Страница:
Вечером 29 января командующему фронтом было доложено, что Сухиничи освобождены. Видимо, в штабе фронта не очень-то поверили нашему донесению. Что ж, обстоятельства и на самом деле вышли необычные. Жуков вызвал меня к проводу и потребовал подтвердить, отвечает ли донесение действительности. Он успокоился лишь тогда, когда я сообщил, что говорю из Сухиничей, из своего штаба, обосновавшегося в городе.
Командующий фронтом сказал, что на днях мы получим директиву на ближайшее время.
Пока суд да дело, мы приступили к упорядочению расположения войск в полосе армии. Расчет таков: иметь более сильные группировки на вероятных направлениях наступления противника.
Всерьез занялись противовоздушной обороной, и, нужна сказать, вышли неплохие результаты. Зенитчики, устраивая засады на участках и маршрутах, где особенно резвились немецкие летчики, стали сбивать фашистские самолеты довольно часто. Немцы, почувствовав, что летать безнаказанно им не дадут, стали появляться реже и на более значительных высотах.
В Сухиничах штаб и управление устроились прекрасно. Правда, город был виден немцам как на ладони и часто подвергался артиллерийскому обстрелу. Пришлось рыть щели, строить блиндажи, чтобы штаб нес меньше потерь.
Обстреливали немцы Сухиничи в разное время дня и ночи. Мы к этому как-то быстро привыкли и, откровенно говоря, почти перестали обращать внимание.
Гражданское население относилось к нам прекрасно. Но с каждым днем жителей в городе становилось все меньше: очень донимали непрекращавшийся обстрел и частые бомбежки с воздуха. Наш Василий Иванович Казаков делал все, чтобы отогнать неприятельскую артиллерию подальше от Сухиничей. Он даже в самом городе поставил 152-миллиметровые гаубицы, замаскировав их в сараях.
С соседними армиями установилась хорошая связь, взаимная информация, и мы приступили к отработке взаимодействия на стыках.
Вскоре поступила директива фронта, в которой 16-й армии предписывалось: «Удерживая прочно Сухиничи, наступательными действиями продолжать изматывать противника, лишая его возможности прочно закрепиться и накапливать силы».
Требование фронта было трудновыполнимым. Одно дело изматывать врага оборонительными действиями, добиваясь выравнивания сил, что мы и другие армии и делали до перехода в контрнаступление. Но можно ли «изматывать и ослаблять» наступательными действиями при явном соотношении сил не в нашу пользу, да еще суровой зимой?
Противник был отброшен от Москвы, потерпел поражение. Но он еще не потерял обороноспособности, сумел в конце концов закрепиться и продолжал перебрасывать свежие войска с запада, где военные силы гитлеровской Германии не были связаны действиями наших союзников. Все, на что были способны наши истощенные войска, – это выталкивать врага то на одном, то на другом участке, тратя на это силы и не достигая ощутимых результатов. Они с трудом пробивались вперед. Я неоднократно тогда бывал в разных частях и на разных участках, пытаясь разобраться в причинах недостаточной эффективности наших наступательных действий. То, что удалось лично увидеть и на себе испытать, убедило меня, что мы не в состоянии достичь решающего успеха. В полках и дивизиях не хватало солдат, не хватало пулеметов, минометов, артиллерии, боеприпасов; танков остались единицы.
Основой обороны, организованной немцами, были опорные пункты, располагавшиеся в селениях или в рощах, промежутки между ними минировались и простреливались. Наша пехота наступала тогда жиденькими цепями; они преодолевали глубокий снег под сильным огнем, при слабой артиллерийской поддержке из-за малочисленности стволов и недостатка снарядов. Еще не видя врага, задолго до атаки героическая пехота выбивалась из сил, несла потери.
Не лучше ли, думалось мне, использовать выигранную передышку и перейти к обороне, чтобы накопить силы и средства для мощного наступления?
По данным нашего штаба, противник значительно превосходил нас. Парадокс: сильнейший обороняется, а более слабый наступает, причем по пояс в снегу…
Все это, с подсчетами и выводами, было изложено в обстоятельном докладе и представлено командующему фронтом.
Ответ был короткий: «Выполняйте приказ!»
Оставалось одно – думать, как решить задачу.
На широкие наступательные операции сил не хватало. Решено было каждый раз ограничиваться определенной конкретной целью. Наиболее заманчивым объектом борьбы были населенные пункты, занимаемые противником. Потеря каждого такого пункта являлась для врага чувствительной, так как это сразу отражалось на его системе обороны огнем, в которой пробивалась брешь.
Немецко-фашистские войска учитывали характер местности и зимние условия. Все деревни и хутора на переднем крае и в глубине были превращены в опорные пункты, обнесенные колючей проволокой. Подступы к ним были заминированы. Под домами – блиндажи с бойницами для кругового обстрела. Танки располагались для ведения огня прямой наводкой с места, являясь бронированными артиллерийско-пулеметными точками.
Вся эта система вражеской обороны и натолкнула на мысль наносить удары последовательно то по одному, то по другому опорному пункту, сосредоточивая – в пределах возможностей – нужные для этого силы и не слишком оголяя другие участки.
Первую такую операцию провели на правом фланге. В ней участвовали две неполные дивизии (они должны были оставить подразделения на случай обороны своих участков). Усилили их артиллерией армии и десятком Т-34; большего позволить не могли.
Пехота в ночь заняла исходное положение, подобравшись по снегу как можно ближе к опорному пункту. Для танков саперы проделали в снежной целине проходы, по которым машины должны были двинуться вперед с началом артподготовки и, подойдя к пехоте, поддержать атаку огнем с места, а затем помочь очистить поле боя от противника.
Артиллерия заблаговременно пристреляла цели отдельными орудиями. Часть батарей привлекли для отражения возможных контратак как справа, так и слева. Ночью несколько батарей зенитных пушек заняли позиции, хорошо замаскировавшись.
Операция прошла удачно. К полудню населенный пункт был полностью очищен от гитлеровцев: много их полегло, а остатки отошли в лес, на шесть километров юго-западнее. Контратаки начались во второй половине дня из леса и соседнего опорного пункта при сильном артиллерийском огне и бомбардировке с воздуха. Наши войска эти контратаки отразили. Зенитчики подбили шесть немецких самолетов.
