Страница:
В три часа ночи нас разбудила интенсивная оружейная стрельба.
Командир бригады быстро определил:
– Наступают на высоту 670.
Он хотел вызвать четвертый батальон, который оборонял эту высоту, но связи не было. Тотчас же по тревоге поднялись остальные батальоны, на участке которых пока еще было тихо: Все готовились к бою.
А через полчаса на командный пункт, пошатываясь, прибежал офицер из четвертого батальона. Он едва держался на ногах, голова его была разбита, из левого бока текла кровь. Теряя сознание, он рассказал, что ночью на высоту ворвалось более батальона пехотинцев.
Вооруженные ножами и ручными гранатами, они бесшумно убрали дозорных и бросились в окопы. Командир батальона убит, штаб батальона почти полностью погиб.
Для восстановления положения командир бригады Пандо вызвал из резерва первый батальон и приказал ему захватить высоту. Пока выяснялась обстановка, стрельба докатилась до нашего штаба. Кругом ухали разрывы, пули визжали уже над головой. Это в бой вступил охранный взвод бригады. Трудно было понять, что происходит кругом, кто куда стреляет, где наши, а где марокканцы. Я посоветовал командиру бригады до выяснения обстановки вызвать пулеметную роту для охраны штаба.
Командир роты смог выделить лишь один взвод из трех станковых пулеметов. Остальные уже ввязались в бой, и вытянуть их оттуда не представлялось возможным.
Как только стало светать, в воздухе над нашими окопами появились самолеты противника. Две группы по девять бомбардировщиков заходили на цель. Едва они отбомбились, как заговорили сразу шесть батарей противника. Мы с Пандо хотели было перейти на наблюдательный пункт, который подготовили северо-западнее высоты 640, но, напуганные мощным огнем мятежников, офицер и телефонисты сбежали оттуда. Пришлось оставаться на старом КП. Обстановка сложилась чрезвычайно тяжелая. Командир бригады обо всем доложил Листеру, и тот ввел в бой 1-ю резервную бригаду.
Мы повеселели. Пандо решил перенести командный пункт из оврага на северную окраину Брунете, а наблюдательный пункт оборудовать на колокольне уцелевшей церкви.
Едва мы вышли из оврага, как увидели отступающих солдат второго и третьего батальонов. Они покидали высоты 640 и 620. Нам пришлось остаться в боевых порядках третьего батальона. Командира батальона найти не удалось. Очевидно, он был убит. Пандо остановил отступающих бойцов. Они заняли окопы и приготовились к бою.
Храбро сражался первый батальон. В рукопашной схватке штыками и гранатами бойцы уничтожили почти половину марокканской части, наступавшей против них.
Высоты 620 и 640 наши войска вынуждены были оставить, но дальнейшее наступление мятежников было задержано.
На новый командный пункт мы с Пандо пришли во второй половине дня.
Мы не сомневались, что сегодняшняя атака мятежников – только первая попытка, репетиция перед основным штурмом. Я связался с Листером по телефону и рассказал ему о том, что здесь произошло. Он прервал меня:
– Сейчас сам приеду. Ждите.
И вскоре сердитый, необычно серьезный он вошел в штаб. Внимательно выслушал командира бригады, задумался.
– Годовщину, бандиты, празднуют, – проговорил он.
– Какую годовщину? – ничего не понимая, переспросил командир бригады.
– Сегодня 18 июля 1937 года. Ровно год, как мятежники подняли восстание.
Он сказал, что этой ночью на всех участках фронта войска Франко перешли в наступление.
Особо сильные бои шли в районе высоты Льянос против 100-й бригады. Атака там была отбита, лишь после того как на выручку пришли бойцы 35-й дивизии Вальтера.
Для войск 11-й дивизии сложилась очень трудная обстановка, так как противник держал теперь в своих руках все господствующие высоты.
С 18 июля авиация мятежников имела господство в воздухе. Бомбардировщики непрерывно бомбили наши позиции. А когда уходили за новым запасом, – над окопами появлялись истребители. Стервятники гонялись за каждым человеком, за каждой повозкой и машиной.
Подвозить воду, боеприпасы, продовольствие мы могли только ночью, да и то не было гарантии, что все доставят в срок. Фашисты и ночью не давали покоя. Они сбрасывали бомбы на рощи, сады, наперед зная, что там должны прятаться республиканские подразделения. Люди не выходили из боя ни днем, ни ночью.
Кое-где уже стали поговаривать об отходе. А командир 100-й бригады в самое трудное время уехал на четыре дня в Мадрид. Там он убеждал своих руководителей-анархистов отозвать бригаду с занимаемого участка.
И трудно сказать, чем бы все это кончилось, если бы не случай. Возвращаясь из Мадрида в бригаду, командир и комиссар были убиты осколками разорвавшегося поблизости снаряда. На их место назначили лучшего командира батальона, а комиссара прислали из 5-го коммунистического полка.
23 июля я узнал от Малино, что 11-ю пехотную дивизию должна заменить 14-я. Нашим бойцам, находившимся в последнее время в беспрерывных боях, решили дать небольшую передышку.
Узнав это, Листер расстроился. Он хорошо знал 14-ю дивизию, состоявшую почти целиком из анархистов, и не верил в ее боеспособность.
– Передадим участок, который завоевали кровью, а они сдадут его и разбегутся.
Но изменить он ничего не мог. Это был приказ командующего Центральным фронтом. Но пока это еще произойдет, держать оборону предстояло нам.
И сколько бы ни напрягали силы мятежники, своей цели они не добились. Им не удалось окружить и уничтожить республиканцев, находившихся в огненном «мешке».
Наши разведчики, ходившие в тыл к противнику, принесли важные вести: южнее высот 670, 640 и 620 идет большое сосредоточение войск противника. А 4-я и 5-я наваррские бригады переброшены в направлении Брунете. Они должны столкнуть республиканцев с восточного берега реки Гвадаррамы, занять Брунете и ликвидировать угрозу своему тылу.
Такие маневры не на шутку встревожили нас. Все бригады первого эшелона получили приказ приготовиться к бою. Каждому бойцу выдали дополнительно по двести патронов и по четыре гранаты. Артиллерийский дивизион получил два боевых комплекта снарядов. 9-я бригада, которая в это время находилась во втором эшелоне, поднялась по тревоге. О смене дивизии теперь не могло быть и речи.
Утром 24 июля франкисты начали свое наступление. На наши позиции обрушился шквал огня. Казалось, что земля расколется. И вот после такой «прелюдии» мятежники пошли в атаку. Показались танки. Они ползли медленно, словно прощупывая каждый метр, а за машинами бежала пехота.
