Чтобы добиться своего, нам приходилось хитрить и обманывать.
Последний комментарий показывает, насколько нехарактерно это было для Амундсена и людей его круга. Дальше он пишет:
Наш шкипер знал, что со своим негодным двигателем мы не сможем пройти дальше [сквозь льды]. Поэтому он хотел, чтобы «Моргенен» пошел вперед, а мы следом за ним, в его кильватере. Оказалось, что у шкипера «Моргенена» было меньше арктического опыта, поэтому он поддался на нашу уловку.
30 марта они нашли главное стадо. Там было примерно 50 тысяч особей, рядом стояли восемь кораблей. При разумной оценке это означало три-четыре тысячи тюленей на корабль, что считалось хорошей добычей и сулило вполне сносную долю каждому моряку. Ведь заработок зверобоя напрямую зависел от результата охоты.
Амундсен между тем продолжал свою историю:
В воскресенье, 1 апреля, погода была неожиданно хорошей – полный штиль, солнце и кристально чистый воздух. Все капитаны как один решили, что можно погасить топки, раз уж мы, так сказать, окружены тюленями. В такую погоду дым из разожженной топки поднимается прямо вверх и становится виден на многие мили вокруг. Зверобои, которые пока не нашли тюленей, заметят его и, привлеченные дымом, двинутся в нашу сторону. Поэтому сегодня нужно вести себя тихо. Но что такое? Шкипер «Хаардрааде», который, скорее всего, побоялся оказаться затертым льдами (температура была минус 15 градусов), решил, что 3-го в таком положении ему будет трудно гоняться за тюленями, а потому разжег топки, чтобы пробить канал во льду.
Из трубы вырвались огромные клубы дыма. «Этот проклятый идиот с “Хаардрааде” совсем спятил!» – заорал наш шкипер. Вся команда была в ярости.
Итог оказался плачевным. В полдень мы заметили еще четыре корабля, направлявшиеся в нашу сторону. Вот это был удар! Так мы потеряли не менее тысячи тюленей – и все из-за какого-то дыма…
Единственный всплеск эмоций в письме Амундсена возникает при описании начала самой охоты. Он был гребцом на одной из шлюпок, с которых велась добыча. Никогда прежде Руаль не видел, как убивают животных.
Пробило семь часов.
«Приготовиться к спуску шлюпок!» – приказал шкипер из своего «вороньего гнезда». В мгновение ока в каждой шлюпке все заняли свои места, за исключением двух человек, замерших у талей[10] и готовых по команде спустить нас на воду.
«Давай!» – прозвучал сверху новый приказ. Громко взвизгнули тали – и шлюпки легли на воду вдоль бортов корабля. Матросы, спускавшие их, скользнули вниз по канатам, все еще привязанным к шлюпкам. Как только они присоединились к нам, канаты вытянули наверх, и все заняли свои места. Мы направились туда, где увидели тюленей.
«Прямо по курсу!» – скомандовал стрелок, и раздались один… два… три выстрела. Было запрещено, но я не удержался и повернул немного голову, чтобы увидеть происходящее. Три неподвижные крупные туши означали, что выстрелы оказались меткими. Застрелили самок, кормивших в тот момент своих детенышей. Малыши все еще пытались добыть молоко, прильнув к соскам матерей. А к этой льдине уже направлялись остальные лодки-.
«Всем выйти и обдирать туши!» – прозвучал приказ. Рулевой тем временем схватил один из небольших ледорубов, лежавших в лодке, и с силой вонзил его в лед. Так лодка была закреплена у льдины. Гребцы выпустили весла из рук, разобрали ледорубы и мгновенно оказались на льдине… разойдясь в разные стороны с ледорубами в руках. Детеныши тюленей заметили нас, их трогательные глаза, казалось, умоляли сохранить им жизнь. Но пощады не было. Ледоруб взлетал вверх и точным ударом тупого конца разбивал череп животного… сразу после этого мы начали их обдирать… Это непростое дело требует большой практики. Убитое животное переворачивается на спину. Шкура разрезается от пасти вниз к задним плавникам. После этого шкура и ворвань[11] отделяются от тела. Ворвань находится сразу под шкурой и при обдирании удаляется вместе с ней. Туша остается на льдине.
На этом письмо заканчивается. И только спустя годы по ряду косвенных признаков становится понятна скрытая в нем глубина эмоций. Амундсен был категорически не согласен как со своим учителем Нансеном, так и с будущим соперником Скоттом, которые считали, что выражение чувств придает красоту тексту. По его мнению, намеки и недоговоренности лишь вводят читателя в заблуждение и граничат с невразумительностью.
Сухость письма была обманчива. Амундсена шокировало участие в массовом убийстве диких животных. Отнюдь не являясь легкоранимым юношей-, он до глубины души был потрясен той жестокостью, свидетелем которой стал, и отношением к этой бойне членов команды.
Из такого опыта наряду со многими другими событиями постепенно формировалось мировоззрение Амундсена. Он охотился, когда ему приходилось это делать, но отрицал необходимость чрезмерного и негуманного убийства. Кровавый спорт был ему не по душе. Он никогда не мог понять тех, кто убивает живое существо исключительно из удовольствия.
Получив расчет на «Магдалене», Амундсен записался в команду «Вальборга», одного из семейных судов, для следующего плавания. Но стремился он не к работе простого матроса, а к должности капитана или его помощника. Он уже знал технику навигации среди полярных льдов и особенности работы в полярных условиях. Неудачная попытка перейти Хардангервидду познакомила его с техникой полярных путешествий. И теперь, в двадцать два года, он чувствовал, что готов приступить к разработке детального плана своего будущего исследования.
В ноябре 1894 года Амундсен задумал плавание на Шпицберген. Статус Шпицбергена в то время был неясен, и Руаль хотел организовать экспедицию, чтобы закрепить его за Норвегией.
