящные, но легко заменимые. Аэрин довольно часто ненароком била посуду, и у нее не было малого Дара, чтобы исправить содеянное.
Она уставилась на тарелки. Пока она была маленькой, все разбитое и сломанное ею чинил Тор, но гордость не позволяла ей просить его о подобной услуге теперь, давно уже выйдя из возраста, когда полагалось проявить умение соединять кусочки вместе и, посмотрев на них королевским одаренным взглядом, заставлять срастись обратно. Покоя душе и мягкости характеру Аэрин не добавляло и то, что она была необычайно крупным и неуклюжим ребенком, рядом с которым вещи, казалось, бились сами собой. Как будто судьба, отказав ей в том, что принадлежало ей по праву рождения, к тому же старалась ни на миг не позволять ей об этом забыть. Аэрин не отличалась чрезмерной неуклюжестью, но настолько уверилась в обратном, что по-прежнему то и дело била посуду просто от ужаса.
Тека еще несколько лет назад втихаря сменила тонкие королевские тарелки на эти фаянсовые, после того как Галанна обнаружила, что красно-золотые, предназначенные для использования только членами первого круга королевского дома, куда входила Аэрин, постепенно исчезают. По этому поводу Галанна закатила одну из своих пресловутых истерик, посеяв смятение среди хафор всех уровней, и выгнала трех самых новых служанок низшего ранга по подозрению в воровстве. А затем, когда переполох достиг такого размаха, что привлек всеобщее внимание, вдруг «обнаружила», что во всем виновата неловкость Аэрин.
– Ты отвратительный ребенок, – сказала она мятежной Аэрин. – Даже если ты не способна, – невыразимая злоба таилась за этим словом, – исправить испорченное самостоятельно, могла бы сохранить осколки и дать одному из нас сделать это за тебя.
– Да я лучше повешусь, – плюнула Аэрин, – а потому вернусь призраком и стану пугать тебя, пока ты не осунешься от ужаса и не потеряешь всю свою красоту, и люди станут показывать на тебя пальцами на улицах…
На этих словах Галанна отвесила ей пощечину, что было тактической ошибкой. Во-первых, Аэрин только того и ждала, чтобы прыгнуть на нее, покатиться с ней по полу, поставить фонарь под глазом и оборвать бульшую часть кружев с ее расфуфыренного дневного платья (почему-то присутствовавшие при этой сцене и придворные, и хафор недостаточно расторопно оттащили Аэрин от Галанны). А во-вторых, и пощечина, и ее результат напрочь разрушили созданный Галанной образ высокородной дамы, снизошедшей до ничтожной дурочки. По общему мнению (Галанну недолюбливали), этот раунд выиграла Аэрин. Из трех служанок одну приняли обратно, одна получила работу на конюшне, где ей понравилось гораздо больше, а третья, заявив, что не желает впредь иметь ничего общего с королевским домом, даже если за эти слова ее обезглавят как за измену, отправилась в родную деревню далеко от Города.
Аэрин вздохнула. Ей жилось куда проще, когда самой заветной ее мечтой было убить Галанну голыми руками. Разумеется, время от времени ей приходилось участвовать в придворных трапезах, а там еду подавали на тонком фарфоре. К счастью, в детстве ее редко заставляли присутствовать на них, поскольку она там не столько ела, сколько весь вечер сидела, прямая как палка, отчаянно следя за собой (змеиный взгляд Галанны с дальнего конца стола отнюдь не придавал ей уверенности). Зато посуда оставалась цела, а Теку всегда можно было уговорить принести поздний ужин в комнату. На фаянсовых тарелках.
Она подняла глаза на няню, по-прежнему неподвижно стоявшую над подносом.
– Тека, прости, я такая несносная. Ничего не могу с собой поделать. Похоже, это у меня в крови, как неуклюжесть. Зато того, что нужно, нет.
