Робинс Дениз. Обреченная невеста

   – Неужели нет ничего смешного в новых книгах, что я принес тебе? – раздраженно спросил Чевиот у Флер. – Мне сказали, что они довольно занимательные.
   Она взглянула на него печальными глазами и повертела в руках какой-то роман. Она была сама покорность.
   – Я попробую улыбаться, Дензил, – сказала она. – Это нелегко, когда вы в дурном расположении духа. Но умоляю вас, перестаньте тревожиться по поводу моего здоровья. Сейчас я очень хорошо себя чувствую, и доктор Босс говорит, что нам нечего опасаться.
   – Я прострелю ему глотку, если окажется, что он ошибается, – пробормотал Дензил.
   Флер посмотрела на него ясными глазами, в которых промелькнуло презрение. Как он был неистов в проявлении своей любви и ненависти!
   Именно в этот вечер он упомянул о том, что Певерил написал именно ее руки.
   – Наш молодой гений становится слишком дерзким. Он не спросил у меня разрешения, чтобы подарить вам это. Как ему удалось так точно изобразить ваши руки? Вы что, позировали ему, вы осмелились…
   – Он запомнил их по большому портрету и подумал, что, преподнеся мне в подарок эту небольшую картину, выразит свою благодарность нам обоим.
   – Мне на это наплевать, – сказал Чевиот. – Пара рук – какой скучный объект!
   – Возможно, это руки, сложенные для молитвы, но вас это не интересует, – сказала она с необычным для нее сарказмом.
   Он хмуро посмотрел на нее. Она лежала, накрытая кашемировой шалью, на кушетке у камина в одной из маленьких гостиных, которыми они пользовались, когда бывали одни. Сегодня она выглядела менее болезненно, чем обычно, и была чертовски красива, а в нем никогда не проходило раздражение из-за того, что он не мог окончательно сломить дух этой молоденькой женщины.
   – О, конечно, если вам нравится религия, можете продолжать в том же духе, леди Чевиот. На мой взгляд, вы слишком добродетельны, и праведность сделает вас любящей матерью.
   Она не отвечала. Увы, только «любящей матерью», подумала с горечью. Она давно уже была беременной, но еще ни на йоту не почувствовала желание иметь ребенка Чевиота. Бедный нежеланный малыш! Само собой разумеется, она будет прекрасно к нему относиться, и это чувство со временем, несомненно, перерастет в любовь. Ей остался один месяц ожидания, потом все это закончится. Она перестала мечтать о смерти, так как считала, что это порочно: если ребенок будет жить, а она умрет, то кто позаботится о нем?
   Чевиот стал не переставая ходить по комнате взад и вперед.
   – Это случится 2 8 мая, – сказал он. – Доктор Босс сказал, что ребенок родится до конца следующего месяца. И это хорошо, потому что я надеюсь быть в Лондоне и присутствовать на коронации королевы.
   Флер проявила некоторый интерес к тому, что он сказал. Ее всегда развлекали рассказы Чевиота о молодой королеве Виктории. Коронация будет, сказал он, одной из самых красочных и блестящих страниц в истории нации. Герцог Далматии и чрезвычайный посланник из Франции уже были в посольствах. Все коронованные особы будут следить за этим событием, а празднества и банкеты будут великолепнее, чем когда-либо видели столицы многих стран.
   – Говорят, что затраты на эту церемонию составят что-то около семидесяти тысяч фунтов. Я и сам по этому поводу заказал себе новый прекрасный костюм, – добавил он.
   Куря и потягивая свое послеобеденное бренди, он стал подробно описывать французскую парчу, выбранную им для камзола. В этот момент могло показаться, что они счастливая семейная пара, подумала Флер грустно. Чевиот был довольно добродушен, но всего лишь на одну минуту. Вскоре он устал от ее общества и попрощался: он пригласил сэра Эдмунда Фоллиата, одного из своих новых друзей в округе, чтобы вместе поужинать и поиграть в карты.