Два месяца спустя он сконцентрировал свое внимание на Антарктике. Это проект оказался намного серьезнее. К нему подключился и Тони, самый старший из братьев Амундсенов. Проработав два года в Алжире, Тони вернулся в Христианию. Он считался очень хорошим лыжником, лучшим из всех братьев (по норвежским стандартам Руаль не отличался блестящей техникой). Причина, по которой их мысли приняли такое синхронное направление, была совершенно понятной.
В августе предыдущего года капитан зверобойного судна «Джейсон» К. А. Ларсен из Сандефьорда вернулся из антарктического плавания, во время которого открыл Землю Оскара II на побережье моря Уэдделла Земли Грэма. Но не полярные исследования были его истинной целью. Экспедицию Ларсена направили на поиск новых возможностей для охоты на тюленей и китов, к которым стремились норвежские зверобои в Атлантике. Тем не менее он вернулся на родину с крупным открытием в Антарктиде, единственным за последние пятьдесят лет со времен экспедиции сэра Джеймса Кларка Росса.
Ларсен был прирожденным лидером и настоящим королем среди шкиперов-китобоев. Однажды силой своего характера он подавил пьяный мятеж на «Джейсоне» в Магеллановом проливе. Кроме того, он обладал развитым инстинктом первооткрывателя. Ненадолго высадившись на острове Сеймура у побережья Земли Грэма, он первым из исследователей привез из Антарктики ископаемые останки. Увы, после этого он не стал кумиром публики, но вызвал всплеск некоторого интереса с ее стороны. А вот Руаль и Тони Амундсены заинтересовались экспедицией Ларсена всерьез. Они написали письмо в Сандефьорд владельцу «Джейсона» Кристену Кристенсену, спрашивая его
…не будет ли лучшим способом изучения неизвестных земель на Юге экспедиция на лыжах, иначе говоря, напоминает ли состояние снега и льда в Антарктике то, которое зафиксировано на ледяной шапке Грен-ландии…
…достаточно ли подходит Земля Грэма для экспедиции вроде нашей… или, возможно, уже известны другие относительно неизученные места, которые подходят лучше…
…можно ли там охотиться на тюленей… в количестве, достаточном для пропитания членов экспедиции и прокорма множества собак, которые будут тянуть сани… а также команды судна, которое высадит нас и заберет потом.
За этими вопросами скрывался в высшей степени разумный план. Суть исследования Антарктики была схвачена еще до того, как первый человек высадился на ее берега для их изучения. У Амундсенов не возникало сомнений в необходимости использования на этом все еще неизвестном континенте собак и лыж (хотя даже десять лет спустя английские путешественники по-прежнему будут отрицать целесообразность этого).
Неизвестно, чего оказалось больше в плане Амундсена – всплеска энтузиазма или серьезного расчета. Если бы его не предостерегали родственники, Руаль, вероятно, ввязался бы в какое-нибудь предприятие. Но чья-то решительная рука удержала его. Возможно, это была рука брата Густава. В результате Руаль не поплыл ни на Шпицберген, ни к Земле Грэма, а продолжил однообразные походы в умеренных водах на семейных судах, чтобы набрать необходимые для аттестации морские часы. Помощник капитана одного из таких кораблей охарактеризовал его как трудолюбивого, серьезного и настроенного на учебу человека. «Мы чувствовали, что у него что-то на уме, но он никогда не говорил об этом», – такое создалось общее впечатление.
1 мая 1895 года Амундсен, к его глубокому разочарованию, получил аттестат помощника капитана второго класса. Только второго! Да, он был не готов к экзаменам, но все же уверенно сдал их. Для получения звания помощника капитана ему недоставало всего лишь нескольких месяцев в море. Но вначале нужно было пройти военную службу.
Амундсен очень хотел, как он говорил, «выполнить долг гражданина». Время тогда было удивительное, и подобное высказывание не считалось ни напыщенной сентенцией, ни чем-то из ряда вон выходящим. Летом 1895 года очередной кризис в отношениях между Норвегией и Швецией по поводу норвежского суверенитета почти перерос в войну. Но в последний момент Норвегия отступила, поскольку не оказалась готова к конфронтации и не имела армии. Нация была разочарована и возбуждена. Миролюбивые норвежцы с неохотой признали, что однажды им придется бороться за независимость. Поэтому лучшее, что они могли сделать, – начать вооружаться. В обществе стремительно нарастали патриотические настроения.
Но Амундсена вел к военной службе не только патриотизм. Он болезненно боялся, что его не примут в армию из-за близорукости, в которой Руаль видел не простой физический недостаток, а настоящий позор, нечто постыдное, что обязательно нужно скрыть от мира. Удивительно, что он признался в этом Экроллу, не открываясь больше никогда и никому, даже своим близким. Тайно заказав очки, предписанные врачом, он до конца своих дней считал появление в них на публике знаком бесчестья. Бóльшая часть его смехо-творных злоключений на Хардангервидде была связана как раз с этим. Только в зрелом возрасте, будучи уже известным человеком, он смог признать свой недостаток. Судя по всему, такое отношение к собственной близорукости вытекало из его одержимости культом физического здоровья.
Под впечатлением от злоключений сэра Джона Франклина, с шестнадцати лет с фанатическим упорством Руаль выполнял физические упражнения, чтобы быть в хорошей форме и, как он говорил, подготовиться к жизни первооткрывателя. Несомненно, это имело смысл. В те времена в норвежском обществе царил настоящий культ спорта и физического здоровья. В конкурентных видах спорта, популярных тогда в Норвегии (лыжных гонках, футболе и прыжках на лыжах), Амундсен не блистал. Нередко в таких случаях люди обращаются к видам спорта, не связанным с конкуренцией. Видимо, руководствуясь данным правилом, Амундсен и посвятил себя физическому совершенствованию как таковому, а не тренировкам ради определенной цели. За всем этим стояла какая-то темная тревога.
Поэтому историю прохождения военной медицинской комиссии лучше всего передать его собственными словами, написанными тридцать лет спустя-:
Доктор был стар, к моему удовольствию и удивлению, он оказался большим знатоком человеческого тела. Естественно, в ходе осмотра я был совсем без одежды. Старый доктор пристально осмотрел меня и внезапно– разразился восторженной фразой по поводу моей внешности. Видимо, восемь лет непрерывных тренировок не прошли бесследно. Он сказал: «Молодой человек, что, черт возьми, вы делали, чтобы обрести такие мускулы?»