Затаив дыхание, мы ждали, когда откроет огонь наша артиллерия и пехота. Минуты казались вечностью. Бронированные машины подошли почти к передней траншее.
«Ну, – подумал я, – сейчас перелезет через окоп, и дорога на Брунете будет открыта».
И вдруг из окопа республиканцев поднялся огромный, двухметрового роста боец. В руках он держал ручной пулемет. Смельчак перешагнул через бруствер и медленно пошел навстречу танкам.
– Он что, спятил? – крикнул я стоявшему рядом Листеру.
– Так ведь это же наш Талант, – восхищенный, ответил тот.
– Какой Талант?
– Потом расскажу, смотри, что будет.
Танки продолжали идти вперед. Кругом пулеметные очереди, и уму непостижимо, как Талант оставался невредимым. Вот он, лавируя между вражескими танками, прошел еще несколько метров вперед. Бронированные машины теперь оказались за его спиной. И в этот момент Талант бросился на землю, установил пулемет и открыл огонь. Меткими очередями он отсекал наступающую пехоту врага от их танков.
Наконец, открыла огонь наша артиллерия. Раздался резкий пронзительный выстрел. Орудие прямым попаданием заставило головной танк завертеться. Наша оборона ожила. Застрочили пулеметы, послышались ружейные выстрелы. Республиканцы, проявив выдержку, теперь меткими очередями косили вражескую пехоту. Листер на радостях бросился целовать начальника штаба, меня и других офицеров.
И все же силы были неравны. Через несколько часов республиканцам пришлось оставить свои позиции и отойти в тыл. Надо было сохранить людей и технику.
Командование мятежников обрушило страшный бомбовый удар по Брунете. Улицы превратились в кладбище домов, даже церковь, памятник архитектуры, мятежники не пощадили.
В это время нам сообщили, что левее нас должна вводиться в бой дивизия анархистов. Листер обрадовался: все-таки какая-то помощь, теперь нашей дивизии будет легче сдерживать наступление врага. Но радовался Энрике преждевременно. Дивизия анархистов не смогла выйти на исходное положение для контрудара.
Это оказалось достаточным для мятежников. Подтянув подкрепления, они к вечеру ворвались в Брунете. Только северную часть города еще удерживали бойцы интернациональной бригады генерала Вальтера, да городское кладбище контролировали подразделения 1-й бригады. Но судьба города была решена. Республиканцы могли продержаться здесь совсем недолго.
На следующий день Брунете пал.
Анархисты из 14-й дивизии, напуганные мощью мятежников, так по существу и не успев вступить в бой, стали беспорядочно удирать.
Противник, увидев, что войска отступают, возобновил наступление. Трусость анархистов поставила в очень тяжелое положение 11-ю дивизию Листера и 35-ю дивизию генерала Вальтера.
Противник хорошо воспользовался брешью, образовавшейся после бегства анархистов, и стал в нее забивать массированный клин. 100-я бригада вынуждена была отойти. Отступила и 35-я дивизия.
Листер хотел сменить наблюдательный пункт, но было поздно. Надо было выбирать одно из двух: оставаться на месте и драться до конца вместе с ротой охраны или попытаться остановить отступающие войска. Листер выбрал второе. Он бросился к солдатам. Я хотел последовать за ним, но прополз двести метров и дальше не смог двинуться. Авиация не давала возможности поднять голову. Вернулся на наблюдательный пункт, приготовил к бою оставленные два «максима» и решил: «Будь что будет. Приму последний бой здесь».
Страшно захотелось пить, а воды не было. Неотлучно следовавший за мной Альберто разыскал где-то небольшой бочонок пива, и мы, приложив губы к отверстию, принялись жадно пить.
Не успел я занять место за пулеметом, как увидел наступавших на НП марокканцев. В стороне отходили остатки 9-й бригады. Я рассчитывал, что они пойдут мимо нас и хотел их задержать, но бойцы ушли стороной. Очередью предупредил их, что здесь, на НП еще свои, но они не услышали.
В прорезь прицела поймал набегающих солдат противника и короткими очередями стал расстреливать их.
Одна очередь, вторая. А враг лезет и лезет. Все ближе и ближе. Альберто стрелял короткими и очень точными очередями. Наконец мятежники приостановились, залегли. И вдруг справа, я даже глазам своим не поверил, в атаку пошли солдаты 11-й бригады в сопровождении нескольких танков. Оторвавшаяся пехота марокканцев была полностью уничтожена.
Теперь я получил возможность разыскать Листера. Застал я его уже на новом наблюдательном пункте. Ему и нескольким офицерам удалось задержать отступающие подразделения на рубеже Вильянуэва-де-ла-Каньяда. Листер сообщил печальную весть: солдаты видели, как погиб командир 9-й бригады Пандо. Командование принял кубинец майор Альберто Санчес.
26 июля франкисты предприняли еще несколько атак, пытаясь развить свое наступление, но это им не удалось.
Вечером мы сидели у Листера и вспоминали о прошедшем бое.
– Талант жив? – спросил я Энрике. – Ты обещал рассказать о нем.
– Жив, – улыбнулся Листер.
И он рассказал об этом бесстрашном человеке.
За свою небывалую силу, бесстрашие, искренность гигант пользовался всеобщей любовью солдат. Никто его не звал по фамилии. С легкой руки какого-то весельчака парня все величали Талантом.
Бесстрашный, презирающий смерть, Талант доставлял немало хлопот командирам своей недисциплинированностью. Кончится бой, и Талант в самоволке. Установится затишье, Талант уже где-нибудь в винном погребке. Он успел побыть и рядовым, и фельдфебелем, и офицером. Каждый раз за свои грехи получал строгие взыскания. После боя его представляют к награде, повышают в чине. Проштрафится – разжалуют в рядовые.
– Двенадцать раз на моей памяти его разжаловали в рядовые, а потом опять производили в офицеры, – рассказывал Листер. – Посылали в самые опасные места, и он искупал свою вину. Просто не знаю, что с ним делать. Последний раз накануне боя встретил его сильно пьяным. Приказал остановиться.
– А ты кто такой? – набросился он на меня.
– Стоять смирно! – говорю, а Талант и бровью не ведет. Я разозлился: – Да тебя за такие дела расстрелять надо. – И приказал арестовать его. Через час, немного протрезвевшего, его привели ко мне. Узнал меня, потупил голову. Ну, дал я ему жару, обругал, а потом говорю: – Отправляйся в свою роту.
А он головой мотает:
– Никуда я отсюда не пойду.
– Это еще почему?
– Ты сказал, что меня к стенке мало поставить, ну вот и давай. Пока не расстреляешь меня, не успокоюсь.
