– Такое впечатление, что здесь кто-то умер, – проворчал он. – Одна лишь старая Маргарет шатается по дому. Даже Пиппу прогнали.
   – Боюсь, что твоя жена не доверяет тебе, – сказала Джикс, смеясь и опрокидывая рюмку с джином.
   – Может, и не доверяет, – хмуро ответил Майк, – но я не настолько уж плох, и девчонки вроде Пиппы меня не интересуют.
   – Я не думаю, что и я тебя сейчас очень интересую. Больше всего ты хочешь снова оказаться на хорошем счету у жены, – с горьким разочарованием произнесла Джикс.
   Майк ничего не ответил, поставил пустой бокал на стол, закурил и протянул пальцы к огню. По правде говоря, ему нравилось в «Лошади и гончих». В это время здесь было шумно и весело. Но предстоял серьезный разговор, поэтому Майк и Джикс заперлись в небольшой комнате, в которой хозяин разжег камин. Комната была так себе. Ее освещала слабая лампочка под грязно-желтым засиженным мухами абажуром, и полумрак угнетающе действовал на Майка.
   Почти две недели он не видел Венецию. Удивительно, но без нее ему было плохо. Он попытался развеяться, отправившись к друзьям, но из этого ничего путного не вышло.
   По-своему он продолжал любить Венецию. Но он желал также и Джикс. Это была страсть, от которой он не мог излечиться.
   Майк уставился на Джикс. Она только что достала сигарету из его пачки и закурила. Он заметил, когда она подносила спичку, что ногти у нее грязные. Джикс никогда не пользовалась лаком. Порой от нее даже попахивало конюшней, как от старого Беннетта. Зато какие ноги! У него всегда, когда бы он ни видел ее, возникало безумное желание ухватить ее за коротко подстриженные волосы и целовать до тех пор, пока с ее лица не исчезнет привычное угрюмое выражение и рот не приоткроется для томного ответного поцелуя.
   С Венецией даже в моменты страсти он испытывал комплекс неполноценности… необходимость подняться над собой, чтобы достичь ее высоких стандартов. Он ни в чем не мог упрекнуть ее, наоборот, она всеми силами старалась ему помочь. И часто им бывало хорошо в компании друг друга. Но с Джикс дело обстояло совершенно иначе… Майк знал, что Джикс от него без ума. Она не требовала, чтобы он тянулся до каких-то там высот, скорее готова была ринуться с ним на дно морское.
   Как хорошо ему была знакома эта ее старая твидовая юбка! Она плотно облегала бедра, как будто «села» после стирки. Джикс носила желтую водолазку и мужское пальто свободного покроя. Она была без головного убора и с огромным боксером – последним ее приобретением. Он лежал в углу, положив морду на лапы и изредка помахивал коротким хвостом, радуясь, что его замечают.
   Майк понимал, что на душе у Джикс скребут кошки, поскольку они не виделись с той ночи, когда их в саду застукала Мейбл. Когда он разговаривал с ней по телефону, она с не меньшим, чем он, изумлением узнала, что эта девушка-подросток видела их вместе в лесу прошлым летом и что об этом известно Венеции. Жаль, протянула она, прибавив крепкое ругательство.
   Пришлось признать, что им не повезло, но теперь ничего не поделать.
   – Я ненавижу падчерицу до глубины души, – яростно произнес он.
   – Не будь дураком, Майк, – усмехнулась. Джикс. – Чем ребенок провинился? Она явно не в восторге от увиденного, и уж если ты хочешь кого-то ненавидеть, то пусть этим человеком буду я.
   – Я так и сделаю! – процедил Майк. Но, хорошо зная любимого человека, Джикс, прежде чем положить трубку, сказала:
   – Позвони, когда будешь в настроении.
   Затем последовали эти десять ужасных дней с Тони, когда он истомился, ожидая, что Венеция вот-вот позвонит ему… что любовь, которую она питает к нему, заставит ее смягчиться. Однако она прислала ему одну короткую записку, прося на время оставить ее в покое.