Мы убедились, что принятый метод правилен. Следуя ему, будем добиваться успеха при наименьших потерях.
В этом бою, между прочим, произошел интересный случай. Зенитчики сбили самолет, и я увидел, как из него с высоты около двух тысяч метров выбросился немецкий летчик. Парашют не раскрылся, и он камнем полетел вниз. К месту падения побежали бойцы. Каково же было наше удивление, когда мы увидели, что немца ведут к нам живым и почти невредимым! Он упал в глубокий овраг, засыпанный снегом, и это его спасло. Не поверил бы, если бы не был очевидцем…
Памятные уроки
Командующий фронтом сказал, что на днях мы получим директиву на ближайшее время.
Пока суд да дело, мы приступили к упорядочению расположения войск в полосе армии. Расчет таков: иметь более сильные группировки на вероятных направлениях наступления противника.
Всерьез занялись противовоздушной обороной, и, нужна сказать, вышли неплохие результаты. Зенитчики, устраивая засады на участках и маршрутах, где особенно резвились немецкие летчики, стали сбивать фашистские самолеты довольно часто. Немцы, почувствовав, что летать безнаказанно им не дадут, стали появляться реже и на более значительных высотах.
В Сухиничах штаб и управление устроились прекрасно. Правда, город был виден немцам как на ладони и часто подвергался артиллерийскому обстрелу. Пришлось рыть щели, строить блиндажи, чтобы штаб нес меньше потерь.
Обстреливали немцы Сухиничи в разное время дня и ночи. Мы к этому как-то быстро привыкли и, откровенно говоря, почти перестали обращать внимание.
Гражданское население относилось к нам прекрасно. Но с каждым днем жителей в городе становилось все меньше: очень донимали непрекращавшийся обстрел и частые бомбежки с воздуха. Наш Василий Иванович Казаков делал все, чтобы отогнать неприятельскую артиллерию подальше от Сухиничей. Он даже в самом городе поставил 152-миллиметровые гаубицы, замаскировав их в сараях.
С соседними армиями установилась хорошая связь, взаимная информация, и мы приступили к отработке взаимодействия на стыках.
Вскоре поступила директива фронта, в которой 16-й армии предписывалось: «Удерживая прочно Сухиничи, наступательными действиями продолжать изматывать противника, лишая его возможности прочно закрепиться и накапливать силы».
Требование фронта было трудновыполнимым. Одно дело изматывать врага оборонительными действиями, добиваясь выравнивания сил, что мы и другие армии и делали до перехода в контрнаступление. Но можно ли «изматывать и ослаблять» наступательными действиями при явном соотношении сил не в нашу пользу, да еще суровой зимой?
Противник был отброшен от Москвы, потерпел поражение. Но он еще не потерял обороноспособности, сумел в конце концов закрепиться и продолжал перебрасывать свежие войска с запада, где военные силы гитлеровской Германии не были связаны действиями наших союзников. Все, на что были способны наши истощенные войска, – это выталкивать врага то на одном, то на другом участке, тратя на это силы и не достигая ощутимых результатов. Они с трудом пробивались вперед. Я неоднократно тогда бывал в разных частях и на разных участках, пытаясь разобраться в причинах недостаточной эффективности наших наступательных действий. То, что удалось лично увидеть и на себе испытать, убедило меня, что мы не в состоянии достичь решающего успеха. В полках и дивизиях не хватало солдат, не хватало пулеметов, минометов, артиллерии, боеприпасов; танков остались единицы.
Основой обороны, организованной немцами, были опорные пункты, располагавшиеся в селениях или в рощах, промежутки между ними минировались и простреливались. Наша пехота наступала тогда жиденькими цепями; они преодолевали глубокий снег под сильным огнем, при слабой артиллерийской поддержке из-за малочисленности стволов и недостатка снарядов. Еще не видя врага, задолго до атаки героическая пехота выбивалась из сил, несла потери.
Не лучше ли, думалось мне, использовать выигранную передышку и перейти к обороне, чтобы накопить силы и средства для мощного наступления?
По данным нашего штаба, противник значительно превосходил нас. Парадокс: сильнейший обороняется, а более слабый наступает, причем по пояс в снегу…
Все это, с подсчетами и выводами, было изложено в обстоятельном докладе и представлено командующему фронтом.
Ответ был короткий: «Выполняйте приказ!»
Оставалось одно – думать, как решить задачу.
На широкие наступательные операции сил не хватало. Решено было каждый раз ограничиваться определенной конкретной целью. Наиболее заманчивым объектом борьбы были населенные пункты, занимаемые противником. Потеря каждого такого пункта являлась для врага чувствительной, так как это сразу отражалось на его системе обороны огнем, в которой пробивалась брешь.
Немецко-фашистские войска учитывали характер местности и зимние условия. Все деревни и хутора на переднем крае и в глубине были превращены в опорные пункты, обнесенные колючей проволокой. Подступы к ним были заминированы. Под домами – блиндажи с бойницами для кругового обстрела. Танки располагались для ведения огня прямой наводкой с места, являясь бронированными артиллерийско-пулеметными точками.
Вся эта система вражеской обороны и натолкнула на мысль наносить удары последовательно то по одному, то по другому опорному пункту, сосредоточивая – в пределах возможностей – нужные для этого силы и не слишком оголяя другие участки.
Первую такую операцию провели на правом фланге. В ней участвовали две неполные дивизии (они должны были оставить подразделения на случай обороны своих участков). Усилили их артиллерией армии и десятком Т-34; большего позволить не могли.
Пехота в ночь заняла исходное положение, подобравшись по снегу как можно ближе к опорному пункту. Для танков саперы проделали в снежной целине проходы, по которым машины должны были двинуться вперед с началом артподготовки и, подойдя к пехоте, поддержать атаку огнем с места, а затем помочь очистить поле боя от противника.
Артиллерия заблаговременно пристреляла цели отдельными орудиями. Часть батарей привлекли для отражения возможных контратак как справа, так и слева. Ночью несколько батарей зенитных пушек заняли позиции, хорошо замаскировавшись.