– Все, кто был в тот момент рядом, покатились со смеху. А Талант на своем стоит. Еле его уговорили. А как он воевал в этом бою, сам видел, – закончил свой рассказ Листер. – Ну что ты с ним будешь делать?
Мне захотелось встретиться с этим человеком, поговорить, но, к сожалению, обстоятельства так сложились, что я его больше не видел. После Брунетской операции Таланта перевели в другую часть.
XV
Как-то вечером в дни затишья в нашу палатку вошел незнакомый человек. Судя по тщательно отутюженному гражданскому костюму и незагорелому лицу, появился он в здешних краях недавно.
Новичок доложил:
– Майор Черняк прибыл от Малино. Назначен в дивизию Листера.
Я познакомил его с начальником штаба, и мы пошли в палатку к Листеру. Представив Черняка командиру дивизии Листеру и комиссару Сантьяго, я сел в сторонке.
Листер внимательно и очень подробно принялся рассказывать Черняку о боевых делах, о традициях дивизии. Вспомнил о сражениях под Гвадалахарой и Брунете, где стойко держались бойцы 11-й пехотной дивизии.
Пожелав спокойной ночи Листеру и Сантьяго, мы с майором Черняком пошли ко мне в палатку.
Черняк только что приехал из Москвы, и я старался выспросить у него все новости. Проговорили до утра.
– Ну ладно, теперь я могу спать спокойно, – попрощался я наконец с Черняком.
А утром был получен приказ о выводе дивизии в тыл для организации учебы, для пополнения людьми и вооружением. Со дня на день ждал я распоряжения о передаче дел Черняку.
В первых числах августа меня вызвали в предместье Мадрида к товарищу Малино. Беседа длилась недолго.
Малино расспрашивал о подготовке 11-й пехотной дивизии, справился о здоровье Листера и о моем здоровье. А потом, улыбнувшись, спросил:
– Ну как, товарищ Павлито, не надоело тебе воевать?
– Если дело требует… – начал я.
– Ты хорошо поработал в Испании, – прервал меня Малино. – Советское правительство, учитывая заслуги перед Родиной, наградило тебя за боевые действия против сил фашизма двумя орденами Красного Знамени. Принято решение направить тебя домой. Готовься, Павлито, к отъезду.
Странно я себя чувствовал. Радость от возвращения на Родину, домой, от предстоящей встречи с семьей, друзьями. В благодарность за добрую весть я даже обнял Малино. И в то же время было как-то неудобно оставлять испанских друзей в трудную минуту. Малино понял меня:
– Ты свой долг перед Родиной выполнил честно и добросовестно.
В раздумье я вышел на улицу. В тени возле четырехэтажного дома стояла моя машина. Подошел, взялся за дверцу рукой, прикорнувший у руля Пако встрепенулся:
– Куда везти?
– Едем, Пако, в гостиницу Палас, возьмем последнюю почту, а потом – на улицу Листа в Дом партии. Надо разыскать Листера.
Дорогой, ничего не замечая вокруг, я думал о своем отъезде. А все ли я сделал для республиканской Испании? Может быть, рано покидаю эту страну? Может быть, еще нужен здесь? Конечно, сейчас армия стала не той, что была в 1936 году, когда я прибыл в Альбасете. Сейчас она организационно оформилась, вооружена современным оружием, ее командный состав имеет боевой опыт. Эта армия научилась грамотно воевать против кадровых соединений интервентов. Офицеры и генералы республиканской армии умело и со знанием дела управляют войсками.
В Доме партии Листера не было. Он уехал в штаб 5-го корпуса. Когда я добрался туда, он разговаривал с комиссаром Карлосом. Увидев меня, Листер грустно улыбнулся:
– Ну что, Павлито, скоро едешь на Родину? Только что разговаривал с Малино, он сказал, что ты должен покинуть нас и выехать в Москву. Просили, уговаривали, чтобы оставили тебя, но он не согласился. Ну что ж, расставаться так расставаться. Обязательно попрощайся с офицерами, с которыми ты плечом к плечу сражался на испанской земле.
Переночевав в Мадриде, мы с Листером приехали в дивизию. Здесь я встретил многих офицеров, с которыми вместе воевал в ноябре 1936 года на окраине Мадрида, участвовал в Теруэльской и Харамской операциях, шел против экспедиционного итальянского корпуса в Гвадалахарской битве и против войск мятежников мадридского корпуса в Брунетской операции. Среди веселых, улыбающихся лиц я не мог разыскать многих знакомых. Их могилы остались на полях боев. Не видел я среди офицеров двух командиров бригад, с которыми пришлось ночевать в одном блиндаже, есть из одного котелка. Не было среди нас Пандо, Лукача, Миши…
Тяжело прощаться с однополчанами.
Вот они стоят, молодые, возмужалые, серьезные.
Ничто так не сплачивает людей, какой бы национальности они ни были, как трудные боевые походы. Здесь они познают друг друга, проявляют свой характер, волю.
Попрощавшись с офицерами, мы снова остались вдвоем с Листером. Энрике долго стоял молча у окна, потом стремительно повернулся.
– Поедем на охоту. Проведем утреннюю и вечернюю зорьки на реке.
Время свободное у меня было, и через два часа мы уже сидели на живописном берегу Тахо.
После тяжелых, кровопролитных боев, после развалин, руин, пепла было необычно сидеть среди тишины полей, слушать убаюкивающий перекат волн. Лес был свежим и зеленым. Сено, сложенное в копны, казалось, скошено лишь утром.
На вечерней зорьке из камыша выплыл небольшой утиный выводок. Хлопунцы выстроились в шеренгу, время от времени стучат по воде неокрепшими крыльями.
Мы бродили по берегу до темноты. Потом вернулись к машинам. Наши шоферы расставили палатку, приготовили ужин. Добыча наша невелика: на четверых охотников два селезня, три бекаса и один чирок. Поужинав, решили лечь спать. Ведь через несколько часов начинался утиный лет. Все прилегли, а мне не спалось. Хотелось говорить, петь. Мне казалось, что я хожу по берегам Москвы-реки в Серебряном бору. Так и проходил всю ночь, всю утреннюю зорьку. Вернулся часам к восьми к палатке, встретил меня озабоченный Листер.
– Где ты пропадал?
– Гулял.
– А охота? Ты даже ружье забыл с собой взять.
– Не обижайся, Энрике, но мне жалко было нарушать тишину.
– Ну, ладно, – кивнул Листер.-Давай ловить рыбу.
– В реке?
– Нет, здесь неподалеку есть небольшое озерцо.
