Страница:
Роман Кожухаров
Штрафники штурмуют Берлин. «Погребальный костер III Рейха»
Глава 1
На подступах к логову зверя
I
– Не загораживай, командир!.. – угрюмый окрик надвинулся вместе с выросшей вдруг тенью. В этом голосе сквозило отрешенное отчаяние такой смертельной усталости, что Аникин не стал спорить и выказывать субординацию. Он, стиснув зубы, с досадой, торопливо отступил на обочину, освобождая дорогу неумолимо топающим вперед силуэтам.
Огонь пожара и габаритные фонари без умолку ревущих двигателями «сушек»[1] высвечивали сутулые фигуры и изможденные лица понуро, отрешенно шагавших солдат. Потоком – техника, подводы, все пространство между ними запружено пехотой. Стрелковый полк. И откуда они тут взялись? Эх, не надо было Липатова отпускать на поиски взвода. Теперь, в этой адской кутерьме, черта с два он отыщется. Хорошенькое дело: отправил своего зама искать штрафную роту, а теперь он пропал. Вот и ищи теперь свой родной взвод, который остался, считай, практически без командования: ни командира, ни замкомвзвода…
Ночной воздух дрожал от гула многосильных двигателей десятков движущихся по дороге «самоходок». Колонну окутывала плотная завеса тьмы, которая становилась еще непрогляднее от фонарей, установленных на идущих в колонне «СУ-76», и пламени догоравшей немецкой техники. Справа по ходу движения, метрах в двадцати от ревущей моторами, лязгающей гусеницами, топочущей бесконечным числом ног и копыт, неумолимо движущейся вперед войсковой массы, горел вражеский бензовоз.
Цистерна машины, видимо, была заполнена под завязку, когда в нее попал снаряд или авиационная бомба. Ротный на коротком вечернем совещании комсостава роты говорил, что «Илы» и «Пе-2» бомбили дорогу на Мюнхеберг в течение всего штурма Зеелова. А потом еще жару по немецким зенитным расчетам добавили советские «катюши» и артиллеристы.
Тогда Андрей не особо обратил внимание на слова майора. Но потом, уже на марше, видя многометровые квадраты перепаханной снарядами и бомбами земли, Андрей не раз вспоминал Шибановского. Он вспоминал, как его взводу отчетливо слышалось эхо старательной, методичной работы «летающих крепостей» и «катюш» даже в гуще ожесточенного боя на противоположном, отвесном, скате Зееловских высот.
Голова перед началом марша на окраине дымившего развалинами Зеелова гудела от забот. Только что закончилось предмаршевое построение, на котором спешно распределяли вновь прибывшее пополнение. Аникина уже успел вывести из себя политрук взвода лейтенант Куроносенко. Пристал как банный лист к одному месту, что, мол, требуется организовать новичков для лекции, что ее, мол, проведет агитатор роты старший лейтенант Жулепский. И это как раз в тот момент, когда Андрею нужно было решить стратегические вопросы питания и обмундирования.
Восемнадцать человек – почти половина из пополнения – не ели двое суток. Их пригнали в теплушках из Белоруссии. Все как на подбор – лица, как блин, круглые, простоватые, даже застенчивые, волосы – пшенично-русые. Одно слово – белорусы. И возраста практически одного – семнадцать-восемнадцать лет. У всех срок одинаковый – два месяца штрафной. Уточнить причины их попадания в «шурики» у делопроизводителя капитана Чувашова времени не было, но Аникин уже знал по опыту: скорее всего, полицаи. Таких, почти пацанов, если не «запятнали» кровью, направляли в «шурики».
Были в новой партии еще двое со сроком «три месяца штрафной». Эти держались отдельно от всех, точнее, вся партия новобранцев обходила их стороной. Оба – заматеревшие мужики, по виду лет за сорок. Взгляды у обоих угрюмые, даже свирепые. И у обоих синяки под глазами, свежие. По дороге, видать, пришлось несладко. Скорее всего, судя по назначенному сроку пребывания в штрафной и по «фонарям», бывшие «власовцы». Видать, в теплушке попутчики устроили им выволочку.
Но Аникину эти лирические отступления были неинтересны. Раз направлены в ОАШР, значит, имеют шанс на искупление. Его забота – заменить на подобающее обмундирование те обноски последней стадии, в которые одеты новоиспеченные «шурики», и решить вопрос с мало-мальским пропитанием для своего разом распухшего взвода…
Огонь пожара и габаритные фонари без умолку ревущих двигателями «сушек»[1] высвечивали сутулые фигуры и изможденные лица понуро, отрешенно шагавших солдат. Потоком – техника, подводы, все пространство между ними запружено пехотой. Стрелковый полк. И откуда они тут взялись? Эх, не надо было Липатова отпускать на поиски взвода. Теперь, в этой адской кутерьме, черта с два он отыщется. Хорошенькое дело: отправил своего зама искать штрафную роту, а теперь он пропал. Вот и ищи теперь свой родной взвод, который остался, считай, практически без командования: ни командира, ни замкомвзвода…
Ночной воздух дрожал от гула многосильных двигателей десятков движущихся по дороге «самоходок». Колонну окутывала плотная завеса тьмы, которая становилась еще непрогляднее от фонарей, установленных на идущих в колонне «СУ-76», и пламени догоравшей немецкой техники. Справа по ходу движения, метрах в двадцати от ревущей моторами, лязгающей гусеницами, топочущей бесконечным числом ног и копыт, неумолимо движущейся вперед войсковой массы, горел вражеский бензовоз.
Цистерна машины, видимо, была заполнена под завязку, когда в нее попал снаряд или авиационная бомба. Ротный на коротком вечернем совещании комсостава роты говорил, что «Илы» и «Пе-2» бомбили дорогу на Мюнхеберг в течение всего штурма Зеелова. А потом еще жару по немецким зенитным расчетам добавили советские «катюши» и артиллеристы.
