Тем временем сэр Клементс, используя тактичных посредников, заручился поддержкой лорда Уолтера Керра, занимавшего пост первого морского лорда, и адмирала Дугласа, исполнявшего обязанности второго морского лорда. Именно они могли назвать фамилии этих офицеров. Кроме того, сэр Клементс привлек к решению данной задачи Уильяма Эллисона-Макартни, зятя Скотта.
Макартни встретился и с Дугласом, и с лордом Уолтером, после чего написал Скотту, уверяя его в том, что «дело почти улажено, пойдете Вы… Господин Гошен согласился выделить коммандера и лейтенанта, и первым будете Вы. Поэтому я считаю, что с повышением все будет в порядке».
Лорда Уолтера убедили назначить Скотта руководителем экспедиции, а его заместителем сделать лейтенанта Чарлза Роусона Ройдса, также выбранного сэром Клементсом.
Ройдс – один из первых добровольцев – обратился к сэру Клементсу за два месяца до Скотта. Он по-настоящему интересовался полярными экспедициями. Этого интереса в сочетании с привлекательной внешностью и тем фактом, что он приходился племянником Уойту Роусону, участнику экспедиции Нарса, для сэра Клементса было достаточно: «Он должен стать одним из героев Антарктики».
Офицеры флота из подкомитета считали, что их задача состоит в выборе руководителя экспедиции, но в один прекрасный день обнаружили, что их собрали только для того, чтобы они механически утвердили кандидатуру ставленника сэра Клементса (ему не удалось скрыть своей симпатии). «Клементс заинтересован в Скотте», – лаконично отметил вице-адмирал Маркхэм на полях письма от своего кузена. Сэр Виси Гамильтон также входил в подкомитет, ставший центром интриг по распределению ролей.
Сформировалась небольшая, но жесткая оппозиция, которая пошла дальше обычных сетований по поводу того, что успеха добился фаворит кого-то другого. Викторианский военно-морской флот был родным домом сильных характеров и закоренелой семейственности, но утонченные махинации такого рода, осуществленные с помощью политического влияния, превысили допустимые пределы приличествующего джентльмену использования служебного положения в личных целях. Хуже того, успеха добился аутсайдер. Явные недостатки Скотта также сыграли свою роль:
Любой опыт должен быть получен [сделал неосознанное предсказание капитан Мостин Филд], и, если будет назначен неопытный в этом деле офицер, нам придется заплатить нужную цену своим временем и материальными ресурсами. Ни того, ни другого позволить себе в антарктической экспедиции нельзя… офицер, осуществляющий командование, должен досконально знать мельчайшие нюансы предприятия, а не получать знания за счет работы, которую ему нужно выполнить.
Капитан Филд выразил мнение нескольких морских офицеров из подкомитета. Все они были против кандидатуры Скотта. Казалось, что напротив его имени стоит «черная метка». Контр-адмирал сэр Уильям Уортон, гидрограф (главный топограф) военно-морского флота, открыто не доверял ему. Он кое-что понимал в полярных исследованиях и был одним из тех немногих британских официальных лиц, кто поддерживал планы Нансена относительно дрейфа «Фрама» в отличие от пренебрежительно относившихся к ним старых «арктических» адмиралов.
Но адмиралы и капитаны, не говоря уже об ученых из Королевского научного общества, не могли сравниться с сэром Клементсом в степени воинственности. За счет комбинации быстрых маневров и откровенной наглости он добился своего. В пятницу 25 мая 1900 года объединенный комитет в полном составе, как записано в протоколе, «всецело подтвердил ранее принятое решение», и Скотт был назначен руководителем Национальной антарктической экспедиции.
Капитан Джордж Леклерк Эгертон, командир Скотта в период его службы на «Мажестике», заметивший его на «Верноне» за несколько лет до этого, проявил странное равнодушие, когда к нему обратились за рекомендациями. «Нет ни одного офицера, знающего Арктику или Антарктику, – написал он, – я не могу назвать лучшей кандидатуры». По контрасту с этим о Ройдсе один из его капитанов написал, что такие люди встречаются «один на тысячу, и если бы мне пришлось выбирать одного человека из всего флота для того, чтобы взять его в бой или провести с ним зимовку в Арктике, я бы, конечно, выбрал Ройдса».
30 июня Скотта повысили до коммандера. Быстрее, чем можно было ожидать, он достиг заветной третьей полоски золотого галуна на рукаве – в конце концов полярные исследования стали дорогой к «двойному жалованью и продвижению».
Даже через год после того, как Скотт вызвался возглавить экспедицию, он по-прежнему удивительным образом избегал темы полярных исследований-, почти не читал по этой теме и полностью полагался на сэра Клементса Маркхэма.
А сэр Клементс руководствовался давно устаревшими методами. Он с презрением относился к доктору Джону Рае, ставшему образцом для Амундсена. Игнорировал современных британских полярных путешественников вроде сэра Мартина Конвея, который первым пересек Шпицберген. А между тем сэр Мартин был убежденным сторонником малых частных экспедиций, не говоря уже о том, что он прославился как отличный альпинист и постиг многие тайны льда. Он обладал лидерскими качествами и умел испытывать искреннюю гордость за национальные достижения и победы. Но ему даже не предложили участвовать в этой экспедиции.
В результате сбора средств сэр Клементс располагал 90 тысячами фунтов стерлингов – самой крупной суммой, когда-либо собранной для полярной экспедиции. Это было в семь раз больше всех расходов на экспедицию «Бельжики». Таких средств хватило бы даже на то, чтобы построить специальный корабль.
