Росоховатский Игорь Маркович. Повод для оптимизма

   Если бы это было не так, они бы не выследили меня. Мое невезение превратило в ловушку даже тайну, которую я вырвал у природы. Собственно говоря, не увенчайся в свое время успехом мой научный поиск, сегодня меня бы не преследовали, я мог бы быть счастлив.
   У нас у всех есть тайны - и это лучшее свидетельство того, кто мы такие. Лишите самого великого его тайн, покажите его людям без прикрас что останется от его величия? Тайны прикрывают наши язвы и рубцы, маскируют запретные желания и поступи. Иногда это тайны от самого себя, от собственного сознания: если бы оно заглянуло в пропасть, то не удержалось бы на ее краю.
   А я вырвал у природы одну из самых ужасных тайн, она касается многих, лучших представителей рода человеческого. Поэтому меня и считают одним из опаснейших врагов, от которого надо избавиться любой ценой. И это результат моего успеха в науке. Разве не смешно?
   Рядом со мной шлепнулся конец веревки, а над краем ямы показалась голова проводника.
   - Пусть Профейсор обвяжется. Этуйаве вытянет его.
   Я как можно быстрее последовал его совету.
   Проводник помог мне развязать веревку и стал тщательно прикрывать яму ветками. Я подумал, что он хочет устроить засаду охотникам и перебить их. Однако метис снова связал рюкзаки и кивнул мне, приглашая в путь.
   На этот раз я поспевал за ним и старался ступать след в след.
   - Яму вырыли бачула?
   - Может быть, бачула. Может быть, другие.
   - Для людей? - не унимался я.
   - Может быть, для антилопы. Может быть, для кабана. Но охотник не знает точно, кто попадет в его ловушку.
   Он хитрил.
   - Разве Этуйаве не понимает, о чем спрашивает белый брат?
   - Этуйаве понимает. Но он не знает, что думали охотники, а охотники не знали, кто попадет в яму. Профейсор на тропе своей жизни, наверное, тоже рыл ямы. Разве в них всегда попадали те, на кого он охотился?
   Когда акдаец заупрямится, не пробуйте его переубедить. И все же я не мог не думать о том, что недалеко отсюда мне придется жить, возможно, долгое время, а потому не мешает знать об охотниках, готовящих ловушки на тропинках. Особенно, если они охотятся на двуногого зверя...
   - Рассказывают, что остались люди, которые едят своих братьев...
   Он сразу понял, почему я так настойчиво спрашиваю об этом и почему не уточняю, что это за люди. По лицу метиса пробежала тень. Он сказал:
   - Своих братьев - нет. Других людей, чужих, завоевателей. И они их ели совсем не так, как свинью. Не для того, чтобы насытиться.
   В его словах мне почудился вызов. Я спросил:
   - А для чего?
   - Чтобы узнать их замыслы и перенять их хитрость. Или чтобы принести жертву. Так было давно. Это делало два или три племени. Теперь, говорят, это делают белые у себя в Европе.
   Я хотел было возразить, но он предупредил меня:
   - Мне говорили, что все племена белых людей едят мысли своих друзей и врагов.
   Я засмеялся. Как-то Густав рассказал, как поразился дикарь, когда увидел сейфы с архивами и узнал их назначение. Да, мы храним и усваиваем мысли и секреты других людей, но это не то же самое, что усваивать их мясо.
   Проводник остановился и позволил себе пристально посмотреть мне в глаза, что с ним случалось редко.
   - Если Профейсор что-нибудь узнал о племени бачула, которые едят людей, то он совершил великое открытие. Пусть он поскорей сообщит об этом в газету. Пусть все узнают, кого надо опасаться в джунглях. Потому что бачула слышали о белых, которые миллионами умертвляли своих братьев, из их кожи делали украшения, волосами набивали матрацы, вырывали золотые зубы у мертвых. Говорили еще, будто белые нарочно заражали детей болезнями, но этому бачула не поверили. Ни зверь, ни человек не способен на это. Разве не так, Профейсор?
