Робски Оксана. Casual

   Надеюсь, пока он в Лондоне, вчерашний эпизод забудется и я смогу делать вид, что ничего не произошло.
   Я позавтракала в постели. Часам к трем поняла, что Ванечка не позвонил. С тех пор, как проводил меня вчера до машины, ни разу.
   Я проверила, работает ли телефон. И позвонила ему сама. Он ответил после шестого гудка.
   Я повесила трубку.
   С ним ничего не случилось. Он жив, здоров, просто не звонит мне.
   Зачем я позвонила? Он поймет, что это была я. Надеюсь, что не поймет. Наверняка еще куча таких же, как я, девиц ему звонят и вешают трубки.
   Значит, я стала одной из кучи его девиц.
   Я сжала зубы, чтобы не скрипеть ими от злости.
   Я зарылась с головой под одеяло, чтобы никогда уже не вылезать.
   Зазвонил домашний телефон.
   Я помчалась к нему со всех ног, придумывая на бегу, как лучше разговаривать с Ванечкой. Чуть-чуть спросонья, чуть-чуть небрежно; сказать, чтобы перезвонил вечером. Или завтра. Или перезвоню сама, когда будет минутка.
   Звонила мама.
   Спрашивала, все ли у меня нормально.
   Конечно, у меня все отлично. Я только очень скучаю по ней и по Маше. Они тоже скучают. И скоро приедут. А мне пора позаботиться о Машином гардеробе. Девочка очень вытянулась за лето.
   Я повесила трубку. Взглянула в зеркало прямо перед собой.
   Ботокс начал действовать.
   Слава богу, это было ужасно.
   Морщины исчезли. Мышцы атрофировались. Кукольное лицо девочки с голубыми волосами. А когда улыбаюсь — Фантомас из детской страшилки: старательно растянутые губы и неподвижные стеклянные глаза.
   Я моментально забыла о Ванечке и кинулась названивать косметичке.
   Она сообщила мне, что я сама этого хотела и что чудо ботокса длится от трех до шести месяцев. Я сделала вывод, что с моим счастьем в ближайшие полгода мне лучше не улыбаться.
   Я горько всхлипывала, размазывая слезы по щекам. Глаза в зеркале оставались неподвижными. Мое лицо было похоже на лицо мертвеца под душем. Не важно, холодным или горячим.
   Лето заканчивалось.
   Некоторые относятся к жизни потребительски. Некоторые — как к подвигу. Некоторые — как к чаше, которую нужно испить. До дна. Я отношусь к жизни как к партнеру. По увлекательной игре.
   Весь мир — игровое поле. Первый ход всегда за ней. Я делаю ответный и с интересом жду ее следующего.
   В этой игре нет правил. Это немного страшно, но со временем я привыкла, И победителей тоже нет. Сначала я пыталась вести счет, но быстро бросила. Я никогда не пропускала свой ход. Когда хотелось сдаться, я брала тайм-аут. У нее всегда был джокер в колоде. Его появление в самых неожиданных местах придавало игре остроту. Невозможно предугадать, в каком качестве он появится на поле в следующий раз. Главное — жить так, как будто джокера не существует. Я играла на счастье.

4

   Наверное, я должна была сильно удивиться, когда мне позвонила та девушка из ресторана. Впрочем, я действительно удивилась. Она так и представилась:
   — Это девушка, которую вы встретили в ресторане. С Сережей. Помните?
   Я в этот момент принимала ванну с тремя каплями жасминового масла.
   Чтобы хоть немного уменьшить начавшееся сердцебиение, мне надо было сделать глубокий вдох, но вместо этого я на секунду замерла, а затем безразлично спросила:
   — Когда?
   — Ну, как же. — Девушка замялась. — За неделю до того как… Сережа… Сережи… не стало… В «Пинокио» на Кутузовском.
   — А! — Я прямо обрадовалась в трубку.
   Наверное, создалось впечатление, что сначала я испугалась, что это девушка из ресторана «Гонг Конг» на Тверской. Например.