Я объяснил, что увлечен физкультурой и занимаюсь ею неутомимо. Этот джентльмен настолько оживился вследствие своего открытия, которое он посчитал чем-то необычным, что позвал офицеров из другой комнаты посмотреть на такое чудо. Нет нужды говорить, что я был ужасно смущен общим разглядыванием и готов был сквозь пол провалиться.
Но этот эпизод имел одно благоприятное следствие. В своем восхищении моей физической формой старый доктор забыл проверить мое зрение. Соответственно, я прошел осмотр так легко, как не мог даже мечтать, – и скоро приступил к военной службе.
Его служба длилась положенные семь месяцев и пять дней. Она состояла из занятий на плацу в казармах Гардемоен в окрестностях Христиании. Амундсену казалось, что этого недостаточно. Он продолжал заниматься самостоятельно. Одна из историй того времени связана с разрешением, которое он получил для себя и сослуживца, чтобы совершить длительный кросс по пересеченной местности. Сослуживец оделся легко и бежал впереди. Амундсен был в полном полевом обмундировании, с винтовкой и рюкзаком, обутый по уставу в тяжелые громоздкие ботинки до колен.
Норвежские писатели часто замечают, что их соотечественники – люди крайностей. В известном отрывке из Ибсена, который с особым удовольствием цитируют поколения его соотечественников, говорится:
Каким бы ты ни был – будь непреклонным. Не отвлекайся, не сомневайся.
Это и есть отношение Амундсена к жизни. Человек, одержимый единственной целью, исключивший все остальное, формируется очень быстро.
В конце января 1896 года на первых страницах газет Христиании появились тревожные заголовки «ПРОПАВШИЕ ЛЫЖНИКИ». Это был дебют Амундсена в новостях.
В новогодние праздники Амундсен и его брат Леон отправились из Христиании для очередного лыжного перехода в тот самый непокоренный Руалем район плато Хардангервидда на западе Норвегии. Предполагалось, что поход займет семь дней, но от них не было вестей уже больше двух недель. Хардангервидда в середине зимы вызывала мистическое предчувствие дурного, и мысль о возможной гибели в ее снегах тогда легко могла прийти в голову любому норвежцу. Подобных случаев было много. Эйвин Аструп пропал во время лыжного похода в горах Рондэйн в Восточной Норвегии, и позднее его нашли мертвым. От Нансена, проглоченного Арктикой, не было новостей уже более двух лет – и по стране поползли мрачные слухи. Поэтому Амундсены и привлекли к себе внимание. Поднялась тревога, начались поиски. Через три недели поисков Руаль и Леон появились сами, живые и здоровые – как ни в чем не бывало.
Это было частью предполярных тренировок Амундсена. После военной службы он решился предпринять еще одну попытку лыжного перехода через горы. Что характерно, он выбрал зимний переход через плато Хардангервидда, от которого потерпел поражение два года назад. Место Урдала, который не смог в этот раз составить ему компанию, занял Леон.
Это было не бессмысленным повторением, а закреплением полученных уроков. Лыжи стали легче, крепления – лучше. Пищу, одежду и снаряжение заменили. На этот раз, больше зная о погоде в горах и навигации в мореплавании, Амундсен захватил карманный барометр (забытый в прошлый раз) и три компаса, которые братья в пути сверяли друг с другом.
Урдал в то время работал редактором одной из провинциальных газет, для которой Амундсен сразу же по окончании похода написал свой «отчетный» очерк. Это была его первая опубликованная работа, выполненная в полном соответствии с традициями жанра. На заре развития горнолыжных походов в Норвегии статьи о знаменитых маршрутах регулярно появлялись в прессе.
Тем не менее Амундсен с неохотой согласился на подобную огласку. Их переход через плато сопровождался неприятностями, а Руаль, будучи убежденным перфекционистом, хотел писать только об успехах. Урдалу удалось убедить его, что неприятности нравятся читателям больше, чем победные реляции. Дело было за малым – следовало все обстоятельно описать. Амундсен был не слишком искушен в литературных изысках и потому по предложению Урдала написал свою статью в форме длинного письма к нему. Ее напечатали в несколько приемов под заголовком «Удивительное путешествие братьев Амундсенов через Хардангервидду»[12].
От других подобных публикаций этот очерк отличался тем, что не был приукрашен – важность случившегося в нем была скорее преуменьшена. Как подробно объяснял Амундсен, приключения ждут путешественников только в тех случаях, если нарушаются планы и что-то идет не так. Он собирался– пройти маршрутом, предложенным Урдалом – из Могена в Эйдфьорд, – стартовав, однако, не из Кродерена, как в прошлый раз, а из Конгсберга. Это означало, что на лыжах предстояло преодолеть 170 километров (100 миль), из которых критическими были последние 60 километров (40 миль) от Могена через пустынное плато Хардангервидда к Гарену, первому жилью на западной стороне. Все шло хорошо до последних тридцати километров после выхода из необитаемой хижины под названием Сандхауг. Потом все изменилось.