Она подошла и обняла старшую женщину, а Тека посмотрела на нее и чуть улыбнулась.
– Мне больно видеть, как ты… так со всем воюешь.
Взгляд Аэрин непроизвольно метнулся к простому старому мечу, висевшему в изголовье ее кровати с высоким пологом.
– Ты же знаешь, Перлит с Галанной так гадко себя ведут, потому что они сами гадкие…
– Да, – медленно отозвалась Аэрин. – И потому, что я единственная дочь ведьмы, колдовством женившей на себе короля, и легко выхожу из себя. Тека, – продолжала она, не дав няне вставить слово, – как думаешь, это Галанна первой рассказала мне ту историю? Я все пытаюсь вспомнить, когда впервые ее услышала.
– Историю? – подчеркнуто нейтральным тоном переспросила Тека. – Она всегда соблюдала подчеркнуто нейтральный тон в разговорах о матери Аэрин, и отчасти поэтому Аэрин продолжала спрашивать о ней.
– Нельзя ведь совсем не есть, – сказала Тека.
– Да я как-то о еде и думать забыла, – отозвалась Аэрин, только теперь сообразив, что это так.
– А нечего кукситься, – продолжала Тека, – и забывать про еду. – Она метнула острый взгляд на свою юную госпожу, и озабоченная складка сделалась глубже.
– Кукситься? – натянуто повторила Аэрин.
Тека вздохнула:
– Прятаться. Размышлять. Как тебе больше нравится. Это тебя до добра не доведет.
– Или тебя, – предположила Аэрин.
Улыбка тронула уголки рта няни, хотя губы по-прежнему остались тревожно поджаты.
– Или меня.
– Я постараюсь кукситься поменьше, если ты постараешься поменьше беспокоиться.
Тека поставила поднос на стол и принялась снимать салфетки с блюд.
– Талат скучал по тебе сегодня.
– Ну да, конечно. Это он тебе сам сказал?
Уж Аэрин-то прекрасно знала, как боится Тека любой скотины больше крошечного пони и как обходит из-за этого десятой дорогой конюшни и пастбища за ними.
– Я спущусь к нему, как стемнеет. – Она снова обернулась к окну.
В той части замкового двора, куда выходили ее окна, продолжалось движение. Она видела новых конных гонцов и двух скороходов в форме королевских войск с красным знаком подразделения на левом предплечье, означавшим принадлежность к обозной службе. Снаряжение королевского отряда для похода на запад происходило в темпе стремительном, плавно переходящем в панический. Обычно-то, когда жизнь шла своим чередом, Аэрин за день видела из окна спальни не больше одного случайного бездельника-придворного.
На подносе что-то резко загремело, и за спиной раздался вздох.
– Аэрин…
– Что бы ты ни собиралась сказать, я уже об этом подумала, – буркнула она, не оборачиваясь.
Молчание. Аэрин наконец оглянулась на Теку. Опустив плечи и повесив голову, та смотрела на поднос. Тарелки из толстого фаянса, красивые и изящные, но легко заменимые. Аэрин довольно часто ненароком била посуду, и у нее не было малого Дара, чтобы исправить содеянное.
Она уставилась на тарелки. Пока она была маленькой, все разбитое и сломанное ею чинил Тор, но гордость не позволяла ей просить его о подобной услуге теперь, давно уже выйдя из возраста, когда полагалось проявить умение соединять кусочки вместе и, посмотрев на них королевским одаренным взглядом, заставлять срастись обратно. Покоя душе и мягкости характеру Аэрин не добавляло и то, что она была необычайно крупным и неуклюжим ребенком, рядом с которым вещи, казалось, бились сами собой. Как будто судьба, отказав ей в том, что принадлежало ей по праву рождения, к тому же старалась ни на миг не позволять ей об этом забыть. Аэрин не отличалась чрезмерной неуклюжестью, но настолько уверилась в обратном, что по-прежнему то и дело била посуду просто от ужаса.