Тогда Андрей не особо обратил внимание на слова майора. Но потом, уже на марше, видя многометровые квадраты перепаханной снарядами и бомбами земли, Андрей не раз вспоминал Шибановского. Он вспоминал, как его взводу отчетливо слышалось эхо старательной, методичной работы «летающих крепостей» и «катюш» даже в гуще ожесточенного боя на противоположном, отвесном, скате Зееловских высот.
Голова перед началом марша на окраине дымившего развалинами Зеелова гудела от забот. Только что закончилось предмаршевое построение, на котором спешно распределяли вновь прибывшее пополнение. Аникина уже успел вывести из себя политрук взвода лейтенант Куроносенко. Пристал как банный лист к одному месту, что, мол, требуется организовать новичков для лекции, что ее, мол, проведет агитатор роты старший лейтенант Жулепский. И это как раз в тот момент, когда Андрею нужно было решить стратегические вопросы питания и обмундирования.
Восемнадцать человек – почти половина из пополнения – не ели двое суток. Их пригнали в теплушках из Белоруссии. Все как на подбор – лица, как блин, круглые, простоватые, даже застенчивые, волосы – пшенично-русые. Одно слово – белорусы. И возраста практически одного – семнадцать-восемнадцать лет. У всех срок одинаковый – два месяца штрафной. Уточнить причины их попадания в «шурики» у делопроизводителя капитана Чувашова времени не было, но Аникин уже знал по опыту: скорее всего, полицаи. Таких, почти пацанов, если не «запятнали» кровью, направляли в «шурики».
Были в новой партии еще двое со сроком «три месяца штрафной». Эти держались отдельно от всех, точнее, вся партия новобранцев обходила их стороной. Оба – заматеревшие мужики, по виду лет за сорок. Взгляды у обоих угрюмые, даже свирепые. И у обоих синяки под глазами, свежие. По дороге, видать, пришлось несладко. Скорее всего, судя по назначенному сроку пребывания в штрафной и по «фонарям», бывшие «власовцы». Видать, в теплушке попутчики устроили им выволочку.
Но Аникину эти лирические отступления были неинтересны. Раз направлены в ОАШР, значит, имеют шанс на искупление. Его забота – заменить на подобающее обмундирование те обноски последней стадии, в которые одеты новоиспеченные «шурики», и решить вопрос с мало-мальским пропитанием для своего разом распухшего взвода…
II
Эти заботы, которые не давали покоя Аникину, пока он с досадой блуждал в колонне в поисках своего взвода, на миг отступили перед вдруг открывшейся ему картиной. Остановившись и оглядевшись, командир первого взвода отдельной армейской штрафной роты мог своими глазами видеть в ярких отсветах пожара, во что эскадрильи «горбатых»[2] и «пешек»[3] превратили мощнейшую группировку вражеской дальнобойной и зенитной артиллерии, сконцентрированной фашистами вдоль дороги, которая от Зеелова вела прямиком в сторону Берлина. Именно отсюда мощные немецкие пушки обстреливали позиции русских на многокилометровом пространстве одерской поймы и даже Кюстринский плацдарм.
Крупнокалиберная артиллерийская мощь врага была превращена в груды металла. С обеих сторон дороги по обочинам валялись искореженные немецкие бронетранспортеры, самоходки и зенитные орудия. Значит, нашла фашистская коса на камень еще более великой, неодолимой силы.
Андрей, как завороженный, все не мог отвести взгляда от пылающей цистерны. Страшная сила взрыва разворотила ее на манер гигантского цветка, с огромными стальными лепестками.
Из оцепенения его вывел темный силуэт, неожиданно вынырнувший из клубящихся, извивающихся лоскутов тьмы и кроваво-красных отсветов.
– Товарищ командир!.. Товарищ командир… – с трудом переводя сбивающееся дыхание, боец пытался перекричать несмолкающий гул и рев. – Нашел… нашел… наши там, за минометчиками…
Аникин скорее угадал по голосу, чем узнал своего замкомвзвода Липатова. Тот продолжал кричать, тыча рукой куда-то в сторону, противоположную движению колонны.
– Какого черта наши там оказались?.. – прокричал Андрей почти в ухо Липатову. – Мы же должны были двигаться в голове колонны…
– Это строевые, товарищ командир… Стрелковая дивизия вклинилась прямо на марше вперед нас, отсюда и весь сыр-бор… А мы-то ищем – не можем своих отыскать…
В голосе Липатова сквозила нескрываемая радость: и роту в этой неразберихе отыскал, и командира не потерял. Уверенным, быстрым шагом проводника он направился против течения основной колонны, то и дело басовым окриком помогая освободить себе дорогу.
– Сюда, товарищ командир… Недалече уже… Рядышком наши оказались… Это мы-то слишком вперед рванули. А там, вишь, стрелки оказались. Целую дивизию стрелковую перемещают. Они Зеелов с севера обходили. Оттуда их по нашей дороге и погнали.
Крупнокалиберная артиллерийская мощь врага была превращена в груды металла. С обеих сторон дороги по обочинам валялись искореженные немецкие бронетранспортеры, самоходки и зенитные орудия. Значит, нашла фашистская коса на камень еще более великой, неодолимой силы.
Андрей, как завороженный, все не мог отвести взгляда от пылающей цистерны. Страшная сила взрыва разворотила ее на манер гигантского цветка, с огромными стальными лепестками.
Из оцепенения его вывел темный силуэт, неожиданно вынырнувший из клубящихся, извивающихся лоскутов тьмы и кроваво-красных отсветов.
– Товарищ командир!.. Товарищ командир… – с трудом переводя сбивающееся дыхание, боец пытался перекричать несмолкающий гул и рев. – Нашел… нашел… наши там, за минометчиками…
Аникин скорее угадал по голосу, чем узнал своего замкомвзвода Липатова. Тот продолжал кричать, тыча рукой куда-то в сторону, противоположную движению колонны.
