Ей понадобилось ровно три минуты, чтобы влезть в домашний шелковый костюм, подаренный Мишаней к прошлому Рождеству. Расчесать волосы на прямой пробор, ей так шло, все говорили. Вдеть ноги в домашние туфли на тонком каблуке с изящными меховыми штучками впереди. И позвонить в дверь напротив ее.
Не открывал Гольцов довольно долго. У дверного глазка не топтался, это точно. Она видела сквозной светящийся стержень не загороженный никаким препятствием. Потом стержень вдруг исчез, и Лия поняла, что Гольцов в этот самый момент рассматривает ее. Стоит по ту сторону двери и, малодушно кусая губы, ее рассматривает. Почему-то ей точно казалось, что он трусит. Наверняка решил, что она пришла чинить разборки за то, что он ее не так давно так бессовестно втравил и потом так безжалостно бросил. И еще наверняка стоит сейчас и размышляет: пускать ее или нет к себе в квартиру.
А ну как не откроет, испугалась она, что ей тогда делать? Не в смысле самолюбия, что будет уязвлено его нелюбезностью. А в смысле кавалера на завтрашний вечер, которого она пыталась обрести в его лице.
Гольцов открыл-таки. Открыл, вытаращил на нее темно-серые заспанные глаза и хрипло поинтересовался:
– Что вы хотели, Лия Андреевна?
– Есть разговор. – Так, кажется, начал он, переступив порог ее квартиры. – У вас или у меня?
Соображал он, для человека только что проснувшегося, достаточно быстро. Пробормотал: я щас... Стало быть, все-таки у нее. Прикрыл ненадолго дверь своей квартиры. И через какое-то время она уже усаживала его за свой стол в своей собственной кухне и ставила перед ним чашку только что сваренного кофе.
За то время, что она терпеливо дожидалась его на лестничной клетке, Гольцов успел зачесать назад волосы, натянуть поверх белой майки клетчатую фланелевую рубаху и даже застегнуть ее под самый подбородок.
На Лию он почти не смотрел, стеснительно отводил глаза. Понятное дело, чувствовал себя виноватым.
Зато она рассматривала его совершенно бесстыдно и даже прикидывала на все лады: произведет он или нет впечатление на ее бывших приятельниц? Особенно ей хотелось поразить Галку.
Лия не стала исключением в их компании, и однажды подверглась жесточайшим нападкам с ее стороны, разбуженным необъяснимой ревностью. Помнится, Лия даже оправдывалась тогда с совершенно глупым видом.
А что я-то?! Да при чем тут это-то?! На кой черт мне твой Игося?! И что с того, что его рука не на той талии покоится?..
Глупо было и тошно отметать от себя такие вот нелепые подозрения, тем более что толстый Игося никакими достоинствами, кроме толстого кошелька, не обладал.
Итак, начнем...
Гольцов Дмитрий Игоревич...
Что можно было о нем сказать, если отбросить мелочные обиды и знание его авантюрного прошлого? Привлекателен? Ну... да, привлекателен. Можно даже сказать, очень. Высокий, по-современному атлетически сложенный. И мускулатура постоянно стимулируется, потому что никакой дряблости незаметно. Наверняка дома тренажер какой-нибудь имеется, а может, и не один. Ишь, ишь, ручищи какие! Мышцы буграми перекатываются по спине и предплечьям...
Портрет лица тоже удался родителям. Ничего лишнего, все классически правильно и приятно глазу. Глаза темно-серые, волосы русые. Скулы высокие, небритые сейчас. Губы, правда, тонкие. Лия не любила тонкогубых, считала их ехидными. Ну да это не факт, этот тип мог оказаться исключением. Мог быть добрым, доверчивым и...
Ладно, сейчас нельзя было отвлекаться. Сейчас нужно было прямо переходить к цели ее вмешательства в его личную жизнь. А она не знала, с чего начинать. Вот беда-то! Она! Тонкой психологической раскладки человек! Способный довести до слез своим проникновенным голосом самого отпетого малолетку, и тут вдруг такой конфуз: слова вязли во рту и с языка не сползали.
– Кофе вы вкусный готовите, Лия Андреевна, – похвалил Гольцов, может быть, просто потому, чтобы больше не молчать, и тут же нетерпеливо ее поторопил: – Был разговор...
И она, конечно же, сказала совсем не то, что хотела. Почему? Кто бы знал! Уселась же за стол напротив него с твердым намерением начать обрабатывать мужика с тем, чтобы завлечь на завтрашнее мероприятие, и тут вдруг как ляпнет:
– Почему вы не вышли? Когда я разносила Кариковых... Почему вы не вышли?
Он оказался готовым к ее вопросу, как ни странно. Ни единый мускул не дрогнул ни на лице, ни под толстыми рукавами его нелепой клетчатой рубахи.
– Вы прекрасно справились сами, Лия Андреевна, – проговорил Гольцов, сузив серые глаза и глянув на нее коротко и строго поверх чашки с кофе. – Если бы вам что-то угрожало, я бы вышел. Но...
