После легкой поддачи, Филипп прямо при Вике рассказал о своих финансовых проблемах. Услышав сумму, которую должен кредиторам сын, Рыльцев почесал седую кудрявую голову. А затем стукнул кулаком по столу.
— Не потерплю, чтобы моего сына из-за каких-то презренных денег прирезали в подворотне! Не потерплю!
… Через несколько дней Филипп полностью рассчитался со своим злобным кредитором, даже немало озадачив его отмороженных представителей. Но, отдал, так отдал, что поделаешь? Рассчитался Филипп и с более мелкими кредиторами, и с банком…
А ещё через несколько дней ровно в полночь раздался телефонный звонок. — Как живешь-можешь, пустой бамбук? — загундосил в трубке старушечий голос.
При звуке этого голоса у Филиппа сразу пересохло во рту, а на душе стало так погано, как будто её кто-то вскрыл и смачно плюнул в нее. Сердце яростно забилось… Рано же они напомнили о себе. — Чего молчишь, как сыч? О тебе беспокоятся, не дают тебе соскучиться… Говори, как живешь… — Хорошо живу, — каким-то деревянным голосом отрапортовал Филипп. — Это плохо. Ты не должен жить хорошо. Ты должен жить плохо, потому что ты злодей и убивец. Но мы добрые, мы очень добрые люди… И не желаем тебе зла… Ты одинок и нелеп, ты ходишь по миру злобным волком, а вернее, шакалом и мешаешь жить другим. Тебе надо остепениться. А что для этого требуется? Ну? Экой тупой… Жениться для этого требуется, вот что… — На ком? — совсем уже деревянным голосом спросил Филипп, чувствуя дикую боль в висках. — Ну, тупой! — закричала старуха, потом выдала куда-то в сторону тираду отборного мата и снова стала втолковывать Филиппу суть дела: — На Алисе Кружановой, разумеется, на ком же еще, орясина ты московская! Она же ждет от тебя ребенка, поскребыш ты неумный… Вот и женись!
— Издеваешься? — тихо спросил Филипп. — Ага… Точно так, голубь… Издеваюсь… И не надо укорять меня в этом, а то я тебя тоже кое в чем укорю… Короче, либо ты женишься на Алисе Кружановой, либо прямые доказательства твоего преступления лягут на стол прокурора. Фирштейен, бамбук? — Понял, понял… Трудновато будет только. Мы с ней поссорились на высоком уровне, на отцовском, — поделился своей проблемой Филипп. — Ну и что? Преодолей… Речь-то о твоей жизни идет, не о чем-нибудь… Когда что-то очень нужно, человек на многое способен. А тут дело и вовсе не пропащее… Явись, встань на колени, валяйся в ногах, наплети что-нибудь, враль ты ещё тот и актеришка не хуже иных модных… Выигрыш-то каков? Во-первых — жизнь, во-вторых — свобода, в-третьих — родство с Кружановым… А? — причмокнула она, — каковы перспективы, прикинь, обалдуй… Ладно все, действуй, некогда мне… И не вздумай юлить, следить будем как никогда… Пока… Удачи тебе!
Делать было нечего, приходилось подчиняться… Однако, надо сказать, что в этом случае он выполнял приказ с большей охотой, чем предыдущий…
Алиса жила в это время на даче.
Филипп приперся туда в середине дня с таким расчетом, чтобы родителей не было дома. Но охранник не пустил его дальше глухих мощных ворот. Следующим этапом был телефонный звонок. Подошла мать и вежливым холодным тоном попросила его больше сюда никогда не звонить. Но Филипп, зная, что его женитьба на Алисе — вопрос жизни и смерти, не собирался отступать. Он выследил Алису, садящуюся около дачных ворот в белый «Мерседес» и подбежал к ней.
Преданный телохранитель Алисы Женя Гуреев мощной грудью встал перед ним, но Алиса сделала ему жест, чтобы он отошел. — Надо поговорить, — шепнул Филипп. — О чем? О твоей подлости? — ответила Алиса. В её серых глазах блестели кристаллики слез. — Дорогая, ты же ничего не знаешь, я должен тебе все рассказать, — нашептывал он. — Что-то произошло?
— Неужели ты полагаешь, что я просто так стал бы отказываться от тебя? Какая нелепость… Будь умнее, дорогая моя… Неужели ты не понимаешь, что меня заставили, вынудили, мне угрожали… И главное, что угрожали не моей жизнью, она для меня без тебя не представляет никакой ценности, грозили твоей жизнью… И я вынужден был…
Алиса слегка дотронулась до его локтя пальчиком, на котором красовалось миниатюрное колечко с великолепным бриллиантом изрядных карат. — Садись в машину, поедем в Москву, — шепнула она. — Здесь сейчас мама, при ней разговора не получится, она не хочет тебя видеть… Слишком уж ты её задел за живое…
Они сели в машину, и «Мерседес» помчал их в Москву на Никитский бульвар, где в недрах семикомнатных апартаментов можно было спокойно побеседовать.
… Когда захлопнулись двери квартиры, Филипп бросился перед Алисой на колени и стал покрывать её ноги поцелуями. — Я не могу без тебя, я покончу с собой, мне страшно, этот жестокий мир убивает меня… У нас ребенок, твой ребенок, мой ребенок… Только в этом я вижу смысл жизни…
Алиса растаяла довольно быстро. Уже через полчаса они были в постели, где Филипп показал ей чудеса секса.
А потом наплел душераздирающую историю про коварную разлучницу, связанную с уголовным миром, про то, что он был должен ей кучу денег, про то, что она шантажировала его, что она грозила убить или изуродовать Алису… И он вынужден был, чтобы спасти любимой жизнь, отказаться от нее… — А что изменилось теперь? — спросила Алиса. — А теперь я рассчитался, отец помог мне, — приправил поток лжи крупицей правды Филипп. — А потом приехал к ней с крутыми людьми, и они посоветовали ей оставить нас в покое… И вот, — развел руками он. — Я здесь…
Алиса безоговорочно поверила ему… Следующим этапом было убедить родителей в том, что Филипп сказал правду.
Это было не так уж просто, но тоже оказалось решаемо. Сначала сдался Павел Николаевич, потом Светлана Михайловна. Хотя она дала понять, что не верит Филиппу и дает свое согласие на их брак, скрепя сердце, под давлением дочери и мужа.