Лесное озерцо пряталось в плотных стенах камыша. Закатав до колен брюки, Листер взял в руки припасенную косу. Минут за пятнадцать он выкосил довольно широкую пролысину возле берега. Мы с капитаном Триго взялись за бредень, а ему предложили отдохнуть. Листер запротестовал:
– Хитрецы. Я скосил, а они рыбку таскать будут. Нет уж, дудки, подождите меня.
Немного передохнув, Энрике взялся за бредень. Улов оказался богатым, и уха вышла на славу. До сумерек просидели у костра, а вечером вернулись в Мадрид.
На следующее утро все было готово к отъезду. До поезда оставалось несколько часов. Горячее испанское солнце нещадно палило землю, его жгучие лучи проникали повсюду. Они раскаленными иглами пронизывали кроны деревьев, потоками врывались в окна, двери, казалось, проникали даже через крыши и стены домов. Ни один листок не шевелился в безмолвном знойном мареве, и, смирившись, видимо, со своей судьбой, природа безропотно жарилась на солнце. Стены домов отражали столько света, что было больно глазам, и я подумал, что даже слепые и те, наверное, видят их яркие очертания.
Я сидел в гостинице. Через несколько часов надо было идти на вокзал. Грустно было прощаться с друзьями, с Испанией, ставшей для меня родной и близкой, где провоевал почти год бок о бок с испанскими товарищами против фашистов.
На карниз окна сел голубь. Бедняга хотел пить. Я принялся искать какую-нибудь посудинку, чтобы напоить птицу, но, ничего не отыскав, просто плеснул воды на подоконник. Голубь жадными глотками начал пить, пританцовывая и поглядывая в мою сторону.
«Как мало нужно птице, – мелькнуло в голове. – А сколько надо человеку? Сколько труда, сил, крови, жизней надо отдать людям, чтобы человечество было счастливым, чтобы не было войн, разлучающих нас с Родиной, друзьями, женами. Ведь Мате Залка так любил свою семью, людей, Отчизну, так хотел счастья, а его убили. Да разве один только Залка сложил свою голову? Многие, очень многие не вернутся на Родину».
Последние часы в Испании.
Перед отъездом еще раз зашел к Листеру, Пока сидел у него, в комнату вбежал высокий паренек в военной форме. Черный как цыган, с ослепительной улыбкой и веселыми глазами. Всматриваясь в черты его лица, я заметил что-то знакомое, ранее виденное, но где? Парня я никогда не встречал, это я знал точно. Но у кого-то уже были такие же глаза, улыбка-Паренек едва успел закрыть за собой дверь, как сразу бросился в объятия Листера. Они долго обнимались, хлопали друг друга по спинам, пожимали друг другу руки, и со стороны казалось, что встретились отец с сыном. Но у Листера не было детей.
– Павлито, – сияющее лицо Листера обернулось в мою сторону. – Это сын нашей Пасионарии, – кивнул Листер на пришельца, – капрал Рубен Руис Ибаррури.
Так вот почему этот юноша показался мне знакомым! Он был очень похож на свою мать. Мы крепко пожали друг другу руки. Веселый и общительный, он без умолку говорил. Его юношеский задор захватил и меня и Листера. Хотелось так же смеяться, так же размахивать руками и так же убежденно рассказывать, как это делал Рубен.
Ординарец принес вино, бутерброды, лимонад, апельсины, и Листер пригласил нас выпить по рюмке. За мой отъезд, как он выразился, и за нашу встречу.
Я сказал Рубену, что восхищен его боевыми делами: в семнадцать лет быть капралом и иметь богатый опыт борьбы и командования – не каждому дается. Он смутился только на минуту и с той же непринужденностью, которая проскальзывала в любом его действии, ответил:
– Вы сказали о моей молодости. Очевидно, вы считаете, что мне еще рано воевать? Как мог я не быть среди бойцов за свободу? Моя кровь, моя жизнь принадлежат моему народу, моей Испании.
Его голос дрожал, лицо стало строгим и суровым.
В наступившей тишине раздался спокойный голос Листера:
– Не удивляйся, Павлито, уже в тринадцать лет, когда Рубен с матерью приехал в Мадрид, он продавал подпольную партийную газету на улицах города и в рабочих кварталах, обманывая полицию, охотившуюся за газетой.
Он мельком взглянул на Рубена.
– С детских лет, – продолжал Листер, – он участвовал в демонстрациях. Вместе со старшими товарищами на могиле рабочих, павших от рук полиции, он клялся мстить душителям свободы. И вот ты видишь перед собой сержанта Ибаррури, сознательного борца за республику.
Он снова взглянул на Рубена.
– Выше голову, мой мальчик! – и хлопнул его по плечу. – Не стесняйся, старина. Побольше бы таких орлов, лак ты, как наш Павлито, и коричневая чума задохнется в бессильной злобе. Вы знаете, ребята, что делает скорпион, когда чувствует опасность? Он убивает себя своим же ядом. Так будет и с коричневой чумой, если все народы и их правительства встанут на ее пути. Но для этого нужны хорошие, боевые парни, много таких парней, как вы, друзья.
Он на минуту замолк и подошел к моему стулу.
– Вот почему, Павлито, мне искренне жаль расставаться с тобой, – в его словах была теплота и грусть, которые до глубины души тронули меня. – За несколько месяцев, что ты был у нас, мы здорово полюбили русских, камарада…
– Как? – удивился Рубен. – Вы уезжаете?… В такое время… – Его сердитый взгляд останавливался то на мне, то на Листере. – Да ведь это…
– Нет, это не то, о чем ты подумал, мой мальчик, – перебил его Листер. – Это приказ командования.
– Приказ… – медленно произнес Рубен. – Простите, Павлито! – Ваш Суворов, – Рубен тронул меня за руку, – правильно сказал: «Не научившись повиноваться – не научишься повелевать». Это я запомнил еще с того времени, когда был у вас, в Союзе. На всю жизнь!… Я вам желаю всего хорошего.
– Благодарю вас.
Листер и Рубен провожали меня до вестибюля.
– Вам надо учиться, Рубен, – сказал я ему на прощанье, – обязательно учиться. Получив военные знания, вы станете сильнее во сто крат. – Мы крепко пожали друг Другу руки. – Надеюсь встретить вас прославленным командиром, Рубен.
Здесь мне придется забежать вперед на несколько лет, чтобы рассказать о других встречах с Рубеном.
В 1940 году по долгу службы мне пришлось побывать в училище имени Верховного Совета РСФСР, которое я окончил в 1932 году. Захожу в Комнату славы. На стенде первых выпускников училища увидел себя. Мы были сфотографированы в 1930 году вместе с командиром и начальником училища на фоне кремлевской стены. Потом зашел в один из классов, где курсанты изучали станковый пулемет «максим».