– Но вы решили выдвинуть меня щитом, так получается?! – не хотела, да возмутилась, и куда подевалась былая уравновешенность, кто бы подсказал. – Стояли за дверью, сопели в замочную скважину и ждали, когда меня начнут убивать?! Так, что ли?!
– Нет, не так. – Гольцов даже сделал попытку улыбнуться, но снова только растянул тонкогубый рот в разные стороны: некрасиво и неубедительно. – Вы кричали, топали... Мне надо было выйти и начать кричать и топать вместе с вами? К тому же они вас послушались, не причинив никаких телесных увечий.
– Если бы причинили, было бы поздно! – самым обиженным, неожиданным даже для самой нее тоном оборвала она его.
– Я бы не допустил, – коротко обронил Гольцов и вдруг попросил еще кофе.
То ли ему не хотелось уходить так быстро от нее. То ли решил дождаться, пока она успокоится.
Лия вспыхнула и, подскочив со стула, метнулась к кофейнику. Кофе еще не совсем остыл, но стал уже такой температуры, которой она не терпела и которую никогда не предлагала своим гостям. А, да и ладно. Пускай пьет, что имеется.
– Спасибо, – лаконично поблагодарил Гольцов и вдруг уставился на нее и стал совсем уж неприлично ее рассматривать.
Лия мгновенно занервничала. К такому вниманию она была не готова. Она должна была его рассматривать, она! Рассматривать, оценивать и примерять применительно к завтрашней вечеринке. Чего тогда он уставился?..
– Вы очень красивая женщина, – вдруг сказал он, вроде и не к месту. – Почему вы до сих пор одиноки?
– Да вы бестактны! – воскликнула она, снова не в соответствии с собственными намерениями.
Надо бы начинать флиртовать, жеманиться, закатывать глаза и шептать срывающимся голосом что-нибудь такое:
– Ой, спасибо...
или:
– Правда?! Вау!!! Класс!!! А не могли бы вы завтра по такому случаю...
Но Лия Андреевна была по сути своей не кокеткой. Сдержанной была и не жеманной. Может, не мешало бы разбавить ее сухость и сдержанность этой самой жеманностью, кто знает. Может, и не назвал бы ее никто при этом легкомысленной и ветреной, а женственной назвал и даже нежной...
Ну, не умела она женственно и нежно, что делать! А Гольцов, как ни странно, ее едкое замечание пропустил мимо ушей. Улыбнулся чему-то, теперь уже нормально, без вытянутых к ушам губ, а глазами. Повеселели они у него как-то и даже сделались чуть светлее. И сразу сделался таким симпатичным, что у нее даже во рту пересохло. А может, и не из-за улыбки пересохло, а от волнения. К главной теме вечера она ведь так и не перешла, а продолжает ненужные пикировки, которые позитивно на этот счет вряд ли повлияют.
– Я не бестактен, я, может быть, прямолинеен и очень честен, – признался Гольцов все с той же улыбкой одними глазами.
– И еще вы забыли добавить, что очень скромны, – проворчала Лия и почему-то вздохнула.
Определенно этот небритый тип действует на нее неблаготворно. Зря она вознамерилась брать его с собой на день рождения Светки. Ой, чует сердце, зря. Ничего из этой затеи не получится. Да он, может, еще и откажет ей, этот Гольцов Дмитрий Игоревич. Совсем ведь не факт, что он пойдет с ней, хотя и считает ее очень красивой женщиной. Попробовать или нет?..
– Я все же должен перед вами извиниться. Чувствую себя последним пакостником, – вдруг неожиданно признался ее гость, снова спрятавшись за кружкой с остывшим кофе. – Я не должен был... Не должен был бросать вас, но...
– Но?! – поторопила его Лия, всеми внутренностями чувствуя, что вот сейчас Гольцов ей точно скажет что-то важное и значительное.
Она никогда не ошибалась в таких случаях. И всегда чувствовала, когда ее подопечные готовы были «расколоться» и начать говорить для протокола.
А с детьми ведь так тяжело! Это только одним идиотам кажется, что взрослый преступник много хитрее и изворотливее. Глупо так думать! С детьми невероятно сложно. Просто чудовищно, непередаваемо. И непередаваемо потом душа болит, когда ошиблась в ком-то.
Со взрослыми гадами проще... Там все ясно, там вся мерзость давно заматерела...
А вот когда дите неразумное, одиннадцати лет от роду, смотрит на тебя бирюзовыми, будто небо, чистыми глазищами и врет напропалую и еще тебя при этом последней дурой считает. Да еще потом, сплевывая через щербинку между передними зубами, хвастается своим дружкам, как он сделал тетку из ментовки... И это при всем при том, что и по стационарам с ним таскалась, и кормила с ложки, и пироги ему с яблоками пекла.