Операция прошла удачно. К полудню населенный пункт был полностью очищен от гитлеровцев: много их полегло, а остатки отошли в лес, на шесть километров юго-западнее. Контратаки начались во второй половине дня из леса и соседнего опорного пункта при сильном артиллерийском огне и бомбардировке с воздуха. Наши войска эти контратаки отразили. Зенитчики подбили шесть немецких самолетов.
Мы убедились, что принятый метод правилен. Следуя ему, будем добиваться успеха при наименьших потерях.
В этом бою, между прочим, произошел интересный случай. Зенитчики сбили самолет, и я увидел, как из него с высоты около двух тысяч метров выбросился немецкий летчик. Парашют не раскрылся, и он камнем полетел вниз. К месту падения побежали бойцы. Каково же было наше удивление, когда мы увидели, что немца ведут к нам живым и почти невредимым! Он упал в глубокий овраг, засыпанный снегом, и это его спасло. Не поверил бы, если бы не был очевидцем…
Памятные уроки
Постепенно войска армии вгрызались в оборону противника, расшатывая ее то на одном, то на другом участке. Прорвать фронт они еще не были способны, но систематически отодвигали его к югу, захватывая пункт за пунктом, прижимая немцев к реке Жиздра.
Уже после войны часто приходилось слышать вопрос, в котором сквозило удивление: как же так, у нас в ряде операций дивизий было больше, чем у врага, а мы не могли прорвать оборону? Да и в то время случались такие обидные упреки. Но ведь количеством дивизий тогда уже нельзя было определять соотношение сил.
Мы давно забыли, что дивизия – это 8 тысяч бойцов. Наши соединения насчитывали 3,5, а то и 2 тысячи человек; редко какая дивизия имела 4 тысячи, и та после одного-двух боев по численности приближалась к остальным.
Между тем у противника численность личного состава пехотной дивизии достигала 10–12 тысяч, а танковой и моторизованной – 12–15 тысяч. Из соединений, понесших большие потери, рядовой и младший командный состав передавался для укомплектования других дивизий, а командование и штабы выводились в тыл на формирование.
Неравное соотношение сил было зимой 1942 года и на сухиничском направлении. Можно представить, какие трудности мы переживали и какая тяжелая ответственность лежала на командующих армиями. Но не все, к сожалению, считались с этим. Вспоминаю любопытную историю с одним из генералов, представлявших штаб фронта. Перед самым боем за Сухиничи он огульно раскритиковал нас. Потом выехал по заданию командующего в соседнюю 61-ю армию. И там ему тоже все не понравилось. Мероприятия, которые М.М. Попов проводил в войсках, он забраковал и доложил об этом по телефону Г.К. Жукову. Георгий Константинович реагировал немедленно: приказал генералу вступить в командование 61-й армией и показать, на что сам горазд. Как ни пытался тот избежать назначения, ссылаясь, что после его указаний командарм справится со своими задачами, выправит дело, пришлось самому принять армию и ответственность за нее. Не прошло и недели, как немцы продвинулись в полосе его армии на 30 километров. В результате генерал убыл из состава Западного фронта, а Попов опять стал командующим 61-й армией. Год спустя мы с ним встретились незадолго до Курского сражения, он командовал Брянским фронтом. Вспомнили и сухиничское направление, и случай с генералом из штаба фронта, но не злорадствуя, а удивляясь его поведению…
Недалеко от Сухиничей было большое село Попково. Лежало оно на высоте, господствовавшей над местностью. Именно отсюда чаще всего немцы и обстреливали город.
Нужно было обязательно взять Попково. В селе, по нашим сведениям, располагалось до 2 тысяч немцев, имелись там танки и штурмовые орудия; все у врага было подготовлено к круговой обороне.
К этому времени – а уже шел февраль – нам удалось немного пополнить свои соединения освобожденными из фашистского плена людьми. Однажды Лобачев и Романов, начальник политотдела армии, сообщили мне, что в районе Козельска наши войска захватили несколько концлагерей.
– Ищем пополнение, а оно рядом, – сказал Алексей Андреевич.
Это была верная мысль. Послали в Козельск группу офицеров штаба, политработников и врачей. Отобрали пригодных по здоровью. Эти люди столько испытали за время оккупации, что готовы были идти на любую опасность, лишь бы отомстить ненавистному врагу.
Командующий фронтом прислал в 16-ю армию еще одну стрелковую дивизию (97-ю) и две танковые бригады. Это было поистине здорово и сильно подбодрило нас.
Обосновавшись на новом направлении, мы знакомились и с районом расположения войск, и с проживавшим здесь населением. Чувствовалось, у жителей крепла уверенность, что кошмар оккупации не повторится. Многие возвращались из эвакуации в родные места, и жизнь заметно налаживалась. Лобачев и политотдел установили связь с секретарем Смоленского обкома партии Д.М. Поповым. Мы с ним познакомились еще под Ярцево. Теперь он являлся одним из руководителей партизанского движения.
Партизаны, нанося удары по врагу, оказывали нам одновременно большую помощь сведениями о состоянии фашистских войск и их тыла. Разведывательный отдел армии работал в тесном контакте с отрядами товарищей Орлова, Бати, Солдатенкова и Орешкина, действовавшими в Брянском, Дятьковском и Жиздринском районах. А мы в свою очередь помогали партизанам оружием, боеприпасами, взрывчаткой; политотдел давал им материалы для работы среди населения.
С помощью 16-й армии партизанский штаб переправлял через линию фронта подкрепление партизанам. В частности, в феврале в тыл врага ушел большой отряд лыжников, состоявший из коммунистов и комсомольцев. Через боевые порядки наших войск был переправлен крепкий отряд под командованием А.П. Шестакова. Он обосновался в районе железной дороги Брянск – Гомель, продолжительное время терроризировал немцев на этом участке и сообщал нам ценные сведения.
Не забывали 16-ю армию и трудящиеся Москвы, да, пожалуй, и всей страны. Делегации рабочих и колхозников приезжали и из столицы, и из Средней Азии, и даже из далекого, но памятного мне по службе в двадцатых годах Забайкалья. Незадолго до борьбы за Попково прибыли делегаты Ленинградского района столицы. Они, конечно, сразу отправились в свою родную 11-ю гвардейскую дивизию, присутствовали там на торжественном вручении гвардейского Знамени. Когда генерал Чернышев, преклонив колено, поцеловал алое полотнище, многие вспомнили, что полгода назад ополченцы Ленинградского района составили основу этого, теперь прославленного, соединения.