Командир бригады быстро определил:
– Наступают на высоту 670.
Он хотел вызвать четвертый батальон, который оборонял эту высоту, но связи не было. Тотчас же по тревоге поднялись остальные батальоны, на участке которых пока еще было тихо: Все готовились к бою.
А через полчаса на командный пункт, пошатываясь, прибежал офицер из четвертого батальона. Он едва держался на ногах, голова его была разбита, из левого бока текла кровь. Теряя сознание, он рассказал, что ночью на высоту ворвалось более батальона пехотинцев.
Вооруженные ножами и ручными гранатами, они бесшумно убрали дозорных и бросились в окопы. Командир батальона убит, штаб батальона почти полностью погиб.
Для восстановления положения командир бригады Пандо вызвал из резерва первый батальон и приказал ему захватить высоту. Пока выяснялась обстановка, стрельба докатилась до нашего штаба. Кругом ухали разрывы, пули визжали уже над головой. Это в бой вступил охранный взвод бригады. Трудно было понять, что происходит кругом, кто куда стреляет, где наши, а где марокканцы. Я посоветовал командиру бригады до выяснения обстановки вызвать пулеметную роту для охраны штаба.
Командир роты смог выделить лишь один взвод из трех станковых пулеметов. Остальные уже ввязались в бой, и вытянуть их оттуда не представлялось возможным.
Как только стало светать, в воздухе над нашими окопами появились самолеты противника. Две группы по девять бомбардировщиков заходили на цель. Едва они отбомбились, как заговорили сразу шесть батарей противника. Мы с Пандо хотели было перейти на наблюдательный пункт, который подготовили северо-западнее высоты 640, но, напуганные мощным огнем мятежников, офицер и телефонисты сбежали оттуда. Пришлось оставаться на старом КП. Обстановка сложилась чрезвычайно тяжелая. Командир бригады обо всем доложил Листеру, и тот ввел в бой 1-ю резервную бригаду.
Мы повеселели. Пандо решил перенести командный пункт из оврага на северную окраину Брунете, а наблюдательный пункт оборудовать на колокольне уцелевшей церкви.
Едва мы вышли из оврага, как увидели отступающих солдат второго и третьего батальонов. Они покидали высоты 640 и 620. Нам пришлось остаться в боевых порядках третьего батальона. Командира батальона найти не удалось. Очевидно, он был убит. Пандо остановил отступающих бойцов. Они заняли окопы и приготовились к бою.
Храбро сражался первый батальон. В рукопашной схватке штыками и гранатами бойцы уничтожили почти половину марокканской части, наступавшей против них.
Высоты 620 и 640 наши войска вынуждены были оставить, но дальнейшее наступление мятежников было задержано.
На новый командный пункт мы с Пандо пришли во второй половине дня.
Мы не сомневались, что сегодняшняя атака мятежников – только первая попытка, репетиция перед основным штурмом. Я связался с Листером по телефону и рассказал ему о том, что здесь произошло. Он прервал меня:
– Сейчас сам приеду. Ждите.
И вскоре сердитый, необычно серьезный он вошел в штаб. Внимательно выслушал командира бригады, задумался.
– Годовщину, бандиты, празднуют, – проговорил он.
– Какую годовщину? – ничего не понимая, переспросил командир бригады.
– Сегодня 18 июля 1937 года. Ровно год, как мятежники подняли восстание.
Он сказал, что этой ночью на всех участках фронта войска Франко перешли в наступление.
Особо сильные бои шли в районе высоты Льянос против 100-й бригады. Атака там была отбита, лишь после того как на выручку пришли бойцы 35-й дивизии Вальтера.
Для войск 11-й дивизии сложилась очень трудная обстановка, так как противник держал теперь в своих руках все господствующие высоты.
С 18 июля авиация мятежников имела господство в воздухе. Бомбардировщики непрерывно бомбили наши позиции. А когда уходили за новым запасом, – над окопами появлялись истребители. Стервятники гонялись за каждым человеком, за каждой повозкой и машиной.
Подвозить воду, боеприпасы, продовольствие мы могли только ночью, да и то не было гарантии, что все доставят в срок. Фашисты и ночью не давали покоя. Они сбрасывали бомбы на рощи, сады, наперед зная, что там должны прятаться республиканские подразделения. Люди не выходили из боя ни днем, ни ночью.
Кое-где уже стали поговаривать об отходе. А командир 100-й бригады в самое трудное время уехал на четыре дня в Мадрид. Там он убеждал своих руководителей-анархистов отозвать бригаду с занимаемого участка.
И трудно сказать, чем бы все это кончилось, если бы не случай. Возвращаясь из Мадрида в бригаду, командир и комиссар были убиты осколками разорвавшегося поблизости снаряда. На их место назначили лучшего командира батальона, а комиссара прислали из 5-го коммунистического полка.
23 июля я узнал от Малино, что 11-ю пехотную дивизию должна заменить 14-я. Нашим бойцам, находившимся в последнее время в беспрерывных боях, решили дать небольшую передышку.
Узнав это, Листер расстроился. Он хорошо знал 14-ю дивизию, состоявшую почти целиком из анархистов, и не верил в ее боеспособность.
– Передадим участок, который завоевали кровью, а они сдадут его и разбегутся.
Но изменить он ничего не мог. Это был приказ командующего Центральным фронтом. Но пока это еще произойдет, держать оборону предстояло нам.
И сколько бы ни напрягали силы мятежники, своей цели они не добились. Им не удалось окружить и уничтожить республиканцев, находившихся в огненном «мешке».
Наши разведчики, ходившие в тыл к противнику, принесли важные вести: южнее высот 670, 640 и 620 идет большое сосредоточение войск противника. А 4-я и 5-я наваррские бригады переброшены в направлении Брунете. Они должны столкнуть республиканцев с восточного берега реки Гвадаррамы, занять Брунете и ликвидировать угрозу своему тылу.
Такие маневры не на шутку встревожили нас. Все бригады первого эшелона получили приказ приготовиться к бою. Каждому бойцу выдали дополнительно по двести патронов и по четыре гранаты. Артиллерийский дивизион получил два боевых комплекта снарядов. 9-я бригада, которая в это время находилась во втором эшелоне, поднялась по тревоге. О смене дивизии теперь не могло быть и речи.
Утром 24 июля франкисты начали свое наступление. На наши позиции обрушился шквал огня. Казалось, что земля расколется. И вот после такой «прелюдии» мятежники пошли в атаку. Показались танки. Они ползли медленно, словно прощупывая каждый метр, а за машинами бежала пехота.
Затаив дыхание, мы ждали, когда откроет огонь наша артиллерия и пехота. Минуты казались вечностью. Бронированные машины подошли почти к передней траншее.