Тяжело, паскудно, гадко. Потому и, не выдержав, ушла. Хотя ее оставляли, просили и даже умоляли, зная ее хватку, порядочность и профессионализм. Она же могла мгновенно распознать, один лишь раз ошиблась. А когда обманулась, купившись на прозрачную слезу, скатившуюся по грязной нежной щечке, ее так обожгло, что просто жить расхотелось...
– Вы ведь знакомы с моей историей? – скорее не спросил, а констатировал Дмитрий Игоревич и поднял на нее умные и теперь уже неулыбчивые серые глаза. – И потому должны понимать.
– А с чего это вы решили, что я знакома с какой-то там вашей историей?! – возмутилась притворно Лия, она, если честно, ждала совсем другого вступления. Покаяния она ждала, а не такого вот... – С чего вы решили, Дмитрий Игоревич, что я знакома с подробностями вашей жизни?
– Да потому, что к вам был с визитом ваш бывший муж Михаил Трунин, – терпеливо, с ухмылкой, которая ничего не могла означать, кроме проницательности, проговорил Гольцов. – Вы были немного не в себе и наверняка ему на меня нажаловались. Мерзавец, мол, и трус. А он, чтобы оградить вас, или еще из каких побуждений, уж не знаю, рассказал вам все. Разве не так?
– Почти, – буркнула Лия, разозлившись на себя.
Разозлилась потому, что брякнула это «почти». Ну, не рассказывать же ему было, что сама медленно и планомерно подводила Мишаню к рассказу. Каяться в этом было нельзя. И не злиться было нельзя и на себя, а заодно – за компанию – и на Гольцова. Ишь ты, логик какой! Чего же тогда так лихо попался?..
– Я не сразу таким умником заделался, – вдруг признался он, будто бы только что прочел ее мысли. – Жизнь заставила, знаете ли... Так вот эта самая жизнь сделала меня очень... осторожным, Лия Андреевна. Я ведь хотел выйти к вам, но... Вы так кричали. Привлекли к себе внимание общественности.
– Последствий испугались, – кивнула она. – Понятно, Дмитрий Игоревич. Вам не захотелось светиться и все такое. И тогда, вытекая отсюда, у меня встает вопрос параллельный... Как долго вы станете прятаться в свою раковину?! Год?
– Уже прошел. – Гольцов низко опустил голову.
– Два? Три? Всю жизнь?! Так же нельзя!
– Я не знаю, как можно. Одна надежда была... – проговорил Гольцов невнятно, все так же сидя с опущенной головой. – Одна надежда была на вас.
– На меня?! – Тут уж она удивилась неподдельно, удивилась и с чего непонятно поправила волосы жестом, совершенно ей несвойственным. – И в чем заключалась эта надежда?! Что я могу?!
– Вы можете помочь мне.
– Но как? Каким образом?! Я совершенно не понимаю и потом...
И тут ее кольнуло. Вот он шанс безболезненного перехода к ее истинной цели. Сейчас-то как раз и наступил благословенный момент для приглашения. И Лия решилась. Чуть кашлянула, прочищая горло. Снова поправила волосы, дались они ей. И проговорила:
– Знаете, Дмитрий... Можно я без отчества?
– Валяйте.
Он поднял голову и снова улыбнулся ей одними глазами, сделавшись таким симпатичным, что Лия против воли смешалась и тут же решила: понравится, он непременно понравится ее давним приятельницам, а Галка вообще все локти обкусает.
– Вы не хотели бы сопроводить меня завтрашним вечером в одно место? – начала издалека Лия.
– Вас? Куда?! – Гольцов мгновенно напрягся.
Вот дура чертова, попеняла она себе. Стратег тот еще. Разве можно пугливых так пугать? Мало ли что он может подумать!
– Вы ничего такого не думайте, – заспешила Лия, заулыбавшись. – Разговор идет о дне рождения.
– Вашем? – Он немного расслабился, но все еще продолжал смотреть на нее затравленно.
– Нет, что вы! День рождения у моей давней приятельницы Светланы. Мы давно не виделись. А тут она вдруг позвонила и пригласила меня. Я и идти-то не собиралась вовсе... – Она чуть было не сказал ему, что на этом настоял Филипп Иванович, но вовремя спохватилась, Гольцову до ее соседа по даче нет и не может быть никакого дела. – Но Света, она может быть очень настойчивой. Пришлось дать согласие, но тут возникла проблема. И я не знаю, что с этим делать.
Вот уж никогда бы не подумала, что может быть такой непоследовательной и косноязычной. Лопочет что-то. Топчется вокруг да около. А по сути так и не высказалась. Хорошо, что Гольцову приспичило сегодня прослыть проницательным. Он догадливо улыбнулся ей теперь уже одними губами и договорил за нее:
– А вам непременно нужно явиться туда с сопровождающим, так?
– Так! – выдохнула Лия с облегчением.
– А вам никто, кроме меня, не приходит на ум, так?
– Совершенно точно! Кофе еще будете?..