   — Мне надо с вами встретиться. — Казалось, она готова разрыдаться.
   — Зачем? — очень серьезно спросила я.
   В эту минуту в ее лице я ненавидела всех женщин. Подозревая, что раз была она, значит, были и другие.
   — Я не могу по телефону.
   Надо было повесить трубку. Но, наверное, нет на свете женщины, которая отказалась бы встретиться с любовницей своего мужа.
   Я, свернувшись калачиком, легла на кровать. И подушки, и одежда Сержа еще хранили его запах. Я не обращала на него внимания раньше, когда Серж был жив. Зато теперь я чувствовала его очень остро.
   Девушку звали Светлана. Мы договорились с ней встретиться через час. В «Пинокио» на Кутузовском.
   Она подъехала на старом «фольксвагене». Если бы они встречались давно, у нее наверняка был бы такой же «мерседес», как у меня. Ну, или немного хуже.
   Я сидела в черных очках, хотя в зале было темновато. Не хотелось демонстрировать Сержевой любовнице все прелести своей мимики. Если только не захочу ее испугать. Тогда сниму очки и сделаю страшное лицо. Вернее, просто сниму очки.
   Одета она была неплохо. Так, как любил мой муж. То есть — как я научила его любить: стильно, но не вызывающе.
   Она присела и сразу достала сигарету. Я сидела не шелохнувшись и не предпринимая попыток завязать разговор.
   Девушка явно очень нервничала, и поэтому я оставалась спокойной и чувствовала своё превосходство. Правда, пока еще не знала в чем. Подошел официант.
   Я заказала мандариновый сок со льдом. Она — минеральную воду.
   От меню я отказалась, просто попросила принести мне легкий салат. Она сказала, что не голодна.
   — Мне не разрешили прийти на похороны, — пролепетала она, не глядя мне в глаза.
   Слава богу, подумала я. Одна только мысль о том, что она могла оказаться там, на кладбище, рядом со мной, вызвала новый прилив ненависти к ней.
   Но я сохраняла на лице сочувственную улыбку.
   — Кто? — Я бы не удивилась, если бы в моем голосе прозвучали нотки негодования.
   — Сережины друзья. Вероника и Игорь. Вы их, конечно, знаете?
   Конечно. Моя подруга Вероника. Хорошо, что я в очках. Интересно, кто еще?
   — Знаю. Но не слишком близко, — я даже с сожалением вздохнула. — Вы дружили?
   Разговаривая со Светланой, я усвоила покровительственный тон.
   — Да. — Она опустила глаза и еле слышно прошептала: — Я беременна.
   Я встала и пошла. Мне было все равно куда идти, но я оказалась около выхода. На улице я остановилась и прислонилась к стене. Это уже слишком. Если бы мое терпение было воздушным шариком, то сейчас этот шарик бы лопнул.
   Больше всего я хотела, чтобы Серж был жив. Я отхлестала бы его по щекам, а потом выгнала вон и швырнула бы ему вслед вещи.
   Нет, хорошо, что он мертв. Это значит, что он никогда не придет ко мне и не скажет: «Извини, я люблю другую. У нас будет ребенок». Ему стоило умереть только ради того, чтобы я никогда этого не услышала.
   Номер 17 на голой пятке.
   Для которого уже никто никогда ничего не сможет сделать.
   Смысл слова «никогда» можно понять только в морге. Во всех остальных местах употребление этого слова — явная профанация.
   Я вернулась в ресторан.
   — И что? Будете рожать? — Я сняла очки и в упор посмотрела на нее.
   Она кивнула.
   И я поняла, что завидую ей. Я бы тоже очень хотела, чтобы у меня под сердцем остался мой Серж. Такой же кудрявый и голубоглазый.
   Я кивнула официанту и попросила счет.
   — У меня нет денег, — сказала Светлана.
   — Я заплачу. — К своему стыду, я произнесла это с нескрываемым высокомерием.
   — У меня вообще нет денег.