«Ну, – подумал я, – сейчас перелезет через окоп, и дорога на Брунете будет открыта».
И вдруг из окопа республиканцев поднялся огромный, двухметрового роста боец. В руках он держал ручной пулемет. Смельчак перешагнул через бруствер и медленно пошел навстречу танкам.
– Он что, спятил? – крикнул я стоявшему рядом Листеру.
– Так ведь это же наш Талант, – восхищенный, ответил тот.
– Какой Талант?
– Потом расскажу, смотри, что будет.
Танки продолжали идти вперед. Кругом пулеметные очереди, и уму непостижимо, как Талант оставался невредимым. Вот он, лавируя между вражескими танками, прошел еще несколько метров вперед. Бронированные машины теперь оказались за его спиной. И в этот момент Талант бросился на землю, установил пулемет и открыл огонь. Меткими очередями он отсекал наступающую пехоту врага от их танков.
Наконец, открыла огонь наша артиллерия. Раздался резкий пронзительный выстрел. Орудие прямым попаданием заставило головной танк завертеться. Наша оборона ожила. Застрочили пулеметы, послышались ружейные выстрелы. Республиканцы, проявив выдержку, теперь меткими очередями косили вражескую пехоту. Листер на радостях бросился целовать начальника штаба, меня и других офицеров.
И все же силы были неравны. Через несколько часов республиканцам пришлось оставить свои позиции и отойти в тыл. Надо было сохранить людей и технику.
Командование мятежников обрушило страшный бомбовый удар по Брунете. Улицы превратились в кладбище домов, даже церковь, памятник архитектуры, мятежники не пощадили.
В это время нам сообщили, что левее нас должна вводиться в бой дивизия анархистов. Листер обрадовался: все-таки какая-то помощь, теперь нашей дивизии будет легче сдерживать наступление врага. Но радовался Энрике преждевременно. Дивизия анархистов не смогла выйти на исходное положение для контрудара.
Это оказалось достаточным для мятежников. Подтянув подкрепления, они к вечеру ворвались в Брунете. Только северную часть города еще удерживали бойцы интернациональной бригады генерала Вальтера, да городское кладбище контролировали подразделения 1-й бригады. Но судьба города была решена. Республиканцы могли продержаться здесь совсем недолго.
На следующий день Брунете пал.
Анархисты из 14-й дивизии, напуганные мощью мятежников, так по существу и не успев вступить в бой, стали беспорядочно удирать.
Противник, увидев, что войска отступают, возобновил наступление. Трусость анархистов поставила в очень тяжелое положение 11-ю дивизию Листера и 35-ю дивизию генерала Вальтера.
Противник хорошо воспользовался брешью, образовавшейся после бегства анархистов, и стал в нее забивать массированный клин. 100-я бригада вынуждена была отойти. Отступила и 35-я дивизия.
Листер хотел сменить наблюдательный пункт, но было поздно. Надо было выбирать одно из двух: оставаться на месте и драться до конца вместе с ротой охраны или попытаться остановить отступающие войска. Листер выбрал второе. Он бросился к солдатам. Я хотел последовать за ним, но прополз двести метров и дальше не смог двинуться. Авиация не давала возможности поднять голову. Вернулся на наблюдательный пункт, приготовил к бою оставленные два «максима» и решил: «Будь что будет. Приму последний бой здесь».
Страшно захотелось пить, а воды не было. Неотлучно следовавший за мной Альберто разыскал где-то небольшой бочонок пива, и мы, приложив губы к отверстию, принялись жадно пить.
Не успел я занять место за пулеметом, как увидел наступавших на НП марокканцев. В стороне отходили остатки 9-й бригады. Я рассчитывал, что они пойдут мимо нас и хотел их задержать, но бойцы ушли стороной. Очередью предупредил их, что здесь, на НП еще свои, но они не услышали.
В прорезь прицела поймал набегающих солдат противника и короткими очередями стал расстреливать их.
Одна очередь, вторая. А враг лезет и лезет. Все ближе и ближе. Альберто стрелял короткими и очень точными очередями. Наконец мятежники приостановились, залегли. И вдруг справа, я даже глазам своим не поверил, в атаку пошли солдаты 11-й бригады в сопровождении нескольких танков. Оторвавшаяся пехота марокканцев была полностью уничтожена.
Теперь я получил возможность разыскать Листера. Застал я его уже на новом наблюдательном пункте. Ему и нескольким офицерам удалось задержать отступающие подразделения на рубеже Вильянуэва-де-ла-Каньяда. Листер сообщил печальную весть: солдаты видели, как погиб командир 9-й бригады Пандо. Командование принял кубинец майор Альберто Санчес.
26 июля франкисты предприняли еще несколько атак, пытаясь развить свое наступление, но это им не удалось.
Вечером мы сидели у Листера и вспоминали о прошедшем бое.
– Талант жив? – спросил я Энрике. – Ты обещал рассказать о нем.
– Жив, – улыбнулся Листер.
И он рассказал об этом бесстрашном человеке.
За свою небывалую силу, бесстрашие, искренность гигант пользовался всеобщей любовью солдат. Никто его не звал по фамилии. С легкой руки какого-то весельчака парня все величали Талантом.
Бесстрашный, презирающий смерть, Талант доставлял немало хлопот командирам своей недисциплинированностью. Кончится бой, и Талант в самоволке. Установится затишье, Талант уже где-нибудь в винном погребке. Он успел побыть и рядовым, и фельдфебелем, и офицером. Каждый раз за свои грехи получал строгие взыскания. После боя его представляют к награде, повышают в чине. Проштрафится – разжалуют в рядовые.
– Двенадцать раз на моей памяти его разжаловали в рядовые, а потом опять производили в офицеры, – рассказывал Листер. – Посылали в самые опасные места, и он искупал свою вину. Просто не знаю, что с ним делать. Последний раз накануне боя встретил его сильно пьяным. Приказал остановиться.
– А ты кто такой? – набросился он на меня.
– Стоять смирно! – говорю, а Талант и бровью не ведет. Я разозлился: – Да тебя за такие дела расстрелять надо. – И приказал арестовать его. Через час, немного протрезвевшего, его привели ко мне. Узнал меня, потупил голову. Ну, дал я ему жару, обругал, а потом говорю: – Отправляйся в свою роту.
А он головой мотает:
– Никуда я отсюда не пойду.
– Это еще почему?
– Ты сказал, что меня к стенке мало поставить, ну вот и давай. Пока не расстреляешь меня, не успокоюсь.
– Все, кто был в тот момент рядом, покатились со смеху. А Талант на своем стоит. Еле его уговорили. А как он воевал в этом бою, сам видел, – закончил свой рассказ Листер. – Ну что ты с ним будешь делать?