… Богатая свадьба состоялась в начале декабря… На свадьбу Кружанов подарил молодоженам четырехкомнатную квартиру в одном из тихих Арбатских переулков и черный БМВ — 730. В свадебное путешествие они поехали на Гавайи…
… Незадолго до свадьбы Филиппу позвонил отец Алены Вадим Навроцкий, поинтересовался, где дочь. Вдохновленный Филипп придумал и для него потрясающую историю о том, как Алена бросила его и умчалась куда-то то ли в Питер, то ли в Стокгольм с любовником… Не таким уж плохим актером оказался Филипп, потому что Навроцкий тоже поверил ему. — Слушай, Филя, — неуверенным голосом сказал Навроцкий, когда Филипп закончил свой поток лжи. — Я слышал, твой отец собирается снимать фильм из эпохи восемнадцатого века. Не найдется ли для меня там какая-нибудь роль? По-моему, я ещё не сошел с катушек и мог бы быть очень даже полезен…
Филипп про себя усмехнулся, но обещал посодействовать. При этом поразился сам себе, своему самообладанию. Ведь он разговаривал не с кем-нибудь, а с отцом Алены… АЛЕНЫ…
… — Ты меня достал со своими любовными интригами!!! — орал Игнат Рыльцев, увидев на пороге своей квартиры сына. — Сходится он, понимаете ли, расходится, опять сходится… Весь в меня пошел…, — усмехнулся он. — Только раньше время было другое, а теперь все упирается в проклятущие деньги… Как я теперь буду глядеть в глаза Круку?!!! Не порвет ли он все наши договоренности, после того, как я породнюсь с его злейшим врагом?!! — Крук не даст, Кружанов даст, — философски заметил Филипп. — В наше время не знаешь, где найдешь, где потеряешь… — Да? — взглянул на него своим орлиным взором отец. — Ладно, поживем, увидим… В каком-то смысле, видимо, ты прав… — Да, вот еще, — произнес Филипп. — Не найдется ли в твоем фильме роль для Вадима Навроцкого? — А ты откуда его знаешь? — подивился отец, который понятия не имел о связи Филиппа с дочерью Навроцкого. — Так, познакомились на одной тусовке… — По пьяни, короче… Никогда не связывайся с этим человеком, сынок… Подлец, каких мало, и алкаш, не приведи господь… Пошли, кстати, махнем коньячка, у меня хороший, кизлярский…
После выпитой рюмки Рыльцев-старший разговорился. — С этим Навроцким была связана пренеприятнейшая история… — Он закурил трубку и комната наполнилась приятным сладковатым дымком. — Примерно двадцать лет назад его жена зарезала его любовницу… — Да?!!! — встрепенулся Филипп, держа в руках недопитую рюмку. Он понял, что речь идет о матери Алены. Он знал, что Алена осталась без матери в годовалом возрасте, но только без таких страшных подробностей. — А как же? Жуткая история была… Они оба помешанные, и он и его жена… Сначала он приревновал её, устроил дикую разборку, драку, побоище, она убежала из дома еле живая, потом вернулась и застала дома оную сцену… Схватила кухонный нож и шарахнула любовницу под сердце… Навроцкий от страха грохнулся в обморок… Хорошо ещё дочери дома не было, бабка её забрала, ей всего-то года полтора тогда было… — Ну и что было дальше? — спросил Филипп. — Что дальше? Все, как положено по закону… Зарезала, и позвонила в милицию. Приехали, скрутили её там же, у Навроцкого на квартире и препроводили куда следует… Потом суд — восемь лет… А в Москву она так и не вернулась… А что это тебя все это так заинтересовало? — Ну не каждый же день такое услышишь, — резонно заметил Филипп. — В нашем мире бывает… Люди искусства — люди горячие и непредсказуемые… Правда, чтобы уж настолько, и впрямь редко… — А ты что, знал ее… Эту самую жену? Она что, тоже актриса?
Какая-то тень пробежала по лицу Рыльцева. Он отвернулся, затянулся трубкой и ответил:
— Мы все в этом мире немного друг друга знаем… Странно, что ты про эту историю ничего не слышал… Впрочем, это давно было, в начале восьмидесятых… Ты тогда ещё в начальную школу ходил… Да, быстро летит время, — вздохнул режиссер, попыхивая трубочкой. — Да, да, она была актрисой, довольно перспективной, но малость сумасшедшей… — И запел приятным тенорком: — «Она была актрисою…» — Потом посерьезнел и добавил: — А роли Навроцкому я не дам. Его присутствие на съемочной площадке считается дурной приметой. И потом, он совершенно изжил себя, он человек другой эпохи, он остался там, в семидесятых годах, по-новому играть не может, и мыслить не может… Сейчас что людям нужно? Пошлости, побольше, клубнички, секса, насилия… Иначе никто на фильм не пойдет… А он так не умеет, он по амплуа чистый лирик, хотя на деле грязная сволочь… Да вдобавок и спился окончательно, ну его к лешему…
… Когда Филиппу снова позвонил Навроцкий, он ответил ему, что отец что-то там обещал, но пока непонятно, будет ли он снимать этот фильм вообще… Про Алену он даже не спросил…
Ну а в начале декабря сыграли великолепную свадьбу. Договор с отцом Крук не расторг, и тот начал-таки в конце года снимать свой фильм, а Кружанов устроил Филиппа работать на телевидение в одну из многочисленных шоу-программ. Работа была интересная, и зарплата более, чем приличная…
… В начале июня Алиса родила дочку, которую назвали Дашей, и они через три недели переехали жить на дачу. Филипп остался один в огромной, шикарно отремонтированной квартире.
И начались звонки…
Звонили всегда практически в одно и то же время — в полночь. Первый раз он услышал дыхание, второй раз — кашель, в третий раз его приветствовал знакомый голос: «Поздравляем тебя, бамбук, сразу и со свадебкой и с доченькой… Извини, что опоздали, но… люди темные, невоспитанные…» И раздались гудки…
… Филипп понимал, что скоро начнется основное. И когда под ним разверзнется бездна, разверзнется она не только под ним одним, а и под теми, кто его окружает — под женой, под месячной дочкой…
… От резкого телефонного звонка Филипп вздрогнул, как будто он и не ожидал его. Он схватил трубку. Услышал тяжелое прерывистое дыхание… И понял, что это не дыхание старухи… Дыхание мужское, могучее, зловещее…
4.
— Не потерплю, чтобы моего сына из-за каких-то презренных денег прирезали в подворотне! Не потерплю!
… Через несколько дней Филипп полностью рассчитался со своим злобным кредитором, даже немало озадачив его отмороженных представителей. Но, отдал, так отдал, что поделаешь? Рассчитался Филипп и с более мелкими кредиторами, и с банком…
А ещё через несколько дней ровно в полночь раздался телефонный звонок. — Как живешь-можешь, пустой бамбук? — загундосил в трубке старушечий голос.