   Я растерялась.
   — А как же ты будешь рожать?
   — Я надеялась, что вы мне поможете.
   — Я?
   Боже мой, так вот что чувствуют мужчины, когда женщина им говорит, что беременна. Они чувствуют себя пойманными в силки. Я явственно услышала щелчок. Капкан захлопнулся. Дороги назад нет. Или есть?
   — Какой у тебя срок?
   — Десять недель.
   — У тебя есть две недели, чтобы сделать аборт. Я договорюсь в хорошей больнице, у меня самый лучший врач в Москве.
   — Мне нельзя, — она преданно смотрела мне в глаза, — это моя первая беременность, и врач сказал, что аборт делать нельзя.
   — Пусть тебя посмотрит мой доктор. — Я не сдавалась.
   Она согласно кивнула.
   — Хорошо. Но я все равно буду рожать. Я очень хочу сына от Сережи. И моя мама уже знает. Она согласна.
   Я взяла номер ее телефона.
   — Вы мне поможете? — спросила меня Светлана на прощание.
   Я не удостоила ее ответом.

5

   Я остановилась около хозяйственного магазина в Мневниках. В Мневники я попала случайно, объезжая пробки на Рублевке. В таких ностальгических магазинах с советской вывеской «Хозяйственный» я не была уже очень давно.
   Выйдя из машины, я оглянулась. Место было темное и не очень оживленное. На тротуаре стояло всего несколько машин.
   В «Хозяйственном» мне понравилось. Я купила разноцветные прищепки для белья (на них очень здорово вешать всякие штуки на новогоднюю елку), круглый механический будильник, очень красивые прихваты для штор, новую люстру детскую комнату в виде большого праздничного торта и еще много необходимых мелочей. Все стоило очень дешево. Мне показалось, раза в три дешевле, чем я покупаю обычно. Когда я не могла выбрать чистящее средство новой домработнице, очередь дружно помогала мне. Продавщица подобрала мне в гостевую комнату пять зубных щеток разных цветов. Я от души ее благодарила. Когда я шла к выходу, таща три огромные сумки, симпатичная бабушка в платье с оборками заботливо поинтересовалась, на машине ли я, все-таки такие тяжести носить.
   Мою машину перегородила «шестерка» с двумя таджиками. Так, что я не могла выехать. Они меняли колесо. Я поставила сумки на багажник и отошла от машины на безопасное расстояние.
   Одну мою приятельницу при таких же обстоятельствах выкинули из машины, а другую убили. Топором по голове. Забрали машину и 200 долларов из сумки. Ей было двадцать четыре года. Муж подарил ей «мерседес» на день рождения.
   Таджики возились уже минут пять; мне все это не нравилось. Вокруг не было ничего похожего на милицию или ГАИ. Я сжимала в кармане ключи, приготовившись, если что, выкинуть их в кусты.
   Таджики то снимали, то снова ставили домкрат, возились с гайками. Я подошла к ним с телефоном в руке и произнесла:
   — Убирайтесь отсюда, или я вызываю охрану!
   Они испуганно закивали, побросали инструменты в багажник, сели в машину и отъехали метров на пять.
   Я поднесла телефон к уху и стала громко разговаривать с воображаемым собеседником. Я описывала место, где нахожусь, и диктовала номер машины таджиков. На расстоянии открыла пультом двери. Не переставая говорить, поставила сумки на заднее сиденье. Главное, чтобы никто не подошел ко мне сзади.
   Открыла водительскую дверь. Один из таджиков направился ко мне. Я сделала шаг в сторону, вытянула вперед руку и истошно заорала:
   — Стоять! Стоять, я сказала!
   Таджик остановился, я быстро села и закрылась на все кнопки.
   Стоит ли всей этой суеты «Хозяйственный» в Мневниках? Десять раз нет! А набор хромированного железа на колесах? Как сказал бы Ванечка: «Волков бояться — в лес не ходить».
   Я позвонила Светлане среди ночи.
