Страница:
– Я вовсе не смеялся! – поспешно заверил ее я. – Во всяком случае, не совсем – просто… ну, я никогда раньше не слышал, чтобы кто-нибудь так говорил. Знаешь, как – ну, не знаю – как странствующий рыцарь? Или – как же это называется, черт побери? – паладин. И меньше всего я ожидал этого – извини – от чертовски привлекательной женщины…
– Паладин? – Молл сейчас же оттаяла и отвесила мне такой низкий поклон, что ее кудри пеной закрыли лицо. – Высокая похвала, добрый сэр! Слишком высокая для такой ничтожной особы, как я. Но все равно я благодарю тебя. – Она криво усмехнулась. – Кабы все мужчины были со мной столь любезны, я была бы о них лучшего мнения.
– Просто они, наверное, чувствуют себя неадекватно рядом с тобой. Я на такое не отваживаюсь. Ты спасла мою шкуру и помогаешь мне теперь спасти Клэр. Как я уже говорил, я благодарен тебе и не могу возмущаться тобой. – Я уже знал, что мне надо было сменить тему еще до того, как я начал свою тираду.
– И меньше всего – когда я думаю, что придется снова помериться силой с этими проклятыми Волками. Ты что-то сказала… более сильное зло, что стоит за ними. Старик Стриж тоже все время на это намекал, но не мог сказать больше… или не хотел. Ты случайно не…
Она покачала головой, скрестила руки поверх руля и задумчиво оперлась на них подбородком.
– Нет, Стивен, с уверенностью сказать не могу. Но нетрудно догадаться. За такими существами всегда стоит зло, пусть даже только то, что осталось в их крови от далеких предков. Глубоко в самом центре, в сердце Великого Колеса…
– Ты хочешь сказать – в Сердцевине?
– Да, да, многие так и зовут его. Как бы то ни было, там есть и добро и зло, и они хорошо сбалансированы – хорошо перемешаны, можно сказать. Каждого понемногу в большинстве вещей, и точно так и не более – в человеке и его деяниях. Однако здесь, к востоку от рассвета, мера для всех вещей – иная. Здесь можно встретить великое добро, это правда, но и великое зло – тоже; и они меньше смешиваются. Нет, бренди мне больше не надо, спасибо, для рулевого здесь слишком подветренный берег.
Я отнял бутылку от губ.
– Ты рассуждаешь о добре и зле так, словно каждое из них – вещь в себе.
Молл поразмыслила:
– Они такими и могут быть, там, на грани слияния миров. Вещи абсолютные и чистые. Ибо чем дальше уходишь от Сердца, тем чище они становятся.
– Как это чище? В умах людей – злых людей? Или полулюдей, как Волки?
– Трудно сказать. Умы… да, разума там достаточно. Люди… может быть. – На ее лице появилось то же отчужденное выражение. – Кое-кто из них когда-то могли быть людьми. Людьми с черной душой, летящими на зло, как мотылек летит на огонь, и чем ближе подлетали, тем больше теряли человеческий облик. Но другие – это могло быть то самое более сильное зло, проникавшее внутрь и по ходу принимавшее все более человеческий облик; возможно, чужая кровь в Волках именно от него. А вот здесь, между Сердцем и Краем, и те, и другие одинаково плохи, и в них мало что есть от того, что мы называем человеком. Ты видел… должен помнить. На складе. – По-видимому, она заметила, как я напрягся. – И то существо, каким бы жутким оно ни казалось, – просто обычный слуга этих выходцев с дальнего Края, часовой или разведчик. Они вечно ищут путей распространить свое черное влияние внутрь, как черви, прогрызающие твердую древесину. И даже глубоко в Сердце Колеса это оставляет за собой больше боли и страданий, чем большая часть людей могут себе представить.
Ночь как-то разом потеряла для меня свое очарование.
– И ты считаешь, за Волками стоит что-то в этом роде?
– После того, как они привезли эту штуку контрабандой… да, считаю. Торговля всегда была лучшим способом проникновения, ибо она – источник жизненной силы для широких миров, более того, для бесконечного их множества, и часто случается так, что один человек всюду проникает легко, а другой, не вызывающий симпатии, обнаруживает перед собой непреодолимый барьер. Даже Волки и другие чуждые расы иногда занимаются торговлей. Она должна быть защищена, такая торговля, поэтому часовые стоят на страже над ее артериями, чтобы в них не заползла зараза, а следом – тьма. Не только ради твоей Клэр я делаю это, Стивен. И я держу пари, что то же на уме и у старика Стрижа. Он, конечно, мерзавец, и дело с ним иметь небезопасно, но он не потерпит, чтобы зло мешалось в этот мир. Как и я, он слишком много повидал, чтобы не ответить на вызов. Такова моя святая клятва, моя сокровеннейшая цель в жизни.
– Звучит очень хорошо, – мрачно признал я. – Хотел бы иметь такую же достойную цель в жизни.
Колокол, подвешенный высоко на корме, спокойно прозвенел в темноте, отмечая время окончания вахты. Внизу, на палубе, сонные руки стали сбрасывать одеяла и будить других вахтенных. Луна теперь была в зените, и длинные тени упали на доски палубы, когда еще несколько матросов спустились с рей, подобрали брошенные одеяла и растянулись на месте своих товарищей. Молл повернулась ко мне, опершись на руль и задумчиво изучала меня:
– Ни жены, ни настоящей любви, ни цели в жизни… И все же у тебя есть ум и, по крайней мере, что-то от сердца; и то, и другое не так плохи, если я правильно разобралась. И, конечно, у тебя есть мечты – или были когда-то. Ребенком я тратила каждый скудный пенни на дома, где играли представления, – стояла и мечтала о спектаклях, где женщины переодевались юношами для какой-нибудь отчаянной цели. Только это было потому, что роль девушек все равно исполняли мальчики. Прекрасная ирония: даже на сцене мы не могли быть самими собой.
Что-то в ее словах заставило меня навострить уши, но понять, что именно, мешало выпитое бренди.
– У меня, наверное, тоже когда-то были мечты. Правда, довольно глупые: в них не было ничего, имеющего отношения к цели.
– Для этого надобно время, – отозвалась Молл, и прозвучавшая в ее голосе горечь поразила меня, превратив все мои чувства в банальность. – Мне потребовались долгие годы, чтобы избавиться от последних пороков моего рождения и оставить их позади на дороге. Пока я не отчеканила себя заново из старого металла.
– А где ты родилась, Молл? – мягко спросил я, пытаясь изо всех сил отобрать в памяти то, что уже принимало какую-то форму.
Она пожала плечами:
– Найди моих отца и мать и спроси. Я не помню ни их имени, ни лица. Мои первые воспоминания – о публичном доме, где я была ребенком общим и ничьим, и меня растили, как скот, который откармливают на продажу. Я сбежала оттуда так скоро, как только смогла; но все же недостаточно скоро. Но у тебя, однако, детство не могло быть столь скверным.