Тека еще несколько лет назад втихаря сменила тонкие королевские тарелки на эти фаянсовые, после того как Галанна обнаружила, что красно-золотые, предназначенные для использования только членами первого круга королевского дома, куда входила Аэрин, постепенно исчезают. По этому поводу Галанна закатила одну из своих пресловутых истерик, посеяв смятение среди хафор всех уровней, и выгнала трех самых новых служанок низшего ранга по подозрению в воровстве. А затем, когда переполох достиг такого размаха, что привлек всеобщее внимание, вдруг «обнаружила», что во всем виновата неловкость Аэрин.
– Ты отвратительный ребенок, – сказала она мятежной Аэрин. – Даже если ты не способна, – невыразимая злоба таилась за этим словом, – исправить испорченное самостоятельно, могла бы сохранить осколки и дать одному из нас сделать это за тебя.
– Да я лучше повешусь, – плюнула Аэрин, – а потому вернусь призраком и стану пугать тебя, пока ты не осунешься от ужаса и не потеряешь всю свою красоту, и люди станут показывать на тебя пальцами на улицах…
На этих словах Галанна отвесила ей пощечину, что было тактической ошибкой. Во-первых, Аэрин только того и ждала, чтобы прыгнуть на нее, покатиться с ней по полу, поставить фонарь под глазом и оборвать бульшую часть кружев с ее расфуфыренного дневного платья (почему-то присутствовавшие при этой сцене и придворные, и хафор недостаточно расторопно оттащили Аэрин от Галанны). А во-вторых, и пощечина, и ее результат напрочь разрушили созданный Галанной образ высокородной дамы, снизошедшей до ничтожной дурочки. По общему мнению (Галанну недолюбливали), этот раунд выиграла Аэрин. Из трех служанок одну приняли обратно, одна получила работу на конюшне, где ей понравилось гораздо больше, а третья, заявив, что не желает впредь иметь ничего общего с королевским домом, даже если за эти слова ее обезглавят как за измену, отправилась в родную деревню далеко от Города.
Аэрин вздохнула. Ей жилось куда проще, когда самой заветной ее мечтой было убить Галанну голыми руками. Разумеется, время от времени ей приходилось участвовать в придворных трапезах, а там еду подавали на тонком фарфоре. К счастью, в детстве ее редко заставляли присутствовать на них, поскольку она там не столько ела, сколько весь вечер сидела, прямая как палка, отчаянно следя за собой (змеиный взгляд Галанны с дальнего конца стола отнюдь не придавал ей уверенности). Зато посуда оставалась цела, а Теку всегда можно было уговорить принести поздний ужин в комнату. На фаянсовых тарелках.
Она подняла глаза на няню, по-прежнему неподвижно стоявшую над подносом.
– Тека, прости, я такая несносная. Ничего не могу с собой поделать. Похоже, это у меня в крови, как неуклюжесть. Зато того, что нужно, нет.
Она подошла и обняла старшую женщину, а Тека посмотрела на нее и чуть улыбнулась.
– Мне больно видеть, как ты… так со всем воюешь.
Взгляд Аэрин непроизвольно метнулся к простому старому мечу, висевшему в изголовье ее кровати с высоким пологом.
– Ты же знаешь, Перлит с Галанной так гадко себя ведут, потому что они сами гадкие…
– Да, – медленно отозвалась Аэрин. – И потому, что я единственная дочь ведьмы, колдовством женившей на себе короля, и легко выхожу из себя. Тека, – продолжала она, не дав няне вставить слово, – как думаешь, это Галанна первой рассказала мне ту историю? Я все пытаюсь вспомнить, когда впервые ее услышала.
– Историю? – подчеркнуто нейтральным тоном переспросила Тека. – Она всегда соблюдала подчеркнуто нейтральный тон в разговорах о матери Аэрин, и отчасти поэтому Аэрин продолжала спрашивать о ней.