Правила требовали, чтобы он был деревянным, но в Британии искусство строительства больших деревянных кораблей умирало. Возможность построить такое судно для использования во льдах еще сохранялась на нескольких шотландских верфях, которые специализировались на арктических китобойных судах. Вместо того чтобы довериться их опыту, сэр Клементс пошел на сложный компромисс. Он заказал корабль на верфи Данди в Шотландии, но к его проектированию привлек корабельного архитектора Адмиралтейства Смита, который не имел опыта создания арктических судов. При строительстве корабля были допущены грубые ошибки, в чем-то напоминавшие изъяны британского военного флота тех времен в целом.
Хотя официальные полярные исследования в Британии угасли с момента арктической экспедиции Нарса в 1875–1876 годах, сэр Клементс Маркхэм с одержимостью и упорством пренебрегал опытом других стран, предпочитая заграничной эффективности домашнее устаревание. Поэтому его иррациональное и агрессивное неприятие идеи использования собак в качестве тягловой силы было фактически неизбежным. Сэр Клементс никогда не управлял собачьей упряжкой и не имел полярного опыта как такового, за исключением одного короткого санного перехода в составе экспедиции по поиску Франклина, на которой почти пятьдесят лет назад закончилась его служба в военно-морском флоте. Суждения сэра Клементса были по большей части продуктом теории и эмоций. Собаки, как сказал он в одном красноречивом пассаже, «полезны для гренландских эскимосов– и сибиряков», имея в виду, что англичанам их использовать унизительно. Вместо этого он защищал безнадежно устаревшую систему использования человека в качестве тягловой силы. В августе 1899 года, спустя два месяца после того, как Скотт вызвался возглавить экспедицию, сэр Клементс направил ему доклад, который тот добросовестно зачитал в сентябре на VII Международном географическом конгрессе в Берлине. В нем, в частности, содержался такой пассаж:
В последнее время много надежд возлагается на использование собак для путешествий в Арктике. Но ничто из того, что сделано с их помощью, не сравнится с тем, что сделали люди без них. В действительности на арктических территориях было предпринято лишь одно путешествие на значительное расстояние с использованием собак, а именно переход господина Росса через внутренние ледяные районы Гренландии. Но без местных ресурсов он бы умер от голода, а все его собаки, кроме одной, погибли от изнурительной работы или были убиты, чтобы накормить остальных. Это очень жестокая система.
На конгрессе присутствовал Нансен, который поднялся и ответил так:
Я пробовал работать в экспедициях и с собаками, и без них. В Гренландии у меня собак не было, затем в Арктике я их использовал и понял, что с ними идти легче… Согласен, что использовать собак жестоко, но так же жестоко перегружать работой людей. Убивать собак тоже жестоко. Но дома мы тоже убиваем животных…
Это не убедило сэра Клементса. «Дискуссия после моего доклада не имела ценности», – настаивал он, введенный в заблуждение методами экспедиции по поиску Франклина, в которой груз тянули люди. Он любил превозносить лейтенанта Леопольда Макклинтока, который тогда «без помощи собак, ночуя в палатке, за сто пять дней прошел 1328 миль». Тему собак омрачала неудача с их использованием в ходе экспедиции Нарса, в основном потому, что британские офицеры не знали, как с ними обращаться.
Сэр Клементс, однако, пренебрегал опытом более ранних поколений британских исследователей. В 1820-х годах сэр Эдвард Парри в Канадской Арктике научился у эскимосов с успехом использовать собак, тем самым задав верное направление для потомков. По большому счету Парри можно назвать отцом современных санных путешествий. Но лучше всего его уроки усвоили за рубежом.
Нансен, например, открыто признавал, что многим обязан ему. А на родине, в официальных исследованиях, было два знакомых мотива – стагнация и регресс.
Когда Нансен сказал, что «использование людей для чего бы то ни было влечет за собой неоправданно большие усилия и страдания», он фактически осудил преступную глупость, но для сэра Клементса пустая трата человеческих сил стала воплощением его идеала. Один из аспектов английского романтического движения заключался в уравнивании страдания и достижения. Добродетель состояла в том, чтобы все делать самым трудным способом. Рисунки современников показывают британских моряков в синих камзолах, которых выстроили в одну шеренгу перед гротескно перегруженными санями. Эти скромные люди, героически преодолевающие силу природы с помощью грубой силы и невероятной выдержки, выглядят как солдаты, идущие на битву. Таковы были идеалы эпохи. Собаки искажали это видение, разрушали идеал, с ними все казалось каким-то слишком легким. Вот в чем состояло их преступление.
Этими же мотивами подпитывалось предубеждение сэра Клементса по отношению к лыжам. Ничто, заявлял он, не может сравниться с величием британских моряков, упорно бредущих вперед, пробиваясь сквозь снега. Сэр Клементс никогда не видел лыж в действии.
Парадокс заключался в том, что англичане, ставшие первооткрывателями методов катания на лыжах в Альпах, пренебрегали ими в полярных областях. Конечно, они воспринимали спуск со склона как спорт, а первоначальную функцию лыж как средства передвижения по пересеченной местности отвергали и не понимали. Консультантом сэра Клементса в этом вопросе стал англичанин Кричтон-Сомервиль, живший в Норвегии. По его словам, в качестве транспортного средства лыжи были слишком «переоценены». В Антарктике
они могли бы быть полезны для… легкой работы в случае мягкого снега… Я катаюсь на лыжах с 1877 года… но никогда не думал о возможности их использования в той ситуации, когда нужно что-то тащить за собой – это практически невозможно – или о передвижении на них по твердому снегу, для которого они непригодны.
Вот и весь опыт. И сэр Клементс предпочитал верить услышанному. В этом состояла причина еще одной фатальной ошибки.