   Подумать только, до чего дошло - этот дикарь смеется надо мной! Конечно, бачула ничего не знали о концлагерях. Это мог знать он профессиональный проводник. Наверное, слышал от своих клиентов. Среди них ведь попадались всякие...
   К сожалению, я сейчас зависел от метиса и не мог достойно ответить. Сказал только:
   - Не пытайся скрыть от меня ничего. Сам Длинный рассказывал мне о бачула.
   - Если Профейсор перенял много чужих мыслей, а у Этуйаве - лишь свои, то Этуйаве не переспорит Профейсора. Пусть лучше белый господин внимательно смотрит, куда ступает Этуйаве, чтобы не наступить на змею или снова не попасть в яму.
   В его словах была издевка. Ради нее он удлинял фразы там, где мог бы их укоротить. Вообще-то акдайцы, в отличие от других метисов, говорят мало. Чтобы вызвать их на монолог, нужны чрезвычайные обстоятельства. Умение долго и витиевато говорить считается у них искусством сродни цирковому.
   Мы шли молча. Я пытался несколько раз заговорить с метисом, но он не отвечал.
   Хижина была так искусно спрятана в зарослях, что мы вначале прошли мимо. Пришлось возвращаться. Все припасы и оружие, оставленные в хижине людьми Густава, оказались в полной сохранности. Мы переночевали со всеми удобствами в комфортабельных гамаках-"колыбелях" с противомоскитными сетками. Пожалуй, я наконец нашел приют, где мог бы жить сравнительно неплохо, если бы не постоянное ожидание погони. На завтрак у нас были мучная каша, горячий кофе с сахаром и отличные галеты. Этуйаве зажарил в муке мясо птицы, которую добыл на охоте, пока я спал. После завтрака метис повел меня к пещере в скалах, показал укромную бухточку на притоке Куянулы, где в кустах была укрыта лодка.
   - Профейсор доволен своим проводником? - спросил Этуйаве.
   - Очень, очень, - заверил я его.
   - Пусть Профейсор напишет записку Длинному, чтобы тот уплатил мне.
   Так вот в чем дело! А, собственно, чего же я ждал, как идиот, от дикаря? Искренней любви и обожествления? Может быть, я хотел, чтобы он интуитивно почувствовал во мне гения? Как бы не так! Да если бы мои гонители уплатили ему больше, чем Густав, он с таким же рвением предал бы меня в их руки. А теперь, судя по всему, он собирается оставить меня здесь одного. Отпускать его нельзя ни в коем случае. Я сказал:
   - Ведь Этуйаве не оставит Профейсора до полного выздоровления? Он пока поживет вместе с Профейсором в доме?
   - Этуйаве спешит к своей жене и детям, - возразил акдаец. - Профейсор здесь поживет один. Так мы договорились с Длинным.
   Тон метиса не оставлял сомнений. Я понял, что никакие уговоры не помогут. Только одно могло удержать проводника.
   - Когда Этуйаве собирается отправиться в обратный путь?
   - На рассвете.
   В эту ночь я не мог уснуть. Меня знобило - напоминала о себе лихорадка. В темноте за дверью дома чудились шаги, звяканье оружия. Время от времени я поглядывал на гамак, в котором безмятежно спал Этуйаве. Его нельзя отпускать. Такому неудачнику, как я, нечего надеяться на везение, наоборот - надо рассматривать, как неизбежное, все случайности, играющие против меня. В поселке, кроме хозяина хижины на сваях и его семьи, никто не мог знать ничего существенного ни обо мне, ни о моем пути. Следовательно, там очень слабый след. Жители поселка смогут рассказать лишь о том, что такого-то числа один белый человек приезжал вон в тот пустой дом, взял проводника-акдайца и уплыл с ним на лодке. И никто не сможет сказать ни о том, что этот белый - бывший врач, ни о том, откуда он прибыл и куда направился.