Мне захотелось встретиться с этим человеком, поговорить, но, к сожалению, обстоятельства так сложились, что я его больше не видел. После Брунетской операции Таланта перевели в другую часть.
XV
Майор Черняк в Мадриде. Рыбалка. Четыре встречи с Рубеном Руисом Ибаррури
Как-то вечером в дни затишья в нашу палатку вошел незнакомый человек. Судя по тщательно отутюженному гражданскому костюму и незагорелому лицу, появился он в здешних краях недавно.
Новичок доложил:
– Майор Черняк прибыл от Малино. Назначен в дивизию Листера.
Я познакомил его с начальником штаба, и мы пошли в палатку к Листеру. Представив Черняка командиру дивизии Листеру и комиссару Сантьяго, я сел в сторонке.
Листер внимательно и очень подробно принялся рассказывать Черняку о боевых делах, о традициях дивизии. Вспомнил о сражениях под Гвадалахарой и Брунете, где стойко держались бойцы 11-й пехотной дивизии.
Пожелав спокойной ночи Листеру и Сантьяго, мы с майором Черняком пошли ко мне в палатку.
Черняк только что приехал из Москвы, и я старался выспросить у него все новости. Проговорили до утра.
– Ну ладно, теперь я могу спать спокойно, – попрощался я наконец с Черняком.
А утром был получен приказ о выводе дивизии в тыл для организации учебы, для пополнения людьми и вооружением. Со дня на день ждал я распоряжения о передаче дел Черняку.
В первых числах августа меня вызвали в предместье Мадрида к товарищу Малино. Беседа длилась недолго.
Малино расспрашивал о подготовке 11-й пехотной дивизии, справился о здоровье Листера и о моем здоровье. А потом, улыбнувшись, спросил:
– Ну как, товарищ Павлито, не надоело тебе воевать?
– Если дело требует… – начал я.
– Ты хорошо поработал в Испании, – прервал меня Малино. – Советское правительство, учитывая заслуги перед Родиной, наградило тебя за боевые действия против сил фашизма двумя орденами Красного Знамени. Принято решение направить тебя домой. Готовься, Павлито, к отъезду.
Странно я себя чувствовал. Радость от возвращения на Родину, домой, от предстоящей встречи с семьей, друзьями. В благодарность за добрую весть я даже обнял Малино. И в то же время было как-то неудобно оставлять испанских друзей в трудную минуту. Малино понял меня:
– Ты свой долг перед Родиной выполнил честно и добросовестно.
В раздумье я вышел на улицу. В тени возле четырехэтажного дома стояла моя машина. Подошел, взялся за дверцу рукой, прикорнувший у руля Пако встрепенулся:
– Куда везти?
– Едем, Пако, в гостиницу Палас, возьмем последнюю почту, а потом – на улицу Листа в Дом партии. Надо разыскать Листера.
Дорогой, ничего не замечая вокруг, я думал о своем отъезде. А все ли я сделал для республиканской Испании? Может быть, рано покидаю эту страну? Может быть, еще нужен здесь? Конечно, сейчас армия стала не той, что была в 1936 году, когда я прибыл в Альбасете. Сейчас она организационно оформилась, вооружена современным оружием, ее командный состав имеет боевой опыт. Эта армия научилась грамотно воевать против кадровых соединений интервентов. Офицеры и генералы республиканской армии умело и со знанием дела управляют войсками.
В Доме партии Листера не было. Он уехал в штаб 5-го корпуса. Когда я добрался туда, он разговаривал с комиссаром Карлосом. Увидев меня, Листер грустно улыбнулся:
– Ну что, Павлито, скоро едешь на Родину? Только что разговаривал с Малино, он сказал, что ты должен покинуть нас и выехать в Москву. Просили, уговаривали, чтобы оставили тебя, но он не согласился. Ну что ж, расставаться так расставаться. Обязательно попрощайся с офицерами, с которыми ты плечом к плечу сражался на испанской земле.
Переночевав в Мадриде, мы с Листером приехали в дивизию. Здесь я встретил многих офицеров, с которыми вместе воевал в ноябре 1936 года на окраине Мадрида, участвовал в Теруэльской и Харамской операциях, шел против экспедиционного итальянского корпуса в Гвадалахарской битве и против войск мятежников мадридского корпуса в Брунетской операции. Среди веселых, улыбающихся лиц я не мог разыскать многих знакомых. Их могилы остались на полях боев. Не видел я среди офицеров двух командиров бригад, с которыми пришлось ночевать в одном блиндаже, есть из одного котелка. Не было среди нас Пандо, Лукача, Миши…
Тяжело прощаться с однополчанами.
Вот они стоят, молодые, возмужалые, серьезные.
Ничто так не сплачивает людей, какой бы национальности они ни были, как трудные боевые походы. Здесь они познают друг друга, проявляют свой характер, волю.
Попрощавшись с офицерами, мы снова остались вдвоем с Листером. Энрике долго стоял молча у окна, потом стремительно повернулся.
– Поедем на охоту. Проведем утреннюю и вечернюю зорьки на реке.
Время свободное у меня было, и через два часа мы уже сидели на живописном берегу Тахо.
После тяжелых, кровопролитных боев, после развалин, руин, пепла было необычно сидеть среди тишины полей, слушать убаюкивающий перекат волн. Лес был свежим и зеленым. Сено, сложенное в копны, казалось, скошено лишь утром.
На вечерней зорьке из камыша выплыл небольшой утиный выводок. Хлопунцы выстроились в шеренгу, время от времени стучат по воде неокрепшими крыльями.
Мы бродили по берегу до темноты. Потом вернулись к машинам. Наши шоферы расставили палатку, приготовили ужин. Добыча наша невелика: на четверых охотников два селезня, три бекаса и один чирок. Поужинав, решили лечь спать. Ведь через несколько часов начинался утиный лет. Все прилегли, а мне не спалось. Хотелось говорить, петь. Мне казалось, что я хожу по берегам Москвы-реки в Серебряном бору. Так и проходил всю ночь, всю утреннюю зорьку. Вернулся часам к восьми к палатке, встретил меня озабоченный Листер.
– Где ты пропадал?
– Гулял.
– А охота? Ты даже ружье забыл с собой взять.
– Не обижайся, Энрике, но мне жалко было нарушать тишину.
– Ну, ладно, – кивнул Листер.-Давай ловить рыбу.
– В реке?
– Нет, здесь неподалеку есть небольшое озерцо.