Скотт должен был приступить к своим обязанностям по руководству экспедицией в сентябре 1900 года. Сэр Клементс в это время находился в Норвегии, проходя ежегодный курс лечения подагры на минеральных источниках Ларвика. В своем письме Скотту он потребовал, чтобы тот приехал в Христианию и встретился с Нансеном.
По словам Кнута Расмуссена, великого датского полярного исследователя, Нансен стал для полярных исследователей «кем-то вроде Иоанна Крестителя. [Его] благословение на экспедицию равнялось крещению, инаугурации, посвящению в рыцари».
Встреча с ним была обязательна для всех честолюбивых полярных исследователей. В практическом смысле Нансен сделал Христианию центром по производству и продаже саней, лыж, спальных мешков и всего остального снаряжения для полярных путешествий. В Англии этого найти было практически невозможно[35].
8 октября, как и было велено, Скотт прибыл в Христианию. В письме своей матери он назвал Нансена «довольно значительным человеком». Нансен, однако, не смог сделать определенного вывода относительно Скотта, наблюдая при встрече за его напряженной фигурой, постоянно хмурым взглядом и странным сочетанием неуверенности и самодовольства.
Мало кто из гостей был так несимпатичен Нансену. Мало о ком он так плохо отзывался. Но из добрых побуждений он все-таки потратил некоторое время на то, чтобы объяснить Скотту основные принципы путешествия в снегах. Скотт, вряд ли когда-либо видевший снег, должен был разбираться в этой проблеме теоретически. Нансен сделал все возможное, чтобы преодолеть навязанные Скотту старомодные понятия, и добился успеха в том, чтобы убедить его взять с собой нескольких собак и лыжи.
К сожалению, хотя лыжники в тот момент уже переходили на современную систему использования двух палок, Нансен все еще был одержимо привязан к устаревшему стилю одной палки и этим предубеждением поделился со Скоттом. Тот ничего не знал о лыжах, поскольку никогда не видел лыжника, и мог в лучшем случае только воображать, как ими пользоваться, поэтому принял слова Нансена на веру.
Поговорив со специалистами, Скотт решил за неделю или две изучить в теории то, на овладение чем Амундсену потребовалось десять лет практики. Он конспектировал услышанное. Нансен, например, советовал ему взять иностранные океанографические термометры, исходя из того, что «для английских производителей инструментов необходимость повышения– точности– и движения вперед напрямую связана с недостатком таких качеств у английских общественных институтов». И, как писал Скотт,
принципиальный вопрос, на который обратили мое внимание, призвав серьезно его обдумать, – это, по мнению иностранцев, нелепо большая команда. Команду нужно сильно сокращать.
В той же самой тетради раскрывается любопытная ограниченность Скотта. Как раз в это время в Христиании находился герцог Савойский, только что вернувшийся из итальянской экспедиции, которая смогла достичь новой самой северной точки 86°31′ и побить тем самым рекорд Нансена шестилетней давности, подойдя к полюсу ближе, чем кто-либо из людей. Экспедиция герцога еще раз – пусть даже случайно – доказала правильность использования собак. Но Скотт сделал свои выводы: у герцога слишком «приятные манеры», а значит, «многому тут не научишься». Судя по всему, на Скотта оказала некоторое влияние только ошеломляюще сильная личность Нансена – опыт других полярных исследователей он, кажется, вообще не изучал. Возможно, это происходило из-за упрямства, хотя иногда кажется, что он им просто завидовал.
Поэтому единственная запись в тетради Скотта относительно Борчгревинка заключается в том, что Нансен назвал его «мошенником». Они были в ссоре, и Борчгревинк вел себя довольно грубо. Тем не менее именно он открыл своей экспедицией эпоху наземных исследований Антарктики. Борчгревинк стал первым человеком, перезимовавшим на Антарктическом континенте и высадившимся на Ледяном барьере Росса, в узком заливе, открытом Джеймсом Кларком Россом шестьдесят лет назад. В марте он вернулся из экспедиции, в ходе которой поставил рекорд по достижению самой южной точки – 78°50′, и положил начало гонке к Южному полюсу. Более того, он показал дорогу остальным. Свой рекорд он установил с помощью собак и лыж, доказав, что они могут использоваться с одинаковым успехом и на юге, и на севере. Его историческая заслуга заключается в понимании того, что Ледяной барьер Росса на самом деле не препятствие, а «шоссе» на юг. Неплохо для первопроходца, но на Скотта это впечатления не произвело.
Не произвел на него впечатления и Колин Арчер, создатель «Фрама», возможно, величайший авторитет того времени в вопросах полярного судостроения. «Пустая трата времени», – таков был его вердикт после встречи, организованной Нансеном. Проблема, похоже, заключалась в том, что Скотт не смог разглядеть скрытую способность Арчера видеть неочевидные качества и свойства вещей.
Во время всех этих встреч и в своих записях Скотт производил впечатление человека, на самом деле не стремившегося к знаниям. Казалось, что он во всем руководствовался неофициальным девизом британских военных моряков того времени: «Нет ничего, что не под силу флоту». Как и большинство его коллег-офицеров, он действительно пренебрегал тщательной подготовкой, в глубине души веря в то, что только здравый смысл и импровизация помогут ему, когда дойдет до дела.
Вместе с тем Скотт находил время для активного общения и развлечений. В частности, он признавался в том, что «очень интересуется» миссис Рейх, женой президента Норвежского географического общества, поскольку она была актрисой. Нансен познакомил его с «Григом (композитором)», как он написал в своем дневнике. Скотт был простым офицером флота, но, несмотря на это, ему уделяли большое внимание, что давало ему, как любому новичку, фору в возможности учиться и развиваться.