Запланированное наступление на крупный опорный пункт противника Попково началось в конце февраля. Главный удар наносила 146-я танковая бригада, имевшая несколько десятков танков Т-34 и КВ. Соседние дивизии получили задачу блокировать противника, укрепившегося в ближайших деревнях.
Наступление было хорошо подготовлено. Все передвижения войск совершались ночью в целях маскировки.
Бой начался с артиллерийской подготовки. По проходам, сделанным ночью в глубоком снегу, двинулись танки с десантом, и тут же следом – пехота, сопровождаемая артиллерийским огнем. Орудия, поставленные затемно на прямую наводку, хорошо помогали уничтожать в ходе боя огневые точки и танки немцев.
Противник оказал упорное сопротивление, но во второй половине дня Попково было взято. Некоторое время еще шла борьба на горе у каменной церкви и на кладбище; наконец и здесь все было кончено.
Свыше семисот гитлеровцев осталось на поле боя, а также много вооружения и разной техники. А главное – противник потерял ключевой пункт своей обороны.
Наши части закрепились в Попково. На очереди были Маклаки – село, расположенное в 15 километрах юго-западнее. Если овладеть еще и этим опорным пунктом – так мы рассчитывали в своем штабе, – то почти вся оборона немцев на жиздринском направлении будет взломана. Остается только очистить деревню Брынь и разбросанные по широкой безлесной равнине мелкие деревушки, чтобы противнику пришлось отойти за Жиздру.
Положение войск 16-й армии на сухиничском направлении улучшилось. Да и нашему штабу стало полегче, поскольку немцы с их пушками теперь были отброшены от Сухиничей.
Все шло хорошо. Была твердая уверенность, что в Маклаках немцам сидеть уже недолго. 8 марта я побывал с группой товарищей в частях, которым предстояло штурмовать этот последний крупный опорный пункт. А затем на аэросанях вернулся на КП.
Кстати, об этих аэросанях стоит кое-что рассказать.
Куда ни глянь – все в снегах. Проезжих дорог мало, да и тут сугроб на сугробе. У нас же было правилом поддерживать личную связь с войсками армии, хотя они и растянулись на большом пространстве.
По нашей просьбе В.Д. Соколовский прислал аэросанную роту. Располагалась она при штабе тыла армии. Каждые аэросани были вооружены легким пулеметом.
Очень крепкая помощь, и не только для живой связи, как обнаружилось.
Во второй половине февраля немецкий лыжный отряд – до двухсот с лишним солдат – ночью проник к нам в тыл и пересек дорогу, питавшую правое крыло армии всем необходимым. Создалось на время критическое положение.
Главный наш связист полковник П.Я. Максименко был как раз тогда в аэросанной роте. По его инициативе ее и использовали для удара по врагу.
Рота моментально выдвинулась в район, занятый немецкими лыжниками, развернулась и с ходу атаковала, ведя огонь из четырнадцати своих пулеметов. Немцы были рассеяны, истреблены. Спаслись только те, кому удалось добежать до кустов на опушке леса.
Взятые в этой стычке пленные в один голос говорили, что эта атака их ошеломила: они приняли аэросани за танки и были поражены, почему же машины как будто летят по глубокому снегу. (У этого замечательного в зимних условиях средства было слабое место – пропеллер мешал двигаться по узким лесным дорогам и кустарникам.)
Об этом случае я рассказал в свое время Илье Эренбургу, он тоже побывал у нас в Сухиничах. И помнится, писатель долго возился с письмами и документами, взятыми у убитых немецких лыжников, отбирая что-то нужное для своих едких и гневных статей в «Красной звезде».
Итак, аэросани с быстротой и удобством доставили меня из-под Маклаков на КП. Предстояло поработать над приказом о действиях войск после захвата опорного пункта. А вечером мы все решили пойти на собрание, посвященное Международному женскому дню. В нашей штаб-квартире, как обычно, работали вместе со мной Малинин, Казаков и еще несколько офицеров штаба. Я уже взялся за ручку, чтобы подписать приказ, как за окном разорвался бризантный снаряд. Осколок угодил мне в спину. Сильный удар… Невольно сорвались слова:
– Ну, кажется, попало…
Эти слова я произнес с трудом, почувствовал, что перехватило дыхание.
Ранение оказалось тяжелым. По распоряжению командующего фронтом меня эвакуировали на самолете в Москву, в госпиталь, занимавший тогда здания Тимирязевской академии.
Это было уже третье ранение за время службы в рядах Красной Армии. И все вышло не так, как раньше…
7 ноября 1919 года мы совершили набег на тылы белогвардейцев. Отдельный Уральский кавалерийский дивизион, которым я тогда командовал, прорвался ночью через боевые порядки колчаковцев, добыл сведения, что в станице Караульная расположился штаб омской группы, зашел с тыла, атаковал станицу и, смяв белые части, разгромил этот штаб, захватил пленных, в их числе много офицеров.
Во время атаки при единоборстве с командующим омской группой генералом Воскресенским я получил от него пулю в плечо, а он от меня – смертельный удар шашкой.
В июне 1921 года Красная Армия добивала барона Унгерна на границе с Монголией. У станицы Желтуринская 35-й кавполк, которым я командовал, атаковал прорвавшуюся через нашу пехоту унгерновскую конницу. В этом бою я был ранен второй раз, в ногу с переломом кости.
Те раны получены в жаркой схватке. А вот третье ранение… Комнатная обстановка, перо в руке, случайно разорвавшийся близ дома снаряд. Не то время. Не та война. И должность не та…
Конечно, при соблюдении известной осторожности можно было этого случая избежать. Но факт остается фактом – меня приковало к постели. Досадно было, что на какой-то срок оказался вне строя и не мог участвовать в боях нашей армии, очищавшей от противника северный берег Жиздры.
Помощь врачей и крепкий организм взяли свое – начал поправляться.