   — А Серж знал, что ты беременна?
   — Нет, я не успела…
   Я повесила трубку, не дослушав.

6

   Моя массажистка живет в цокольном этаже моего дома. У нее крепкие руки и вороватый взгляд. Это особенность людей, привыкших жить на чаевые.
   Я никогда специально не искала массажистку на постоянное проживание, просто год назад, когда я в очередной раз меняла домработницу, мне рекомендовала ее моя подруга.
   В Донецке, откуда она была родом, месячный заработок массажистки эквивалентен стоимости двух порций роллов «Калифорния» в «Славянской», или маникюру в «Wella», или чаевых в казино «Голден Палас».
   Массажистка — ее звали Галя, причем буква «г» в произношении тяготела к «х» — решила за компанию с подругой поехать в Москву на заработки. Попала ко мне домработницей. Убиралась не очень, готовила отвратительно. Я взяла другую. Но к массажу в любое время дня уже привыкла и с Галей расставаться не стала. Тем более что ее зарплата обходилась мне в два раза дешевле, чем мои прежние посещения салонов красоты.
   Я ехала на дачу.
   Апатия, в которой я пребывала последние дни, вряд ли погнала бы меня за город. И мой дом, такой заброшенный с тех пор, как ушел Серж, абсолютно не располагал к посещениям.
   Но массажистка жила там. И это — отличный повод приехать домой.
   Первое, что бросалось в глаза при входе в дом, — швабры, ведра и тряпки на каждом шагу.
   Моя новая домработница считала, что дом — это объект для постоянной уборки. Часов в десять вечера она все бросала как есть и уходила спать — для того, чтобы утром проснуться и продолжить.
   Если я не приезжала несколько дней, она обижалась, потому что пачкать было некому: нарушался ритм.
   Я прошла через гостиную, стараясь не смотреть по сторонам, и поднялась к себе.
   Налила ванну, добавив туда три капли жасминового масла.
   Зажгла свечи. Включила Pink.
   Разделась перед зеркалом.
   Где мой абонемент в спортклуб?
   Легла в ванну. Закрыла глаза. Скоро вернется моя дочь.
   Обычно во время массажа я молчу и не люблю, когда болтают другие.
   Но сегодня я слушала массажистку и даже вяло ей отвечала. Она почему-то решила рассказать мне рецепты всех салатов, которые знает.
   Все ее салаты имели названия. «Мимоза», «Черепаха» и самый, по ее словам, обалденный — «Тадж-Махал».
   Я терпеливо выслушивала, что и в каких пропорциях нужно туда класть.
   Сама я не готовлю и никогда в жизни никакими рецептами не интересовалась.
   А сейчас слушала ее монотонное бормотание про «две ложки майонеза и поструганную морковь», и мне даже нравилось.
   Захотелось тоже поделиться каким-нибудь рецептом. Я даже вспомнила один. Но рассказывать стало лень. Во время массажа головы я почти заснула.
   Делать было абсолютно нечего.
   Я спустилась в подвал — там из кладовки я достала чемодан с младенческими вещами. Аккуратной стопкой сложила то, что может пригодиться новорожденному.
   Во второй кладовке лампочка перегорела. Я взяла фонарь и посмотрела, в каком состоянии Машкина коляска. Очень даже ничего. Здесь же было автомобильное сиденье.
   Домработница накрыла мне ужин в столовой. Красиво сервировала стол, салфетки продела в серебряные кольца, зажгла свечи.
   Я включила музыку.
   Есть не хотелось.
   Я взяла бутылку красного вина и перешла на веранду.
   Я люблю свой дом. Расположенный в хорошем месте, недалеко от Москвы, он огромный и красивый.
   На веранде домработница складывала тазики.
   Я забыла взять бокал. Посмотрела на стопку одноразовых стаканчиков на столе и вернулась в кухню. Взяла бокал и попросила домработницу убрать тазики. Она обиженно поджала губы. Я разрешила утром поставить их обратно. Хотя зачем мне утром тазики на веранде? Домработница слегка повеселела, но на вино косилась неодобрительно.