   Он то целыми днями пил на пару с Тони, то пытался разыскать Венецию, обзванивая всех знакомых, включая Барбару Кин, но та отказалась даже разговаривать с ним. Он понял, что ей все известно и, прежде чем бросить трубку, обозвал ее «старой сукой».
   Единственным человеком, которому у него не хватило духу позвонить, была леди Селлингэм.
   Он пытался упросить и даже подкупить Маргарет, чтобы разузнать адрес Венеции, но потерпел неудачу. Вчера от отправился в загородный дом, чтобы самому поговорить с Маргарет. Маргарет, уставившись на него холодными глазами, с подчеркнутой вежливостью твердила о своем долге перед «мадам», не велевшей никому сообщать, где она находится.
   После этого Майк отправился взглянуть на лошадей и излить душу старому Беннетту.
   – Все женщины – стервы. Что мне делать? Как, по-твоему? – спросил он.
   – Ничего, сэр, – последовал ответ. – Миледи вернется. Она очень хорошая, если вы ничего не имеете против, сэр, и гораздо больше подходит вам, чем мисс Лоусон.
   Майк ушел от него, одновременно злясь и улыбаясь. Несомненно Беннетт говорил правду, но Майк прямиком направился в дом, чтобы позвонить Джикс и договориться о свидании сегодня вечером.
   К этому времени он уже чувствовал себя гораздо лучше.
   – Я не знаю, когда, черт возьми, Венеция простит меня, – сказал он и добавил. – Но если не простит, я разведусь с ней и женюсь на тебе.
   Джикс вспыхнула и рассмеялась, хотя ей было не до смеха.
   – Не будь таким дураком, милый. Мы не можем себе это позволить, ты сам знаешь.
   – Ты хочешь сказать, что я должен остаться с Венецией только из-за того, что у нее есть деньги?
   Она пожала плечами.
   – О нет, я уверена, что ты сильно к ней привязан. Она очень красивая и добрая женщина.
   – Все равно, я не могу с ней жить, это очевидно, – пробормотал Майк.
   – Ну, ты можешь время от времени вспоминать меня, хотя я устала от такой жизни, – сказала Джикс. – Мало приятного быть нищенкой, стоять и ждать у стола в надежде, что тебе подадут. Совершенно очевидно, что Венеция не пойдет на развод, чтобы не втягивать в это дело свою дочь. И сделает правильно. Но если она простит тебя и предложит начать заново… в каком свете я предстану? Тебе запретят встречаться со мной… Такой вот расклад.
   – Я думаю, что Венеция захочет, чтобы мы продали имение и переехали в другое место, – сказал Майк.
   – Я тоже так думаю. Но если она этого потребует… ты подчинишься?
   Майк посмотрел в узкие голодные глаза девушки, затем концом сапога загасил на полу окурок.
   – О Боже, не знаю. Не знаю ни черта! Скорее всего поступлю так, как она захочет. Я не собираюсь разваливать наш брак.
   – А разве ты не преуспел в этом? – насмешливо спросила она. – По-моему, тебе это прекрасно удалось.
   – Сама знаешь почему, чертовка.
   – Потому что я хорошо сижу в седле? – издевательски спросила она, швыряя сигарету в камин.
   – Ты же знаешь, что это не так.
   – Вот что я тебе скажу… – неожиданно она смолкла, и в глазах заблестели слезы. Майк никогда прежде не видел, чтобы Джикс плакала. – Я порвала с тобой перед тем, как ты женился на ней, но ты взялся за старое. Теперь я с тобой окончательно порываю. Я не должна… Я не выдержу, Майк. Мне нравится твоя Венеция. А теперь уходи и оставь меня одну!