– Какого черта наши там оказались?.. – прокричал Андрей почти в ухо Липатову. – Мы же должны были двигаться в голове колонны…
– Это строевые, товарищ командир… Стрелковая дивизия вклинилась прямо на марше вперед нас, отсюда и весь сыр-бор… А мы-то ищем – не можем своих отыскать…
В голосе Липатова сквозила нескрываемая радость: и роту в этой неразберихе отыскал, и командира не потерял. Уверенным, быстрым шагом проводника он направился против течения основной колонны, то и дело басовым окриком помогая освободить себе дорогу.
– Сюда, товарищ командир… Недалече уже… Рядышком наши оказались… Это мы-то слишком вперед рванули. А там, вишь, стрелки оказались. Целую дивизию стрелковую перемещают. Они Зеелов с севера обходили. Оттуда их по нашей дороге и погнали.
III
Липатов скороговоркой, словно доклад, выпаливал все это на ходу, пока они с Аникиным лавировали между пешими, телегами, стараясь не угодить под гусеницы «самоходок». Выхлопы десятков бензиновых двигателей, работающих на малых оборотах, смешивались с пылью и прогорклым, ядовито-едким дымом пожара и превращались в смесь, которую практически невозможно было втянуть в грудь в качестве воздуха.
– Бойцы говорят, что на Берлин… Неужто правда? Ух, в башке не укладывается… Чтоб вот так, к самому лежбищу фашистскому подобраться… Вот так так…
Командовать бойцами, шагавшими в маршевой колонне, в этом шуме было бесполезно, но командиры все равно срывали глотки, пытаясь докричаться до направляющих.
Хотя сбиться с маршрута шагавшим было бы тяжело. Ориентиры движения четко указывали самоходки, двигавшиеся с включенными фарами. Еще перед маршем Аникин узнал от командира одного из экипажей, что эта экстренная мера была разрешена командованием для того, чтобы придать маршу форсированный темп.
– Черта с два – форсированный… – зло прокомментировал свои же слова командир «саушки», лейтенант с покрытым копотью лицом, которое в сумерках сливалось со шлемофоном. – У нас в батальоне у половины машин горючего на десять километров… Да еще дорога… Разведчики говорят, там сплошные воронки да рытвины… Наши «катюши» на пару с авиацией скрупулезно там все пропахали…
«Скрупулезно… скрупулезно», – вертелось в голове Аникина приставшее, как репей, словцо танкиста. Наберутся словечек, лишь бы чужие головы засорять. Видать, в танковом училище нахватался. Уж больно деловой вид был у танкиста-лейтенанта. И пойми потом, что он хотел сказать этим своим скрупулезно. То ли по поводу крупы, то ли – пули.
– Бойцы говорят, что на Берлин… Неужто правда? Ух, в башке не укладывается… Чтоб вот так, к самому лежбищу фашистскому подобраться… Вот так так…
Командовать бойцами, шагавшими в маршевой колонне, в этом шуме было бесполезно, но командиры все равно срывали глотки, пытаясь докричаться до направляющих.
Хотя сбиться с маршрута шагавшим было бы тяжело. Ориентиры движения четко указывали самоходки, двигавшиеся с включенными фарами. Еще перед маршем Аникин узнал от командира одного из экипажей, что эта экстренная мера была разрешена командованием для того, чтобы придать маршу форсированный темп.
– Черта с два – форсированный… – зло прокомментировал свои же слова командир «саушки», лейтенант с покрытым копотью лицом, которое в сумерках сливалось со шлемофоном. – У нас в батальоне у половины машин горючего на десять километров… Да еще дорога… Разведчики говорят, там сплошные воронки да рытвины… Наши «катюши» на пару с авиацией скрупулезно там все пропахали…
«Скрупулезно… скрупулезно», – вертелось в голове Аникина приставшее, как репей, словцо танкиста. Наберутся словечек, лишь бы чужие головы засорять. Видать, в танковом училище нахватался. Уж больно деловой вид был у танкиста-лейтенанта. И пойми потом, что он хотел сказать этим своим скрупулезно. То ли по поводу крупы, то ли – пули.
IV
От столбового пути на Берлин колонна стала забирать резко вправо. Поток техники и людей перенаправляли на север, уводя прочь с трассы на Мюнхеберг.
– Осторожно, командир!.. – Липатов дернул Аникина за локоть, увлекая его прочь с обочины к центру дороги.
Земля под ногами задрожала, воздух, и без того переполненный криками и грохотом, наполнился оглушительным, словно из-под земли всплывающим грохотом. Ряды колонны смялись и как по команде подались на левую сторону. Обдав «самоходки» и пехотинцев тучами пыли и прогорклой вони, по целине обочины на обгон прошла громадина танка. За первым, ревя двигателями, проследовал второй, потом третий.
Первые две машины заметно выделялись габаритами и мощью работающих двигателей на фоне шедших следом, а тем более – «сушек».
– «ИСы»![4] – восторженно, будто прочитав мысли Аникина, гаркнул Липатыч. Он, вслед за командиром, проводил обе машины взглядом.
– Мать их… побачь, шо робят!.. – гаркнул один из остановившихся в нестройной колонне. Грозный вид и гул техники заставили всю колонну обратить на себя внимание.
– А вы куда прете, под ноги?! – с угрозой огрызнулся его сосед, бесцеремонно отталкивая Липатова.
– А ну полегче… – насупился Липатов. – Не пыли, пехота…
– Тише, Липатыч… – осадил его Аникин. – Вы не серчайте… От своих отбились, роту свою теперь ищем…
– Понятное дело… – уже без угрозы отозвался солдат. – В такой катавасии себя потеряешь, не то что… Танкисты вот напустили пылищи. Проскакали на белом коне, а ты дыши потом, как хошь, пыль на зубах пережевывай…
– Вечно ты недоволен, Лямцев! – с озорством в голосе крикнул его сосед. – Радуйся, что есть что пожевать. Это тебе, считай, вместо каши. И танкистов благодари. А если торопятся, значит, есть куда. Понял? Вперед тебя покатили, значит, за тебя будут всю грязную работу делать…
– До этих пор за меня мою работу никто не делал… – угрюмо отозвался недовольный. – Самому приходилось… И, по всему выходит, дальше придется…
– А, что с тобой говорить… – махнул рукой весельчак. – Видели, какая моща покатила? «ИСы»… С такими-то можно и Берлин расколупать…
– Ладно, бывай, пехота… – крикнул Липатов, опять принимая в сторону обочины.