Лесное озерцо пряталось в плотных стенах камыша. Закатав до колен брюки, Листер взял в руки припасенную косу. Минут за пятнадцать он выкосил довольно широкую пролысину возле берега. Мы с капитаном Триго взялись за бредень, а ему предложили отдохнуть. Листер запротестовал:
– Хитрецы. Я скосил, а они рыбку таскать будут. Нет уж, дудки, подождите меня.
Немного передохнув, Энрике взялся за бредень. Улов оказался богатым, и уха вышла на славу. До сумерек просидели у костра, а вечером вернулись в Мадрид.
На следующее утро все было готово к отъезду. До поезда оставалось несколько часов. Горячее испанское солнце нещадно палило землю, его жгучие лучи проникали повсюду. Они раскаленными иглами пронизывали кроны деревьев, потоками врывались в окна, двери, казалось, проникали даже через крыши и стены домов. Ни один листок не шевелился в безмолвном знойном мареве, и, смирившись, видимо, со своей судьбой, природа безропотно жарилась на солнце. Стены домов отражали столько света, что было больно глазам, и я подумал, что даже слепые и те, наверное, видят их яркие очертания.
Я сидел в гостинице. Через несколько часов надо было идти на вокзал. Грустно было прощаться с друзьями, с Испанией, ставшей для меня родной и близкой, где провоевал почти год бок о бок с испанскими товарищами против фашистов.
На карниз окна сел голубь. Бедняга хотел пить. Я принялся искать какую-нибудь посудинку, чтобы напоить птицу, но, ничего не отыскав, просто плеснул воды на подоконник. Голубь жадными глотками начал пить, пританцовывая и поглядывая в мою сторону.
«Как мало нужно птице, – мелькнуло в голове. – А сколько надо человеку? Сколько труда, сил, крови, жизней надо отдать людям, чтобы человечество было счастливым, чтобы не было войн, разлучающих нас с Родиной, друзьями, женами. Ведь Мате Залка так любил свою семью, людей, Отчизну, так хотел счастья, а его убили. Да разве один только Залка сложил свою голову? Многие, очень многие не вернутся на Родину».
Последние часы в Испании.
Перед отъездом еще раз зашел к Листеру, Пока сидел у него, в комнату вбежал высокий паренек в военной форме. Черный как цыган, с ослепительной улыбкой и веселыми глазами. Всматриваясь в черты его лица, я заметил что-то знакомое, ранее виденное, но где? Парня я никогда не встречал, это я знал точно. Но у кого-то уже были такие же глаза, улыбка-Паренек едва успел закрыть за собой дверь, как сразу бросился в объятия Листера. Они долго обнимались, хлопали друг друга по спинам, пожимали друг другу руки, и со стороны казалось, что встретились отец с сыном. Но у Листера не было детей.
– Павлито, – сияющее лицо Листера обернулось в мою сторону. – Это сын нашей Пасионарии, – кивнул Листер на пришельца, – капрал Рубен Руис Ибаррури.
Так вот почему этот юноша показался мне знакомым! Он был очень похож на свою мать. Мы крепко пожали друг другу руки. Веселый и общительный, он без умолку говорил. Его юношеский задор захватил и меня и Листера. Хотелось так же смеяться, так же размахивать руками и так же убежденно рассказывать, как это делал Рубен.
Ординарец принес вино, бутерброды, лимонад, апельсины, и Листер пригласил нас выпить по рюмке. За мой отъезд, как он выразился, и за нашу встречу.
Я сказал Рубену, что восхищен его боевыми делами: в семнадцать лет быть капралом и иметь богатый опыт борьбы и командования – не каждому дается. Он смутился только на минуту и с той же непринужденностью, которая проскальзывала в любом его действии, ответил:
– Вы сказали о моей молодости. Очевидно, вы считаете, что мне еще рано воевать? Как мог я не быть среди бойцов за свободу? Моя кровь, моя жизнь принадлежат моему народу, моей Испании.
Его голос дрожал, лицо стало строгим и суровым.
В наступившей тишине раздался спокойный голос Листера:
– Не удивляйся, Павлито, уже в тринадцать лет, когда Рубен с матерью приехал в Мадрид, он продавал подпольную партийную газету на улицах города и в рабочих кварталах, обманывая полицию, охотившуюся за газетой.
Он мельком взглянул на Рубена.
– С детских лет, – продолжал Листер, – он участвовал в демонстрациях. Вместе со старшими товарищами на могиле рабочих, павших от рук полиции, он клялся мстить душителям свободы. И вот ты видишь перед собой сержанта Ибаррури, сознательного борца за республику.
Он снова взглянул на Рубена.
– Выше голову, мой мальчик! – и хлопнул его по плечу. – Не стесняйся, старина. Побольше бы таких орлов, лак ты, как наш Павлито, и коричневая чума задохнется в бессильной злобе. Вы знаете, ребята, что делает скорпион, когда чувствует опасность? Он убивает себя своим же ядом. Так будет и с коричневой чумой, если все народы и их правительства встанут на ее пути. Но для этого нужны хорошие, боевые парни, много таких парней, как вы, друзья.
Он на минуту замолк и подошел к моему стулу.
– Вот почему, Павлито, мне искренне жаль расставаться с тобой, – в его словах была теплота и грусть, которые до глубины души тронули меня. – За несколько месяцев, что ты был у нас, мы здорово полюбили русских, камарада…
– Как? – удивился Рубен. – Вы уезжаете?… В такое время… – Его сердитый взгляд останавливался то на мне, то на Листере. – Да ведь это…
– Нет, это не то, о чем ты подумал, мой мальчик, – перебил его Листер. – Это приказ командования.
– Приказ… – медленно произнес Рубен. – Простите, Павлито! – Ваш Суворов, – Рубен тронул меня за руку, – правильно сказал: «Не научившись повиноваться – не научишься повелевать». Это я запомнил еще с того времени, когда был у вас, в Союзе. На всю жизнь!… Я вам желаю всего хорошего.
– Благодарю вас.
Листер и Рубен провожали меня до вестибюля.
– Вам надо учиться, Рубен, – сказал я ему на прощанье, – обязательно учиться. Получив военные знания, вы станете сильнее во сто крат. – Мы крепко пожали друг Другу руки. – Надеюсь встретить вас прославленным командиром, Рубен.
Здесь мне придется забежать вперед на несколько лет, чтобы рассказать о других встречах с Рубеном.
В 1940 году по долгу службы мне пришлось побывать в училище имени Верховного Совета РСФСР, которое я окончил в 1932 году. Захожу в Комнату славы. На стенде первых выпускников училища увидел себя. Мы были сфотографированы в 1930 году вместе с командиром и начальником училища на фоне кремлевской стены. Потом зашел в один из классов, где курсанты изучали станковый пулемет «максим».