   Я срочно придумала ей задание. Жасминовое масло оставляет пятна на моей ванне. Она удалилась едва ли не с боевым кличем.
   Я проснулась в шесть утра.
   Послонялась по дому. Забрела в гардеробную. Вещей Сержа там практически не было: два-три пиджака, которые он не стал забирать, и зимняя обувь в коробках. Надо будет сказать, чтобы все убрали. Часов в десять я заснула опять.
   Проснулась от телефонного звонка.
   Приехала из Испании моя подруга Вероника.
   — Дорогая, приезжай ко мне в гости. Я ругаю себя за то, что оставила тебя тут одну. Все это так ужасно. Когда ты позвонила, я проплакала целый день! Приезжай быстрей!
   Вероника живет по соседству и является типичным обитателем нашей деревни. Про таких моя косметичка говорит: бедные, они же не могут расслабиться! Даже во время процедуры им надо держать руку на пульсе. На пульсе своего мужа. Потому что если он еще не ушел к молодой любовнице, то вот-вот уйдет. И страх перед воображаемой соперницей заставляет их получать по два высших образования в сорок лет, и учить пять иностранных языков, и простаивать двухчасовую очередь в Музей д'Орсе на выставку американских импрессионистов вместе с остальными парижанами, на общих основаниях.
   Благодаря им наши садовники и домработницы признают классовое неравенство. В связи с нашим явным интеллектуальным превосходством.
   Я подъехала к их белому дому, захватив с собой торт «Наполеон».
   На шезлонге перед газоном сидела их шестнадцатилетняя дочь и с наслаждением курила.
   — А что, родителей нет дома? — догадалась я.
   — Не-а. — Она заглянула мне в глаза, ища в них понимания, и, видимо найдя, затянулась еще раз. — Папа в Москве, мама сейчас приедет. У нее что-то там кончилось, то ли хлеб, то ли крем.
   — А ты как?
   — Хорошо.
   — Ты уже в каком классе? В десятом?
   — В одиннадцатом.
   — Совсем большая.
   — Да. Я раньше смотрела на тех, кто в одиннадцатом, и думала: какие же они взрослые! Так странно.
   — Что странно? То, что ты в одиннадцатом, а все еще не ощущаешь себя взрослой?
   — Ага.
   — Так будет и дальше. — Я заметила у себя интонации своей мамы. — Ты всегда будешь чувствовать себя ребенком. Только однажды, когда тебе будет тридцать или пятьдесят, ты вдруг поймешь, что уже давным-давно взрослая.
   Она понимающе посмотрела на меня.
   Мы помолчали.
   Автоматические ворота распахнулись, и въехала машина Вероники.
   Некоторые «мерседесы» похожи на акул.
   Вероника кинулась ко мне с объятиями, в глазах ее были слезы.
   Это всегда приятно.
   Я тоже всплакнула.
   Дочь Вероники тоже.
   Мы пили чай с тортом.
   Вероника рассказывала про Марбелью. Море холодное, арабов много, цены высокие. В следующем году поедет снова. Не хочу ли я присоединиться? Хочу. Отлично, Игорь будет очень рад. Он так хорошо относится и к тебе, и к Сержу. Бедный Серж.
   — Да. А к любовнице Сержа?
   Вероника замолчала и испуганно посмотрела на меня. Всего секунду.
   — Ты ее знаешь?
   — Не так хорошо, как ты.
   — Дорогая, ты должна понять. Я была против.
   — Конечно.
   — Это мужчины. Я ведь не могла допустить, чтобы Игорь встречался с ними без меня. Она бы еще подружку привела.
   — Конечно.
   — Не сердись. Ты гораздо лучше ее. Это все сказали.
   Мы лежали на диванах в гостиной. Работал кондиционер, и жара не чувствовалась.
   — Давно она у него?
   — Полгода. Ты действительно ничего не замечала?
   — Нет.