Хотя погода была отличная – ясная и холодная, минус 25 градусов Цельсия, – лыжи скользили плохо. Причиной оказалась сухая зернистая поземка. В полдень нас накрыла густая темно-серая масса тумана, и спустя всего полчаса с северо-запада налетела снежная буря… Несомненно, единственно правильным решением было возвращение назад. Но следы наших лыж уже были занесены, метель и тьма окружили нас со всех сторон, так что можно было даже не пытаться отыскать эту хижину…
Братья постоянно подвергались атакам маленьких жалящих снежинок. Они были измучены безжалостным ветром, стиравшим детали ландшафта в котле кипящей снежной бури. Скоро они окончательно перестали ориентироваться в белом однообразии, где небо и земля слились в одно целое, горизонт исчез, а верх и низ, казалось, поменялись местами. Несмотря на три компаса, братья все же сбились с пути. Целыми днями они ходили по кругу, спали в снегу и не могли приготовить горячую пищу, поскольку на ветру их горелка не работала. Похожая на песок поземка проникала повсюду, снег таял и ручейками протекал внутрь спальных мешков. На вторую ночь их рюкзак с продуктами, опрометчиво брошенный в снег, таинственным образом исчез, унесенный либо шальным ветром, либо хитрой росомахой. Теперь им грозила настоящая опасность. Однако Амундсен считал случившееся не благородным приключением, а случаем, достойным порицания, и – одновременно – предупреждением. Кульминация наступила на четвертую ночь сна под открытым небом:
Мы провели ее на крутом склоне горы. Поскольку снега там было много, мы воспользовались возможностью закопаться в него, чтобы немного защититься от ветра и поземки. В ту ночь я спал как никогда хорошо. А проснувшись, понял, что занесен снегом. Мне казалось, что силой плеч я смогу освободиться. Жестокое заблуждение… Очевидно, падавший снег был мокрым, а потом он смерзся вокруг меня в плотную массу. Однако брат, в отличие от меня, был начеку. Позже он рассказал, что несколько– раз за ночь вставал и сметал с меня снег. Я же безмятежно проспал всю ночь напролет. Когда стало чуть светлее, брат выглянул из своего спального мешка, чтобы узнать погоду. И увидел, что меня совсем занесло. Видны были только мои ноги, выдававшие место, где я лежал. После часа ожесточенных усилий по борьбе со снегом он, наконец, смог освободить меня. Мы решили, что после таких неприятностей дела должны пойти на лад, и с надеждой двинулись в путь.
Через несколько часов братья обнаружили, что спускаются с Хардангервидды. Они вышли к началу леса, наткнулись на лыжню и вернулись к людям – в тот же самый Моген, из которого вышли десять дней назад. Последние два с половиной дня они ничего не ели. Тем временем погода улучшилась – и в Гарене обнаружили таинственные следы лыжников, шедших с востока, которые могли принадлежать только братьям. Сами того не зная, они были в нескольких ярдах от цели.
Амундсен в своей статье явно преуменьшил грозившую ему опасность. В последнюю ночь, погребенный под снегом, он чуть не задохнулся.
Кроме того, ему угрожала ампутация нескольких отмороженных пальцев-.
Это было самое трудное из путешествий Амундсена. Он ставил рекорды и преодолевал любые преграды, но Хардангервидду так и не покорил. Тем не менее плато преподало ему несколько важных уроков. Оно стало его полярной «нянькой», позволив вовремя совершить все ошибки новичка.
После этого Амундсен, которому нужно было набрать необходимый морской стаж для получения квалификации помощника капитана, отправился в свое второе арктическое плавание ни много ни мало – на «Джейсоне», который после своего южного вояжа снова вернулся к тюленьему промыслу в норвежских водах.
Но теперь наша история совершает поворот в другую сторону.
Глава 6
Последний комментарий показывает, насколько нехарактерно это было для Амундсена и людей его круга. Дальше он пишет:
Наш шкипер знал, что со своим негодным двигателем мы не сможем пройти дальше [сквозь льды]. Поэтому он хотел, чтобы «Моргенен» пошел вперед, а мы следом за ним, в его кильватере. Оказалось, что у шкипера «Моргенена» было меньше арктического опыта, поэтому он поддался на нашу уловку.
30 марта они нашли главное стадо. Там было примерно 50 тысяч особей, рядом стояли восемь кораблей. При разумной оценке это означало три-четыре тысячи тюленей на корабль, что считалось хорошей добычей и сулило вполне сносную долю каждому моряку. Ведь заработок зверобоя напрямую зависел от результата охоты.
Амундсен между тем продолжал свою историю:
В воскресенье, 1 апреля, погода была неожиданно хорошей – полный штиль, солнце и кристально чистый воздух. Все капитаны как один решили, что можно погасить топки, раз уж мы, так сказать, окружены тюленями. В такую погоду дым из разожженной топки поднимается прямо вверх и становится виден на многие мили вокруг. Зверобои, которые пока не нашли тюленей, заметят его и, привлеченные дымом, двинутся в нашу сторону. Поэтому сегодня нужно вести себя тихо. Но что такое? Шкипер «Хаардрааде», который, скорее всего, побоялся оказаться затертым льдами (температура была минус 15 градусов), решил, что 3-го в таком положении ему будет трудно гоняться за тюленями, а потому разжег топки, чтобы пробить канал во льду.
Из трубы вырвались огромные клубы дыма. «Этот проклятый идиот с “Хаардрааде” совсем спятил!» – заорал наш шкипер. Вся команда была в ярости.
Итог оказался плачевным. В полдень мы заметили еще четыре корабля, направлявшиеся в нашу сторону. Вот это был удар! Так мы потеряли не менее тысячи тюленей – и все из-за какого-то дыма…
Единственный всплеск эмоций в письме Амундсена возникает при описании начала самой охоты. Он был гребцом на одной из шлюпок, с которых велась добыча. Никогда прежде Руаль не видел, как убивают животных.
Пробило семь часов.
«Приготовиться к спуску шлюпок!» – приказал шкипер из своего «вороньего гнезда». В мгновение ока в каждой шлюпке все заняли свои места, за исключением двух человек, замерших у талей[10] и готовых по команде спустить нас на воду.
«Давай!» – прозвучал сверху новый приказ. Громко взвизгнули тали – и шлюпки легли на воду вдоль бортов корабля. Матросы, спускавшие их, скользнули вниз по канатам, все еще привязанным к шлюпкам. Как только они присоединились к нам, канаты вытянули наверх, и все заняли свои места. Мы направились туда, где увидели тюленей.
«Прямо по курсу!» – скомандовал стрелок, и раздались один… два… три выстрела. Было запрещено, но я не удержался и повернул немного голову, чтобы увидеть происходящее. Три неподвижные крупные туши означали, что выстрелы оказались меткими. Застрелили самок, кормивших в тот момент своих детенышей. Малыши все еще пытались добыть молоко, прильнув к соскам матерей. А к этой льдине уже направлялись остальные лодки-.