   Он взял одну руку Флер, прижал ее к губам и в то же мгновение почувствовал, что все ее тело сжалось. Отбросив ее руки, он рассмеялся.
   – Очень хорошо, моя дорогая. Если вы предпочитаете, то можете соединять руки для молитвы. Я не возражаю. Спокойной ночи. Не забудьте выпить горячего молока. Я пришлю к вам Одетту.
   Она кивнула, а Чевиот добавил:
   – Кстати, я разговаривал с миссис Динглфут. Она ужасно обижена тем, что вы не принимаете ее. Я хотел бы, чтобы, когда ребенок появится на свет, вы изменили свое отношение к моей доброй миссис Динглфут.
   – О, Дензил, – вдруг сказала Флер, – не могли бы вы подыскать мне другую экономку? Я не могу выразить вам все то отвращение, которое вызывает во мне миссис Динглфут.
   – Мы уже говорили на эту тему, – холодно произнес он.
   Она взглянула на него своими прекрасными глазами:
   – Вы дали мне много того, что мне совсем не нужно. Неужели вы не можете выполнить такую маленькую просьбу?
   Он заколебался. Первый раз его молодая жена обращалась к нему с глазу на глаз так прямо. Старая буйная страсть пробудилась в нем, он обернулся и бросился на кушетку, прижал горевшее лицо к ее шее и с жаром поцеловал один из ее длинных шелковых локонов.
   – Я сделаю все что угодно, когда вы снова будете здоровы. Я даже прогоню бедную миссис Динглфут из Кедлингтона, только поклянитесь, что будете любить меня, – выдохнул он.
   Она с содроганием уклонилась от его объятий, и даже ребенок зашевелился, казалось, протестующе. Она почувствовала дурноту от знакомого ей страха и отвращения: она всегда видела его таким, каким он был в ту ночь в «Малой Бастилии», – сатанински жестоким в своей не знающей милосердия страсти.
   – Оставьте меня, – задыхаясь, проговорила она, – уйдите, возвращайтесь к вашим любовницам.
   Он поднялся, смахнул соринку с рукава и отвратительно засмеялся.
   – Как обычно, ваше целомудрие леденит меня. Но я извиняюсь, моя дорогая. Сейчас неподходящее время для заигрываний. Если бы наш молодой гений в башне был скульптором, я предложил бы ему изваять вас из мрамора.
   – Чтобы вы могли взять молоток и разбить статую? – спросила она, вскинув на него голову. Он не заметил презрения в ее огромных глазах и пошел к двери.
   – Спокойной ночи, – сказал он.
   Как только он ушел, гордая головка поникла. Флер могла быть смелой только в присутствии этого жестокого человека, но не одна. Высокая башня, подобно магниту, непреодолимо притягивала ее мысли, башня – такая далекая и вместе с тем такая близкая. Прошло так много времени с тех пор, как она произнесла единственное слово приветствия этому «молодому гению», над которым так насмехался Чевиот и которым он гордился, как своей собственностью.
   – Ах, Певерил, дорогой, дорогой Певерил, – шептала она.
   Снова зашевелился ребенок. Флер вздохнула, положила свои бесподобные руки на живот и горько зарыдала.

Глава седьмая

   В последние две недели перед тем, как родиться ребенку, в Кедлингтоне установилось такое лето, которого не помнил ни один из старожилов во всей округе. Пронизывающие ветры, до того времени постоянно дувшие с Чилтерн-Хиллз, утихли. Луга пышно разрослись, в лесах было безмолвно. Стояла тропическая жара при полном отсутствии движения воздуха. Дни были такими длинными и жаркими, что даже птицы, казалось, онемели, перестав петь, и дремали на покрытых листьями ветках. Цветы на больших бордюрах в саду быстро закрывались на солнце. От жары розы роняли свои лепестки еще до наступления сумерек, несмотря на все усилия садовников, старательно поливающих растения. Многие цветы погибали, и только орхидеи, которые Флер ненавидела, буйно и пышно разрослись и выглядели зловеще. Большие травяные газоны утратили свой бархатный зеленый цвет, изменив его на оттенок выгоревшего золота. Слуги ворчали из-за жары. Окна большого дома были настежь распахнуты, двери тоже были открыты, чтобы сквозняк мог продувать коридоры.