После десяти дней, проведенных в Христиании, Скотт (снова по настоянию сэра Клементса Маркхэма) отправился в Копенгаген для встречи с Бювэ, поставлявшим Нансену пеммикан. Оттуда он поехал в Берлин, чтобы узнать о немецкой антарктической экспедиции, которая под руководством Эриха фон Драгалски, одного из профессоров географии Берлинского университета, должна была начаться примерно в то же время, что и британская. Драгалски собирался отправиться в районы, выходящие к Индийскому океану, тогда как Скотт направлялся в море Росса, расположенное в другой четверти континента.
В поезде Скотт прочитал только что вышедшую книгу доктора Фредерика Кука «Первая зимовка в Антарктике», в которой содержалось описание экспедиции на «Бельжике». «Должно быть, они плохо сработались», – таков был его единственный комментарий.
В Берлине Скотта ждал еще один повод умерить свое самодовольство. Немцы опережали его по срокам и были лучше организованы. Не на шутку встревоженный, он вернулся в Лондон и прямо со станции Ливерпуль-стрит отправился в Королевское географического общество на Сэвил-роу, 1, где встретился с сэром Клементсом Маркхэмом, «произведя на него огромное впечатление нашим отставанием».
В игру вступили не только немцы. Шведы тоже готовили экспедицию на Землю Грэма под руководством Отто Норденшельда. Судя по тому, как обстояли дела, и те и другие должны были отплыть раньше британцев.
Частичную – но не всю – ответственность за отставание в подготовке британской экспедиции несла система подкомитетов. В Берлине Скотта поразило то, что Драгалски «избавился от какого-либо контроля. Он отказывался– исполнять чужие приказы». Если это мог сделать прусский профессор, то почему не мог коммандер Королевского военно-морского флота? Пример Драгалски вдохновил Скотта на то, чтобы принять командование всей экспедицией, вместо того чтобы оставаться одним из ее участников, просто получающим жалованье. Теперь он требовал ускорить работы и получил то, что считал полной независимостью и исключительными полномочиями. Его единственным руководителем оставался лишь сэр Клементс.
Если Скотт был силой экспедиции, то Королевское географическое общество, или, скорее, сэр Клементс Маркхэм, и Королевское научное общество были ее мозгом. Королевское научное общество предполагало, что Скотт станет лишь капитаном корабля, так сказать, техническим консультантом, который поможет довести экспедицию до Антарктики и обратно. Раз она считалась научным предприятием, то ответственным за нее, как полагали в обществе, должен стать ученый. Это место занял профессор Грегори. Предполагалось, что он возглавит наземную партию.
Грегори, в ту пору тридцатишестилетний лондонский ученый, недавно стал деканом геологического факультета Университета Мельбурна. Он был скалолазом, исследователем и признанным геологом – именно в таком порядке. Он неоднократно совершал классические восхождения в Альпах, специализировался в восхождении на обледеневшие склоны и глетчеры. Вместе с сэром Мартином Конвеем Грегори впервые пересек Шпицберген. Он хорошо понимал принципы полярных путешествий и потому писал в своем плане экспедиции, что собаки очень важны,
поскольку каждый лишний фунт продуктов, который мы можем везти, означает продвижение дальше на юг на дополнительные четыре мили. Во-вторых, трудно ожидать от людей, впряженных в тяжелые сани, существенной умственной готовности… решать новые проблемы, встающие перед ними.
Сказано провидчески. Профессору Грегори не нравился Скотт. Он считал его «плохим организатором, который попытается присвоить себе всю славу этого спектакля… а небрежность Скотта заведет экспедицию в какую-нибудь неприятную историю». Грегори не хотел, чтобы капитаном был офицер военно-морского флота. Он просил поставить на это место опытного шкипера-китобоя с командой моряков из Ньюфаундленда или из Норвегии, которые знакомы с паковым льдом. Он хотел организовать «как можно меньшую» наземную партию с проводниками-швейцарцами из горных– районов страны, чтобы успешно преодолеть глетчеры. Он предполагал двигаться быстро и иметь много собак. До отплытия наземной партии следовало научиться работе во льдах и катанию на лыжах в горах Швейцарии. По сравнению с другими предложениями это считалось образцом правильного восприятия и здравого смысла. По сути, это был единственный план, достойный считаться таковым в потоке многословных банальностей. Он мог бы сделать британцев первыми людьми на Южном полюсе и не сильно отличался от методов того, кто в итоге победил. Но этому плану суждено было остаться в дразнящем разделе «несбывшееся».
Сэр Клементс на дух не переносил идею о том, что где бы то ни было командовать может кто-то другой, кроме офицера военно-морского флота. Он добился отставки Грегори, тем самым лишив экспедицию единственного действительно талантливого человека.
Последствия вышли далеко за рамки самого предприятия. Сэр Клементс Маркхэм изменил направление британских полярных исследований. Если бы все шло так, как предлагал Грегори, победу одержали бы ученые и гражданские специалисты, что означало долгожданный глоток свежего воздуха. Но в действительности устранялись лучшие люди. Грегори был только одним из примеров. Сэр Клементс укрепил позиции военно-морского флота и в критический момент окончательно упрочил власть посредственности.