   Она отвернулась, чтобы он не видел ее лица. Но в Майке зашевелилась прежняя страсть. Он был подавлен. Он не принадлежал к числу тех, кто способен стойко переносить несчастья или мириться с тем, что отвергают. Он прибыл в «Лошадь и гончие» за полчаса до Джикс и успел здорово набраться. Угрызения совести перестали мучить его и перешли в обиду на Венецию. Он схватил Джикс и попытался поцеловать.
   – Давай позабавимся немного, а?
   – Какой смысл, Майк? – спросила она, пытаясь вырваться.
   – Ты мне не разонравилась, и тебе это, черт возьми, отлично известно.
   – Я тебя тоже люблю и всегда любила, – хрипло сказала она, – но теперь довольно. Если ты хочешь вернуть Венецию, то оставь меня в покое.
   – В отличие от тебя Венеция не хочет меня видеть.
   – Не знаю, чем тебе помочь… – начала она, но он уже почувствовал, как задрожало ее тело, и неожиданно уткнулся разгоряченным лицом между маленькими грудями, обтянутыми водолазкой. Но в этот момент в воображении Майка возникло красивое лицо Венеции, глядящее на него с укоризной. Он почувствовал себя несчастным. Больше всего на свете ему хотелось, чтобы Джикс провела с ним этот вечер. Он дурно обращался с ней, но тем не менее она была его; он знал, что и тело и душа ее принадлежат ему. Она любила его, понимала, как никто другой. Он также знал, что с Джикс не надо притворяться.
   – Мы с тобой должны провести эту ночь вместе, Джикс, – тяжело дыша, произнес он, – даже если она для нас будет последней.
   – Нет! – прошептала Джикс.
   Но ее сопротивление было сломлено. Вскоре она уже лежала рядом с Майком, обняв его за шею и жадно отвечая на его страстные поцелуи.
   Наконец он поднял голову и произнес:
   – Так-то лучше.
   – Ты чудовище, Майк, – еле слышно проговорила она.
   – Но ты любишь меня?
   – Да… О Господи, помоги мне!
   – Куда мы двинем? – тихо спросил он.
   – Я должна предупредить домашних, что сегодня ночью не буду ночевать.
   – Ты можешь что-нибудь придумать?
   – Затруднительно… уже довольно поздно.
   – Да… мне надо было позаботиться пораньше.
   – Я думала об этом каждую ночь с того самого дня, как ты сказал, что Венеция уехала, но не смела сказать…
   Он снова привлек ее к себе и сказал:
   – Я тебя никогда не отпущу, Джикс.
   – На этот раз придется отпустить, – проговорила она, стараясь не расплакаться.
   – Пусть будет, что будет, Джикс.
   – Что говорить о будущем, – ответила она сдавленным голосом, проводя короткими сильными пальцами по его густым волосам. – Нам надо расстаться… поверь мне.
   – Венеция сама напросилась, – раздельно проговорил Майк, стараясь найти себе оправдание. – Не могу же я до конца дней оставаться затворником, пока она будет решать, как поступить со мной.
   Джикс отстранилась от него и нахмурилась:
   – Давай больше не говорить о ней, Майк, прошу тебя.
   – С большим удовольствием.
   Она взглянула в зеркало над камином, поправила волосы, затем посмотрела на него, вынула носовой платок из кармана Майка и стерла губную помаду с его подбородка.
   – Дай мне мелочь.
   – Зачем?
   – Позвоню одной подруге. Она надежная… кажется, вы не встречались. Это Энн Колингс. Она работает секретарем у одного врача в Лондоне. У нее есть маленькая квартирка в Челси. Бери машину и, если не возражаешь, едем туда. Если у Энн все в порядке, я скажу матери, что останусь на ночь у нее.
   . – Нельзя ли подыскать что-нибудь поближе… – начал было Майк.
   Но Джикс была более осторожной.
   – Ни за что на свете, мой мальчик. В этих краях нас слишком хорошо знают.