Я покачал головой, но согласился:
– Не могло, наверное. Я родился не в очень богатой семье, но у нас не было ни в чем недостатка. Я хорошо ладил с родителями, они дали мне образование, я получил приличную степень и хорошо справлялся с работой. Даже очень хорошо – до сих пор. И так случилось потому, что я очень рано расстался с мечтами, и вместо них у меня появились разумные амбиции. Я стал планировать свою жизнь еще в колледже – как я буду продвигаться в бизнесе, а потом, может быть, попытаюсь сделать карьеру в политике. Может, в Парламенте или в Европейском сообществе – нет, ни в какую конкретную партию или что-нибудь в этом роде я вступать не собирался. Не ради идеалов. Просто естественный прогресс, течение вещей. Я довольно серьезно относился к этому – и сейчас отношусь. И, наверное, я мечтал о комфортной и независимой жизни – так я и живу; это тоже сбылось. А что еще имеет значение?
– Ты спрашиваешь об этом меня? – спросила Молл, вид у нее был такой, словно ее это позабавило. – Многое, если ты мужчина, а не набитое соломой чучело, – или Волк. Но даже слепой в ночь, более черную, чем эта, увидел бы, что ты сам это знаешь.
– Ну, хорошо, – признался я. – Человеческая сторона вопроса. Любовь, если хочешь, назови это так. У меня было много подружек, но я не привязался к ним – в этом моя вина? Я очень хорошо проводил время. Я тепло относился к ним, даже серьезно, но любить – нет, я не любил ни одну. В любом случае, в последние год-два я был слишком занят для этого – с головой ушел в работу. Нужно много работать, если хочешь идти впереди. А со временем, знаешь, это приносит все большее удовлетворение – о, конечно, за исключением физической стороны, – прибавил я, увидев выражение ее лица. – Но я и это могу получить, если потребуется.
– От шлюх, – холодно произнесла Молл. – Кукол, проституток, куртизанок…
Я уже начал злиться:
– Не делай поспешных выводов, черт побери! О'кей, это несерьезно! Ну и что? Ты думаешь, это менее честно, чем вся эта возня с подарками и обедами и ерундой вроде «Я люблю тебя, дорогая», когда мы оба знаем, что это лажа? Или просто соблазнить глупую девчонку и опрокинуть ее на спину? Я так не считаю. Я уже играл в эти игры, и мне они осточертели. Но мне не приходится платить – черт, да никогда не приходилось. Ну, почти никогда, – добавил я, вспомнив командировки в Бангкок. – Но это была просто игра в туриста. Осмотр достопримечательностей.
– Мужчины покупают не только деньгами, – спокойно сказала Молл, когда я выдохся. – Поверь мне, я знаю! Но я не пуританка и не читаю тебе проповедей. Они прелюбодействуют, и ваши девушки, и парни; это древний порок, и есть еще много, гораздо страшнее – если только в человеке не заложено что-то лучшее. И клянусь мессой, в тебе это есть, мастер Стивен! Ты никогда не любил, говоришь? Ловлю тебя на лжи! Ибо сами твои слова выдают тебя.
Я уставился на нее и чуть не расхохотался.
– Послушай, Молл, думай, что тебе хочется, черт побери…
Я остановился. Когда я попытался подняться, ее длинная рука легла мне на плечо, легко, но твердо:
– Ты от всего пытаешься убежать? От своего долга перед Клэр не можешь. Так зачем бежать от себя?
– А тебе-то что за дело, в конце концов? – сердито огрызнулся я.
– Никакого, – просто ответила Молл. – У меня нет никакого права вмешиваться, даже волноваться. Но когда жизнь человека висела на острие моего меча, я не могу не интересоваться им в дальнейшем.
– Хорошо! – признал я, стараясь подавить раздражение от того, что мне об этом напомнили. – Может, я и был довольно сильно влюблен какое-то время. Но не более того. Все равно из этого ничего не вышло, видит Бог!
– Постой, постой! – Молл отпустила мое плечо и с улыбкой взъерошила мне волосы. – Я всего лишь хочу, чтобы ты поразмыслил, а не выдавал мне свои самые сокровенные тайны. Ты можешь удивиться самому себе.
– Нет уж, к черту, я тебе расскажу, а ты суди сама. На самом деле я не хочу, чтобы ты навоображала обо мне всяких гнусностей. Я познакомился с ней на первом курсе колледжа, она училась в школе искусств, и мы стали встречаться. Нам было хорошо вместе – Господи, она была интереснее любой английской девушки, каких я когда-либо встречал. Просто совсем не такая, как все… такая… не знаю. Совершенно из ряда вон выходящая. Все девушки, каких я знал – даже те, что без предрассудков, они были без предрассудков в тех рамках, как это полагалось, если в этом вообще есть какой-то смысл. Она была евразийкой, наполовину китаянкой – из Сингапура – и дьявольски хорошенькой. Прекрасное тело, почти совершенство. Похоже на отполированную бронзу. В этом тоже была беда. – Молл теперь стояла, снова положив руки на руль и глядя за горизонт, но она медленно кивнула, давая понять, что слушает. Я следил за тем, как играют изгибы ее грудей и ребра, когда она пошевелилась, и впадины на ее мускулистых бедрах. Фигура у Джеки была совсем другой, гораздо более мягкой и нежной – почти хрупкой. – Она не была богата. Получала деньги из дома, но их вечно не хватало. Она подрабатывала натурщицей, чтобы заработать побольше.
– И ты ревновал?
– Нет, – сказал я с некоторым удивлением. – Не совсем. Я даже гордился ею. Мне было немного не по себе, но я гордился. Ничего нечестного в этом не было, она была не такая. Она была так красива… – В колледже она была чем-то вроде символа положения в обществе, честно говоря. – Но ей была противна сама мысль о том, что она будет жить за мой счет, она хотела платить сама за себя, когда мы ходили в рестораны, такая уж она была упрямая, даже глупо. И… ну, она зашла чуть-чуть слишком далеко. Решила, что заработает больше всего, позируя для журналов, и – Господи, просто взяла да сделала это, не сказав мне ничего.
– А зачем ей надо было говорить? Что за разница?
– Послушай, есть огромная разница между парочкой студенческих набросков и журналами на каждой газетной стойке по всей стране! Фотографии-то ведь остаются! Они повсюду болтаются! Они могли всплыть через много лет…
Молл резко вдохнула воздух:
– Ага! А ты боялся, что всплывут?
– Послушай, ты должна понять, наконец. Я же говорил тебе, что все спланировал заранее! Ты же знаешь, как это бывает – когда ты молод, тебе кажется, что все это случится прямо завтра. Она могла мне все испортить! Я не мог допустить, чтобы какой-нибудь подонок объявился с этими фотографиями – а они были весьма внушительного размера, черт бы их побрал, – и разослал их во все газеты в то время, когда пытался бы стать серьезной фигурой в обществе! Я хочу сказать, представь себе такое, когда я, например, боролся бы на первичных выборах! Так что… – Я безнадежно махнул рукой.