При звуке этого голоса у Филиппа сразу пересохло во рту, а на душе стало так погано, как будто её кто-то вскрыл и смачно плюнул в нее. Сердце яростно забилось… Рано же они напомнили о себе. — Чего молчишь, как сыч? О тебе беспокоятся, не дают тебе соскучиться… Говори, как живешь… — Хорошо живу, — каким-то деревянным голосом отрапортовал Филипп. — Это плохо. Ты не должен жить хорошо. Ты должен жить плохо, потому что ты злодей и убивец. Но мы добрые, мы очень добрые люди… И не желаем тебе зла… Ты одинок и нелеп, ты ходишь по миру злобным волком, а вернее, шакалом и мешаешь жить другим. Тебе надо остепениться. А что для этого требуется? Ну? Экой тупой… Жениться для этого требуется, вот что… — На ком? — совсем уже деревянным голосом спросил Филипп, чувствуя дикую боль в висках. — Ну, тупой! — закричала старуха, потом выдала куда-то в сторону тираду отборного мата и снова стала втолковывать Филиппу суть дела: — На Алисе Кружановой, разумеется, на ком же еще, орясина ты московская! Она же ждет от тебя ребенка, поскребыш ты неумный… Вот и женись!
— Издеваешься? — тихо спросил Филипп. — Ага… Точно так, голубь… Издеваюсь… И не надо укорять меня в этом, а то я тебя тоже кое в чем укорю… Короче, либо ты женишься на Алисе Кружановой, либо прямые доказательства твоего преступления лягут на стол прокурора. Фирштейен, бамбук? — Понял, понял… Трудновато будет только. Мы с ней поссорились на высоком уровне, на отцовском, — поделился своей проблемой Филипп. — Ну и что? Преодолей… Речь-то о твоей жизни идет, не о чем-нибудь… Когда что-то очень нужно, человек на многое способен. А тут дело и вовсе не пропащее… Явись, встань на колени, валяйся в ногах, наплети что-нибудь, враль ты ещё тот и актеришка не хуже иных модных… Выигрыш-то каков? Во-первых — жизнь, во-вторых — свобода, в-третьих — родство с Кружановым… А? — причмокнула она, — каковы перспективы, прикинь, обалдуй… Ладно все, действуй, некогда мне… И не вздумай юлить, следить будем как никогда… Пока… Удачи тебе!
Делать было нечего, приходилось подчиняться… Однако, надо сказать, что в этом случае он выполнял приказ с большей охотой, чем предыдущий…
Алиса жила в это время на даче.
Филипп приперся туда в середине дня с таким расчетом, чтобы родителей не было дома. Но охранник не пустил его дальше глухих мощных ворот. Следующим этапом был телефонный звонок. Подошла мать и вежливым холодным тоном попросила его больше сюда никогда не звонить. Но Филипп, зная, что его женитьба на Алисе — вопрос жизни и смерти, не собирался отступать. Он выследил Алису, садящуюся около дачных ворот в белый «Мерседес» и подбежал к ней.
Преданный телохранитель Алисы Женя Гуреев мощной грудью встал перед ним, но Алиса сделала ему жест, чтобы он отошел. — Надо поговорить, — шепнул Филипп. — О чем? О твоей подлости? — ответила Алиса. В её серых глазах блестели кристаллики слез. — Дорогая, ты же ничего не знаешь, я должен тебе все рассказать, — нашептывал он. — Что-то произошло?
— Неужели ты полагаешь, что я просто так стал бы отказываться от тебя? Какая нелепость… Будь умнее, дорогая моя… Неужели ты не понимаешь, что меня заставили, вынудили, мне угрожали… И главное, что угрожали не моей жизнью, она для меня без тебя не представляет никакой ценности, грозили твоей жизнью… И я вынужден был…
Алиса слегка дотронулась до его локтя пальчиком, на котором красовалось миниатюрное колечко с великолепным бриллиантом изрядных карат. — Садись в машину, поедем в Москву, — шепнула она. — Здесь сейчас мама, при ней разговора не получится, она не хочет тебя видеть… Слишком уж ты её задел за живое…
Они сели в машину, и «Мерседес» помчал их в Москву на Никитский бульвар, где в недрах семикомнатных апартаментов можно было спокойно побеседовать.
… Когда захлопнулись двери квартиры, Филипп бросился перед Алисой на колени и стал покрывать её ноги поцелуями. — Я не могу без тебя, я покончу с собой, мне страшно, этот жестокий мир убивает меня… У нас ребенок, твой ребенок, мой ребенок… Только в этом я вижу смысл жизни…
Алиса растаяла довольно быстро. Уже через полчаса они были в постели, где Филипп показал ей чудеса секса.
А потом наплел душераздирающую историю про коварную разлучницу, связанную с уголовным миром, про то, что он был должен ей кучу денег, про то, что она шантажировала его, что она грозила убить или изуродовать Алису… И он вынужден был, чтобы спасти любимой жизнь, отказаться от нее… — А что изменилось теперь? — спросила Алиса. — А теперь я рассчитался, отец помог мне, — приправил поток лжи крупицей правды Филипп. — А потом приехал к ней с крутыми людьми, и они посоветовали ей оставить нас в покое… И вот, — развел руками он. — Я здесь…
Алиса безоговорочно поверила ему… Следующим этапом было убедить родителей в том, что Филипп сказал правду.
Это было не так уж просто, но тоже оказалось решаемо. Сначала сдался Павел Николаевич, потом Светлана Михайловна. Хотя она дала понять, что не верит Филиппу и дает свое согласие на их брак, скрепя сердце, под давлением дочери и мужа.