– И вам того же… В Берлине увидимся… – крикнул весельчак.
– Ишь, какой прыткий… – громко пробурчал недовольный. – Сначала дотопай до того Берлина… Вон опять в кружную погнали. Башнеры говорят, что прямо по трассе уперлись в минные заграждения – ни пройти, ни проехать. А на севере танкисты пробили брешь в обороне немчуры. Вот нас в ту брешь и гонят… Скорее в нее проскочить, пока гитлерюги снова не законопатили…
– Осторожно, командир!.. – Липатов дернул Аникина за локоть, увлекая его прочь с обочины к центру дороги.
Земля под ногами задрожала, воздух, и без того переполненный криками и грохотом, наполнился оглушительным, словно из-под земли всплывающим грохотом. Ряды колонны смялись и как по команде подались на левую сторону. Обдав «самоходки» и пехотинцев тучами пыли и прогорклой вони, по целине обочины на обгон прошла громадина танка. За первым, ревя двигателями, проследовал второй, потом третий.
Первые две машины заметно выделялись габаритами и мощью работающих двигателей на фоне шедших следом, а тем более – «сушек».
– «ИСы»![4] – восторженно, будто прочитав мысли Аникина, гаркнул Липатыч. Он, вслед за командиром, проводил обе машины взглядом.
– Мать их… побачь, шо робят!.. – гаркнул один из остановившихся в нестройной колонне. Грозный вид и гул техники заставили всю колонну обратить на себя внимание.
– А вы куда прете, под ноги?! – с угрозой огрызнулся его сосед, бесцеремонно отталкивая Липатова.
– А ну полегче… – насупился Липатов. – Не пыли, пехота…
– Тише, Липатыч… – осадил его Аникин. – Вы не серчайте… От своих отбились, роту свою теперь ищем…
– Понятное дело… – уже без угрозы отозвался солдат. – В такой катавасии себя потеряешь, не то что… Танкисты вот напустили пылищи. Проскакали на белом коне, а ты дыши потом, как хошь, пыль на зубах пережевывай…
– Вечно ты недоволен, Лямцев! – с озорством в голосе крикнул его сосед. – Радуйся, что есть что пожевать. Это тебе, считай, вместо каши. И танкистов благодари. А если торопятся, значит, есть куда. Понял? Вперед тебя покатили, значит, за тебя будут всю грязную работу делать…
– До этих пор за меня мою работу никто не делал… – угрюмо отозвался недовольный. – Самому приходилось… И, по всему выходит, дальше придется…
– А, что с тобой говорить… – махнул рукой весельчак. – Видели, какая моща покатила? «ИСы»… С такими-то можно и Берлин расколупать…
– Ладно, бывай, пехота… – крикнул Липатов, опять принимая в сторону обочины.
– И вам того же… В Берлине увидимся… – крикнул весельчак.
– Ишь, какой прыткий… – громко пробурчал недовольный. – Сначала дотопай до того Берлина… Вон опять в кружную погнали. Башнеры говорят, что прямо по трассе уперлись в минные заграждения – ни пройти, ни проехать. А на севере танкисты пробили брешь в обороне немчуры. Вот нас в ту брешь и гонят… Скорее в нее проскочить, пока гитлерюги снова не законопатили…
V
На свой взвод Аникин и замкомвзвода натолкнулись неожиданно. Первыми их заметили бойцы.
– Андреич!.. Вот и командир нашелся…
Аникин узнал Кокошилова по звонкому голосу.
– А командир и не терялся… Дурило… – ворчливо оборвал его Липатов.
– Так я что, я ниче… – так же звонко прокричал Кокошилов. – А вас тут уже из штаба роты разыскивали…
Андрей в сердцах выругался про себя. Только что добрался после совещания у ротного, уйму времени потратив на поиски своего взвода. А его уже тут как тут – снова вызывают.
– Кто донесение принес? – сердито переспросил Андрей.
– Известное дело, кто, товарищ командир… – с многозначительной иронией ответил Кокошилов. – Куроносенко… Кого еще отправит с донесением товарищ военком, чтобы попутно прошерстить насчет уровня идейно-политической сознательности и боевого духа в нашем взводе? Конечно, нашего Курносика, который везде сует свой носик…
– Ну, ты это… – нестрого, больше для формы осадил его Аникин. – Свой пыл поостуди… И языком не болтай во все стороны. Тоже мне, выискался… буревестник… А он, мятежный, просит бури…
– А мы что… – смущенно отозвался Кокошилов под дружный смех шагавших рядом. – Мы – на местах, то есть на переднем крае… С нас и спросу – как с гуся вода…
Оттянувшись в хвост ротной колонны, Аникин наскочил на замкомандира роты, капитана Балясного. Молодой, но основательный офицер, успевший повариться на передовой и месяц как переведенный в штрафную, с повышением в звании, пользовался в роте заслуженным уважением – и у постоянного, и у переменного состава. Несмотря на молодость, даже старшие по званию, включая начштаба, военкома и командира роты Шибановского, обращались к нему по имени-отчеству – Иван Егорыч. А испытуемые порой обращались запросто – Егорыч. Некоторые, испытавшие на себе, что такое взбучка от замкомроты, за глаза переименовали его в Горыныча. Таковые всплески праведного гнева Балясного происходили редко, но имели очень высокую степень внушения в адрес провинившихся.