– Так что вы поссорились?
– Ну, да… немного. Но я не просто бросил ее и всякое такое, я был не так жесток. Просто дождался, когда все выдохнется само собой в течение летних каникул. Мы говорили о том, чтобы поехать в Сингапур, но это… в общем, сорвалось. А потом пришла зима… – Я пожал плечами. Закричала чайка, дикий и одинокий вопль, и я слегка вздрогнул. – Следующим летом она вышла замуж за другого, так что у нее это тоже было не слишком глубоким чувством. Но не за того человека, какого я мог бы предположить, – а за одного из своих художников, простого бесталанного маленького пьянчужку. Последнее, что я о нем слышал, – это то, что окончил колледж и занимается дизайном оберток для мыла. А о ней вообще ничего. Кроме того, что они по сию пору женаты, если она не свернула его тощую шею к этому времени. Это было самое близкое к любви чувство, которое я испытал в своей жизни, Молл; но ведь это не могло быть очень близко, правда? И я должен продолжать об этом думать.
Не знаю, какого ответа я ждал, но уже никак не чуть жалостливого взгляда, которым меня наградили:
– Редко кто станет вспоминать о том, что обманулся, потеряв драгоценное ради ложной выгоды, и еще реже – если обманул сам себя. Но подумай о двух вещах. Первое: ей не надо почувствовать снег на губах, чтобы понять, что пришла зима. И второе. Раньше политика не была ремеслом, которым человек занимался как профессией. Это слово значило делать то, что целесообразно, а не то, что предписывали правила.
Это было как заноза в хвосте. И к счастью, благовидный ответ, вертевшийся у меня на языке, так и не сорвался с губ. Заходящая луна впервые посеребрила горизонт, волны подхватили сверкающий луч и разнесли его широкой полосой. В ответ сверху донесся голос часового, срывавшийся от возбуждения и переходивший в высокий крик, похожий на вопль морской птицы.
– ПАРУС! ПАРУС!
– Как далеко? – проревел помощник капитана в говорящую трубу, которая едва ли была ему необходима.
– КОРАБЛЬ НА ГОРИЗОНТЕ, ПРЯМО ПО КУРСУ! – Все задвигались, и с треском раскрылись подзорные трубы. – ТРИ МАЧТЫ В ЛУННОМ СВЕТЕ! И КАКОЙ ЗДОРОВЫЙ!
– Тогда, клянусь Богом, это может быть она! – пробормотал помощник. – Держи руль, Молл! Старшина, поди разбуди штурмана и капитана. А вам лучше уйти, сэр!
– Всего в одной-двух лигах впереди нас, – торжествующе объявила Молл. – Не правда ли, на какой быстрой птичке мы летим! Мы их догоним, Стивен, догоним! Если это «Сарацин», конечно, надобно сперва удостовериться. А не то придется черт знает как расплачиваться, если откроем огонь по какому-нибудь обычному торговцу или большому военному кораблю, который разнесет нас в щепки как пиратов одним бортовым залпом.
– Откроем огонь… – Я ощутил, как по спине у меня стекают капли пота; сгорбившиеся черные силуэты, стоявшие по всей длине поручней, вдруг стали похожи на спящих кобр, готовых в любую минуту выплюнуть яд. Реальность того, что мы собирались сделать, вдруг приняла устрашающую форму. И непонятно, по какой причине – от возбуждения или еще от чего, но обед и выпитое спиртное выбрали именно этот момент, чтобы взбунтоваться. И тут мне пришло в голову, что на корабле была еще одна жизненно важная точка, с которой я не познакомился.
– Э-э, Молл… кстати, а где… э-э… гальюн? – Наконец-то я вспомнил правильно хоть один морской термин.
Молл указала рукой в направлении бака и находившегося за ним бушприта:
– Там, наверху.
– Где наверху? На баке?
– Нет. Вон там над поручнем, вниз в концевой отсек и на бушприт. Там есть лестница.
– Ты хочешь сказать – прямо в воздухе?
– Да, ради здоровья.
– Господи! – Я представил себе эту картину, и она показалась мне отвратительной. – Зачем же акробатические трюки? Почему бы просто не воспользоваться поручнем, раз он все равно общий?
– Капитан Пирс не хочет. И к тому же один легкий порыв ветра, и ты получишь назад все, что отлил.
– Понятно, – сказал я и, спотыкаясь, направился в сторону сходного трапа.
И только когда я осторожно прошел по баку к поручню, она крикнула мне вслед:
– На худой конец, есть еще один – в каюте на баке по левому борту. Это мой. По обычаю он только для дам, но если хочешь, можешь воспользоваться своим положением, тем паче ты хорошо воспитанный молодой человек…
– Слушай-ка! – закричал я ей в ответ, неуклюже перелезая через поручень. – Весьма признателен за комплимент, но… Я здесь застрял на корабле, который идет в никуда, так? С командой самых отъявленных головорезов, каких отродясь не видывал! И, по-твоему, я стану искушать судьбу и пользоваться женским сортиром?
Из недр корабля раздался гул, приветствовавший мое решение.
Вот так мы героически ринулись в бой, с моей персоной, скрючившейся и дрожащей на деревянном ящике за бушпритом. В качестве носовой фигуры я оставлял желать лучшего, и моим единственным утешением было то, что если мы и вправду плыли над ветрами земли, то землю ждал легкий шок.
К тому времени, когда я выкарабкался назад, вахтенные снизу были созваны, и на палубе кипела бурная деятельность. Джип и капитан уже встали и тоже были там. Джип выглядел свежим, как полевой цветок, но капитан Пирс пребывал в паршивом настроении, и я втихомолку порадовался, когда увидел, как он заспешил к бушприту.
– Какие новости? – поинтересовался я.
– Будем знать в любую минуту, – отозвался Джип, не отнимая от глаз подзорной трубы. – Ишь какой лихой, паруса убраны на ночь. Мы догоняем его быстро, даже слишком быстро. Я бы предпочел подойти к ним, когда луна зайдет. Кто-нибудь видел старика Стрижа? Эй, кто-нибудь, тащите его сюда!
Эта команда была встречена с таким отсутствием энтузиазма, что я предложил сходить за ним сам. Когда я забарабанил в маленькую зеленую дверь, я ожидал чего угодно – от неистового лая до удара грома, но вместо этого дверь открыла та девушка – Пег Паупер, стягивая на груди оборванное платье. Она ничего не сказала, просто посмотрела на меня своими огромными глазами и уже собиралась пригласить меня войти, как вдруг тихое рычание Ле Стрижа остановило ее.