В госпитале я почувствовал, каким вниманием и любовью окружает наш народ пострадавших в боях воинов родной армии. Не было дня, чтобы кто-то нас не посетил. Раненых буквально засыпали подарками и письмами. Нас навещали рабочие и работницы, колхозники, писатели, корреспонденты газет, артисты и художники. Осторожно заходили пионеры в красных галстуках, с сияющими глазами. Эта трогательная забота была лучшим лекарством, хотя администрация госпиталя и старалась сдерживать поток дорогих наших друзей.
Пока лечился, смог разыскать свою семью – жену и дочь, которые в начале войны эвакуировались из прифронтовой полосы. Очутились они в Казахстане, а затем в Новосибирске. Навестивший меня секретарь Московского комитета партии Г.М. Попов посоветовал перевести семью в Москву и помог с квартирой.
Москва стала уже принимать иной вид. Затемнение соблюдалось, но не чувствовалось настороженной суровости. Работали театры и кино. На улицах оживленно. Налеты немецкой авиации прекратились, но еще можно было увидеть, поближе к вечеру, как бойцы, удерживая на стропах, вели по бульварам к окраинам заградительные аэростаты.
Товарищи из 16-й армии не забывали меня, так что я постоянно находился в курсе событий и чувствовал биение пульса армии. Настоящая боевая дружба, основанная на взаимном уважении, оказалась в нашем коллективе прочной. И я по товарищам просто скучал. Не дождавшись окончательного выздоровления, решил, что долечусь там, на фронте, и в мае отправился к себе.
Штаб армии уже убыл из Сухиничей. Командный пункт Малинин оборудовал в лесу.
Армия отбросила немцев за Жиздру, и временно бои прекратились. Потери за два месяца частных наступательных операций оказались довольно значительными. В числе раненых был полковник П.А. Еремин, командир 328-й дивизии, которая за боевые отличия была представлена к гвардейскому званию. Убит был командир 324-й стрелковой дивизии Герой Советского Союза И.Я. Кравченко…
Приехав, я сразу окунулся в боевые дела – по директиве фронта нам предстояло вместе с М.М. Поповым провести еще одну наступательную операцию.
На усиление к нам прибыл танковый корпус. Мы у себя создали стрелковый корпус из трех дивизий, располагавшихся на правом фланге, что значительно облегчило управление войсками. Его командиром был назначен генерал Н.А. Орлов. (Корпусная система существовала в Красной Армии давно. Тяжелые оборонительные сражения сорок первого года вынудили временно ее ликвидировать. При малейшей возможности корпуса опять восстанавливались.)
Выехали с В.И. Казаковым в 61-ю армию для отработки взаимодействия. Командарм М.М. Попов встретил нас тепло, и в дружеской беседе мы всесторонне обговорили действия обеих армий, наносивших удар на смежных флангах.
Его армия, как и наша, крайне нуждалась в людях. К предстоявшему бою подобрали все, что было можно. Из госпиталей вернули в строй всех излечившихся бойцов и командиров, подчистили армейские тылы, как и тылы соединений. Но это была капля в море.
Ни я, ни генерал М.М. Попов не могли создать достаточно сильный кулак для прорыва и развития успеха за счет ослабления обороны на других участках. Немцы сами к этому времени начали проявлять активность. О наступательных действиях по всему фронту армий не могло быть и речи. Удар ограничивался небольшим рубежом неприятельской обороны, что давало противнику возможность использовать для противодействия силы с других участков.
В конце мая операция началась. Войска армии скрытно, в ночное время, заняли исходное положение. Малочисленность пехоты вынудила строить боевой порядок дивизий в один эшелон при небольшом резерве у комдивов. Зато во второй эшелон армии был выделен танковый корпус. Его мы предназначали для развития прорыва в глубину. Стрелковые дивизии получили примерно по 12–15 танков непосредственной поддержки.
Артиллерия своевременно пристреляла отдельными орудиями цели и заняла позиции, в том числе и для стрельбы прямой наводкой. На этот раз мы смогли сосредоточить от 30 до 40 орудий на километр фронта, где наносился главный удар.
М.С. Малинин, как бывший танкист, попросил поручить ему отработку ввода в бой танкового корпуса. Я согласился, зная его пунктуальность в любом деле. Действительно, он с командиром танкистов тщательно все расписал по часам и минутам, и меня обеспокоило лишь то, что исходное положение корпуса намечено далеко – в двадцати километрах. Не запоздают ли танкисты по какой-либо причине? Товарищи убедили, что все предусмотрено, а удаление корпуса даст полную внезапность, так как немцы не услышат шума моторов. Что ж, пришлось согласиться.
С наблюдательного пункта я имел возможность видеть все этапы боя от начала и до конца. Несколько лучше стало с боеприпасами, и мы начали наступление тридцатиминутной артподготовкой: это был предел наших возможностей.
Как только кончилась артподготовка, пехота с танками быстро двинулась на вражеские позиции. Батареи противника открыли не очень сильный огонь. Заговорили немецкие пулеметы, но их тут же подавляли танки сопровождения и орудия прямой наводки.
На наших глазах пехота ворвалась в траншеи первой позиции, быстро преодолела их, двинулась дальше. Часть танков очищала первую траншею, а остальные устремились вперед, ведя огонь преимущественно из пушек, хотя отступавшая пехота была более выгодной целью для пулеметов. (Вообще приходилось не только в этом бою наблюдать, что наши танкисты почти не применяли пулеметного огня, предпочитая вести пушечный, где надо и даже где не надо.)
На всем участке пехота с криком «ура!» атаковала вторую позицию. Танки были уже там и стреляли по врагу с места. Несколько из них пылало.
В траншеях шел бой. Но уже то в одном, то в другом месте стрелки и отдельные танки преодолели вторую позицию и преследовали врага.
Настала пора ввести танковый корпус. Но его не оказалось там, где он должен был находиться по плану. «Гладко было на бумаге, да забыли про овраги…» – гласит пословица. На пути движения корпуса протекала небольшая речушка с заболоченными торфянистыми берегами. Там и застрял наш корпус. Разрабатывая план ввода, забыли разведать и проверить проходимость. Такое упущение, конечно, отразилось на исходе удачно начатого боя. Этот печальный случай послужил всем нам хорошим уроком на будущее.