Конечно, нельзя сказать, что сэр Клементс не встречал сопротивления на своем пути. Так, Альфред Хармсворт (впоследствии лорд Нортклифф) передал экспедиции пять тысяч фунтов стерлингов с условием, что в ней будут участвовать два его представителя. Он видел в этом определенную гарантию сохранности своих инвестиций. Он предложил кандидатуры Альберта Армитажа и доктора Реджинальда Кёттлица, которые до этого провели три года в Арктике с экспедицией Джексона – Хармсворта. Они определенно не имели отношения к клике Королевского географического общества, и, когда сэр Клементс возразил, Хармсворт написал ему:
Макартни встретился и с Дугласом, и с лордом Уолтером, после чего написал Скотту, уверяя его в том, что «дело почти улажено, пойдете Вы… Господин Гошен согласился выделить коммандера и лейтенанта, и первым будете Вы. Поэтому я считаю, что с повышением все будет в порядке».
Лорда Уолтера убедили назначить Скотта руководителем экспедиции, а его заместителем сделать лейтенанта Чарлза Роусона Ройдса, также выбранного сэром Клементсом.
Ройдс – один из первых добровольцев – обратился к сэру Клементсу за два месяца до Скотта. Он по-настоящему интересовался полярными экспедициями. Этого интереса в сочетании с привлекательной внешностью и тем фактом, что он приходился племянником Уойту Роусону, участнику экспедиции Нарса, для сэра Клементса было достаточно: «Он должен стать одним из героев Антарктики».
Офицеры флота из подкомитета считали, что их задача состоит в выборе руководителя экспедиции, но в один прекрасный день обнаружили, что их собрали только для того, чтобы они механически утвердили кандидатуру ставленника сэра Клементса (ему не удалось скрыть своей симпатии). «Клементс заинтересован в Скотте», – лаконично отметил вице-адмирал Маркхэм на полях письма от своего кузена. Сэр Виси Гамильтон также входил в подкомитет, ставший центром интриг по распределению ролей.
Сформировалась небольшая, но жесткая оппозиция, которая пошла дальше обычных сетований по поводу того, что успеха добился фаворит кого-то другого. Викторианский военно-морской флот был родным домом сильных характеров и закоренелой семейственности, но утонченные махинации такого рода, осуществленные с помощью политического влияния, превысили допустимые пределы приличествующего джентльмену использования служебного положения в личных целях. Хуже того, успеха добился аутсайдер. Явные недостатки Скотта также сыграли свою роль:
Любой опыт должен быть получен [сделал неосознанное предсказание капитан Мостин Филд], и, если будет назначен неопытный в этом деле офицер, нам придется заплатить нужную цену своим временем и материальными ресурсами. Ни того, ни другого позволить себе в антарктической экспедиции нельзя… офицер, осуществляющий командование, должен досконально знать мельчайшие нюансы предприятия, а не получать знания за счет работы, которую ему нужно выполнить.
Капитан Филд выразил мнение нескольких морских офицеров из подкомитета. Все они были против кандидатуры Скотта. Казалось, что напротив его имени стоит «черная метка». Контр-адмирал сэр Уильям Уортон, гидрограф (главный топограф) военно-морского флота, открыто не доверял ему. Он кое-что понимал в полярных исследованиях и был одним из тех немногих британских официальных лиц, кто поддерживал планы Нансена относительно дрейфа «Фрама» в отличие от пренебрежительно относившихся к ним старых «арктических» адмиралов.
Но адмиралы и капитаны, не говоря уже об ученых из Королевского научного общества, не могли сравниться с сэром Клементсом в степени воинственности. За счет комбинации быстрых маневров и откровенной наглости он добился своего. В пятницу 25 мая 1900 года объединенный комитет в полном составе, как записано в протоколе, «всецело подтвердил ранее принятое решение», и Скотт был назначен руководителем Национальной антарктической экспедиции.
Капитан Джордж Леклерк Эгертон, командир Скотта в период его службы на «Мажестике», заметивший его на «Верноне» за несколько лет до этого, проявил странное равнодушие, когда к нему обратились за рекомендациями. «Нет ни одного офицера, знающего Арктику или Антарктику, – написал он, – я не могу назвать лучшей кандидатуры». По контрасту с этим о Ройдсе один из его капитанов написал, что такие люди встречаются «один на тысячу, и если бы мне пришлось выбирать одного человека из всего флота для того, чтобы взять его в бой или провести с ним зимовку в Арктике, я бы, конечно, выбрал Ройдса».
30 июня Скотта повысили до коммандера. Быстрее, чем можно было ожидать, он достиг заветной третьей полоски золотого галуна на рукаве – в конце концов полярные исследования стали дорогой к «двойному жалованью и продвижению».
Даже через год после того, как Скотт вызвался возглавить экспедицию, он по-прежнему удивительным образом избегал темы полярных исследований-, почти не читал по этой теме и полностью полагался на сэра Клементса Маркхэма.
А сэр Клементс руководствовался давно устаревшими методами. Он с презрением относился к доктору Джону Рае, ставшему образцом для Амундсена. Игнорировал современных британских полярных путешественников вроде сэра Мартина Конвея, который первым пересек Шпицберген. А между тем сэр Мартин был убежденным сторонником малых частных экспедиций, не говоря уже о том, что он прославился как отличный альпинист и постиг многие тайны льда. Он обладал лидерскими качествами и умел испытывать искреннюю гордость за национальные достижения и победы. Но ему даже не предложили участвовать в этой экспедиции.
В результате сбора средств сэр Клементс располагал 90 тысячами фунтов стерлингов – самой крупной суммой, когда-либо собранной для полярной экспедиции. Это было в семь раз больше всех расходов на экспедицию «Бельжики». Таких средств хватило бы даже на то, чтобы построить специальный корабль.
Правила требовали, чтобы он был деревянным, но в Британии искусство строительства больших деревянных кораблей умирало. Возможность построить такое судно для использования во льдах еще сохранялась на нескольких шотландских верфях, которые специализировались на арктических китобойных судах. Вместо того чтобы довериться их опыту, сэр Клементс пошел на сложный компромисс. Он заказал корабль на верфи Данди в Шотландии, но к его проектированию привлек корабельного архитектора Адмиралтейства Смита, который не имел опыта создания арктических судов. При строительстве корабля были допущены грубые ошибки, в чем-то напоминавшие изъяны британского военного флота тех времен в целом.