… Богатая свадьба состоялась в начале декабря… На свадьбу Кружанов подарил молодоженам четырехкомнатную квартиру в одном из тихих Арбатских переулков и черный БМВ — 730. В свадебное путешествие они поехали на Гавайи…
… Незадолго до свадьбы Филиппу позвонил отец Алены Вадим Навроцкий, поинтересовался, где дочь. Вдохновленный Филипп придумал и для него потрясающую историю о том, как Алена бросила его и умчалась куда-то то ли в Питер, то ли в Стокгольм с любовником… Не таким уж плохим актером оказался Филипп, потому что Навроцкий тоже поверил ему. — Слушай, Филя, — неуверенным голосом сказал Навроцкий, когда Филипп закончил свой поток лжи. — Я слышал, твой отец собирается снимать фильм из эпохи восемнадцатого века. Не найдется ли для меня там какая-нибудь роль? По-моему, я ещё не сошел с катушек и мог бы быть очень даже полезен…
Филипп про себя усмехнулся, но обещал посодействовать. При этом поразился сам себе, своему самообладанию. Ведь он разговаривал не с кем-нибудь, а с отцом Алены… АЛЕНЫ…
… — Ты меня достал со своими любовными интригами!!! — орал Игнат Рыльцев, увидев на пороге своей квартиры сына. — Сходится он, понимаете ли, расходится, опять сходится… Весь в меня пошел…, — усмехнулся он. — Только раньше время было другое, а теперь все упирается в проклятущие деньги… Как я теперь буду глядеть в глаза Круку?!!! Не порвет ли он все наши договоренности, после того, как я породнюсь с его злейшим врагом?!! — Крук не даст, Кружанов даст, — философски заметил Филипп. — В наше время не знаешь, где найдешь, где потеряешь… — Да? — взглянул на него своим орлиным взором отец. — Ладно, поживем, увидим… В каком-то смысле, видимо, ты прав… — Да, вот еще, — произнес Филипп. — Не найдется ли в твоем фильме роль для Вадима Навроцкого? — А ты откуда его знаешь? — подивился отец, который понятия не имел о связи Филиппа с дочерью Навроцкого. — Так, познакомились на одной тусовке… — По пьяни, короче… Никогда не связывайся с этим человеком, сынок… Подлец, каких мало, и алкаш, не приведи господь… Пошли, кстати, махнем коньячка, у меня хороший, кизлярский…
После выпитой рюмки Рыльцев-старший разговорился. — С этим Навроцким была связана пренеприятнейшая история… — Он закурил трубку и комната наполнилась приятным сладковатым дымком. — Примерно двадцать лет назад его жена зарезала его любовницу… — Да?!!! — встрепенулся Филипп, держа в руках недопитую рюмку. Он понял, что речь идет о матери Алены. Он знал, что Алена осталась без матери в годовалом возрасте, но только без таких страшных подробностей. — А как же? Жуткая история была… Они оба помешанные, и он и его жена… Сначала он приревновал её, устроил дикую разборку, драку, побоище, она убежала из дома еле живая, потом вернулась и застала дома оную сцену… Схватила кухонный нож и шарахнула любовницу под сердце… Навроцкий от страха грохнулся в обморок… Хорошо ещё дочери дома не было, бабка её забрала, ей всего-то года полтора тогда было… — Ну и что было дальше? — спросил Филипп. — Что дальше? Все, как положено по закону… Зарезала, и позвонила в милицию. Приехали, скрутили её там же, у Навроцкого на квартире и препроводили куда следует… Потом суд — восемь лет… А в Москву она так и не вернулась… А что это тебя все это так заинтересовало? — Ну не каждый же день такое услышишь, — резонно заметил Филипп. — В нашем мире бывает… Люди искусства — люди горячие и непредсказуемые… Правда, чтобы уж настолько, и впрямь редко… — А ты что, знал ее… Эту самую жену? Она что, тоже актриса?
Какая-то тень пробежала по лицу Рыльцева. Он отвернулся, затянулся трубкой и ответил:
— Мы все в этом мире немного друг друга знаем… Странно, что ты про эту историю ничего не слышал… Впрочем, это давно было, в начале восьмидесятых… Ты тогда ещё в начальную школу ходил… Да, быстро летит время, — вздохнул режиссер, попыхивая трубочкой. — Да, да, она была актрисой, довольно перспективной, но малость сумасшедшей… — И запел приятным тенорком: — «Она была актрисою…» — Потом посерьезнел и добавил: — А роли Навроцкому я не дам. Его присутствие на съемочной площадке считается дурной приметой. И потом, он совершенно изжил себя, он человек другой эпохи, он остался там, в семидесятых годах, по-новому играть не может, и мыслить не может… Сейчас что людям нужно? Пошлости, побольше, клубнички, секса, насилия… Иначе никто на фильм не пойдет… А он так не умеет, он по амплуа чистый лирик, хотя на деле грязная сволочь… Да вдобавок и спился окончательно, ну его к лешему…
… Когда Филиппу снова позвонил Навроцкий, он ответил ему, что отец что-то там обещал, но пока непонятно, будет ли он снимать этот фильм вообще… Про Алену он даже не спросил…
Ну а в начале декабря сыграли великолепную свадьбу. Договор с отцом Крук не расторг, и тот начал-таки в конце года снимать свой фильм, а Кружанов устроил Филиппа работать на телевидение в одну из многочисленных шоу-программ. Работа была интересная, и зарплата более, чем приличная…
… В начале июня Алиса родила дочку, которую назвали Дашей, и они через три недели переехали жить на дачу. Филипп остался один в огромной, шикарно отремонтированной квартире.
И начались звонки…
Звонили всегда практически в одно и то же время — в полночь. Первый раз он услышал дыхание, второй раз — кашель, в третий раз его приветствовал знакомый голос: «Поздравляем тебя, бамбук, сразу и со свадебкой и с доченькой… Извини, что опоздали, но… люди темные, невоспитанные…» И раздались гудки…
… Филипп понимал, что скоро начнется основное. И когда под ним разверзнется бездна, разверзнется она не только под ним одним, а и под теми, кто его окружает — под женой, под месячной дочкой…
… От резкого телефонного звонка Филипп вздрогнул, как будто он и не ожидал его. Он схватил трубку. Услышал тяжелое прерывистое дыхание… И понял, что это не дыхание старухи… Дыхание мужское, могучее, зловещее…
4.
В поселке Дорофеево Владимирской области за эти девять месяцев мало что изменилось. Разве что в конце прошлого года в кирпичный дом въехала пара средних лет. О них председателя предупреждал хозяин дома Филипп Рыльцев. Председатель Михалыч наконец-то вспомнил, где он видел лицо Филиппа. И вспомнил он его перед экраном телевизора, когда он с наслаждением смотрел фильм шестидесятых «Грозовые годы» про гражданскую войну. В роли красного комиссара снимался Игнат Рыльцев, сам же и поставивший этот фильм. До председателя дошло, кто такой Филипп Рыльцев — сын и отец в молодости были абсолютно на одно лицо… Председатель проникся доверием к владельцу дома, хотя он и без этого вызывал приятные чувства. Пара, рекомендованная им, была скромная, и вела замкнутый образ жизни. Обоим супругам Ивановым было лет по сорок — сорок пять. Иванов был коротко стрижен, седоват, малоразговорчив и довольно вежлив, его жена Наташа также особым красноречием не отличалась, с поселковыми тетками не общалась. У пары был старенький «Жигуленок», на котором они через день выезжали или за продуктами или куда-то по своим делам… А, в принципе, о них мало кто чего знал… Сам хозяин дома Филипп Рыльцев больше в поселке не появлялся…
Второй переменой в Дорофееве было бесследное исчезновение старой Совы. И характерно, что пропала она именно в тот день, когда здесь в последний раз был Филипп Рыльцев. Собственно говоря, исчезновением старой нищенки никто особенно не заинтересовался, тем более, что она и раньше далеко не всегда ночевала в своей халупе, пропадала днями и даже неделями… Правда, сельчане констатировали, что без Совы стало в поселке скучновато, как-никак она иногда приглашала местных алкашей в свою лачугу и угощала их водкой и самогоном, пела им песни, плясала, играла на гармошке и всячески развлекала. А порой и давала работягам взаймы. Те старались отдавать, потому что кроме Совы занять на поллитровочку было не у кого. Жалко, конечно, что пропала она, да что поделаешь? Угрохал, небось, старую кто-то по пьяни, или сама угодила под поезд, или просто переехала в другое место — мало ли их в огромной бескрайней России?