   Чевиот больше не ездил в Лондон, поскольку доктор Босс предупредил его, что ребенок может появиться на свет в любой момент. Поэтому он не развлекался охотой и не ездил к своей новой любовнице. Скучая и зевая, он оставался в эти золотые летние часы в Кедлингтоне и лишь спал или напивался. Сам он редко виделся с женой, но пригласил двух акушерок, рекомендованных доктором. Теперь Флер никогда не оставалась одна даже на минуту, постоянно находясь под неусыпным оком опытных акушерок. Барон не желал, чтобы были какие-то осложнения, связанные с родами.
   Несколько месяцев назад, когда Флер спросила, нельзя ли, чтобы ее давняя подруга, Кэтрин Квинтли, приехала к ней, Дензил согласился на ее просьбу, полагая, что присутствие подруги придаст духу Флер. Но судьба не подарила ей даже этого маленького удовольствия, поскольку Кэтрин сама слегла с оспой за несколько дней до назначенного срока для путешествия.
   Теперь, когда роды приближались, Флер было особенно одиноко. Постоянное присутствие акушерок и слуг причиняло ей боль. Ее раздражало только одно сознание того, что Чевиот тоже слоняется по дому, готовый наброситься на нее, как тигр, если она сделает что-то такое, что, как он считает, может быть плохо для ребенка. Он думал только о ребенке, но о ней – никогда.
   Она больше не спускалась вниз, оставаясь в своей спальне и будуаре. Ей немного оставалось наслаждаться романтически сказочной спальней: как только ребенок родится, Чевиот уничтожит творение Певерила.
   – Она со странностями, – возмущенно фыркнула миссис Динглфут однажды вечером, когда слуги ужинали. Они всегда сплетничали на кухне. – Возможно, ребенок родится слабоумный… Моя прежняя хозяйка перевернется в гробу.
   Как всегда, Певерил принужден был слушать разговоры такого рода, хотя старался поесть как можно скорее, чтобы вернуться в свою башню и продолжать писать, пока не померкнет дневной свет.
   Но на этот раз он выразил свой протест, что бывало с ним редко. Пристально и ясно глядя на злобную управляющую, он произнес:
   – Ни один из тех, кто говорил с ее светлостью, не назвал бы ее «со странностями». Она очень замкнутая, но у нее много дарований.
   Миссис Динглфут обмахивала себя, а красной рукой вытирала пот, выступавший у нее на лбу. В эту жару она выглядела особенно омерзительно.
   – Ха-ха! Послушайте-ка нашего молодого художника. Он всегда защищает ее светлость, – сказала она.
   Одетта, которая в душе питала тайную страсть к молодому красивому художнику, оказалась рядом с ним и тронула его за руку.
   – Вы зря тратите время, мистер Певерил. О-ля-ля. Если мессир барон узнает о том, как высоко вы ставите ее светлость, то прострелит вам глотку. Вот так, – и она направила вилку в Певерила, щелкнув зубами.
   Миссис Динглфут презрительно расхохоталась. Айвор, ослабив узел галстука, пристально взглянул в сторону Певерила. Он испытывал жгучую ревность к Певерилу с первого дня, как тот поселился здесь. Он точно так же ревновал и к прекрасной молодой леди, которая отнимала так много времени и внимания его хозяина. Как и миссис Динглфут, он с сожалением вспоминал те старые времена, когда в Кедлингтоне устраивались пиры.
   – Наш чванливый маэстро художник рисует все самое ценное в округе, – пропел своим уэльским голосом Айвор.
