Страница:
– Вы бы, господин, и не глотали б, – вякнул Риф. – Можа, оно от водки-то и хуже вам?
– Приткнись! – свирепо оскалился Рыжий Патен. – Кому сказано?! Дурак! Водка – она наипервейшее лекарство от недугов телесных и душевных. Болван! Понимал бы что!.. Ну-ка, беги, наполни мне фляжку…
Рыжий тавернщик швырнул фляжкой в слугу и вдруг вздрогнул. А потом чуть приподнялся, вглядываясь туда, где полыхал тяжелым красным светом подожженный умирающим солнцем лес. По дороге, ведущей из леса, трусил на черном коне одинокий путник.
– Гля-кась, – на минуту забыв о хвори, удивился Патен. – Едет кто-то… Давай чеши навстречу – хошь силком, но волоки его сюда. Скажи, лучшие яства получит, вино благородное, холодное-прехолодное пиво и самую мягкую постель, какая только может быть… И почти задаром. Ну, сам знаешь. Да не прямо сейчас беги, орясина! Фляжку мне наполни, балбес!..
Стало совсем темно и Рыжий Патен зажег в трапезной таверны масляные светильники, когда под окнами раздался радостный вопль Рифа:
– Господин! Господин, к нам гость пожаловал! Накрывайте на стол, господин!
Спустя десять ударов сердца ступени крыльца заскрипели, дверь в таверну открылась, и в трапезную вошел путник. Патен, в это самое время кромсавший на куски черную кровяную колбасу, выпрямился и, вглядевшись в незнакомца, задержал в воздухе большой, остро заточенный кухонный нож.
«Ух ты! – пронеслось в голове тавернщика. – Милосердная Нэла послала мне утешение в моих муках… Какого гостя привела милосердная Нэла!»
По дорогам, на перекрестке которых стоял «Веселый Медведь», обычно путешествовала публика неприхотливая и безденежная: паломники, пьяницы-менестрели и лесные охотники. Реже заглядывали в таверну крестьяне, ездившие в Агар прикупить того, чего в их деревнях нипочем достать было нельзя, – народ насколько зажиточный, настолько и прижимистый; странствующие торговцы, норовившие расплатиться за стол и постель всякой дрянью, не стоящей и гнилого яйца, да бродячие маги – люди нечестные, мутные и опасные. Трижды случалось, что пролетали по дороге по каким-то своим неведомым делам королевские рыцари в сопровождении многочисленной свиты – это было самое лучшее. Осадит коня какой-нибудь в пух и прах разодетый оруженосец, гаркнет: «А ну, подать вина герцогу такому-то!..» Риф выбежит, на ходу кланяясь в ноги (он это откуда-то умеет, даром что балбес, не спотыкается), подаст оловянный кубок, наполненный из единственного неприкосновенного бочонка с вином, который Патен купил в тот же год, когда приобрел и таверну. Оруженосец швырнет монету, подхватит кубок да и скроется в клубах пыли. И все три раза такие посещения оказывались для Рыжего Патена чрезвычайно выгодными. Во-первых, свита проезжающих аристократов расплачивалась за пару глотков кислого и вонючего пойла не какой-нибудь там медью, а золотыми монетами. А во-вторых, после долгих поисков Риф все-таки выуживал где-нибудь в сотне-другой шагов от таверны из придорожной травы оловянный кубок.
Незнакомец, осчастлививший своей персоной «Веселого Медведя» в тот вечер, был молод – вряд ли он видел на своем веку более двадцати пяти зим. Одежда его, хоть и пошитая из довольно дорогой ткани, была лишена всяких украшений. Насквозь пропыленный длинный дорожный плащ молодой человек снял, как только вошел в таверну, и перекинул его через плечо. Густым слоем пыль покрывала и сапоги путника, и его одежду. Остановившись на пороге, незнакомец тряхнул головой – серое пылевое облако слетело с его сразу засиявших под огненным светом белокурых золотистых волос. И отчего-то лишь тогда Патен разглядел, что этот человек – настоящий красавец. Тонко очерченное лицо его дышало благородством. Рослый и широкоплечий, молодой человек вовсе не производил впечатления верзилы. Он был безупречно изящен, как мог быть изящен молодой лев, если б какому-нибудь могущественному магу пришла в голову мысль наградить царственного зверя человеческой оболочкой.
«Должно, графский сынок какой-нибудь? – подумал Патен. – Только… чего это он один? И без оружия?.. Не иначе в передрягу какую-нибудь попал…»
Эта мысль потянула за собой другую: а вдруг парня ограбили по дороге, лишив тем самым возможности заплатить хозяину «Веселого Медведя» за услуги? Но, заметив на шее незнакомца толстую золотую цепь, мерцающую невиданными прозрачными каменьями, Патен тревожную мысль сразу отбросил. От волнительного предвкушения скорой наживы брюхо тавернщика опять упруго зарычало, и рычание это мгновенно нашло ближайший выход наружу, заполнив помещение такими ароматами, что даже самому Патену стало дурно.
Путник, впрочем, не придал этому конфузу никакого значения. Шагнув к ближайшему столу, он почти упал на скамью и, измученно сгорбившись, навалился локтями на столешницу.
– О-о!.. – стараясь дышать ртом и оглядываясь на подозрительно затрещавшее пламя масляного светильника, сочувственно проговорил Патен. – Молодой господин, кажется, порядком утомился?..
Незнакомец снова тряхнул головой, будто пытаясь прийти в себя.
– Ты прав, тавернщик, – глухо произнес он. – Я совсем обессилел. Скажи, далеко ли отсюда до Агара?
– Очень далеко, – ответил Патен. – Агар в целом дне пути. На восток надо ехать, ежели в Агар попасть хотите. Но вы и прибыли с востока. Я вот как думаю, Агар вы проехали, потому что не на том повороте свернули. Но это ничего. Отдохнете у меня пару дней, а потом и двинетесь снова в путь.
Молодой человек кивнул.
– Значит, – проговорил он, специально ни к кому не обращаясь, – я уже оставил Агар далеко позади.
– Так вы не в Агар направляетесь? – догадался Рыжий Патен. – А куда? Я с радостью укажу вам дорогу. Но сперва вам необходимо перекусить и хорошенько выспаться.
– Я… умираю с голода, – помолчав, признался путник. – Подай мне скорее пару жаворонков в медовой подливе, свиную лопатку с белым вином и… пожалуй, подогретого яблочного крема.
Патен остолбенел. Обычно он потчевал гостей кукурузными лепешками, черными и красными колбасами и жареной курятиной. Для особо торжественных случаев он приберег в погребе полбочонка солонины и копченый бараний бок.