Иван Егорыч подтвердил, что маршевую колонну, в составе которой двигались штрафники, перенаправили в обход первоначального маршрута. Танковые армии, наступавшие севернее Зеелова, протаранили глубоко эшелонированную оборону противника и успешно продвинулись на несколько десятков километров вперед.
– Говорят, вроде как до Берлина дошли… – почему-то оглядываясь и полушепотом процедил Балясный в самое ухо Аникину. – Представляешь, Андреич? До самого!.. Ух, не верится…
Не успел он закончить фразу, как метрах в сорока слева ночную тьму разорвала яркая огненная вспышка. Звук взрыва накрыл с головой, заставив всех пригнуться от неожиданности. Тут же следом вспышка второго взрыва озарила колонну.
– Немцы, немцы!.. – понеслось по рядам.
Впереди раздалась винтовочная и автоматная стрельба, потом ухнуло один, другой раз. Нестройным кашляющим хором затарахтели пулеметы. Пунктиры трассирующих пуль летели куда-то наискосок вправо. Вот вдали поднялось огненное облако взрыва, осветив кромку высоких деревьев. Стволы вспыхнули, и пламя озарило колонны стоящих плотными рядами сосен, которые окантовывались низкими, черными на фоне огня зарослями кустарника. С опушки в сторону колонны тоже полетели «трассеры».
– Андреич!.. Вот и командир нашелся…
Аникин узнал Кокошилова по звонкому голосу.
– А командир и не терялся… Дурило… – ворчливо оборвал его Липатов.
– Так я что, я ниче… – так же звонко прокричал Кокошилов. – А вас тут уже из штаба роты разыскивали…
Андрей в сердцах выругался про себя. Только что добрался после совещания у ротного, уйму времени потратив на поиски своего взвода. А его уже тут как тут – снова вызывают.
– Кто донесение принес? – сердито переспросил Андрей.
– Известное дело, кто, товарищ командир… – с многозначительной иронией ответил Кокошилов. – Куроносенко… Кого еще отправит с донесением товарищ военком, чтобы попутно прошерстить насчет уровня идейно-политической сознательности и боевого духа в нашем взводе? Конечно, нашего Курносика, который везде сует свой носик…
– Ну, ты это… – нестрого, больше для формы осадил его Аникин. – Свой пыл поостуди… И языком не болтай во все стороны. Тоже мне, выискался… буревестник… А он, мятежный, просит бури…
– А мы что… – смущенно отозвался Кокошилов под дружный смех шагавших рядом. – Мы – на местах, то есть на переднем крае… С нас и спросу – как с гуся вода…
Оттянувшись в хвост ротной колонны, Аникин наскочил на замкомандира роты, капитана Балясного. Молодой, но основательный офицер, успевший повариться на передовой и месяц как переведенный в штрафную, с повышением в звании, пользовался в роте заслуженным уважением – и у постоянного, и у переменного состава. Несмотря на молодость, даже старшие по званию, включая начштаба, военкома и командира роты Шибановского, обращались к нему по имени-отчеству – Иван Егорыч. А испытуемые порой обращались запросто – Егорыч. Некоторые, испытавшие на себе, что такое взбучка от замкомроты, за глаза переименовали его в Горыныча. Таковые всплески праведного гнева Балясного происходили редко, но имели очень высокую степень внушения в адрес провинившихся.
Иван Егорыч подтвердил, что маршевую колонну, в составе которой двигались штрафники, перенаправили в обход первоначального маршрута. Танковые армии, наступавшие севернее Зеелова, протаранили глубоко эшелонированную оборону противника и успешно продвинулись на несколько десятков километров вперед.
– Говорят, вроде как до Берлина дошли… – почему-то оглядываясь и полушепотом процедил Балясный в самое ухо Аникину. – Представляешь, Андреич? До самого!.. Ух, не верится…
Не успел он закончить фразу, как метрах в сорока слева ночную тьму разорвала яркая огненная вспышка. Звук взрыва накрыл с головой, заставив всех пригнуться от неожиданности. Тут же следом вспышка второго взрыва озарила колонну.
– Немцы, немцы!.. – понеслось по рядам.
Впереди раздалась винтовочная и автоматная стрельба, потом ухнуло один, другой раз. Нестройным кашляющим хором затарахтели пулеметы. Пунктиры трассирующих пуль летели куда-то наискосок вправо. Вот вдали поднялось огненное облако взрыва, осветив кромку высоких деревьев. Стволы вспыхнули, и пламя озарило колонны стоящих плотными рядами сосен, которые окантовывались низкими, черными на фоне огня зарослями кустарника. С опушки в сторону колонны тоже полетели «трассеры».
VI
«СУ-76», шедшие одна впереди, а вторая – слева от взвода, как по команде развернулись всем корпусом в сторону леса. Ближняя к бойцам «сушка» выстрелила. Аникин услышал из накрытой брезентом кормовой люльки экипажа лязг вылетевшей из «казенника» пустой гильзы и – следом – матерную брань, явственно произнесенную хриплым, грубым голосом. Она прозвучала как заклинание, употребленное для точного попадания в цель, в полном соответствии с руководством по стрельбе. По крайней мере, сама цель для снаряда была указана предельно четко.
Взрыв прогремел на самой опушке. В его зареве Аникин засек контуры немецкого танка, выкатывавшего из леса и подминавшего под днище высокую, гладкую, как корабельная мачта, сосну. Треск переламываемого дерева пробивался даже через рев двигателей и стремительно усиливающийся шум боя.
У кустов и чуть впереди танка блеснули несколько касок. Немцы перемещались вдоль кустарника. Вперед никто не шел. Пули засвистели над головой. Этот свист становился все явственнее и настойчивее.
– Взвод!.. – развернувшись к бойцам, что есть силы крикнул Аникин. – Всем на землю. Пригнись, мать твою…
Он ухватил за костлявое плечо ближнего бойца, замершего в полный рост, и с силой придавил его вниз. Андрей успел увидеть мелькнувшее растерянное лицо Капустина.