– Я знаю! – прорычал он из темноты позади нее, прежде чем я успел что-то сказать. Из глубины каюты поплыли затхлые запахи. – Я слышу! Скажи капитану – он получит то, что ему нужно, но пусть до этого не атакует! На его страх и риск – и твой!
– Мы получим то, что нам надо? – переспросил Джип, когда я передал послание. Он взглянул на вновь появившегося Пирса. – Проклятие! Интересно, ЧТО же все-таки случится?
– Похоже, он считал – ты знаешь.
– Он! Да ни за что! Просто любит, когда его проклинают, вот и все. Но одно я тебе скажу – я не стану нападать, пока он не закончит, ни-ни, даже под угрозой пушек. Ну, а ты, Стив, что собираешься делать? Можешь, конечно, остаться на палубе, если хочешь, но самое безопасное место всегда ниже ватерлинии, куда не долетают снаряды…
– Черта с два! – отрезал я, удивленный и обиженный. – Ты думаешь, я не пойду с тобой?
– Нет, не думаю, – признался Джип. – Но я пообещал капитану, что дам тебе шанс. Он тоже не пойдет, разве что с призовой командой. Понимаешь, Стив, это вроде как особое дело – брать корабль на абордаж, особенно такой, который выше твоего. А ты единственный мужик на борту, кто этого никогда раньше не делал, кроме разве что Стрижа.
– Я довольно прилично лазаю, – сказал я. – Сколько из ваших людей могут забраться вверх по нависающей скале?
Джип бросил взгляд на капитана, и тот пожал плечами.
– Может, это и правильно. Но тебе надо быть вооруженным, мастер Стивен, а, сдается мне, ты не шибко приучен к мечу. Могу дать тебе хороший пистолет, но это только два выстрела – ЕСЛИ запал будет сухим… И коль уж зашла об этом речь, нам скоро понадобится оружие, воленс-ноленс! – Он подхватил свою переговорную трубу и заревел: – МАЧТЫ! Или вы там наверху все ослепли, болваны? Они сейчас уже могут нас видеть!
– ЕЩЕ МИНУТУ, СЭР! ВСЕГО МИНУТУ… – Воздух на квартердеке можно было подергать, как натянутую стальную проволоку.
– Владеть абордажной саблей – невелика наука, – предложила Молл. – Надобно просто поднимать, рубить и отражать удары, крепко держать в руке, и пусть вес работает на тебя.
– Ну еще бы, особенно против Волков, – возразил Джип, – когда они обучены держать их с колыбели или что там у них ее заменяет. – Он щелкнул пальцами. – Нашел! Абордажный топор. Он помогает и лезть. И у меня есть для тебя кое-какая одежка.
– А эта не подойдет? – На мне была легкая ветровка на шелковой подкладке и спортивные брюки, дорогие и плотные.
– Подойдет, конечно, если ты хочешь, чтобы обрывки твоих прелестных карманов свисали клочьями с каждого гвоздя и каждой занозы на их корпусе, а ты прибудешь на борт совершенно голым. Нет, лучше всего плотная парусина, как та, что носят здешние ребята, или шкура морской лошади, как у меня и Молл: дорого, зато прочно. Мы с тобой примерно одного размера – можешь взять мою запасную пару.
Шкура морской лошади? Я подозрительно скосил глаза на то, что принес слуга Пирса. Она была чернее ночи, мягче, чем казалась, чуть пушистая, как кротовая, только поменьше. От нее исходил легкий, но ощутимый запах, горький и маслянистый.
– Примерь, – предложила Молл с непроницаемым видом.
По-видимому, здесь не было особого смысла проявлять чрезмерную застенчивость, так что я разоблачился прямо на месте и натянул странные брюки и рубашку. Они оказались чуть эластичными, поэтому сидели очень хорошо, особенно с широким ремнем и кроссовками, которые были на мне. В рубашке без рукавов я слегка поеживался под резким ночным ветерком, но у меня мелькала неприятная мысль, что очень скоро мне станет жарко. По крайней мере, абордажный топорик, который мне выдали, по размеру был почти таким же, как ледоруб, с таким же длинным топорищем; Джип объяснил мне, что им можно цепляться за доски и другие места, чтобы легче было лезть, а лезвие прорубит сеть, натянутую над поручнями, чтобы помешать взять корабль на абордаж. Пирс одолжил мне длинный нож и обещанный пистолет – двухзарядное кремневое орудие – и показал, как взводить курок, очень осторожно, потому что пистолет был уже заряжен. Пистолет был совсем не таким, как те, из которых я стрелял по мишеням, и это меня тревожило. Затем выступила Молл и повязала мне вокруг лба такую же расшитую парчовую повязку, как у нее.
– Спасибо! – сказал я, раздумывая, какой я должен иметь вид, и начиная ощущать себя заправским пиратом. – Какая шикарная лента вместо шляпы!
– Это даже немножко большее, чем просто лента. Она тебе пригодится…
– ЭЙ, НА ПАЛУБЕ! НА ПАЛУБЕ! – Мы разом подняли головы вверх, как птенцы в гнезде. – ЭТО ВОЛК! ПРОКЛЯТЫЙ ЗАВЫВАЮЩИЙ ВОЛК!
– ТЫ УВЕРЕН, ПАРЕНЬ? – заорал Пирс. – КАКОЙ У НЕЕ ФЛАГ?
– ФЛАГА НЕТ! НО Я ВИДЕЛ ФОНАРИ!
Пирс сунул трубу назад в футляр с удовлетворенным щелчком и перегнулся через поручни:
– Мистер помощник! Готовьтесь к бою! По местам!
– Фонари? – переспросил я Джипа, поглядывая на видневшуюся вдалеке точку – это было все, что я смог разглядеть, от силы, может быть, верхушки мачт.
– Увидишь! – коротко ответил Джип, а палубы в это время выбивали барабанную дробь под бегущими ногами. Мы на минуту отошли от поручней, когда матросы с криками высыпали наверх, чтобы встать у пушек на квартердеке.
Пирс оскорбленно смотрел в свою огромную медную трубу:
– Какого черта там происходит у них впереди? Можно было бы думать, что они выкатят пушки, едва лишь мы появимся в их поле зрения, но будь я проклят, если они не только что вылезли из постели!
– Может, пытаются изображать из себя невинных овечек, – высказал предположение я.
Пирс, однако, ревом высказал несогласие:
– Боюсь, что нет, сэр. Если бы я краем глаза заметил парус, который так торопится за мной по пятам, я бы выкатил пушки просто из предосторожности, а моя совесть отягощена меньше, чем у любого из Волков, могу поклясться. И смотрите, как они укоротили паруса на ночь! Пари держу, негодяи и не подозревали, что их могут преследовать, и выставили только палубную вахту – ни одного человека на мачтах, ублюдки ленивые. Что скажешь, штурман?