   Ничего другого не оставалось, как пожать плечами и пожалеть об охоте, которую, по всей видимости, ему придется пропустить. Какое проклятье эти женщины! Но он хотел, чтобы сегодня вечером Джикс принадлежала ему и добьется своего. Назло Венеции, образ которой никак не выходил из головы.
   Когда Джикс вернулась после телефонного разговора, она выглядела немного бледной, но на губах играла хорошо знакомая Майку презрительная усмешка.
   – С Энн полный порядок. Она предоставит нам свою квартиру, а сама переночует у тетки.
   – Хорошо, – согласился Майк и взглянул на часы. – Семь. Надо позвонить и сказать Маргарет, что я обойдусь без ее проклятого обеда. Будет ворчать, но ничего, пусть отдаст его Беннетту. Мы перекусим по дороге, затем, не торопясь, поедем на квартиру твоей подруги. А как быть с собакой?
   – Она поедет с нами, – сказала Джикс и свистнула боксеру. Тот вскочил и бросился к ней.
   В бар они вошли вместе. За выпивку заплатил Майк. Кое-кто из местных, пивших пиво, с любопытством проводил их взглядом.
   В темноте Майк остановился и снова закурил. Он бросил спичку, отвернул ворот пальто и покосился на девушку, стоявшую рядом.
   – Проклятая ночь… опять дождь!
   – Ты можешь отвезти меня домой, если хочешь, – холодно проговорила Джикс.
   На мгновение он заколебался. Она с замиранием сердца следила за ним. Майк открыл перед ней дверь такси и сказал:
   – Садись и помалкивай.

Глава 10

   Венеция играла на фортепиано в гостиной леди Селлингэм. В этой комнате, которую она так хорошо знала и любила, было тепло и уютно. Мать Джефри сидела на большом мягком диване, заканчивая вышивать накидку для скамеечки под ноги. Напротив сидела Мейбл, а Поппит разлегся на коврике у ее ног перед большим камином. Они только что отобедали. У Минни был свободный вечер. Чтобы доставить Мейбл удовольствие, ей разрешили приготовить омлет. Это блюдо составляло предмет ее гордости, и в этот вечер оно вышло неплохим. Мейбл также настояла на том, чтобы ей дали вымыть посуду.
   Венеция, исполняя один из своих любимых ноктюрнов Шопена, бросила взгляд на дочь и с удовлетворением увидела, что та выглядит счастливой. Благодаря своей жизнерадостности и способности преодолевать депрессию, Мейбл снова стала сама собой. Ей также пошел на пользу отдых у бабушки, и Венеция тоже была рада, что и она может провести недельку в Ричмонде. Эти дни очень помогли ей вновь обрести чувство уравновешенности. Имя Майка здесь никто не упоминал. Они были втроем, как в старые добрые времена. Иногда их навещали друзья леди Селлингэм, Венеция с Мейбл ходили в кинотеатр и на балет на льду, который девочка очень хотела посмотреть.
   Через минуту она перестала играть и отправила Мейбл в постель.
   – Ах, мамочка! – вздохнула Мейбл. – Интересно, захочется ли мне самой когда-нибудь спать?
   – Когда тебе будет столько же, сколько мне, то, непременно захочется, – сказала леди Селлингэм.
   – Хорошо, бабушка, ты пойдешь спать, а я останусь, – рассмеялась Мейбл.
   – Иди спать, маленькая негодница, отозвалась леди Селлингэм.
   – Ты укроешь меня, ма? – обратилась Мейбл к матери.
   – Да, дорогая.
   Мейбл постояла неуверенности, затем вновь посмотрела на Венецию.
   – Мамочка, а мы вернемся в Бернт-Эш до конца каникул?
   Венеция отвернулась, чувствуя, что краснеет.
   – Я еще не думала об этом.
   – Ужасно хочется увидеть Жокея, – жалобно произнесла Мейбл.
   – С ним все в порядке. Знаешь, сегодня утром я получила письмо от Маргарет. Она пишет, что, по словам Беннетта, он в хорошей форме.