«Всем выйти и обдирать туши!» – прозвучал приказ. Рулевой тем временем схватил один из небольших ледорубов, лежавших в лодке, и с силой вонзил его в лед. Так лодка была закреплена у льдины. Гребцы выпустили весла из рук, разобрали ледорубы и мгновенно оказались на льдине… разойдясь в разные стороны с ледорубами в руках. Детеныши тюленей заметили нас, их трогательные глаза, казалось, умоляли сохранить им жизнь. Но пощады не было. Ледоруб взлетал вверх и точным ударом тупого конца разбивал череп животного… сразу после этого мы начали их обдирать… Это непростое дело требует большой практики. Убитое животное переворачивается на спину. Шкура разрезается от пасти вниз к задним плавникам. После этого шкура и ворвань[11] отделяются от тела. Ворвань находится сразу под шкурой и при обдирании удаляется вместе с ней. Туша остается на льдине.
На этом письмо заканчивается. И только спустя годы по ряду косвенных признаков становится понятна скрытая в нем глубина эмоций. Амундсен был категорически не согласен как со своим учителем Нансеном, так и с будущим соперником Скоттом, которые считали, что выражение чувств придает красоту тексту. По его мнению, намеки и недоговоренности лишь вводят читателя в заблуждение и граничат с невразумительностью.
Сухость письма была обманчива. Амундсена шокировало участие в массовом убийстве диких животных. Отнюдь не являясь легкоранимым юношей-, он до глубины души был потрясен той жестокостью, свидетелем которой стал, и отношением к этой бойне членов команды.
Из такого опыта наряду со многими другими событиями постепенно формировалось мировоззрение Амундсена. Он охотился, когда ему приходилось это делать, но отрицал необходимость чрезмерного и негуманного убийства. Кровавый спорт был ему не по душе. Он никогда не мог понять тех, кто убивает живое существо исключительно из удовольствия.
Получив расчет на «Магдалене», Амундсен записался в команду «Вальборга», одного из семейных судов, для следующего плавания. Но стремился он не к работе простого матроса, а к должности капитана или его помощника. Он уже знал технику навигации среди полярных льдов и особенности работы в полярных условиях. Неудачная попытка перейти Хардангервидду познакомила его с техникой полярных путешествий. И теперь, в двадцать два года, он чувствовал, что готов приступить к разработке детального плана своего будущего исследования.
В ноябре 1894 года Амундсен задумал плавание на Шпицберген. Статус Шпицбергена в то время был неясен, и Руаль хотел организовать экспедицию, чтобы закрепить его за Норвегией.
Два месяца спустя он сконцентрировал свое внимание на Антарктике. Это проект оказался намного серьезнее. К нему подключился и Тони, самый старший из братьев Амундсенов. Проработав два года в Алжире, Тони вернулся в Христианию. Он считался очень хорошим лыжником, лучшим из всех братьев (по норвежским стандартам Руаль не отличался блестящей техникой). Причина, по которой их мысли приняли такое синхронное направление, была совершенно понятной.
В августе предыдущего года капитан зверобойного судна «Джейсон» К. А. Ларсен из Сандефьорда вернулся из антарктического плавания, во время которого открыл Землю Оскара II на побережье моря Уэдделла Земли Грэма. Но не полярные исследования были его истинной целью. Экспедицию Ларсена направили на поиск новых возможностей для охоты на тюленей и китов, к которым стремились норвежские зверобои в Атлантике. Тем не менее он вернулся на родину с крупным открытием в Антарктиде, единственным за последние пятьдесят лет со времен экспедиции сэра Джеймса Кларка Росса.
Ларсен был прирожденным лидером и настоящим королем среди шкиперов-китобоев. Однажды силой своего характера он подавил пьяный мятеж на «Джейсоне» в Магеллановом проливе. Кроме того, он обладал развитым инстинктом первооткрывателя. Ненадолго высадившись на острове Сеймура у побережья Земли Грэма, он первым из исследователей привез из Антарктики ископаемые останки. Увы, после этого он не стал кумиром публики, но вызвал всплеск некоторого интереса с ее стороны. А вот Руаль и Тони Амундсены заинтересовались экспедицией Ларсена всерьез. Они написали письмо в Сандефьорд владельцу «Джейсона» Кристену Кристенсену, спрашивая его
…не будет ли лучшим способом изучения неизвестных земель на Юге экспедиция на лыжах, иначе говоря, напоминает ли состояние снега и льда в Антарктике то, которое зафиксировано на ледяной шапке Грен-ландии…
…достаточно ли подходит Земля Грэма для экспедиции вроде нашей… или, возможно, уже известны другие относительно неизученные места, которые подходят лучше…
…можно ли там охотиться на тюленей… в количестве, достаточном для пропитания членов экспедиции и прокорма множества собак, которые будут тянуть сани… а также команды судна, которое высадит нас и заберет потом.
За этими вопросами скрывался в высшей степени разумный план. Суть исследования Антарктики была схвачена еще до того, как первый человек высадился на ее берега для их изучения. У Амундсенов не возникало сомнений в необходимости использования на этом все еще неизвестном континенте собак и лыж (хотя даже десять лет спустя английские путешественники по-прежнему будут отрицать целесообразность этого).
Неизвестно, чего оказалось больше в плане Амундсена – всплеска энтузиазма или серьезного расчета. Если бы его не предостерегали родственники, Руаль, вероятно, ввязался бы в какое-нибудь предприятие. Но чья-то решительная рука удержала его. Возможно, это была рука брата Густава. В результате Руаль не поплыл ни на Шпицберген, ни к Земле Грэма, а продолжил однообразные походы в умеренных водах на семейных судах, чтобы набрать необходимые для аттестации морские часы. Помощник капитана одного из таких кораблей охарактеризовал его как трудолюбивого, серьезного и настроенного на учебу человека. «Мы чувствовали, что у него что-то на уме, но он никогда не говорил об этом», – такое создалось общее впечатление.