– Если молодой господин изволит подождать, – замычал рыжий тавернщик, – я велю слуге прямо сейчас сбегать поставить силки на жаворонков, но яблочного кр… кр… как вы сказали?.. у меня отродясь не водилось.
Молодой человек поднял голову и несильно пристукнул кулаком по столу.
– Тащи, что есть, – велел он. – И… погоди! Сначала подай охлажденного красного вина.
– Слушаюсь! – рявкнул Патен и самолично ринулся в погреб.
Пока он цедил из бочонка в дежурный оловянный кубок вино, к нему спустился Риф.
– Надо ж как парень коняку замучил! – возмущенно двигая редкими бровями, заговорил слуга. – Господин, а господин, рази ж так можно с коняками? Видать, передыху ей не давал совсем…
– Чего ты здесь трешься? – зарычал на него Патен. – Не видишь, господин проголодался?! Ну-ка, быстро собери ему на стол! Постой! – остановил он бросившегося выполнять приказ слугу. – На лошади поклажа есть какая-нибудь?
– Никакой нет, – отрапортовал Риф.
– Вали, – цыкнул на него Патен и нахмурился.
«Странный все-таки тип, – подумал тавернщик, – непонятный. Оружия нет, поклажи нет… По всему видать – благородный, но разве такие налегке, безоружные и в одиночку странствуют? Даже у самого вшивого нищего под лохмотьями нож припасен. А этот…»
Но тут заблистала перед мысленным взором Патена золотая с каменьями цепь, и ослепительные эти лучи затмили сомнения тавернщика. Брюхо его снова взбурлило, и утробный залп сотряс земляные стены погреба.
Вернувшись в трапезную, Рыжий Патен с удовлетворением убедился, что незнакомец поглощает колбасы с неменьшим энтузиазмом, чем поедал бы жаворонков в подливе или даже, наверное, тот самый неведомый яблочный крем. Принесенное тавернщиком вино путник только пригубил – сразу же закашлявшись, он выплюнул его на пол и потребовал воды.
За окнами еще не почернело по-настоящему, а молодой человек уже отвалился от стола, трещавшего под тяжестью снеди и, с трудом моргая, потребовал отвести его в постель. Что и было тут же исполнено.
Ужиная колбасами, пощаженными аппетитом путника, Патен отдавал распоряжения почтительно вытянувшемуся у стола Рифу:
– Ты, значит, это… завтра чуть свет воды принеси наверх господину. Да не холодной, а погрей сначала. Чтобы господин умылся. А перед тем сходи в поле жаворонков добудь. Понял? И одежду ему вычисти. И сапоги тоже. Понял?
– Ага, – кивал Риф, – понял, да.
– Эх, – прожевав кусок колбасы, мечтательно проговорил Патен. – Кабы нам до конца года еще одного такого гостя… можно было б накопить деньжат и на новом месте отстроиться. Да! И еще, болван ты этакий! Ночью спать не вздумай. Сторожи у комнаты господина! Пес его знает, странный он какой-то, не могу никак понять: кто он такой из себя есть? Как бы не убежал, не заплатив. А ежели у него монет при себе не случится… Цепь-то его видал? С каменьями-то?..
И снова воспоминание о золотой цепи оказало такое воздействие на недужную пищеварительную систему тавернщика, что в момент изменившаяся атмосфера трапезной заставила Рифа поспешно признаться в стремлении пойти на добычу жаворонков немедленно.
Таинственный путник проснулся чуть свет – когда Риф, зевая, еще растапливал печь. Слуга же услышал со двора плеск воды и громкое фырканье: постоялец умывался у колодца. Охая, Риф поспешил будить хозяина.
Когда путник, умывшись, вернулся в трапезную, его уже встречал самолично Патен, взлохмаченный и опухший со сна, но безупречно любезный.
– Доброго утречка, – согнувшись в поклоне, пожелал тавернщик, – раненько вы изволили подняться, молодой господин… Но, надо сказать, отдых в «Веселом Медведе» пошел вам на пользу. Вы прямо сами на себя не похожи!
Рыжий Патен нисколько не лгал и не подхалимничал. Сон смыл с лица молодого человека угрюмые тени страшной усталости. Путник, которому вчерашним вечером тавернщик дал все двадцать пять лет, нынешним утром выглядел не старше двадцати. Движения юноши, вчера тяжко-медленные, сейчас были быстры и энергичны. Золотые волосы, тщательно расчесанные, ниспадали на спину и грудь ровными прядями. Сияли начищенные Рифом сапоги, и одежда, из которой слуга тавернщика выбил пыль, выглядела свежей. И главное: во взгляде юноши заблистала сановная сила, почуяв которую Патен оробел.
– Подавай завтрак, – деловито распорядился юноша. – Да побыстрее! И вели своему слуге седлать коня.
Патен всплеснул руками.
– Да никак вы собираетесь сразу после завтрака отправляться в путь, молодой го… ваша милость?! – воскликнул он. – Великая Нэла, вы ж вчера, прошу прощения, едва живой были!
– И коняка заморенная, – робко подал голос Риф. – Рази ж можно так с конякой?..
– Я не собираюсь сидеть в этом курятнике до вечера, – резковато ответил юноша. – Поспеши с завтраком, тавернщик!
– Осмелюсь сказать, ваша милость, что жаворонок, которого вы вчера изволили спрашивать, еще не вполне готов, – произвел Патен еще одну робкую попытку удержать постояльца, умолчав, правда, о том, что пресловутый жаворонок не был еще даже ощипан. – И ваш конь…
– Неси, что есть, – отрезал незнакомец.
Поняв, что далее препираться бессмысленно, несколько сбитый с толку неожиданным изменением в поведении юноши, Патен побежал на кухню. А Риф отправился в конюшню.
Покончив с едой, путник приказал собрать ему провизии в дорогу. Патен набил едой самый большой мешок, какой у него был. Не сумев втиснуть в мешок копченый бараний бок, тавернщик принялся заворачивать мясо в кусок драной холстины, лихорадочно фантазируя о том, что было бы еще неплохо присовокупить к запасу провианта бочонки с солониной и вином: их можно связать вместе веревкой и разместить по обе стороны седла. Но вернувшийся из конюшни незнакомец бесцеремонно развеял сладкий дым мечтаний Рыжего Патена. Отпихнув ногой сверток с копченой бараниной, юноша вытряхнул из мешка добрую половину и сам мешок бросил на руки безмолвно следовавшему за ним Рифу.
– Подай вина, – приказал тавернщику. – Постой… Кроме той кислятины, которой ты едва не отравил меня вчера, другое есть?
– Нет, ваша милость, – пискнул Патен.
– Тогда принеси пива.