Два часа потребовалось, чтобы вытянуть корпус к месту ввода в бой. Эти два часа немцы не потеряли зря. Они подтянули силы из глубины и с разных направлений. Против правофланговой дивизии нашей ударной группы появились части, находившиеся перед участком 10-й армии, против центра – части мотодивизии из района Брянска. Несмотря на все это, наша пехота, ломая сопротивление врага, шла вперед. Она продвинулась в глубину до десяти километров. И в этот момент стал развертываться в боевой порядок танковый корпус.
Уже после войны часто приходилось слышать вопрос, в котором сквозило удивление: как же так, у нас в ряде операций дивизий было больше, чем у врага, а мы не могли прорвать оборону? Да и в то время случались такие обидные упреки. Но ведь количеством дивизий тогда уже нельзя было определять соотношение сил.
Мы давно забыли, что дивизия – это 8 тысяч бойцов. Наши соединения насчитывали 3,5, а то и 2 тысячи человек; редко какая дивизия имела 4 тысячи, и та после одного-двух боев по численности приближалась к остальным.
Между тем у противника численность личного состава пехотной дивизии достигала 10–12 тысяч, а танковой и моторизованной – 12–15 тысяч. Из соединений, понесших большие потери, рядовой и младший командный состав передавался для укомплектования других дивизий, а командование и штабы выводились в тыл на формирование.
Неравное соотношение сил было зимой 1942 года и на сухиничском направлении. Можно представить, какие трудности мы переживали и какая тяжелая ответственность лежала на командующих армиями. Но не все, к сожалению, считались с этим. Вспоминаю любопытную историю с одним из генералов, представлявших штаб фронта. Перед самым боем за Сухиничи он огульно раскритиковал нас. Потом выехал по заданию командующего в соседнюю 61-ю армию. И там ему тоже все не понравилось. Мероприятия, которые М.М. Попов проводил в войсках, он забраковал и доложил об этом по телефону Г.К. Жукову. Георгий Константинович реагировал немедленно: приказал генералу вступить в командование 61-й армией и показать, на что сам горазд. Как ни пытался тот избежать назначения, ссылаясь, что после его указаний командарм справится со своими задачами, выправит дело, пришлось самому принять армию и ответственность за нее. Не прошло и недели, как немцы продвинулись в полосе его армии на 30 километров. В результате генерал убыл из состава Западного фронта, а Попов опять стал командующим 61-й армией. Год спустя мы с ним встретились незадолго до Курского сражения, он командовал Брянским фронтом. Вспомнили и сухиничское направление, и случай с генералом из штаба фронта, но не злорадствуя, а удивляясь его поведению…
Недалеко от Сухиничей было большое село Попково. Лежало оно на высоте, господствовавшей над местностью. Именно отсюда чаще всего немцы и обстреливали город.
Нужно было обязательно взять Попково. В селе, по нашим сведениям, располагалось до 2 тысяч немцев, имелись там танки и штурмовые орудия; все у врага было подготовлено к круговой обороне.
К этому времени – а уже шел февраль – нам удалось немного пополнить свои соединения освобожденными из фашистского плена людьми. Однажды Лобачев и Романов, начальник политотдела армии, сообщили мне, что в районе Козельска наши войска захватили несколько концлагерей.
– Ищем пополнение, а оно рядом, – сказал Алексей Андреевич.
Это была верная мысль. Послали в Козельск группу офицеров штаба, политработников и врачей. Отобрали пригодных по здоровью. Эти люди столько испытали за время оккупации, что готовы были идти на любую опасность, лишь бы отомстить ненавистному врагу.
Командующий фронтом прислал в 16-ю армию еще одну стрелковую дивизию (97-ю) и две танковые бригады. Это было поистине здорово и сильно подбодрило нас.
Обосновавшись на новом направлении, мы знакомились и с районом расположения войск, и с проживавшим здесь населением. Чувствовалось, у жителей крепла уверенность, что кошмар оккупации не повторится. Многие возвращались из эвакуации в родные места, и жизнь заметно налаживалась. Лобачев и политотдел установили связь с секретарем Смоленского обкома партии Д.М. Поповым. Мы с ним познакомились еще под Ярцево. Теперь он являлся одним из руководителей партизанского движения.
Партизаны, нанося удары по врагу, оказывали нам одновременно большую помощь сведениями о состоянии фашистских войск и их тыла. Разведывательный отдел армии работал в тесном контакте с отрядами товарищей Орлова, Бати, Солдатенкова и Орешкина, действовавшими в Брянском, Дятьковском и Жиздринском районах. А мы в свою очередь помогали партизанам оружием, боеприпасами, взрывчаткой; политотдел давал им материалы для работы среди населения.
С помощью 16-й армии партизанский штаб переправлял через линию фронта подкрепление партизанам. В частности, в феврале в тыл врага ушел большой отряд лыжников, состоявший из коммунистов и комсомольцев. Через боевые порядки наших войск был переправлен крепкий отряд под командованием А.П. Шестакова. Он обосновался в районе железной дороги Брянск – Гомель, продолжительное время терроризировал немцев на этом участке и сообщал нам ценные сведения.
Не забывали 16-ю армию и трудящиеся Москвы, да, пожалуй, и всей страны. Делегации рабочих и колхозников приезжали и из столицы, и из Средней Азии, и даже из далекого, но памятного мне по службе в двадцатых годах Забайкалья. Незадолго до борьбы за Попково прибыли делегаты Ленинградского района столицы. Они, конечно, сразу отправились в свою родную 11-ю гвардейскую дивизию, присутствовали там на торжественном вручении гвардейского Знамени. Когда генерал Чернышев, преклонив колено, поцеловал алое полотнище, многие вспомнили, что полгода назад ополченцы Ленинградского района составили основу этого, теперь прославленного, соединения.
* * *
Запланированное наступление на крупный опорный пункт противника Попково началось в конце февраля. Главный удар наносила 146-я танковая бригада, имевшая несколько десятков танков Т-34 и КВ. Соседние дивизии получили задачу блокировать противника, укрепившегося в ближайших деревнях.