   Я замечала. Он стал гораздо внимательней. Чаще приносил цветы и дарил подарки.
   — Он любил ее?
   — Да ты что?! Он любил только тебя.
   — Он везде с ней появлялся и со всеми ее знакомил?
   — Ну, не со всеми… Ах, я совсем не хотела, чтобы ты об этом узнала!
   Я тоже не хотела. Ноги сами меня принесли в тот ресторан. Я и голодна-то не была.
   — А где они познакомились?
   — На открытии нашего магазина. Помнишь, ты тогда не пошла?
   Не было никакой особой причины не ходить туда. Просто я была на даче. Лень было одеваться, ехать в Москву. Машина стояла, заметенная снегом. Серж заехал туда всего на полчаса, потому что я ждала его к ужину.
   — Глупо сопровождать своего мужа каждый раз.
   — Необходимо, если хочешь сохранить семью.
   Я почувствовала себя виноватой.
   — Это было предательство — общаться с любовницей моего мужа.
   — Прекрати. Что бы ты сделала на моем месте?
   — Позвонила тебе и рассказала.
   — Я не знала, захочешь ли ты это знать.
   — А ты?
   — Не знаю. Наверное, да. Может, лучше договориться прямо сейчас? Если ты увидишь моего Игоря с девкой, сразу скажи мне об этом. Ладно?
   Мы договорились. Правда, договор вышел односторонним. Вероника всегда умела устроиться.
   Приехал Игорь.
   Поздоровался со мной из холла. Подошел, крепко обнял и держал несколько минут.
   Мне стало ужасно жалко себя. Снова захотелось плакать. Наверное, это нервы.
   Я бы предпочла остаться у Вероники. Посмотреть с ними телевизор. Обсудить планы на выходные. Стать частичкой их монотонного семейного вечера. Их единственным на сегодня развлечением.
   Я приехала домой.
   Небо было такое звездное, что казалось ненастоящим.
   Зато если видишь что-нибудь действительно уродливое, никогда не сомневаешься в подлинности.
   Я заснула прямо на веранде. Первый раз за все это время мне приснился Серж. Он отлично выглядел, был абсолютно живой, и я ощущала его почти физически.
   Я проснулась на рассвете и не хотела ни спать, ни вставать.
   Птицы пели рядом с моим плетеным диваном.
   Если закрыть глаза, то можно представить себя в лесу, на траве.
   Зачем закрывать глаза и что-то представлять себе? Я и в самом деле была в лесу, вокруг меня были сосны, и весь дом буквально утопал в зелени.
   Я позвала Галю, чтобы она натерла мне тело кокосовым скрабом.
   Хорошо, что есть Галя, всегда есть чем заняться.
   После скраба я приняла душ и намазала лицо зеленовато-коричневой кашицей. Это называлось: «маска — моментальный эффект». Моментального эффекта надо было ждать 20 минут и не разговаривать. Я закрыла глаза, а Галя начала монолог на тему: «Почему в Москве не продается сыворотка?»
   Оказывается, в Донецке она продается на каждом шагу, и люди делают на ней блины. А в Москве просто неизвестно, на чем делать блины. А свиньи? Гале вообще было непонятно, как в Москве умудряются выращивать свиней без сыворотки. Она в четыре раза дешевле молока. Ею можно умывать лицо. И ополаскивать волосы.
   К тому моменту как Галя стала смывать маску, я всерьез задумалась о том, почему в Москве не продают сыворотку.
   В четыре раза дешевле молока — значит, ее будет покупать каждый. На всякий случай поинтересовалась у домработницы. Будет? Домработница мечтательно заулыбалась. Будет. Срок хранения сыворотки — одна неделя, значит, семья будет покупать в среднем четыре пакета в месяц. В Москве примерно пять миллионов семей. Нужна хорошая дилерская сеть. Можно договориться с теми, кто торгует продуктами питания. У меня есть такие знакомые.