И она вскочила с места и заметалась между столом и кофеваркой, вдруг испугавшись того, что он сейчас откажет. А что? Он ведь может ей отказать. Сослаться на занятость, к примеру. Или промычать что-нибудь нечленораздельное типа: ну что вы, я не могу. Или: разве я могу, что вы.
– Кофе? – Гольцов глянул на нее с заметным недоумением. – Нет, спасибо, кофе не нужно. А насчет дня рождения...
Лия встала как вкопанная с его чашкой и кофейником в руках. И уставилась на него как малолетка на старшеклассника, прослывшего школьной гордостью и красавцем.
Глупость, конечно, несусветная, но ей вдруг показалось, что от его ответа многое зависит. Если он вот сейчас согласится, то, может быть, что-то и изменится в ее такой правильной, рациональной, а по сути своей такой нелепой жизни. А если откажет... Если откажет, снова придется ломать голову над тем, как быть дальше. Ну хотя бы вот даже по поводу кавалера на завтрашний вечер.
– Я согласен пойти с вами, Лия... Можно без отчества?
Было видно – Гольцову согласие давалось нелегко, что-то глубоко внутри него противилось, предостерегало. И идти наперекор этому ему было очень трудно. Может, не нужно было ей его никуда вытаскивать? Может, и стоило пойти на поводу у его осторожности, взращенной за минувший год до колоссальных размеров. Лия ничего не сделала в этом направлении. Она просто непривычно по-женски обрадовалась, тут же начав перебирать в уме, в чем завтра пойдет к Светке.
А Гольцов...
Гольцов снова все про нее понял, вот ведь выучила его жизнь, только удивляться и осталось. Он осторожно спрятал улыбку за ресницами. Задал ей несколько вопросов относительно времени и покупки подарка и, галантно приложившись к ее руке, ушел к себе.
Он ушел, а Лия, оглядевшись, вдруг удивилась странному ощущению пустоты, воцарившейся на ее кухне с его уходом. После Мишани всегда небывалая легкость ощущалась, будто груз с плеч свалила небывалой, неподъемной просто тяжести, а здесь все наоборот. И мысль вдруг мелькнула интересная, что мог бы и остаться. И одергивать себя Лия тут же принялась: остановись и мечтам не предавайся, и не выдумай себе ничего, и не изменилось ничего вовсе, а все равно...
Все равно мечталось и выдумывалось, и вспоминалось еще. Плечи, руки, глаза. Глазам она все же отдала особое предпочтение. Хорошие они у него были, не злые. Тоски на пропасть целую, тоски и одиночества, а вот злости, подлости... Не было этого.
Ишь ты, какой незамысловатый сюжетик закручивается. Он... Она... Что жили по соседству и не думали никогда и не гадали, а судьба распорядилась...
Тщательно вымыв кофейник, чашки и протерев стол специальной салфеткой, Лия выключила свет в кухне и подошла к окну.
За окном распласталась ночь. Низкое сентябрьское небо вольготно улеглось на редких антеннах многоэтажек. Звезды яркими прорехами зияли так низко, что казалось, их можно потрогать. И еще столкнуть одну из них щелчком, и желание успеть загадать, пока звезда улетит за дальнюю линию горизонта. Такое странное желание, от которого сладко щемит сердце и глаза зажмурить хочется.
Блажь все это! Ох, и блажь...
Лия вздохнула, отталкиваясь от низкого подоконника. И пошла стелить постель, ворча себе под нос, будто старуха древняя.
Насочиняла, глупая, семь верст до небес и все лесом! Поверилось ей! Понравилось! И как говорит, и как улыбается, и как смотрит. И про глаза еще, да! Про глаза его тьму-тьмущую насочиняла. И добрые-то, и всякие разные.
Уж ей ли не знать, как с такими вот глазами да подличают! Ее ли не обманывали?! Дура доверчивая! Доверчивая и наивная.
Нет, нужно работу искать. Иначе точно свихнется. Сначала Кариковы. Потом Гольцов.
Нет, вот завтра сходит с ним на день рождения к Светке, и все. Никакого продолжения, никакой утопии, никаких ощущений тепла и легкости в его присутствии. Ничего!!! Запрет на все! Он сам по себе. Она сама по себе. А то, понимаешь, он уже надежды на нее возлагает. Станет она возиться с его одиночеством, как же! Ей своего хватает. Хотя и не одинока она вовсе. У нее вон Филипп Иванович имеется. А еще дом в деревне, который тоже без нее страдает и мучается, и стонет по ночам старым бревенчатым срубом.
Лия зарылась лицом в подушку и крепко зажмурила глаза. Сейчас она досчитает до ста и, бог даст, уснет. А утром... Оно же вечера мудренее. Утром все будет по-другому. Уснуть бы только.
Уснуть все никак не удавалось. И ворочалась, и ворочалась. И одеяло поменяла, засунув тонкое из овечьей шерсти в шкаф, а оттуда достав толстое пуховое. Укуталась в него, пытаясь унять непонятную дрожь, не спасало. Подушки мутузила, взбивая и переворачивая то и дело.