Наступление было хорошо подготовлено. Все передвижения войск совершались ночью в целях маскировки.
Бой начался с артиллерийской подготовки. По проходам, сделанным ночью в глубоком снегу, двинулись танки с десантом, и тут же следом – пехота, сопровождаемая артиллерийским огнем. Орудия, поставленные затемно на прямую наводку, хорошо помогали уничтожать в ходе боя огневые точки и танки немцев.
Противник оказал упорное сопротивление, но во второй половине дня Попково было взято. Некоторое время еще шла борьба на горе у каменной церкви и на кладбище; наконец и здесь все было кончено.
Свыше семисот гитлеровцев осталось на поле боя, а также много вооружения и разной техники. А главное – противник потерял ключевой пункт своей обороны.
Наши части закрепились в Попково. На очереди были Маклаки – село, расположенное в 15 километрах юго-западнее. Если овладеть еще и этим опорным пунктом – так мы рассчитывали в своем штабе, – то почти вся оборона немцев на жиздринском направлении будет взломана. Остается только очистить деревню Брынь и разбросанные по широкой безлесной равнине мелкие деревушки, чтобы противнику пришлось отойти за Жиздру.
Положение войск 16-й армии на сухиничском направлении улучшилось. Да и нашему штабу стало полегче, поскольку немцы с их пушками теперь были отброшены от Сухиничей.
Все шло хорошо. Была твердая уверенность, что в Маклаках немцам сидеть уже недолго. 8 марта я побывал с группой товарищей в частях, которым предстояло штурмовать этот последний крупный опорный пункт. А затем на аэросанях вернулся на КП.
Кстати, об этих аэросанях стоит кое-что рассказать.
Куда ни глянь – все в снегах. Проезжих дорог мало, да и тут сугроб на сугробе. У нас же было правилом поддерживать личную связь с войсками армии, хотя они и растянулись на большом пространстве.
По нашей просьбе В.Д. Соколовский прислал аэросанную роту. Располагалась она при штабе тыла армии. Каждые аэросани были вооружены легким пулеметом.
Очень крепкая помощь, и не только для живой связи, как обнаружилось.
Во второй половине февраля немецкий лыжный отряд – до двухсот с лишним солдат – ночью проник к нам в тыл и пересек дорогу, питавшую правое крыло армии всем необходимым. Создалось на время критическое положение.
Главный наш связист полковник П.Я. Максименко был как раз тогда в аэросанной роте. По его инициативе ее и использовали для удара по врагу.
Рота моментально выдвинулась в район, занятый немецкими лыжниками, развернулась и с ходу атаковала, ведя огонь из четырнадцати своих пулеметов. Немцы были рассеяны, истреблены. Спаслись только те, кому удалось добежать до кустов на опушке леса.
Взятые в этой стычке пленные в один голос говорили, что эта атака их ошеломила: они приняли аэросани за танки и были поражены, почему же машины как будто летят по глубокому снегу. (У этого замечательного в зимних условиях средства было слабое место – пропеллер мешал двигаться по узким лесным дорогам и кустарникам.)
Об этом случае я рассказал в свое время Илье Эренбургу, он тоже побывал у нас в Сухиничах. И помнится, писатель долго возился с письмами и документами, взятыми у убитых немецких лыжников, отбирая что-то нужное для своих едких и гневных статей в «Красной звезде».
Итак, аэросани с быстротой и удобством доставили меня из-под Маклаков на КП. Предстояло поработать над приказом о действиях войск после захвата опорного пункта. А вечером мы все решили пойти на собрание, посвященное Международному женскому дню. В нашей штаб-квартире, как обычно, работали вместе со мной Малинин, Казаков и еще несколько офицеров штаба. Я уже взялся за ручку, чтобы подписать приказ, как за окном разорвался бризантный снаряд. Осколок угодил мне в спину. Сильный удар… Невольно сорвались слова:
– Ну, кажется, попало…
Эти слова я произнес с трудом, почувствовал, что перехватило дыхание.
Ранение оказалось тяжелым. По распоряжению командующего фронтом меня эвакуировали на самолете в Москву, в госпиталь, занимавший тогда здания Тимирязевской академии.
Это было уже третье ранение за время службы в рядах Красной Армии. И все вышло не так, как раньше…
7 ноября 1919 года мы совершили набег на тылы белогвардейцев. Отдельный Уральский кавалерийский дивизион, которым я тогда командовал, прорвался ночью через боевые порядки колчаковцев, добыл сведения, что в станице Караульная расположился штаб омской группы, зашел с тыла, атаковал станицу и, смяв белые части, разгромил этот штаб, захватил пленных, в их числе много офицеров.
Во время атаки при единоборстве с командующим омской группой генералом Воскресенским я получил от него пулю в плечо, а он от меня – смертельный удар шашкой.
В июне 1921 года Красная Армия добивала барона Унгерна на границе с Монголией. У станицы Желтуринская 35-й кавполк, которым я командовал, атаковал прорвавшуюся через нашу пехоту унгерновскую конницу. В этом бою я был ранен второй раз, в ногу с переломом кости.
Те раны получены в жаркой схватке. А вот третье ранение… Комнатная обстановка, перо в руке, случайно разорвавшийся близ дома снаряд. Не то время. Не та война. И должность не та…
Конечно, при соблюдении известной осторожности можно было этого случая избежать. Но факт остается фактом – меня приковало к постели. Досадно было, что на какой-то срок оказался вне строя и не мог участвовать в боях нашей армии, очищавшей от противника северный берег Жиздры.
Помощь врачей и крепкий организм взяли свое – начал поправляться.
В госпитале я почувствовал, каким вниманием и любовью окружает наш народ пострадавших в боях воинов родной армии. Не было дня, чтобы кто-то нас не посетил. Раненых буквально засыпали подарками и письмами. Нас навещали рабочие и работницы, колхозники, писатели, корреспонденты газет, артисты и художники. Осторожно заходили пионеры в красных галстуках, с сияющими глазами. Эта трогательная забота была лучшим лекарством, хотя администрация госпиталя и старалась сдерживать поток дорогих наших друзей.