Когда юноша допил пиво и Риф со двора крикнул, что молодой господин может хоть сейчас отправляться в путь, поскольку конь оседлан и мешок с провизией накрепко приторочен, Патен, чувствуя закипающее в брюхе урчание, шагнул к юноше и несмело осведомился:
– Не угодно ли вашей милости расплатиться?
– Сколько с меня? – спросил тот.
– Два золотых гаэлона, – удивляясь собственной наглости, определил Патен и тут же затараторил: – Потчевал-то как, ваша милость! А за конем ухаживали, ровно как за родным сыном! И по нашим-то временам, ваша милость, цена эта совсем не велика…
Юноша хлопнул себя по карманам и вдруг нахмурился.
– Вот что, тавернщик, – сказал он. – Денег при мне сейчас нет. Но даю тебе слово рыцаря: как только прибуду на место, я пошлю человека, чтобы он сполна рассчитался с тобой за твою доброту.
Рыжий Патен онемел.
– Имени своего я назвать тебе не могу, – закончил незнакомец, – могу лишь уверить, что в обиде ты не останешься.
Сказав это, юноша повернулся и направился к выходу.
В брюхе тавернщика словно забила крыльями птица. А в голове оглушительно лопнул розовый пузырь надежды на хорошую поживу. Пухлое лицо Патена мгновенно налилось кровью.
– Риф! – заревел он что было мочи. – Риф! Быстро ко мне, болван! Риф!..
Через короткий промежуток времени, за который можно было сделать не больше десяти вдохов и выдохов, юноша закончил заново укреплять привязанный к седлу нерадивым слугой мешок с едой и сунул ногу в стремя, готовясь прыгнуть на коня. В это же мгновение во двор вылетел Рыжий Патен. Следом за тавернщиком со ступеней крыльца скатился Риф.
Путник обернулся и удивленно поднял брови.
– А ну стой, ваша милость! – проорал Патен. – Стой, кому говорят!!! Дураков нашел, да, ваша милость?! Мы его обхаживали, будто невесту, а он – вона как! Не на тех напал! Ежели денег нет, так сымай цепь с шеи – вот как я тебе отвечу, ваша милость!
Завершив свою тираду, Патен болезненно сморщился, колыхнул брюхом и подкрепил слова мощным и зловонным выстрелом.
Юноша расхохотался.
Вид тавернщика и его слуги и правда был довольно потешным. На башке Рыжего Патена красовался преогромный ржавый шлем, украшенный облезлым плюмажем. В одной руке толстяк сжимал иззубренный меч, а другой удерживал большой круглый щит. Выглядывавший из-за спины хозяина Риф тискал в руках шипованную булаву.
Патен недолго бы прожил в этом глухом месте, если б ему не повезло завести дружбу с Лесными Братьями. Разбойники нередко захаживали в «Веселого Медведя» запастись выпивкой и платили всегда по-разному. Иной раз щедро. Иной раз – не давали и монетки. А иногда оставляли Патену в награду за бутыль-другую кукурузной водки что-нибудь из своей добычи.
– Я что ж, болван безмозглый, по-твоему, ваша милость? – выкрикнул уязвленный смехом юноши тавернщик. – Я все понимаю! Ежели рыцарь едет без снаряжения и оружия да еще имя свое скрывает, значит, дело тут нечисто! Значит, в беде он, и никто его особо искать не станет. А ежели кто-то и станет – пусть! Я да Риф знаем, что сказать, а вороны и волки разговаривать не умеют. Слово он дал!.. Да на твое слово мне – тьфу! И растереть!
Незнакомец отсмеялся и посерьезнел.
– Ты глуп, тавернщик, – сказал он. – Именно по этой причине я намеревался простить тебя и не отнимать никчемную твою жизнь. Но, насмехаясь над словом рыцаря, ты оскорбил не только меня. Даю тебе последний шанс – бросить оружие, опуститься на колени и умолять меня о прощении…
Патен не дал юноше договорить. Заглушая страх неистовым воплем, он ринулся в атаку. За ним, тонко повизгивая, побежал Риф, размахивая булавой.
Гархаллокс быстро шел – почти бежал – по коридорам Дарбионского королевского дворца. Подол длинной белой мантии сухо шуршал по каменному полу. Редкие пегие волосы, сохранившиеся только на висках и на затылке, были перехвачены белой лентой. При ходьбе Гархаллокс опирался на посох белого дерева. Никакой магии не было в этом посохе – Гархаллокс использовал его исключительно ради удобства передвижения. И одежду мага не пропитывали заклинания, и амулетов не было при Гархаллоксе… Как не было на груди и золотого медальона в виде солнечного круга, оплетенного древесными ветвями, – знака архимага Сферы Жизни. Потому что Гархаллокс не являлся больше архимагом. Первый королевский советник – такую должность он занимал теперь при дворе. Стражники, которых он изредка встречал в коридорах, почтительно кланялись. Гархаллокс, не глядя, кивал и спешил дальше.
Он направлялся в Башню Силы – именно так называлась теперь башня архимага Сферы Жизни. Именно там теперь находились покои короля Гаэлона – Константина. Константина Великого. Кто из вельможных льстецов прикрепил это прозвище к имени нового монарха, так и осталось неизвестным – главным образом потому, что авторство оспаривал каждый второй придворный.
Почти пустынны и очень тихи были коридоры. А ведь еще совсем недавно дворец переполняли толпы разряженных вельмож, съехавшихся на коронацию нового властителя Гаэлона, в каждом зале надрывались музыканты; нагруженные подносами со снедью и кувшинами с вином, сновали слуги, то и дело натыкаясь друг на друга и на нетрезвых гостей, получая заслуженные подзатыльники и пинки.
С коронацией пришлось поспешить, да особым размахом она не впечатляла. Вести о смерти старого короля – Ганелона Милостивого – уже успели раскатиться по большей части великого королевства. И вести эти всколыхнули Гаэлон, будто обрушенная на спокойную гладь озера каменная глыба. И, словно круги по воде, побежали от центра волнения к далеким берегам тревожные слухи. Кто займет престол Гаэлона?
Знать Дарбиона и его окрестностей прочила в государи доблестного рыцаря сэра Эрла, возлюбленного королевской дочери, ее высочества принцессы Литии. Но рыцарь и принцесса бежали из дворца. Это, с одной стороны, породило новую волну самых невероятных слухов (которые не прекратились даже после официального объявления о том, что горный рыцарь и принцесса были похищены злодеями-колдунами, выдававшими себя за рыцарей Братства Порога – сэра Оттара и сэра Кая), а с другой – дало надежды прочим особам голубых кровей.
Во всяком королевстве найдется бесчисленное множество дворян, уверенных в том, что именно их род древнее и славнее всех прочих и, конечно, является ветвью рода королевского, а значит – более других достоин продолжить династию. Нельзя было допускать смуты бесцарствия. Новой власти следовало заявить о себе быстро.
Что и было проделано.
Новый повелитель водрузил на главу символ государственной власти – золотую корону властителя Гаэлона. И теперь всякий, кто посмеет претендовать на престол королевства, окажется в разряде преступников, вздумавших сопротивляться законной монаршей власти.
Никто из прибывших в Дарбион феодалов не осмелился вслух удивиться, а тем более возмутиться тому, что на престол великого королевства восходит невесть откуда появившийся маг, в жилах которого не течет ни капли королевской крови. Ну так ведь владения тех, кто явился на коронацию, располагались поблизости от Дарбиона, уже изведавшего небывалую силу короля-мага. А что до знати дальних рубежей королевства… Очень скоро и ей придется признать могущество новой власти. Признать или погибнуть. Ибо нет и быть не может силы, способной противостоять силе короля-мага Константина Великого!..
Гархаллокс пересек южное крыло королевского дворца и по короткой лестнице спустился в один из отсеков внутреннего двора. И остановился перед воротами высокой стены, окружавшей Башню архимага Сферы Жизни, шумно дыша. По привычке рука бывшего архимага потянулась к груди, на которой когда-то сиял золотой медальон, открывавший ворота. Медальона не было. Первый королевский советник поморщился и положил на обитую светлым металлом створку ворот открытую ладонь.
Привратник помедлил шесть или семь ударов сердца, прежде чем открыть. На миг Гархаллоксу показалось, что привратник колебался, открывать или нет. И он снова поморщился.
Створки беззвучно и легко разъехались в разные стороны. Маг-привратник, молча склонив голову, на которой высился остроконечный колпак, отступил в сторону, освобождая путь. Серый балахон и колпак мага были расписаны диковинными письменами, значения которых бывший архимаг не знал.
Гархаллокс сделал несколько шагов и ступил в Башню Силы. Он начал подъем по винтовой лестнице, казавшейся бесконечной. Когда-то этот подъем давался ему легко – магия знака архимага Сферы Жизни придавала силы своему обладателю; это было что-то вроде побочного эффекта. Но сейчас, достигнув только третьего яруса, Гархаллокс остановился, взявшись за сердце и тяжело дыша. Он ведь уже далеко не молод, неумолимая стрелка на циферблате его жизни опускается все ниже и ниже – к могиле. И он… больше не использует магию. Вытерев пот со лба, успокоив дыхание, Гархаллокс продолжил путь по крутым ступенькам.
На пятом ярусе из-за плотно закрытой двери раздавалось какое-то гудение, прерываемое короткими и резкими шипящими всплесками – словно комья пламени падали в ледяную воду. В то время, когда Башня Силы называлась Башней архимага Сферы Жизни, здесь была трапезная. А теперь?.. Гархаллокс поборол искушение открыть дверь и посмотреть, что же там происходит.
«Да и к тому же, – безуспешно пытаясь подавить горькую досаду, подумал он, поднимаясь на шестой ярус, – дверь заперта магией – просто дернув за ручку, ее не открыть. Можно, конечно, постучать, но… К чему отвлекать занятых людей ради пустого любопытства?»
«Старый дурак! – тут же злорадно ответил ему внутренний голос. – Ты не постучал, потому что боишься, что тебе вовсе не станут открывать!»
На шестом ярусе было дымно и пахло паленой шкурой. Из-под закрытой двери по каменным плитам пола хлестали яркие лучи желтого света, звериный натужный вой раздавался за дверью и гортанные вскрики – голосом человека, но на нечеловеческом языке.
На седьмом ярусе было тихо и почему-то очень холодно. Дыхание первого королевского советника инеем осело на бороде и усах, пока он поднимался к восьмому уровню.
Из-за двери, закрывающей восьмой уровень от лестничного пролета, раздавался многоголосый заунывный плач – и такой тоской повеяло здесь, что Гархаллокс почувствовал, как зашевелились и встали дыбом волоски на загривке.
Он поднялся на последний, девятый ярус и остановился, опершись о стену и восстанавливая дыхание. Дверь девятого яруса была почти вдвое больше дверей, ведущих в нижние ярусы, и двустворчата. Раньше под действием заклинания она открывалась, как только Гархаллокс делал к ней шаг. Раньше на девятом ярусе располагались покои Гархаллокса – архимага. Сейчас створки остались неподвижны, хотя Гархаллокс подошел к двери вплотную. Он положил на нее ладонь и едва сдержался, чтобы не отдернуть руку: кожу первого советника прошили невидимые искры сильнейшего магического заряда. Коснувшись двери, Гархаллокс ощутил, что она вибрирует от наложенного на нее мощного заклинания. Незнакомого заклинания!
– Кто ты и зачем тревожишь его величество? – спросили за дверью.
Теперь бывший архимаг почувствовал раздражение.
– Я – первый королевский советник. Я пришел говорить с королем Гаэлона, его величеством Константином Великим – так должен был ответить Гархаллокс, но вместо этого он неожиданно для самого себя произнес: – Я – Указавший Путь. Я пришел говорить с Тем О Ком Рассказывают Легенды.
Почему Гархаллокс употребил условные имена, которые использовались еще тогда, когда путь к власти над королевством виделся долгим и трудным, когда они с Константином были всего лишь заговорщиками, собиравшими силу, он и сам не понял.
Десять или пятнадцать ударов сердца за дверью висела тишина. Потом створки распахнулись. И огненная тьма хлынула из открытой двери на лестничные ступени. Гархаллоксу пришлось сделать над собой усилие, чтобы переступить порог.
Он вошел в помещение, которое было когда-то его личными покоями. Как же все здесь изменилось!
Исчезли перегородки меж комнатами, и девятый ярус превратился в единый огромный зал с очень высоким куполообразным потолком. Окна заложили камнями, так что ни единого лучика света не просачивалось сюда. Всюду горели факелы на стенах и расставленные явно не наугад напольные светильники – и их пламя раскрашивало тьму кроваво-красным. Но главное – посреди зала высилась странно-уродливая конструкция, чем-то напоминавшая поставленное на обод гигантское тележное колесо, внутри которого располагалась целая система колес поменьше, оскаленных искривленными клинками, похожими на лезвия крестьянской косы. Колеса эти скреплялись друг с другом металлическими трубками, дугами, невиданными механическими суставами и цепями на блоках…
Вокруг конструкции медленно шевелилось с десяток магов в островерхих колпаках. Из-за того, что все эти маги были одеты в серые балахоны, их едва можно было разглядеть даже при свете факелов и светильников. Если чуть отвести в сторону глаза, казалось, будто это тьма копошится в самой себе. И еще – здесь было тихо. Угрюмо молчала устрашающая громада диковинной конструкции, лишь некоторые из магов чуть слышно бормотали что-то себе под нос.
– Приткнись! – свирепо оскалился Рыжий Патен. – Кому сказано?! Дурак! Водка – она наипервейшее лекарство от недугов телесных и душевных. Болван! Понимал бы что!.. Ну-ка, беги, наполни мне фляжку…
Рыжий тавернщик швырнул фляжкой в слугу и вдруг вздрогнул. А потом чуть приподнялся, вглядываясь туда, где полыхал тяжелым красным светом подожженный умирающим солнцем лес. По дороге, ведущей из леса, трусил на черном коне одинокий путник.
– Гля-кась, – на минуту забыв о хвори, удивился Патен. – Едет кто-то… Давай чеши навстречу – хошь силком, но волоки его сюда. Скажи, лучшие яства получит, вино благородное, холодное-прехолодное пиво и самую мягкую постель, какая только может быть… И почти задаром. Ну, сам знаешь. Да не прямо сейчас беги, орясина! Фляжку мне наполни, балбес!..
Стало совсем темно и Рыжий Патен зажег в трапезной таверны масляные светильники, когда под окнами раздался радостный вопль Рифа:
– Господин! Господин, к нам гость пожаловал! Накрывайте на стол, господин!
Спустя десять ударов сердца ступени крыльца заскрипели, дверь в таверну открылась, и в трапезную вошел путник. Патен, в это самое время кромсавший на куски черную кровяную колбасу, выпрямился и, вглядевшись в незнакомца, задержал в воздухе большой, остро заточенный кухонный нож.
«Ух ты! – пронеслось в голове тавернщика. – Милосердная Нэла послала мне утешение в моих муках… Какого гостя привела милосердная Нэла!»
По дорогам, на перекрестке которых стоял «Веселый Медведь», обычно путешествовала публика неприхотливая и безденежная: паломники, пьяницы-менестрели и лесные охотники. Реже заглядывали в таверну крестьяне, ездившие в Агар прикупить того, чего в их деревнях нипочем достать было нельзя, – народ насколько зажиточный, настолько и прижимистый; странствующие торговцы, норовившие расплатиться за стол и постель всякой дрянью, не стоящей и гнилого яйца, да бродячие маги – люди нечестные, мутные и опасные. Трижды случалось, что пролетали по дороге по каким-то своим неведомым делам королевские рыцари в сопровождении многочисленной свиты – это было самое лучшее. Осадит коня какой-нибудь в пух и прах разодетый оруженосец, гаркнет: «А ну, подать вина герцогу такому-то!..» Риф выбежит, на ходу кланяясь в ноги (он это откуда-то умеет, даром что балбес, не спотыкается), подаст оловянный кубок, наполненный из единственного неприкосновенного бочонка с вином, который Патен купил в тот же год, когда приобрел и таверну. Оруженосец швырнет монету, подхватит кубок да и скроется в клубах пыли. И все три раза такие посещения оказывались для Рыжего Патена чрезвычайно выгодными. Во-первых, свита проезжающих аристократов расплачивалась за пару глотков кислого и вонючего пойла не какой-нибудь там медью, а золотыми монетами. А во-вторых, после долгих поисков Риф все-таки выуживал где-нибудь в сотне-другой шагов от таверны из придорожной травы оловянный кубок.
Незнакомец, осчастлививший своей персоной «Веселого Медведя» в тот вечер, был молод – вряд ли он видел на своем веку более двадцати пяти зим. Одежда его, хоть и пошитая из довольно дорогой ткани, была лишена всяких украшений. Насквозь пропыленный длинный дорожный плащ молодой человек снял, как только вошел в таверну, и перекинул его через плечо. Густым слоем пыль покрывала и сапоги путника, и его одежду. Остановившись на пороге, незнакомец тряхнул головой – серое пылевое облако слетело с его сразу засиявших под огненным светом белокурых золотистых волос. И отчего-то лишь тогда Патен разглядел, что этот человек – настоящий красавец. Тонко очерченное лицо его дышало благородством. Рослый и широкоплечий, молодой человек вовсе не производил впечатления верзилы. Он был безупречно изящен, как мог быть изящен молодой лев, если б какому-нибудь могущественному магу пришла в голову мысль наградить царственного зверя человеческой оболочкой.
«Должно, графский сынок какой-нибудь? – подумал Патен. – Только… чего это он один? И без оружия?.. Не иначе в передрягу какую-нибудь попал…»
Эта мысль потянула за собой другую: а вдруг парня ограбили по дороге, лишив тем самым возможности заплатить хозяину «Веселого Медведя» за услуги? Но, заметив на шее незнакомца толстую золотую цепь, мерцающую невиданными прозрачными каменьями, Патен тревожную мысль сразу отбросил. От волнительного предвкушения скорой наживы брюхо тавернщика опять упруго зарычало, и рычание это мгновенно нашло ближайший выход наружу, заполнив помещение такими ароматами, что даже самому Патену стало дурно.
Путник, впрочем, не придал этому конфузу никакого значения. Шагнув к ближайшему столу, он почти упал на скамью и, измученно сгорбившись, навалился локтями на столешницу.
– О-о!.. – стараясь дышать ртом и оглядываясь на подозрительно затрещавшее пламя масляного светильника, сочувственно проговорил Патен. – Молодой господин, кажется, порядком утомился?..
Незнакомец снова тряхнул головой, будто пытаясь прийти в себя.
– Ты прав, тавернщик, – глухо произнес он. – Я совсем обессилел. Скажи, далеко ли отсюда до Агара?
– Очень далеко, – ответил Патен. – Агар в целом дне пути. На восток надо ехать, ежели в Агар попасть хотите. Но вы и прибыли с востока. Я вот как думаю, Агар вы проехали, потому что не на том повороте свернули. Но это ничего. Отдохнете у меня пару дней, а потом и двинетесь снова в путь.
Молодой человек кивнул.
– Значит, – проговорил он, специально ни к кому не обращаясь, – я уже оставил Агар далеко позади.
– Так вы не в Агар направляетесь? – догадался Рыжий Патен. – А куда? Я с радостью укажу вам дорогу. Но сперва вам необходимо перекусить и хорошенько выспаться.
– Я… умираю с голода, – помолчав, признался путник. – Подай мне скорее пару жаворонков в медовой подливе, свиную лопатку с белым вином и… пожалуй, подогретого яблочного крема.
Патен остолбенел. Обычно он потчевал гостей кукурузными лепешками, черными и красными колбасами и жареной курятиной. Для особо торжественных случаев он приберег в погребе полбочонка солонины и копченый бараний бок.
– Если молодой господин изволит подождать, – замычал рыжий тавернщик, – я велю слуге прямо сейчас сбегать поставить силки на жаворонков, но яблочного кр… кр… как вы сказали?.. у меня отродясь не водилось.
Молодой человек поднял голову и несильно пристукнул кулаком по столу.
– Тащи, что есть, – велел он. – И… погоди! Сначала подай охлажденного красного вина.
– Слушаюсь! – рявкнул Патен и самолично ринулся в погреб.
Пока он цедил из бочонка в дежурный оловянный кубок вино, к нему спустился Риф.
– Надо ж как парень коняку замучил! – возмущенно двигая редкими бровями, заговорил слуга. – Господин, а господин, рази ж так можно с коняками? Видать, передыху ей не давал совсем…
– Чего ты здесь трешься? – зарычал на него Патен. – Не видишь, господин проголодался?! Ну-ка, быстро собери ему на стол! Постой! – остановил он бросившегося выполнять приказ слугу. – На лошади поклажа есть какая-нибудь?
– Никакой нет, – отрапортовал Риф.
– Вали, – цыкнул на него Патен и нахмурился.
«Странный все-таки тип, – подумал тавернщик, – непонятный. Оружия нет, поклажи нет… По всему видать – благородный, но разве такие налегке, безоружные и в одиночку странствуют? Даже у самого вшивого нищего под лохмотьями нож припасен. А этот…»
Но тут заблистала перед мысленным взором Патена золотая с каменьями цепь, и ослепительные эти лучи затмили сомнения тавернщика. Брюхо его снова взбурлило, и утробный залп сотряс земляные стены погреба.
Вернувшись в трапезную, Рыжий Патен с удовлетворением убедился, что незнакомец поглощает колбасы с неменьшим энтузиазмом, чем поедал бы жаворонков в подливе или даже, наверное, тот самый неведомый яблочный крем. Принесенное тавернщиком вино путник только пригубил – сразу же закашлявшись, он выплюнул его на пол и потребовал воды.
За окнами еще не почернело по-настоящему, а молодой человек уже отвалился от стола, трещавшего под тяжестью снеди и, с трудом моргая, потребовал отвести его в постель. Что и было тут же исполнено.
Ужиная колбасами, пощаженными аппетитом путника, Патен отдавал распоряжения почтительно вытянувшемуся у стола Рифу:
– Ты, значит, это… завтра чуть свет воды принеси наверх господину. Да не холодной, а погрей сначала. Чтобы господин умылся. А перед тем сходи в поле жаворонков добудь. Понял? И одежду ему вычисти. И сапоги тоже. Понял?
– Ага, – кивал Риф, – понял, да.
– Эх, – прожевав кусок колбасы, мечтательно проговорил Патен. – Кабы нам до конца года еще одного такого гостя… можно было б накопить деньжат и на новом месте отстроиться. Да! И еще, болван ты этакий! Ночью спать не вздумай. Сторожи у комнаты господина! Пес его знает, странный он какой-то, не могу никак понять: кто он такой из себя есть? Как бы не убежал, не заплатив. А ежели у него монет при себе не случится… Цепь-то его видал? С каменьями-то?..
И снова воспоминание о золотой цепи оказало такое воздействие на недужную пищеварительную систему тавернщика, что в момент изменившаяся атмосфера трапезной заставила Рифа поспешно признаться в стремлении пойти на добычу жаворонков немедленно.
Таинственный путник проснулся чуть свет – когда Риф, зевая, еще растапливал печь. Слуга же услышал со двора плеск воды и громкое фырканье: постоялец умывался у колодца. Охая, Риф поспешил будить хозяина.
Когда путник, умывшись, вернулся в трапезную, его уже встречал самолично Патен, взлохмаченный и опухший со сна, но безупречно любезный.
– Доброго утречка, – согнувшись в поклоне, пожелал тавернщик, – раненько вы изволили подняться, молодой господин… Но, надо сказать, отдых в «Веселом Медведе» пошел вам на пользу. Вы прямо сами на себя не похожи!
Рыжий Патен нисколько не лгал и не подхалимничал. Сон смыл с лица молодого человека угрюмые тени страшной усталости. Путник, которому вчерашним вечером тавернщик дал все двадцать пять лет, нынешним утром выглядел не старше двадцати. Движения юноши, вчера тяжко-медленные, сейчас были быстры и энергичны. Золотые волосы, тщательно расчесанные, ниспадали на спину и грудь ровными прядями. Сияли начищенные Рифом сапоги, и одежда, из которой слуга тавернщика выбил пыль, выглядела свежей. И главное: во взгляде юноши заблистала сановная сила, почуяв которую Патен оробел.
– Подавай завтрак, – деловито распорядился юноша. – Да побыстрее! И вели своему слуге седлать коня.
Патен всплеснул руками.
– Да никак вы собираетесь сразу после завтрака отправляться в путь, молодой го… ваша милость?! – воскликнул он. – Великая Нэла, вы ж вчера, прошу прощения, едва живой были!
– И коняка заморенная, – робко подал голос Риф. – Рази ж можно так с конякой?..
– Я не собираюсь сидеть в этом курятнике до вечера, – резковато ответил юноша. – Поспеши с завтраком, тавернщик!
– Осмелюсь сказать, ваша милость, что жаворонок, которого вы вчера изволили спрашивать, еще не вполне готов, – произвел Патен еще одну робкую попытку удержать постояльца, умолчав, правда, о том, что пресловутый жаворонок не был еще даже ощипан. – И ваш конь…
– Неси, что есть, – отрезал незнакомец.
Поняв, что далее препираться бессмысленно, несколько сбитый с толку неожиданным изменением в поведении юноши, Патен побежал на кухню. А Риф отправился в конюшню.
Покончив с едой, путник приказал собрать ему провизии в дорогу. Патен набил едой самый большой мешок, какой у него был. Не сумев втиснуть в мешок копченый бараний бок, тавернщик принялся заворачивать мясо в кусок драной холстины, лихорадочно фантазируя о том, что было бы еще неплохо присовокупить к запасу провианта бочонки с солониной и вином: их можно связать вместе веревкой и разместить по обе стороны седла. Но вернувшийся из конюшни незнакомец бесцеремонно развеял сладкий дым мечтаний Рыжего Патена. Отпихнув ногой сверток с копченой бараниной, юноша вытряхнул из мешка добрую половину и сам мешок бросил на руки безмолвно следовавшему за ним Рифу.
– Подай вина, – приказал тавернщику. – Постой… Кроме той кислятины, которой ты едва не отравил меня вчера, другое есть?
– Нет, ваша милость, – пискнул Патен.
– Тогда принеси пива.
Когда юноша допил пиво и Риф со двора крикнул, что молодой господин может хоть сейчас отправляться в путь, поскольку конь оседлан и мешок с провизией накрепко приторочен, Патен, чувствуя закипающее в брюхе урчание, шагнул к юноше и несмело осведомился:
– Не угодно ли вашей милости расплатиться?
– Сколько с меня? – спросил тот.
– Два золотых гаэлона, – удивляясь собственной наглости, определил Патен и тут же затараторил: – Потчевал-то как, ваша милость! А за конем ухаживали, ровно как за родным сыном! И по нашим-то временам, ваша милость, цена эта совсем не велика…
Юноша хлопнул себя по карманам и вдруг нахмурился.
– Вот что, тавернщик, – сказал он. – Денег при мне сейчас нет. Но даю тебе слово рыцаря: как только прибуду на место, я пошлю человека, чтобы он сполна рассчитался с тобой за твою доброту.
Рыжий Патен онемел.
– Имени своего я назвать тебе не могу, – закончил незнакомец, – могу лишь уверить, что в обиде ты не останешься.
Сказав это, юноша повернулся и направился к выходу.
В брюхе тавернщика словно забила крыльями птица. А в голове оглушительно лопнул розовый пузырь надежды на хорошую поживу. Пухлое лицо Патена мгновенно налилось кровью.
– Риф! – заревел он что было мочи. – Риф! Быстро ко мне, болван! Риф!..
Через короткий промежуток времени, за который можно было сделать не больше десяти вдохов и выдохов, юноша закончил заново укреплять привязанный к седлу нерадивым слугой мешок с едой и сунул ногу в стремя, готовясь прыгнуть на коня. В это же мгновение во двор вылетел Рыжий Патен. Следом за тавернщиком со ступеней крыльца скатился Риф.
Путник обернулся и удивленно поднял брови.
– А ну стой, ваша милость! – проорал Патен. – Стой, кому говорят!!! Дураков нашел, да, ваша милость?! Мы его обхаживали, будто невесту, а он – вона как! Не на тех напал! Ежели денег нет, так сымай цепь с шеи – вот как я тебе отвечу, ваша милость!
Завершив свою тираду, Патен болезненно сморщился, колыхнул брюхом и подкрепил слова мощным и зловонным выстрелом.
Юноша расхохотался.
Вид тавернщика и его слуги и правда был довольно потешным. На башке Рыжего Патена красовался преогромный ржавый шлем, украшенный облезлым плюмажем. В одной руке толстяк сжимал иззубренный меч, а другой удерживал большой круглый щит. Выглядывавший из-за спины хозяина Риф тискал в руках шипованную булаву.
Патен недолго бы прожил в этом глухом месте, если б ему не повезло завести дружбу с Лесными Братьями. Разбойники нередко захаживали в «Веселого Медведя» запастись выпивкой и платили всегда по-разному. Иной раз щедро. Иной раз – не давали и монетки. А иногда оставляли Патену в награду за бутыль-другую кукурузной водки что-нибудь из своей добычи.
– Я что ж, болван безмозглый, по-твоему, ваша милость? – выкрикнул уязвленный смехом юноши тавернщик. – Я все понимаю! Ежели рыцарь едет без снаряжения и оружия да еще имя свое скрывает, значит, дело тут нечисто! Значит, в беде он, и никто его особо искать не станет. А ежели кто-то и станет – пусть! Я да Риф знаем, что сказать, а вороны и волки разговаривать не умеют. Слово он дал!.. Да на твое слово мне – тьфу! И растереть!
Незнакомец отсмеялся и посерьезнел.
– Ты глуп, тавернщик, – сказал он. – Именно по этой причине я намеревался простить тебя и не отнимать никчемную твою жизнь. Но, насмехаясь над словом рыцаря, ты оскорбил не только меня. Даю тебе последний шанс – бросить оружие, опуститься на колени и умолять меня о прощении…
Патен не дал юноше договорить. Заглушая страх неистовым воплем, он ринулся в атаку. За ним, тонко повизгивая, побежал Риф, размахивая булавой.
Гархаллокс быстро шел – почти бежал – по коридорам Дарбионского королевского дворца. Подол длинной белой мантии сухо шуршал по каменному полу. Редкие пегие волосы, сохранившиеся только на висках и на затылке, были перехвачены белой лентой. При ходьбе Гархаллокс опирался на посох белого дерева. Никакой магии не было в этом посохе – Гархаллокс использовал его исключительно ради удобства передвижения. И одежду мага не пропитывали заклинания, и амулетов не было при Гархаллоксе… Как не было на груди и золотого медальона в виде солнечного круга, оплетенного древесными ветвями, – знака архимага Сферы Жизни. Потому что Гархаллокс не являлся больше архимагом. Первый королевский советник – такую должность он занимал теперь при дворе. Стражники, которых он изредка встречал в коридорах, почтительно кланялись. Гархаллокс, не глядя, кивал и спешил дальше.
Он направлялся в Башню Силы – именно так называлась теперь башня архимага Сферы Жизни. Именно там теперь находились покои короля Гаэлона – Константина. Константина Великого. Кто из вельможных льстецов прикрепил это прозвище к имени нового монарха, так и осталось неизвестным – главным образом потому, что авторство оспаривал каждый второй придворный.
Почти пустынны и очень тихи были коридоры. А ведь еще совсем недавно дворец переполняли толпы разряженных вельмож, съехавшихся на коронацию нового властителя Гаэлона, в каждом зале надрывались музыканты; нагруженные подносами со снедью и кувшинами с вином, сновали слуги, то и дело натыкаясь друг на друга и на нетрезвых гостей, получая заслуженные подзатыльники и пинки.
С коронацией пришлось поспешить, да особым размахом она не впечатляла. Вести о смерти старого короля – Ганелона Милостивого – уже успели раскатиться по большей части великого королевства. И вести эти всколыхнули Гаэлон, будто обрушенная на спокойную гладь озера каменная глыба. И, словно круги по воде, побежали от центра волнения к далеким берегам тревожные слухи. Кто займет престол Гаэлона?
Знать Дарбиона и его окрестностей прочила в государи доблестного рыцаря сэра Эрла, возлюбленного королевской дочери, ее высочества принцессы Литии. Но рыцарь и принцесса бежали из дворца. Это, с одной стороны, породило новую волну самых невероятных слухов (которые не прекратились даже после официального объявления о том, что горный рыцарь и принцесса были похищены злодеями-колдунами, выдававшими себя за рыцарей Братства Порога – сэра Оттара и сэра Кая), а с другой – дало надежды прочим особам голубых кровей.
Во всяком королевстве найдется бесчисленное множество дворян, уверенных в том, что именно их род древнее и славнее всех прочих и, конечно, является ветвью рода королевского, а значит – более других достоин продолжить династию. Нельзя было допускать смуты бесцарствия. Новой власти следовало заявить о себе быстро.