   Но если в руки гончих попадет Этуйаве, тогда совсем другое дело. Он знает слишком много. Гончие возьмут след, и начнется большая охота, в которой одни преследователи будут конкурировать с другими. Они окружат хижину многократными неразрывными змеиными кольцами. Нет, они не убьют меня. Им нужно больше, гораздо больше. Прежде чем убить, они вытянут из меня все жилы, все нервы, выцедят всю кровь, испытают на мне свои психологические методы. Они сделают все, чтобы проникнуть в Тайну.
   Какой это был бы заработок! Одни получили бы деньги, другие - повышение по службе, третьи - славу, четвертые смогли бы удовлетворить чувство мести и свои садистские наклонности, у пятых появился бы повод пофилософствовать о возмездии, для шестых это была бы сенсация, которую можно посмаковать и которая придала бы вкус их пресной и никчемной жизни, седьмые получили бы подтверждение своих концепций и пророчеств, восьмые - материал для книги, девятые - и то, и другое, и третье... Но главное - заработок, заработок! Заработок для всех. Материальный или моральный, но заработок. Я знаю их они рады заработать на чужой крови, на чужой смерти. Гладиатор в джунглях! К тому же, феноменально невезучий. Охота на гладиатора. Разве мир изменился за пару тысяч лет? Почему бы снова не заработать на гладиаторах?
   А этот дикарь Этуйаве, получивший от гончих свои тридцать сребреников, так никогда и не узнает настоящей цены своему поступку, цены Тайны и моей жизни - и тех последствий, к которым приведет предательство.
   Что ж, вывод ясен - я не имею права рисковать, я должен, любой ценой сберечь Тайну.
   Меня знобит так сильно, что начинают стучать зубы. Голова горит, и мысли начинают путаться. Мне чудится Генрих. Он встает из-за стола, как в тот памятный день своего рождения с бокалом в руке. К тому времени преподаватели уже несколько раз сменились, и он больше не был первым студентом на факультете. Пути к успеху были для него закрыты - это знали все, кто пришел к нему в тот день: одни - из жалости, другие - чтобы позлорадствовать.
   Он сказал тогда: "А второй мой тост за моих врагов! Кем бы я был без них? Скорее всего, ленивым и нерасторопным, благодушным и дремлющим, воплощенной посредственностью, тупым обывателем. Если я что-то умею, если есть во мне сила мысли и духа, стойкость и напористость, изворотливость и гибкость, хватка и воля к победе - то во всем этом немалая заслуга моих врагов. Выпьем за них! Пусть на пользу нам оборачиваются все их замыслы в конечном счете!"
   Он умолк, глядя куда-то отсутствующим взглядом, его лицо все мрачнело, будто он видел будущее. И он закончил тост уже совсем другим тоном, который больше устраивал его гостей: "И за тех, кто доживет до "конечного счета!"
   Нет, я никогда не буду пить за своих врагов!
   16 сентября.
   С трудом прихожу в себя после жесточайшего приступа лихорадки. Выжил я просто чудом, тем более, что ухаживать за мной теперь некому. Хорошо, что я догадался приладить к гамаку доску, что-то вроде подноса, и разложил на ней ампулы с лекарством. Расставил и несколько банок с соком манго. Они открываются очень легко несколькими поворотами ключа, который прилагается к каждой банке.
   С удивлением я обнаружил, что обойма в пистолете пуста. Очевидно, в бреду мне чудились враги, и я стрелял в них, пока не кончились патроны.
   Кое-как я добрался до тайника с продуктами, достал оттуда две пачки галет, банки с соком и говядиной.
   Я жадно пил и ел, чувствуя, как силы возвращаются ко мне. Но возвращался и страх. Столько дней я был абсолютно беспомощным! Что происходило в это время за стенами хижины? Может быть, гончие уже выследили меня, и кто-то сейчас караулит у двери? А возможно, там не гончие, а бачула - лакомки, охотники за человечиной?