– Так оно и есть! И часовые полусонные к этому часу, да еще фонари светят им в глаза. – Джип возбужденно ударил по гакаборту. – Черт, вот он, шанс, который нам нужен! Все, что нам остается делать, это дождаться, когда зайдет Луна, и идти на сближение. Если они уже не засекли нас раньше, теперь не смогут!
– Паладин? – Молл сейчас же оттаяла и отвесила мне такой низкий поклон, что ее кудри пеной закрыли лицо. – Высокая похвала, добрый сэр! Слишком высокая для такой ничтожной особы, как я. Но все равно я благодарю тебя. – Она криво усмехнулась. – Кабы все мужчины были со мной столь любезны, я была бы о них лучшего мнения.
– Просто они, наверное, чувствуют себя неадекватно рядом с тобой. Я на такое не отваживаюсь. Ты спасла мою шкуру и помогаешь мне теперь спасти Клэр. Как я уже говорил, я благодарен тебе и не могу возмущаться тобой. – Я уже знал, что мне надо было сменить тему еще до того, как я начал свою тираду.
– И меньше всего – когда я думаю, что придется снова помериться силой с этими проклятыми Волками. Ты что-то сказала… более сильное зло, что стоит за ними. Старик Стриж тоже все время на это намекал, но не мог сказать больше… или не хотел. Ты случайно не…
Она покачала головой, скрестила руки поверх руля и задумчиво оперлась на них подбородком.
– Нет, Стивен, с уверенностью сказать не могу. Но нетрудно догадаться. За такими существами всегда стоит зло, пусть даже только то, что осталось в их крови от далеких предков. Глубоко в самом центре, в сердце Великого Колеса…
– Ты хочешь сказать – в Сердцевине?
– Да, да, многие так и зовут его. Как бы то ни было, там есть и добро и зло, и они хорошо сбалансированы – хорошо перемешаны, можно сказать. Каждого понемногу в большинстве вещей, и точно так и не более – в человеке и его деяниях. Однако здесь, к востоку от рассвета, мера для всех вещей – иная. Здесь можно встретить великое добро, это правда, но и великое зло – тоже; и они меньше смешиваются. Нет, бренди мне больше не надо, спасибо, для рулевого здесь слишком подветренный берег.
Я отнял бутылку от губ.
– Ты рассуждаешь о добре и зле так, словно каждое из них – вещь в себе.
Молл поразмыслила:
– Они такими и могут быть, там, на грани слияния миров. Вещи абсолютные и чистые. Ибо чем дальше уходишь от Сердца, тем чище они становятся.
– Как это чище? В умах людей – злых людей? Или полулюдей, как Волки?
– Трудно сказать. Умы… да, разума там достаточно. Люди… может быть. – На ее лице появилось то же отчужденное выражение. – Кое-кто из них когда-то могли быть людьми. Людьми с черной душой, летящими на зло, как мотылек летит на огонь, и чем ближе подлетали, тем больше теряли человеческий облик. Но другие – это могло быть то самое более сильное зло, проникавшее внутрь и по ходу принимавшее все более человеческий облик; возможно, чужая кровь в Волках именно от него. А вот здесь, между Сердцем и Краем, и те, и другие одинаково плохи, и в них мало что есть от того, что мы называем человеком. Ты видел… должен помнить. На складе. – По-видимому, она заметила, как я напрягся. – И то существо, каким бы жутким оно ни казалось, – просто обычный слуга этих выходцев с дальнего Края, часовой или разведчик. Они вечно ищут путей распространить свое черное влияние внутрь, как черви, прогрызающие твердую древесину. И даже глубоко в Сердце Колеса это оставляет за собой больше боли и страданий, чем большая часть людей могут себе представить.
Ночь как-то разом потеряла для меня свое очарование.
– И ты считаешь, за Волками стоит что-то в этом роде?
– После того, как они привезли эту штуку контрабандой… да, считаю. Торговля всегда была лучшим способом проникновения, ибо она – источник жизненной силы для широких миров, более того, для бесконечного их множества, и часто случается так, что один человек всюду проникает легко, а другой, не вызывающий симпатии, обнаруживает перед собой непреодолимый барьер. Даже Волки и другие чуждые расы иногда занимаются торговлей. Она должна быть защищена, такая торговля, поэтому часовые стоят на страже над ее артериями, чтобы в них не заползла зараза, а следом – тьма. Не только ради твоей Клэр я делаю это, Стивен. И я держу пари, что то же на уме и у старика Стрижа. Он, конечно, мерзавец, и дело с ним иметь небезопасно, но он не потерпит, чтобы зло мешалось в этот мир. Как и я, он слишком много повидал, чтобы не ответить на вызов. Такова моя святая клятва, моя сокровеннейшая цель в жизни.
– Звучит очень хорошо, – мрачно признал я. – Хотел бы иметь такую же достойную цель в жизни.
Колокол, подвешенный высоко на корме, спокойно прозвенел в темноте, отмечая время окончания вахты. Внизу, на палубе, сонные руки стали сбрасывать одеяла и будить других вахтенных. Луна теперь была в зените, и длинные тени упали на доски палубы, когда еще несколько матросов спустились с рей, подобрали брошенные одеяла и растянулись на месте своих товарищей. Молл повернулась ко мне, опершись на руль и задумчиво изучала меня:
– Ни жены, ни настоящей любви, ни цели в жизни… И все же у тебя есть ум и, по крайней мере, что-то от сердца; и то, и другое не так плохи, если я правильно разобралась. И, конечно, у тебя есть мечты – или были когда-то. Ребенком я тратила каждый скудный пенни на дома, где играли представления, – стояла и мечтала о спектаклях, где женщины переодевались юношами для какой-нибудь отчаянной цели. Только это было потому, что роль девушек все равно исполняли мальчики. Прекрасная ирония: даже на сцене мы не могли быть самими собой.
Что-то в ее словах заставило меня навострить уши, но понять, что именно, мешало выпитое бренди.
– У меня, наверное, тоже когда-то были мечты. Правда, довольно глупые: в них не было ничего, имеющего отношения к цели.
– Для этого надобно время, – отозвалась Молл, и прозвучавшая в ее голосе горечь поразила меня, превратив все мои чувства в банальность. – Мне потребовались долгие годы, чтобы избавиться от последних пороков моего рождения и оставить их позади на дороге. Пока я не отчеканила себя заново из старого металла.
– А где ты родилась, Молл? – мягко спросил я, пытаясь изо всех сил отобрать в памяти то, что уже принимало какую-то форму.
Она пожала плечами:
– Найди моих отца и мать и спроси. Я не помню ни их имени, ни лица. Мои первые воспоминания – о публичном доме, где я была ребенком общим и ничьим, и меня растили, как скот, который откармливают на продажу. Я сбежала оттуда так скоро, как только смогла; но все же недостаточно скоро. Но у тебя, однако, детство не могло быть столь скверным.