   – Я вовсе не чванливый, – тихо сказал Певерил.
   – Но вы должны знать свое место, маэстро Певерил, – вставила миссис Динглфут, скрещивая руки на своей огромной груди и раздраженно глядя на него. – Взбираться ползком в спальню ее милости, когда его светлость был в отъезде! Не забывайте, что нам об этом известно.
   Певерил вскочил на ноги:
   – Вы подлые и отвратительные!
   Одетта поймала руку молодого человека, пытаясь усадить его рядом.
   – Сядьте и ешьте ваш пудинг. Они просто дразнят вас.
   Он вырвал руку, весь дрожа от возмущения за Флер, но не за себя. Слуга повел бровью.
   – Лучше будь осторожен. Если его светлость узнает о твоей склонности к госпоже, ему это очень не понравится.
   – Нечего вмешиваться в то, чего вы совершенно не понимаете, – с жаром произнес Певерил.
   Валлиец прищурился:
   – Берегись моего дурного настроения. Я стреляю не хуже, чем его светлость, и понимаю кое-что в защите. Не могу ли я узнать, сэр Певерил: а можете ли вы сражаться на поединке?
   – Я плохой фехтовальщик, и у меня нет ни малейшего желания сражаться. Я художник, – ответил молодой человек.
   – Или просто трус? – осторожно предположил валлиец.
   Воцарилась тишина. Слуги прекратили шумные разговоры и со стуком отставили пивные кружки, ножи, вилки. Худощавый помощник буфетчика вытер сальные руки о фартук и подошел поближе, чтобы послушать. Все были возбуждены от любопытства, какую линию поведения примет молодой художник после такого открытого вызова Айвора.
   Был только один путь, которого придерживался Певерил. Его хрупкое телосложение совершенно не подходило для того, чтобы меряться силой. Тем не менее Певерил Марш не мог допустить, чтобы кто-то назвал его трусом. Он выпрыгнул перед валлийцем, но уже в следующую минуту почувствовал, что лежит на полу, а тонкие стальные пальцы Айвора впились ему в горло. Никто из людей не посмел вмешаться. Его светлость очень благоволил к валлийцу и если бы шеф-повар или лакей посмели бы приблизиться к нему, то пожалели бы об этом. Однако Одетта пронзительно закричала и повисла на руке Айвора:
   – Оставьте его! Боже мой! Вы его убьете. Он не подходит для этого.
   – Пусть они сражаются, – сказала миссис Динглфут. Ее глаза блестели от удовольствия, когда она видела все тщетные попытки молодого художника освободиться от этих беспощадных пальцев.
   Вдруг двери отворились, и одна из акушерок, пухленькая, маленькая и розовощекая, вбежала, простирая обнаженные руки с ямочками к управляющей.
   – Миссис Динглфут! Горячей воды, и побольше, умоляю. У ее светлости начались роды.
   В тот же миг резкий звук голосов нарушил тишину. Все слуги, включая управляющую, поднялись. Великий момент, которого все ждали, наступил. Это и спасло Певерила. Несчастный юноша почти потерял сознание, и Айвор ослабил хватку. Сейчас было неподходящее время, чтобы довершить наказание молодого живописца.
   Слегка подтолкнув Певерила носком ботинка, Айвор сказал:
   – Видишь, мой красавчик, я твой победитель. В следующий раз я вышибу из тебя дух.
   Певерил поднялся, едва держась на ногах и прижав руку к кровоподтеку на горле. Он покраснел от унижения и обиды; в этот вечер нежный художник превратился в человека, который более всего на свете желал научиться драться так, чтобы мог сам определить меру наказания Айвору.
   Потерявшая голову Одетта обняла его одной рукой и, поддерживая его и, поднесла стакан с вином к его губам.
   – Глупо испытывать терпение валлийца, – прошептала она. – Вы слишком открыто выказали свое восхищение госпожой.