Не открывал Гольцов довольно долго. У дверного глазка не топтался, это точно. Она видела сквозной светящийся стержень не загороженный никаким препятствием. Потом стержень вдруг исчез, и Лия поняла, что Гольцов в этот самый момент рассматривает ее. Стоит по ту сторону двери и, малодушно кусая губы, ее рассматривает. Почему-то ей точно казалось, что он трусит. Наверняка решил, что она пришла чинить разборки за то, что он ее не так давно так бессовестно втравил и потом так безжалостно бросил. И еще наверняка стоит сейчас и размышляет: пускать ее или нет к себе в квартиру.
А ну как не откроет, испугалась она, что ей тогда делать? Не в смысле самолюбия, что будет уязвлено его нелюбезностью. А в смысле кавалера на завтрашний вечер, которого она пыталась обрести в его лице.
Гольцов открыл-таки. Открыл, вытаращил на нее темно-серые заспанные глаза и хрипло поинтересовался:
– Что вы хотели, Лия Андреевна?
– Есть разговор. – Так, кажется, начал он, переступив порог ее квартиры. – У вас или у меня?
Соображал он, для человека только что проснувшегося, достаточно быстро. Пробормотал: я щас... Стало быть, все-таки у нее. Прикрыл ненадолго дверь своей квартиры. И через какое-то время она уже усаживала его за свой стол в своей собственной кухне и ставила перед ним чашку только что сваренного кофе.
За то время, что она терпеливо дожидалась его на лестничной клетке, Гольцов успел зачесать назад волосы, натянуть поверх белой майки клетчатую фланелевую рубаху и даже застегнуть ее под самый подбородок.
На Лию он почти не смотрел, стеснительно отводил глаза. Понятное дело, чувствовал себя виноватым.
Зато она рассматривала его совершенно бесстыдно и даже прикидывала на все лады: произведет он или нет впечатление на ее бывших приятельниц? Особенно ей хотелось поразить Галку.
Лия не стала исключением в их компании, и однажды подверглась жесточайшим нападкам с ее стороны, разбуженным необъяснимой ревностью. Помнится, Лия даже оправдывалась тогда с совершенно глупым видом.
А что я-то?! Да при чем тут это-то?! На кой черт мне твой Игося?! И что с того, что его рука не на той талии покоится?..
Глупо было и тошно отметать от себя такие вот нелепые подозрения, тем более что толстый Игося никакими достоинствами, кроме толстого кошелька, не обладал.
Итак, начнем...
Гольцов Дмитрий Игоревич...
Что можно было о нем сказать, если отбросить мелочные обиды и знание его авантюрного прошлого? Привлекателен? Ну... да, привлекателен. Можно даже сказать, очень. Высокий, по-современному атлетически сложенный. И мускулатура постоянно стимулируется, потому что никакой дряблости незаметно. Наверняка дома тренажер какой-нибудь имеется, а может, и не один. Ишь, ишь, ручищи какие! Мышцы буграми перекатываются по спине и предплечьям...
Портрет лица тоже удался родителям. Ничего лишнего, все классически правильно и приятно глазу. Глаза темно-серые, волосы русые. Скулы высокие, небритые сейчас. Губы, правда, тонкие. Лия не любила тонкогубых, считала их ехидными. Ну да это не факт, этот тип мог оказаться исключением. Мог быть добрым, доверчивым и...
Ладно, сейчас нельзя было отвлекаться. Сейчас нужно было прямо переходить к цели ее вмешательства в его личную жизнь. А она не знала, с чего начинать. Вот беда-то! Она! Тонкой психологической раскладки человек! Способный довести до слез своим проникновенным голосом самого отпетого малолетку, и тут вдруг такой конфуз: слова вязли во рту и с языка не сползали.
– Кофе вы вкусный готовите, Лия Андреевна, – похвалил Гольцов, может быть, просто потому, чтобы больше не молчать, и тут же нетерпеливо ее поторопил: – Был разговор...
И она, конечно же, сказала совсем не то, что хотела. Почему? Кто бы знал! Уселась же за стол напротив него с твердым намерением начать обрабатывать мужика с тем, чтобы завлечь на завтрашнее мероприятие, и тут вдруг как ляпнет:
– Почему вы не вышли? Когда я разносила Кариковых... Почему вы не вышли?
Он оказался готовым к ее вопросу, как ни странно. Ни единый мускул не дрогнул ни на лице, ни под толстыми рукавами его нелепой клетчатой рубахи.
– Вы прекрасно справились сами, Лия Андреевна, – проговорил Гольцов, сузив серые глаза и глянув на нее коротко и строго поверх чашки с кофе. – Если бы вам что-то угрожало, я бы вышел. Но...