1 мая 1895 года Амундсен, к его глубокому разочарованию, получил аттестат помощника капитана второго класса. Только второго! Да, он был не готов к экзаменам, но все же уверенно сдал их. Для получения звания помощника капитана ему недоставало всего лишь нескольких месяцев в море. Но вначале нужно было пройти военную службу.
Амундсен очень хотел, как он говорил, «выполнить долг гражданина». Время тогда было удивительное, и подобное высказывание не считалось ни напыщенной сентенцией, ни чем-то из ряда вон выходящим. Летом 1895 года очередной кризис в отношениях между Норвегией и Швецией по поводу норвежского суверенитета почти перерос в войну. Но в последний момент Норвегия отступила, поскольку не оказалась готова к конфронтации и не имела армии. Нация была разочарована и возбуждена. Миролюбивые норвежцы с неохотой признали, что однажды им придется бороться за независимость. Поэтому лучшее, что они могли сделать, – начать вооружаться. В обществе стремительно нарастали патриотические настроения.
Но Амундсена вел к военной службе не только патриотизм. Он болезненно боялся, что его не примут в армию из-за близорукости, в которой Руаль видел не простой физический недостаток, а настоящий позор, нечто постыдное, что обязательно нужно скрыть от мира. Удивительно, что он признался в этом Экроллу, не открываясь больше никогда и никому, даже своим близким. Тайно заказав очки, предписанные врачом, он до конца своих дней считал появление в них на публике знаком бесчестья. Бóльшая часть его смехо-творных злоключений на Хардангервидде была связана как раз с этим. Только в зрелом возрасте, будучи уже известным человеком, он смог признать свой недостаток. Судя по всему, такое отношение к собственной близорукости вытекало из его одержимости культом физического здоровья.
Под впечатлением от злоключений сэра Джона Франклина, с шестнадцати лет с фанатическим упорством Руаль выполнял физические упражнения, чтобы быть в хорошей форме и, как он говорил, подготовиться к жизни первооткрывателя. Несомненно, это имело смысл. В те времена в норвежском обществе царил настоящий культ спорта и физического здоровья. В конкурентных видах спорта, популярных тогда в Норвегии (лыжных гонках, футболе и прыжках на лыжах), Амундсен не блистал. Нередко в таких случаях люди обращаются к видам спорта, не связанным с конкуренцией. Видимо, руководствуясь данным правилом, Амундсен и посвятил себя физическому совершенствованию как таковому, а не тренировкам ради определенной цели. За всем этим стояла какая-то темная тревога.
Поэтому историю прохождения военной медицинской комиссии лучше всего передать его собственными словами, написанными тридцать лет спустя-:
Доктор был стар, к моему удовольствию и удивлению, он оказался большим знатоком человеческого тела. Естественно, в ходе осмотра я был совсем без одежды. Старый доктор пристально осмотрел меня и внезапно– разразился восторженной фразой по поводу моей внешности. Видимо, восемь лет непрерывных тренировок не прошли бесследно. Он сказал: «Молодой человек, что, черт возьми, вы делали, чтобы обрести такие мускулы?»
Я объяснил, что увлечен физкультурой и занимаюсь ею неутомимо. Этот джентльмен настолько оживился вследствие своего открытия, которое он посчитал чем-то необычным, что позвал офицеров из другой комнаты посмотреть на такое чудо. Нет нужды говорить, что я был ужасно смущен общим разглядыванием и готов был сквозь пол провалиться.
Но этот эпизод имел одно благоприятное следствие. В своем восхищении моей физической формой старый доктор забыл проверить мое зрение. Соответственно, я прошел осмотр так легко, как не мог даже мечтать, – и скоро приступил к военной службе.
Его служба длилась положенные семь месяцев и пять дней. Она состояла из занятий на плацу в казармах Гардемоен в окрестностях Христиании. Амундсену казалось, что этого недостаточно. Он продолжал заниматься самостоятельно. Одна из историй того времени связана с разрешением, которое он получил для себя и сослуживца, чтобы совершить длительный кросс по пересеченной местности. Сослуживец оделся легко и бежал впереди. Амундсен был в полном полевом обмундировании, с винтовкой и рюкзаком, обутый по уставу в тяжелые громоздкие ботинки до колен.
Норвежские писатели часто замечают, что их соотечественники – люди крайностей. В известном отрывке из Ибсена, который с особым удовольствием цитируют поколения его соотечественников, говорится:
Каким бы ты ни был – будь непреклонным. Не отвлекайся, не сомневайся.
Это и есть отношение Амундсена к жизни. Человек, одержимый единственной целью, исключивший все остальное, формируется очень быстро.
В конце января 1896 года на первых страницах газет Христиании появились тревожные заголовки «ПРОПАВШИЕ ЛЫЖНИКИ». Это был дебют Амундсена в новостях.
В новогодние праздники Амундсен и его брат Леон отправились из Христиании для очередного лыжного перехода в тот самый непокоренный Руалем район плато Хардангервидда на западе Норвегии. Предполагалось, что поход займет семь дней, но от них не было вестей уже больше двух недель. Хардангервидда в середине зимы вызывала мистическое предчувствие дурного, и мысль о возможной гибели в ее снегах тогда легко могла прийти в голову любому норвежцу. Подобных случаев было много. Эйвин Аструп пропал во время лыжного похода в горах Рондэйн в Восточной Норвегии, и позднее его нашли мертвым. От Нансена, проглоченного Арктикой, не было новостей уже более двух лет – и по стране поползли мрачные слухи. Поэтому Амундсены и привлекли к себе внимание. Поднялась тревога, начались поиски. Через три недели поисков Руаль и Леон появились сами, живые и здоровые – как ни в чем не бывало.
Это было частью предполярных тренировок Амундсена. После военной службы он решился предпринять еще одну попытку лыжного перехода через горы. Что характерно, он выбрал зимний переход через плато Хардангервидда, от которого потерпел поражение два года назад. Место Урдала, который не смог в этот раз составить ему компанию, занял Леон.