   Наверное, я переел - меня тошнило.
   А как только закрыл глаза, передо мной встал Этуйаве, такой каким я видел его утром, - с головой, почти отделенной от туловища. Разрез проходил ниже черпаловидных хрящей по обеим каротисам [сонным артериям] видимо, бедняга не успел даже понять, что случилось. Но иначе я не мог поступить.
   Несчастный Этуйаве! Хотя он был всего-навсего дикарь, мне было жаль его, особенно когда я вспоминал, как преданно он вел себя в пути. Сейчас мне очень, очень его не хватало... - Представляю себе злобу и бешенство моих гонителей. Ведь им не удается обнаружить ничего. Они охотятся за дичью, не оставляющей следов, за призраком. Единственный повод для развертывания охоты - несколько статей в газетах, но ведь это не то, за что можно ухватиться. Это лишь пузырьки на воде, свидетельство того, что дичь жива, что она все еще дышит.
   Кого только нет среди гончих! Полиция и тайный розыск, частные шпики и детективы-любители, стервятники-репортеры и агенты разведок, "слуги божьи" и так называемые "добровольцы", представители всяких лиг и союзов...
   Всем я необходим: одним - живой, другим, например, Поводырю, - мертвым. Впрочем, и нынешние мои друзья, в том числе Густав, в случае чего предпочтут, чтобы я умер прежде, чем очутился в лапах гончих. Чтобы Тайна умерла вместе со мной и вместе с любым, кто проникнет в нее...
   Я почувствовал, как что-то изменилось за стенами хижины. Может быть, мои уши уловили новый звук? Я напряженно прислушивался, пока не понял, что звуки леса исчезли. Наступила мертвая тишина, таящая в себе начало чего-то грозного. Я выглянул в узкое окошко-бойницу. Угрюмое черное небо висело так низко, что казалось, сейчас оно свалится с верхушек деревьев и, ломая ветки, осядет на землю.
   Внезапно в тяжелых тучах образовался проем. И я увидел... Да, снова, как тогда на реке, я увидел в небе нечто блестящее, округлое. Оно стало прозрачным, показался проклятый горбоносый профиль. Я почувствовал пронизывающий взгляд и отпрянул от бойницы.
   Сверкнула молния. Начался тропический ливень. Я слышал похожий на рев водопада шум низвергающейся с неба воды. С треском падали на землю гнилые деревья, оторванные ветви ударяли по крыше и стенам хижины. Боже, лишь бы хижина выдержала! Пусть сквозь крышу льется вода, лишь бы устояли стены!
   Я метался по хижине, прячась от воды, стараясь выбрать более безопасное место. И когда ливень кончился так же внезапно, как начался, долго не мог поверить в избавление...
   16 сентября.
   Сегодня я обнаружил след рубчатой подошвы на сырой земле и коробку от сигарет... Путешественники? Нет, я не должен обманываться - почти наверняка это гончие. Мой бог, после всего, что я перенес!
   Может быть, плюнуть на все и-поставить точку? Пулю в висок? Или сдаться?
   Нет, нет и нет! Пусть я неудачник, но я буду сражаться! Когда кончатся патроны и откажут руки, пущу в ход зубы!
   Пустая пачка от сигарет поломана и скомкана. Представляю, как он сжал ее в кулаке, возможно, держал некоторое время, прежде чем бросить. У него не очень сильные пальцы или он не сильно сжимал кулак.
   Я вернулся в хижину, проверил имеющееся оружие; пистолет, винтовку, автомат... У меня зуб на зуб не попадал от пронизывающей сырости. Разжечь бы огонь, но нельзя привлекать внимания. Возможно, враги только-только прибыли, еще не видели меня и не обнаружили хижины. Или обнаружили, но не знают, есть ли я внутри. Почему я думаю - "враги"? Если бы их было много, они бы уже давно выдали себя. Появление отряда - пусть и самого маленького - не прошло бы незамеченным для людей Густава, а они нашли бы способ предупредить меня.