Я покачал головой, но согласился:
– Не могло, наверное. Я родился не в очень богатой семье, но у нас не было ни в чем недостатка. Я хорошо ладил с родителями, они дали мне образование, я получил приличную степень и хорошо справлялся с работой. Даже очень хорошо – до сих пор. И так случилось потому, что я очень рано расстался с мечтами, и вместо них у меня появились разумные амбиции. Я стал планировать свою жизнь еще в колледже – как я буду продвигаться в бизнесе, а потом, может быть, попытаюсь сделать карьеру в политике. Может, в Парламенте или в Европейском сообществе – нет, ни в какую конкретную партию или что-нибудь в этом роде я вступать не собирался. Не ради идеалов. Просто естественный прогресс, течение вещей. Я довольно серьезно относился к этому – и сейчас отношусь. И, наверное, я мечтал о комфортной и независимой жизни – так я и живу; это тоже сбылось. А что еще имеет значение?
– Ты спрашиваешь об этом меня? – спросила Молл, вид у нее был такой, словно ее это позабавило. – Многое, если ты мужчина, а не набитое соломой чучело, – или Волк. Но даже слепой в ночь, более черную, чем эта, увидел бы, что ты сам это знаешь.
– Ну, хорошо, – признался я. – Человеческая сторона вопроса. Любовь, если хочешь, назови это так. У меня было много подружек, но я не привязался к ним – в этом моя вина? Я очень хорошо проводил время. Я тепло относился к ним, даже серьезно, но любить – нет, я не любил ни одну. В любом случае, в последние год-два я был слишком занят для этого – с головой ушел в работу. Нужно много работать, если хочешь идти впереди. А со временем, знаешь, это приносит все большее удовлетворение – о, конечно, за исключением физической стороны, – прибавил я, увидев выражение ее лица. – Но я и это могу получить, если потребуется.
– От шлюх, – холодно произнесла Молл. – Кукол, проституток, куртизанок…
Я уже начал злиться:
– Не делай поспешных выводов, черт побери! О'кей, это несерьезно! Ну и что? Ты думаешь, это менее честно, чем вся эта возня с подарками и обедами и ерундой вроде «Я люблю тебя, дорогая», когда мы оба знаем, что это лажа? Или просто соблазнить глупую девчонку и опрокинуть ее на спину? Я так не считаю. Я уже играл в эти игры, и мне они осточертели. Но мне не приходится платить – черт, да никогда не приходилось. Ну, почти никогда, – добавил я, вспомнив командировки в Бангкок. – Но это была просто игра в туриста. Осмотр достопримечательностей.
– Мужчины покупают не только деньгами, – спокойно сказала Молл, когда я выдохся. – Поверь мне, я знаю! Но я не пуританка и не читаю тебе проповедей. Они прелюбодействуют, и ваши девушки, и парни; это древний порок, и есть еще много, гораздо страшнее – если только в человеке не заложено что-то лучшее. И клянусь мессой, в тебе это есть, мастер Стивен! Ты никогда не любил, говоришь? Ловлю тебя на лжи! Ибо сами твои слова выдают тебя.
Я уставился на нее и чуть не расхохотался.
– Послушай, Молл, думай, что тебе хочется, черт побери…
Я остановился. Когда я попытался подняться, ее длинная рука легла мне на плечо, легко, но твердо:
– Ты от всего пытаешься убежать? От своего долга перед Клэр не можешь. Так зачем бежать от себя?
– А тебе-то что за дело, в конце концов? – сердито огрызнулся я.
– Никакого, – просто ответила Молл. – У меня нет никакого права вмешиваться, даже волноваться. Но когда жизнь человека висела на острие моего меча, я не могу не интересоваться им в дальнейшем.
– Хорошо! – признал я, стараясь подавить раздражение от того, что мне об этом напомнили. – Может, я и был довольно сильно влюблен какое-то время. Но не более того. Все равно из этого ничего не вышло, видит Бог!
– Постой, постой! – Молл отпустила мое плечо и с улыбкой взъерошила мне волосы. – Я всего лишь хочу, чтобы ты поразмыслил, а не выдавал мне свои самые сокровенные тайны. Ты можешь удивиться самому себе.
– Нет уж, к черту, я тебе расскажу, а ты суди сама. На самом деле я не хочу, чтобы ты навоображала обо мне всяких гнусностей. Я познакомился с ней на первом курсе колледжа, она училась в школе искусств, и мы стали встречаться. Нам было хорошо вместе – Господи, она была интереснее любой английской девушки, каких я когда-либо встречал. Просто совсем не такая, как все… такая… не знаю. Совершенно из ряда вон выходящая. Все девушки, каких я знал – даже те, что без предрассудков, они были без предрассудков в тех рамках, как это полагалось, если в этом вообще есть какой-то смысл. Она была евразийкой, наполовину китаянкой – из Сингапура – и дьявольски хорошенькой. Прекрасное тело, почти совершенство. Похоже на отполированную бронзу. В этом тоже была беда. – Молл теперь стояла, снова положив руки на руль и глядя за горизонт, но она медленно кивнула, давая понять, что слушает. Я следил за тем, как играют изгибы ее грудей и ребра, когда она пошевелилась, и впадины на ее мускулистых бедрах. Фигура у Джеки была совсем другой, гораздо более мягкой и нежной – почти хрупкой. – Она не была богата. Получала деньги из дома, но их вечно не хватало. Она подрабатывала натурщицей, чтобы заработать побольше.
– И ты ревновал?
– Нет, – сказал я с некоторым удивлением. – Не совсем. Я даже гордился ею. Мне было немного не по себе, но я гордился. Ничего нечестного в этом не было, она была не такая. Она была так красива… – В колледже она была чем-то вроде символа положения в обществе, честно говоря. – Но ей была противна сама мысль о том, что она будет жить за мой счет, она хотела платить сама за себя, когда мы ходили в рестораны, такая уж она была упрямая, даже глупо. И… ну, она зашла чуть-чуть слишком далеко. Решила, что заработает больше всего, позируя для журналов, и – Господи, просто взяла да сделала это, не сказав мне ничего.
– А зачем ей надо было говорить? Что за разница?
– Послушай, есть огромная разница между парочкой студенческих набросков и журналами на каждой газетной стойке по всей стране! Фотографии-то ведь остаются! Они повсюду болтаются! Они могли всплыть через много лет…
Молл резко вдохнула воздух:
– Ага! А ты боялся, что всплывут?
– Послушай, ты должна понять, наконец. Я же говорил тебе, что все спланировал заранее! Ты же знаешь, как это бывает – когда ты молод, тебе кажется, что все это случится прямо завтра. Она могла мне все испортить! Я не мог допустить, чтобы какой-нибудь подонок объявился с этими фотографиями – а они были весьма внушительного размера, черт бы их побрал, – и разослал их во все газеты в то время, когда пытался бы стать серьезной фигурой в обществе! Я хочу сказать, представь себе такое, когда я, например, боролся бы на первичных выборах! Так что… – Я безнадежно махнул рукой.