Дом, в котором проживала до октября прошлого года Сова, принадлежал некому гражданину Дрючкину, которого здесь никто никогда не видел. А место было неплохое, и появился покупатель на эту землю. Председатель Михалыч попытался найти гражданина Дрючкина, что оказалось делом сложным. Он давно умер, а сын его отбывал срок где-то на далеком Востоке. И решил он на свой страх и риск продать этот дом выгодному покупателю. Но для начала решил зайти туда и поглядеть, что там, собственно говоря, происходит…
Взял с собой участкового Юртайкина и погожим июльским днем они с важным деловым видом направились на окраину Дорофеева в обиталище Совы. Ключа от замка не было, и Юртайкин мощным ударом выбил кривобокую черную дверь. Они оказались в темной, грязной халупе. Между ног у Юртайкина сквозанула тощая серая крыса…
— Да…, — покачал головой Михалыч и сбил с волос прилипшую к ним паутину. — Ну и нищета…
Юртайкин был суров и молчалив. Окинув взором первую комнатушку, в которой кроме закопченного стола было два сломанных стула и большой сундук, он прошел во вторую…
Эта комната была скорее стенным шкафом, нежели комнатой. Даже окна в ней не было… Куча тряпья в одном углу и дверца, ведущая в подвал, на полу… Света в доме не было по причине отсутствия хотя бы одной лампочки. Юртайкин молча протянул Михалычу фонарь, а сам стал открывать дверцу подвала… Было трудновато, она как-то присохла к доскам пола. Пришлось орудовать топориком… Наконец, дверца поддалась и открылась. Юртайкин полез вниз. Михалыч сверху светил фонарем…
— А ну-ка, ну-ка, — пробормотал Юртайкин. — Посвети-ка получше, Михалыч…
Но как только Михалыч всунул свою круглую голову в подвал, светить ему больше не понадобилось… Потому что Юртайкин сумел нащупать на стене подвала выключатель, и зажег свет… — Эге, — пробормотал Юртайкин.
— Вот тебе и Сова, — вторил ему председатель, спускаясь вниз по лестнице…
Подвал был площадью примерно метров пятнадцать, не меньше… Да и подвалом это помещение назвать было трудно. Комната, оклеенная красивыми дорогими обоями, по стенам бра в виде подсвечников. Большая широкая кровать, устланная шелковым покрывалом около одной стены, стол красного дерева около другой… Два мягких кресла, тумбочка, телевизор, стереосистема, в углу — книжный шкаф. На полу были постелены ковры, на одной стене тоже висел ковер ручной работы… На столе стояла в рамочке фотография молодой красивой, весело улыбающейся женщины, лежала недочитанная книга Булгакова «Собачье сердце.»
— Ну, дела…, — покачал головой председатель.
— Что-то не нравятся мне такие метаморфозы, — решил употребить ученое слово студент-заочник юрфака Владимирского университета Юртайкин. — Когда, говоришь, она пропала?
— Чтобы не соврать тебе, скажу так — в середине октября прошлого года… Как раз в тот день, когда тут был Филипп Рыльцев. Ну я тебе рассказывал, помнишь?
— Помню, — помрачнел Юртайкин. — Что какой-то алкаш нашел рано утром труп, а потом труп этот исчез… А не правда ли это была, Михалыч, между нами, девочками?
Председатель молчал, насупившись глядел на участкового… — Где сейчас этот алкаш? — спросил Юртайкин. — Дома… Недавно из психушки выписался, лечился в райцентре…
Юртайкин взял со стола фотографию молодой женщины в рамочке и стал внимательно вглядываться в нее…
— Не знаешь, кто это? — спросил он.
Председатель в свою очередь изучил фотографию и вернул её Юртайкину. — Понятия не имею, — ответил он. — Вроде похожа на какую-то актрису…
Впрочем, со зрительной памятью у Михалыча было как известно плоховато, и вспомнить человека он мог и спустя несколько месяцев…
Юртайкин обследовал книжный шкаф, в котором обнаружил немало русской и зарубежной классики… Но его больше интересовали хоть какие-нибудь документы, способные раскрыть загадку личности внезапно исчезнувшей Совы. Однако, ни в шкафу, ни в каком другом месте он ничего не нашел. Очевидно, Сова забрала все это с собой… — А ты сам-то её документы видел? — спросил Юртайкин. — Когда она поселилась здесь, в Дорофееве… — Вообще-то это скорее твоя компетенция, — возразил Михалыч. — А документы её видел наш покойный председатель Хабалкин Агей Ерофеевич. Он умер недавно, где-то под Новый Год. Но давно был на пенсии. А Сова, что Сова? Приехала, поселилась в заброшенном доме Дрючкина, нищенствовала, смешила людей, и никто особенно ей не интересовался. Кстати, в том числе и ты…
— Ей не интересовались прежние участковые, — возразил суровый Юртайкин. — А я приступил к исполнению своих обязанностей в сентябре прошлого года. И не начал работу прежде всего с того, что проверял документы у всех, живущих на вверенном мне участке. А до вашего Дорофеева просто не доехал. А как ты, председатель поссовета, не знал, кто проживает годами в твоем поселке, это совершенно непонятно… — А что, собственно говоря, произошло? — возмутился Михалыч нотациями в свой адрес такого молодого человека, как участковый Юртайкин. — Никакого состава преступления нет… Жила старуха, построила себе подвал, обставила его, нищенствовала, что, кстати, законом не воспрещается, а прибыль дает изрядную, а потом уехала… Дом теперь этот никому не принадлежит, и мы имеем право его продать, а деньги положить в поселковую кассу… — А труп Сапрыкина? — возразил Юртайкин.
— Какой труп? Кто его видел, кроме этого алкаша Дресвянникова? О чем вообще речь? Что ты ерундой занимаешься? Сколько краж, хулиганства всякого в округе, дома грабят, людей избивают, вот этим и занимайся! А я буду заниматься своим! И катись ты со своими придирками к едреной бабушке! — обозлился Михалыч и полез из загадочного подвала восвояси…
Но суровый Юртайкин не обратил никакого внимания на пустобайство Михалыча. Он продолжал рыться в вещах исчезнувшей Совы.