Вражеский танк озарился вспышкой. Протяжный звук выстрела хлестнул по ушам. Снаряд, выпущенный врагом прямой наводкой, разорвался у самой обочины дороги.
– Ложись! – кричал Аникин, не слыша своего голоса. – Залечь вдоль обочины…
Спотыкаясь об упавших и ползущих к обочине, согнувшись в три погибели, он побежал вдоль обочины, укатанной гусеницами «ИСов». Бойцы, спрятавшись за броней «самоходок», спонтанно, без команды, отвечали огнем в сторону леса. Те, кому не хватило места возле спасительных боков «сушек», пытались укрыться в рытвинах и воронках, зиявших вдоль обочины, пробираясь к ним ползком и перебежками.
– Не палить почем зря!.. – крикнул Аникин. – Патроны беречь!..
«Беречь… беречь…» – словно эхо, передали его команду по цепочке. Верный знак того, что первые секунды хаоса и растерянности, вызванные неожиданным нападением фрицев, сменились у штрафников более осознанным восприятием обстановки.
С опушки в сторону колонны строчил пулемет. Он работал почти без остановки и бил, как назло, все время в сторону аникинского взвода, не давая никому голову поднять. Видимо, сильно разозлили фашистов выстрелы, произведенные экипажами «сушек».
Укрывшись за бугром, Андрей, наконец, сумел рассмотреть, что взвод и «самоходки» обстреливал пулеметчик вражеского танка, выкатившего из леса.
Взрыв прогремел на самой опушке. В его зареве Аникин засек контуры немецкого танка, выкатывавшего из леса и подминавшего под днище высокую, гладкую, как корабельная мачта, сосну. Треск переламываемого дерева пробивался даже через рев двигателей и стремительно усиливающийся шум боя.
У кустов и чуть впереди танка блеснули несколько касок. Немцы перемещались вдоль кустарника. Вперед никто не шел. Пули засвистели над головой. Этот свист становился все явственнее и настойчивее.
– Взвод!.. – развернувшись к бойцам, что есть силы крикнул Аникин. – Всем на землю. Пригнись, мать твою…
Он ухватил за костлявое плечо ближнего бойца, замершего в полный рост, и с силой придавил его вниз. Андрей успел увидеть мелькнувшее растерянное лицо Капустина.
Вражеский танк озарился вспышкой. Протяжный звук выстрела хлестнул по ушам. Снаряд, выпущенный врагом прямой наводкой, разорвался у самой обочины дороги.
– Ложись! – кричал Аникин, не слыша своего голоса. – Залечь вдоль обочины…
Спотыкаясь об упавших и ползущих к обочине, согнувшись в три погибели, он побежал вдоль обочины, укатанной гусеницами «ИСов». Бойцы, спрятавшись за броней «самоходок», спонтанно, без команды, отвечали огнем в сторону леса. Те, кому не хватило места возле спасительных боков «сушек», пытались укрыться в рытвинах и воронках, зиявших вдоль обочины, пробираясь к ним ползком и перебежками.
– Не палить почем зря!.. – крикнул Аникин. – Патроны беречь!..
«Беречь… беречь…» – словно эхо, передали его команду по цепочке. Верный знак того, что первые секунды хаоса и растерянности, вызванные неожиданным нападением фрицев, сменились у штрафников более осознанным восприятием обстановки.
С опушки в сторону колонны строчил пулемет. Он работал почти без остановки и бил, как назло, все время в сторону аникинского взвода, не давая никому голову поднять. Видимо, сильно разозлили фашистов выстрелы, произведенные экипажами «сушек».
Укрывшись за бугром, Андрей, наконец, сумел рассмотреть, что взвод и «самоходки» обстреливал пулеметчик вражеского танка, выкатившего из леса.
VII
Опушка озарилась мощным взрывом. Снаряд был выпущен откуда-то из головы колонны. Он взорвался в глубине сосновой рощи, за спинами фашистов, с оглушительным треском проломив целую просеку в стройной стене сосен. После взрыва деревья загорелись, создав из глубины хорошую подсветку немецких позиций на лесной опушке. Аникину стало отлично видно контуры вражеского танка. Он не предпринимал попыток продвинуться вперед, в сторону колонны.
Его башня стала стремительно разворачиваться влево. Наверное, фашистский экипаж реагировал на только что произведенный по нему выстрел. Орудие вражеского танка громыхнуло, отдача заставила вздрогнуть черный силуэт танковой коробки. В тот же миг на месте силуэта фашистской машины вырос огненный столб. Башню вражеской машины вырвало, как пробку из бутылки, и швырнуло в сторону колонны метров на пять. Пламя разметалось вокруг, охватив заметавшиеся по опушке, будто из черного картона вырезанные фигурки.
– Андреич!.. Товарищ старший лейтенант… – Аникин, из-за земляного бугра наблюдавший за происходящим, обернулся на настойчивый оклик. В полумраке он не мог разглядеть лица кричавшего из соседней воронки. Андрей узнал его по голосу. Это был политрук третьего взвода лейтенант Куроносенко.
– Куроносенко?! – переспрашивая, откликнулся он.
– Он самый… я… Товарищ майор… Он это… товарищ майор…
Спотыкающаяся речь и дрожащий голос выдавали в говорившем крайнее смятение.
– Что товарищ майор?.. Внятно говори… Не слышно ни черта! – выругавшись, прорычал Аникин, силясь разобрать слова Курносика.
Его башня стала стремительно разворачиваться влево. Наверное, фашистский экипаж реагировал на только что произведенный по нему выстрел. Орудие вражеского танка громыхнуло, отдача заставила вздрогнуть черный силуэт танковой коробки. В тот же миг на месте силуэта фашистской машины вырос огненный столб. Башню вражеской машины вырвало, как пробку из бутылки, и швырнуло в сторону колонны метров на пять. Пламя разметалось вокруг, охватив заметавшиеся по опушке, будто из черного картона вырезанные фигурки.