– Но вы решили выдвинуть меня щитом, так получается?! – не хотела, да возмутилась, и куда подевалась былая уравновешенность, кто бы подсказал. – Стояли за дверью, сопели в замочную скважину и ждали, когда меня начнут убивать?! Так, что ли?!
– Нет, не так. – Гольцов даже сделал попытку улыбнуться, но снова только растянул тонкогубый рот в разные стороны: некрасиво и неубедительно. – Вы кричали, топали... Мне надо было выйти и начать кричать и топать вместе с вами? К тому же они вас послушались, не причинив никаких телесных увечий.
– Если бы причинили, было бы поздно! – самым обиженным, неожиданным даже для самой нее тоном оборвала она его.
– Я бы не допустил, – коротко обронил Гольцов и вдруг попросил еще кофе.
То ли ему не хотелось уходить так быстро от нее. То ли решил дождаться, пока она успокоится.
Лия вспыхнула и, подскочив со стула, метнулась к кофейнику. Кофе еще не совсем остыл, но стал уже такой температуры, которой она не терпела и которую никогда не предлагала своим гостям. А, да и ладно. Пускай пьет, что имеется.
– Спасибо, – лаконично поблагодарил Гольцов и вдруг уставился на нее и стал совсем уж неприлично ее рассматривать.
Лия мгновенно занервничала. К такому вниманию она была не готова. Она должна была его рассматривать, она! Рассматривать, оценивать и примерять применительно к завтрашней вечеринке. Чего тогда он уставился?..
– Вы очень красивая женщина, – вдруг сказал он, вроде и не к месту. – Почему вы до сих пор одиноки?
– Да вы бестактны! – воскликнула она, снова не в соответствии с собственными намерениями.
Надо бы начинать флиртовать, жеманиться, закатывать глаза и шептать срывающимся голосом что-нибудь такое:
– Ой, спасибо...
или:
– Правда?! Вау!!! Класс!!! А не могли бы вы завтра по такому случаю...
Но Лия Андреевна была по сути своей не кокеткой. Сдержанной была и не жеманной. Может, не мешало бы разбавить ее сухость и сдержанность этой самой жеманностью, кто знает. Может, и не назвал бы ее никто при этом легкомысленной и ветреной, а женственной назвал и даже нежной...
Ну, не умела она женственно и нежно, что делать! А Гольцов, как ни странно, ее едкое замечание пропустил мимо ушей. Улыбнулся чему-то, теперь уже нормально, без вытянутых к ушам губ, а глазами. Повеселели они у него как-то и даже сделались чуть светлее. И сразу сделался таким симпатичным, что у нее даже во рту пересохло. А может, и не из-за улыбки пересохло, а от волнения. К главной теме вечера она ведь так и не перешла, а продолжает ненужные пикировки, которые позитивно на этот счет вряд ли повлияют.
– Я не бестактен, я, может быть, прямолинеен и очень честен, – признался Гольцов все с той же улыбкой одними глазами.
– И еще вы забыли добавить, что очень скромны, – проворчала Лия и почему-то вздохнула.
Определенно этот небритый тип действует на нее неблаготворно. Зря она вознамерилась брать его с собой на день рождения Светки. Ой, чует сердце, зря. Ничего из этой затеи не получится. Да он, может, еще и откажет ей, этот Гольцов Дмитрий Игоревич. Совсем ведь не факт, что он пойдет с ней, хотя и считает ее очень красивой женщиной. Попробовать или нет?..
– Я все же должен перед вами извиниться. Чувствую себя последним пакостником, – вдруг неожиданно признался ее гость, снова спрятавшись за кружкой с остывшим кофе. – Я не должен был... Не должен был бросать вас, но...
– Но?! – поторопила его Лия, всеми внутренностями чувствуя, что вот сейчас Гольцов ей точно скажет что-то важное и значительное.
Она никогда не ошибалась в таких случаях. И всегда чувствовала, когда ее подопечные готовы были «расколоться» и начать говорить для протокола.
А с детьми ведь так тяжело! Это только одним идиотам кажется, что взрослый преступник много хитрее и изворотливее. Глупо так думать! С детьми невероятно сложно. Просто чудовищно, непередаваемо. И непередаваемо потом душа болит, когда ошиблась в ком-то.
Со взрослыми гадами проще... Там все ясно, там вся мерзость давно заматерела...
А вот когда дите неразумное, одиннадцати лет от роду, смотрит на тебя бирюзовыми, будто небо, чистыми глазищами и врет напропалую и еще тебя при этом последней дурой считает. Да еще потом, сплевывая через щербинку между передними зубами, хвастается своим дружкам, как он сделал тетку из ментовки... И это при всем при том, что и по стационарам с ним таскалась, и кормила с ложки, и пироги ему с яблоками пекла.
Тяжело, паскудно, гадко. Потому и, не выдержав, ушла. Хотя ее оставляли, просили и даже умоляли, зная ее хватку, порядочность и профессионализм. Она же могла мгновенно распознать, один лишь раз ошиблась. А когда обманулась, купившись на прозрачную слезу, скатившуюся по грязной нежной щечке, ее так обожгло, что просто жить расхотелось...