   Певерил выпил вино. Айвор исчез, а слуги снова сновали во всех направлениях.
   – Что произошло? – пробормотал Певерил. Одетта рассказала ему:
   – У ее светлости начались роды. Я должна идти, так как могу понадобиться тоже. Идите, Певерил, не теряйте напрасно времени на прекрасную даму, которая вскоре будет заперта с нянями и врачами, а позже – с новорожденным младенцем. Красивому молодому человеку, как вы, нужна красивая молодая девушка для поцелуев… – она хихикнула и сильнее прижалась к нему. – Я прокрадусь в башню и навещу вас сегодня ночью. Слуги будут слишком заняты, чтобы следить за тем, куда я иду.
   – Спасибо, но я не хочу, чтобы вы приходили ко мне в башню, – коротко ответил Певерил. Он шел по коридору, не сознавая ничего, кроме ослепляющего страха.
   У нее начались роды, какая ужасная мысль! О Боже! Из этого прекрасного тела, которое он обожал с неменьшим благоговением, чем ее ум и душу, сегодня или завтра появится ребенок Чевиота. Она будет страдать. Молодой человек был довольно несведущ во всех этих вопросах, но обладал воображением. Размышлять об этом было выше его сил. Горя, как в лихорадке, он ускользнул от Одетты и побежал вверх по винтовой лестнице, ведущей в его мастерскую. Бросившись на колени перед открытыми окнами в башне, он стал посылать к звездам, сверкающим над Кедлингтоном, дикую молитву: «Господь на небесах, не дай ей умереть этой ночью».
   Все окна огромного дома были освещены. С тех пор как акушерка сообщила, что у ее светлости начались роды, Чевиот попеременно испытывал то радость, то мучительные опасения. Радость, поскольку он мог возблагодарить Бога (или дьявола), что долгое ожидание закончилось. Но в то же время его мучили дурные предчувствия. Флер могла умереть во время родов, и ребенок вместе с ней. Или он мог оказаться уродом.
   Он расхаживал взад и вперед по длинным галереям, коридорам, через большие гостиные, останавливаясь только для того, чтобы потребовать еще вина и выпить его. Он говорил себе, что если Флер не родит ему прелестного сына, то он заставит ее страдать за это. Он утопит обеих акушерок в пруду, в глубине сада. В его голове роились самые дикие злодейские мысли, а мозг еще более распалялся от вина. Потом он начал думать о хорошеньком мальчике, который, может быть, родится сегодня ночью; как он, Дензил, раскается во зле и станет хорошим отцом и самым лучшим мужем. Он даже пожертвует деньги на церковь и приобщится к религии. Превратившись в видного гражданина уважаемого общества, бросит свою любовницу-венгерку и покончит с игрой в кости и с тайными грехами. Он заставит Певерила написать портрет новорожденного.
   Доктор Босс сказал ему, что пока все идет нормально, но ее светлость очень тонкая и хрупкая, и роды будут трудными. То же подтвердили обе акушерки.
   Доктор взглянул на его светлость с некоторой неловкостью и спросил:
   – По обычаю, лорд Чевиот, я должен спросить мужа.
   Если положение ухудшится и будет стоять выбор между жизнью матери и ребенка, чью жизнь я должен спасать?
   Не колеблясь Чевиот ответил:
   – Ребенка. Я всегда могу найти еще одну жену.
   При этом ответе старый врач отшатнулся. Поклонившись, он вернулся назад к своей пациентке. Сняв плащ и закатав рукава, он ожидал в будуаре, когда акушерки сообщат ему, что роды продолжаются и требуется его помощь.