Хотя официальные полярные исследования в Британии угасли с момента арктической экспедиции Нарса в 1875–1876 годах, сэр Клементс Маркхэм с одержимостью и упорством пренебрегал опытом других стран, предпочитая заграничной эффективности домашнее устаревание. Поэтому его иррациональное и агрессивное неприятие идеи использования собак в качестве тягловой силы было фактически неизбежным. Сэр Клементс никогда не управлял собачьей упряжкой и не имел полярного опыта как такового, за исключением одного короткого санного перехода в составе экспедиции по поиску Франклина, на которой почти пятьдесят лет назад закончилась его служба в военно-морском флоте. Суждения сэра Клементса были по большей части продуктом теории и эмоций. Собаки, как сказал он в одном красноречивом пассаже, «полезны для гренландских эскимосов– и сибиряков», имея в виду, что англичанам их использовать унизительно. Вместо этого он защищал безнадежно устаревшую систему использования человека в качестве тягловой силы. В августе 1899 года, спустя два месяца после того, как Скотт вызвался возглавить экспедицию, сэр Клементс направил ему доклад, который тот добросовестно зачитал в сентябре на VII Международном географическом конгрессе в Берлине. В нем, в частности, содержался такой пассаж:
В последнее время много надежд возлагается на использование собак для путешествий в Арктике. Но ничто из того, что сделано с их помощью, не сравнится с тем, что сделали люди без них. В действительности на арктических территориях было предпринято лишь одно путешествие на значительное расстояние с использованием собак, а именно переход господина Росса через внутренние ледяные районы Гренландии. Но без местных ресурсов он бы умер от голода, а все его собаки, кроме одной, погибли от изнурительной работы или были убиты, чтобы накормить остальных. Это очень жестокая система.
На конгрессе присутствовал Нансен, который поднялся и ответил так:
Я пробовал работать в экспедициях и с собаками, и без них. В Гренландии у меня собак не было, затем в Арктике я их использовал и понял, что с ними идти легче… Согласен, что использовать собак жестоко, но так же жестоко перегружать работой людей. Убивать собак тоже жестоко. Но дома мы тоже убиваем животных…
Это не убедило сэра Клементса. «Дискуссия после моего доклада не имела ценности», – настаивал он, введенный в заблуждение методами экспедиции по поиску Франклина, в которой груз тянули люди. Он любил превозносить лейтенанта Леопольда Макклинтока, который тогда «без помощи собак, ночуя в палатке, за сто пять дней прошел 1328 миль». Тему собак омрачала неудача с их использованием в ходе экспедиции Нарса, в основном потому, что британские офицеры не знали, как с ними обращаться.
Сэр Клементс, однако, пренебрегал опытом более ранних поколений британских исследователей. В 1820-х годах сэр Эдвард Парри в Канадской Арктике научился у эскимосов с успехом использовать собак, тем самым задав верное направление для потомков. По большому счету Парри можно назвать отцом современных санных путешествий. Но лучше всего его уроки усвоили за рубежом.
Нансен, например, открыто признавал, что многим обязан ему. А на родине, в официальных исследованиях, было два знакомых мотива – стагнация и регресс.
Когда Нансен сказал, что «использование людей для чего бы то ни было влечет за собой неоправданно большие усилия и страдания», он фактически осудил преступную глупость, но для сэра Клементса пустая трата человеческих сил стала воплощением его идеала. Один из аспектов английского романтического движения заключался в уравнивании страдания и достижения. Добродетель состояла в том, чтобы все делать самым трудным способом. Рисунки современников показывают британских моряков в синих камзолах, которых выстроили в одну шеренгу перед гротескно перегруженными санями. Эти скромные люди, героически преодолевающие силу природы с помощью грубой силы и невероятной выдержки, выглядят как солдаты, идущие на битву. Таковы были идеалы эпохи. Собаки искажали это видение, разрушали идеал, с ними все казалось каким-то слишком легким. Вот в чем состояло их преступление.
Этими же мотивами подпитывалось предубеждение сэра Клементса по отношению к лыжам. Ничто, заявлял он, не может сравниться с величием британских моряков, упорно бредущих вперед, пробиваясь сквозь снега. Сэр Клементс никогда не видел лыж в действии.
Парадокс заключался в том, что англичане, ставшие первооткрывателями методов катания на лыжах в Альпах, пренебрегали ими в полярных областях. Конечно, они воспринимали спуск со склона как спорт, а первоначальную функцию лыж как средства передвижения по пересеченной местности отвергали и не понимали. Консультантом сэра Клементса в этом вопросе стал англичанин Кричтон-Сомервиль, живший в Норвегии. По его словам, в качестве транспортного средства лыжи были слишком «переоценены». В Антарктике
они могли бы быть полезны для… легкой работы в случае мягкого снега… Я катаюсь на лыжах с 1877 года… но никогда не думал о возможности их использования в той ситуации, когда нужно что-то тащить за собой – это практически невозможно – или о передвижении на них по твердому снегу, для которого они непригодны.
Вот и весь опыт. И сэр Клементс предпочитал верить услышанному. В этом состояла причина еще одной фатальной ошибки.
Скотт должен был приступить к своим обязанностям по руководству экспедицией в сентябре 1900 года. Сэр Клементс в это время находился в Норвегии, проходя ежегодный курс лечения подагры на минеральных источниках Ларвика. В своем письме Скотту он потребовал, чтобы тот приехал в Христианию и встретился с Нансеном.