   – Не очень-то весело иметь пони, на котором нельзя ездить, – вздохнула Мейбл.
   Венеция нагнулась и положила в огонь еще одно полено. Одно упоминание о возвращении в Бернт-Эш вызвало боль у нее в сердце. А Мейбл с детской бестактностью добавила:
   – Мне бы очень хотелось, чтобы мы могли вернуться туда!
   Леди Селлингэм кашлянула и резко воткнула иглу в шитье.
   Тогда Венеция повернулась и посмотрела в лицо дочери.
   – Дорогая, я понимаю твои чувства, но не так-то просто жить в доме, который тебе не принадлежит.
   Теперь Мейбл, в свою очередь, смутилась и залилась краской.
   – Я думала, что это и твой дом, мамочка.
   – Я… – Венеция запнулась, беспомощно пожала плечами и поглядела на леди Селлингэм, словно, прося о помощи. Леди Селлингэм сказала тихим утешающим тоном:
   – Мне кажется, тебе давно пора в постель, милая деточка, а мы с мамой поговорим о том, что можно предпринять. Может быть, мы даже привезем твоего пони сюда и поставим в здешнюю конюшню.
   Когда Мейбл ушла, свистом позвав с собой Поппита, две женщины молча посмотрели друг на друга. Леди Селлингэм отложила свое вышивание. Со свойственной ей проницательностью она поняла, что творится в душе Венеции.
   Трагедия брака Венеции с Майком Прайсом была и ее личной трагедией.
   – Разумеется, – внезапно сказала она, – ты не должна позволять Мейбл снова общаться с Майком.
   Венеция густо покраснела.
   – Но мама, я не могу так жить дальше. Не могу! Это будет нечестно по отношению к Майку.
   – Моя дорогая деточка, – воскликнула леди Селлингэм, – у тебя есть полное право развестись с ним!
   – Я… не могу, – сказала Венеция глухим голосом.
   Леди Селлингэм вздохнула.
   – Ты все еще любишь его?
   – Не так сильно, как раньше, – ответила Венеция. Она встала, облокотилась о каминную доску, и, положив голову на руки, уставилась в огонь. – Нет, не так, как раньше… но ведь вы знаете, что есть причина, почему я не могу согласиться на развод. Я не могу и не хочу втягивать Мейбл в это дело. Я все время надеюсь, что она забудет об этом или, по крайней мере, это отойдет у нее на задний план.
   – Да поможет нам Бог, – со вздохом сказала старая леди и вновь взяла в руки вышивание. – Было бы ужасно, если бы у нее остались длительные впечатления, которые бы испортили ее романтическое предчувствие будущего.
   – В том, что она видела, романтики было немного.
   – О моя дорогая! – с болью в голосе произнесла леди Селлингэм.
   Венеция протяжно вздохнула.
   – И кроме того, мама, я не могу возненавидеть Майка… не могу.
   – В отличие от него ты – преданная натура.
   – Да, и я по-своему люблю Майка. Говорят, что всегда получаешь то, что заслуживаешь. Так и я, наверное, заслужила то, что он сделал по отношению ко мне.
   – Абсолютная чушь, – отрезала леди Селлингэм. – Я не склонна к цинизму, но сомневаюсь в правильности этого закона. Слишком много злых людей процветает и слишком мало хороших и терпеливых получает вознаграждение.
   Венеция повернулась и посмотрела на леди Селлингэм с легкой улыбкой.
   – Это на вас непохоже, мамочка.
   – Нет, конечно, но иногда именно так мне кажется. Извини меня, моя дорогая, но почему ты считаешь, что в этом есть хоть какая-то доля твоей вины? Майк ведет себя как глупый студентишка, а ведь ему уже тридцать четыре года.
   Венеция прищурилась и опять стала смотреть невидящим взглядом в огонь.