   Увидев леди Чевиот в последний раз, он преисполнился невыразимой жалости к ней. Она была бледна, как полотно сорочки, в которую женщины одели ее; блестящие волосы были подобраны под белый чепец. Она безропотно переносила резкие ритмичные боли, следовавшие друг за другом с беспощадной регулярностью. Одна акушерка уговаривала ее тянуть за веревку, привязанную в ногах кровати, вторая смачивала ей виски духами и туалетным уксусом. Флер не издавала ни звука, и это поразило старого Босса, который принимал роды у многих леди в округе, которые не стеснялись кричать. Она с искаженным от боли лицом кусала губы, но продолжала хранить молчание, подавляя стоны.
   – Почему вы не кричите, моя милая? – мягко спросил ее доктор Босс. – Вам будет легче переносить страдания.
   Она открыла большие лиловые глаза, в которых мелькнуло дикое выражение от боли; пот струился по ее щекам.
   – Я не беспокоюсь о том, что его светлость услышит, как я кричу. Боли сильны, но не настолько ужасны, как те муки, от которых страдала моя душа еще совсем недавно.
   Эти тихие слова, предназначенные только ему одному, заставили старого доктора в ужасе отпрянуть. Он знал, что барон Чевиот был настоящим дьяволом, но старик ничего не мог сделать для леди Чевиот.
   – Его светлость будет в восхищении, стоит только вам подарить ему сына, – сказал он осторожно.
   Флер ничего не ответила, беззвучно борясь с родовыми муками. Это было самое начало. Ночь близилась к рассвету, а роды продолжались.
   Время от времени Чевиот подкрадывался и стучал в дверь комнаты ее светлости, спрашивая о новостях. Когда Флер слышала его голос, она содрогалась и просила женщину, ухаживающую за ней, не впускать его любой ценой.
   К трем часам ночи Кедлингтон затих, хотя мало кто спал. Ребенок все еще не родился, и доктор Босс беспокоился. Ее светлость была измучена больше, чем кто-либо, ее пульс был очень слабым. Казалось, что ребенок никогда не появится, несмотря на ее мужественные усилия родить его.
   Теперь будущую мать мучили столь ужасные страдания, что она молила лишь о смерти, умоляя старого доктора дать ей хлороформ.
   – Я больше не могу терпеть, – произнесла она, задыхаясь.
   Он покачал головой, держа палец на ее неровном пульсе. У него мелькнула мысль дать ее светлости наркотик, чтобы облегчить боль, но при этом был риск нанести вред младенцу. Барон находился в таком состоянии нервозности и раздражения, что старый доктор боялся за свою собственную жизнь. Он не хотел допустить, чтобы барон буйствовал бы этой ночью, если дела пойдут плохо.
   Находясь внизу в большом зале, Дензил ходил взад и вперед по комнате, его одежда была в беспорядке, рубашка – в пятнах от вина, а глаза – бешеные и воспаленные. Волкодав Альфа бегала вслед за ним, и однажды в бешенстве он пнул ее ногой. Она покорно, с жалобным поскуливанием, убежала.
   В возбужденный мозг Чевиота пришла одна из его очередных бредовых идей. Он послал лакея в башню:
   – Приведи ко мне мастера Марша. Приказываю ему немедленно явиться.

Глава восьмая

   Певерил предстал перед его светлостью, чувствуя всю напряженность и нервозность обстановки. Чевиот попытался заставить его выпить.
   – Выпей со мной, ты, трусливый молодой дурак, – Чевиот резко остановился, устремив на молодого человека соколиные глаза. – Живописец ты или нет, но ты же мужчина, не так ли?
   – Разве для того, чтобы быть мужчиной, надо пить? – спросил спокойно юноша.
   – Да, и напиваться тоже, – сказал Дензил и прибавил грубо, – и поразвлечься в кровати с хорошенькой женщиной.
   Певерил ничего не сказал. Он стоял безмолвный, ощущая полное отвращение к этому звероподобному человеку. Как он мог вести себя так, в то время как прекрасная святая боролась наверху за свою жизнь? Серые глаза молодого человека посмотрели на галерею для музыкантов, по другую сторону от которой располагались апартаменты ее светлости. Дензил проследил за пристальным взглядом юноши и затем грубо расхохотался:
   – Вы тоже ожидаете новостей, а? Никто еще не появился, так что можете успокоиться и выпить, а я научу вас играть в карты. Возможно, пройдут часы до того, как родится ребенок.