По словам Кнута Расмуссена, великого датского полярного исследователя, Нансен стал для полярных исследователей «кем-то вроде Иоанна Крестителя. [Его] благословение на экспедицию равнялось крещению, инаугурации, посвящению в рыцари».
Встреча с ним была обязательна для всех честолюбивых полярных исследователей. В практическом смысле Нансен сделал Христианию центром по производству и продаже саней, лыж, спальных мешков и всего остального снаряжения для полярных путешествий. В Англии этого найти было практически невозможно[35].
8 октября, как и было велено, Скотт прибыл в Христианию. В письме своей матери он назвал Нансена «довольно значительным человеком». Нансен, однако, не смог сделать определенного вывода относительно Скотта, наблюдая при встрече за его напряженной фигурой, постоянно хмурым взглядом и странным сочетанием неуверенности и самодовольства.
Мало кто из гостей был так несимпатичен Нансену. Мало о ком он так плохо отзывался. Но из добрых побуждений он все-таки потратил некоторое время на то, чтобы объяснить Скотту основные принципы путешествия в снегах. Скотт, вряд ли когда-либо видевший снег, должен был разбираться в этой проблеме теоретически. Нансен сделал все возможное, чтобы преодолеть навязанные Скотту старомодные понятия, и добился успеха в том, чтобы убедить его взять с собой нескольких собак и лыжи.
К сожалению, хотя лыжники в тот момент уже переходили на современную систему использования двух палок, Нансен все еще был одержимо привязан к устаревшему стилю одной палки и этим предубеждением поделился со Скоттом. Тот ничего не знал о лыжах, поскольку никогда не видел лыжника, и мог в лучшем случае только воображать, как ими пользоваться, поэтому принял слова Нансена на веру.
Поговорив со специалистами, Скотт решил за неделю или две изучить в теории то, на овладение чем Амундсену потребовалось десять лет практики. Он конспектировал услышанное. Нансен, например, советовал ему взять иностранные океанографические термометры, исходя из того, что «для английских производителей инструментов необходимость повышения– точности– и движения вперед напрямую связана с недостатком таких качеств у английских общественных институтов». И, как писал Скотт,
принципиальный вопрос, на который обратили мое внимание, призвав серьезно его обдумать, – это, по мнению иностранцев, нелепо большая команда. Команду нужно сильно сокращать.
В той же самой тетради раскрывается любопытная ограниченность Скотта. Как раз в это время в Христиании находился герцог Савойский, только что вернувшийся из итальянской экспедиции, которая смогла достичь новой самой северной точки 86°31′ и побить тем самым рекорд Нансена шестилетней давности, подойдя к полюсу ближе, чем кто-либо из людей. Экспедиция герцога еще раз – пусть даже случайно – доказала правильность использования собак. Но Скотт сделал свои выводы: у герцога слишком «приятные манеры», а значит, «многому тут не научишься». Судя по всему, на Скотта оказала некоторое влияние только ошеломляюще сильная личность Нансена – опыт других полярных исследователей он, кажется, вообще не изучал. Возможно, это происходило из-за упрямства, хотя иногда кажется, что он им просто завидовал.
Поэтому единственная запись в тетради Скотта относительно Борчгревинка заключается в том, что Нансен назвал его «мошенником». Они были в ссоре, и Борчгревинк вел себя довольно грубо. Тем не менее именно он открыл своей экспедицией эпоху наземных исследований Антарктики. Борчгревинк стал первым человеком, перезимовавшим на Антарктическом континенте и высадившимся на Ледяном барьере Росса, в узком заливе, открытом Джеймсом Кларком Россом шестьдесят лет назад. В марте он вернулся из экспедиции, в ходе которой поставил рекорд по достижению самой южной точки – 78°50′, и положил начало гонке к Южному полюсу. Более того, он показал дорогу остальным. Свой рекорд он установил с помощью собак и лыж, доказав, что они могут использоваться с одинаковым успехом и на юге, и на севере. Его историческая заслуга заключается в понимании того, что Ледяной барьер Росса на самом деле не препятствие, а «шоссе» на юг. Неплохо для первопроходца, но на Скотта это впечатления не произвело.
Не произвел на него впечатления и Колин Арчер, создатель «Фрама», возможно, величайший авторитет того времени в вопросах полярного судостроения. «Пустая трата времени», – таков был его вердикт после встречи, организованной Нансеном. Проблема, похоже, заключалась в том, что Скотт не смог разглядеть скрытую способность Арчера видеть неочевидные качества и свойства вещей.
Во время всех этих встреч и в своих записях Скотт производил впечатление человека, на самом деле не стремившегося к знаниям. Казалось, что он во всем руководствовался неофициальным девизом британских военных моряков того времени: «Нет ничего, что не под силу флоту». Как и большинство его коллег-офицеров, он действительно пренебрегал тщательной подготовкой, в глубине души веря в то, что только здравый смысл и импровизация помогут ему, когда дойдет до дела.
Вместе с тем Скотт находил время для активного общения и развлечений. В частности, он признавался в том, что «очень интересуется» миссис Рейх, женой президента Норвежского географического общества, поскольку она была актрисой. Нансен познакомил его с «Григом (композитором)», как он написал в своем дневнике. Скотт был простым офицером флота, но, несмотря на это, ему уделяли большое внимание, что давало ему, как любому новичку, фору в возможности учиться и развиваться.