   Я беру в руки скорострельную винтовку. Ее тяжесть несколько успокаивает. Приоткрываю замаскированные бойницы в стенах хижины.
   Глаза быстро устают от игры света и тени, а еще больше - от напряжения. Нет, так не пойдет. Даже если я замечу кого-нибудь, то не смогу в него попасть. К тому же у меня могут начаться галлюцинации. Необходимо заставить себя выйти в джунгли навстречу опасности. Если это гончие, то стрелять в меня они не будут - им я нужен живой.
   Открываю дверь и прыгаю в заросли. Сердце колотится, перед глазами мельтешат зеленые круги. Вот каким я стал... Куда делись уверенность в себе, выдержка экспериментатора? Очнись, затравленное животное, возьми себя в руки! Или тебя схватят и поведут на веревке по длинной дороге к месту казни.
   Отыскиваю удобное место для наблюдения. Отсюда хорошо видна дверь хижины...
   Слева послышался шелест. Краем глаза я поймал горбоносый профиль и вскинул винтовку. В последний момент с трудом удержался, чтобы не нажать на спуск. Это была птица. Хищная. Охотник, но не на меня. Опять послышался шелест - одновременно слева и сзади. Оглянувшись, я встретился взглядом с янтарными глазами зверя. Они следили за мной сквозь листву. Прежде чем я прицелился, зверь исчез. А может быть, там вообще никого не было, и мне все почудилось?..
   Стоп, голубчики... Коробка из-под сигарет - это ведь не галлюцинация. Вот она, в твоем кармане. Гончие напали на твой след. Думай...
   Здесь заночевать я не смогу. Добраться засветло до пещеры в скалах не успею. Надо возвращаться в хижину и пережидать до завтрашнего утра. Лучше всего притворяться, что ничего не подозреваю. Они выдадут себя... А тогда я смогу решать, уходить ли в пещеру или постараться перебить их здесь, в лесу, если это окажется возможным.
   Я тщательно приготовился ко сну, зная, что он все равно сморит меня. На гамак уложил одеяло, так, чтобы казалось, будто лежит человек: под одеялом спрятал ящик с консервами. Теперь гамак прогибается, словно от тяжести тела. Вместо головы пристроил котелок.
   А сам укладываюсь во втором гамаке, почти над самой землей. Если кто-то заглянет в окно, увидит гамак, висящий повыше. Меня он не заметит.
   Итак, ловушка приготовлена, если только и на этот раз фортуна не сыграет против меня. Когда-то в школе товарищи считали меня "везучим", который умудряется ответить, не зная урока. Так же думали в институте, особенно когда в меня без памяти влюбилась дочь декана. Удачливым меня считали и сослуживцы. Но я-то знал, что все обстоит наоборот, что неистовая любовь рыжей красавицы-дуры приносит мне одни несчастья; я предчувствовал, во что выльется мой служебный успех, моя "блестящая" научная карьера. И не ошибся... Впрочем, если до конца быть правдивым перед собой, то надо признать, что мрачные предчувствия были неясными и туманными, а розовые надежды казались близкими к осуществлению...
   Мое ложе неудобно, сказывается отсутствие запасного одеяла. И все же я довольно скоро уснул.
   19 сентября.
   Проснулся я с острым ощущением опасности. Сколько потом ни анализировал, что именно меня разбудило, не мог вспомнить ничего существенного: ни треска веток, ни шума шагов, ни каких-нибудь других звуков, возвещающих о появлении двуногого зверя.
   Я открыл глаза, одновременно нащупывая рукой винтовку. И почти сразу увидел тень на стене. Квадрат лунного света - как экран, а на нем - хищный профиль. Очевидно, человек осторожно сбоку заглядывал в окно, не рассчитывая, что лунный свет выдаст его. Я тихонько отвел предохранитель, хотя прекрасно понимал, что исход борьбы сейчас зависит не столько от моей быстроты и ловкости, сколько от количества врагов.