Собственно, искать можно было только в книгах. Потому что больше ничего не было. Только там, наверху — гора тряпья, а здесь в цивилизованном подвале — книги, и больше ничего… Юртайкин стал перебирать книги… Бальзак, Стендаль, Достоевский, Гюго… Роман Гюго «Собор Парижской Богоматери» был особенно зачитан. Юртайкин стал тщательно перелистывать эту книгу… И нашел… Из книги выпало затрепанное письмо.
«Дорогая подружка Ника!» — читал Юртайкин. — «Как ты там? Дай тебе Господь сил физических и душевных. Я не представляю, как можно вынести такое, что предстоит вынести тебе… Какой страшный срок, это даже трудно себе представить… А прошло всего-то полгода… Я стараюсь следить за всем, что происходит ТАМ, по мере сил и возможностей. Короче, он женился. Его избранницу зовут Надежда. Ей двадцать лет. Она студентка какого-то технического вуза, и, очевидно, большая поклонница его творчества. Я заходила туда и видела её. Хочу тебя обнадежить, она произвела на меня хорошее впечатление. По крайней мере, она очень тепло относится к малышке, меня трудно провести… Так что, не переживай так сильно и страшно, дорогая… Все образуется, как писал Лев Толстой. Я помню тебя в зале суда, и сердце мое обливается кровью. Я люблю тебя, мой Ленечка тоже любит тебя, мы считаем тебя самой талантливой актрисой нашего времени, хоть и совершенно невостребованной. И мы знаем, благодаря кому невостребованной. Всем хорошо известно, какой глыбой лег на твоем пути этот бездарный паук Рыльцев…» — Ага! — крикнул сам себе Юртайкин. — Рыльцев!!! Как все сходится! А Михалыч ещё мне лепит… Раскрутим, все раскрутим…
Выкрикнув этот победоносный клич, Юртайкин продолжил чтение.
«Держись, дорогая моя Ника… Вспомни, какие сроки заключения получали в совсем ещё недавнее время талантливейшие люди нашей страны… Я не могу советовать, я могу только умолять тебя — держись… И я верю — ты сильная, ты мужественная женщина. И ты одержишь победу! И ты обнимешь свою малышку… Целую тебя! Ленечка шлет тебе пламенный привет! Твоя Наташа.»
И в этот момент Валерий Юртайкин почувствовал себя сыщиком, напавшим на след. И ощутил огромное желание раскрыть тайну пропавшей Совы, её связи с владельцем кирпичного дома Рыльцевым и, возможно с исчезнувшим трупом Владимира Сапрыкина.
Повидался он и с вышедшим из психушки алкоголиком Дресвянниковым по кличке Дристан. Тот был какой-то вялый и осовевший, равнодушный ко всему и говорил неохотно. — Не поверил мне никто тогда, Валерий Борисович, — усмехнулся Дристан. — А ить зря… Может быть, и алкаш я, спору нет, люблю я это дело и омерзительным запоям подвержен, но то, что я не сумасшедший, я хорошо знаю… Видел я труп Вована Сапрыкина, как сейчас помню — куртка защитного цвета, брюки темные, сапоги… И голова вся в крови… И мертвый, с места не сойти — мертвый… Хоть совсем ещё не окоченел, видать, не так давно его ухандокали… — И, значит, ты говоришь, эта самая Сова его видела…
— Видела так же, как я вас вижу сейчас, Валерий Борисович, святой истинный крест, — перекрестился Дристан. — Заявила, что желает по-старушечьи помянуть усопшего и пригласила меня к себе, поскольку по её словам имелось у неё в наличии две поллитровочки и соответствующий к ним закусон… Она вообще баба была хлебосольная, врать не стану, и поила, и в долг давала, когда просили, да и обратно не сильно спрашивала… Нормальная казалась старуха, и не ожидал я от неё такой подлости, чтобы перед всем поселком острамотить, сумасшедшим выставить, якобы, никакого трупа не было и все это мне спьяну и сдуру привиделось. — Ладно, — нахмурился Юртайкин. — Гуляй пока, ежели что, вызовут куда нужно и показания дашь…
Сам же прямиком направился к кирпичному дому, чтобы поговорить с проживающими там супругами Ивановыми. Все меньше и меньше начинала нравиться ему эта история… — Здравствуйте, — приветствовал временного хозяина кирпичного дома Юртайкин, строго глядя ему в лицо. — Участковый милиционер старший лейтенант Юртайкин Валерий Борисович. Могу я ознакомиться с вашими документами? — Да, разумеется, — тихо и спокойно ответил высокий сутуловатый мужчина лет сорока пяти. — Проходите, пожалуйста, в дом…
Юртайкин прошел в уютный теплый дом, сел на предложенное ему место в мягком кресле, а хозяин вышел в другую комнату. Принес паспорт и показал его участковому. — Иванов Родион Петрович, уроженец города Саратова, тысяча девятьсот пятьдесят второго года рождения, русский, так… прописан: Москва, улица Чайковского, дом… так… так…, — читал документ Юртайкин. — Понятно… А документ вашей жены? Она дома? — Дома, дома, только она себя плохо чувствует, лежит в постели, а паспорт пожалуйста. Вот он.
— Садовникова Наталья Николаевна, уроженка Москвы, тысяча девятьсот пятьдесят первого года рождения, прописана… там же… Понятно… А здесь значит дом снимаете у Рыльцева? — Да не то, чтобы снимаем, мы ничего не платим, только за свет, за газ… Просто следим, чтобы все было в порядке… — Рыльцева давно знаете? — Довольно давно… Я работал в техническом отделе киностудии, а Наташа художником по костюмам. Ну а у Рыльцева отец знаменитый кинорежиссер, сами знаете… — А почему решили бросить Москву? — уточнял Юртайкин. — Надоело, Валерий Борисович, — вздохнул Иванов. — Шум, гам, суета, нервотрепка… Вот предложил нам Филипп, мы и согласились… — А квартиру в центре Москвы продали, что ли?
— Это не квартира, а комната в коммуналке на улице Чайковского, хорошая, правда, комната, большая, двадцать пять метров площади… Комнату сдаем, за эти деньги живем…
Все было настолько просто, что дальнейшие вопросы были бесполезны… — А когда сам хозяин собирается в наши края? — спросил напоследок Юртайкин. — Полагаю, что в августе, — уверенно произнес Иванов. — Отпуска ему не дают, он теперь на телевидении работает… — Значит, ваша жена больна? — переспросил Юртайкин. — Да, больна, а что? Случилось что-нибудь? — Да нет…, — пожал плечами Юртайкин. — Ничего пока не случилось, плановая работа…
Второй переменой в Дорофееве было бесследное исчезновение старой Совы. И характерно, что пропала она именно в тот день, когда здесь в последний раз был Филипп Рыльцев. Собственно говоря, исчезновением старой нищенки никто особенно не заинтересовался, тем более, что она и раньше далеко не всегда ночевала в своей халупе, пропадала днями и даже неделями… Правда, сельчане констатировали, что без Совы стало в поселке скучновато, как-никак она иногда приглашала местных алкашей в свою лачугу и угощала их водкой и самогоном, пела им песни, плясала, играла на гармошке и всячески развлекала. А порой и давала работягам взаймы. Те старались отдавать, потому что кроме Совы занять на поллитровочку было не у кого. Жалко, конечно, что пропала она, да что поделаешь? Угрохал, небось, старую кто-то по пьяни, или сама угодила под поезд, или просто переехала в другое место — мало ли их в огромной бескрайней России?