– Так что вы поссорились?
– Ну, да… немного. Но я не просто бросил ее и всякое такое, я был не так жесток. Просто дождался, когда все выдохнется само собой в течение летних каникул. Мы говорили о том, чтобы поехать в Сингапур, но это… в общем, сорвалось. А потом пришла зима… – Я пожал плечами. Закричала чайка, дикий и одинокий вопль, и я слегка вздрогнул. – Следующим летом она вышла замуж за другого, так что у нее это тоже было не слишком глубоким чувством. Но не за того человека, какого я мог бы предположить, – а за одного из своих художников, простого бесталанного маленького пьянчужку. Последнее, что я о нем слышал, – это то, что окончил колледж и занимается дизайном оберток для мыла. А о ней вообще ничего. Кроме того, что они по сию пору женаты, если она не свернула его тощую шею к этому времени. Это было самое близкое к любви чувство, которое я испытал в своей жизни, Молл; но ведь это не могло быть очень близко, правда? И я должен продолжать об этом думать.
Не знаю, какого ответа я ждал, но уже никак не чуть жалостливого взгляда, которым меня наградили:
– Редко кто станет вспоминать о том, что обманулся, потеряв драгоценное ради ложной выгоды, и еще реже – если обманул сам себя. Но подумай о двух вещах. Первое: ей не надо почувствовать снег на губах, чтобы понять, что пришла зима. И второе. Раньше политика не была ремеслом, которым человек занимался как профессией. Это слово значило делать то, что целесообразно, а не то, что предписывали правила.
Это было как заноза в хвосте. И к счастью, благовидный ответ, вертевшийся у меня на языке, так и не сорвался с губ. Заходящая луна впервые посеребрила горизонт, волны подхватили сверкающий луч и разнесли его широкой полосой. В ответ сверху донесся голос часового, срывавшийся от возбуждения и переходивший в высокий крик, похожий на вопль морской птицы.
– ПАРУС! ПАРУС!
– Как далеко? – проревел помощник капитана в говорящую трубу, которая едва ли была ему необходима.
– КОРАБЛЬ НА ГОРИЗОНТЕ, ПРЯМО ПО КУРСУ! – Все задвигались, и с треском раскрылись подзорные трубы. – ТРИ МАЧТЫ В ЛУННОМ СВЕТЕ! И КАКОЙ ЗДОРОВЫЙ!
– Тогда, клянусь Богом, это может быть она! – пробормотал помощник. – Держи руль, Молл! Старшина, поди разбуди штурмана и капитана. А вам лучше уйти, сэр!
– Всего в одной-двух лигах впереди нас, – торжествующе объявила Молл. – Не правда ли, на какой быстрой птичке мы летим! Мы их догоним, Стивен, догоним! Если это «Сарацин», конечно, надобно сперва удостовериться. А не то придется черт знает как расплачиваться, если откроем огонь по какому-нибудь обычному торговцу или большому военному кораблю, который разнесет нас в щепки как пиратов одним бортовым залпом.
– Откроем огонь… – Я ощутил, как по спине у меня стекают капли пота; сгорбившиеся черные силуэты, стоявшие по всей длине поручней, вдруг стали похожи на спящих кобр, готовых в любую минуту выплюнуть яд. Реальность того, что мы собирались сделать, вдруг приняла устрашающую форму. И непонятно, по какой причине – от возбуждения или еще от чего, но обед и выпитое спиртное выбрали именно этот момент, чтобы взбунтоваться. И тут мне пришло в голову, что на корабле была еще одна жизненно важная точка, с которой я не познакомился.
– Э-э, Молл… кстати, а где… э-э… гальюн? – Наконец-то я вспомнил правильно хоть один морской термин.
Молл указала рукой в направлении бака и находившегося за ним бушприта:
– Там, наверху.
– Где наверху? На баке?
– Нет. Вон там над поручнем, вниз в концевой отсек и на бушприт. Там есть лестница.
– Ты хочешь сказать – прямо в воздухе?
– Да, ради здоровья.
– Господи! – Я представил себе эту картину, и она показалась мне отвратительной. – Зачем же акробатические трюки? Почему бы просто не воспользоваться поручнем, раз он все равно общий?
– Капитан Пирс не хочет. И к тому же один легкий порыв ветра, и ты получишь назад все, что отлил.
– Понятно, – сказал я и, спотыкаясь, направился в сторону сходного трапа.
И только когда я осторожно прошел по баку к поручню, она крикнула мне вслед:
– На худой конец, есть еще один – в каюте на баке по левому борту. Это мой. По обычаю он только для дам, но если хочешь, можешь воспользоваться своим положением, тем паче ты хорошо воспитанный молодой человек…
– Слушай-ка! – закричал я ей в ответ, неуклюже перелезая через поручень. – Весьма признателен за комплимент, но… Я здесь застрял на корабле, который идет в никуда, так? С командой самых отъявленных головорезов, каких отродясь не видывал! И, по-твоему, я стану искушать судьбу и пользоваться женским сортиром?
Из недр корабля раздался гул, приветствовавший мое решение.
Вот так мы героически ринулись в бой, с моей персоной, скрючившейся и дрожащей на деревянном ящике за бушпритом. В качестве носовой фигуры я оставлял желать лучшего, и моим единственным утешением было то, что если мы и вправду плыли над ветрами земли, то землю ждал легкий шок.
К тому времени, когда я выкарабкался назад, вахтенные снизу были созваны, и на палубе кипела бурная деятельность. Джип и капитан уже встали и тоже были там. Джип выглядел свежим, как полевой цветок, но капитан Пирс пребывал в паршивом настроении, и я втихомолку порадовался, когда увидел, как он заспешил к бушприту.
– Какие новости? – поинтересовался я.
– Будем знать в любую минуту, – отозвался Джип, не отнимая от глаз подзорной трубы. – Ишь какой лихой, паруса убраны на ночь. Мы догоняем его быстро, даже слишком быстро. Я бы предпочел подойти к ним, когда луна зайдет. Кто-нибудь видел старика Стрижа? Эй, кто-нибудь, тащите его сюда!
Эта команда была встречена с таким отсутствием энтузиазма, что я предложил сходить за ним сам. Когда я забарабанил в маленькую зеленую дверь, я ожидал чего угодно – от неистового лая до удара грома, но вместо этого дверь открыла та девушка – Пег Паупер, стягивая на груди оборванное платье. Она ничего не сказала, просто посмотрела на меня своими огромными глазами и уже собиралась пригласить меня войти, как вдруг тихое рычание Ле Стрижа остановило ее.
– Я знаю! – прорычал он из темноты позади нее, прежде чем я успел что-то сказать. Из глубины каюты поплыли затхлые запахи. – Я слышу! Скажи капитану – он получит то, что ему нужно, но пусть до этого не атакует! На его страх и риск – и твой!