   Хищный профиль застыл на экране. Потом внезапно исчез, но через несколько минут появился снова. Задвигался. Было похоже, будто птица разглядывает добычу, поворачивая голову то направо, то налево.
   Ожидание становилось нестерпимым. Пусть это кончится - все равно как. Пусть он попробует войти - и тогда посмотрим, кто кого. Легко я не сдамся, терять мне нечего.
   Но профиль исчез окончательно, а дверь не открывалась.
   Волосы на моей голове шевелились. Я представил, как гончие окружают хижину, как советуются, не решаясь войти.
   Мой бог, как я завидую птицам! Любая из них легко ушла бы из этой западни. Сначала она понаблюдала бы, как движутся преследователи, как медленно сжимают смертельное кольцо, а потом под самым носом легко вспорхнула бы, оставив врагов в дураках.
   Впрочем, человек придумал ловушки и для птиц...
   Я все еще лежу неподвижно, и моя рука, сжимающая винтовку, затекла. Дает о себе знать голод. А тень на стене больше не появляется. Экран медленно движется и исчезает по мере того, как уходит луна и надвигается рассвет. Восходит солнце. На стене шевелятся узоры - тени ветвей. За стенами щебечут птицы.
   Осторожно подтягиваю к себе сумку, приготовленную с вечера. В ней пачка газет, шоколад и начатая бутылка мартеля. Приятная теплота разливается по телу после нескольких глотков. Быстро хмелею. Страх отступает. Вместе с ним меня покидает спасительная осторожность. Надоело бояться. Все надоело!
   Встаю и выхожу из хижины с винтовкой в руках! Пусть видят, что я готов к встрече, да, пусть видят!
   В кустах что-то блеснуло. Я заметил широкий ствол, похожий на ствол базуки. Может быть, показалось? Я пошел вправо, кося краем глаза. Ствол поплыл за мной. Пошел налево - и он повернулся, не выпуская меня из прицела, словно привязанный невидимой нитью. Сигнальной нитью.
   Ни почему он медлит? Почему не стреляет? Ах да, они ведь могут только догадываться, что я - это я, точно знать они не могут, пока не поймают меня.
   Раздается едва слышное стрекотание. В джунглях много различных звуков, но этот звук посторонний. Теперь я догадываюсь о его причине!
   Ладно, хватит! Пришла моя очередь!
   Я вскинул винтовку и несколько раз выстрелил. Продолжая стрелять, бросился к тому месту, где раньше блестел металл.
   Раздвигая кусты, я шел напролом. Обыскал все. И убедился, что мне нечего бояться за свой разум и что худшие мои опасения подтвердились. Я нашел пустую кассету от кинопленки. Моя догадка была верна, и ствол, похожий на ствол базуки, не мог изрыгнуть смертельного пламени.
   Меня выследили не профессионалы, не полицейские детективы, специально обученные приемам охоты. Они действуют по стереотипу, а мое поведение не шаблонно. Поэтому не им было суждено выследить меня...
   Кроме армии, полицейских и шпиков, человечество, преисполненное любви к ближнему и заботы о нем, содержит еще одну армию - всепроникающую и всезнающую, обладающую мощным оружием, от которого нет нигде избавления. Оно просочится сквозь запертую дверь и закрытые ставни, как газ. Оно обратится к твоим глазам, а если закроешь их, станет нашептывать на ухо. Заткнешь уши - оно проникнет к тебе иным путем, оно примет любой облик вплоть до текста для слепых, который ты уловишь кончиками пальцев.
   Те, кто пользуется этим оружием, действуют не по стереотипам. Это и помогло им выследить меня.