После десяти дней, проведенных в Христиании, Скотт (снова по настоянию сэра Клементса Маркхэма) отправился в Копенгаген для встречи с Бювэ, поставлявшим Нансену пеммикан. Оттуда он поехал в Берлин, чтобы узнать о немецкой антарктической экспедиции, которая под руководством Эриха фон Драгалски, одного из профессоров географии Берлинского университета, должна была начаться примерно в то же время, что и британская. Драгалски собирался отправиться в районы, выходящие к Индийскому океану, тогда как Скотт направлялся в море Росса, расположенное в другой четверти континента.
В поезде Скотт прочитал только что вышедшую книгу доктора Фредерика Кука «Первая зимовка в Антарктике», в которой содержалось описание экспедиции на «Бельжике». «Должно быть, они плохо сработались», – таков был его единственный комментарий.
В Берлине Скотта ждал еще один повод умерить свое самодовольство. Немцы опережали его по срокам и были лучше организованы. Не на шутку встревоженный, он вернулся в Лондон и прямо со станции Ливерпуль-стрит отправился в Королевское географического общество на Сэвил-роу, 1, где встретился с сэром Клементсом Маркхэмом, «произведя на него огромное впечатление нашим отставанием».
В игру вступили не только немцы. Шведы тоже готовили экспедицию на Землю Грэма под руководством Отто Норденшельда. Судя по тому, как обстояли дела, и те и другие должны были отплыть раньше британцев.
Частичную – но не всю – ответственность за отставание в подготовке британской экспедиции несла система подкомитетов. В Берлине Скотта поразило то, что Драгалски «избавился от какого-либо контроля. Он отказывался– исполнять чужие приказы». Если это мог сделать прусский профессор, то почему не мог коммандер Королевского военно-морского флота? Пример Драгалски вдохновил Скотта на то, чтобы принять командование всей экспедицией, вместо того чтобы оставаться одним из ее участников, просто получающим жалованье. Теперь он требовал ускорить работы и получил то, что считал полной независимостью и исключительными полномочиями. Его единственным руководителем оставался лишь сэр Клементс.
Если Скотт был силой экспедиции, то Королевское географическое общество, или, скорее, сэр Клементс Маркхэм, и Королевское научное общество были ее мозгом. Королевское научное общество предполагало, что Скотт станет лишь капитаном корабля, так сказать, техническим консультантом, который поможет довести экспедицию до Антарктики и обратно. Раз она считалась научным предприятием, то ответственным за нее, как полагали в обществе, должен стать ученый. Это место занял профессор Грегори. Предполагалось, что он возглавит наземную партию.
Грегори, в ту пору тридцатишестилетний лондонский ученый, недавно стал деканом геологического факультета Университета Мельбурна. Он был скалолазом, исследователем и признанным геологом – именно в таком порядке. Он неоднократно совершал классические восхождения в Альпах, специализировался в восхождении на обледеневшие склоны и глетчеры. Вместе с сэром Мартином Конвеем Грегори впервые пересек Шпицберген. Он хорошо понимал принципы полярных путешествий и потому писал в своем плане экспедиции, что собаки очень важны,
поскольку каждый лишний фунт продуктов, который мы можем везти, означает продвижение дальше на юг на дополнительные четыре мили. Во-вторых, трудно ожидать от людей, впряженных в тяжелые сани, существенной умственной готовности… решать новые проблемы, встающие перед ними.
Сказано провидчески. Профессору Грегори не нравился Скотт. Он считал его «плохим организатором, который попытается присвоить себе всю славу этого спектакля… а небрежность Скотта заведет экспедицию в какую-нибудь неприятную историю». Грегори не хотел, чтобы капитаном был офицер военно-морского флота. Он просил поставить на это место опытного шкипера-китобоя с командой моряков из Ньюфаундленда или из Норвегии, которые знакомы с паковым льдом. Он хотел организовать «как можно меньшую» наземную партию с проводниками-швейцарцами из горных– районов страны, чтобы успешно преодолеть глетчеры. Он предполагал двигаться быстро и иметь много собак. До отплытия наземной партии следовало научиться работе во льдах и катанию на лыжах в горах Швейцарии. По сравнению с другими предложениями это считалось образцом правильного восприятия и здравого смысла. По сути, это был единственный план, достойный считаться таковым в потоке многословных банальностей. Он мог бы сделать британцев первыми людьми на Южном полюсе и не сильно отличался от методов того, кто в итоге победил. Но этому плану суждено было остаться в дразнящем разделе «несбывшееся».
Сэр Клементс на дух не переносил идею о том, что где бы то ни было командовать может кто-то другой, кроме офицера военно-морского флота. Он добился отставки Грегори, тем самым лишив экспедицию единственного действительно талантливого человека.
Последствия вышли далеко за рамки самого предприятия. Сэр Клементс Маркхэм изменил направление британских полярных исследований. Если бы все шло так, как предлагал Грегори, победу одержали бы ученые и гражданские специалисты, что означало долгожданный глоток свежего воздуха. Но в действительности устранялись лучшие люди. Грегори был только одним из примеров. Сэр Клементс укрепил позиции военно-морского флота и в критический момент окончательно упрочил власть посредственности.
Конечно, нельзя сказать, что сэр Клементс не встречал сопротивления на своем пути. Так, Альфред Хармсворт (впоследствии лорд Нортклифф) передал экспедиции пять тысяч фунтов стерлингов с условием, что в ней будут участвовать два его представителя. Он видел в этом определенную гарантию сохранности своих инвестиций. Он предложил кандидатуры Альберта Армитажа и доктора Реджинальда Кёттлица, которые до этого провели три года в Арктике с экспедицией Джексона – Хармсворта. Они определенно не имели отношения к клике Королевского географического общества, и, когда сэр Клементс возразил, Хармсворт написал ему:
Конец бесплатного ознакомительного фрагмента