– Андреич!.. Товарищ старший лейтенант… – Аникин, из-за земляного бугра наблюдавший за происходящим, обернулся на настойчивый оклик. В полумраке он не мог разглядеть лица кричавшего из соседней воронки. Андрей узнал его по голосу. Это был политрук третьего взвода лейтенант Куроносенко.
– Куроносенко?! – переспрашивая, откликнулся он.
– Он самый… я… Товарищ майор… Он это… товарищ майор…
Спотыкающаяся речь и дрожащий голос выдавали в говорившем крайнее смятение.
– Что товарищ майор?.. Внятно говори… Не слышно ни черта! – выругавшись, прорычал Аникин, силясь разобрать слова Курносика.
VIII
Во взводе «старики» лейтенанта не жаловали. Парень он в принципе был неплохой, без «фиги в кармане», но смертельно боялся передовой. И в роту из Кюстрина он прибыл уже практически после завершения штурма Зеелова, когда «шурики» успели обильно полить своей кровушкой зееловские склоны. Отсюда родился непроверенный слух, что новый политрук якобы намеренно припоздал к месту службы, боясь угодить в самое пекло. Как там было на самом деле, никому уже было не интересно. Но с таким началом возможность заслужить уважение среди «шуриков» свелась практически к нулю.
У аникинских насчет Курносика сразу сформировалось устойчивое мнение, что тот докладывает своему начальству в лице агитатора и военкома роты намного больше, чем положено по обязанностям. Мол, вынюхивает, кто что говорит про обстановку на фронтах, партию и правительство, а потом «перестукивает».
Аникин четких свидетельств об этом не имел и подобные настроения не поддерживал: и в силу соблюдения субординации и порядка, и в силу хорошо известного ему обычая за глаза и в глаза третировать тех, кто «тоньше кишкой». Однако отлично Андрей знал и другое: бывало, что в первом же (или в третьем – если доживали) серьезном бою, будто в кузнечном горне, закалялись самые безнадежные и хлюпкие характеры и становились порой тверже танковой стали.
Конечно, некоторые искали местечко потеплее. Как любил повторять старшина, комментируя такие стремления зашариться, рыба ищет, где глубже, а человек – где рыба… В роте градации этого «тепла» проступали особенно явственно. Вроде вся рота на передовой, и коса костлявой могла в любой момент дотянуться осколком и пулей до каждого: от самого что ни на есть распоследнего «временного бойца», искупающего кровью три короба своих грехов, неподъемных, как ящик снарядов, – до старшего офицера, верного, испытанного сына партии и правительства, удерживающего в своих твердых руках все нити идейно-воспитательной работы с переменным составом или управления подразделением…
Но, как водится, ходили перед лицом костлявой все, а кто-то все равно оказывался ближе, как говорится, глаза – в глазницы. Вот и Курносик… Дело даже не в ротной должности. Доставалось и взводным политрукам, и старшим офицерам. Вот, к примеру, во втором взводе за идейно-политический сектор отвечал старший лейтенант Прохоренко… Так он бойцов подымал в атаку почище взводного, без матерной брани и крика. Потому что и на привале находил, что сказать солдату: мудрое, неказенное слово о доме, о семье, о будущем, – такое, чтоб душу утихомирило. А в заварухе Прохор, как его звали бойцы, сам первым вставал из траншеи, и вообще, за спины ребят не имел привычки прятаться. За что уже накопил не только безоговорочный авторитет в роте, но и два ранения и контузию. Так-то оно, уважение, на передовой зарабатывается…
Курносику еще до этого авторитета было как до неба. Никак он не мог с собой совладать. Уже дважды, с Зеелова, оказывался под вражескими пулями и снарядами, и всякий раз начинало его трясти крупной дрожью, и ничего этот трусливый заяц с собой не мог поделать.
У аникинских насчет Курносика сразу сформировалось устойчивое мнение, что тот докладывает своему начальству в лице агитатора и военкома роты намного больше, чем положено по обязанностям. Мол, вынюхивает, кто что говорит про обстановку на фронтах, партию и правительство, а потом «перестукивает».
Аникин четких свидетельств об этом не имел и подобные настроения не поддерживал: и в силу соблюдения субординации и порядка, и в силу хорошо известного ему обычая за глаза и в глаза третировать тех, кто «тоньше кишкой». Однако отлично Андрей знал и другое: бывало, что в первом же (или в третьем – если доживали) серьезном бою, будто в кузнечном горне, закалялись самые безнадежные и хлюпкие характеры и становились порой тверже танковой стали.
Конечно, некоторые искали местечко потеплее. Как любил повторять старшина, комментируя такие стремления зашариться, рыба ищет, где глубже, а человек – где рыба… В роте градации этого «тепла» проступали особенно явственно. Вроде вся рота на передовой, и коса костлявой могла в любой момент дотянуться осколком и пулей до каждого: от самого что ни на есть распоследнего «временного бойца», искупающего кровью три короба своих грехов, неподъемных, как ящик снарядов, – до старшего офицера, верного, испытанного сына партии и правительства, удерживающего в своих твердых руках все нити идейно-воспитательной работы с переменным составом или управления подразделением…
Но, как водится, ходили перед лицом костлявой все, а кто-то все равно оказывался ближе, как говорится, глаза – в глазницы. Вот и Курносик… Дело даже не в ротной должности. Доставалось и взводным политрукам, и старшим офицерам. Вот, к примеру, во втором взводе за идейно-политический сектор отвечал старший лейтенант Прохоренко… Так он бойцов подымал в атаку почище взводного, без матерной брани и крика. Потому что и на привале находил, что сказать солдату: мудрое, неказенное слово о доме, о семье, о будущем, – такое, чтоб душу утихомирило. А в заварухе Прохор, как его звали бойцы, сам первым вставал из траншеи, и вообще, за спины ребят не имел привычки прятаться. За что уже накопил не только безоговорочный авторитет в роте, но и два ранения и контузию. Так-то оно, уважение, на передовой зарабатывается…
Курносику еще до этого авторитета было как до неба. Никак он не мог с собой совладать. Уже дважды, с Зеелова, оказывался под вражескими пулями и снарядами, и всякий раз начинало его трясти крупной дрожью, и ничего этот трусливый заяц с собой не мог поделать.