   – Печально слышать, что ожидание так затянулось, – сказал Певерил низким, слегка дрогнувшим голосом. Он задумался о том, много ли еще могла выдержать Флер Чевиот.
   – Садись, садись и не раздражай меня, – проворчал Чевиот и швырнул нераспечатанные карты на столик, рядом с которым они стояли. – Вот, открывай, посмотрим, повезет мне или нет.
   Певерил покрылся испариной. Всей душой он желал бы избежать этого тет-а-тет с бароном.
   Чевиот предложил юноше снять карту и не удовлетворился до тех пор, пока Певерил не выпил вина. В первые минуты юноша выигрывал, и когда в заключение пошел червовым тузом против короля Чевиота, барон швырнул всю колоду на пол и презрительно расхохотался.
   – Ну, новичку везет! Тебе надо начать играть в азартные игры, мой юный друг. Кажется, ты счастливчик.
   – Я не считаю счастьем выигрывать деньги таким способом, – сказал спокойно Певерил.
   – Ба! Вы, живописцы, с вашими слащавенькими фантазиями, что же, в таком случае, для вас удача?
   – Написать великий шедевр.
   – Так говорили раньше. Но вы написали много шедевров, не правда ли, мой маленький гений?
   – В жизни художника может быть только один настоящий шедевр.
   – В таком случае это будет портрет, который ты напишешь с моего сына. Я решил, что, как только он появится на свет, ты напишешь великий портрет нового Чевиота, – сказал его светлость. Он снова расплескал вино на свою изящную, отделанную рюшами батистовую сорочку и поэтому снял камзол. Его раздражение не уменьшалось.
   Певерил хранил молчание, так как почувствовал дурноту. Менее всего он хотел увидеть новорожденного младенца, даже если тот был частицей Флер: он не желал прибавить к галерее Чевиотов еще один портрет. Он знал теперь, что эти люди были плохой породы, последний барон был наихудшим из всех них.
   Чевиот нетвердой походкой прошел к окну и раздернул занавески.
   – А, – пробормотал он, – как я и думал, эта устрашающая духота предвещает бурю. Взгляни вон туда!
   Певерил подошел к нему. Вместе эти двое мужчин составляли удивительно нелепую пару: огромный широкоплечий барон и стройный юноша, пристально смотревшие на внушающее трепет явление природы. Было пять часов, звезды постепенно исчезали. Тусклую луну затянули облака, а из долины внезапно потянулись темные ужасные тучи. На Уайтлив надвигался сильный шторм. Раздался низкий раскат грома, и первая вспышка молнии разорвала зигзагами синевато-багровое небо.
   Певерил стоял, молчаливо оценивая великолепное зрелище. С первыми каплями дождя, брызнувшими вниз, Чевиот пьяно расхохотался и обернулся.
   – Ну, мой сын и наследник появляется при грохотании грома. Он рождается в бурю, как и его отец. Да, старая Динглфут помнит как никто другой, что я появился в Кедлингтоне в то время, когда надвигалась грохочущая буря. Она говорила мне, что мать кричала, так как боялась молнии, а когда ее легкие издали вопль, то и я, ее сын, присоединился к ней, впервые закричав.
   Певерил содрогнулся. Его охватило отвращение, то ли от выпитого вина, то ли от омерзительного рассказа о рождении Чевиота. Еще раз яркое воображение Певерила нарисовало ему дикие, ужасные картины того, что происходило сейчас наверху. Ни единого крика не вырвется у нее, он знал… если только она не умерла.
   – Боже, смилуйся над ее светлостью, – сорвалось с губ Певерила.
   Чевиот засмеялся, шатаясь подошел к лестнице и прокричал вверх: