— И ты считаешь, что можно что-то изменить? Ученый — индивидуалист по своей природе.
— Я хочу попытаться их встряхнуть, объединить общим делом, в которое они будут вынуждены не только вкладывать часть своего труда, но и помогать друг другу, советоваться, делиться маленькими секретами. Может это как-то заставит нас всех вспомнить первые годы нашего института, экспедиции на Астростанцию… Замечательные тогда были дни!
Гребков встал, подошел к шкафу, достал бутылку с коньяком.
— Предвижу, что нас наконец-то ждет год интересной общей работы. Какой там следующий год по восточному календарю?
— Нашел, что спросить… Не помню, кажется год Белой Лошади…
— А мы назовем его Годом Белой Кометы. За тебя, Максим, за Год Кометы!
8
— Я хочу попытаться их встряхнуть, объединить общим делом, в которое они будут вынуждены не только вкладывать часть своего труда, но и помогать друг другу, советоваться, делиться маленькими секретами. Может это как-то заставит нас всех вспомнить первые годы нашего института, экспедиции на Астростанцию… Замечательные тогда были дни!
Гребков встал, подошел к шкафу, достал бутылку с коньяком.
— Предвижу, что нас наконец-то ждет год интересной общей работы. Какой там следующий год по восточному календарю?
— Нашел, что спросить… Не помню, кажется год Белой Лошади…
— А мы назовем его Годом Белой Кометы. За тебя, Максим, за Год Кометы!
8
К вечеру опять пошел снег — легкий, тихий, совершенно без ветра, какой бывает в новогодних сказках далеких, еще детских лет. Кирилов вошел в пустую квартиру, сразу повернул на кухню и поставил на плиту чайник. Он всегда пил чай, когда приходил домой. Наверное, эта привычка появилась после первых лет работы на Астростанции, где чай был не просто напитком, а своего рода церемонией. Тогда, промерзнув до самых костей в кабине телескопа, наблюдатели отогревались заваренным почти до черноты крутым кипятком. Когда-то, когда Максим был женат, чай ему подавала Тамара. Подавала сразу, как только он входил, обязательно в китайской чашечке с блюдцем, обязательно очень сладкий и с лимоном. Тамара была из семьи известного филолога, профессора их же университета, и, когда они познакомились, Кирилова поразили какая-то удивительная легкость ее движений, почти детское обаяние и густые светлые волосы, которые вспыхивали, когда на них падало солнце. Тамара не сразу обратила внимание на взъерошенного аспиранта, и только после почти года настойчивых ухаживаний он стал появляться в их доме на правах жениха. Первое время после свадьбы молодая семья жила в профессорской квартире, потом переехала сюда, в небольшую однокомнатную в панельном доме.
После этого их жизнь как- то сразу не заладилась. Тамара привыкла к комфорту, к тому, что не нужно убирать и готовить, и роль хозяйки при не очень обеспеченном молодом научном сотруднике ей явно не нравилась. Она все чаще и чаще стала пропадать в доме родителей и, однажды, предложила мужу вернуться туда снова, а его квартиру сдать кому-нибудь внаем. Кирилов отказался в довольно резкой форме, заметив, что и Тамаре не следует оставаться вечным ребенком при маме, а ему тем более роль мальчика совсем не подходит. Это была их первая ссора. Потом размолвки стали более частыми и затяжными.
Настало время освоения нового телескопа. Кирилов работал на Астростанции месяцами, звонил и писал домой очень редко. Однажды, когда он вернулся из очередной командировки, к нему домой зашел тесть.
— Максим, я хочу с вами поговорить, как отец своей дочери. Вы понимаете, что тот образ жизни, который вы ведете: бесконечные разъезды, нескончаемая работа — все это тяготит Тамару и, в общем-то, идет вразрез с нашими семейными традициями. Ну почему обязательно эта неуемная романтика? Хотите, я поговорю с кем надо и вас переведут в теоретический отдел? Даже с повышением…
— Прошу вас, не стоит, Павел Игнатьевич! Я люблю свою работу и она мне интересна. Свою жизнь я буду строить сам, без помощи со стороны, даже вашей. Да и что мне здесь делать? Копаться в чужих старых статьях, когда мои коллеги будут в это время получать совершенно новые и, главное, свои данные? Участвовать по вечерам в великосветской болтовне ни о чем и перемывании костей знакомым? Нет, это не по мне.
— Ну, как знаете, я хотел как лучше.
Тесть ушел, а вечером Тамара закатила грандиозный скандал со слезами и обвинениями своего мужа в эгоизме… Она ушла, забрав свои вещи на следующее утро, и они долго не виделись. Тамара по-прежнему оставалась молодой и красивой женщиной и как-то случайно он узнал, что у нее появился друг с весьма серьезными намерениями. «Ну и слава Богу,» — подумал тогда Кирилов, но почему-то странная боль сдавила горло, а перед глазами как будто вспыхнули ее освещенные солнцем волосы и в ушах зазвенел легкий перестук удаляющихся куда-то шагов…
Через три года он встретил Серафиму.
…Тогда, после пожара в лесу, Сима еще раз приходила в гостиницу, но всего на несколько минут — узнать как его само- чувствие. Убедившись, что бабушкино зелье действует вполне надежно, она уехала на дальний пикет и они увиделись только через неделю. До наблюдений оставалось всего три дня, боль в ноге уже окончательно прошла, и Кирилов мог позволить себе немного расслабиться и отдохнуть. Он сидел, зажмурившись от солнца на скамейке возле гостиницы, и не сразу услышал редкий цокот конских копыт и чьи-то шаги. Когда он открыл глаза, перед ним стояла Сима со своим Корнетом, который с удовольствием пощипывал травку у ног Максима Петровича.
— Спите, Максим Петрович? Перед ночной работой? Как ваша нога?
— Рад видеть Вас, Серафима Ивановна! Нога в порядке, вот, отдыхаю перед наблюдениями. Через три дня начинаются мои ночи.
Кирилов отметил про себя с удивлением, что Сима снова оказалась совсем не похожей ни на ту женщину, которая гасила вместе с ним огонь, ни на ту, что навещала его в гостинице. Загорелая до бронзового тона, в клетчатой рубашке, верхние пуговицы которой были расстегнуты, с соломенной, похожей на ковбойскую, шляпой за плечами, она скорее напоминала американку с Дальнего Запада, почти как на картинке в журнале «Америка».
— Ну что ж, и это тоже отдых… — Сима улыбнулась, — я, признаться, так отдыхать не умею. Да в нашей деревенской жизни не очень-то посидишь на лавочке: то воды принести, то корову подоить надо, то огород… Я отдыхаю по-другому.
— И как же, интересно?
— А вот с ним вместе, — она ласково похлопала по спине коня, — когда выезжаю на обход. Еду тихонько, вокруг горы, лес, теплый ветер… Хотите, покажу свой участок?
— Предупреждаю, кавалерист из меня никакой!
— Вас никто не просит сразу скакать галопом. Кстати, вы часом не трус?
— Сам за собой не замечал, а так…кто знает?
— Завтра я поеду на четвертый пикет. Места там удиви- тельные — речка, пихты в три обхвата, есть озеро. Если решитесь, возьмите в рюкзак свитер, штормовку и, на всякий случай, запасные носки. В общем, рассчитывайте на то, что в любое время может пойти дождь. Я буду здесь в восемь. Могу взять лошадку и для вас.
— Я поеду! — с радостью выпалил Кирилов, — С удовольствием поеду, Серафима Ивановна. Когда-то я любил ходить в походы, но это было очень давно. И, как говорится, только пешком.
На следующее утро Максим Петрович проснулся, когда на стекла окон его номера еще не упал первый солнечный луч. Он торопливо собрался в путь, а потом почти целый час сидел в складном кресле на балконе и вглядывался в поворот дороги, где должен был показаться Корнет со своей наездницей. Они появились почти без опоздания, но, как оказалось, рядом с Серафимой был кто-то еще, и тоже верхом. Вскоре всадники подъехали, и Максим увидел на другой, чистой белой масти лошади, крепкого коренастого горца. Ему вдруг стало немного не по себе, и он почувствовал, что ехать третьим совсем не хочется. Сима увидела Кирилова на балконе и махнула ему рукой:
— Здравствуйте, Максим Петрович!
— Привет, — добавил горец, — принимай транспорт! Лошадь — что надо, крепкая, спокойная. Ты только иногда ее по холке погладь и дай кусочек хлеба. Лея это любит.
Он соскочил с лошади на землю, махнул на прощанье рукой:
— Пока, начальница! Постарайтесь посмотреть то, что я просил!
— Постараюсь, Мурад, спасибо за Лею!
Мурад быстрыми шагами направился в сторону магазина, а Кирилов в это время уже стремительно сбегал вниз по лестнице и через несколько секунд был возле Серафимы.
— Ну, как будете взбираться в седло? — со смешком в голосе спросила она.
— А вы научите! Думаю, нет ничего смешного и зазорного в том, чтобы научиться чему-нибудь полезному. Вот выгонят из астрономов, пойду к вам в лесничество.
— Думаете, для этого учиться не надо? Еще как надо. Всю жизнь. Ладно, смотрите внимательно.
Сима спрыгнула с коня и подвела Лею к Максиму Петровичу. Кирилов погладил белую с редкими черными шерстинками морду лошади и ему показалось, что она смотрит на новичка с явным недоверием и сомнением в его способностях.
— Встаньте у ее левого бока лицом к хвосту и поставьте свою левую ногу в стремя. Так, теперь возьмитесь руками за седло вот здесь и быстро подтянитесь, опираясь на стремя но- гой, а правую ногу перебросьте на другой бок.
Кирилов резко оттолкнулся от земли и неожиданно для самого себя оказался в седле.
— Ну!.. Вы просто замечательный ученик!
— Только благодаря учительнице…
Сима показала, как держать поводья, как управлять движением, и они не спеша двинулись по узкой тропинке вдоль левого берега Ларги.
По мере движения вверх по течению лес постепенно менялся. Густая тень высоких и мощных буков поредела и начались светлые березовые рощи с полянами, сплошь покрытыми ромашковыми цветами. Иногда тропка упиралась в каменную осыпь, выходившую прямо к реке, и тогда лошади шли несколько метров по кромке воды, затем снова выбирались на берег, привычно находили протоптанную дорожку и продолжали шагать уверенно и не спеша, в след одна за другой. Впереди показались отвесные скалы и Корнет, послушный руке своей хозяйки, повернул вверх по глинистому склону горы, где вдоль балки среди вековых пихт пролегала довольно крутая тропа. Лошади пошли медленнее.
— Хозяйство у Вас огромное, — сказал Кирилов, — даже не представляю, как можно учесть и контролировать каждое дерево.
— Нам тоже кажется, что запомнить и учесть каждую звезду на небе невозможно. Но ведь это не так?
— Есть существенная разница: на небе мало что меняется, тем более столь быстро, — возразил Максим Петрович, — Здесь же постоянно ходят люди, звери, что-то ломает ветер, что-то человек…, у каждого дерева часового не поставить!
— Когда ходишь по одним и тем же тропкам по нескольку лет, замечаешь в лесу даже самые малейшие изменения. Надо только уметь видеть. К счастью, в горах мало кто пилит деревья — все равно их отсюда не утащить, а вот браконьеры, конечно, донимают. И ведь знают, что места у нас заповедные. Надо будет заглянуть в один интересный уголок, Мурад очень просил: там мы частенько находим капканы.
Дорога вышла из леса на широкий, покрытый густой и высокой травой луг с зарослями гигантских зонтиков и крупными сиреневыми цветами татарника. Сима и Максим поехали рядом. Трава постепенно становилась все ниже и ниже, и вскоре лошади мягко пошли по настоящему альпийскому лугу по направлению к высокой горе с вершиной из красного камня.
— Нам туда, — показала Сима, — там озеро.
Вскоре впереди что-то блеснуло и уже через несколько мгновений открылась ослепительно-голубая гладь воды, как будто кусочек яркого голубого неба вместе с облаками упал в ложбинку, окруженную полукольцом крутых отрогов горы, и теперь мягко дышал тишиной и прохладой у ног немного уставших путников.
— Давайте спешимся, — предложила Сима и поднимемся немного вверх. Лошади устали, пусть отдохнут и пощиплют травку.
Кирилов привстал в стременах и неумело спрыгнул на землю. Сима легко и быстро соскочила с коня и они стали медленно подниматься по крутому зеленому склону, то и дело обходя большие рыжие валуны, скрытые травянистыми зарослями. Тропинки не было и Кирилов то и дело падал, скользя стесанной подошвой по длинной траве, дыхание сбивалось, и уже через несколько минут его сердце стучало гулко, как будто у самых висков. Сима остановилась и тревожно посмотрела на Максима Петровича.
— Передохнем?
Кирилов кивнул и остановился, склонившись на одно колено. Когда дышать стало легче, он повернулся лицом к озеру и замер от удивления и восхищения — прямо под ним ярко горела синим небесным цветом капля чистой горной воды, точно повторяющая своими очертаниями человеческое сердце. Серафима, перехватив его восторженный взгляд спросила:
— Не слышали, как это озеро называется у горцев? — и сразу сама ответила, — Суук-Джюрек-Кель, по-нашему — Озеро Холодного Сердца. О нем есть очень красивая легенда и, может быть, нам удастся сегодня ее услышать, если мы встретим дедушку Хасана. А пока, я предлагаю вам искупаться. Это озеро на самом деле довольно теплое, почти шестнадцать градусов. Если не решитесь, походите хотя бы по воде — очень хорошо снимает усталость.
Они снова спустились к озеру и Кирилов, сбросив с себя брюки и рубашку, сразу нырнул с берега. Вода обожгла, как расплавленное олово, но он, сделав несколько взмахов руками, ощутил, что она на самом деле вовсе не такая холодная, как это показалось в первые мгновения. Освежающая прохлада охватила все тело и, когда Максим Петрович вышел на берег, появилось давнее ощущение легкости, молодости и силы. Сима смотрела на него улыбаясь и с восторгом:
— А вы, оказывается, крепкий человек!
— Зимой у нас в кабине телескопа бывает и похолоднее. Здесь просто курорт.
— Все-таки разотритесь получше, а то простынете. Вот, возьмите, — Сима достала из своей сумки большое махровое полотенце и бросила Кирилову.
В это время кто-то громко окликнул ее:
— О-о! Серафима Ивановна! Салам алейкум, прошу к нам на кош, айран созрел!
Седой пожилой горец-пастух подходил к берегу со и стороны ущелья, ведя на поводу оседланного коня.
— Алейкум ассалам, Хасан Аубекирович! Очень рада тебя видеть, вот, гостя привела. Не прогонишь?
— Зачем обижаешь, дорогая, гость в дом — подарок Аллаха. Идемте.
Кош стоял неподалеку, примерно в полукилометре от озера — маленький дощатый домик с деревянными полками, покрытыми одеялами и овечьими шкурами, рядом несколько чурбаков вместо стульев, наскоро сколоченный стол и кострище с таганком.
Хасан вынес на воздух молочный бидон и алюминиевые кружки. Все вместе они с удовольствием пили густой и ароматный айран, вдыхая запах трав, разогретых жарким горным солнцем летнего дня.
— Пейте, пейте, только вчера заквасили, совсем свежий! Откуда гость дорогой приехал?
— С Астростанции-, ответила Серафима, — Максим Петрович здесь уже не первый год, а вот озеро это в первый раз увидел.
— Красиво, да? — улыбнувшись спросил Хасан.
— Необыкновенно красиво, замечательное место, — сказал Кирилов, — Я уже так привык к этому краю, что здесь чувствую себя дома больше, чем в городе.
— Хасан Аубекирович, расскажи Максиму Петровичу легенду об этом озере, никто так не рассказывает ее, как ты. Я тоже с удовольствием послушаю. Твои легенды надо записать и выпустить книгу…
— Скажешь тоже, книгу… Да и не мои это легенды. Мне их рассказывал мой дед, когда я был совсем маленьким, а ему его дед… Так и передают эти легенды из века в век. Теперь вот я своим внукам рассказываю. И вам тоже расскажу. Почему не рассказать, если есть такой интерес?
Пастух присел на чурбак, и откинулся спиной к стенке домика.
— Давно это было, очень давно. Так давно, что никто точно и не помнит когда, ни дед мой не помнит, ни прадед, ни дед прадеда. И земля тогда была совсем другая: в лесах и в горах было обильно зверя и птицы, реки были глубоки, а трава была такая густая и высокая, что не видно было человека, а то и всадника, который пробирался по полевой тропе. И люди, которые жили на этой земле были другие. Ее заселяли гордые великаны, сильные и красивые, мирные и щедрые, и пасли они своих овец, растили детей, строили свои дома из крепкого камня. А когда приходил в такой дом гость — будь то случайный путник или долгожданный друг, встречали его добрым кубком настоянных горных трав, чашей айрана и лучшим куском баранины из котла. И был такой гость в доме самым почитаемым и самым дорогим человеком, а когда уходил он, дарили ему еды на семь дней и провожали до тех пор, пока он сам не скажет, что дальше может идти или ехать без помощи. И был в этих местах большой и богатый аул, в котором жили юный джигит по имени Карабек и красавица Алтынкыз. С ранних дней детства знали они друг друга, и когда выросли, пришла к ним любовь светлая и чистая, как небо над горами в ясный осенний день. К этому времени Карабек стал статным красивым юношей с черными, как смола, кудрями и лучшим джигитом во всей долине. И Алтынкыз стала первой красавицей, да не только в родном ауле. Из самых дальних мест приезжали знатные джигиты посмотреть на нее и посвататься, богатые дары предлагали и ей и ее отцу, но всем отказывала красавица Алтынкыз. «У меня уже есть жених — самый красивый и самый лучший на земле — мой Карабек, только его люблю и только ему отдам свою руку,» — говорила она, когда кто-нибудь просил ее покинуть вместе с ним родительский кров. Сядут они, бывало, вместе верхом на быстрого скакуна и помчатся по долине быстрее воды в реке, быстрее самой резвой косули. Смеется от радости Карабек, смеется от счастья Алтынкыз, и вьются ее золотые волосы по ветру. Потому и назвал ее отец таким красивым именем: Алтынкыз — золотая.
Однажды проезжал через аул знатный князь из соседней страны и остановился он на ночлег в доме родителей Алтынкыз. Увидел князь юную красавицу и потерял сон и покой. А наутро пришел он к отцу Алтынкыз и сказал ему: «Что хочешь тебе отдам! Табуны попросишь — все отдам, саблю золотую попросишь — любую выбирай, денег попросишь — бери хоть всю казну! Только отдай мне в жены твою красавицу дочь!» На это отец красавицы ему ответил: «Счастье моей дочери принадлежит только ей одной и больше никому. Ее спрашивай, как она решит, так и будет.» Бросился он тогда к Алтынкыз просить ее стать женой, но Алтынкыз и ему рассказала о Карабеке. Рассвирепел тогда князь и закричал: «Не пойдешь добром — силой возьму! Весь аул ваш сровняю с землей, если захочу, а все ваши джигиты падут от метких стрел и острых сабель моих бесчисленных всадников, и будут над ними кружиться черные вороны! А первым из убитых будет твой Карабек! И будешь ты все равно качаться поперек моего седла.» Сказал так князь и ускакал прочь. А уже через двадцать дней вернулся он к аулу с несметным числом своих воинов. Все джигиты вышли ему навстречу с оружием, и когда сошлись они в долине для битвы, земля загудела от топота коней, а воздух зазвенел от ударов звонких сабель. Мало было их — защитников аула. Один за другим падали они на землю, сраженные в схватке, и скоро только Карабек остался отбиваться от наседавших на него захватчиков. Но слишком неравны были силы и Карабек тоже погиб в бою, рассеченный ударом сабли. Когда князь ворвался во двор Алтынкыз, вышла она из дома и сказала: «Ты хотел завоевать мое сердце, князь? Тебе это удалось, возьми его, вот оно!» Рассекла она ударом кинжала свою грудь, вырвала из нее свое сердце и бросила к ногам князя. Замер князь, потрясенный увиденным и больше не смог сдвинуться с места, так и застыл навсегда…
Прошли века, все погибшие в тот день окаменели и превратились вот в эти горы. Прямо над нами стоит Алтын-Кая — Рыжая гора, а у ее подножия плещется Суук-Джюрек-Кель — остывшее сердце Алтынкыз. Недалеко от нее высится Карабек — черная гора с двумя вершинами: джигит, рассеченный надвое саблей. А на месте древнего аула появился новый. Остыло живое сердце красавицы, но в нем осталось столько любви, что каждого, кто коснется воды Суук-Джюрек тоже ждет любовь, светлая и чистая, как ясное небо, которое отражается в нем в солнечный теплый день…
Хасан замолчал и над кошем повисла такая тишина, что казалось, горы тоже слушают эту старую легенду, словно окаменевшие великаны и вспоминают те давние древние времена, когда они были живы и молоды.
Сима посмотрела на Кирилова и с грустной улыбкой сказала:
— Ну вот, Максим Петрович, зря вы искупались, теперь и ваше сердце не будет знать покоя.
— Вы — коварная женщина, Серафима Ивановна, ведь это вы предложили мне искупаться. И знали, чем это мне грозит…
Максим Петрович засмеялся и добавил:
— И отвечать за последствия придется, я думаю, вам!
— Ну… Я для вас большого интереса не представляю, я женщина простая и совсем не юная.
— Я тоже не молочно-восковой спелости и не граф…
Хасан бросил быстрый взгляд сначала на Кирилова, потом на Симу и, подняв глаза, задумчиво произнес:
— Только Аллах знает дорогу сердца… Пора мне, пойду к отаре. Спасибо, что заехали, и за гостя тоже спасибо!
— И нам надо ехать, Хасан Аубекирович, иначе засветло не вернемся назад. Вам спасибо за айран и за рассказ. Всего доброго!
Было уже около четырех часов дня, когда они снова вернулись к озеру и вышли в обратный путь. Дневной зной раскалил безветренный воздух, в траве звенели кузнечики, и как всегда в это время, пахло чабрецом, душицей, земляникой, березовыми листьями, словом, всем, чем пахнет лето там, где пролегает граница между пышными альпийскими лугами и лесом, как будто перенесенным сюда из среднерусской равнины. Солнце постепенно скрылось за набежавшей откуда-то из-за гор пеленой облаков, которая становилась все плотнее и плотнее, и когда лошади пошли уже под густыми темными пихтами, прогремел первый раскатистый удар грома.
— Ну вот, я же говорила вам, что дождь может пойти в любую минуту! Давайте быстрее, может быть успеем к пикету!
Корнет побежал мелкой рысью. Вполне освоившись в седле, Максим Петрович также слегка пришпорил лошадь и та резво пустилась вдогонку. Он почувствовал влажный ветерок на лице и вспомнил старую персидскую пословицу о том, что среди удовольствий жизни мужчина обязательно предпочитает верховую езду. Лошади бежали все быстрее, но когда Максим и Серафима выехали на широкую поляну, стена дождя, которая с шумом двигалась где-то сзади, все-таки накрыла их и они сразу оказались под обрушившимся с неба водопадом. Сима направила своего коня на едва заметную тропу, и через две-три минуты они оказались перед дверью небольшого бревенчатого домика, очевидно, специально построенного в стороне от лесной дороги.
— Четвертый пикет, — сказала Сима, — сейчас я открою дверь и будем сушиться.
В домике было сухо и на удивление тихо. Шум дождя едва проникал сквозь деревянные стены, и только тусклый серый свет да капли, стекавшие по стеклу, напоминали о том, что там, за окном бушует непогода. Сима сразу же достала из рюкзака пакет с бумагой и спичками, подошла к печурке, сваренной из железной бочки, и попыталась разжечь уже заложенный кем-то сухой хворост. Так и не успев надеть брезентовую куртку, она промокла насквозь с головы до ног, ее руки подрагивали от холода, ломали спички и Кирилов, забрав у нее коробок, быстро поджег смолистые ветки с берестой, раздул пламя. В домике сразу стало тепло и светло от огня, который гудел в проеме печки, не закрытом дверцей.
— Вам надо переодеться и просушиться, иначе простудитесь, — сказал Максим Петрович, глядя на дрожащие губы Симы.
— Вы-то чем лучше? — ответила она, кивнув в его сторону, — Ладно, отвернитесь.
Кирилов послушно уткнулся лицом в дверь. Через две минуты она разрешила ему повернуться и он увидел, что Сима сидит на деревянных нарах, закутавшись в легкое шерстяное одеяло, а ее одежда висит на протянутой из угла в угол веревочке. Он тоже снял промокшую рубашку, повесил ее поближе к печке, набросил на себя штормовку, сел на чурбак. Надо было о чем-то говорить, но он не мог произнести ни слова, молча глядел на огонь, но ему казалось, что он разговаривает с Симой, и что она тоже говорит с ним на каком-то неведомом до сих пор языке, который становится понятным и доступным только один раз в жизни…
… «Ты ведь знала, что будет дождь, и что мы придем сюда»…
… «Знала. Я просила этот дождь, чтобы он пришел поскорее»…
… «Но ведь я не смогу сидеть рядом с тобой вот так неподвижно, смотреть в твои грустные глаза, на твои волосы, свившиеся в локоны под дождем, на подрагивающие, зовущие губы… Я обязательно подойду и обниму тебя, попытаюсь согреть…»
… «Как долго я ждала этого…»
… «Я хочу сесть рядом, но не могу подойти — боюсь ошибиться в тебе, обидеть тебя…»
… «Не ошибись в себе — такая ошибка может ранить меня очень больно…»
…Пронзительный свет вечернего солнца высветил резкий желтый квадрат на бревенчатой стене сторожки, и Максим Петрович невольно открыл глаза. Сима дремала, положив голову на его плечо и обняв его загорелой рукой. Дождь прекратился, и в маленьком просвете окна резкой синевой проглядывало такое чистое небо, что как будто вовсе и не было никакой грозы. Кирилов привстал, внимательно вгляделся в лицо Симы. Слегка припухшие от поцелуев губы скрывали какую-то еще незнакомую ему счастливую улыбку, и от этого Максим Петрович вдруг почувствовал, что у него еще никогда не было такого близкого и такого дорогого ему человека.
Летние ночи в том году были очень теплыми и безоблачными. Вечерние короткие грозы вымывали начисто горный воздух, и он стоял неподвижно, как будто отдыхая от ударов ветвистых молний и потоков воды. Кирилов никогда еще не работал так легко и с таким удовольствием, как тогда, после прогулки к озеру Суук-Джюрек.
Сет (Сет — период наблюдений на телескопе.) из пяти ночей прошел на удивление удачно, без потерь времени на ремонт приборов, без сбоев телескопа, без погодных проблем. И каждый раз, когда ночные наблюдения заканчивались и наступала дремота, ему виделись глаза Серафимы и казалось, что ее рука мягко касается его лица…
— Все равно ты всегда будешь думать больше о своих звездах, чем обо мне…, - сказала она грустно в тот вечер, когда Максим уезжал на наблюдения.
После этого их жизнь как- то сразу не заладилась. Тамара привыкла к комфорту, к тому, что не нужно убирать и готовить, и роль хозяйки при не очень обеспеченном молодом научном сотруднике ей явно не нравилась. Она все чаще и чаще стала пропадать в доме родителей и, однажды, предложила мужу вернуться туда снова, а его квартиру сдать кому-нибудь внаем. Кирилов отказался в довольно резкой форме, заметив, что и Тамаре не следует оставаться вечным ребенком при маме, а ему тем более роль мальчика совсем не подходит. Это была их первая ссора. Потом размолвки стали более частыми и затяжными.
Настало время освоения нового телескопа. Кирилов работал на Астростанции месяцами, звонил и писал домой очень редко. Однажды, когда он вернулся из очередной командировки, к нему домой зашел тесть.
— Максим, я хочу с вами поговорить, как отец своей дочери. Вы понимаете, что тот образ жизни, который вы ведете: бесконечные разъезды, нескончаемая работа — все это тяготит Тамару и, в общем-то, идет вразрез с нашими семейными традициями. Ну почему обязательно эта неуемная романтика? Хотите, я поговорю с кем надо и вас переведут в теоретический отдел? Даже с повышением…
— Прошу вас, не стоит, Павел Игнатьевич! Я люблю свою работу и она мне интересна. Свою жизнь я буду строить сам, без помощи со стороны, даже вашей. Да и что мне здесь делать? Копаться в чужих старых статьях, когда мои коллеги будут в это время получать совершенно новые и, главное, свои данные? Участвовать по вечерам в великосветской болтовне ни о чем и перемывании костей знакомым? Нет, это не по мне.
— Ну, как знаете, я хотел как лучше.
Тесть ушел, а вечером Тамара закатила грандиозный скандал со слезами и обвинениями своего мужа в эгоизме… Она ушла, забрав свои вещи на следующее утро, и они долго не виделись. Тамара по-прежнему оставалась молодой и красивой женщиной и как-то случайно он узнал, что у нее появился друг с весьма серьезными намерениями. «Ну и слава Богу,» — подумал тогда Кирилов, но почему-то странная боль сдавила горло, а перед глазами как будто вспыхнули ее освещенные солнцем волосы и в ушах зазвенел легкий перестук удаляющихся куда-то шагов…
Через три года он встретил Серафиму.
…Тогда, после пожара в лесу, Сима еще раз приходила в гостиницу, но всего на несколько минут — узнать как его само- чувствие. Убедившись, что бабушкино зелье действует вполне надежно, она уехала на дальний пикет и они увиделись только через неделю. До наблюдений оставалось всего три дня, боль в ноге уже окончательно прошла, и Кирилов мог позволить себе немного расслабиться и отдохнуть. Он сидел, зажмурившись от солнца на скамейке возле гостиницы, и не сразу услышал редкий цокот конских копыт и чьи-то шаги. Когда он открыл глаза, перед ним стояла Сима со своим Корнетом, который с удовольствием пощипывал травку у ног Максима Петровича.
— Спите, Максим Петрович? Перед ночной работой? Как ваша нога?
— Рад видеть Вас, Серафима Ивановна! Нога в порядке, вот, отдыхаю перед наблюдениями. Через три дня начинаются мои ночи.
Кирилов отметил про себя с удивлением, что Сима снова оказалась совсем не похожей ни на ту женщину, которая гасила вместе с ним огонь, ни на ту, что навещала его в гостинице. Загорелая до бронзового тона, в клетчатой рубашке, верхние пуговицы которой были расстегнуты, с соломенной, похожей на ковбойскую, шляпой за плечами, она скорее напоминала американку с Дальнего Запада, почти как на картинке в журнале «Америка».
— Ну что ж, и это тоже отдых… — Сима улыбнулась, — я, признаться, так отдыхать не умею. Да в нашей деревенской жизни не очень-то посидишь на лавочке: то воды принести, то корову подоить надо, то огород… Я отдыхаю по-другому.
— И как же, интересно?
— А вот с ним вместе, — она ласково похлопала по спине коня, — когда выезжаю на обход. Еду тихонько, вокруг горы, лес, теплый ветер… Хотите, покажу свой участок?
— Предупреждаю, кавалерист из меня никакой!
— Вас никто не просит сразу скакать галопом. Кстати, вы часом не трус?
— Сам за собой не замечал, а так…кто знает?
— Завтра я поеду на четвертый пикет. Места там удиви- тельные — речка, пихты в три обхвата, есть озеро. Если решитесь, возьмите в рюкзак свитер, штормовку и, на всякий случай, запасные носки. В общем, рассчитывайте на то, что в любое время может пойти дождь. Я буду здесь в восемь. Могу взять лошадку и для вас.
— Я поеду! — с радостью выпалил Кирилов, — С удовольствием поеду, Серафима Ивановна. Когда-то я любил ходить в походы, но это было очень давно. И, как говорится, только пешком.
На следующее утро Максим Петрович проснулся, когда на стекла окон его номера еще не упал первый солнечный луч. Он торопливо собрался в путь, а потом почти целый час сидел в складном кресле на балконе и вглядывался в поворот дороги, где должен был показаться Корнет со своей наездницей. Они появились почти без опоздания, но, как оказалось, рядом с Серафимой был кто-то еще, и тоже верхом. Вскоре всадники подъехали, и Максим увидел на другой, чистой белой масти лошади, крепкого коренастого горца. Ему вдруг стало немного не по себе, и он почувствовал, что ехать третьим совсем не хочется. Сима увидела Кирилова на балконе и махнула ему рукой:
— Здравствуйте, Максим Петрович!
— Привет, — добавил горец, — принимай транспорт! Лошадь — что надо, крепкая, спокойная. Ты только иногда ее по холке погладь и дай кусочек хлеба. Лея это любит.
Он соскочил с лошади на землю, махнул на прощанье рукой:
— Пока, начальница! Постарайтесь посмотреть то, что я просил!
— Постараюсь, Мурад, спасибо за Лею!
Мурад быстрыми шагами направился в сторону магазина, а Кирилов в это время уже стремительно сбегал вниз по лестнице и через несколько секунд был возле Серафимы.
— Ну, как будете взбираться в седло? — со смешком в голосе спросила она.
— А вы научите! Думаю, нет ничего смешного и зазорного в том, чтобы научиться чему-нибудь полезному. Вот выгонят из астрономов, пойду к вам в лесничество.
— Думаете, для этого учиться не надо? Еще как надо. Всю жизнь. Ладно, смотрите внимательно.
Сима спрыгнула с коня и подвела Лею к Максиму Петровичу. Кирилов погладил белую с редкими черными шерстинками морду лошади и ему показалось, что она смотрит на новичка с явным недоверием и сомнением в его способностях.
— Встаньте у ее левого бока лицом к хвосту и поставьте свою левую ногу в стремя. Так, теперь возьмитесь руками за седло вот здесь и быстро подтянитесь, опираясь на стремя но- гой, а правую ногу перебросьте на другой бок.
Кирилов резко оттолкнулся от земли и неожиданно для самого себя оказался в седле.
— Ну!.. Вы просто замечательный ученик!
— Только благодаря учительнице…
Сима показала, как держать поводья, как управлять движением, и они не спеша двинулись по узкой тропинке вдоль левого берега Ларги.
По мере движения вверх по течению лес постепенно менялся. Густая тень высоких и мощных буков поредела и начались светлые березовые рощи с полянами, сплошь покрытыми ромашковыми цветами. Иногда тропка упиралась в каменную осыпь, выходившую прямо к реке, и тогда лошади шли несколько метров по кромке воды, затем снова выбирались на берег, привычно находили протоптанную дорожку и продолжали шагать уверенно и не спеша, в след одна за другой. Впереди показались отвесные скалы и Корнет, послушный руке своей хозяйки, повернул вверх по глинистому склону горы, где вдоль балки среди вековых пихт пролегала довольно крутая тропа. Лошади пошли медленнее.
— Хозяйство у Вас огромное, — сказал Кирилов, — даже не представляю, как можно учесть и контролировать каждое дерево.
— Нам тоже кажется, что запомнить и учесть каждую звезду на небе невозможно. Но ведь это не так?
— Есть существенная разница: на небе мало что меняется, тем более столь быстро, — возразил Максим Петрович, — Здесь же постоянно ходят люди, звери, что-то ломает ветер, что-то человек…, у каждого дерева часового не поставить!
— Когда ходишь по одним и тем же тропкам по нескольку лет, замечаешь в лесу даже самые малейшие изменения. Надо только уметь видеть. К счастью, в горах мало кто пилит деревья — все равно их отсюда не утащить, а вот браконьеры, конечно, донимают. И ведь знают, что места у нас заповедные. Надо будет заглянуть в один интересный уголок, Мурад очень просил: там мы частенько находим капканы.
Дорога вышла из леса на широкий, покрытый густой и высокой травой луг с зарослями гигантских зонтиков и крупными сиреневыми цветами татарника. Сима и Максим поехали рядом. Трава постепенно становилась все ниже и ниже, и вскоре лошади мягко пошли по настоящему альпийскому лугу по направлению к высокой горе с вершиной из красного камня.
— Нам туда, — показала Сима, — там озеро.
Вскоре впереди что-то блеснуло и уже через несколько мгновений открылась ослепительно-голубая гладь воды, как будто кусочек яркого голубого неба вместе с облаками упал в ложбинку, окруженную полукольцом крутых отрогов горы, и теперь мягко дышал тишиной и прохладой у ног немного уставших путников.
— Давайте спешимся, — предложила Сима и поднимемся немного вверх. Лошади устали, пусть отдохнут и пощиплют травку.
Кирилов привстал в стременах и неумело спрыгнул на землю. Сима легко и быстро соскочила с коня и они стали медленно подниматься по крутому зеленому склону, то и дело обходя большие рыжие валуны, скрытые травянистыми зарослями. Тропинки не было и Кирилов то и дело падал, скользя стесанной подошвой по длинной траве, дыхание сбивалось, и уже через несколько минут его сердце стучало гулко, как будто у самых висков. Сима остановилась и тревожно посмотрела на Максима Петровича.
— Передохнем?
Кирилов кивнул и остановился, склонившись на одно колено. Когда дышать стало легче, он повернулся лицом к озеру и замер от удивления и восхищения — прямо под ним ярко горела синим небесным цветом капля чистой горной воды, точно повторяющая своими очертаниями человеческое сердце. Серафима, перехватив его восторженный взгляд спросила:
— Не слышали, как это озеро называется у горцев? — и сразу сама ответила, — Суук-Джюрек-Кель, по-нашему — Озеро Холодного Сердца. О нем есть очень красивая легенда и, может быть, нам удастся сегодня ее услышать, если мы встретим дедушку Хасана. А пока, я предлагаю вам искупаться. Это озеро на самом деле довольно теплое, почти шестнадцать градусов. Если не решитесь, походите хотя бы по воде — очень хорошо снимает усталость.
Они снова спустились к озеру и Кирилов, сбросив с себя брюки и рубашку, сразу нырнул с берега. Вода обожгла, как расплавленное олово, но он, сделав несколько взмахов руками, ощутил, что она на самом деле вовсе не такая холодная, как это показалось в первые мгновения. Освежающая прохлада охватила все тело и, когда Максим Петрович вышел на берег, появилось давнее ощущение легкости, молодости и силы. Сима смотрела на него улыбаясь и с восторгом:
— А вы, оказывается, крепкий человек!
— Зимой у нас в кабине телескопа бывает и похолоднее. Здесь просто курорт.
— Все-таки разотритесь получше, а то простынете. Вот, возьмите, — Сима достала из своей сумки большое махровое полотенце и бросила Кирилову.
В это время кто-то громко окликнул ее:
— О-о! Серафима Ивановна! Салам алейкум, прошу к нам на кош, айран созрел!
Седой пожилой горец-пастух подходил к берегу со и стороны ущелья, ведя на поводу оседланного коня.
— Алейкум ассалам, Хасан Аубекирович! Очень рада тебя видеть, вот, гостя привела. Не прогонишь?
— Зачем обижаешь, дорогая, гость в дом — подарок Аллаха. Идемте.
Кош стоял неподалеку, примерно в полукилометре от озера — маленький дощатый домик с деревянными полками, покрытыми одеялами и овечьими шкурами, рядом несколько чурбаков вместо стульев, наскоро сколоченный стол и кострище с таганком.
Хасан вынес на воздух молочный бидон и алюминиевые кружки. Все вместе они с удовольствием пили густой и ароматный айран, вдыхая запах трав, разогретых жарким горным солнцем летнего дня.
— Пейте, пейте, только вчера заквасили, совсем свежий! Откуда гость дорогой приехал?
— С Астростанции-, ответила Серафима, — Максим Петрович здесь уже не первый год, а вот озеро это в первый раз увидел.
— Красиво, да? — улыбнувшись спросил Хасан.
— Необыкновенно красиво, замечательное место, — сказал Кирилов, — Я уже так привык к этому краю, что здесь чувствую себя дома больше, чем в городе.
— Хасан Аубекирович, расскажи Максиму Петровичу легенду об этом озере, никто так не рассказывает ее, как ты. Я тоже с удовольствием послушаю. Твои легенды надо записать и выпустить книгу…
— Скажешь тоже, книгу… Да и не мои это легенды. Мне их рассказывал мой дед, когда я был совсем маленьким, а ему его дед… Так и передают эти легенды из века в век. Теперь вот я своим внукам рассказываю. И вам тоже расскажу. Почему не рассказать, если есть такой интерес?
Пастух присел на чурбак, и откинулся спиной к стенке домика.
— Давно это было, очень давно. Так давно, что никто точно и не помнит когда, ни дед мой не помнит, ни прадед, ни дед прадеда. И земля тогда была совсем другая: в лесах и в горах было обильно зверя и птицы, реки были глубоки, а трава была такая густая и высокая, что не видно было человека, а то и всадника, который пробирался по полевой тропе. И люди, которые жили на этой земле были другие. Ее заселяли гордые великаны, сильные и красивые, мирные и щедрые, и пасли они своих овец, растили детей, строили свои дома из крепкого камня. А когда приходил в такой дом гость — будь то случайный путник или долгожданный друг, встречали его добрым кубком настоянных горных трав, чашей айрана и лучшим куском баранины из котла. И был такой гость в доме самым почитаемым и самым дорогим человеком, а когда уходил он, дарили ему еды на семь дней и провожали до тех пор, пока он сам не скажет, что дальше может идти или ехать без помощи. И был в этих местах большой и богатый аул, в котором жили юный джигит по имени Карабек и красавица Алтынкыз. С ранних дней детства знали они друг друга, и когда выросли, пришла к ним любовь светлая и чистая, как небо над горами в ясный осенний день. К этому времени Карабек стал статным красивым юношей с черными, как смола, кудрями и лучшим джигитом во всей долине. И Алтынкыз стала первой красавицей, да не только в родном ауле. Из самых дальних мест приезжали знатные джигиты посмотреть на нее и посвататься, богатые дары предлагали и ей и ее отцу, но всем отказывала красавица Алтынкыз. «У меня уже есть жених — самый красивый и самый лучший на земле — мой Карабек, только его люблю и только ему отдам свою руку,» — говорила она, когда кто-нибудь просил ее покинуть вместе с ним родительский кров. Сядут они, бывало, вместе верхом на быстрого скакуна и помчатся по долине быстрее воды в реке, быстрее самой резвой косули. Смеется от радости Карабек, смеется от счастья Алтынкыз, и вьются ее золотые волосы по ветру. Потому и назвал ее отец таким красивым именем: Алтынкыз — золотая.
Однажды проезжал через аул знатный князь из соседней страны и остановился он на ночлег в доме родителей Алтынкыз. Увидел князь юную красавицу и потерял сон и покой. А наутро пришел он к отцу Алтынкыз и сказал ему: «Что хочешь тебе отдам! Табуны попросишь — все отдам, саблю золотую попросишь — любую выбирай, денег попросишь — бери хоть всю казну! Только отдай мне в жены твою красавицу дочь!» На это отец красавицы ему ответил: «Счастье моей дочери принадлежит только ей одной и больше никому. Ее спрашивай, как она решит, так и будет.» Бросился он тогда к Алтынкыз просить ее стать женой, но Алтынкыз и ему рассказала о Карабеке. Рассвирепел тогда князь и закричал: «Не пойдешь добром — силой возьму! Весь аул ваш сровняю с землей, если захочу, а все ваши джигиты падут от метких стрел и острых сабель моих бесчисленных всадников, и будут над ними кружиться черные вороны! А первым из убитых будет твой Карабек! И будешь ты все равно качаться поперек моего седла.» Сказал так князь и ускакал прочь. А уже через двадцать дней вернулся он к аулу с несметным числом своих воинов. Все джигиты вышли ему навстречу с оружием, и когда сошлись они в долине для битвы, земля загудела от топота коней, а воздух зазвенел от ударов звонких сабель. Мало было их — защитников аула. Один за другим падали они на землю, сраженные в схватке, и скоро только Карабек остался отбиваться от наседавших на него захватчиков. Но слишком неравны были силы и Карабек тоже погиб в бою, рассеченный ударом сабли. Когда князь ворвался во двор Алтынкыз, вышла она из дома и сказала: «Ты хотел завоевать мое сердце, князь? Тебе это удалось, возьми его, вот оно!» Рассекла она ударом кинжала свою грудь, вырвала из нее свое сердце и бросила к ногам князя. Замер князь, потрясенный увиденным и больше не смог сдвинуться с места, так и застыл навсегда…
Прошли века, все погибшие в тот день окаменели и превратились вот в эти горы. Прямо над нами стоит Алтын-Кая — Рыжая гора, а у ее подножия плещется Суук-Джюрек-Кель — остывшее сердце Алтынкыз. Недалеко от нее высится Карабек — черная гора с двумя вершинами: джигит, рассеченный надвое саблей. А на месте древнего аула появился новый. Остыло живое сердце красавицы, но в нем осталось столько любви, что каждого, кто коснется воды Суук-Джюрек тоже ждет любовь, светлая и чистая, как ясное небо, которое отражается в нем в солнечный теплый день…
Хасан замолчал и над кошем повисла такая тишина, что казалось, горы тоже слушают эту старую легенду, словно окаменевшие великаны и вспоминают те давние древние времена, когда они были живы и молоды.
Сима посмотрела на Кирилова и с грустной улыбкой сказала:
— Ну вот, Максим Петрович, зря вы искупались, теперь и ваше сердце не будет знать покоя.
— Вы — коварная женщина, Серафима Ивановна, ведь это вы предложили мне искупаться. И знали, чем это мне грозит…
Максим Петрович засмеялся и добавил:
— И отвечать за последствия придется, я думаю, вам!
— Ну… Я для вас большого интереса не представляю, я женщина простая и совсем не юная.
— Я тоже не молочно-восковой спелости и не граф…
Хасан бросил быстрый взгляд сначала на Кирилова, потом на Симу и, подняв глаза, задумчиво произнес:
— Только Аллах знает дорогу сердца… Пора мне, пойду к отаре. Спасибо, что заехали, и за гостя тоже спасибо!
— И нам надо ехать, Хасан Аубекирович, иначе засветло не вернемся назад. Вам спасибо за айран и за рассказ. Всего доброго!
Было уже около четырех часов дня, когда они снова вернулись к озеру и вышли в обратный путь. Дневной зной раскалил безветренный воздух, в траве звенели кузнечики, и как всегда в это время, пахло чабрецом, душицей, земляникой, березовыми листьями, словом, всем, чем пахнет лето там, где пролегает граница между пышными альпийскими лугами и лесом, как будто перенесенным сюда из среднерусской равнины. Солнце постепенно скрылось за набежавшей откуда-то из-за гор пеленой облаков, которая становилась все плотнее и плотнее, и когда лошади пошли уже под густыми темными пихтами, прогремел первый раскатистый удар грома.
— Ну вот, я же говорила вам, что дождь может пойти в любую минуту! Давайте быстрее, может быть успеем к пикету!
Корнет побежал мелкой рысью. Вполне освоившись в седле, Максим Петрович также слегка пришпорил лошадь и та резво пустилась вдогонку. Он почувствовал влажный ветерок на лице и вспомнил старую персидскую пословицу о том, что среди удовольствий жизни мужчина обязательно предпочитает верховую езду. Лошади бежали все быстрее, но когда Максим и Серафима выехали на широкую поляну, стена дождя, которая с шумом двигалась где-то сзади, все-таки накрыла их и они сразу оказались под обрушившимся с неба водопадом. Сима направила своего коня на едва заметную тропу, и через две-три минуты они оказались перед дверью небольшого бревенчатого домика, очевидно, специально построенного в стороне от лесной дороги.
— Четвертый пикет, — сказала Сима, — сейчас я открою дверь и будем сушиться.
В домике было сухо и на удивление тихо. Шум дождя едва проникал сквозь деревянные стены, и только тусклый серый свет да капли, стекавшие по стеклу, напоминали о том, что там, за окном бушует непогода. Сима сразу же достала из рюкзака пакет с бумагой и спичками, подошла к печурке, сваренной из железной бочки, и попыталась разжечь уже заложенный кем-то сухой хворост. Так и не успев надеть брезентовую куртку, она промокла насквозь с головы до ног, ее руки подрагивали от холода, ломали спички и Кирилов, забрав у нее коробок, быстро поджег смолистые ветки с берестой, раздул пламя. В домике сразу стало тепло и светло от огня, который гудел в проеме печки, не закрытом дверцей.
— Вам надо переодеться и просушиться, иначе простудитесь, — сказал Максим Петрович, глядя на дрожащие губы Симы.
— Вы-то чем лучше? — ответила она, кивнув в его сторону, — Ладно, отвернитесь.
Кирилов послушно уткнулся лицом в дверь. Через две минуты она разрешила ему повернуться и он увидел, что Сима сидит на деревянных нарах, закутавшись в легкое шерстяное одеяло, а ее одежда висит на протянутой из угла в угол веревочке. Он тоже снял промокшую рубашку, повесил ее поближе к печке, набросил на себя штормовку, сел на чурбак. Надо было о чем-то говорить, но он не мог произнести ни слова, молча глядел на огонь, но ему казалось, что он разговаривает с Симой, и что она тоже говорит с ним на каком-то неведомом до сих пор языке, который становится понятным и доступным только один раз в жизни…
… «Ты ведь знала, что будет дождь, и что мы придем сюда»…
… «Знала. Я просила этот дождь, чтобы он пришел поскорее»…
… «Но ведь я не смогу сидеть рядом с тобой вот так неподвижно, смотреть в твои грустные глаза, на твои волосы, свившиеся в локоны под дождем, на подрагивающие, зовущие губы… Я обязательно подойду и обниму тебя, попытаюсь согреть…»
… «Как долго я ждала этого…»
… «Я хочу сесть рядом, но не могу подойти — боюсь ошибиться в тебе, обидеть тебя…»
… «Не ошибись в себе — такая ошибка может ранить меня очень больно…»
…Пронзительный свет вечернего солнца высветил резкий желтый квадрат на бревенчатой стене сторожки, и Максим Петрович невольно открыл глаза. Сима дремала, положив голову на его плечо и обняв его загорелой рукой. Дождь прекратился, и в маленьком просвете окна резкой синевой проглядывало такое чистое небо, что как будто вовсе и не было никакой грозы. Кирилов привстал, внимательно вгляделся в лицо Симы. Слегка припухшие от поцелуев губы скрывали какую-то еще незнакомую ему счастливую улыбку, и от этого Максим Петрович вдруг почувствовал, что у него еще никогда не было такого близкого и такого дорогого ему человека.
Летние ночи в том году были очень теплыми и безоблачными. Вечерние короткие грозы вымывали начисто горный воздух, и он стоял неподвижно, как будто отдыхая от ударов ветвистых молний и потоков воды. Кирилов никогда еще не работал так легко и с таким удовольствием, как тогда, после прогулки к озеру Суук-Джюрек.
Сет (Сет — период наблюдений на телескопе.) из пяти ночей прошел на удивление удачно, без потерь времени на ремонт приборов, без сбоев телескопа, без погодных проблем. И каждый раз, когда ночные наблюдения заканчивались и наступала дремота, ему виделись глаза Серафимы и казалось, что ее рука мягко касается его лица…
— Все равно ты всегда будешь думать больше о своих звездах, чем обо мне…, - сказала она грустно в тот вечер, когда Максим уезжал на наблюдения.