   – Странно, но теперь, когда я так долго с ним не виделась и имела возможность все как следует обдумать, я пришла к выводу, что мои чувства к Майку были скорее материнскими, чем какими-то другими. В нем много хорошего, но он совершенно безответственный человек, а я не та женщина, которая ему нужна. Он был вполне счастлив, пока я не вышла за него замуж; это одна из причин, из-за которой я думаю, должна быть терпеливой.
   Леди Селлингэм пожала плечами.
   – Иногда, моя дорогая, – сказала она шутливым тоном, – мне кажется, что я живу слишком долго. Я настолько старомодна, что не понимаю вас, молодых, с вашей современной психологией. Если бы я была настолько безумна, чтобы выйти замуж за Майка Прайса, я бы уже свернула ему шею ради его же пользы.
   Венеция рассмеялась, но смех ее звучал глухо и устало. Она действительно чувствовала себя усталой и измученной, и тем не менее, по мере того, как гнев отходил на задний план, в ее душе появлялись другие чувства.
   «Если бы только можно было перевести часы назад, – думала она, – если бы мы могли начать все сначала. Наверное, я где-то совершила ошибку. Может быть, я была слишком чопорной и самоуверенной и слишком старалась сделать из него такого человека, какого мне хотелось. Я не понимала, что делала, но все же делала, а так женщина никогда не должна поступать…»
   Неожиданно для себя Венеция вытащила из сумочки, оставленной на диване, письмо. На конверте была наклеена американская марка.
   – Мама, – сказала она. – Я не часто показываю другим письма Германа Вайсманна, но хочу, чтобы вы это прочли. Начните со второй страницы. В следующем месяце он возвращается в Лондон. Я хотела бы получить от него совет. Джефри ценил его мнение. Я не рассказала ему обо всем, что произошло – я не могла. Я написала ему очень сдержанно, чтобы только дать понять.
   Леди Селлингэм взяла письмо и начала читать указанную страницу, исписанную тонким наклонным почерком.
   «Мне ли не знать горечь человеческих страданий и муки потерь? Я тоже испытал это, когда лишился моей любимой Наоми и маленького сына. Когда умер мой дорогой Джефри, и мы с Вами были соединены общим горем, я помогал Вам, но теперь мне трудно сделать это. Эта новая беда не из тех, что облагораживают и духовно преображают людей. Потерять любимого человека, как вы потеряли Джефри, – одно; потерять его так, как Вы потеряли Майка, – совсем другое. Больше всего страдает Ваша гордость. У Вас отняли веру, что само по себе – трагедия. Бедная моя Венеция! Ваше счастье было недолговечным. Когда Вы в первый раз спросили меня о том, будет ли разумным Ваше решение выйти за Майка замуж, я не мог одобрить его. Я сомневался, но так как Вы сильно любили его, я надеялся на лучшее. Увы, моим надеждам не суждено было сбыться.
   Я глубоко сочувствую Вам, но когда я слышу крик из глубины Вашего сердца „Что мне делать?“, ничто из моих знаний и жизненного опыта не поможет дать ответ.
   Я скажу Вам вот что. Сочувствуя Вам, мое сердце одновременно наполняется сожалением по отношению к нему. Майк никогда не был юным богом, каким Вы его представляли. У него не было даже величия младших божеств. Он принадлежит и всегда принадлежал земле, без особой духовности, не имеющий идеалов. Он подобен миллионам других людей, которые живут и умирают в этом мире поколение за поколением, не будучи существами ни из Света, ни из Тьмы. Он – как описанные Робертом Бруком „странники в срединной мгле“.