– Мы получим то, что нам надо? – переспросил Джип, когда я передал послание. Он взглянул на вновь появившегося Пирса. – Проклятие! Интересно, ЧТО же все-таки случится?
– Похоже, он считал – ты знаешь.
– Он! Да ни за что! Просто любит, когда его проклинают, вот и все. Но одно я тебе скажу – я не стану нападать, пока он не закончит, ни-ни, даже под угрозой пушек. Ну, а ты, Стив, что собираешься делать? Можешь, конечно, остаться на палубе, если хочешь, но самое безопасное место всегда ниже ватерлинии, куда не долетают снаряды…
– Черта с два! – отрезал я, удивленный и обиженный. – Ты думаешь, я не пойду с тобой?
– Нет, не думаю, – признался Джип. – Но я пообещал капитану, что дам тебе шанс. Он тоже не пойдет, разве что с призовой командой. Понимаешь, Стив, это вроде как особое дело – брать корабль на абордаж, особенно такой, который выше твоего. А ты единственный мужик на борту, кто этого никогда раньше не делал, кроме разве что Стрижа.
– Я довольно прилично лазаю, – сказал я. – Сколько из ваших людей могут забраться вверх по нависающей скале?
Джип бросил взгляд на капитана, и тот пожал плечами.
– Может, это и правильно. Но тебе надо быть вооруженным, мастер Стивен, а, сдается мне, ты не шибко приучен к мечу. Могу дать тебе хороший пистолет, но это только два выстрела – ЕСЛИ запал будет сухим… И коль уж зашла об этом речь, нам скоро понадобится оружие, воленс-ноленс! – Он подхватил свою переговорную трубу и заревел: – МАЧТЫ! Или вы там наверху все ослепли, болваны? Они сейчас уже могут нас видеть!
– ЕЩЕ МИНУТУ, СЭР! ВСЕГО МИНУТУ… – Воздух на квартердеке можно было подергать, как натянутую стальную проволоку.
– Владеть абордажной саблей – невелика наука, – предложила Молл. – Надобно просто поднимать, рубить и отражать удары, крепко держать в руке, и пусть вес работает на тебя.
– Ну еще бы, особенно против Волков, – возразил Джип, – когда они обучены держать их с колыбели или что там у них ее заменяет. – Он щелкнул пальцами. – Нашел! Абордажный топор. Он помогает и лезть. И у меня есть для тебя кое-какая одежка.
– А эта не подойдет? – На мне была легкая ветровка на шелковой подкладке и спортивные брюки, дорогие и плотные.
– Подойдет, конечно, если ты хочешь, чтобы обрывки твоих прелестных карманов свисали клочьями с каждого гвоздя и каждой занозы на их корпусе, а ты прибудешь на борт совершенно голым. Нет, лучше всего плотная парусина, как та, что носят здешние ребята, или шкура морской лошади, как у меня и Молл: дорого, зато прочно. Мы с тобой примерно одного размера – можешь взять мою запасную пару.
Шкура морской лошади? Я подозрительно скосил глаза на то, что принес слуга Пирса. Она была чернее ночи, мягче, чем казалась, чуть пушистая, как кротовая, только поменьше. От нее исходил легкий, но ощутимый запах, горький и маслянистый.
– Примерь, – предложила Молл с непроницаемым видом.
По-видимому, здесь не было особого смысла проявлять чрезмерную застенчивость, так что я разоблачился прямо на месте и натянул странные брюки и рубашку. Они оказались чуть эластичными, поэтому сидели очень хорошо, особенно с широким ремнем и кроссовками, которые были на мне. В рубашке без рукавов я слегка поеживался под резким ночным ветерком, но у меня мелькала неприятная мысль, что очень скоро мне станет жарко. По крайней мере, абордажный топорик, который мне выдали, по размеру был почти таким же, как ледоруб, с таким же длинным топорищем; Джип объяснил мне, что им можно цепляться за доски и другие места, чтобы легче было лезть, а лезвие прорубит сеть, натянутую над поручнями, чтобы помешать взять корабль на абордаж. Пирс одолжил мне длинный нож и обещанный пистолет – двухзарядное кремневое орудие – и показал, как взводить курок, очень осторожно, потому что пистолет был уже заряжен. Пистолет был совсем не таким, как те, из которых я стрелял по мишеням, и это меня тревожило. Затем выступила Молл и повязала мне вокруг лба такую же расшитую парчовую повязку, как у нее.
– Спасибо! – сказал я, раздумывая, какой я должен иметь вид, и начиная ощущать себя заправским пиратом. – Какая шикарная лента вместо шляпы!
– Это даже немножко большее, чем просто лента. Она тебе пригодится…
– ЭЙ, НА ПАЛУБЕ! НА ПАЛУБЕ! – Мы разом подняли головы вверх, как птенцы в гнезде. – ЭТО ВОЛК! ПРОКЛЯТЫЙ ЗАВЫВАЮЩИЙ ВОЛК!
– ТЫ УВЕРЕН, ПАРЕНЬ? – заорал Пирс. – КАКОЙ У НЕЕ ФЛАГ?
– ФЛАГА НЕТ! НО Я ВИДЕЛ ФОНАРИ!
Пирс сунул трубу назад в футляр с удовлетворенным щелчком и перегнулся через поручни:
– Мистер помощник! Готовьтесь к бою! По местам!
– Фонари? – переспросил я Джипа, поглядывая на видневшуюся вдалеке точку – это было все, что я смог разглядеть, от силы, может быть, верхушки мачт.
– Увидишь! – коротко ответил Джип, а палубы в это время выбивали барабанную дробь под бегущими ногами. Мы на минуту отошли от поручней, когда матросы с криками высыпали наверх, чтобы встать у пушек на квартердеке.
Пирс оскорбленно смотрел в свою огромную медную трубу:
– Какого черта там происходит у них впереди? Можно было бы думать, что они выкатят пушки, едва лишь мы появимся в их поле зрения, но будь я проклят, если они не только что вылезли из постели!
– Может, пытаются изображать из себя невинных овечек, – высказал предположение я.
Пирс, однако, ревом высказал несогласие:
– Боюсь, что нет, сэр. Если бы я краем глаза заметил парус, который так торопится за мной по пятам, я бы выкатил пушки просто из предосторожности, а моя совесть отягощена меньше, чем у любого из Волков, могу поклясться. И смотрите, как они укоротили паруса на ночь! Пари держу, негодяи и не подозревали, что их могут преследовать, и выставили только палубную вахту – ни одного человека на мачтах, ублюдки ленивые. Что скажешь, штурман?
– Так оно и есть! И часовые полусонные к этому часу, да еще фонари светят им в глаза. – Джип возбужденно ударил по гакаборту. – Черт, вот он, шанс, который нам нужен! Все, что нам остается делать, это дождаться, когда зайдет Луна, и идти на сближение. Если они уже не засекли нас раньше, теперь не смогут!