   Сейчас сыворотку после производства творога просто выбрасывают; значит, здесь затрат никаких. Затраты только на рекламу и пакетирование. Это примерно двадцать — двадцать пять процентов от продажной стоимости. Плюс транспорт.
   Нужно поговорить с кем-нибудь из мужчин. Я позвонила паре своих знакомых. В конце концов, почему бы не снабдить Москву сывороткой?
   Я встретилась с Олежеком в «Палас-отеле». Он пил кофе, курил сигару и говорил ерунду. Много денег ему не надо, говорил Олежек, вполне хватило бы миллиона.
   — На что хватило бы? — спросила я снисходительно.
   — Так, на жизнь.
   — Дом на Рублевке, «Мерседес-220», не говоря уж о «Мазерати», и часы JVC — купил все это и сразу продал.
   — Почему?
   — Деньги кончились, а жить уже привык хорошо.
   — Ну и не нужен мне дом на Рублевке.
   — Пока не нужен. А как только миллион появится, все будет по-другому.
   — Значит, нужно два миллиона. Я пожала плечами.
   — А лучше десять, — догадался Олежек.
   Для Олежека с его железными зубами десять миллионов долларов — это такая же абстрактная цифра, как для бродячей собаки — десять килограммов костей.
   Он вспомнил своего одноклассника.
   — Я видел его фотку в газете. Он член правления какой-то никельной компании. Они захватили завод на Урале, выгнали всю администрацию и поставили своих людей.
   Олежек говорил о нем с уважением. Так, как говорят про своих родственников, достигших чего-то. Так, будто в его победах есть заслуга и Олежека тоже.
   В детстве Олежек его бил. Потому что терпеть не мог очкариков. Но с тех пор, как сам заменил свой левый глаз на стеклянный, к физическим недостаткам людей стал гораздо терпимее.
   — У тебя лицо грустное, — сказал Олежек. Я рассмеялась.
   — И смех неестественный. — Я рассказала ему про ботокс.
   Не всем мужчинам можно рассказать про такое.
   Олежек, видимо, это понял, но не обиделся. Преимущество двадцатилетнего знакомства.
   — Я нашел твоего Фетишиста, — сказал он, развалившись в кресле.
   Я кивнула. Повеяло холодом.
   Показалось, что человек, убивший моего мужа, где-то здесь.
   Стало страшно.
   Пришлось сделать над собой усилие. Слова не шли с языка.
   Олежек стал глазеть по сторонам. Видимо, мое поведение не вызывало у него интереса.
   — Как будем валить? — Олежек смотрел мне прямо в глаза.
   В этой ситуации он чувствовал свое превосходство и получал от этого явное удовольствие.
   — Ну а как ты думаешь? — Олежек в самом деле задумался.
   — Можно закатать в бетон. — Я покосилась на официанта. Официант покосился на нас.
   Я попросила еще мандариновый сок.
   — Можно закопать на кладбище. По шейку. Дня на три. Ты подъедешь, посмотришь.
   Глаза Олежека не блестели от возбуждения, как это бывает у сумасшедших. Он говорил спокойно, по-деловому, как моя Галя про салаты.
   — Или вот еще неплохо: взять твой ботокс — и под кадык.
   Мне это тоже показалось неплохо.
   — Можно просто застрелить, конечно. Тогда я дам тебе фотографию.
   Фотографию мертвого Фетишиста я бы вставила в семейный альбом. Там еще много пустых страниц. А может быть, даже носила бы с собой.
   — Можно повесить, утопить, задушить. Мысленно Олежек загибал пальцы.
   От такого огромного количества вариантов мне становилось легче. Как будто сознание того, что из десятка возможных преступлений я выберу всего одно, делало это преступление в моих глазах менее значительным.
   — Можно скинуть с крыши, удушить выхлопными газами…
   Олежек явно импровизировал. Я хотела тоже что-нибудь придумать, но не получалось.
   — Ну, выбирай. И назначай время.
   Я задумалась.
   Попробовала представить ситуацию со стороны.
   Я всегда так делала, когда реальность не устраивала меня.