Дом, в котором проживала до октября прошлого года Сова, принадлежал некому гражданину Дрючкину, которого здесь никто никогда не видел. А место было неплохое, и появился покупатель на эту землю. Председатель Михалыч попытался найти гражданина Дрючкина, что оказалось делом сложным. Он давно умер, а сын его отбывал срок где-то на далеком Востоке. И решил он на свой страх и риск продать этот дом выгодному покупателю. Но для начала решил зайти туда и поглядеть, что там, собственно говоря, происходит…
Взял с собой участкового Юртайкина и погожим июльским днем они с важным деловым видом направились на окраину Дорофеева в обиталище Совы. Ключа от замка не было, и Юртайкин мощным ударом выбил кривобокую черную дверь. Они оказались в темной, грязной халупе. Между ног у Юртайкина сквозанула тощая серая крыса…
— Да…, — покачал головой Михалыч и сбил с волос прилипшую к ним паутину. — Ну и нищета…
Юртайкин был суров и молчалив. Окинув взором первую комнатушку, в которой кроме закопченного стола было два сломанных стула и большой сундук, он прошел во вторую…
Эта комната была скорее стенным шкафом, нежели комнатой. Даже окна в ней не было… Куча тряпья в одном углу и дверца, ведущая в подвал, на полу… Света в доме не было по причине отсутствия хотя бы одной лампочки. Юртайкин молча протянул Михалычу фонарь, а сам стал открывать дверцу подвала… Было трудновато, она как-то присохла к доскам пола. Пришлось орудовать топориком… Наконец, дверца поддалась и открылась. Юртайкин полез вниз. Михалыч сверху светил фонарем…
— А ну-ка, ну-ка, — пробормотал Юртайкин. — Посвети-ка получше, Михалыч…
Но как только Михалыч всунул свою круглую голову в подвал, светить ему больше не понадобилось… Потому что Юртайкин сумел нащупать на стене подвала выключатель, и зажег свет… — Эге, — пробормотал Юртайкин.
— Вот тебе и Сова, — вторил ему председатель, спускаясь вниз по лестнице…
Подвал был площадью примерно метров пятнадцать, не меньше… Да и подвалом это помещение назвать было трудно. Комната, оклеенная красивыми дорогими обоями, по стенам бра в виде подсвечников. Большая широкая кровать, устланная шелковым покрывалом около одной стены, стол красного дерева около другой… Два мягких кресла, тумбочка, телевизор, стереосистема, в углу — книжный шкаф. На полу были постелены ковры, на одной стене тоже висел ковер ручной работы… На столе стояла в рамочке фотография молодой красивой, весело улыбающейся женщины, лежала недочитанная книга Булгакова «Собачье сердце.»
— Ну, дела…, — покачал головой председатель.
— Что-то не нравятся мне такие метаморфозы, — решил употребить ученое слово студент-заочник юрфака Владимирского университета Юртайкин. — Когда, говоришь, она пропала?
— Чтобы не соврать тебе, скажу так — в середине октября прошлого года… Как раз в тот день, когда тут был Филипп Рыльцев. Ну я тебе рассказывал, помнишь?
— Помню, — помрачнел Юртайкин. — Что какой-то алкаш нашел рано утром труп, а потом труп этот исчез… А не правда ли это была, Михалыч, между нами, девочками?
Председатель молчал, насупившись глядел на участкового… — Где сейчас этот алкаш? — спросил Юртайкин. — Дома… Недавно из психушки выписался, лечился в райцентре…
Юртайкин взял со стола фотографию молодой женщины в рамочке и стал внимательно вглядываться в нее…
— Не знаешь, кто это? — спросил он.
Председатель в свою очередь изучил фотографию и вернул её Юртайкину. — Понятия не имею, — ответил он. — Вроде похожа на какую-то актрису…
Впрочем, со зрительной памятью у Михалыча было как известно плоховато, и вспомнить человека он мог и спустя несколько месяцев…
Юртайкин обследовал книжный шкаф, в котором обнаружил немало русской и зарубежной классики… Но его больше интересовали хоть какие-нибудь документы, способные раскрыть загадку личности внезапно исчезнувшей Совы. Однако, ни в шкафу, ни в каком другом месте он ничего не нашел. Очевидно, Сова забрала все это с собой… — А ты сам-то её документы видел? — спросил Юртайкин. — Когда она поселилась здесь, в Дорофееве… — Вообще-то это скорее твоя компетенция, — возразил Михалыч. — А документы её видел наш покойный председатель Хабалкин Агей Ерофеевич. Он умер недавно, где-то под Новый Год. Но давно был на пенсии. А Сова, что Сова? Приехала, поселилась в заброшенном доме Дрючкина, нищенствовала, смешила людей, и никто особенно ей не интересовался. Кстати, в том числе и ты…
— Ей не интересовались прежние участковые, — возразил суровый Юртайкин. — А я приступил к исполнению своих обязанностей в сентябре прошлого года. И не начал работу прежде всего с того, что проверял документы у всех, живущих на вверенном мне участке. А до вашего Дорофеева просто не доехал. А как ты, председатель поссовета, не знал, кто проживает годами в твоем поселке, это совершенно непонятно… — А что, собственно говоря, произошло? — возмутился Михалыч нотациями в свой адрес такого молодого человека, как участковый Юртайкин. — Никакого состава преступления нет… Жила старуха, построила себе подвал, обставила его, нищенствовала, что, кстати, законом не воспрещается, а прибыль дает изрядную, а потом уехала… Дом теперь этот никому не принадлежит, и мы имеем право его продать, а деньги положить в поселковую кассу… — А труп Сапрыкина? — возразил Юртайкин.
— Какой труп? Кто его видел, кроме этого алкаша Дресвянникова? О чем вообще речь? Что ты ерундой занимаешься? Сколько краж, хулиганства всякого в округе, дома грабят, людей избивают, вот этим и занимайся! А я буду заниматься своим! И катись ты со своими придирками к едреной бабушке! — обозлился Михалыч и полез из загадочного подвала восвояси…
Но суровый Юртайкин не обратил никакого внимания на пустобайство Михалыча. Он продолжал рыться в вещах исчезнувшей Совы.