IX
Вот и сейчас срывающийся голос лейтенанта Куроносенко с головой выдавал его внутреннее состояние.
– Взводу… выдвинуться к опушке… – запинаясь, наконец, выдавил из себя Курносик.
Ближе тот не подбирался, скорее всего, боясь попасть под пули и осколки.
– К опушке… Ты видишь, что там немец? И черт знает, сколько их и сколько у них пулеметов. К опушке, вот так, с наскока, – это наверняка взвод положить.
– Ничего не знаю… – вдруг возразил политрук. – Приказ командира…
– Это майор лично тебе передал?
– Нет… – крикнул Курносик. – Товарищ военком. Это приказ – майора…
– Военком, говоришь… Ладно… разыщи мне Шевердяева… мигом… – крикнул ему Аникин. – Видишь цистерну горящую? Пусть отделение Шевердяева на этот фланг выдвигается. И одного пулеметчика, из приданных, пусть с собой возьмет… Что лежишь?!
– Я это… – жалобно пролепетал Курносик. – Товарищ военком…
– Никаких это… – оборвал Аникин, подобравшись вплотную к лейтенанту. Взяв в жменю сукно его полушубка на плече, Андрей встряхнул его.
– Действуй, Куроносенко! Бегом! Чтобы страх тебя не догнал!..
Чуть не с силой заставив политрука ползти, Аникин перекатился в соседнюю воронку. Здесь укрывались Капустин и двое новеньких, из предполагаемых «власовцев».
– Капустин! Дуй на правый фланг! Сыщи командира отделения! Пусть готовит ребят в направлении опушки. На самый правый край! Видишь, где танк горит вражеский? Только без команды не наступать. Понял?! Без моей команды…
– Понял, товарищ командир! – отползая, на ходу крикнул, высовываясь из воронки, Капустин. – Без вашей команды…
Повторяя, он выделил вслед за командиром нужное слово.
– Товарищ старший лейтенант… – вдруг произнес один из двух угрюмых новобранцев. – Разрешите мне…
– Тебе? – переспросил Аникин. – А ты командира отделения хоть знаешь…
– Так точно… – без всякой обиды в голосе, быстро, но основательно ответил боец. – Временный боец Затонский. Кузьма… Рябой такой… Спереди – зуб железный…
– Верно говоришь… А тебя как звать?.. – спросил приободрившимся голосом взводный.
– Тютин… – с готовностью доложил боец.
– Я это, я мигом, товарищ командир… – перехватив «трехлинейку», нетерпеливо добавил он. – Все, как есть сделаю… Занять на правом фланге… К опушке… Без вашей команды не начинать…
– Ну, давай, Тютин… Действуй… – подумав долю секунды, решительно произнес Аникин.
– Взводу… выдвинуться к опушке… – запинаясь, наконец, выдавил из себя Курносик.
Ближе тот не подбирался, скорее всего, боясь попасть под пули и осколки.
– К опушке… Ты видишь, что там немец? И черт знает, сколько их и сколько у них пулеметов. К опушке, вот так, с наскока, – это наверняка взвод положить.
– Ничего не знаю… – вдруг возразил политрук. – Приказ командира…
– Это майор лично тебе передал?
– Нет… – крикнул Курносик. – Товарищ военком. Это приказ – майора…
– Военком, говоришь… Ладно… разыщи мне Шевердяева… мигом… – крикнул ему Аникин. – Видишь цистерну горящую? Пусть отделение Шевердяева на этот фланг выдвигается. И одного пулеметчика, из приданных, пусть с собой возьмет… Что лежишь?!
– Я это… – жалобно пролепетал Курносик. – Товарищ военком…
– Никаких это… – оборвал Аникин, подобравшись вплотную к лейтенанту. Взяв в жменю сукно его полушубка на плече, Андрей встряхнул его.
– Действуй, Куроносенко! Бегом! Чтобы страх тебя не догнал!..
Чуть не с силой заставив политрука ползти, Аникин перекатился в соседнюю воронку. Здесь укрывались Капустин и двое новеньких, из предполагаемых «власовцев».
– Капустин! Дуй на правый фланг! Сыщи командира отделения! Пусть готовит ребят в направлении опушки. На самый правый край! Видишь, где танк горит вражеский? Только без команды не наступать. Понял?! Без моей команды…
– Понял, товарищ командир! – отползая, на ходу крикнул, высовываясь из воронки, Капустин. – Без вашей команды…
Повторяя, он выделил вслед за командиром нужное слово.
– Товарищ старший лейтенант… – вдруг произнес один из двух угрюмых новобранцев. – Разрешите мне…
– Тебе? – переспросил Аникин. – А ты командира отделения хоть знаешь…
– Так точно… – без всякой обиды в голосе, быстро, но основательно ответил боец. – Временный боец Затонский. Кузьма… Рябой такой… Спереди – зуб железный…
– Верно говоришь… А тебя как звать?.. – спросил приободрившимся голосом взводный.
– Тютин… – с готовностью доложил боец.
– Я это, я мигом, товарищ командир… – перехватив «трехлинейку», нетерпеливо добавил он. – Все, как есть сделаю… Занять на правом фланге… К опушке… Без вашей команды не начинать…
– Ну, давай, Тютин… Действуй… – подумав долю секунды, решительно произнес Аникин.
X
Боец только-только успел отползти куда-то вправо, как со стороны догорающей цистерны донесся лязгающий стук пулеметной очереди. Протяжный пунктир трассеров распрямился от тускнеющего зарева горящего топлива наискось, в сторону опушки, принявшись гвоздить световыми иглами темные кусты.