   Всю свою жизнь Майк странствовал и не мог помочь самому себе, поскольку у него нет глаз, чтобы видеть, и ушей, чтобы слышать, и ему никогда не будет позволено иметь язык, чтобы говорить. Он – язычник и эгоцентрист. Даже не великий эгоцентрист, а просто незначительный самодовольный человек, чья незначительность поначалу была скрыта от Вас за маской юношеского очарования и, несомненно, его искреннего желания угодить Вам. Ему нравится быть популярным. Ему нравится наслаждаться жизнью. Он увидел возможность насладиться жизнью вместе с Вами, могущей дать ему не только красоту и жизненный опыт, но и глубокую преданность, не говоря о других ценностях, которые не купишь за деньги. Простите, если я причиняю Вам боль, но я должен оставаться честным. Он не любил Вас настоящую, которую любил Джефри и которую я буду всегда любить и глубоко уважать. Он любил то, что Вы могли ему дать, а женившись на Вас, он обнаружил, что этого недостаточно. Как ребенку, которым он и является, ему надоела новая игрушка и он вернулся к старой. Испорченный и преисполненный эгоизма, он не пожелал сделать шаг в сторону и освободить место для Вашего ребенка.
   Но должно ли его одного винить? Вы старше, Вы приняли на себя эту большую ответственность – еще одного „ребенка“, когда вышли замуж за Майка. Теперь, когда он огорчил Вас, обманул Вас, имеете ли Вы право покинуть его? Разве это не высочайшее испытание для Вашей любви, заставившей Вас соединить Вашу жизнь с его жизнью? Неужели Вы бросите этого бедного молодого человека, который нуждается в Вашей моральной поддержке и который, как Вы говорите, попросил Вас дать ему еще один шанс? Не позволяйте Вашей гордости и гневу и даже Вашей любви к Мейбл сделать Вас нетерпимой. Позвольте напомнить вам банальную истину, что „человеку свойственно ошибаться, а Богу – прощать“. В Вас есть божья искра, Венеция. Она не должна оставаться скрытой. Если Вы теперь расстанетесь с Майком, он опустится, и Вы будете так же ответственны за его падение, как мать, которая отвернулась от сбившегося с пути ребенка.
   Я не люблю Майка. Вы это знаете. Тем не менее, в нем все же есть что-то привлекательное, иначе Вы бы никогда не отдали себя ему. Думаю, если Вы сейчас вернетесь к нему и возьмете на себя эту огромную ответственность, то избавитесь от чувства разочарования и ложно понятого превосходства. Возможно, Вы станете более смиренной. Вы снизойдете до того, чтобы простить его и снова будете жить с ним, и это поднимет его в собственных глазах, равно как и в Ваших. Я чувствую, что прав, хоть и отправляю это письмо со страхом и трепетом.
   Он хочет, чтобы Вы вернулись – возвращайтесь и постарайтесь при этом быть счастливой. Я убежден, что это в Ваших силах.
   Как ни странно, я даже не сержусь на Майка, поскольку он совершил лишь то, что следовало ожидать от него, что ему свойственно. Ему потребуется вся жизнь или даже много перевоплощений, чтобы научиться смотреть на Вас глазами, исполненными понимания.
   Да благословит Вас Бог. Вы можете всецело рассчитывать на меня.
   Герман».
   Леди Селлингэм вернула письмо Венеции. Потом она сняла очки и смахнула слезу.
   – Прекрасное письмо, Венеция. Очень глубокое и трогательное.
   У Венеции задрожали губы. Она слегка постучала ногтем по одному из предложений и прочла его вслух: «Если Вы теперь расстанетесь с Май-ком, он опустится, и Вы будете так же ответственны за его падение, как жать, которая отвернулась от сбившегося с пути ребенка…»
   Затем Венеция перевела взгляд на мать Джефри.
   – Вот, что думает Герман и что чувствую я. Вот почему я больше не могу оставаться вдали от Майка.
   – Постараюсь понять, – с трудом выговорила леди Селлингэм.
   Венеция уселась на скамеечку у ног пожилой женщины и, взяв ее изящную холодную руку, приложила ее к своей пылающей щеке.
   – Мама, Герман прав, – повторила она.
   – Но Герман не знал… о Мейбл…
   – Да, он не знает.
   – Возможно, если бы он это знал, то написал бы в другом духе.