Пока лечился, смог разыскать свою семью – жену и дочь, которые в начале войны эвакуировались из прифронтовой полосы. Очутились они в Казахстане, а затем в Новосибирске. Навестивший меня секретарь Московского комитета партии Г.М. Попов посоветовал перевести семью в Москву и помог с квартирой.
Москва стала уже принимать иной вид. Затемнение соблюдалось, но не чувствовалось настороженной суровости. Работали театры и кино. На улицах оживленно. Налеты немецкой авиации прекратились, но еще можно было увидеть, поближе к вечеру, как бойцы, удерживая на стропах, вели по бульварам к окраинам заградительные аэростаты.
Товарищи из 16-й армии не забывали меня, так что я постоянно находился в курсе событий и чувствовал биение пульса армии. Настоящая боевая дружба, основанная на взаимном уважении, оказалась в нашем коллективе прочной. И я по товарищам просто скучал. Не дождавшись окончательного выздоровления, решил, что долечусь там, на фронте, и в мае отправился к себе.
Штаб армии уже убыл из Сухиничей. Командный пункт Малинин оборудовал в лесу.
Армия отбросила немцев за Жиздру, и временно бои прекратились. Потери за два месяца частных наступательных операций оказались довольно значительными. В числе раненых был полковник П.А. Еремин, командир 328-й дивизии, которая за боевые отличия была представлена к гвардейскому званию. Убит был командир 324-й стрелковой дивизии Герой Советского Союза И.Я. Кравченко…
Приехав, я сразу окунулся в боевые дела – по директиве фронта нам предстояло вместе с М.М. Поповым провести еще одну наступательную операцию.
На усиление к нам прибыл танковый корпус. Мы у себя создали стрелковый корпус из трех дивизий, располагавшихся на правом фланге, что значительно облегчило управление войсками. Его командиром был назначен генерал Н.А. Орлов. (Корпусная система существовала в Красной Армии давно. Тяжелые оборонительные сражения сорок первого года вынудили временно ее ликвидировать. При малейшей возможности корпуса опять восстанавливались.)
Выехали с В.И. Казаковым в 61-ю армию для отработки взаимодействия. Командарм М.М. Попов встретил нас тепло, и в дружеской беседе мы всесторонне обговорили действия обеих армий, наносивших удар на смежных флангах.
Его армия, как и наша, крайне нуждалась в людях. К предстоявшему бою подобрали все, что было можно. Из госпиталей вернули в строй всех излечившихся бойцов и командиров, подчистили армейские тылы, как и тылы соединений. Но это была капля в море.
Ни я, ни генерал М.М. Попов не могли создать достаточно сильный кулак для прорыва и развития успеха за счет ослабления обороны на других участках. Немцы сами к этому времени начали проявлять активность. О наступательных действиях по всему фронту армий не могло быть и речи. Удар ограничивался небольшим рубежом неприятельской обороны, что давало противнику возможность использовать для противодействия силы с других участков.
В конце мая операция началась. Войска армии скрытно, в ночное время, заняли исходное положение. Малочисленность пехоты вынудила строить боевой порядок дивизий в один эшелон при небольшом резерве у комдивов. Зато во второй эшелон армии был выделен танковый корпус. Его мы предназначали для развития прорыва в глубину. Стрелковые дивизии получили примерно по 12–15 танков непосредственной поддержки.
Артиллерия своевременно пристреляла отдельными орудиями цели и заняла позиции, в том числе и для стрельбы прямой наводкой. На этот раз мы смогли сосредоточить от 30 до 40 орудий на километр фронта, где наносился главный удар.
М.С. Малинин, как бывший танкист, попросил поручить ему отработку ввода в бой танкового корпуса. Я согласился, зная его пунктуальность в любом деле. Действительно, он с командиром танкистов тщательно все расписал по часам и минутам, и меня обеспокоило лишь то, что исходное положение корпуса намечено далеко – в двадцати километрах. Не запоздают ли танкисты по какой-либо причине? Товарищи убедили, что все предусмотрено, а удаление корпуса даст полную внезапность, так как немцы не услышат шума моторов. Что ж, пришлось согласиться.
С наблюдательного пункта я имел возможность видеть все этапы боя от начала и до конца. Несколько лучше стало с боеприпасами, и мы начали наступление тридцатиминутной артподготовкой: это был предел наших возможностей.
Как только кончилась артподготовка, пехота с танками быстро двинулась на вражеские позиции. Батареи противника открыли не очень сильный огонь. Заговорили немецкие пулеметы, но их тут же подавляли танки сопровождения и орудия прямой наводки.
На наших глазах пехота ворвалась в траншеи первой позиции, быстро преодолела их, двинулась дальше. Часть танков очищала первую траншею, а остальные устремились вперед, ведя огонь преимущественно из пушек, хотя отступавшая пехота была более выгодной целью для пулеметов. (Вообще приходилось не только в этом бою наблюдать, что наши танкисты почти не применяли пулеметного огня, предпочитая вести пушечный, где надо и даже где не надо.)
На всем участке пехота с криком «ура!» атаковала вторую позицию. Танки были уже там и стреляли по врагу с места. Несколько из них пылало.
В траншеях шел бой. Но уже то в одном, то в другом месте стрелки и отдельные танки преодолели вторую позицию и преследовали врага.
Настала пора ввести танковый корпус. Но его не оказалось там, где он должен был находиться по плану. «Гладко было на бумаге, да забыли про овраги…» – гласит пословица. На пути движения корпуса протекала небольшая речушка с заболоченными торфянистыми берегами. Там и застрял наш корпус. Разрабатывая план ввода, забыли разведать и проверить проходимость. Такое упущение, конечно, отразилось на исходе удачно начатого боя. Этот печальный случай послужил всем нам хорошим уроком на будущее.
Два часа потребовалось, чтобы вытянуть корпус к месту ввода в бой. Эти два часа немцы не потеряли зря. Они подтянули силы из глубины и с разных направлений. Против правофланговой дивизии нашей ударной группы появились части, находившиеся перед участком 10-й армии, против центра – части мотодивизии из района Брянска. Несмотря на все это, наша пехота, ломая сопротивление врага, шла вперед. Она продвинулась в глубину до десяти километров. И в этот момент стал развертываться в боевой порядок танковый корпус.