– Вы ведь знакомы с моей историей? – скорее не спросил, а констатировал Дмитрий Игоревич и поднял на нее умные и теперь уже неулыбчивые серые глаза. – И потому должны понимать.
– А с чего это вы решили, что я знакома с какой-то там вашей историей?! – возмутилась притворно Лия, она, если честно, ждала совсем другого вступления. Покаяния она ждала, а не такого вот... – С чего вы решили, Дмитрий Игоревич, что я знакома с подробностями вашей жизни?
– Да потому, что к вам был с визитом ваш бывший муж Михаил Трунин, – терпеливо, с ухмылкой, которая ничего не могла означать, кроме проницательности, проговорил Гольцов. – Вы были немного не в себе и наверняка ему на меня нажаловались. Мерзавец, мол, и трус. А он, чтобы оградить вас, или еще из каких побуждений, уж не знаю, рассказал вам все. Разве не так?
– Почти, – буркнула Лия, разозлившись на себя.
Разозлилась потому, что брякнула это «почти». Ну, не рассказывать же ему было, что сама медленно и планомерно подводила Мишаню к рассказу. Каяться в этом было нельзя. И не злиться было нельзя и на себя, а заодно – за компанию – и на Гольцова. Ишь ты, логик какой! Чего же тогда так лихо попался?..
– Я не сразу таким умником заделался, – вдруг признался он, будто бы только что прочел ее мысли. – Жизнь заставила, знаете ли... Так вот эта самая жизнь сделала меня очень... осторожным, Лия Андреевна. Я ведь хотел выйти к вам, но... Вы так кричали. Привлекли к себе внимание общественности.
– Последствий испугались, – кивнула она. – Понятно, Дмитрий Игоревич. Вам не захотелось светиться и все такое. И тогда, вытекая отсюда, у меня встает вопрос параллельный... Как долго вы станете прятаться в свою раковину?! Год?
– Уже прошел. – Гольцов низко опустил голову.
– Два? Три? Всю жизнь?! Так же нельзя!
– Я не знаю, как можно. Одна надежда была... – проговорил Гольцов невнятно, все так же сидя с опущенной головой. – Одна надежда была на вас.
– На меня?! – Тут уж она удивилась неподдельно, удивилась и с чего непонятно поправила волосы жестом, совершенно ей несвойственным. – И в чем заключалась эта надежда?! Что я могу?!
– Вы можете помочь мне.
– Но как? Каким образом?! Я совершенно не понимаю и потом...
И тут ее кольнуло. Вот он шанс безболезненного перехода к ее истинной цели. Сейчас-то как раз и наступил благословенный момент для приглашения. И Лия решилась. Чуть кашлянула, прочищая горло. Снова поправила волосы, дались они ей. И проговорила:
– Знаете, Дмитрий... Можно я без отчества?
– Валяйте.
Он поднял голову и снова улыбнулся ей одними глазами, сделавшись таким симпатичным, что Лия против воли смешалась и тут же решила: понравится, он непременно понравится ее давним приятельницам, а Галка вообще все локти обкусает.
– Вы не хотели бы сопроводить меня завтрашним вечером в одно место? – начала издалека Лия.
– Вас? Куда?! – Гольцов мгновенно напрягся.
Вот дура чертова, попеняла она себе. Стратег тот еще. Разве можно пугливых так пугать? Мало ли что он может подумать!
– Вы ничего такого не думайте, – заспешила Лия, заулыбавшись. – Разговор идет о дне рождения.
– Вашем? – Он немного расслабился, но все еще продолжал смотреть на нее затравленно.
– Нет, что вы! День рождения у моей давней приятельницы Светланы. Мы давно не виделись. А тут она вдруг позвонила и пригласила меня. Я и идти-то не собиралась вовсе... – Она чуть было не сказал ему, что на этом настоял Филипп Иванович, но вовремя спохватилась, Гольцову до ее соседа по даче нет и не может быть никакого дела. – Но Света, она может быть очень настойчивой. Пришлось дать согласие, но тут возникла проблема. И я не знаю, что с этим делать.
Вот уж никогда бы не подумала, что может быть такой непоследовательной и косноязычной. Лопочет что-то. Топчется вокруг да около. А по сути так и не высказалась. Хорошо, что Гольцову приспичило сегодня прослыть проницательным. Он догадливо улыбнулся ей теперь уже одними губами и договорил за нее:
– А вам непременно нужно явиться туда с сопровождающим, так?
– Так! – выдохнула Лия с облегчением.
– А вам никто, кроме меня, не приходит на ум, так?
– Совершенно точно! Кофе еще будете?..
И она вскочила с места и заметалась между столом и кофеваркой, вдруг испугавшись того, что он сейчас откажет. А что? Он ведь может ей отказать. Сослаться на занятость, к примеру. Или промычать что-нибудь нечленораздельное типа: ну что вы, я не могу. Или: разве я могу, что вы.