Собственно, искать можно было только в книгах. Потому что больше ничего не было. Только там, наверху — гора тряпья, а здесь в цивилизованном подвале — книги, и больше ничего… Юртайкин стал перебирать книги… Бальзак, Стендаль, Достоевский, Гюго… Роман Гюго «Собор Парижской Богоматери» был особенно зачитан. Юртайкин стал тщательно перелистывать эту книгу… И нашел… Из книги выпало затрепанное письмо.
«Дорогая подружка Ника!» — читал Юртайкин. — «Как ты там? Дай тебе Господь сил физических и душевных. Я не представляю, как можно вынести такое, что предстоит вынести тебе… Какой страшный срок, это даже трудно себе представить… А прошло всего-то полгода… Я стараюсь следить за всем, что происходит ТАМ, по мере сил и возможностей. Короче, он женился. Его избранницу зовут Надежда. Ей двадцать лет. Она студентка какого-то технического вуза, и, очевидно, большая поклонница его творчества. Я заходила туда и видела её. Хочу тебя обнадежить, она произвела на меня хорошее впечатление. По крайней мере, она очень тепло относится к малышке, меня трудно провести… Так что, не переживай так сильно и страшно, дорогая… Все образуется, как писал Лев Толстой. Я помню тебя в зале суда, и сердце мое обливается кровью. Я люблю тебя, мой Ленечка тоже любит тебя, мы считаем тебя самой талантливой актрисой нашего времени, хоть и совершенно невостребованной. И мы знаем, благодаря кому невостребованной. Всем хорошо известно, какой глыбой лег на твоем пути этот бездарный паук Рыльцев…» — Ага! — крикнул сам себе Юртайкин. — Рыльцев!!! Как все сходится! А Михалыч ещё мне лепит… Раскрутим, все раскрутим…
Выкрикнув этот победоносный клич, Юртайкин продолжил чтение.
«Держись, дорогая моя Ника… Вспомни, какие сроки заключения получали в совсем ещё недавнее время талантливейшие люди нашей страны… Я не могу советовать, я могу только умолять тебя — держись… И я верю — ты сильная, ты мужественная женщина. И ты одержишь победу! И ты обнимешь свою малышку… Целую тебя! Ленечка шлет тебе пламенный привет! Твоя Наташа.»
И в этот момент Валерий Юртайкин почувствовал себя сыщиком, напавшим на след. И ощутил огромное желание раскрыть тайну пропавшей Совы, её связи с владельцем кирпичного дома Рыльцевым и, возможно с исчезнувшим трупом Владимира Сапрыкина.
Повидался он и с вышедшим из психушки алкоголиком Дресвянниковым по кличке Дристан. Тот был какой-то вялый и осовевший, равнодушный ко всему и говорил неохотно. — Не поверил мне никто тогда, Валерий Борисович, — усмехнулся Дристан. — А ить зря… Может быть, и алкаш я, спору нет, люблю я это дело и омерзительным запоям подвержен, но то, что я не сумасшедший, я хорошо знаю… Видел я труп Вована Сапрыкина, как сейчас помню — куртка защитного цвета, брюки темные, сапоги… И голова вся в крови… И мертвый, с места не сойти — мертвый… Хоть совсем ещё не окоченел, видать, не так давно его ухандокали… — И, значит, ты говоришь, эта самая Сова его видела…
— Видела так же, как я вас вижу сейчас, Валерий Борисович, святой истинный крест, — перекрестился Дристан. — Заявила, что желает по-старушечьи помянуть усопшего и пригласила меня к себе, поскольку по её словам имелось у неё в наличии две поллитровочки и соответствующий к ним закусон… Она вообще баба была хлебосольная, врать не стану, и поила, и в долг давала, когда просили, да и обратно не сильно спрашивала… Нормальная казалась старуха, и не ожидал я от неё такой подлости, чтобы перед всем поселком острамотить, сумасшедшим выставить, якобы, никакого трупа не было и все это мне спьяну и сдуру привиделось. — Ладно, — нахмурился Юртайкин. — Гуляй пока, ежели что, вызовут куда нужно и показания дашь…
Сам же прямиком направился к кирпичному дому, чтобы поговорить с проживающими там супругами Ивановыми. Все меньше и меньше начинала нравиться ему эта история… — Здравствуйте, — приветствовал временного хозяина кирпичного дома Юртайкин, строго глядя ему в лицо. — Участковый милиционер старший лейтенант Юртайкин Валерий Борисович. Могу я ознакомиться с вашими документами? — Да, разумеется, — тихо и спокойно ответил высокий сутуловатый мужчина лет сорока пяти. — Проходите, пожалуйста, в дом…
Юртайкин прошел в уютный теплый дом, сел на предложенное ему место в мягком кресле, а хозяин вышел в другую комнату. Принес паспорт и показал его участковому. — Иванов Родион Петрович, уроженец города Саратова, тысяча девятьсот пятьдесят второго года рождения, русский, так… прописан: Москва, улица Чайковского, дом… так… так…, — читал документ Юртайкин. — Понятно… А документ вашей жены? Она дома? — Дома, дома, только она себя плохо чувствует, лежит в постели, а паспорт пожалуйста. Вот он.
— Садовникова Наталья Николаевна, уроженка Москвы, тысяча девятьсот пятьдесят первого года рождения, прописана… там же… Понятно… А здесь значит дом снимаете у Рыльцева? — Да не то, чтобы снимаем, мы ничего не платим, только за свет, за газ… Просто следим, чтобы все было в порядке… — Рыльцева давно знаете? — Довольно давно… Я работал в техническом отделе киностудии, а Наташа художником по костюмам. Ну а у Рыльцева отец знаменитый кинорежиссер, сами знаете… — А почему решили бросить Москву? — уточнял Юртайкин. — Надоело, Валерий Борисович, — вздохнул Иванов. — Шум, гам, суета, нервотрепка… Вот предложил нам Филипп, мы и согласились… — А квартиру в центре Москвы продали, что ли?
— Это не квартира, а комната в коммуналке на улице Чайковского, хорошая, правда, комната, большая, двадцать пять метров площади… Комнату сдаем, за эти деньги живем…
Все было настолько просто, что дальнейшие вопросы были бесполезны… — А когда сам хозяин собирается в наши края? — спросил напоследок Юртайкин. — Полагаю, что в августе, — уверенно произнес Иванов. — Отпуска ему не дают, он теперь на телевидении работает… — Значит, ваша жена больна? — переспросил Юртайкин. — Да, больна, а что? Случилось что-нибудь? — Да нет…, — пожал плечами Юртайкин. — Ничего пока не случилось, плановая работа…