Это было не бессмысленным повторением, а закреплением полученных уроков. Лыжи стали легче, крепления – лучше. Пищу, одежду и снаряжение заменили. На этот раз, больше зная о погоде в горах и навигации в мореплавании, Амундсен захватил карманный барометр (забытый в прошлый раз) и три компаса, которые братья в пути сверяли друг с другом.
Урдал в то время работал редактором одной из провинциальных газет, для которой Амундсен сразу же по окончании похода написал свой «отчетный» очерк. Это была его первая опубликованная работа, выполненная в полном соответствии с традициями жанра. На заре развития горнолыжных походов в Норвегии статьи о знаменитых маршрутах регулярно появлялись в прессе.
Тем не менее Амундсен с неохотой согласился на подобную огласку. Их переход через плато сопровождался неприятностями, а Руаль, будучи убежденным перфекционистом, хотел писать только об успехах. Урдалу удалось убедить его, что неприятности нравятся читателям больше, чем победные реляции. Дело было за малым – следовало все обстоятельно описать. Амундсен был не слишком искушен в литературных изысках и потому по предложению Урдала написал свою статью в форме длинного письма к нему. Ее напечатали в несколько приемов под заголовком «Удивительное путешествие братьев Амундсенов через Хардангервидду»[12].
От других подобных публикаций этот очерк отличался тем, что не был приукрашен – важность случившегося в нем была скорее преуменьшена. Как подробно объяснял Амундсен, приключения ждут путешественников только в тех случаях, если нарушаются планы и что-то идет не так. Он собирался– пройти маршрутом, предложенным Урдалом – из Могена в Эйдфьорд, – стартовав, однако, не из Кродерена, как в прошлый раз, а из Конгсберга. Это означало, что на лыжах предстояло преодолеть 170 километров (100 миль), из которых критическими были последние 60 километров (40 миль) от Могена через пустынное плато Хардангервидда к Гарену, первому жилью на западной стороне. Все шло хорошо до последних тридцати километров после выхода из необитаемой хижины под названием Сандхауг. Потом все изменилось.
Хотя погода была отличная – ясная и холодная, минус 25 градусов Цельсия, – лыжи скользили плохо. Причиной оказалась сухая зернистая поземка. В полдень нас накрыла густая темно-серая масса тумана, и спустя всего полчаса с северо-запада налетела снежная буря… Несомненно, единственно правильным решением было возвращение назад. Но следы наших лыж уже были занесены, метель и тьма окружили нас со всех сторон, так что можно было даже не пытаться отыскать эту хижину…
Братья постоянно подвергались атакам маленьких жалящих снежинок. Они были измучены безжалостным ветром, стиравшим детали ландшафта в котле кипящей снежной бури. Скоро они окончательно перестали ориентироваться в белом однообразии, где небо и земля слились в одно целое, горизонт исчез, а верх и низ, казалось, поменялись местами. Несмотря на три компаса, братья все же сбились с пути. Целыми днями они ходили по кругу, спали в снегу и не могли приготовить горячую пищу, поскольку на ветру их горелка не работала. Похожая на песок поземка проникала повсюду, снег таял и ручейками протекал внутрь спальных мешков. На вторую ночь их рюкзак с продуктами, опрометчиво брошенный в снег, таинственным образом исчез, унесенный либо шальным ветром, либо хитрой росомахой. Теперь им грозила настоящая опасность. Однако Амундсен считал случившееся не благородным приключением, а случаем, достойным порицания, и – одновременно – предупреждением. Кульминация наступила на четвертую ночь сна под открытым небом:
Мы провели ее на крутом склоне горы. Поскольку снега там было много, мы воспользовались возможностью закопаться в него, чтобы немного защититься от ветра и поземки. В ту ночь я спал как никогда хорошо. А проснувшись, понял, что занесен снегом. Мне казалось, что силой плеч я смогу освободиться. Жестокое заблуждение… Очевидно, падавший снег был мокрым, а потом он смерзся вокруг меня в плотную массу. Однако брат, в отличие от меня, был начеку. Позже он рассказал, что несколько– раз за ночь вставал и сметал с меня снег. Я же безмятежно проспал всю ночь напролет. Когда стало чуть светлее, брат выглянул из своего спального мешка, чтобы узнать погоду. И увидел, что меня совсем занесло. Видны были только мои ноги, выдававшие место, где я лежал. После часа ожесточенных усилий по борьбе со снегом он, наконец, смог освободить меня. Мы решили, что после таких неприятностей дела должны пойти на лад, и с надеждой двинулись в путь.
Через несколько часов братья обнаружили, что спускаются с Хардангервидды. Они вышли к началу леса, наткнулись на лыжню и вернулись к людям – в тот же самый Моген, из которого вышли десять дней назад. Последние два с половиной дня они ничего не ели. Тем временем погода улучшилась – и в Гарене обнаружили таинственные следы лыжников, шедших с востока, которые могли принадлежать только братьям. Сами того не зная, они были в нескольких ярдах от цели.
Амундсен в своей статье явно преуменьшил грозившую ему опасность. В последнюю ночь, погребенный под снегом, он чуть не задохнулся.
Кроме того, ему угрожала ампутация нескольких отмороженных пальцев-.
Это было самое трудное из путешествий Амундсена. Он ставил рекорды и преодолевал любые преграды, но Хардангервидду так и не покорил. Тем не менее плато преподало ему несколько важных уроков. Оно стало его полярной «нянькой», позволив вовремя совершить все ошибки новичка.
После этого Амундсен, которому нужно было набрать необходимый морской стаж для получения квалификации помощника капитана, отправился в свое второе арктическое плавание ни много ни мало – на «Джейсоне», который после своего южного вояжа снова вернулся к тюленьему промыслу в норвежских водах.
Но теперь наша история совершает поворот в другую сторону.
Глава 6
В антарктическую ночь
Карстен Борчгревинк, старый приятель Амундсена, не устоял перед соблазном занять должность суперкарго[13] на норвежском китобойном судне «Антарктика», задачей которого была проверка сообщения сэра Джеймса Кларка Росса о коммерчески оправданной охоте на китов у берегов Антарктиды. Так люди впервые оказались в море Росса с момента его открытия в 1841 году. Китов не нашли, но у мыса Адэр капитан «Антарктики» Леонард Кристенсен спустил шлюпку и высадился на берег. Борчгревинк отправился с ним. Они стали первыми людьми, ступившими на Землю Виктории. Это произошло 24 января 1895 года. Первый шаг к полюсу был сделан.