Что и было проделано.
Новый повелитель водрузил на главу символ государственной власти – золотую корону властителя Гаэлона. И теперь всякий, кто посмеет претендовать на престол королевства, окажется в разряде преступников, вздумавших сопротивляться законной монаршей власти.
Никто из прибывших в Дарбион феодалов не осмелился вслух удивиться, а тем более возмутиться тому, что на престол великого королевства восходит невесть откуда появившийся маг, в жилах которого не течет ни капли королевской крови. Ну так ведь владения тех, кто явился на коронацию, располагались поблизости от Дарбиона, уже изведавшего небывалую силу короля-мага. А что до знати дальних рубежей королевства… Очень скоро и ей придется признать могущество новой власти. Признать или погибнуть. Ибо нет и быть не может силы, способной противостоять силе короля-мага Константина Великого!..
Гархаллокс пересек южное крыло королевского дворца и по короткой лестнице спустился в один из отсеков внутреннего двора. И остановился перед воротами высокой стены, окружавшей Башню архимага Сферы Жизни, шумно дыша. По привычке рука бывшего архимага потянулась к груди, на которой когда-то сиял золотой медальон, открывавший ворота. Медальона не было. Первый королевский советник поморщился и положил на обитую светлым металлом створку ворот открытую ладонь.
Привратник помедлил шесть или семь ударов сердца, прежде чем открыть. На миг Гархаллоксу показалось, что привратник колебался, открывать или нет. И он снова поморщился.
Створки беззвучно и легко разъехались в разные стороны. Маг-привратник, молча склонив голову, на которой высился остроконечный колпак, отступил в сторону, освобождая путь. Серый балахон и колпак мага были расписаны диковинными письменами, значения которых бывший архимаг не знал.
Гархаллокс сделал несколько шагов и ступил в Башню Силы. Он начал подъем по винтовой лестнице, казавшейся бесконечной. Когда-то этот подъем давался ему легко – магия знака архимага Сферы Жизни придавала силы своему обладателю; это было что-то вроде побочного эффекта. Но сейчас, достигнув только третьего яруса, Гархаллокс остановился, взявшись за сердце и тяжело дыша. Он ведь уже далеко не молод, неумолимая стрелка на циферблате его жизни опускается все ниже и ниже – к могиле. И он… больше не использует магию. Вытерев пот со лба, успокоив дыхание, Гархаллокс продолжил путь по крутым ступенькам.
На пятом ярусе из-за плотно закрытой двери раздавалось какое-то гудение, прерываемое короткими и резкими шипящими всплесками – словно комья пламени падали в ледяную воду. В то время, когда Башня Силы называлась Башней архимага Сферы Жизни, здесь была трапезная. А теперь?.. Гархаллокс поборол искушение открыть дверь и посмотреть, что же там происходит.
«Да и к тому же, – безуспешно пытаясь подавить горькую досаду, подумал он, поднимаясь на шестой ярус, – дверь заперта магией – просто дернув за ручку, ее не открыть. Можно, конечно, постучать, но… К чему отвлекать занятых людей ради пустого любопытства?»
«Старый дурак! – тут же злорадно ответил ему внутренний голос. – Ты не постучал, потому что боишься, что тебе вовсе не станут открывать!»
На шестом ярусе было дымно и пахло паленой шкурой. Из-под закрытой двери по каменным плитам пола хлестали яркие лучи желтого света, звериный натужный вой раздавался за дверью и гортанные вскрики – голосом человека, но на нечеловеческом языке.
На седьмом ярусе было тихо и почему-то очень холодно. Дыхание первого королевского советника инеем осело на бороде и усах, пока он поднимался к восьмому уровню.
Из-за двери, закрывающей восьмой уровень от лестничного пролета, раздавался многоголосый заунывный плач – и такой тоской повеяло здесь, что Гархаллокс почувствовал, как зашевелились и встали дыбом волоски на загривке.
Он поднялся на последний, девятый ярус и остановился, опершись о стену и восстанавливая дыхание. Дверь девятого яруса была почти вдвое больше дверей, ведущих в нижние ярусы, и двустворчата. Раньше под действием заклинания она открывалась, как только Гархаллокс делал к ней шаг. Раньше на девятом ярусе располагались покои Гархаллокса – архимага. Сейчас створки остались неподвижны, хотя Гархаллокс подошел к двери вплотную. Он положил на нее ладонь и едва сдержался, чтобы не отдернуть руку: кожу первого советника прошили невидимые искры сильнейшего магического заряда. Коснувшись двери, Гархаллокс ощутил, что она вибрирует от наложенного на нее мощного заклинания. Незнакомого заклинания!
– Кто ты и зачем тревожишь его величество? – спросили за дверью.
Теперь бывший архимаг почувствовал раздражение.
– Я – первый королевский советник. Я пришел говорить с королем Гаэлона, его величеством Константином Великим – так должен был ответить Гархаллокс, но вместо этого он неожиданно для самого себя произнес: – Я – Указавший Путь. Я пришел говорить с Тем О Ком Рассказывают Легенды.
Почему Гархаллокс употребил условные имена, которые использовались еще тогда, когда путь к власти над королевством виделся долгим и трудным, когда они с Константином были всего лишь заговорщиками, собиравшими силу, он и сам не понял.
Десять или пятнадцать ударов сердца за дверью висела тишина. Потом створки распахнулись. И огненная тьма хлынула из открытой двери на лестничные ступени. Гархаллоксу пришлось сделать над собой усилие, чтобы переступить порог.
Он вошел в помещение, которое было когда-то его личными покоями. Как же все здесь изменилось!
Исчезли перегородки меж комнатами, и девятый ярус превратился в единый огромный зал с очень высоким куполообразным потолком. Окна заложили камнями, так что ни единого лучика света не просачивалось сюда. Всюду горели факелы на стенах и расставленные явно не наугад напольные светильники – и их пламя раскрашивало тьму кроваво-красным. Но главное – посреди зала высилась странно-уродливая конструкция, чем-то напоминавшая поставленное на обод гигантское тележное колесо, внутри которого располагалась целая система колес поменьше, оскаленных искривленными клинками, похожими на лезвия крестьянской косы. Колеса эти скреплялись друг с другом металлическими трубками, дугами, невиданными механическими суставами и цепями на блоках…
Вокруг конструкции медленно шевелилось с десяток магов в островерхих колпаках. Из-за того, что все эти маги были одеты в серые балахоны, их едва можно было разглядеть даже при свете факелов и светильников. Если чуть отвести в сторону глаза, казалось, будто это тьма копошится в самой себе. И еще – здесь было тихо. Угрюмо молчала устрашающая громада диковинной конструкции, лишь некоторые из магов чуть слышно бормотали что-то себе под нос.