   Да, теперь я знаю, что это был за ствол, что за стрекотание слышалось и почему оно не убивало. Впрочем, оно убивает, только не так, как пуля. Не мгновенно, но во сто крат мучительнее. Телескопическая насадка на объективе кинокамеры! Она позволила кому-то из своры репортеров запечатлеть мои движения. Он попытается использовать кадры как материал для расследования, как повод для шумихи. Он и его коллеги по своре сумеют подогреть обывателя, сыграть на его страхе и злобе. К ним присоединятся все, кто ненавидит науку, кто пытается обрушить на ее пути завалы ложных толкований и фальшивых добродетелей, кто ставит барьеры и капканы на безграничном пути исследователя. Они поднимут такой крик, что это свяжет руки последним моим молчаливым покровителям. А уж для этих нет ничего хуже, чем предположение, что я попаду в руки врагов и заговорю. В этом случае они, как Поводырь, пойдут на все, чтобы я замолчал навеки. Я должен бояться и тех и других. И врагов, и друзей, и союзников, и покровителей абсолютно всех. Вот награда за желание установить высшую справедливость на этой проклятой планете!
   Где же выход? В любом положении должен быть выход даже для неудачника... Разве что... Разве что так: этот репортеришка рассматривает меня только в одном плане - как охотник дичь. Вряд ли он ожидает, что дичь превратится в охотника. Мое спасение не в пещере, не в бегстве.
   Далеко уйти этот киносъемщик не мог. Надо настичь его. Даже если их двое или трое, я обязан справиться. Большими группами они не охотятся таковы условия их заработка. Против меня - только то, что я пока ничего не знаю о численности врагов и об их намерениях. За меня - мой ум, мое оружие, неожиданность моей реакции и большой опыт. Лишь бы невезучесть не вмешалась...
   В своей жизни я знал многих невезучих. В сущности, все мои товарищи по общему делу, в том числе Густав и Поводырь, были такими же невезучими, как я. Мы хотели одного, а получали другое. Судьба играла против нас краплеными картами.
   Несколько раз обхожу вокруг хижины, затаиваюсь за деревьями, перебегаю небольшие полянки и опять затаиваюсь. Преследователей не видно и не слышно. Скорее всего, их, или его, уже нет здесь. Если он был один, то, засняв меня на пленку, теперь постарается поскорее доставить ее в город. В любом случае ему придется возвращаться к реке. Но в этих "местах есть лишь одна удобная бухта...
   Необходимо поскорее проверить мои предположения.
   Я знаю кратчайшую тропу к бухте. Лианы хлещут меня по лицу, легким не хватает воздуха...
   Ага, я не ошибся - вот его лодка! Репортеришка вернется к ней, и здесь-то я его щелкну, только не так, как он меня. Уж будьте спокойны миндальничать не буду.
   Тщательно выбираю место в кустах. Отсюда, разделенный крестиком оптического прицела, мне виден большой участок берега и реки. В центре, на пересечении линий, - лодка.
   У меня в запасе минимум полчаса, даже если он вышел сразу же после моих выстрелов. Небось, испугался до смерти. А ведь с самого начала знал, на что идет. И все-таки...
   Мой бог, сколько лет прошло со времени моего так называемого "преступления"! Убийц и грабителей прощают "за давностью содеянного", но о моем "деле" не забывают.
   Разве я не такой, как все, и разве мои мысли не такие, как у всех, а мои действия резко отличаются от действий других людей? Разве тысячи других людей, прочти они мой дневник, увидели бы во мне нечто такое, что отличает меня от них? Разве не посочувствовали бы мне? Я ненавижу так же, как и они, презираю многое из того, что достойно и их презрения, боюсь болезней и стихий, которых и они боятся, у меня такие же руки, ноги, туловище, волосы, кожа, нервы, мозг... Я неотличим от вас, люди, и все-таки вы преследуете меня. Для вас все эти долгие годы - просто отрезок жизни. А для меня нет ни месяцев, ни дней - только минуты и секунды. Миллиарды секунд, каждая из которых превращена в кошмар сознанием того, что тебя преследуют.