В июле того же года в Лондоне организовали шестой Международный географический конгресс, и Борчгревинк спешно преодолел полмира за свой счет, чтобы успеть туда со своими новостями. В Лондоне он сразу же предложил себя в качестве руководителя экспедиции, которая должна была отправиться на мыс Адэр и провести впервые в истории зимовку на Антарктическом континенте. Конгресс принял резолюцию о том, что
исследование Антарктического региона является величайшим по масштабу географическим исследованием из всех когда-либо предпринятых… эту работу следует провести еще до конца столетия.
После десятилетий забвения интерес к Антарктике возобновился с новой силой.
Первые плоды это принесло Бельгии: офицер военно-морского флота лейтенант Адриен де Жерлаш готовился возглавить экспедицию. Как говорил сам де Жерлаш, ему хотелось исправить тот факт, что Бельгия «была страной без опыта мореплавания, если не без мореплавателей, [где] слабо развит дух далеких странствий». Приметы времени затронули и эту страну-.
За четыре года до описываемых событий барон Адольф Эрик Норденшельд, яркая личность, покоритель Северо-Восточного прохода, предвестник первого пересечения Гренландии Нансеном, уже пытался организовать антарктическую экспедицию. Де Жерлаш вызвался участвовать в ней, даже умолял об этом. Он не получил ответа, да и сама экспедиция не состоялась. Но бельгийский лейтенант всерьез загорелся этой идеей. Если он не может присоединиться к чужой экспедиции, если такой экспедиции просто не существует, значит он должен организовать свою собственную. За этим стояла глубочайшая вера. Бельгия тогда была поглощена делом первостепенной важности – колонизацией Конго. Бельгийский король Леопольд не одобрял ничего, что отвлекало бы его подданных от этой цели, а потому не дал согласия на экспедицию. Получить средства на исследование Антарктики оказалось необычайно трудно.
Однако благодаря непоколебимой решимости де Жерлаш преодолел все трудности, стоявшие на его пути. Каким-то образом он нашел деньги и приобрел корабль. В лучших традициях полярных исследований им оказалось старое норвежское зверобойное судно, и не какое-то, а «Патриа» – то самое, на котором Амундсен совершил свое первое плавание в Арктику за год или два до этого. Корабль получил новое имя – «Бельжика» – и 4 июля 1896 года отправился в Сандефьорд для ремонта.
В ту же гавань из Арктики вернулся «Джейсон» с Амундсеном на борту. Это был шанс, которого он так ждал. Руаль записался добровольцем в команду де Жерлаша 29 июля.
Амундсена никто не знал, он был просто одним из многих желающих отправиться на «Бельжике» к таинственному Югу. Де Жерлаш показал его письмо Йохану Брайду, судовладельцу из Сандефьорда, почетному консулу Бельгии и агенту «Бельжики». Комментарий Брайда, написанный на полях письма, гласил: «Возьмите его, друг мой!»
В июле того же года в Лондоне организовали шестой Международный географический конгресс, и Борчгревинк спешно преодолел полмира за свой счет, чтобы успеть туда со своими новостями. В Лондоне он сразу же предложил себя в качестве руководителя экспедиции, которая должна была отправиться на мыс Адэр и провести впервые в истории зимовку на Антарктическом континенте. Конгресс принял резолюцию о том, что
исследование Антарктического региона является величайшим по масштабу географическим исследованием из всех когда-либо предпринятых… эту работу следует провести еще до конца столетия.
После десятилетий забвения интерес к Антарктике возобновился с новой силой.
Первые плоды это принесло Бельгии: офицер военно-морского флота лейтенант Адриен де Жерлаш готовился возглавить экспедицию. Как говорил сам де Жерлаш, ему хотелось исправить тот факт, что Бельгия «была страной без опыта мореплавания, если не без мореплавателей, [где] слабо развит дух далеких странствий». Приметы времени затронули и эту страну-.
За четыре года до описываемых событий барон Адольф Эрик Норденшельд, яркая личность, покоритель Северо-Восточного прохода, предвестник первого пересечения Гренландии Нансеном, уже пытался организовать антарктическую экспедицию. Де Жерлаш вызвался участвовать в ней, даже умолял об этом. Он не получил ответа, да и сама экспедиция не состоялась. Но бельгийский лейтенант всерьез загорелся этой идеей. Если он не может присоединиться к чужой экспедиции, если такой экспедиции просто не существует, значит он должен организовать свою собственную. За этим стояла глубочайшая вера. Бельгия тогда была поглощена делом первостепенной важности – колонизацией Конго. Бельгийский король Леопольд не одобрял ничего, что отвлекало бы его подданных от этой цели, а потому не дал согласия на экспедицию. Получить средства на исследование Антарктики оказалось необычайно трудно.
Однако благодаря непоколебимой решимости де Жерлаш преодолел все трудности, стоявшие на его пути. Каким-то образом он нашел деньги и приобрел корабль. В лучших традициях полярных исследований им оказалось старое норвежское зверобойное судно, и не какое-то, а «Патриа» – то самое, на котором Амундсен совершил свое первое плавание в Арктику за год или два до этого. Корабль получил новое имя – «Бельжика» – и 4 июля 1896 года отправился в Сандефьорд для ремонта.
В ту же гавань из Арктики вернулся «Джейсон» с Амундсеном на борту. Это был шанс, которого он так ждал. Руаль записался добровольцем в команду де Жерлаша 29 июля.
Амундсена никто не знал, он был просто одним из многих желающих отправиться на «Бельжике» к таинственному Югу. Де Жерлаш показал его письмо Йохану Брайду, судовладельцу из Сандефьорда, почетному консулу Бельгии и агенту «Бельжики». Комментарий Брайда, написанный на полях письма, гласил: «Возьмите его, друг мой!»