– Кофе? – Гольцов глянул на нее с заметным недоумением. – Нет, спасибо, кофе не нужно. А насчет дня рождения...
Лия встала как вкопанная с его чашкой и кофейником в руках. И уставилась на него как малолетка на старшеклассника, прослывшего школьной гордостью и красавцем.
Глупость, конечно, несусветная, но ей вдруг показалось, что от его ответа многое зависит. Если он вот сейчас согласится, то, может быть, что-то и изменится в ее такой правильной, рациональной, а по сути своей такой нелепой жизни. А если откажет... Если откажет, снова придется ломать голову над тем, как быть дальше. Ну хотя бы вот даже по поводу кавалера на завтрашний вечер.
– Я согласен пойти с вами, Лия... Можно без отчества?
Было видно – Гольцову согласие давалось нелегко, что-то глубоко внутри него противилось, предостерегало. И идти наперекор этому ему было очень трудно. Может, не нужно было ей его никуда вытаскивать? Может, и стоило пойти на поводу у его осторожности, взращенной за минувший год до колоссальных размеров. Лия ничего не сделала в этом направлении. Она просто непривычно по-женски обрадовалась, тут же начав перебирать в уме, в чем завтра пойдет к Светке.
А Гольцов...
Гольцов снова все про нее понял, вот ведь выучила его жизнь, только удивляться и осталось. Он осторожно спрятал улыбку за ресницами. Задал ей несколько вопросов относительно времени и покупки подарка и, галантно приложившись к ее руке, ушел к себе.
Он ушел, а Лия, оглядевшись, вдруг удивилась странному ощущению пустоты, воцарившейся на ее кухне с его уходом. После Мишани всегда небывалая легкость ощущалась, будто груз с плеч свалила небывалой, неподъемной просто тяжести, а здесь все наоборот. И мысль вдруг мелькнула интересная, что мог бы и остаться. И одергивать себя Лия тут же принялась: остановись и мечтам не предавайся, и не выдумай себе ничего, и не изменилось ничего вовсе, а все равно...
Все равно мечталось и выдумывалось, и вспоминалось еще. Плечи, руки, глаза. Глазам она все же отдала особое предпочтение. Хорошие они у него были, не злые. Тоски на пропасть целую, тоски и одиночества, а вот злости, подлости... Не было этого.
Ишь ты, какой незамысловатый сюжетик закручивается. Он... Она... Что жили по соседству и не думали никогда и не гадали, а судьба распорядилась...
Тщательно вымыв кофейник, чашки и протерев стол специальной салфеткой, Лия выключила свет в кухне и подошла к окну.
За окном распласталась ночь. Низкое сентябрьское небо вольготно улеглось на редких антеннах многоэтажек. Звезды яркими прорехами зияли так низко, что казалось, их можно потрогать. И еще столкнуть одну из них щелчком, и желание успеть загадать, пока звезда улетит за дальнюю линию горизонта. Такое странное желание, от которого сладко щемит сердце и глаза зажмурить хочется.
Блажь все это! Ох, и блажь...
Лия вздохнула, отталкиваясь от низкого подоконника. И пошла стелить постель, ворча себе под нос, будто старуха древняя.
Насочиняла, глупая, семь верст до небес и все лесом! Поверилось ей! Понравилось! И как говорит, и как улыбается, и как смотрит. И про глаза еще, да! Про глаза его тьму-тьмущую насочиняла. И добрые-то, и всякие разные.
Уж ей ли не знать, как с такими вот глазами да подличают! Ее ли не обманывали?! Дура доверчивая! Доверчивая и наивная.
Нет, нужно работу искать. Иначе точно свихнется. Сначала Кариковы. Потом Гольцов.
Нет, вот завтра сходит с ним на день рождения к Светке, и все. Никакого продолжения, никакой утопии, никаких ощущений тепла и легкости в его присутствии. Ничего!!! Запрет на все! Он сам по себе. Она сама по себе. А то, понимаешь, он уже надежды на нее возлагает. Станет она возиться с его одиночеством, как же! Ей своего хватает. Хотя и не одинока она вовсе. У нее вон Филипп Иванович имеется. А еще дом в деревне, который тоже без нее страдает и мучается, и стонет по ночам старым бревенчатым срубом.
Лия зарылась лицом в подушку и крепко зажмурила глаза. Сейчас она досчитает до ста и, бог даст, уснет. А утром... Оно же вечера мудренее. Утром все будет по-другому. Уснуть бы только.
Уснуть все никак не удавалось. И ворочалась, и ворочалась. И одеяло поменяла, засунув тонкое из овечьей шерсти в шкаф, а оттуда достав толстое пуховое. Укуталась в него, пытаясь унять непонятную дрожь, не спасало. Подушки мутузила, взбивая и переворачивая то и дело.
Конец бесплатного ознакомительного фрагмента